Глава 3

Стулья с плетеными из соломы сиденьями поблескивали оттенками матового золота. Пол из обычных сосновых досок, очень старый, был покрыт воском и так натерт, что в нем, как в зеркале, отражался прямоугольник окна. Медный маятник стенных часов мерно покачивался.

Казалось, что каждый предмет в этой комнате: кочерга, вазоны, половая щетка, о которую терся кот, живут своей собственной жизнью, как на картинах старых голландских художников.

Старая женщина открыла дверцы печки и бросила туда два совка угля; вырвавшееся пламя на миг осветило ее лицо.

— Вы позволите мне снять пальто?

— Это значит, что вы пришли надолго?

— Это значит, что на дворе два градуса мороза, а у вас очень тепло.

— Старые люди мерзляки, — буркнула она скорее себе под нос, чем ему. — Я люблю, когда печь хорошо натоплена. Мой сын тоже любил тепло, даже когда был маленьким. Помню, что у нас дома, в Сенарклене, он всегда сидел у печки, когда учил уроки.

Она бросила взгляд на кресло, обитое вытертой кожей.

— И здесь он тоже пододвигал кресло к печке. Он мог часами сидеть так и читать, забывая обо всем на свете.

— А что он читал?

— Разве я знаю? — отвечала она, разводя руками. — Откуда мне знать? Он брал книги в библиотеке на улице Монж. Прочитает одну, отдает, берет другую. О, одна еще лежит здесь.

Она указала на обернутую в черное блестящее полотно книгу… Это была монография о французской революции, написанная Ленортом.

— Мой Оноре знал очень много. Никогда не говорил попусту, но сколько у него в голове было… ого-го! Газеты он читал ежедневно, по четыре-пять в день, и такие толстые журналы, очень дорогие, с цветными картинками…

Мегрэ любил тихие квартиры, у которых был свой собственный запах хорошо поддерживаемого человеческого жилья. Ему хотелось закурить трубку, и он уже начал ее машинально набивать, но заколебался.

— Можете закурить. Он тоже курил трубку. У него была целая коллекция старых трубок, а если какая-нибудь из них портилась, он долго с ней возился, но чинил сам.

— Я бы хотел задать вам один вопрос, госпожа Кюэнде.

— Почему вы обращаетесь ко мне так официально? Все попросту называют меня Жюстина. И уже так давно! Мне кажется, что в последний раз «мадам Кюэнде» называл меня мэр, который регистрировал наш брак. Пожалуйста, спрашивайте. Отвечу, если смогу.

— Вы не работаете?

— Я никогда не работала. Даже когда муж был жив.

— У вашего мужа было какое-то состояние?

— А вы когда-нибудь видели богатого кротолова? Особенно такого, который пьет с утра до ночи?

— Значит, вы жили на те деньги, что давал вам сын?

— Что же в этом плохого?

— Рабочий отдает зарплату жене или матери каждую субботу, чиновник свое жалованье каждого первого числа. А Оноре — он давал вам деньги регулярно или в определенные сроки, когда они были вам нужны?

Она сосредоточенно смотрела на него, как бы только теперь отдав себе отчет в значении его вопроса.

— По-разному… а что?

— Он мог, например, вручить вам какую-то крупную сумму сразу, чтобы вам хватило на то время, пока он отсутствует. Но когда он вернется…

— Он никогда не давал мне крупных сумм. Что бы я с ними делала?

— На какой срок он оставлял вас одну? По крайней мере, на несколько недель, правда? А что вы делали все это время без денег?

— Мне много и не нужно.

— А все-таки, как вы жили, не имея средств к существованию?

— Я всегда могу взять в кредит все, что мне необходимо в магазинчике, у мясника — ба! — любой базарный торговец мне поверит. Кто у нас в квартале не знает старой Жюстины?

— А может быть, ваш сын присылал деньги по почте?

— По почте? Никогда!

— Послушайте меня, мадам Кюэнде…

— Я уже говорила вам, чтобы вы называли меня Жюстиной.

Она встала у плиты, долила воды в бурлящую на огне кастрюлю, прикрыла ее крышкой, оставив узкую щелку, чтобы мог выйти пар.

— Я в самом деле не хочу доставлять вам неприятности, а ваш сын ведь… уже теперь… прошу понять меня: мне нужно только найти тех, кто его убил. А вы можете мне в этом помочь.

— Я смогу его увидеть?

— Да.

— Когда?

— Сегодня, еще до полудня. Наш инспектор заедет за вами.

— Мне выдадут тело?

— Наверное. Но прошу вас не менять тему. Я должен задать вам несколько вопросов.

— Что вы еще хотите от меня узнать?

Она все еще была недоверчивой, какими обычно бывают крестьянки: старая женщина, почти неграмотная, она во всем видела ловушку. Эту ее подозрительность невозможно было преодолеть.

— Сын покидал вас пару раз в течение года и не показывался по нескольку недель… Как долго это продолжалось?

— Я уже говорила. Иногда три недели, иногда два месяца.

— Как он вел себя, когда возвращался?

— Так, как каждый. Был доволен, что находит свои домашние туфли рядом с печкой.

— Он говорил вам, что уезжает или исчезал без предупреждения?

— А кто собирал ему чемодан, если не я?

— Значит, он предупреждал вас, что уезжает. Что он брал с собой? Смену белья? Костюмы?

— Брал то, что ему было нужно.

— У него было много костюмов?

— Четыре или пять. Он любил элегантно одеваться.

— У вас не создавалось впечатления, что после возвращения он что-то прячет в квартире?

— Что можно спрятать в такой маленькой квартире? В конце концов вы производили тут обыск, и не один раз. Я прекрасно помню, как ваши люди совали нос всюду, куда только могли, даже комод отодвигали, спускались в подвал, хотя он принадлежит всем жильцам, в каждый угол залезали, и ведь ничего не нашли!

Это была правда. Не нашли ничего.

— У вашего сына нет счета в банке или сберегательной книжки. Значит, можно полагать, что он хранил деньги в каком-то ином месте. Не вспомните: может быть, он говорил, что уезжает за границу — в Бельгию, например, в Швейцарию или в Испанию?

— В Швейцарии его бы сразу арестовали.

— Верно.

— Нет, он никогда не говорил ни о каких отъездах за границу.

В течение двух последних лет фотография Оноре Кюэнде фигурировала среди снимков тех лиц, за которыми следует смотреть на пограничных переходах и даже на железнодорожных вокзалах.

Мегрэ колебался, раздумывая про себя: ведь он должен был где-то продавать драгоценности и другие краденые предметы. Он не контактировал с профессиональными скупщиками краденого. А так как тратил на себя немного, наверняка имеет где-то отложенные деньги. И к тому же крупную сумму. Да! Но где?

И вслух сказал Жюстине:

— Поскольку сын давал вам деньги на жизнь нерегулярно, время от времени, чтобы вы сделали, если бы он вообще перестал вам их давать?

Она невольно вздрогнула, и в ее глазах отразилось беспокойство.

— Я никогда не боялась этого, — ответила она не без гордости. — Оноре хороший сын!

Она не сказала на этот раз: «был хорошим сыном». И закончила так, как если бы он был жив:

— Я уверена, что он не оставит меня без средств к существованию.

В ее голосе звучала глубокая убежденность.

Минуту спустя Мегрэ произнес вполголоса, как бы про себя:

— Кто его убил? Ведь не какой-то случайный бродяга, наверняка нет. И не сообщник из мести. Сообщников у него никогда не было. Что же в этом кроется? Ведь это не какое-то обычное убийство…

Старуха не спрашивала, откуда он это знает, а он сам ей не объяснял. У бродяги не было бы повода изуродовать тело, и уж наверняка незачем ему было с особой злостью глумиться над его лицом или тщательно опорожнять карманы, чтобы не осталось ни одной мелочи, такой, как трубка или зажигалка, которые могли бы облегчить опознание.

Убили его и не представители преступного мира: убийца был кто-то такой, кто не знал, что Кюэнде сидел в тюрьме по уголовному делу, а значит, без труда его отпечатки пальцев отыскались бы в картотеке лиц, имевших судимость.

— Тот, кто его убил, не знал Оноре раньше. Все-таки у убийцы были какие-то причины, чтобы его прикончить. Вы меня понимаете?

— А что я тут должна понимать?

— То, что когда мы будем знать, какую кражу планировал Оноре, в каком деле, в чьей квартире, нам легче будет напасть на след убийцы.

— Это не вернет к жизни моего сына.

— Вы мне позволите взглянуть на его комнату?

— Я не могу вам запретить.

— Я хотел бы, чтобы мы сделали это вместе.

Когда она шла за ним, двигались ее узкие плечи и колыхались огромной ширины бедра. Рыжая собачка, ворча, семенила за ней.

В комнате Оноре с выходящим во двор окном, через которое проникал слабый свет, царил полумрак, как в часовне. Отсвечивало только белое стеганое покрывало на железной кровати.

Мегрэ открыл дверцу зеркального шкафа: три костюма — два серых, один темно-синий — аккуратно висели на плечиках, внизу стояли составленные в ряд туфли, а на полке лежали рубашки, поверх которых был положен пучок сушеной лаванды. На этажерке — книги: Уголовный кодекс в красной обложке, сильно истрепанный, купленный наверняка у какого-нибудь букиниста на набережной Сены или на бульваре Сен-Мишель. Какие-то романы конца девятнадцатого века, том Золя, том Толстого. План Парижа, которым наверняка часто пользовались…

В углу на полке — стопки иллюстрированных журналов. При виде их комиссар невольно нахмурил брови. Они странным образом не подходили ко всей остальной меблировке. Это были толстые, дорогие журналы, напечатанные на мелованной бумаге, с цветными снимками самых красивых замков Франции и великолепных интерьеров.

Мегрэ перелистал несколько из них в надежде, что найдутся какие-нибудь заметки или хотя бы места, подчеркнутые карандашом. Быть может, они наведут его на какой-нибудь след…

Живя в Лозанне, в мансарде, молодой Кюэнде, будучи учеником слесаря, присваивал все, что попадало ему под руку, даже предметы, не имеющие цены.

Позднее, когда он оказался в Париже и жил на улице Сент-Антуан, он стал более разборчивым, но тогда еще, проникая в маленькие магазинчики или скромные квартиры в своем районе, он делал это наугад, без предварительной разведки.

В последнее время он поднялся на более высокую ступень: если планировал кражу, то уже на ином уровне — на квартиры богачей, там, где могут оказаться и крупная сумма денег, и драгоценности.

Мать, сама того не желая, навела комиссара на верный след: он вспомнил, что ее сын читал ежедневно четыре или пять газет.

Мегрэ был уверен, что Оноре не искал в газетах политических новостей и не углублялся в рубрику происшествий, а выискивал информацию из светской хроники: о том, что происходило в высшем свете, вчитывался в описания приемов, свадеб и тому подобного.

Разве в этих сообщениях он не выискивал с восхищением сведения про количество драгоценностей, которые были на женщинах высшего света?

Иллюстрированные журналы, которые Мегрэ в этот момент просматривал, наверняка приносили Кюэнде еще более важную для него информацию: не только подробно освещали план комнат в частных домах, но даже помещали цветные фотографии, показывающие, как они обставлены.

Так, значит, сидя в уголке и греясь у печки, Оноре раздумывал, взвешивал все «за» и «против», мысленно производил выбор.

Позже он отправлялся на прогулку в присмотренный район, снимал комнату в гостинице или, если ему удавалось найти что-то соответствующее, отдельную квартиру, как это было на улице де ля Помп.

Во время последнего следствия, длившегося несколько лет, было обнаружено, что он просиживал в различных кафе и пивных, а в некоторых стал постоянным посетителем. О нем говорили: «Человек очень спокойный, часами сидел где-то в углу со стаканчиком белого вина, читал газету, глазел на улицу…»

А на самом деле он внимательно наблюдал, кто и когда выходит и возвращается домой, — как хозяева, так и слуги, запоминал их привычки и порядок занятий, и потом, из окна своей комнаты, следил, что они делают, когда находятся уже дома.

Через какое-то время благодаря этим наблюдениям дом напротив не имел от него никаких тайн.

— Благодарю вас, мадам Кюэнде!

— Жюстина!..

— Извините, мадам Жюстина… Я очень…

Он не окончил фразы, ища соответствующего слова. «Симпатизировал» было бы уж слишком, «интересовался» — нет, такая формулировка была бы для нее непонятной…

— …уважал вашего сына.

Это слово тоже не было точным, но ведь ни вице-прокурор, ни судебный следователь не услышат их из его уст.

— К вам скоро придет инспектор Фумель. Если что-нибудь понадобится, прошу обращаться прямо ко мне.

— Мне ничего не будет нужно.

— Если вы случайно узнаете, в каком районе Парижа Оноре провел последние недели своей жизни…

— Сомневаюсь, — пожала она плечами.

Мегрэ попрощался с Жюстиной Кюэнде и начал осторожно спускаться по истертым ступеням лестницы. Через минуту его охватили пронизывающий холод и шум улицы. В воздухе висела как бы белая пыль, но снег не шел, не видно было его следов на тротуарах.

Едва он вошел в комнату инспекторов, Люка объявил:

— Вам звонил Моэрс.

— Когда?

— Полчаса назад.

— Он не говорил, по какому вопросу?

— Просил, чтобы вы ему позвонили.

— Ничего нового о Фернане?

Мегрэ не забыл, что его самым важным заданием было найти участников вооруженного нападения. Поиски могли продолжаться неделями, если не месяцами! Сотни полицейских и жандармов имели фото находящегося сейчас на свободе Фернана. Инспектора ходили от квартиры к квартире, как коммивояжеры, рекламирующие электрические пылесосы, и спрашивали, показывая его фото, не знает ли кто этого человека.

Следственная бригада занималась гостиницами и пансионатами, полиция нравов расспрашивала проституток. На вокзалах пассажиры не раз ловили на себе внимательные взгляды.

Нет, не Мегрэ вел следствие по делу Кюэнде. Ведь это же не его задание. Он должен заниматься чем-то иным. Ему нельзя отрывать своих людей от выполнения их обязанностей. Но как сочетать собственный горячий интерес с чувством необходимой в этих делах добросовестности?

— Поднимешься наверх, — обратился он к Люка, — и потребуешь последний или хотя бы не очень старый снимок Кюэнде. Попросишь сделать отпечатки. Пусть каждый из инспекторов, разыскивающих Фернана, а в особенности те, которые разрабатывают кафе и гостиницы, имеет при себе и его снимок тоже. И пусть спрашивают при случае, не знает ли кто Кюэнде хотя бы в лицо.

— Везде? — спросил Люка. — Во всех комиссариатах?

Мегрэ раздумывал минуту, и в первый момент ему хотелось сказать: «Нет, только в самых богатых, современных районах», но он вспомнил вовремя, что и в старых районах часто находятся роскошные доходные дома.

Оказавшись в своем кабинете, комиссар Мегрэ снял телефонную трубку и позвонил Моэрсу.

— Есть какие-нибудь результаты?

— Есть, но не знаю, пригодятся ли они для чего-нибудь. Исследуя одежду под увеличительным стеклом, мои люди наткнулись на три или четыре волоска, которые рассмотрели под микроскопом. Эксперт Делаж, а он свое дело знает, утверждает, что это волоски из шерсти дикого кота. Иначе говоря, лесного кота.

— Где находились эти волоски? Говори точно.

— На спине у жертвы, ближе к правому рукаву. Там были также следы дамской пудры. Быть может, позднее мы сможем установить название фирмы, но это потребует времени.

— Благодарю. Фумель не звонил?

— Недавно ушел. Я дал ему указания.

— А где он сейчас?

— Изучает досье Кюэнде.

Мегрэ чувствовал, как лопаются его покрасневшие веки. Только сейчас он осознал, что его вытащили из постели в четыре часа утра.

А потом у него было много работы: надо было подписывать какие-то бумаги, заполнять формуляры, принять несколько человек, которые ожидали его… То, что они говорили, комиссар слушал с какой-то рассеянностью.

Оставшись один, он позвонил известному скорняку с улицы ля Боти и ему пришлось долго настаивать, чтобы его попросили к аппарату.

— Говорит комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Извините, что я вас беспокою, но мне необходима кое-какая информация. Не могли бы вы мне сказать, сколько сейчас в Париже пальто из меха дикого кота?

— Дикого кота?

Этот вопрос скорее всего привел скорняка в изумление.

— Сейчас, пожалуй, нет ни одного. Были времена — давно, в то время, когда в Париже только что появились первые автомобили, — наша фирма шила такие шубы для мужчин, а для дам — легкие меховые накидки…

Мегрэ вспомнил старые фото автомобилистов, на которых они выглядели, как медведи.

— И именно из дикого кота?

— Шкурки были очень хорошо обработаны. Еще сейчас этот мех носят в холодном климате, например в Канаде, Швеции, Норвегии или в северных штатах США.

— А в Париже таких мехов уже не носят?

— Может быть, некоторые фирмы продают еще, но, пожалуй, редко. Сейчас, минуточку… — Он прервался, как будто ему внезапно пришла в голову какая-то мысль. — Вы, господин комиссар, интересуетесь только меховыми пальто?

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что иногда бывают заказы на такие или подобные меха для иных целей. Можно изготовить из них, например, накидки на диван или из обрезков коврики на пол, или полость для прикрывания ног в автомобиле…

— И часто бывают такие заказы?

— Посмотрев наши книги, я мог бы сообщить вам, господин комиссар, сколько их было в течение последних нескольких лет. По памяти скажу: штук тридцать — сорок. Это что касается нашей фирмы. Но ведь есть и другие скорняки, те производят их сериями, конечно, не наилучшего сорта. Ага, я еще кое-что вспомнил. Недавно я видел на витрине аптеки неподалеку отсюда рекламу: вроде бы мех дикого кота — хорошее средство от ревматизма…

— Благодарю вас.

— Вы бы хотели, господин комиссар, чтобы я подготовил для вас список моих клиентов?

— Если это не затруднит вас…

В течение нескольких недель полиция усиленно разыскивала Фернана, не имея все же уверенности, что он на самом деле принимал участие в последних бандитских нападениях. Это требовало столько же кропотливого труда, сколько, например, подготовка энциклопедического словаря.

Известно было, что Фернан любил, куда обычно ходил, известны были некоторые его привычки. Для его поисков могла пригодиться даже такая мелочь, как то, что он пил только ликер кирасао, и никогда никаких иных напитков. А это было уже что-то, какой-то конкретный след… Зато при поисках убийцы Кюэнде приходилось довольствоваться несколькими волосками шерсти дикого кота…

Экспертиза установила, что эти волоски были найдены на спине пиджака жертвы, рядом с правым рукавом. Если бы они были от мехового пальто, разве они не оказались бы скорее на лацканах?

Быть может, это на женщине был мех, и она прикоснулась к его пиджаку?

Мегрэ хотелось бы принять гипотезу, что это было не пальто, а меховая накидка, чтобы прикрывать ноги в автомобиле. А если в автомобиле, то не в какой-нибудь маленькой машине типа 4 СВ, а в большом, роскошном автомобиле, хозяин которого может позволить себе купить мех для прикрывания ног.

Но разве в течение последних лет Кюэнде не забирался в дома богачей? Надо было бы осмотреть все гаражи в Париже и всюду неизменно задавать один и тот асе вопрос: в каком автомобиле находилась накидка для ног, изготовленная из меха дикого кота?

Задача почти невыполнимая…

В дверь кабинета Мегрэ постучал инспектор Фумель. Он выглядел очень усталым, веки набрякли и покраснели. Он спал даже меньше, чем Мегрэ. После ночного дежурства он еще не ложился.

— Не помешаю?

— Садись.

Было несколько таких инспекторов, которым комиссар говорил «ты» — это были его самые старые сотрудники, они начинали работу одновременно с ним, и в те времена все звали друг друга по имени, но с тех пор, как Мегрэ получил повышение, они обращались к нему только «господин комиссар» или «шеф».

— Я прочитал его дело, — сказал Фумель. — И сам не знаю, с какого конца к этому приступить. И двадцати человек было бы мало для такой работы. Из протоколов судебных заседаний я понял, что вы знали его лично, шеф.

— Я его хорошо знал. Сегодня утром я был у его матери, полуофициально. Сообщил ей эту печальную новость и сказал, что ты приедешь за ней и отведешь ее в прозекторскую. Результаты вскрытия у тебя уже готовы?

— Еще нет. Я звонил доктору Ламалю. Он велел передать мне через своего ассистента, что сегодня вечером или завтра утром пришлет рапорт для судебного следователя.

Доктор Поль в свое время не ждал, когда ему позвонят. Сам звонил Мегрэ и ворчал: «А что я буду там разговаривать с судебным следователем!»

Правда, раньше только полиция вела следствие, а судебные органы занимались в большинстве случаев теми делами, в которых подозреваемый сам признавал себя виновным.

В настоящее время существовали три этапа действий: следствие, которое вела уголовная полиция в Париже, на набережной Орфевр, судебное расследование, и только позднее, после знакомства с материалами дела, суд приступал к составлению обвинительного акта, и дело передавалось на рассмотрение суда присяжных.

— Моэрс говорил тебе о волосках шерсти дикого кота?

— Разве это шерсть дикого кота? Да, он мне говорил.

— Я только что разговаривал по телефону со скорняком. Было бы хорошо, чтобы ты собрал информацию об автомобильных меховых накидках на ноги — сколько их в Париже продано в последнее время. А расспрашивая хозяев гаражей…

— У меня нет никого в помощь.

— Знаю, старина.

— Я уже послал первый рапорт. Судебный следователь Кажу вызвал меня на сегодня на пять часов. Скверно для меня получается. Дежурство было у меня вчера ночью, значит, сегодня я должен иметь свободный день. Я кое с кем договорился, но если я позвоню и скажу, что занят на службе, этот кое-кто не поверит, и начнутся такие осложнения, что я не смогу из этого выбраться…

Этот «кое-кто» — женщина, понятное дело!

— Если я узнаю что-то еще, то позвоню тебе. Но не говори судебному следователю Кажу, что я интересуюсь этим делом.

— Понимаю!

Ко второму завтраку Мегрэ пошел домой. В его квартире было не менее чисто, а паркет был натерт и также блестел, как у старой Кюэнде.

И здесь тоже было очень тепло, и была кафельная печка, несмотря на калориферы, поскольку Мегрэ любил печи и добился от администрации дома, чтобы в его комнате она была оставлена.

Из кухни доносились аппетитные запахи. А все-таки Мегрэ почувствовал внезапно, что ему чего-то не хватает — он и сам не знал чего.

В квартире матери Оноре Кюэнде царила атмосфера еще большего покоя и уюта, быть может, благодаря контрасту с уличным шумом. Из окна, так близко, что рукой можно достать, видны были лавочки и лотки, и были слышны голоса продавцов, расхваливающих свой товар.

Та квартира была меньше и ниже, и какая-то более тесная. Старая женщина проводила в ней всю жизнь, с утра до вечера. Одна-одинешенька. Только собака и кот составляли ей компанию. Когда не было сына, она наверняка не находила себе места. Может быть, и он должен купить себе собаку или кошку?

Что за глупая идея! Он ведь не старая баба, не слесаришка, а те двое приехали из глухой швейцарской деревни в столицу и наняли себе квартиру на одной из самых шумных улиц Парижа.

— О чем ты так думаешь? — внезапно спросила госпожа Мегрэ.

Он усмехнулся.

— О собаке.

— Ты хочешь купить собаку?

— Нет. В конце концов это было бы не одно и то же…

Та собака была найдена на улице, со сломанными лапками…

— Отдохнешь, вздремнешь немного?

— У меня нет времени, к сожалению!

— Непонятно, доволен ты своей работой или нет…

Его поразила точность этого наблюдения. Смерть Кюэнде откровенно его огорчила. У него была личная обида на его убийцу, как если бы этот швейцарец был его другом, товарищем или, по крайней мере, старым знакомым.

Он был так сердит на них еще и за то, что они изувечили тело и бросили его, как мертвое животное, в Булонском лесу не землю, скованную льдом, где тело должно было окаменеть.

В то же время он не мог удержаться от усмешки, осознавая, каков был образ Кюэнде и какие у него были мании. Старался понять его и считал, что ему это удается.

Конечно, в начале своей, если так можно сказать, карьеры, Оноре, в то время скромный ученик слесаря, входил в свое ремесло совершенно банально: крал без разбора все, что подворачивалось под руку.

Он не продавал вещей, добытых таким способом, а собирал их в своей мансарде, как молодой щенок собирает под соломенной подстилкой кости или корки хлеба.

После приезда в Париж, когда он жил неподалеку от площади Бастилии, он усовершенствовал свой метод, и уже тогда отчетливо вырисовывался путь, который он выбрал. Он не вступил ни в какую банду. У него не было ни друзей, ни приятелей. Он работал в одиночку.

Слесарь, котельщик, «золотая ручка», добросовестный и точный в работе, он научился прокрадываться в крупные склады, мастерские, различные хранилища.

Он никогда не был вооружен. Не имел ни огнестрельного оружия, ни даже ножа.

Никогда не вызывал тревоги, никогда не оставлял после себя следов. Это был тихий человек, молчаливый как в обычной жизни, так и во время «работы».

Были ли у него какие-нибудь отношения с женщинами? Имел ли он постоянную приятельницу? Никогда не удавалось напасть на подобный след. Он жил со своей матерью, а если даже и имел какие-то мимолетные романы, то делал это тайно, может быть, в каком-то отдаленном районе, где никто его не знал и никто не располагал о нем никакими сведениями.

Он мог целыми часами сидеть в кафе у окна за стаканом белого вина. Он мог также целыми днями дежурить у окна в нанятой комнате, как на улице Муфтар, читая книги и журналы и греясь у печки.

У него не было почти никаких личных потребностей. А ведь список украденных предметов, не говоря уже об иных кражах, в которых именно его можно было подозревать, был довольно значителен, и стоимость украденных вещей составляла целое состояние.

Может быть, он вел двойную жизнь где-то за Парижем, может быть, там продавал те вещи и тратил полученные таким способом деньги?

— Думаю, — Мегрэ объяснил жене, — об одном довольно странном человеке. Он был взломщиком.

— Тот, которого убили прошлой ночью?

— Откуда ты знаешь?

— Прочитала заметку в газете.

— Покажи.

— Всего несколько строк. Я наткнулась на них случайно.

Мегрэ прочитал:


ТРУП В БУЛОНСКОМ ЛЕСУ

Сегодня ночью, около трех часов утра, патруль полиции на велосипедах из XVI округа обнаружил на одной из аллей Булонского леса труп мужчины с изуродованным лицом. Установлено, что погибшего звали Оноре Кюэнде, 50 лет, происходил из кантона Во в Швейцарии и был уже несколько раз судим. По мнению судебного следователя Кажу, который прибыл на место происшествия в сопровождении вице-прокурора Кернавеля, а также судебного врача, который ведет следствие по этому делу, следовало бы допустить, что произошло сведение личных счетов в преступной среде.


«Сведение личных счетов в преступной среде»… Такая формулировка может привести в бешенство! Это значит, что, по мнению господ из Дворца правосудия, дело практически уже похоронено. Как это когда-то сказал прокурор: «Хорошо, пусть они убивают друг друга. Палачу будет меньше работы и больше пользы для граждан».

— Ты что-то сказал?

— Разве я что-то говорил? Ах да… Представь себе взломщика, который умышленно выбирает дома или квартиры не пустые…

— Что это значит: не пустые?

— Такие квартиры, в которых кто-то есть…

— Почему?

— Послушай. Каждый год, а точнее, каждое лето в течение нескольких недель большинство квартир в Париже стоят пустые, поскольку жильцы уезжают в отпуск: к морю, в горы, за границу или в свои поместья в деревне.

— Знаю, тогда бывает больше всего краж.

— Но производят их специалисты, а такие не отважатся никогда забраться или вломиться в квартиру, в которой находятся люди…

— А этот твой… он вел себя иначе?

— Да, этот мой, Кюэнде, интересовался исключительно квартирами, в которых в это время находились жильцы. Он ждал, к примеру, того момента, когда они возвращаются из театра и когда хозяйка положит свои драгоценности в комнате, соседней со спальней, а иногда и на туалетном столике рядом с кроватью…

Госпожа Мегрэ умела мыслить логично:

— Но ведь каждая элегантная женщина, если собирается куда-то пойти вечером, драгоценности надевает на себя, поэтому, если бы он вломился в квартиру во время ее отсутствия, то не нашел бы ничего ценного.

— Но мог бы найти иные, не менее дорогие вещи, например картины, не говоря уже о наличных деньгах…

— Значит, ты допускаешь, что этот человек страдал какой-то навязчивой идеей? Что он был невменяем?

— Такое подозрение было бы, вероятно, слишком сильным, но я подозреваю, что он был охвачен какой-то манией, что получал особое удовлетворение, забираясь в дом, заполненный людьми. Один раз он стянул часы с ночного столика, когда владелец спал и ничего не слышал. Жилка азарта, — закончил он с улыбкой.

Госпожа Мегрэ тоже улыбнулась.

— Сколько раз ты его ловил?

— Сидел он только один раз, но это было еще тогда, когда он не разработал своего метода и крал что попало, так же, как и другие преступники. У нас в бюро целый список краж, которые мог совершить только он. Он подготавливался к «делу» долго, иногда снимал на несколько недель комнату на противоположной стороне улицы и наблюдал за жильем, которое потом обкрадывал.

— Но почему его убили? — спросила госпожа Мегрэ.

— Именно этот вопрос я и задаю себе. Единственное, что меня могло бы навести на какой-то след, это если бы удалось установить, какое дело он планировал именно в ту ночь.

Редко когда Мегрэ говорил жене так много о следствии, которое еще только велось, но мог это сделать, поскольку не он его вел, и потому, что дело было необычным. Оноре Кюэнде привлекал его и как тип человека, и как специалист в своей «сфере», интересовали его оба — и он, и старая Жюстина, его мать.

«Я уверена, что он не оставит меня без средств к существованию…» — сказала она с гордостью.

И при этом Мегрэ был убежден, что она действительно не знает, где ее сын прятал деньги. Она верила ему, верила слепо, что Оноре не оставит ее без средств к жизни!

Каким путем доходили до нее деньги? Что он предпринял, чтобы ее обеспечить, предоставить средства к существованию, он, который не имел ни друзей, ни коллег по ремеслу?

Может быть, он попросту не предвидел, что когда-нибудь станет жертвой преступления… Но разве все можно предвидеть?

Мегрэ попивал кофе маленькими глотками. Закурил трубку и невольно бросил взгляд на буфет. И тут так же, как и на улице Муфтар, стоял графинчик с чем-то крепким… Там была обычная водка, здесь — сливовая. Госпожа Мегрэ перехватила его взгляд и быстро налила рюмку.

Загрузка...