Милосердные сестры

Глава XII

– Леди и джентльмены, пожалуйста, занимайте места и начнем дознание, которое, хочется надеяться, уложится в достаточно разумный период времени.

Подобно стареющей кинозвезде, амфитеатр имени Морриса Твиди в бостонской больнице выдерживал неумолимое давление бегущих лет с грацией и изяществом. Хотя время брало свое и кое-где замечались следы ремонтов, уютный и куполообразный лекционный зал гордо продолжал возвышаться над западным крылом, которое подновляли трижды. Этот зал знавал иные времена, когда семьдесят пять мест, расположенные крутыми рядами, полностью заполнялись обслуживающим персоналом больницы – сестрами, врачами, студентами. Однако в 1929 году после почти пятидесятилетней эксплуатации, главным лекционно-демонстрационным залом больницы стал значительно расширенный амфитеатр, расположившийся в цоколе юго-восточного крыла.

Многочасовые жаркие споры "за" и "против" демонтажа усталой сирены неожиданно прекратились в 1952 году, когда законодательные органы штата провозгласили все сооружение исторической ценностью. Застекленная крыша с витражами, жесткие деревянные сиденья и барельефы-скульптуры, изображающие наиболее значительные события в истории медицины, таким образом были сохранены для новых поколений врачей, жаждущих знаний.

Но несмотря на свою вековую историю, амфитеатр Морриса Твиди не знавал ничего подобного тому, ради чего собралось полсотни взволнованно шумящих мужчин и женщин. Было это 5 октября, в восемь часов вечера – спустя два дня после вскрытия тела Шарлотты Томас.

Как административное лицо, отвечающее за подбор кадров, доктор Маргарет Армстронг сидела за тяжелым дубовым столом, обращенным к сидениям, расположенным полукругом. Рядом с ней, пытаясь навести хоть какой-то порядок в помещении, сидел детектив-лейтенант Джон Докерти, худой, с растрепанной шапкой волос, мужчина лет под пятьдесят, одетый в габардиновый костюм, который был ему велик на два размера. Ленивыми зелеными глазами он обвел зал и принялся изучать стопку бумаг, лежавшую перед ним на столе. Когда он наклонил голову, то непокорная прядь рыжеватых волос упала ему на глаз. Он рассеянно убрал ее, чтобы через мгновение повторить эту процедуру снова.

Его вялая, почти отрешенная манера держать себя заставляла предположить, что он сталкивался с обстоятельствами и похлеще. На самом деле он провел более пятнадцати лет в бостонской полиции, тщательно вырабатывая такую манеру поведения и в совершенстве овладел ею.

Он снова оглядел зал и затем, почти не открывая рта, обратился к Маргарет Армстронг. – Эти люди скорее привыкли отдавать приказания, чем исполнять их.

Армстронг рассмеялась, выражая этим свое согласие, и принялась колотить блокнотом по столу. – Прошу всех садиться, – громко проговорила она.

– Мы можем не сотрудничать с лейтенантом Докерти, но давайте по крайней мере уважать себя. – Не прошло и минуты, как все расселись.

Администратор больницы сидел с одного края зала в окружении своих ассистентов. Это был полноватый мужчина, щеголевато одетый, который в семнадцать лет сбежал из дома в Бруклине, превратившись из Исаака Лифшица в Эдварда Липтона Ш. Годами он сохранял служебное кресло тем, что натравливал своих врагов друг против друга – и делал это так умело, что ни тем, ни другим не удавалось объединиться", чтобы скинуть в первую очередь его.

По другую сторону зала сконцентрировались те, кто составлял совет доверенных лиц больницы: мужчины, гомогенная патрицианская группа, больше озабоченная тем, как возможный удар по их репутации отразится в справочнике "Кто есть кто", чем той ролью, которую они могли бы сыграть в расследовании. Символический негр в совете отличался от остальных только цветом кожи, а четыре женщины вообще были бесцветны и безлики. Тот факт, что все двадцать четыре члена совета присутствовали в зале, подчеркивал важность происходящего.

Возле центрального прохода сидели Уоллас Хатнер, Ахмед Хадави и другие члены Медицинского профессионального исполнительного комитета. В этой группе, занимая кресло рядом с Хатнером, расположился и Питер Томас.

Верхнюю часть амфитеатра заняли медсестры. Восемь женщин, все в верхней одежде, расселись вокруг Дотти Дельримпл, которая в своем простом черном платье походила на большой вулкан. Джанет Поулос была там, наряду с Кристиной Билл, Уинни Эджерли и сестрами из отделения Юг-4, включая Анджелу Мартин.

С правой стороны зала, поодаль от Эдварда Липтона Ш, сидел Дэвид – одиноко, до самой последней минуты, пока Говард Ким, анестезиолог, безуспешно помогавший оживить Шарлотту, тяжелыми шагами не приблизился к нему и не сел рядом.

Джон Докерти подготовил список тех, кого он хотел бы видеть в этот вечер. Организацией встречи занималась доктор Армстронг.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что вы все пришли, – начал Докерти. – Вы должны поверить мне, что сегодняшнее расследование, о котором я просил, чаще можно увидеть на телеэкране или прочитать у Агаты Кристи, чем встретить в практической работе полиции. Однако мне как можно скорее хотелось бы продвинуться вперед по делу Шарлотты Томас, делу, к которому все из вас в той или иной мере причастны. Театральность никогда не была, так сказать, моим стилем, но собрание вроде этого мне кажется наиболее эффективным способом получения предварительных сведений, с одновременной информацией о них всех заинтересованных сторон. В ближайшие дни я буду допрашивать кое-кого из вас отдельно. – Он взглянул на Маргарет Армстронг, которая кивком головы приветствовала его вступительную речь. Затем, привычным жестом отбросив назад упавшие на лоб волосы, Доккерти вызвал Ахмеда Хадави и предложил ему сесть на стул, стоящий под углом к дубовому столу, таким образом, чтобы патологоанатом мог глядеть на него, не поворачиваясь спиной к аудитории.

– Доктор Хадави, не расскажете ли вы нам о своей причастности к делу Шарлотты Томас? – спросил Докерти.

Хадави разложил перед собой листки бумаги и ответил.

– Третьего октября я совершил вскрытие трупа женщины, о которой идет речь. Микроскопическое исследование показало, что у нее имелся глубокий пролежень под крестцом, достаточно развитое сужение венозной артерии и обширная пневмония. Мое первое впечатление заключалось в том, что она умерла от внезапной остановки сердца, вызванной инфекциями и общим ослаблением организма после двух операций.

– Доктор Хадави, вы и теперь так считаете? – спросил Докерти.

– Нет, не считаю. Лечащие врачи больной, доктор Уоллас Хатнер и доктор Дэвид Шелтон, присутствовали на вскрытии. Они запросили детальный химический анализ состава ее крови.

– Просветите меня на этот счет, доктор Хадави, – продолжал Докерти. – Разве вы не делаете такие анализы регулярно в отношении каждого... э... больного?

Хадави сардонически улыбнулся и, положив руку на стол, сказал:

– Хотелось бы. К сожалению, расходы по аутопсии должно нести наше заведение, и химический анализ вряд ли можно было бы назвать недорогим, учитывая сложную обработку тканей, писанину и всякое такое. Конечно, мы никогда преднамеренно не упустим из виду важный срез ткани или критический тест, однако мы, в нашем отделении патологии, тем не менее всегда должны соизмерять наш пыл с оценкой, которая позволила бы нам остаться в пределах нашего бюджета. – Он замолчал и враждебно уставился на Эдварда Липтона Ш.

– Пожалуйста, продолжайте, – попросил Докерти, черкнув несколько слов в блокноте, лежавшем перед ним.

– Из многочисленных химических анализов, – сказал Хадави, сверившись со своими записями, – два имели ненормально высокие уровни. Во-первых, калий составлял семь и четыре, тогда как верхняя предельная норма – пять и ноль. Во-вторых, уровень морфина в ее крови намного превышал тот уровень, который отмечается у больного, когда он принимает обычные дозы сернокислого морфина от боли.

– Доктор Хадави, не могли бы вы высказать нам свое мнение по поводу этих результатов? – в голосе Докерти не слышалось даже малейшего намека на напряжение.

– Видите ли... мое мнение по поводу повышенного содержания калия, – и, пожалуйста, учтите, что это всего лишь предположение, – заключается в том, что он искусственно завышен... – как результат процессов, происшедших в тканях сразу же после остановки сердца. Что касается высокого морфина, то это совершенно другая история. Вне всякого сомнения, его уровень, определенный в крови этой женщины, оказался критически высоким, что могло легко, хотя и необязательно, привести к прекращению дыхания и, в конечном счете, к смерти.

Докерти рассеянно провел рукой по волосам и, помолчав, сказал:

– Доктор, вы даете понять, что смерть была вызвана повышенной дозировкой морфина? – Хадави кивнул. – Скажите, вы считаете такую завышенную дозу случайной?

Хадави вздохнул, взглянул на детектива, затем покачал головой.

– Нет, – произнес он. – Нет, я так не считаю.

По амфитеатру пробежал легкий шум. Выждав, когда воцарится напряженное молчание, Докерти констатировал.

– Итак, леди и джентльмены, смерть Шарлотты Томас превращается в убийство. И именно по этой причине мы и собрались здесь. – Снова гробовое молчание. На этот раз Хадави беспокойно заерзал на своем месте, желая поскорее покончить с допросом.

– Благодарю вас за помощь, доктор, – сказал ему Докерти. – Когда Хадави поднялся, намереваясь идти, детектив добавил: – О, вот еще что... Вы сказали, что химические тесты были затребованы врачами миссис Томас... – он бросил взгляд на свои записи... – доктором Хатнером и доктором Шелтоном. Вы не помните, кто именно из них просил провести эти тесты?

Темные глаза Хадави сузились. Всматриваясь в лицо детектива, он пытался прочесть на нем, какой скрытый смысл он вкладывает в свой вопрос. Затем, недоуменно пожав плечами, сказал:

– Как мне помнится, доктор Шелтон интересовался содержанием калия. Остальные тесты заказывал доктор Хатнер.

Докерти кивком головы отправил патологоанатома на место, одновременно тихо проговорив.

– Спасибо. – После этого он обвел взглядом зал и, не глядя в сторону Дэвида, сказал:

– Доктор Шелтон?

Ховард Ким протянул свою ручищу и ободряюще хлопнул Дэвида по спине, когда тот прошел мимо гиганта, направляясь к проходу. Дэвид, конечно, слышал об анормальных анализах крови; до него даже докатились слухи, распространявшиеся со скоростью огня по больнице о том, что проводится полицейское расследование. Хотя доктор Армстронг не сказала ему, что он будет вызван для дачи показаний, Дэвид ничуть не удивился, когда детектив назвал его фамилию.

Докерти улыбнулся, крепко пожал ему руку и, указав на место, освобожденное Хадави, принялся монотонным голосом расспрашивать о событиях, предшествовавших остановке сердца у Шарлотты Томас. Постепенно речь Дэвида потекла связно и плавно. Докерти умел разговорить людей. Вскоре Дэвид давал показания взъерошенному лейтенанту совершенно непринужденно, как если бы они сидели в баре. Затем, не меняя тона разговора, Докерти сказал:

– Как я понял, доктор Шелтон, незадолго до того, как вы обнаружили отсутствие пульса и дыхания у миссис Томас, у вас произошел разговор о ней и о серьезно больных пациентах вообще с доктором Армстронг и с сестрами, а именно... – он посмотрел на записи... – сестрами Эджерли, Гоулд и Билл. Не могли бы вы передать нам содержание этого разговора?

Прошло пять секунд, десять, пятнадцать... Дэвид словно онемел. Этот вопрос никак не вписывался в схему допроса. В нем не было смысла... если только... Он принялся судорожно искать скрытый смысл вопроса Докерти к Хадави относительно того, кто из врачей на самом деле просил о проведении теста, который установил высокий уровень морфина в крови. Смутное ощущение страха, столь неопределенное и почти мимолетное, который он испытал в ту ночь, в отделении Юг-4, возросло стократно. В висках застучало, а руки налились тяжестью. Боже праведный! он подозревает меня! Он подозревает меня!

В этот момент он заметил, что от доброжелательного взгляда Докерти не осталось и следа, и теперь стальные глаза, не отрываясь смотрят на него, оценивают, изучают, стараются проникнуть в самую душу... Дэвид знал, что он долго молчит... слишком долго не отвечает на поставленный вопрос. Глубоко вздохнув, он постарался отогнать от себя тревожные мысли. Остынь, приказал он самому себе, и не делай из всего трагедии. Просто расскажи этому человеку то, что известно тебе.

– Доктор Шелтон, вы помните тот инцидент, о котором я спрашиваю вас? – В подчеркнуто вежливом тоне Докерти сквозило раздражение.

Еще ничего не сказав, Дэвид понял, что его речь будет путанной и скомканной. Так оно и вышло. После ряда "э..." и "а..." он, наконец, произнес:

– Я просто сказал им... что к больному, который так сильно страдает и лишен шансов на выживание вследствие своей болезни можно... можно применить лечение, связанное... с некоторой умеренностью. В особенности, если терапия... особенно болезненна или... негуманна... как, например, дыхательный аппарат. – Он подавил желание сказать больше, старательно избегая панических слов, которые сами собой вырываются из горла, когда пытаешься оправдаться.

Докерти медленно облизнул губы, постукивая концом карандаша по столу. Затем почесав голову, он спросил:

– Доктор Шелтон, не думаете ли вы, что отказ от надлежащего лечения больного есть форма его умерщвления из сострадания? Или эвтаназия?

– Нет, я не думаю, что это есть форма какого бы то ни было убийства. – Расплавленные капли гнева прорвались сквозь удушающий слой страха. Его голос зазвучал резко, и слова слились в скороговорку. – Это добротная, разумная, клиническая оценка. Ради этого и существует врач. Побойтесь Бога, я никогда не настаивал на отключении респиратора или прописании чего-нибудь летального больному.

– Никогда? – в голосе Докерти послышалось недоверие.

– Черт возьми, лейтенант! – взорвался Дэвид. – С меня хватит ваших инсинуаций! – Он совершенно забыл об окружающих. – Если вы хотите меня в чем-то обвинить, обвиняйте! Но когда будете обвинять, объясните, почему именно я постоянно твердил во время реанимации, что тут что-то не так. Почему именно я потребовал определить содержание ка... – слово замерло на его устах. Он все понял еще до того, как заговорил детектив, понял, на что тот намекал, и со злости прошипел: "Черт!"

– У меня была возможность, доктор Шелтон, перекинуться парой слов с вашими коллегами и сестрами, которые находились вместе с вами в палате Шарлотты Томас. Как и вы, они тоже были обеспокоены тем, что тут что-то не так. Очевидно, проблема и другим, помимо вас, была ясна, поскольку они обратили на нее внимание. Потребовали бы они, как вы, анализа крови этой женщины, мы никогда не узнаем, поскольку вы сделали это. По крайней мере, в отношении калия.

– И вы пытаетесь сказать, что я сделал это, чтобы отвести от себя подозрения, чтобы никто не мог подумать ни о каком морфине? – Докерти молчал. – Это же смешно! Это самое настоящее безумие! – вскричал Дэвид.

– Доктор Шелтон, – спокойно произнес Докерти. – Пожалуйста, возьмите себя в руки. Я никого ни в чем не обвиняю.

– Пока, – бросил Дэвид.

– Простите?

– Ничего. Вы кончили со мной?

– Да, спасибо, – поблагодарил Докерти, снова принимаясь механически вести дознание. Направляясь к своему месту, Дэвид заметил Уолласа Хатнера, который сидел и взирал на него холодными металлическими глазами. Невольно он вздрогнул.

Докерти посовещался с доктором Армстронг и вызвал Дороти Дельримпл. Старшая медсестра отделения отделилась от сиденья и принялась подниматься со стула то одним боком, то другим, как тугая пробка из бутылки. Встав со стула, она заскользила по проходу с парадоксальной грацией. По-женски она поздоровалась за руку с Докерти, затем уселась на дубовом стуле и улыбнулась, давая понять, что готова отвечать.

Докерти интересовал внешний вид Шарлотты Томас за день до смерти.

– Сестры обычно делают записи в конце каждой смены, – пояснила Дельримпл. – Следовательно, записи вечерней смены второго октября не проводилось вплоть до смерти пациентки. Однако сестра, которая присматривала за миссис Томас в тот вечер, мисс Кристина Билл, зашла к ней в семь часов, приблизительно за два часа до ее кончины. Ее замечательная запись свидетельствует о том, что больная находилась... позвольте, я процитирую: "в здравом уме, ориентирована и менее подвержена депрессии, чем накануне". Мисс Билл далее пишет, что "параметры ее жизненно важных функций – пульс, дыхание, температура и давление крови – находятся на стабильном уровне". Дельримпл повернула свои массивные плечи и голову в сторону аудитории и посмотрела туда, где сгруппировались сестры. – Мисс Билл, – громко спросила она, – вы ничего не хотите добавить к тому, что я сказала лейтенанту?

Кристина, которая была совершенно подавлена импульсивным выступление Дэвида, не слышала ее. Только сутки назад она узнала о том, что в теле Шарлотты обнаружили морфин. Информация поступила по телефону от Пег, сестры, которая просила ее дать оценку Шарлотте Томас.

– Кристина, я хочу, чтобы ты была в курсе всего, что происходит здесь, но не хочу излишне беспокоить тебя, – сказала эта женщина. – Завтра вечером, как я узнала, будет проводиться нечто вроде расследования. Там будет полицейский. Однако, наша сестра, Джанет Поулос, успела просмотреть твои записи в карте больного. Там ничего такого нет, считает она, что могло бы бросить на тебя тень подозрения. Мы убеждены, что расследование будет недолгим и бесплодным, и что смерть Шарлотты Томас отнесут на счет кого-то, чье имя и мотивы преступления останутся нераскрытыми. Все операции "Союза" в нашей больнице прекращаются на неопределенное время, но не пройдет и нескольких дней, как об этом деле все забудут. Тебе совершенно ничего не грозит... поверь мне, пожалуйста.

Кристина, плотно сжав губы, уставилась в золотисто-голубой купол, когда Дельримпл обратилась к ней.

Поодаль от Кристины сидела Джанет Поулос, сжавшись в комок от предчувствия, что Кристина вот-вот вскочит на ноги, сознается в содеянном и, рыдая, раскроет единственное известное ей имя сестры по "Союзу": Джанет. Господи, самое время звонить Георгине. Она-то уж точно знает, как поступить.

Взгляд Джанет скользнул мимо Кристины туда, где сидела Анджела Мартин; ее холодные голубые глаза устремлены на сцену внизу, золотистые волосы, как всегда, уложены безукоризненно. Эта женщина всегда остается совершенно невозмутимой. Даже если бы Кристине Билл было известно ее имя – Джанет не сомневалась, что и в этом случае она сохраняла бы олимпийское спокойствие: Находясь в "Союзе" почти десять лет, они только совсем недавно узнали друг друга ближе и стали лучшими подругами, деля радости и маленькие удовольствия Сада и рассуждая о той таинственной женщине, которая свела их вместе.

Джанет оглядела зал, подумав, а не имеет ли Георгина другие глаза и уши, помимо Лилии и Гиацинты. Вполне возможно, подумала она. По телефону это был только тихий шепчущий женский голос, но Джанет, всегда впечатляла ее холодная логика и безбрежные источники информации. Благодаря ей Сад постоянно разрастался – как в других медицинских заведениях, так и в самой бостонской больнице. Как никак, а любой член Союза мог всегда превратиться в потенциальный цветок. Георгина твердо верила в это. Но принцип обоих движений всегда оставался незыблемым: сестра с больным остаются наедине в палате. Может быть, она поспешила с Билл, однако эта женщина редко ошибается, и Джанет отчаянно хотелось поскорее убедиться в этом.

Обессиленная, Джанет откинулась на спинку кресла и постаралась сосредоточиться.

– Мисс Билл? – снова произнесла Дельримпл, Уинни Эджерли толкнула в бок Кристину. – Я спросила, не можешь ли ты добавить что-нибудь к сказанному лейтенантом.

Кристина проглотила комок, подкативший к горлу. Она попыталась что-то произнести, но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Она откашлялась и впилась ладонями в подлокотники.

– Извините, – через силу проговорила она. – Нет, мне нечего добавить.

Джанет облегченно перевела дух и закрыла глаза. Билл выдержала экзамен.

Кристина взглянула туда, где сидел Дэвид, подперев голову рукой и невидящим взглядом уставившись на Дельримпл и Докерти. Она не только замечала, но и понимала его одиночество. По правде говоря, она тоже была одинока. Несмотря на звонки Пег, несмотря на ободряющие слова Джанет о том, что с ней весь огромный "Союз", Кристина чувствовала себя так, словно оказалась на необитаемом острове. Ей хотелось броситься к нему и как-то утешить его. Сказать ему, что она, как никто другой, знает о его непричастности к смерти Шарлотты. "Все будет хорошо", – раз за разом твердила она себе. – "Оставь все, как есть, и все образуется". Она заставила себя сконцентрироваться на сцене внизу, где доигрывался спектакль.

– Мисс Дельримпл, – продолжал Докерти, – вы располагаете списком лекарств, которые принимала миссис Томас?

– Она принимала левомицитин, который является антибиотиком, и демерол – болеутоляющее средство.

– Никакого морфина?

– Никакого морфина, – ответила она, энергично качая головой.

– Никакого морфина... – задумчиво произнес Докерти, но его тихий голос расслышали все присутствующие. – Скажите, могла ли сестра или кто другой из обслуживающего персонала иметь доступ к сернокислому морфину в количествах, которые были указаны доктором Хадави, и дать его миссис Томас?

Дельримпл долго думала, прежде чем ответить на поставленный вопрос. – Ответом на ваш вопрос будет то, что, конечно, любой имеет доступ к любому лекарству, если он располагает достаточными деньгами и готов выйти за легальные рамки ради этого. Однако я заявляю, что практически невозможно, чтобы кто-то из моих сестер (или если хотите, кто-то другой) мог бы вынести из больницы наркотики, не будучи замеченным. Видите ли, незначительное количество впрыскиваемых наркотиков хранится на каждом этаже, и оно тщательно учитывается двумя сестрами при пересменке... то есть, когда одна группа уходит, а другая заступает ей на смену. Старшая сестра имеет доступ к больничной аптеке, но наркотики там хранятся под надежным замком, и ключи к ним имеют только фармацевты больницы.

– Таким образом, – подвела она итог, поудобнее усаживаясь в кресле и складывая свои пухлые руки, – с точки зрения законного источника только фармацевт или врач мог получить достаточно большое количество морфина за один раз.

Докерти склонил голову, и они вновь начали шептаться с доктором Армстронг.

– Мисс Дельримпл, – спросил он наконец, – не указывают ли записи сестер, что в день смерти Шарлотты Томас у нее были какие-либо посетители?

– Посетители, навещающие больных, помимо врачей, обычно не регистрируются сестрами в журналах. Тем не менее, я скажу вам, что никто в них не значится.

– Даже врач, который обнаружил у миссис Томас отсутствие пульса и дыхания? – спросил Докерти.

Выражение лица Дельримпл ясно указывало на то, что она решительно не одобряет намеки детектива.

– Нет, – произнесла она размеренно, – там не было никакого упоминания о посещении доктором Шелтоном палаты больной. Однако спешу добавить, что большинство сестер находились на обеде, когда случилась эта остановка сердца. На этаже в то время не было никого, кто мог бы заметить его прибытие.

Докерти, не обращая внимания на ее последнее замечание, сказал:

– Хорошо, спасибо вам большое, – потом кивком головы отпустил женщину.

Дэвид снова вспыхнул.

– Лейтенант, с меня хватит! – он вскочил на ноги, чуть не упал, но успел ухватиться за спинку сидения рядом. Слева от него лунообразное лицо Говарда Кима бесстрастно воззрилось на него. – Я не понимаю, что вы там думаете или на что намекаете, но заявляю вам однозначно, что я никогда бы не прописал больному лекарство или лечение с единственной целью каким-то образом навредить ему. – В наступившей тишине он услышал, как внутренний голос вновь предупреждает, что словесная несдержанность может дорого ему обойтись.

"Сядь, ради всех святых", – продолжал вещать все тот же голос. – "Он не может причинить тебе, дураку, вреда. Ты сам себе причиняешь вред. Сядь и замолкни!"

Нарастающая ярость и страх заставили смолкнуть этот голос.

– Почему я? – сдавленно вырвалось у Дэвида. – Разумеется, были и другие – ее муж, родственники, друзья до того, как я вошел к ней в палату. Почему вы обвиняете меня?

– Доктор Шелтон, – размеренно произнес Докерти, – я ни в чем вас не обвиняю. Я уже говорил это. Но поскольку вы подняли этот вопрос, то, к вашему сведению, в тот вечер профессор Томас был на семинаре. Присутствовали двадцать три студента. С семи до десяти. По утверждению профессора, никаких других посетителей, которые хотели бы увидеть его жену, не было. А теперь если я ответил на ваш вопрос, давайте продолжим...

– Нет! – закричал Дэвид. – Все дознание сплошной фарс. Я не вижу здесь никакой справедливости. Любой первокурсник с юридического факультета провел бы более беспристрастное слушание, чем это делаете вы. Если вы хотите загнать меня в угол, делайте это в суде, где вам хотя бы придется отвечать перед судьей. – Он умолк, тяжело дыша и стараясь собраться с мыслями. Внутренний голос опять принялся нашептывать свое. "Разве ты не видишь, дурень, что все дознание инсценировано таким образом, чтобы заставить тебя сделать то, что ты уже сделал. Я старался переубедить тебя, но ты не захотел меня слушать, не так ли?"

– На этом все, леди и джентльмены, – заключил Докерти, – для начала достаточно. В ближайшем будущем я в индивидуальном порядке свяжусь с кое-кем из вас. Благодарю вас за то, что вы пришли. – Он прошептал что-то на ухо доктору Армстронг, после чего сложил свои записки и оставил зал, даже не взглянув на бледного, как статуя, Дэвида.

К тому времени, когда Дэвид немного успокоился и перестал сжимать спинку стула, амфитеатр имени Морриса Твиди почти опустел. Кристина вместе с остальными сестрами ушла. Ушел и Говард Ким. Посмотрев наверх, он встретился взглядом с Уолласом Хатнером. Глаза высокого хирурга сузились. Затем, презрительно тряхнув головой, он резко повернулся и, подхватив под руку Питера Томаса, направился к выходу.

Дэвид остался стоять один, уставившись на горящую красным цветом надпись "Выход" над задней дверью, пока кто-то не тронул его за плечо. Он испуганно обернулся и увидел перед собой беспокойные голубые глаза Маргарет Армстронг.

– Ты здоров? – спросила она.

– Да... ничего страшного, – ответил он, не пытаясь скрыть резкость в голосе.

– Дэвид, я чувствую себя такой виноватой за все, что произошло здесь. Если бы я знала, как вцепится в тебя лейтенант Докерти, я ни за что не допустила бы такого поворота событий. Он сказал, что ему важно знать спонтанную реакцию отдельных людей. Ты угодил в их число. Но тебя занесло, и у меня не было никакого шанса... – ее объяснение повисло в воздухе. – Послушай, Дэвид, – после паузы продолжала она, – я к тебе очень хорошо отношусь. С самого первого дня, как ты пришел сюда. Откройся мне, пожалуйста, что у тебя на душе. После того, что случилось с тобой, я понимаю, как тебе тяжело, но, прошу, скинь камень с сердца. Я хочу помочь.

Дэвид посмотрел на нее, подавил гнев и кивнул.

– Тогда через час у "Пучеглазого"? – она тепло и искренне улыбнулась.

– Хорошо, у "Пучеглазого", – сказал Дэвид, беря куртку. Два новых союзника вместе покинули больницу.

У "Пучеглазого", местной достопримечательности, в течение почти тридцати лет доктора и медсестры делились друг с другом житейскими невзгодами. Над входом в бар неоновая вывеска, краса и гордость заведения, изображала движущиеся персонажи из комиксов, преследующие вора, стянувшего булочки с рубленым бифштексом. Когда они вошли, то Дэвид заметил четырех сестер, присутствовавших на дознании. Ни Дотти Дельримпл, ни Кристины среди них не было.

– Много лет не была здесь, – сказала Армстронг, когда они уселись за дальним столиком. – Мы с мужем в молодости захаживали сюда. Ничего не изменилось, если не считать этой крикливой рекламы.

Дэвид отметил, что у нее нет обручального кольца.

– Ваш муж жив? – спросил он.

– Арн? Нет, он умер восемь, хотя нет, девять лет назад.

– О да, как глупо с моей стороны, – спохватился Дэвид, припоминая, что он, как и все в бостонской больнице, знали, что она вдова Арна Армстронга, нейрофизиолога с мировым именем и вероятного претендента на Нобелевскую премию, доживи он до окончания своей работы. – Извините.

– Не говори глупостей... – проговорила доктор Армстронг, останавливаясь на полуслове, когда к ним подошла взять заказ фигуристая блондинка в черной мини-юбке и красном свитере в обтяжку. – Мне пива из бочки... А моему "кадру"?.. – она улыбнулась Дэвиду.

– Кока-колу. Большую порцию со льдом.

Официантка ушла, а Армстронг взглянула на Дэвида. – Невзирая на то, что сегодня случилось с тобой?

Она знала. Конечно, она знала. Но она не провоцирует его. В ее голосе он уловил даже восхищение.

– Вот уже почти восемь лет ни капли алкоголя... или наркотиков. Чтобы взяться за прежнее, нужно, черт возьми-, нечто посильнее, чем выпады Докерти. А пока что я боюсь только одного – как бы мои зубы не застыли от ледяной кока-колы, – задумчиво сказал он, вспоминая Джона Докерти, смотрящего на него, и всех других неприятных людей, с которыми он был вынужден встречаться в течение тяжелых лет, прошедших с того дня, как были убиты Джинни и Бекки.

Как бы прочтя его мысли, Армстронг сказала.

– Дэвид, знаешь, я в курсе многого, что произошло с тобой в прошлом. – Он молча кивнул. – Ты также должен знать, что и лейтенанту Докерти это известно. Я, правда, не понимаю, каким образом он так быстро все раскопал, но думаю, что в своем деле он специалист. Впрочем, сам знаешь, наша больница – большая коммунальная квартира. Каждый норовит залезть в твою жизнь, а то, о чем люди не могут сплетничать, они обычно додумывают.

– Я был центром насмешек и раньше, – усмехнувшись сказал Дэвид. – Я точно знаю, что вы имеете в виду. На этот раз, однако, это не простые инсинуации. Я никогда никого не обижу, а тем более не способен на убийство.

– Мне не надо объяснять, – сказала она. – Я тебе доверяю. Как я уже говорила, лейтенант Докерти работает очень тщательно и очень эффективно. Я уверена, что он желает тебе добра. Он, кажется, не похож на тех, кто останавливается прежде, чем полностью не раскроет дело.

Принесли напитки, и Дэвид с радостью ухватился за возможность прервать разговор. Напившись, он проговорил:

– Может быть, мне добровольно выйти из штата, пока все не уляжется?

Армстронг с силой ударила кружкой по столу, расплескав пиво и заставив оглянуться на них пару, сидевшую рядом. – Черт возьми, молодой человек, я в жизни не встречала большего врага себе, чем вы. На основании того, что я слышала сегодня вечером, и того, что я считаю правдой, нашему лейтенанту придется предъявить самые серьезные изобличающие доказательства, прежде чем я отстраню кого-либо, включая и тебя, от работы. И если ты считаешь, что я не обладаю такой властью, следи за тем, как будут развиваться события.

Впервые за вечер Дэвид широко улыбнулся:

– Спасибо, – сказал он. – Большое спасибо.

– Пожалуйста, – она посмотрела на часы. – Этой старой птичке завтра вкалывать весь день в офисе, поэтому предлагаю на сегодня все закончить. Поговорим завтра. А тем временем советую тебе расслабиться. Будь терпеливым. Людям, вроде лейтенанта Докерти и твоего друга, Уолласа Хатнера, нельзя рассказывать много. Пусть сами до всего докапываются. – Она разгладила пятидолларовую бумажку на столе и, не дожидаясь сдачи, направилась вместе с Дэвидом к своей машине.

Когда она села за руль и опустила боковое стекло, Дэвид сказал:

– Как бы ни было у меня паршиво на душе, а мне паршиво почти все время... спасибо. Более подходящих слов я не знаю. Спасибо.

– Следи за собой, Дэвид, – сказала она, – и постарайся пройти сквозь это достойно. Для меня это будет лучшей благодарностью.

Он проследил за тем, как ее машина скроется за углом, затем медленно побрел к соседней стоянке, где находилась его тачка. Желтый "сааб", купленный им год назад, покоился на ободах. Все четыре шины были изрезаны вдоль и поперек. На лобовом стекле красной краской из аэрозоля было намалевано: УБИЙЦА.

"Коммунальная квартира", – пробормотал Дэвид, глядя на бессмысленную жестокость. – Кажется, так вы сказали, леди. Паршивая коммуналка с дикими зверями.