Модельное поведение

Токио, осень 1993

Она переехала в мою крошечную квартирку в Роппонги после первой же ночи. Мы спали на односпальном футоне, который расстилали на татами каждую ночь и убирали каждое утро. Пока Филомена ходила на просмотры, я практиковался в каллиграфии и писал заметки к моей книге о Куросаве. Влюбленный в японский кинематограф, после ухода из монастыря я обратился к фильмам, которые в своей непосредственности ближе к дзену, чем литература. Кроме того, я преподавал английский, писал кинообзоры для «Джэпэн таймс» и «Токио бизнес джорнал», дважды в неделю ездил в Шинжуки, чтобы спрягать английские глаголы с одним японским бизнесменом: «Я демпингую, ты демпингуешь, он демпингует, мы демпингуем, вы все демпингуете с мануфактурой на американском рынке, чтобы получить на рынке долю».

Однажды, когда мы занимались любовью, татами затряслось, на кухне начала звенеть посуда, книжные полки рухнули и футон почти убежал из-под нас.

— Черт, ты офигителен! — проговорила Филомена, когда последствия очередной вспышки страсти улеглись.

Свободными вечерами я совершал рейды в близлежащий супермаркет за острыми маринованными овощами, антропоморфными корнями имбиря, толстенькими пакетиками риса, лупоглазой рыбой, костлявыми цыплятами.

Я только включал рисоварку, как в замке поворачивался ключ Филомены. Мы занимались любовью, когда она возвращалась домой, а иногда еще и позже, когда расстилали постель. И до сих пор, должен заметить, величайшим счастьем моей бессобытийной жизни была возможность любить Филомену.

В перерывах между совокуплениями мы собирали наши банные принадлежности и отправлялись в сенто — публичные бани в конце улицы. Прощальный поцелуй у двери, из-за которой вырывается пар, и она удалялась в женскую половину, я в мужскую, вручив наши двести йен древней старухе, чья будка была погранзаставой между двумя мирами (ах, да, публичные бани — единственное место, где они не пялились на мое лицо).

За шесть лет я устал от Японии, но Филомене она была в новинку, и ее любопытство пробуждало мое собственное желание познания. В особенности ее веселили мнимые парадоксы и инверсии. Однажды она пришла домой возбужденная: в японском оргазм называется словом, обозначающим скорее движение, чем конец.

Она продолжила экспериментировать с английским:

— Это типа как «Милый, зайди ко мне в ротик!»

А несколько дней спустя новое открытие:

— Ты представляешь, они моют руки до того, как сходят в туалет?

Каждый день — откровение для нее, а для меня — обновление перспектив.

Так должно было продолжаться вечно, но через год мы поехали в Нью-Йорк, который так же не создан для моногамии, как пульт, переключающий каналы, не терпит монолога одного рассказчика.