Миллионщик

Глава 12 «Вихри враждебные веют над нами»

11 ноября 1892 г. Крым. Ливадия.

Завтра уезжаю в Москву, а оттуда – в Петербург. Георгий вроде привык к Ливадии, теперь она не вызывает у него печальных воспоминаний, наоборот, он всеми силами старается одолеть болезнь. Я ему как-то сказал, что, если врач один на один с болезнью, то неизвестно, кто победит, если врач и пациент вместе против болезни – то это уже двое на одного, а если еще и я присоединюсь как изобретатель лекарства, то уж втроем мы болезнь «завалим на лопатки». Ему понравилось это сравнение и теперь мы – команда единомышленников, но Алышевского я все же отправил в Петербург, сказав, что в Мариинской больнице для бедных его заждались. Он было потрепыхался, но я напомнил, что хоть ротмистр Ардабадзе и остался тогда на причале в Поти и отдал нам честь, прощаясь, но здесь, в Крыму, другие жандармы найдутся. После этого Ясоныч недовольно засопел и ретировался. Жаловаться, наверно, будет, ну и черт с ним, пусть жалуется.

Иванов уехал вместе с ним, они вроде как даже подружились на почве медицины, Иванов ведь не отрицал климатотерапию, хотя методы Владимира Ясоновича уж были больно инквизиторские, я как-то покопался в прошлых назначениях и нашел, что он недрогнувшей рукой назначил Георгию душ с температурой 10 градусов Реомюра – меньше 13 градусов Цельсия, садист, самого бы так – и на мороз! Я вручил Иванову запечатанный пакет для государя с подробным отчетом о состоянии здоровья и назначенном лечении, а также эпикризом, снабженном рисунком микроскопии мазка,[96] туда же положил письмо Георгия для папА и мамА, а также картинку, которую он нарисовал для брата Михаила – с кораблем на фоне бушующих волн. Надо сказать, что Георгий неплохо рисует и особенно хорошо у него выходят небольшие марины – акварели на тему моря и кораблей.

Вместе с Георгием в Ливадии остался врач из клиники профессора Иванова, пятидесятилетний надворный советник Рыков Иван Семенович, с ним фельдшер и медсестра. Иван Семенович был ветераном Русско-турецкой войны, воевал в Рущукском отряде и был награжден орденом Святого Станислава 3 степени с мечами, который с гордостью носил на сюртуке как боевую награду, хотя у него уже была и выслужная Анна 3 степени. Человек он был храбрый, авторитетов не признавал, а то бы уже был минимум коллежским советником, а то и статским. К Георгию он относился как к больному молодому человеку, которого надо вылечить, а не как к великому князю, капризам которого надо потакать, поэтому оставлял Георгия на его попечении без опаски.

Фельдшер Михаил Абрамов, подчиненный доктора Рыкова, лично следил за проведением дезинфекции пресловутой карболкой. Все кроме Георгия, кухонных работников, и других лиц, не контактирующих с пациентом напрямую, ходили в медицинских халатах под горло с завязками сзади и медицинских шапочках или косынках. Я объяснил великому князю, для чего все это делается и он согласился со мной, а вот Алышевский все кривил губы, когда я и его заставил облачиться в халат и шапку. Так что бациллы мы вроде не разносили, а в прошлом они там «летали роем». Сюртук я тоже старался не одевать, в доме было тепло, а под халатом в сюртуке жарко, поэтому носил просто рубашку, которую Артамонов стирал в щелоке и проглаживал с двух сторон и парусиновые брюки, которые в Ливадии и оставил, все равно приезжать придется не раз, поэтому приказал всегда держать для меня два чистых комплекта.

В Севастополь проехали по приморскому шоссе мимо Ай-Тодора и Дюльбера и издалека было видно, что уже возведены фундаменты зданий и осенью разбили сад и посадили саженцы плодовых деревьев. Поезд отправлялся из Севастополя без жесткого расписания, за мной опять прислали спецвагон и до Москвы доехали с ветерком, без остановок.

14 ноября 1892 г., Москва.

Дома мне на шею кинулась Маша, которая соскучилась за месяц отсутствия и я обратил внимание на ее неплохой русский с небольшим милым французским акцентом, выдающим иностранку. Машенька рассказывала все новости сразу – где они побывали и что видели с Аглаей, кто приходил и что спрашивал. Сказал Маше, что мы сегодня же уезжаем в Петербург на моем личном поезде, чтобы она собиралась побыстрее, Аглаю с собой брать не надо, остановимся в гостинице и проведем в столице несколько дней. Потом принял ванну, привел себя в порядок, велел Артамонову приготовить мундирный фрак с орденами, зимнюю шинель и фуражку, а сюртук, в котором я приехал, почистить, выколотить пыль и подержать на солнце с целью некоторой дезинфекции (хотя Артамонов в Ливадии делал это постоянно).

После обеда стал разбирать корреспонденцию. Начал с наиболее интересующей – письма доктора Шмидта о возбуждении исков. Юрист писал, что, как и ожидалось, Захариос на заседание суда не прибыл, после чего иск был подан к компании братьев Виккерс. Оттуда сразу же в Цюрих приехал их адвокат и заявил, что Захариос у них не работает, на что мой юрист предъявил копию выданной мне Альбертом Виккерсом бумаги, из которой следовало, что Захариос на момент совершения преступления был сотрудником компании и оставался им еще три недели, как минимум, до моего визита в Лондон. В общем, герр Шмидт припер виккерсовского адвоката к стенке уликами и потребовал выплаты от фирмы (а потом они вольны направить встречный иск к Захариосу и искать его хоть с помощью Скотланд-Ярда, да хоть мистера Шерлока Холмса пусть приглашают, я-то тут при чем). Тем не менее, братья посчитали иск чрезмерным и кто-то из них приедет в Россию провести переговоры со мной и урегулировать спор. Второй иск к Фарбениндустри сейчас изучают и пришлют своего представителя для переговоров с доктором Шмидтом.

Письмо на французском было от мсье Огюста Вернейля, изобретателя метода получения синтетических рубинов. мсье Огюст благодарил за интерес к его работам, рассыпался в любезностях по поводу того, что в далекой России его знают и ценят, написал, что я иду тем же путем, что и он, но пусть каждый идет своей дорогой. То есть, он отклонил предложение сотрудничества, ну, это его проблемы, насильно мил не будешь.

Потом было приглашение от посла Италии в России посетить посольство для вручения ордена Короны Италии 3 степени за гуманное отношение к пленным и рыцарское ведение войны.

Михайловская артиллерийская академия извещала о присуждении большой золотой медали за разработку нового оружия и методов его применения с вручением премии в двадцать тысяч рублей.

Письмо от министерства двора ЕИВ о том, что мне предлагается прибыть для осмотра трех особняков в Петербурге и двух мыз под Гатчино[97] для выбора места проживания и рекреации (то есть – отдыха), пожалованных мне согласно указу ЕИВ.

Дальше были ответы на заявки получения привилегии.

Военное министерство отказало в заявке на гусеничные боевые машины, мотивировав тем, что гусеничный движитель уже известен (на скрепление траков пальцами и конструкцию подрессоренных опорных катков они внимания не обратили), а что на него громоздить, пушку или пулемет, разницы нет. Про паровую машину и говорить не приходится. А вот то же самое, только без оружия, естественно, в Департаменте торговли и финансов нашло понимание (или княжеский герб торговцев больше вдохновил, чем военных) и заявка на привилегию для строительно-дорожной машины на бесконечной ленте оригинальной конструкции пошла в дело и оформление, о чем мне сообщат (когда 150 рублей пошлины платить придется).

Кстати, русские привилегии выдавались на пять лет с последующим продлением два раза по пять лет, поэтому надо взять поверенного на патентные дела (патентов и привилегий набралось уже немало, мне одному за этим не уследить). Пусть оригиналы патентов хранятся у меня, а господин поверенный будет только отслеживать сроки окончания и продлевать патенты. Кстати, в разных странах разные правила, где выдается патент на десять лет с однократным продлением, где сразу на двадцать, соответственно и пошлины везде разные. Решено, пишу управляющему о найме специалиста – оклад небольшой, можно и выпускника юрфака взять, но аккуратность в ведении дел должна быть обязательно, что оговорить в контракте о компенсации ущерба по халатности (будет подстегивать бдительность).

С гусеничными машинами разобрались. Ага, вот и миномет. Резолюция: «для окончательного решения вопроса о привилегии обязать заявителя разработать и построить опытный образец на одном из оружейных заводов и представить на испытания установленным порядком». Замечательно! Господину Можайскому на его лабуду сразу денег дали и привилегию оформили, а потом он уже неспешно свой аэроплан мастерил. Причем сначала получил 2500 р на двигатели и поехал за ними в Англию, а после написал, что купил движки за свои деньги, поскольку выданную сумму истратил на дорогу. Да за две с половиной тысячи рублей в первом классе можно вокруг света объехать и еще на сувениры останется. Нет, военное ведомство через некоторое время выделяет еще почти девятнадцать тысяч рублей – цену небольшого именьица. А мне значит, на свои средства и мины выпускать? Видимо, подумали, что дядя – миллионщик, все сделает и принесет на блюдечке с голубой каемочкой.

Дальше – многозарядное ружье, хоть заявка не в военное министерство, но резолюция похожая: «Конструкция непонятная. Для решения вопроса о выдаче привилегии разработать подробный чертеж и сделать три опытных экземпляра ружья». А три-то зачем? Одно – начальнику Департамента, другое – столоначальнику, ну а третье – на испытания, а потом акт что все три «испортились».

Теперь самые крайние – «перо непрерывного действия» принято к оформлению привилегии, а вот «огнесмесь» велено изготовить в мастерских Михайловской артиллерийской академии и у них же испытать. Ну, хоть здесь самому не придется напалм бодяжить.

Еще письмо из Купавны от Николая Перепелицы, что-то не помню такого. Распечатал конверт. Ба! Да это же химик из купавенской лаборатории, которого я попросил сделать красящую смесь. Николай писал, что получил от господина Парамонова пять медных трубочек и заправил получившимся составом. Перепелица экспериментировал с составом из касторового масла, канифоли, спирта и красителя.[98] Состав дешевый, гораздо дешевле парамоновского на основе растворенного каучука. Каучук натуральный, из сока гевеи, искусственного делать еще не научились и стоил он прилично, а гевею так и не удалось акклиматизировать в России – на Кавказе или в Азии, хотя, попытки были.

Николай написал это письмо таким же «пером непрерывного письма». Посмотрел на текст, вполне приличные линии, ничего не растеклось и не расплылось. Конечно, для гимназий его не рекомендуют, каллиграфические «волосяные» линии им не выведешь и толстые линии под нажимом – тоже. В отличие от стального пера, шарик рисует линию одинаковой толщины, как карандаш. Зато его не надо точить, нельзя стереть (можно подписывать документы), а в отличие от химического карандаша (его здесь почему-то называют «копировальным»), не надо его постоянно мусолить, да и текст после копировального карандаша «рваный»; то как бы чернильный, то карандашный, когда влага высыхает. Конечно, надо проверить текст на выцветаемость под солнечным ультрафиолетом и смывание водой.

В случае успеха такое перо найдет применение у приказчиков, купцов, военных, путешественников, да мало ли еще кому может понадобиться удобная, легкая, не текущая ручка длительного пользования. Написал Николаю и, поблагодарив его, попросил, чтобы через Парамонова сделали еще сотню-две стержней и деревянных корпусов к ним, по типу карандашных. Деньги на работы попросить у управляющего, показав ему вложенное в письмо требование об отпуске господину Перепелице пятисот рублей на опытные работы. Если все пройдет хорошо, то он и Парамонов получат по тысяче рублей премии. Нарисовал чертежик корпуса, на котором золотой краской под лаком написано «Patent Stefani». Запечатал конверты и отдал Ефремычу, велев завтра их отправить почтой, если не будет нарочного на завод. Сложил заявки с чертежами (кроме «непрерывного пера») в малый саквояж, в Питере поговорю по поводу опытных образцов.

15 ноября 1892 г., гостиница «Англетер».

Маше очень понравилось путешествовать в великокняжеском вагоне и вид из больших чистых окон в обе стороны. А вот мне эти путешествия как-то уже наскучили и я бы лучше отдохнул с недельку дома, но доложиться императору и Марии Федоровне о здоровье сына все же следовало, письменный отчет – одно, а устный рассказ – другое.

Остановились в «Англетере», но номер взяли поскромнее, хотя и удобный, в мое время сказали бы – полулюкс.

Позвонил в дворцовую канцелярию, представился, попросил доложить государю о моем прибытии в Петербург после выполнения порученного им задания. Дал свои координаты в «Англетере». Потом позвонил в министерство двора и сказал, что готов осмотреть предлагаемую недвижимость. Через четверть часа мне позвонил статский советник из министерства и предложил осмотреть особняки сегодня. Я согласился и мы договорились, что через час меня у входа в «Англетер» будет ждать коляска с гербом от министерства двора ЕИВ.

Было предложено три особняка: первый, недалеко от Михайловского замка был построен еще павловским вельможей, поближе к резиденции государя Павла I в каком-то псевдорыцарском стиле. Кроме того у него текла крыша и поскольку уже года три-четыре он пустовал, то перекрытия явно подгнили и, по большому счету, нужно было реставрировать памятник архитектуры, оставив только внешние стены. Вряд ли дворцовое ведомство на это пойдет. Второй особняк располагался тоже в центре, недалеко от известного Мостика с грифонами (тогда он назывался Банковским мостом, так как напротив был Ассигнационный банк) через Екатерининский канал (ныне – канал Грибоедова). Особнячок очень уютный, по бокам два двухэтажных флигеля, соединенные одноэтажными переходами с центральным двухэтажным корпусом на фронтоне которого был чей-то облупившийся герб. Спросил про судьбу прежнего владельца, оказалось, граф проигрался в карты, имение заложено, вот казна и выкупила дом у графа, чтобы он с долгами расплатился и нашел жилье поскромнее.

— Не извольте волноваться, ваша светлость, герб ваш сделаем, княжеский. Дом хороший крепкий, нигде не течет, гнили нет.

Я и сам видел, что дом в весьма неплохом состоянии, хотя и сравнительно небольшой, чем-то он мне напомнил особнячок в Асмэре, только здесь есть флигеля, в одном из которых на первом этаже – каретный сарай и нет сада – только впереди где подъездной пандус, посажены какие-то кусты. Задний двор достаточно маленький и захламленный, но обещали, что весь мусор уберут. Дом был с мебелью, старинной, под чехлами.

— Ваша светлость, позвольте вмешаться, – сказал чиновник, видя, как я приподнял чехол и осматриваю стулья и стол в гостиной. – Мебель здесь очень хорошая, резной палисандр, сейчас такой не делают. Я бы рекомендовал ее оставить, если будете брать этот дом, конечно, а наши мастера перетянут обивку, будет как новая.

Еще посмотрели внизу, все было в полном порядке и все же, для очистки совести, решили посмотреть третий вариант. Особняк располагался на Обводном канале, в первой половине XIX века это была черта города, так что когда-то это был загородный дом. Особняк в два раза больше чем «у грифонов», но требует существенного ремонта, так как стоял без хозяев лет пять. Плюс – большой участок с садом, но тоже запущенным. Посоветовался с Машей и она сказала, что дом возле мостика с крылатыми львами ей понравился больше всего.

Мы поехали обратно на Екатерининский канал, чиновник составил смету ремонта и проставил примерную сумму, сказав, что это формальность – все за счет двора. Я подписал смету «косметического» ремонта – побелка, выравнивание стен, ремонт паркета, уборка мусора, в смету входил и ремонт мебели с ее перетяжкой, обивка стен штофной тканью. Потом настал черед договора, обратил внимание на один не понравившийся мне пункт. Дворец передавался мне в пользование со всем движимым и недвижимым имуществом на десять лет при условии невыезда из Российской империи, если это условие соблюдалось, то после десяти лет он переходил в собственность мою и моих наследников, а так, до истечения десятилетнего срока, оставался собственностью казны. Спросил чиновника, почему такое условие. Получил ответ, что это распоряжение государя императора, а потом чиновник пояснил, видя мое недоумение, что выездом за пределы империи считается проживание в текущем году более полугода в общей сложности за границей, или смена подданства. Ну что же, это логично с государственной точки зрения, – подумал я и подписал договор. Чиновник помахал бумагой в воздухе, чтобы просохли чернила и сказал, что в течение месяца, до Рождества, они подготовят основной дом для проживания, а до февраля закончат с флигелями.

Вернулись в гостиницу и Маша, присев ко мне на колени и обняв меня, сказала, что теперь у нас есть свой дом и Петербург ей нравится больше чем Москва. Спросил, почему, и она объяснила, что ее не приняли в соседской среде на Рогожской, она не раз слышала за спиной: «вот, арапка пошла, ишь, вырядилась как барыня какая». Женщины на Рогожской одеваются странно и смотрят всегда исподлобья, как зверьки какие, поэтому ей было очень грустно без меня, если бы не Аглая, она бы за месяц с ума сошла. А здесь, в Петербурге, мы начнем жить заново и по-другому. Потом мы пошли обедать и прямо во время обеда в ресторан заявился фельдъегерь с пакетом от государя на мое имя. Я расписался в получении и офицер, козырнув, четко повернулся кругом и вышел из ресторана. Публика поглядела на нас с уважением, мол, государственный человек, не всем пакеты прямо на обед доставляют. Я сломал печати и прочитал предписание прибыть завтра в Гатчино к 12:00, коляска будет у «Англетера» в четверть десятого.

Вернувшись в номер, взял телефонный рожок и попросил телефонную барышню соединить меня с дежурным по Военно-медицинской академии. Представился и попросил перезвонить мне профессора Иванова Ивана Михайловича. Через полтора часа профессор позвонил и я пригласил его отужинать сегодня вечером в «Англетере», сказав, что хочу еще раз обсудить лечение великого князя, так как завтра мне назначен прием у ЕИВ. Профессор поблагодарил, но отказался, ссылаясь на неотложные дела, но сообщил, что сразу же по прибытии отдал пакет Пашутину, который на следующий день передал его государю. На словах он сообщил начальнику академии то же, что и написано в промежуточном эпикризе,[99] подписанном нами троими. Никаких новостей из Ливадии он не получал.

16 ноября 1892 г, Гатчинский дворец.

На этот раз в кабинете императора генерала Черевина не было, зато присутствовала Мария Федоровна, она же и начала разговор, спросив на основании чего я издевался над Георгием Александровичем и доктором Алышевским. Ага, все ясно, первым делом Ясоныч побежал жаловаться, стервец. Я ответил, что никого не пугал и ни над кем не издевался (свидетель – ротмистр Ардабадзе), наоборот, Владимир Ясонович принял меня крайне невежливо. Издевательством над великим князем я могу считать его, так называемые, «методы лечения», что вместе с отсутствием всякого медикаментозного лечения и постоянными путешествиями привело к тому что сейчас есть – открытой форме туберкулеза, когда уже идет распад легочной ткани и мириады бактерий не только пожирают легкие больного но и выбрасываются во внешнюю среду, делая его источником опасности для окружающих.

Из-за этой опасности мне пришлось категорически настоять, невзирая на противодействие Алышевского, на ношении всем персоналом, связанным с обслуживанием и лечением больного, халатов и шапочек, обработкой помещений дезинфицирующими жидкостями и проветриванием помещений, когда в них нет Георгия Александровича. Поскольку я сам проводил много времени с больным, мне пришлось принимать свой препарат для профилактики, чтобы самому не заболеть. Сказал, что письмо и рисунок Георгия надо прогладить с двух сторон горячим утюгом, прежде чем давать его детям.

— А мы отдали его Мишкину, – с беспокойством и даже страхом в голосе ответила императрица.

— Ничего страшного, когда его не будет дома, прогладьте рисунок утюгом и поместите в рамку под стекло, как будто хотели сделать ему приятное.

Все, дальше разговор пошел по существу. Сказал, что Георгий сейчас выделяет огромное количество палочек Коха – это видно по рисунку в эпикризе, подписанном мной, Алышевским и Ивановым. О каком-то прогрессе можно говорить, если нам удастся снизить бактериовыделение вдвое, а полное исчезновение бактерий (негативация мазка) может занять годы лечения. Все же я думаю увидеть эффект через полгода лечения, если его проводить правильно, не обливать больного водой температурой 10 градусов по Реомюру и не держать в холодном помещении – вот это точно, вредительство.

— А кто обливал Джоржи холодной водой?

— Как кто, господин Алышевский назначил курс холодных душей, об этом есть запись в медицинских документах.

Молчание… потом Мария Федоровна встала и ушла, а мрачный император остался сидеть. Провожая императрицу, я встал, но царь жестом, показал мне, что я могу сидеть и сказал:

— Конечно, резко ты, купец, нарисовал картину и страшную, пощадил бы материнское сердце.

— Государь, я и так не до конца все рассказал…

— Говори мне все как есть, приказываю!

— У Георгия признаки распада верхушки левого легкого – именно оттуда идет поток бактерий. Видимо, там сформировалась полость, открытая в бронх, таких больных лечить трудно. В ВМА есть несколько подобных больных, которые получают второй мой новый препарат – Тубецид. Из пятерых больных за год с небольшим двое скончалось, трое еще не закончили лечение. Сейчас посмотрим, сколько они выделяют палочек, тогда будет ясен прогноз. Алышевский, конечно, паршивый лечебник, но он отличный диагност. А вот Иванов – наоборот. Поэтому, что бы там ни говорил Ясоныч про меня, польза от него есть.

— А я уж хотел его жандармам отдать, пусть допросили бы с пристрастием не злоумышлял ли он на жизнь великого князя.

— Не стоит, государь, он еще пригодится, только к лечению его допускать нельзя, а лучше пусть хорошо обучит микроскопированию людей Иванова. Он уже по моей просьбе это изображал, но я не уверен, насколько хорошо военные врачи освоили этот метод. Кроме Алышевского, есть проозектор в Мариинской больнице, он еще лучше разбирается в микроскопии, вот его-то я бы и привлек, как человека незаинтересованного в результате лечения. Алышевский с большим гонором и ревнует к чужим успехам.

— Скажи, купец, Георгий умрет, вернее, скоро умрет?

— Состояние его достаточно тяжелое, но не критичное. Хотя, если бы я знал заранее о распаде ткани, я бы не обещал стопроцентного успеха. Реально – пятьдесят на пятьдесят, что он умрет в течение 6–7 лет, но если через полгода будет улучшение, а через полтора года мы будем видеть единичные палочки Коха, то Георгий имеет все шансы пережить многих ныне здоровых и прожить достаточно полноценную жизнь, иметь здоровых детей, но о флотской службе придется забыть, да и петербургский климат будет для него опасен. Крым – наилучшее место жизни для него.

— Спасибо тебе за откровенность, купец! Прошу тебя, не приказываю, а прошу, государи редко просят своих подданных – будь рядом с ним, он хорошо пишет о тебе, ему интересны твои рассказы и приключения. Даже если Бог рассудит забрать его у меня, я хочу, чтобы ты был рядом с ним до конца, обещаешь?!

Заверил императора, что сделаю все возможное и буду рядом с великим князем. Александр поблагодарил и сказал, что не требует, чтобы я все время сидел в Ливадии – у меня есть свои дела, завод, изобретения, но хотя бы раз в месяц-полтора я должен навещать Джоржи (великокняжеский поезд меня отвезет и привезет). Недалеко от его дворца для меня будет построена отдельная вилла с садом, так чтобы я пешком за 10 минут был у Джоржи. И дворец и вилла уже строятся и будут готовы к началу лета. Император спросил, выбрал ли я себе дом в Петербурге, я ответил, что да, на Екатерининском канале, возле Банковского моста. Царь удовлетворенно кивнул и сказал:

— Я тебе обещал мызу[100] возле пруда, вон из окошка пруд виден, а за ним дом. В пруду караси. Будем ловить с весны?

Ответил, что будем и царь сказал, что дом неспешно отремонтируют и подготовят к весне.

На следующий день я ездил на Обуховский и Путиловский завод. Оба они управлялись Советом директоров, но Обуховский был чисто казенным, а Путиловский – частным акционерным обществом.

Начал с Обуховского, там меня приняли настороженно, но, выяснив, что я не инспектор, а потенциальный заказчик, пригласили главного инженера и далее разговор пошел с ним. Для начала я спросил о паровых машинах для самолета Можайского, которые строили здесь восемь лет назад. Инженер объяснил, что он работает на заводе более пяти лет и о паровых двигателях для летательного аппарата слышит первый раз. Потом он вышел в приемную и, вернувшись, сказал, чтобы поискали в архиве какую-нибудь информацию, а также опросили старых мастеров в цеху, занятом сборкой паровиков. Пока что-то искали и узнавали, показал ему чертеж гусеничной машины и сообщил, что подал машину на привилегию, но от меня потребовали построить действующий образец. Инженер долго смотрел на рисунок, потом что-то считал, спросив про вес машины. Наконец высказал свой вердикт: стали, способной выдержать тяговое усилие на гусеничных сочленениях при весе машины более 10 тонн, не существует, поэтому решать вопрос со строительством нет смысла. Даже если потратить деньги и построить паровик, «бесконечная рельса» в сочленениях будет рваться через версту-две.

Показал ему чертеж ружья, но он сказал, что по такому эскизу действительно трудно понять, как это работает, скорее всего, нужно обратиться к тульским оружейникам. Потом подождали и попили чаю, пока не пришел заводской архивариус и сказал что просмотрел чертежи с 1880 по 1885 г. и не нашел паровика с такими характеристиками.[101]

На Путиловском заводе мне сказали про гусеницы примерно то же самое и предложили скрепить звенья чем-то вроде рояльной петли, только большой, с крупными болтами. Представляю, как бы их срезало при попытке тронутся с места. Зато с ходу озвучили стоимость строительства трактора – сто пятьдесят тысяч рублей, причем сказали, что это минимум, а в ходе работы она может вырасти на треть – так что, готовь дядя-миллионщик двести тысяч. Решил, что обращусь к Норденфельду, при случае, может у него и сталь подходящая найдется и цены не такие ломовые.

19 ноября 1892 г. Москва.

В Москве меня ждала телеграмма от Альберта Виккерса о том, что он будет в Первопрестольной 21–22 ноября и хотел бы встретиться. Номер у него заказан в «Славянском базаре», вот и чудно, там отличный ресторан. Написал ему записку, завтра Артамонов отнесет в гостиницу.

Так, еще телеграмма – от Исаака из Харара о том что он готов взять 50 рулонов шелка прямо в Джибути сроком реализации на три месяца.

Еще была всякая мелочь – приглашение от Московского дворянского собрания, еще что-то. Пока разбирал и читал, зазвонил телефон. Очень взволнованный Николай Карлович сообщил о рабочих волнениях на заводе у Парамонова. Спросил, есть ли у него оружие и может ли он вооружить человек двадцать верных людей. В ответ Карлыч стал что-то мямлить из чего я понял, что от него толку нет, оружия у него нет, он боится ехать и предлагает вызвать полицию, жандармов или даже войска через капитан-исправника.[102] Сказал, чтобы пока не доводили дело до полиции, справимся сами. Уточнил, принимал ли он выборных, оказалось, что не принимал, времени не было. Вот и получили в день субботний проблемку, видимо, надо прощаться с управляющим, перестал мышей ловить. Сказал, что выезжаю прямо на завод и ему рекомендую взять несколько вооруженных людей в качестве охраны своей тушки и выезжать к месту беспорядков, засунув свой страх… «в портмоне», как говаривал Никита Сергеевич.[103] Только упаси бог стрелять первыми!

Взял Артамонова, а с запиской для Виккерса велел послать кого-по другого. На двоих у нас было два револьвера и «Штайр». По чугунке доехали за три часа, потом еще тряслись на извозчике, в общем я уже ожидал увидеть угольки от цехов. Нет, обошлось, толпа хоть и поредела – было градуса два мороза, четыре часа стоять никому неинтересно, но узнав, что приехал хозяин, к заводоуправлению стали подтягиваться люди. В заводоуправлении нашел Парамонова, с ним десятка два мастеров и управленцев, оружия на всех: три древних револьвера, один из них – вообще шпилечный «Лефоше», вроде даже незаряженный. Управляющий из Купавны так и не приехал. Есть ли связь с уездной полицией, ответили, что телефон работает. Сказал, что, если пойдут на штурм, закрыться, вызвать полицию, забаррикадировать столами и шкафами двери и окна, для чего подтянуть их поближе и обороняться хоть ножками от стульев. Взял с собой двоих с заряженными револьверами, сказал, что стрелять только по моей команде и первый выстрел – в воздух.

Вышли на крыльцо, народ сначала заорал, кто во что горазд, но, поскольку я молчал, все утихли и я спросил, есть ли выборные?

— А что толку, хозяин, от выборных-то, не принял их господин управляющий!

— Чего вы хотите?

Тут опять стали орать не разберешь что, но все же можно было свести требования к повышению жалованья и сокращению рабочего дня. Я сказал, что по заводу среднее жалование рабочего 28 рублей при бесплатном жилье, квалифицированные рабочие получают в 2–3 раза больше при десяти с половиной часовом рабочем дне, женщины и подростки работают восемь часов. Те, кто работает с реакторами, получают на двадцать процентов больше и молоко в цехе. Довел до сведения митингующих, что среднее жалование по химической и текстильной отрасли 20 рублей, бесплатное жилье есть только на Морозовских фабриках, а рабочий день там 12 часов и более.

— Чего же вы хотите, у вас и так лучшие условия по сравнению с другими фабриками. Лучше работы вы все равно не найдете, а безработными стать – запросто! Сейчас многие текстильные фабрики просто закрываются, из-за неурожая два года подряд. У крестьян нет денег, чтобы покупать дешевые ткани, а завод в Купавне их и производил, у меня и так одни убытки, а я еще должен вам амбулаторию со школой к лету построить и жилье улучшить многим из вас.

В толпе стали раздаваться крики: правильно хозяин говорит, а управляющий-немец ничего не делает, обманывает, видать, хозяина, мы его и не видим здесь. Вот это уже лучше! «Царь у нас хороший, а бояре – плохие». Сказал, что разберусь с управляющим, почему он не принял рабочих представителей. Вроде стало угасать волнение, но тут в толпе раздались крики: «Не верьте эксплуататору-мироеду!», «Он на прибавочной стоимости капитал делает, на вашей крови наживается». Смотрю – какой-то парень в картузе старается, орет. Крикнул ему, что если смелый – выходи, поговорим перед народом, а если трус – то слабО! Вышел «картузоносец», стоит гоголем, озирается, вот, мол, я какой смелый и умный – «уел капиталиста»!

— Ты откуда, мил человек, про добавочную стоимость знаешь, Маркса, что ли, читал?

— Ну, читал…

— И сколько страниц осилил, прежде чем заснул?

Народ засмеялся, а парень сказал: «ну дык, «товар-деньги-товар». Ну и что, говорю я, это каждый купец знает. А объясни обществу, что это за «прибавочная стоимость» о которой ты там орал!

— Ну это, то есть, так сказать, то, на чем мироед-капиталист наживается.

— Ну теперь вижу, что бородатого Маркса сам ты не осилил, а помог тебе кто-то и брошюрку сунул на поганой бумажке отпечатанную, с какой только в сортир сходить. Ты бы попросил у господина марксиста таких брошюрок побольше, мы бы их в отхожие места разложили, чтоб об стены дерьмо с рук не вытирали. (Опять народ развеселился, но краем глаза я увидел, что сзади толпы несколько человек быстро уходят, а один просто побежал).

Сказал своим сопровождающим, чтобы они проследили за беглыми и, при возможности, кого бы их них отловили. Еще поговорили о том о сем, пошутили-посмеялись и народ стал расходится. Еще раз обещал разобраться с управляющим и ответить на все запросы выборных, что они ему передали. Сроку взял неделю, до следующей субботы, после рабочего дня первой смены, как сегодня.

Когда толпа разошлась по теплым баракам, привели задержанного. После недолгого допроса выяснилось, что это – один из бывших студентов, недавно взятых в лабораторию (я покосился в сторону Парамонова – мол, твой кадр), решил организовать марксистский кружок.[104] Собирались после работы, читали брошюрки, изучали «Капитал», который даже студент, выпертый с 4 курса химфака за неуспеваемость и непочтение к преподавателям, до конца не читал и не понял. Послали мастеров по адресу студента, но выяснилось, что тот бежал, отловили его уже на станции и сдали полиции вместе с брошюрками, впрочем, разрешенными. Не разрешено было только призывать к бунту, неповиновению властям и беспорядкам. Так что, могут и подстрекательство к бунту и неповиновению «пришить». Только собирался поехать в Купавну, разобраться с Карлычем на месте, как он заявился собственной персоной в сопровождении полусотни казаков. Выяснив, что усмирять никого не надо и «вызов был ложный» казаки стали роптать, что пожалуются начальству. Велел Карлычу выдать им по пять рублей компенсации из его кармана и столько же штрафа, то есть 250 рублей, внести в кассу. За что? За потерю руководства, незнание обстановки и головотяпство (про трусость умолчу). Поехали в Купавну, взял с собой Парамонова, устроим экстренное совещание с руководством (велел, чтобы оповестили всех руководителей по телефону). Пока ехали, обговорил с Парамоновым планы по переносу основного производства на новые заводы, прежде всего, ТНТ, лекарства будем выпускать в Купавне. Будет два головных управления – согласен ли он возглавить новые заводы, а Карлычу оставим только Купавну. Мефодий согласился, сказал, что все равно управляющий у них бывает раз в месяц, не чаще и толку от него нет.

— Хорошо, Мефодий, приедем в Купавну, оформляем тебе новый контракт, жалование в два раза больше, но на тебе строительство новых цехов, вся социальная структура и жизнь рабочих, а также полный отчет по выпуску продукции и закупкам сырья – няньки над тобой не будет. Бери новых людей, только не марксистов и прочих анархистов, счет тебе будет открыт.

Когда приехали, первым делом отдельно поговорил с управляющим:

— Николай Карлович, почему вы не приняли вовремя депутатов от рабочих, допустили бунт, почему встало строительство социальных объектов и цехов?

— Я был очень занят, Александр Павлович, времени не было за всем следить!

Расспросил, что он делал вчера, так сказать, хронограмму. Выяснилось, что полдня обходил объекты, потом работал с бумагами.

— Какие объекты вы обходили, вы что, сторож, обходы совершать? И с какими бумагами вы работали полдня? Сегодня вечером составите мне докладную записку о вашей деятельности за месяц, только без «обхода объектов» и «работы с бумагами», а конкретно, что делали, когда и сколько заняло времени. А я проверю и не дай бог, что вы меня обманули. Сколько раз вы были на новом заводе в этом месяце? Ни разу!

Начались сопли, «да я верой и правдой вашему деду» и так далее. Сказал что хорошо, что верой и правдой 10 лет, но время сейчас другое. Поэтому я принял решение передать Парамонову руководство новыми заводами и их строительством, Карлыча от этого отстранить и оставить руководить только Купавной и делопроизводством, жалование при этом сокращается на треть. Если он согласен – то контракт заключается вновь, если нет – увольнение с передачей всех дел в течение двух недель Парамонову. Согласился…

В Купавне в здании управления выступил перед руководством, сказал о принятых мной изменениях в руководстве. Спросил, готов ли пурпурный шелк и кто занимается отправкой грузов за границу. Оказалось, что конкретно, никто не занимается, отдела сбыта и работы с клиентами тоже нет. Поручил отработать поставку груза в Джибути – 50 рулонов шелка, кто справится лучше и быстрее, тот и возглавит новый отдел с увеличением жалования. Спросил, кто из присутствующих отвечает за патенты, встал какой-то заморенный человечек, я обратился к нему по-французски, затем по-немецки и в ответ услышал блеяние, что «языкам мы не обучены». Попросил остаться его после совещания вместе с управляющим.

Наконец, дошел до вопросов внутренней безопасности, сказал, что из отставных унтеров на новом заводе в Александровке сформировать заводскую полицию из шести человек, вооружить ее деревянными дубинками, пусть смутьянов ловят и пьяные драки пресекают, патрулируют бараки. В Купавне все и так тихо, здесь больше люди старого обряда живут, они, в отличие от вчерашних крестьян, водки не пьют и не хулиганят. Платить полицейским как младшим мастерам, дежурство – по 8 часов в три смены. Потом ответил на вопросы и всех отпустил, кроме начальника лаборатории и патентного поверенного. Выяснилось, что начальника лаборатории нет на месте. Обернулся к Карлычу: «Опять нет! Принесите его прошлую объяснительную и ведомость об удержании штрафов с него и его подчиненных месяц назад за отсутствие на рабочем месте». Выяснилось, что объяснительных не было, штрафы не накладывались. Основание – у начальника лаборатории больная мама и он много времени проводит с ней.

— А когда же он лабораторией руководит? Теперь понятно, почему исследовательская работа запущена. Если разобраться, у половины здесь сидящих есть больные родственники, но это не было основанием для того, чтобы не прийти на экстренное совещание. И кто он такой, что ему такие поблажки?

Ага, племянник управляющего! Теперь вдвойне понятно.

— Скажите ему, что с понедельника у него будет много свободного времени, я его перевожу на полставки химика и работать он может через день за половину жалования. Начальником лаборатории будет Николай Перепелица.

Теперь по патентным делам: узнал, что тщедушный человечек – только делопроизводитель, он ведет учет патентов и нанимает поверенных, в том числе иностранных. А как он с ними общается? По почте и телеграфу, а для этого отдает письма в перевод. Громоздко конечно, в патентном отделе должны работать люди, знающие языки, тем более, что сейчас патентов стало много, а будет еще больше. Велел патентоведу составить реестр патентов со сроками окончания, когда и сколько платить за продление – с этим планом прошу ко мне в Москву через три дня. Там же дам заявки на патентование за рубежом «пера непрерывного действия»: Франция, Германия, Британия, САСШ и Швейцария – все же решил, что дам Агееву лицензию на швейцарское производство – пусть зарабатывает хлеб с маслом для семьи.