Глава 8

Лето 2003

При больнице разбит крошечный сад. Он больше похож на внутренний дворик, где кусты отказываются пышно цвести без солнца, а из трещин на мощенных камнем дорожках тянутся к небу вечно жизнерадостные сорняки.

Обычно сюда приходят покурить, хотя вообще-то курить в больнице запрещено. Но персонал делает вид, что ничего не замечает, и пациенты вместе с посетителями выходят сюда, тайком собираются за густым занавесом из ветвей плакучей ивы и выпускают клубы дыма.

Джесс сидит рядом с матерью на металлической скамье. Рут выглядит очень стильно в твидовой юбке, туфлях на низком каблуке и с сумочкой подходящего оттенка. Прическа надежно закреплена лаком, и лишь серые глаза выдают огорчение.

Джесс рядом с ней кажется маленькой, бледной и съежившейся. Ее давно не мытые безжизненные пряди прилипли к голове, одета она в застиранные спортивные брюки, широкую футболку на голое тело и больничный халат. Сегодня тепло, однако Джесс зябнет. Она совсем ослабла и все время дрожит, как будто ночью к ней под одеяло забрался вампир и выпил всю жизненную силу.

Рут оглядывается при виде женщины, которая стоит в углу, лицом к бетонной стене, и громко разговаривает сама с собой, ее глаза округляются.

– Ничего страшного, – сообщает Джесс, откликаясь на выражение лица матери. – Это Мартина. С ней все нормально.

– Тебя скоро переведут отсюда, Джесс, – резко произносит Рут, отворачиваясь от Мартины, которая ритмично качает головой и беспорядочно размахивает руками. – Мы нашли тебе другое место, получше.

Джесс понимает, что ей говорят, но никак не реагирует. Она до сих пор едва ли ощущает свое присутствие в мире, иногда ей кажется, что все происходит во сне. Все в тумане, призрачное, как будто смотришь сквозь густую белую пелену, за которой мелькают яркие пятна.

Иногда Джессике кажется, что ноги отказываются служить и стоит встать с постели, как она упадет на пол, попытавшись сделать хоть шаг. Иногда она смотрит повторы сериала «Фрейзер» – телевизор подвешен в палате почти под потолком – и считает, что доктор Крейн – ее лечащий врач. Иногда ей кажется, что она – призрак и ее никто не видит.

Как ни странно, ничто из этого ее не огорчает. О такой пациентке, как Джессика, врачи психиатрической больницы могут только мечтать: она не спорит, не пытается себя изувечить, не кричит по ночам, не мочится при посторонних, не нападает на медсестер, обвиняя их в том, что на ней испытывают новые лекарства по приказу правительства. Слышно Джессику, лишь когда она тихо напевает печальную песню, в которой иногда можно разобрать несколько слов – «Baby, I love you». Джессика повторяет их раз за разом.

Она провела в этой больнице уже два месяца, и гнев из-за того, что ее привезли сюда незнакомцы, которые внезапно ворвались к ней домой, потускнел. За это время все потускнело, и Джессика привыкла к заведенному в больнице порядку.

Она принимает лекарства, слушает, что говорят доктора, и молча старается выжить. Новая жизнь окутала ее так крепко, что почти стерла из памяти воспоминания о прошлом, о жизни в другом мире, но, может быть, это и к лучшему. Жить в другом мире было слишком больно.

Раз в неделю Джессику навещает мать – приносит духи, которые Джесс не открывает, журналы, которые она не читает, и сладости, которые она не ест. Одного от матери не добиться – ответа на вопрос, который Джессика задает при каждой встрече.

– Мама, когда придет Джо? – спрашивает она, и не раз произнесенные слова с привычной легкостью слетают с губ.

Она задавала этот вопрос, совершенно точно – задавала, может быть, неделю назад или несколько минут назад, уже и не вспомнить. Или никогда не задавала, и ей только кажется. Или это единственные слова, которые она произносит уже несколько лет. Время течет не так, как раньше.

Рут стискивает губы, и помада заполняет крошечные морщинки в углах рта. Она берет дочь за руку.

– Моя милая девочка, – говорит Рут, отводя безжизненные пряди с бледного лица дочери, оглядывая Джесс так, как делают только матери.

Она замечает тусклый взгляд, обтянутые кожей скулы, видит, как медленно Джесс закрывает и открывает глаза, как будто смотрит на мир сквозь густую пелену.

– Что мы с тобой сделали?

Джесс не противится прикосновениям, она не ощущает ни утешения, ни отвращения. Облизав пересохшие губы, она снова спрашивает:

– Мама, когда придет Джо?

Кажется, она уже задавала этот вопрос. Или ей только кажется.

На лице матери появляется выражение, которое Джесс узнает даже сквозь пелену – предстоит Серьезный Разговор. Хорошо, что она помнит, с каким выражением лица начинают Серьезный Разговор. И хорошо, что она еще помнит чьи-то лица.

Когда мама пришла в первый раз, было гораздо хуже. Все были расстроены, или рассержены, или испуганы, и никто не знал, что будет дальше. Иногда Джесс не узнавала мать, а иногда узнавала, но все равно с ней не разговаривала. Она вообще ни с кем не разговаривала, так сердилась на всех, уверенная, что они желали ей зла.

Теперь, как говорит ее лечащий врач, психиатр, кризис миновал, и дальше будет только лучше. Однако предстоит еще много работы. Доктор повторяет эти слова из раза в раз, как будто все зависит от Джесс, от ее трудолюбия и желания стараться изо всех сил.

И теперь, когда мама приходит, Джесс ее узнает. И помнит, что предстоит много работы. Она знает, что нужно быть внимательнее, заставить усталый и израненный разум очнуться. Если у мамы на лице выражение, с которым начинают Серьезный Разговор, значит, надо слушать внимательно.

Мать начинает что-то говорить, и тут Джесс вспоминает, что, кажется, видела Джо, давно. Может быть, прошел день или целый месяц. Вроде бы она видела его в окно, за стенами ее нового мира, в который он пытался войти. И его уволокли высокие широкоплечие мужчины, которые охраняют вход, поднимают решетку, опускают мост и кормят крокодилов во рву. Если, конечно, ей не показалось.

– Мне кажется, он приходил, – безучастно произносит Джесс, не сводя глаз с плакучей ивы. – Но не смог войти в замок.

– Нет, Джессика. Джо не приходил. И не придет, – отвечает мать, пристально глядя дочери в глаза, будто стараясь донести до нее смысл сказанного.

Сядь ровно, выпрямись, сосредоточься, сосредоточься, сосредоточься – звучит Очень Важное Сообщение.

Джесс выпрямляется и закутывает руки в теплый больничный халат, пытаясь согреть пальцы.

– Он не придет? – спрашивает она, показывая, что все слышит.

Она ведет себя правильно и делает все, как нужно. Если бы она раньше вела себя так хорошо, то не угодила бы сюда, ведь так?

– Нет. Он уехал, Джессика. Сказал, что больше так не может – просит его простить, хочет начать все заново. Он переехал в Лондон и не желает ничего о нас знать. Считает, что всем будет лучше, если он просто… исчезнет. Мы не знаем, где он живет, у нас нет его номера телефона, он попросил попрощаться с тобой за него. Пожелать тебе всего наилучшего и скорейшего выздоровления.

Джесс слушает, склонив голову набок, как очень сосредоточенная птица, при этом она покачивается вперед-назад и хмурится, мысленно перебирая услышанные слова и пытаясь уловить их смысл. Она разжимает было губы, чтобы задать другой вопрос, но мать берет ее за руку и гладит по пальцам.

– Не спрашивай меня ни о чем, девочка моя, – у меня нет ответов. Он уехал, больше я ничего не знаю, и он не вернется. Но ты не беспокойся, я здесь, и папа тоже, мы о тебе позаботимся, ты же понимаешь?

– Джо уехал? Джо не придет?

– Да, милая. Ему очень жаль, но он не вернется. Он уехал навсегда.

– Уехал навсегда, – медленно повторяет Джесс и растерянно моргает, глядя на мать и пытаясь осознать эту новость.

Начинается все тихо, с одинокой слезинки, которая скатывается из уголка правого глаза. Потом слезы катятся из обоих глаз. Потом Джесс начинает раскачиваться сильнее, дергает и рвет халат.

С губ Джесс срывается крик – пронзительный и долгий, похожий на свист. Иногда Джесс на мгновение умолкает, чтобы втянуть воздух. Ее захлестывает волной паники, нестерпимый ужас рвется наружу. Пронзительный свистящий звук становится громче, потеряв равновесие, Джесс падает со скамьи.

Она лежит на бетонной дорожке, спутанные волосы закрывают ее лицо. Ноги дергаются, свист переходит в крик, а крик – в вопль.

Рут вскакивает, не сводя глаз с беспорядочно дергающейся груды – руки, ноги, растрепанные волосы, слезы, сопли и дикий вой. Это ее дочь. Ее милая маленькая девочка, совершенно сломленная.

Рут не представляет, что можно сделать, а другая женщина, кажется Мартина, тоже начинает кричать – крик распространяется, как инфекция.

Рут опускается на корточки и тянется к Джесс, пытаясь обнять ее или хотя бы защитить ее голову от ударов и резких движений. Ее оттесняют медсестры. Обе в серой униформе, похожие на охранников, с тяжелыми ремнями и в ботинках на толстой подошве. Одна из них поднимает Джесс, будто пушинку, и обращается к ней решительным голосом, ничуть не огорчаясь и не пугаясь происходящего. Вероятно, медсестра не раз была свидетельницей подобных сцен, и они ее больше не трогают и не ужасают.

Поставив Джесс на ноги и буквально зажав между собой, женщины полуведут, полунесут ее в здание, чтобы осмотреть, обработать раны и связать, если потребуется.

– Ну хватит, Джесс, милая, все будет в порядке, – произносит одна из медсестер, когда они протаскивают вопящую Джесс в дверь. – Зря я надеялась, что с тобой не будет хлопот…

Рут стоит на месте, дрожа от страха и унижения, исполненная раскаяния и решимости. Она подбирает упавшую сумочку, оправляет юбку и говорит себе, что все будет хорошо. Все пройдет. Все наладится.

Загрузка...