Метаморф на Гее

Глава седьмая в которой Молчун-2 кайфует, Молчун-1 завидует, а Лиля Скворцова, наконец, познает, что такое "французский поцелуй".

С фотоэлементами экспериментировали долго, но к вечеру автоматическая система оповещения о гибели была отработана. За этими хлопотами Молчуны забыли подзарядиться от Солнца и теперь ощущали явный дискомфорт.

– Хочется жрать! – вдруг высказался плешивец. – Пойдем в ресторан?

– Почему в ресторан? – запротестовал сивый. – Безопаснее заказать ужин в номер. И что это еще за "жрать"? В русском курсе такого слова не было.

– В курсе не было, а в реальном языке есть! – продолжал буреть Молчун-2. – А также "хавать", "лопать", "уминать за обе щеки"! Я вчера погулял по Москве и наслушался. А в ресторан хочу потому, что мне обрыдло наблюдать исключительно твою ряху!

– Ты что, в самом деле, вообразил себя отличной от меня персоной? – хмыкнул Молчун-1. – Хорошо, посидим промеж людей. В "Националь" пускают, вроде, только приличных… Но сначала попробуем заказать столик по телефону: вдруг все уже разобрано?

Насыщались они аккуратно, но плотно, изредка переговариваясь на французском. Официант, с удивлением заставивший стол необычных иностранцев обильными блюдами, с еще большим удивлением забирал блюда пустые.

– Что закажете из спиртных напитков? – напоследок спросил он, по опыту зная, что европейцы предпочитают выпивать после еды. "Ничего" – хотел сказать Молчун-1, но спутник придержал его за локоть:

– Бурбон, две порции.

И чуть погодя шепнул двойнику:

– Пить это не обязательно, но заказать для приличия надо. Мы и так удивили их своим аппетитом. Обмочим губы этим виски, посидим, осмотримся…

Следуя собственному совету Молчун-2 поднял голову и тотчас наткнулся взглядом на взгляд девушки, сидящей почти напротив, через столик от них. Тотчас он опустил глаза и вдруг отпил из бокала глоток виски. Впечатления и от девушки и от алкоголя оказались ошеломляющими и сходными: опаляющими! Он хлебнул еще – та же жаркая волна! – и храбро поднял веки. Волна жара усилилась, охватила все тело: какие дерзкие внимательные глаза, необычно короткая стрижка, нежная высокая шея, хрупкие плечики над узким станом и под невесомой тканью блузки – промельк полных грудей с внятными сосками!

– Ты на кого так уставился? – одернул сивый плешивого. – И чего ради хлещешь этот бурбон? Забыл, что предстоит нам ночью?

– Да, да, – виновато сник Молчун-2 и отставил бокал. Но тут в зале ослабло освещение, и возникли чарующие, плавные звуки музыки… Люди стали покидать столики и попарно – мужчина с женщиной – двигаться в свободный от столиков круг, где, обняв друг друга, принимались неспешно танцевать. Молчун-2 вновь глянул в сторону "того" столика и увидел, что девушка, недовольно сдвинув брови, что-то говорит склонившемуся к ней мужчине. Тот, потоптавшись, отошел, а девушка тотчас обратила лицо в сторону Молчуна. Поймав его взгляд, она небрежно скользнула кистью руки меж своих великолепных грудей (крупные соски обозначились совсем отчетливо!), тронула прическу и качнула глазами и головой в сторону танцплощадки. Молчун-2 поднялся из-за столика и, как зомби, двинулся к чародейке.

– Ты что задумал?! – обернулся вслед ему Молчун-1, придержал было за полу пиджака, но сразу отпустил, увидев поднявшуюся навстречу двойнику гибкую стильную обольстительницу.

Тем временем плешивый полноватый "француз" взял кисть красотки, поднял к своим губам и, упоенно глядя в ее глаза, поцеловал, вложив в это новое для него занятие весь жар нерастраченных молодых чувств. Лобзаемая кисть заметно дрогнула, а искусно раскрашенные глаза вдруг утратили дерзкое выражение…

В этот вечер Лиля Скворцова была не в духе. Еще днем, когда она собиралась на работу и гладила любимую шифоновую блузку цвета спелого лимона (она считала, что в ней особенно хороша, вожделенна для капризных денежных самцов), то нечаянно прижгла утюгом перламутровую пуговку – а запасной в ее шкатулке не оказалось! Вне себя от злости, она примерила одну за другой апельсинную, персиковую, гранатовую, малиновую, яблочно-зеленую блузки (как видим, все ее излюбленные цвета были в плодово-ягодной палитре), но остановилась, возможно в пику себе, на белой – правда ослепительно белой и столь тонкой, что при каждом движении ее дивные тяжелые груди с широкими околососковыми пятнами проглядывали на миг сквозь ткань. "Как все же это вульгарно", – машинально подумала выпускница Инъяза и криво усмехнулась: такая мысль должна быть чуждой многоопытной валютной проститутке.

Усугубил это настроение "опекун" Глебушка, дежуривший, как всегда, в холле ресторана "Националь", хапанувший героина и теперь выбиравший, кому из своих работниц воткнуть меж ляжек.

– Лилька! – воскликнул он, принимая ее норковую шубку и пялясь на колыханье полувидимых грудей. – Я тебя люблю! И не так как Платон Сократа, а более, более приземленно! Пойдем-ка со мной…

И сделал движение в сторону женского туалета, где обычно одаривал "любовью" полностью зависимых от него путан.

– Отстань, а? Я не в духе сегодня, блузку любимую прожгла, – попыталась разжалобить сутенера Лиля.

– Любимую? Лимонную что ли? Это у тебя она любимая, а у меня теперь вот эта… – И он, нагло просунув ладони под Лилины локти, властно сжал объемные груди. – Пошли, пошли…

"Когда ж этот клещ кончит?", – вяло злобилась путана, опершись на стену кабинки локтями и полусогнутыми коленями, в то время как сутенер больно мял груди и пялил ее сзади. Она профессионально давила в зародыше ростки наслаждения, которые возникали-таки в ее нутре, но сдерживаться становилось все труднее… Вдруг "Глебушка" вытащил член из вагины и стал пристраивать к анусу.

– Не надо, Глеб… – безнадежно попросила Лиля.

– Надо, Лиля, надо. Ты ведь хочешь, чтоб я кончил? А может, и тебя это проймет, профессионалка хренова?

– Я ведь никакая буду, пойми. Тебе же будет хуже: не заработаю…

– А и хер с ним. Заработаешь вдвое завтра. Хорош упираться, а то по рылу дам…

Холодно ненавидящая весь мир, сотканный из несправедливостей и полный подонков, Лиля сидела у стойки бара, напротив ресторанного зала, тянула через соломину шампань-коблер и слушала информацию от метрдотеля.

– "Сомов" сегодня нет, Лиля, одни "налимы" да мелочь. Как всегда, полно извращенцев. Черта им в своих странах не сидится, в Москву прут…

– А вон за тем столиком что за пара толстяков: лысеющий и седой? Тоже "голубые"?

– Про этих толком не знаю. Французы, в гостинице живут два дня, порознь. К седому с утра Лариска совалась – отшил. Подолгу друг у друга бывают: может и педики…

– Как-то непохожи они на педиков, деловые больно и умильности во взаимных взглядах нет. К тому же плешивый косится на женщин… Посади-ка меня напротив него.

– Твое желанье, Лиля, для меня закон. Может, отблагодаришь когда взаимностью?

– Сволочи вы, мужики… Мало вам денег, еще и взаимность подавай. Сволочи!

– Какая муха тебя сегодня укусила, Лилечка? Глеб что ли забодал? Хочешь, я шепну кой-кому и его не станет?

– Ага… А вместо него Степка-бугай под себя возьмет, со всей сворой прихлебателей? Вместо двух раз в месяц каждый день насиловать будут – вот, радость-то… Пусть живет, дядя Федя.

Плешивый оказался заводным. Как увидел, так и впился глазами. На вид за пятьдесят, но еще очень, очень живой. Пожалуй, даже пылкий. Вот смех… Но тем лучше, за ценой не постоит. Сколько же заломить: пятьсот? Или потянет на семьсот? Надо зацепить его поглубже: зажечь в танце, блеснуть знаньем французского…

Но когда он подошел, неожиданно взял руку и поцеловал, глядя неотрывно в глаза, Лиля враз смутилась. И вдруг ощутила себя не путаной, а просто эффектной, желанной, юной женщиной. "Я сошла с ума", – смутно брезжило в голове, меж тем как она лопотала что-то по-французски в ответ на учтивое предложение потанцевать. "Это всего лишь пожилой толстяк", – урезонивала она себя, но они уже соприкасались телами в танце, и Лиля чувствовала, как жарок ток его крови, как сильно он ее желает и как пытается сдержать свои чувства в рамках пристойности. "Я – профессионалка", – механически вторила она, а самой становилось все вольготнее, все трепетнее в его руках, оказавшимися и теплыми и твердыми и настойчивыми. Все больше она льнула к его груди, сплетала с его ногами свои, неизбежно чувствуя и немалую величину твердого, жаркого члена. Внезапно он легко провел пальцами вдоль ее позвоночника, и сладкое томленье пробежало вслед за ними от лопаток к копчику. Лиля окончательно сдалась и, закинув руки на шею французу, втиснула в него свои фронтальные прелести: губы, перси, лоно…

Танец закончился, но они и не думали расставаться. Он оперся спиной о колонну, а она повисла на его плечах, млела на груди. Потом был новый танец, еще и еще… Оба возбудились до крайности, но Лиля как дура, как в студенчестве ждала мужской инициативы.

– Лилька, ты что? – шепнула, походя Женька. – Клиент давно созрел…

Шелест был, а не шопот, только француз услышал и к тому же понял смысл.

– Вы профессионалка? – спросил он обрадованно. – В таком случае прошу Вас, пойдемте ко мне в номер. Мне так хочется Вас любить! И не беспокойтесь, я хорошо заплачу…

Слезы вдруг брызнули из Лилиных глаз: ей стало стыдно, стыдно, стыдно!

– Я Вас умоляю, – с жаром продолжал удивительный клиент. – Мне показалось, что Ваш статус позволяет миновать условности. Ведь я не могу обещать Вам ничего, кроме денег… Никакого совместного будущего. Только немного любви…

И он понурился.

– Боже мой, да конечно! – горячо вырвалось у Лили. – Что угодно, только не говорите мне про деньги!

В номере у Пьера (так он назвался) Лиля по заведенному ритуалу прошла под душ. Вдруг вспомнив про Глебову "любовь", встала как вкопанная, в сильном сомнении и ощущении своей нечистоты. Стиснув зубы, превозмогла, лишь отмывалась с особым тщанием. Однако проклятый сутенер лез на передний план, и от Лилиного подъема чувств не осталось в итоге и следа.

Она тихо вышла из ванной в загодя припасенных эфемерных трусиках и топике, увидела лысого толстяка в халате, разобранную постель под ночником и покорно улыбнулась. Пьер встревоженно моргнул, но ничего не сказав, прошел в свою очередь в ванную, мимоходом легко сжав ей локоть.

"Он милый, – подумала Лиля без энтузиазма, ложась под одеяло. – А также чистоплотный и доверчивый". Увы, многие хваленые европейцы не решались оставлять русских путан наедине со своим гардеробом, пренебрегая и личной сангигиеной. И пахло от них так же, как от отечественных лохов…

Пьер мылся минут десять. Тоже своего рода рекорд: обычно мужикам хватало две-три. Когда он вышел, Лиля слегка удивилась: то ли ростом миленок стал повыше, то ли в талии поубавился? Глаза его мерцали и во всем облике сквозил трепет предвкушения. "Все-таки есть в нем магнетизм", – с удовольствием подумала Лиля, и робкая теплая волна родилась в ее тазовой области, неспешно пробуждая в родном организме ощущение счастья…

Тем временем претендент погасил ночник и оказался нагим рядом. Тотчас его теплые ладони скользнули под топик и ласково огладили мягкие Лилины груди. Их крупные соски враз отвердели. "Вот как, – удивилась бывалая девушка, – одним движением завел!".

– Как соответствует тебе имя! – зашептал страстно чужестранный умелец, а его ладони уже спускались к талии, ягодицам, бедрам, везде встречая чувственный отклик. – Твой хрупкий стан как стебель лилии, полные груди как ее бутоны, губы нежные подобны лилейным лепесткам, а бедра – той луковке, из которой растет этот дивный цветок…

"Улет! – разулыбалась восхищенная и вновь готовая на любовные подвиги вакханка. – Странно лишь, почему француз так легко владеет русским. И еще: изгладил меня всю обеими ладонями, а чем он держится на весу-то?"

Но тут в ее влажный рот мягко всосались полные губы Пьера, а в освобожденную от трусиков промежность вполз необыкновенно нежный член, и Лиля потеряла интерес ко всему, что не касалось ее все более сладостных чувственных ощущений.