ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВОЙНА

ГЛАВА 1

Глеб Анатольевич Селичьев, будучи человеком твёрдого сплава, вобравший в себе качество несгибаемой воли и крепости духа, желал, несомненно желал, видеть во внуке проявление «нужного нрава». Маленький Вадик сразу не задал нужный тон. В детском садике, в кругу своих сверстников, он был на редкость плаксив и неприметен. И может, поэтому дед, чуть подождав, пока малыш окрепнет, на шестом году стал брать его в лес. Далеко с ним не удалялся от обжитых мест, но раз за разом, приучал его не бояться ни тени, ни шороха, ни тумана, ни пороха. Садиковое воспитание заменили адепты таёжной науки. На глазах подрастающего мальчика, дед удил рыбу, подстреливал птицу и более крупную дичь. Мало того, он объяснял, почему так делает. С поясняющим мягким тоном потрошил подстреленное на охоте, всё так же на глазах его варил это, жарил, готовил, и любой вопрос, сходивший с детских уст, находил ёмкий и мудрый ответ. Дедушка, по мере превращения мальчика в юношу, давал знания. Знания эти не замыкались в краеведении и охоте. Тайга была не только природой. Она незаметно выстраивала стержневой каркас, поощряла ростки мужественности и самостоятельности. В девять лет Вадим на «хорошо» управлялся с ружьём, знал съедобные грибы и ягоды, умел различать полезные лесные травы. Правка характера произошла без нажима и грубого вмешательства в тонкую детскую субкультуру.

В лет одиннадцать, Вадька стал возвращаться со школы со следами синяков на лице. Самолюбие не позволяло ему открыть деду причину их происхождения, а гордость не позволяла безропотно подчиняться беспределу старшеклассников. Компания приблатнённых шалопаев собирала рублёвую дань с младших и параллельных классов. Вадим был первым, кто на предложение прыщавого семиклассника «отстёгивать в общак» ответил уверенным «нет». Попытка тут же, на месте, образумить «борзого салагу», обернулась для старшеклассника хлёсткой зуботычиной. Закусив разбитую губу, тот негодующе собирался было размазать обуревшего, дабы восстановить статус-кво. Рост и сила были решающими опорными, на которые ставил прыщавый. Но наткнувшись на прямой непрогибаемый взгляд синих глаз, не решился на реванш. Радость победы с Вадькой никто не разделил, так как знали: просто так всё не кончится. Что верно, то верно. После уроков, на выходе, тем же прыщавым было предложено пройти «поговорить». Вадька знал, что его ждёт, но не пойти, плюнуть — означало победить наполовину. А дед его учил: «… на удар отвечать двумя, да так, чтобы последнее слово было за тобой».

За забором стояли четверо, не считая прыщавого.

— Давай, живей, двигай копытами! — Прыщавый ощутимо толкнул его сзади. Близость стоящих корешей, возвратила ему утраченную смелость.

Главный компашки сразу обозначил себя, подойдя вплотную к Вадиму, дыхнул в лицо табачным смрадом.

— Это ты, что ли, опсос бубновый, кидать в кассу не хочешь?

Блатные интонации и немигающий взгляд, были подавляющим оружием в профилактических беседах с мелюзгой. А стоящая поодаль группа поддержки, помогала получать «правильные ответы» от собеседника.

— Значит так, трундель фанерный! Первый раз прощаю! Но приносишь завтра удвоенный пай. Это штраф за упёртость. Да и Коляна ты расстроил. И учти! Повторять больше не б…

Последнее слово Вадим загнал вожаку обратно в пасть. Брызнула красным разбитая губа. Вторая за день. Первый удар давал преимущество. Вадик это знал и торопился приложить как можно больше. Он достал ещё двоих, но шпана уже чухнула и мобилизовалась.

— Валет! Гаси его! — верещал прыщавый Колян. — Срал он на твоё прощаю!

Сбоку зарядили чем-то твёрдым. В голове гулко отозвалось, изображение поплыло. Вадик крутанулся, стараясь прийти в норму. Взгляд поймал рвущиеся к нему кулаки. Вовремя отпрянул. Всё же зацепили. Ответный послал тут же, в аккурат чуть ниже бровей.

— Сука-а!!! — завопил получивший.

Воодушевлённый удачным попаданием, Вадик хотел добавить, но кто-то навалился сзади на плечи, не иначе как сволочной Колян. Голова начала считать удары, посыпавшиеся как горох. Связанный по рукам, Вадик, бешено в отчаянии крутанулся, пытаясь вывернуться из захвата. Державший, потерял равновесие и упал, увлекая его за собой. В ход пошли ноги.

— А-а-а-а!!! Меня не заденьте! — заорал державший, откатываясь в сторону.

Нет больше азарта, чем добивать жертву ногами. Вадик понял, что подняться ему не дадут, и лишь плотно закрывал лицо локтями, принимая беспорядочные удары, и сжимая в бессильной ярости, зубы. «Убью. Всех сволочей убью!» — Бешеный гнев колотил внутри.

— Пацаны! Шухер! Валим! Быстро!!!

Удары прекратились.

— Два дня тебе, пацанчик. — Голос вожака удалялся. — Думай! А там смотри…

Вечером ужиная, Вадик старался не смотреть на деда. Левый глаз подзаплыл, две гематомы вспухли на голове, под волосами. Болели рёбра.

Дедушка внимательно посмотрел на внука. Краешком губ усмехнулся, но ничего не сказал.

Где-то через неделю, Вадим вернулся домой, похлеще видом, чем в первый раз. К старым синякам добавилась вспухшая губа. Глядя на одежду, думалось о своре собак. Карманы, не сравнительно новой куртке, купленной дедом, висели торчащими лоскутами. Сорванные не до конца, они держались на паре ниток. Рукав куртки отошёл по шву и жалко сползал с локтя. Штаны до колен были перепачканы грязью. Но главное, на что обратил внимание Глеб Анатольевич: это горящий волчий взгляд мальчика и содранные в кровь костяшки кулаков. «С этим всё хорошо» — Отметил дед, а вслух произнёс более, чем спокойно:

— Рассказать мне, ничего не желаешь?

— Нет. — Ответ мальчика был категоричен.

Вадим сидел, в кресле и с ненавистью сверлил глазами противоположную стену. Деду он в глаза смотреть не решался.

— Ну, тогда объясни, где порвал новую куртку?

— Я убью их всех! — В глазах огнём переливалась злость.

— Знаешь, Вадюша. Давай, поподробней.

— Ты же сам учил меня не жаловаться.

— А ты не жалуйся, а просто поделись. В этом есть разница. А я помогу советом.

Вадька опустил взгляд.

— Банда одна, из седьмого класса… Трясут «бабки» с шестых и пятых классов.

— Что трясут, прости…

— Ну, деньги вымогают, по пятёрке с человека. Вот. Все платят. А я их послал. Да ещё в зубы дал. Поэтому и куртка порвана и фонарь под глазом. Они же, твари, всей кучей нападают.

— Так. Ну, что-то в этом роде, я и понял.

Глеб Анатольевич прошёл к окну, с минуту стоял, молча, разглядывая за окном пожелтевшую листом берёзу.

— Вот что, юноша! — Дед повернулся лицом к удручённому Вадику. — Похоже, дух я в тебе воспитал. И этим доволен весьма. Однако, не научил тебя грамотно постоять за себя, это моё упущение. Каюсь, но смею верить, что всё ещё поправимо. Готовься! Завтра выступаем тайгу.

— Деда! А как же школа? Это же прогул.

— Не твоя печаль, собирайся! Недели две устроим тебе пикник. Классной вашей я отзвонюсь, порешим полюбовно.

Дед действительно умел договариваться с каждым, с кем вступал в контакт, отличнейше ладил с начальством всех рангов и мастей.

Таёжная осень ещё радовала солнцем. Стоял конец сентября, и бабье лето было в самом пике. Но ночь все же охлаждала пыл осенних денёчков. Температура порой опускалась до минуса, и с утреца проглядывала изморось. Клубы пара изо рта, намекали о скорой зиме.

— Теперь стой и слушай.

Они стояли на полянке среди осиновых насаждений. Осень не поскупилась на краску. Золото берёз броско размывало багрец осиновой листвы. Болдинская осень, Пушкинская. Хотелось просто стоять и смотреть на всё это.

Но Вадик стоял, и смотрел на деда.

— Сколько их, говоришь, было? Пятеро? Добро. Опасное число — трое. Чем больше ворога, тем хуже для него. Напавши на одного, они будут путаться, и мешать друг другу. Важно их уметь путать. Этому я тебя и буду учить. В военной практике есть такое понятие — линия огня. Если уйти во время с линии огня, останешься жив. А ещё можно исхитриться подставить противника под линию огня своей же пехоты. Таким макаром возникает живой щит. Враг мешкает: то ли стрелять сквозь своего, то ли не стрелять, обождать. А секунды на войне могут оказаться выигрышными…

Вадька слушал деда, впитывая каждое его слово. Дедушка многое умел, многому его уже научил, и Вадя не сомневался, что каждый его урок — ценное приобретение.

— В драке мы имеем тоже самое. Только вместо огня — это атакующий, к примеру, семиклассник. И задача из задач — уйти с линии его атаки. Уйти в последние две секунды, а наработаешь уход за секунду, любой мастер тебе позавидует. Пока для начала начнём работать над вариантом «а». Это один на одного. Определи точку на моём лице! Скажем… Пусть будет подбородок. Теперь быстро, как только можешь, прыгай на меня с ударом в подбородок. Ну?! Давай!

— Ну, деда, я же…

— Быстро, я сказал! — Глаза деда сузились в щёлки. Так бывало, когда он сердился.

Вадька рысью метнулся к деду и выстрелил с правого плеча в подбородок. Сам так сказал… Кулак не встретил преграды, не ощутил касания в кость. Там, где секундой раньше, находился дедовский подбородок, была пустота. Не успев додумать этот факт, Вадька, ведомый сильной рукой, опрокинулся резко назад и аккуратно был приспущен на траву. Удара он не почувствовал.

— А его и не было. — Ответил дед Вадику. — Было воздействие на твоё темя, запрокидыванием головы назад. Вот так! — Он повторил в медленном режиме. — Видишь, теряешь равновесие? Над этим поработаешь позже! А теперь скажи, ты попал в меня?

— Нет.

— А почему? Потому что я сделал вот такое движение. Гляди! Шаг назад, с одновременным разворотом корпуса по оси. То бишь нога откидывается назад. Смотри, делаю медленно! При этом, на левой ноге проворачиваюсь по кругу. И делается это синхронно с ударом напавшего. Давай-ка, бей медленно! Раз — два-а… Понял? Можно с уходом, одновременно делать круговое движение рукой. Бей-ка! Раз — два-а! Это если твой уход оказался медленней, а его удар быстрее, плавный круг твоей кисти отведёт удар в сторону, от лица. Понял?! Это подстраховка. А теперь, юноша, ты будешь нарабатывать это движение до тех пор, пока я не скажу «стоп». Сначала сам по себе, а потом в связке с моим ударом. Давай, начинай-ка! Не совсем так. Вот, смотри…

Семь потов сошло с Вадьки, пока он не отточил этот уход. Пообедали слегка. Неплотно. Потому как потом дед продолжил «муштру» внука. Теперь Вадик «уходил» с ударом деда. Удар был условен. Не удар, а тычок ладони в лоб, но был весьма ощутим, если пропустить. В шесть вечера, занятия Глеб Анатолич, остановил. Они прошли до заимки, где Вадька занялся заготовкой дров на вечер, а дед ушёл на промысел ужина. Подстреленная косуля, аппетитно обжаренная на костре, уплеталась за обе щёки. Казалось, такого аппетита ещё не было никогда. Дед посмеивался:

— А уж сон-то, какой будет. А? Вадька?

— Деда, а ты где сам этому научился? Ведь, в твои времена, кроме бокса, ничего не знали.

— Был и бокс, было и самбо для отдельных групп людей. Но грамоту мне преподавал, как ты думаешь, кто? — Дед хитро прищурился.

— Твой дедушка?

— Он, родимый. Да пребудет его покой в мире! Он вырос в казачьей семье и жил среди казаков. Всю хитрую науку: от верховой езды до поединков с оружием, и без оружия, оттуда и взял. Опосля, казацкое движение задавили Советы, а он, молодой горячий, пропитался их идеями, да встал под знамёна большевиков.

— Правильный, значит, выбор сделал?

— Правильный-то, может и правильный… — туманно протянул дед. — Время было такое. Не нам судить. Давай, если покушал, сходим к ручью. Омоемся, да и на покой. Завтра пораньше разбужу.

Спал Вадька, и в самом деле мёртвым сном. Едва голова его коснулась сложенной вдвое телогрейки, звуки перестала для него существовать.

В последующие два дня, Вадька до изнеможения оттачивал мастерство: удар-уход; удар-уход; удар-уход-захват бьющей руки. Кроме этого, дед обучал его быстро освобождаться от чужих захватов, умело, минуя ударов ног, вставать с положении лёжа. Наука была мучительно трудной, а дедова «муштра» на редкость нудной. Вадька, порой психовал, спотыкался от усталости, чертыхался. Дед снисходительно и терпеливо давал отдышаться, и снова поднимал его, где-то прикрикивая:

— Тяжело? Не спорю. Но как говорил Суворов? В школе проходили? Так вот, коли я тебя не жалею, то семиклассники, тем более жалеть не станут. Вспомни о них!

Упоминание о ненавистной кодле, бросало Вадика в тренинг с удвоенной энергией. Ночи проносились в одно мгновение. Спал он, не чуя, ни ног, ни рук. В конце пятого дня, дед довольно крякнул и промолвил:

— Что ж, Вадя, вариант «а» ты отработал на совесть. Тело твоё, сейчас верно реагирует на атаку. С этим добро. Завтра посидишь у бабы Гали, отдохнешь денёк. А послезавтреча отрабатываем вариант «б». Это, стало быть, когда ты один, а ворога много. Как раз, твой случай.

— А где мы возьмём много ворога? — спросил мальчик.

— Вот потому то, ты завтра и отдыхаешь, — загадкой улыбнулся дед.

«Ворогом» согласились побыть танхойские мужички: Трофим и Алексей, соседствующие рядом с Галиной Анатольевной. Дед со многими дружбу ладил, но попросил пособить именно их. Трофим сам немало хитростей знал по части ближнего боя, а Алексей был просто хороший человек, весёлый и добродушный.

Они стояли там же, на той полянке. Дед давал вводную, с небольшим предисловием.

— Картина такова, юноша! Ты один, их трое. Считается, что трое опаснее, чем пятеро или шестеро. Многолюдный ворог будет путаться меж собой и мешаться. Но для этого требуется постоянно двигаться, смещаться с одного фланга на другой. Уходить и ещё раз уходить. Я тебе скажу, Вадик, чтоб ты легче запомнил. В неравной драке, помни! Запрещается стоять на одном месте более двух-трёх секунд! Если этого не соблюдёшь, ты проиграл. Вбей себе это в голову! А теперь смотри, как буду путать ворога я, и сумеет ли он меня достать.

Дед разместил всех так, что с левого фланга от него встал Трофим, а справа Алексей. В афронт поставил перед собой Вадика. По его сигналу, все трое кинулись его «бить». Дед ловко ушёл от атаки Трофима, причём своим уходом, развернул его так, что он загородил подступ Алексею. А Вадику, чтобы добраться до деда, пришлось обежать их обоих, что он и сделал. Вот и дедушкин профиль. Ага, он его не видит. Что он скажет на удар исподтишка? Вадик прицелился и отправил кулак прямо деду в ухо. Внезапно картинка поменялась, словно очередной слайд. Вместо уха, кулак пропахал Алексею скулу. Откуда он взялся и как мог так быстро исчезнуть дед? Ведь Вадька был уверен в своём попадании.

— Стоп! — Глеб Анатольич прихлопнул. — Закончили!

— Ловок, карась! — отдавая дань уважения, сказал Трофим. — Видал я мастерские уходы и нырки, но чтобы, так как ты, Анатолич. Ей богу…

— Ладно, не скромничай, Трофим! С твоей-то выучкой, ты мог бы меня зацепить. Если бы захотел… Как ты, Лёша? Не больно-то тебя малец потрогал?

Алексей широко улыбался, словно ему на праздник подарили новую рубаху.

— Анатолич, на моё-то рыло, и кулак нужен подюжей. Хотя тыкнул от души, — засмеялся Алексей. — С любовью!

— За что, ты его так? — подыграл Алексею дед.

— Я в тебя метил, — насупился Вадька.

— Ну ладно, ладно. — Рука деда взъерошила Вадькин волос. — Хочешь, так как я? Тогда будем заниматься!

Начали, как положено, с замедленных инсценировок нападения. Вадька торопился, путал левое с правым, часто попадал под тычок, зло потирал ушибленное место.

— Не спеши! — покрикивал дед. — Делай медленно, но правильно. Приучай работать боковой взгляд.

Наконец, когда стало получаться, и когда Трофим стал заслонять Алексею, а Алексей деду, Глеб Анатолич скомандовал отбой.

— На сегодня будя! Пусть отложиться в голове. А завтра сызнова всё повторим и чуть прибавим темпа.

Ужинали вчетвером, в шумной весёлой обстановке. Алексей рассказывал забавные истории из своей жизни, да так смешно и задорно, что Вадька ухохатывался до слёз. Занимались теперь после обеда, до ужина. Обед был скромный, неплотный. Впрочем, и его хватало, чтобы тело обволакивала послеобеденная ленца и никуда идти не хотелось. На что мудрющий дед выговаривал:

— В жизни, оно как? Никто тебя не спросит, расположен ли ты драться, или недавно покушал. Случай всегда бывает вдруг. И поэтому, коль научишься биться сквозь лень… То натощак, шустрее и шибче будешь!

Вадик уже достаточно наработал уходы-отходы, по тем хитрым векторам, которые обрисовал дед. И когда «путание ворога» показалось деду добрым, он произнёс:

— Добро! Теперь, то же, но с ответным боем! Если многолюдного ворога не уменьшать числом, то, как его не путай, он тебя умотает и доконает. Твой бой должон быть точный, в нужные места. Все уязвимые точки тебе ещё рано знать. Покажу позже. А пока в твоём случае, само лучшее — пустить кровушку носом. Хорошие юшки пустить, добрые. Капающий кровью, не желает больше биться. Ему бы кровь унять. А значит их силе — минус, а твоей — плюс!

Дальше дедушка показал, как точно нужно попасть по этому месту, и что удивительно не кулаком, а основанием раскрытой ладони. В противном случае, сказал он, можно травмировать кулак, а подушка ладони безопасна и действенна. С боковой позиции, удар легче идёт ребром ладони. А ещё дед показал, как опрокидывать противника простым воздействием на темя и подбородок. Удары, Вадька, отрабатывал на осине, условно прокорябав на коре «нос неприятеля». По «ворогу», в инсценировках, он делал условные махи. На всякий случай, дед обмотал ему мешковиной кисти рук.

— Теперича, Вадя, — сказал вечером за костром, дед. — Завтра и опосля — последние дни твоей учки. Закрепим, что знаем и умеем. Доведём знания до блеска и… Пора домой! Тебе учиться надо, догонять своих. Догонишь-то программу?

Вадик кивнул. Дед ответно качнул бородой. Год назад, Вадька проболел с ангиной целый месяц. И ничего. Наверстал упущенное махом. Здесь Глеб Анатольевич не сомневался. Парень феноменально схватывал школьный материал.

— Запомни, внук, следующий момент! — со значением произнёс дед. — То, что ты взял от меня, пользуй во благо светлых дел. Я учу тебя не жестокости! Я учу тебя понимать этот мир правильно. Семиклассники эти — такие же пацаны, как ты. Только порченые улицей. Если маленькое зло не остановить сейчас, то оно вырастет в большое. Жизнью это проверено не раз. И вот, что ещё… Победишь, скорее всего ты… Мне важно другое. Победа будет пустой, если ты на послед, не оставишь слово за собой.

— Я помню, деда…

— Что ты скажешь, сам решай. Только сказать должен так, чтобы впредь они не занимались вымогательством. Ни с тобой, ни с другими! Усвоил?

Вадик кивнул.

— Такой хлопец, и не усвоит, — засмеялся Алексей, похлопывая мальчика по плечу. — За две недельки, такую грамоту одолел. Молотковский!

— С таким дедом, парень, далеко пойдёшь, — заметил Трофим, разжевывая крылышко дымящейся куропатки.

Дома, дедушка вёл себя буднично. Как будто никуда они не ездили, и вообще ничего не происходило. Занимался теми же делами, что и раньше, после таёжных ходок. Вычистил ружьё от пороховой гари, смазал. Разобрал «дорогу» и переключился на кухонную готовку.

Со школы Вадька вернулся какой-то обескураженный. Тихий. Как, если в чём-то разочарованный. Глеб Анатолич и вида не показал, что хочет что-то спросить. Он и так догадался: к нему не подходили. Мальчик видно ждал. Но увы… Те припасли какой-то другой день. Зато на следующий день Вадька ворвался в квартиру бешеным аллюром.

— Деда!!! — глаза внука горели неприкрытой радостью. — Деда, знаешь… Всё так быстро… Я сам удивился! — захлёбываясь словами, от переизбытка эмоций, тараторил паренёк.

— Ладно! Погоди. Я всё понял. Получилось?

Вадька довольно закивал.

— Ты, вот что, — придержал пыл внука дед. — Как там всё было, мне не интересно. Слово своё последнее сказал?

— Сказал, деда!

— Ну, тогда держи здоровку! — Глеб Анатолич выразительно пожал руку довольному внуку.

Про слово Вадик не забыл. Сказал. А как же. Драки не было. Был только Вадькин бой, словно стрелял он по мишеням в тире. Ему даже показалось, что напавшие старшеклассники сами, как тюфяки, натыкаются на его удары. До того безобразно двигались, до этого неумело разбрасывали конечностями, что один из них своему же залепил по соплям, чем облегчил Вадькин труд. Да какой там труд. У деда на тренировках было тяжелее. Намного тяжелей. А здесь словно поддавки. Вадик двоим качественно расквасил сопатки. Третий неудачно упал, отшиб спину. Четвёртым был прыщавый Колян. В драку он не лез. Норовил обойти с тыла, захватить руки. Но тут что-то не склеилось у него. Обычно получалось.

— Всё, всё! — Глаза у него забегали. Плачевный вид друганов, явно шокировал его. Их разбитый нос, он уже мерил под себя. — Не надо, братан! Я ж тебя не бил.

Жалкое зрелище.

— Схватил ноги и исчез в тумане! — грозно бросил Вадька, сделал вид, что наступает.

Коляна упрашивать не пришлось. С бегом у него было всё в порядке. Пятый как следствие, не участвовал в разборках. Его место было на «шухере». Но сейчас, место стремальщика пустовало. Очевидно, почуяв нестандартный исход потасовки, он слинял по-английски. Оставалось, сказать слово. Вадик склонился над сидевшим горе-вожаком.

— Ну ты, бутон прокуренный! — в той же развязано-блатняцкой манере начал он. — Что-то кровь у тебя капает слабо. Может усилить её движение? — Вадька схватил его за подбородок, прицелился кулаком, делая вид, что не шутит.

— Братан, хватит! Всё! Не надо! — проблеял тот.

— Тамбовский волк тебе братан! Теперь ты понял, что с меня получать не будешь?

— Понял.

— А теперь слушай и передай всем! С этого дня, я вашу «кассу» прикрываю. Получать вы не будете ни с меня, ни с других, ни с кого! Это железно, веришь, нет?

Молчание.

— Я спрашиваю, веришь, что так будет?! — Заорал Вадька и пребольно пнул вожака под колено.

— Верю, бля, а-а-а! — завыл лидер «общака».

— А теперь, пошёл вон, и не отсвечивай здесь красным пятачком! Вы, тоже! — бросил Вадик, в сторону двум таким же подранкам.

Банда траурно поплелась восвояси.

— И узнаю, что собираете дань, — крикнул Вадик вдогон. — Сам вас встречать начну!

История эта быстро разнеслась по всей школе. В одночасье, Вадька стал популярен как никогда. Старшие классы здоровались за руку. Многие одобряли, другие косились. Но и те, и другие, уважали, бесспорно. Девочки, как бы впервые оглядели, доселе неприметного «героя». Многие ребята подходили, спрашивали, интересовались. Просили подучить паре-тройке приёмов. Вадик не отказывал. К восьмому классу, как снежный ком, вокруг него образовался костяк своих пацанов, где право первого и последнего слова, оставляли за ним. Сам-то он не лез в лидеры. Ну, уж коли, в пацанской среде уважаются супермены, пришлось тащить это бремя. Хотя, нравилось капитанить, чего уж скрывать.

Вадим по прошествии годков, много чего перепробовал в спорте. Походил по кружкам, по секциям. Увлекался дзюдо. Потом попробовал себя в боксе. На заре девяностых, с шумом ворвались в российскую глубинку экзотические виды боевых искусств. Каратэ, айкидо, таэквондо — всё, что раньше считалось запретной темой, сейчас было распиарено на каждом углу. Вадим вкусил и это. Каратэ показалось слишком динамичным и лобовым. Много блоков и мало уходов. Рассадник гематом. Айкидо показалось близким и почти родным. Всё как у дедушки: те же уходы, плавные движения рук, захват бьющей кисти, вывод из равновесия. Вот только в спорте айкидо было не агрессивным. А улица такой подход не признавала. Хотя, Вадим слышал от кого-то, что на родине этого искусства, есть как вариант, жёсткое айкидо, боевое. Может быть. А вообще он обратил внимание, что все единоборства, похоже перекликаются во многом, и не секрет, что веками кто-то из народов вырабатывал свой стиль, а кто-то привозил из-за океана. Что-то добавляя, что-то отбрасывал, и получалось своё «исконное». Кто у кого спёр, история отмалчивается. Главное, что вынес Вадим из всей кутерьмы: ни спортзалы, ни татами, ни ринги не сулят полной гарантии безопасности в уличных перипетиях. Там где работа на очки и существуют правила, не может это быть надёжным и обещающим средством, случись что. Слишком разные они. Спорт и улица. Просто небо и земля.

Помимо спортивных забав, Вадим увлекался парашютным делом. Шёл призывной возраст, и ему, как и многим юношам, хотелось пополнить ряды ВДВ. Дедушка положительно посматривал на его позицию. Парень не искал уклона, а хотел служить. Это являлось признаком мужского начала. После объявленной перестройкой гласности, газеты все посрывались освещать нарывы и язвы общества. Особенно досталось армии. Коррупция, воровство, пьянство в рядах Вооружённых Сил — стало обличительным материалом в газетных полосках тех лет. Отдельно посвящалось теме неуставных взаимоотношений в солдатской среде. Газетчики в один голос уверяли, что нет ничего страшнее, чем служить в Советской Армии, а после девяносто первого, уже в Российской. Описывались отдельные случаи издевательств над молодыми военнослужащими, доведения их до самоубийства, а телевидение в довершение, бесцветно доносило с экрана о дезертирстве того или иного солдата с места дислокации воинских частей. Матери перестали доверять армейским чинам. Страх поселился в их душах. Отдать сына в армию, стало считаться — потерять его, или получить в искалеченном виде. Сама молодёжь заметно приуныла, а число уклонистов угрожающе разрослось. «Закосить» стало популярным в среде допризывного возраста, военкоматы пустели, ощущался недобор и этому факту немало способствовал «чёрный пиар» информационных служб.

Глеб Анатольевич не мог однобоко судить о тех явлениях, что происходили в армейской среде. Он считал: во все времена находилось место бесправию и беззаконию. Только раньше не шибко гудели об этом. Армия, он полагал, есть определённый отрезок пути, начинённый испытаниями. И чтобы сформироваться, мужчине требовалось его пройти. За Вадика он не переживал. Пропасть ему там не даст отлитый характер, кирпичики которого, он сам мостил. Да, и потом, не на войну же уходит. С Афганистана войска вывели, других горячих мест вроде как нет. Глеб Анатольевич и предположить тогда не мог, что его внук, Вадим Зорин, благодаря роковым событиям, угодит именно в самую горячую, самую кровавую точку планеты.

ГЛАВА 2

Их привезли в Рязанскую учебно-полковую часть имени Дзержинского. Как и мечтал Вадим, его «выкупил» старший прапорщик ВДВ, и он уже заранее грезил об учебных тревогах и прыжках с самолёта. Именно такой представлялась ему элита, именно так она преподносилась с экрана, в передачах «Служу Отечеству!»

Дед, понятно напутствовал на прощание, обнял перед автобусом.

— Давай, Вадя! Служи и приходи! То, что достойно пронесёшь эту ношу, не сомневаюсь.

Дух в тебе крепок, тело справно. А решение принимай, как совесть позволит. Ладно, не буду много трендеть. Ты же взросел уже. Как воротаешься, соберём «дорогу» и в тайгу! Посидим у костерка. Как обоснуешься, напиши!

До этого, с вечера, посидели хорошо. Собрался тот самый костячок, из постоянных ребят. Дед выставил кедровую наливочку под жаркое, заправленное зеленью и белыми грибами. Проводы гремели допоздна, а потом ещё на улице под гитару орали. Надо думать, соседи были «в восторге». Ну, да ничего. Ведь не каждый день в армию уходят.

Первые два дня Вадим трудно привыкал к вечно орущим сержантам, требующим уставной субординации во всём. Даже, чтобы войти в умывальник, рядовому, узрев там лычки на погонах, требовалось в уставной форме испросить разрешения на вход. То же самое касалось всех помещений, будь то Красный уголок или бытовка. Чтобы отлучиться по естественным надобностям также требовалось разрешение. От этих постоянных окриков и приказаний, у Вадима гул стоял в голове. Он терялся до отупения. Впрочем, это происходило со всеми призывниками, и в общем муравейнике это было неприметно. Отбой приносил неземное наслаждение, и ночь ещё как-то выравнивала армию с «гражданкой». Но сон мигом разлетался от дикого крика дневального: «Рота, подъём!!!» и начинались скачки по новой. День начинался с утренней пробежки, обязательной зарядки, причём в этот комплекс входил, любимый сержантами «гусиный шаг». Это образная ходьба на корточках, непременным условием которой, является сложенные за головой руки. Уже на второй минуте колени отказываются слушаться, с уст, со стонами вперемешку слетают ругательства. А командиры, сквозь улыбочку покрикивают:

— Разговорчики… Что-то невесело двигаемся. Устали? Тогда отдыхаем! Упор лёжа принять! Пока отжимаетесь, отдыхаете. Делай — раз!

И с садистской медлительностью:

— Два-а-а! Ра-аз! Ну-ка, задницы опустили. Опустили, я сказал! Два-а-а!

После такого отдыха снова «гусиный шаг». Наконец, турники, брусья.

После чего, заряженные бойцы строем шли на завтрак. Дальше по расписанию: строевая на плацу, либо политинформация. Предпочтение естественно отдавалось второму.

После недельной муштры, Вадим втянулся в армейский уклад. Приказные формы обращения его больше не угнетали. Он стал одним из всех, тянущих лямку нелёгкой службы.

Со второй недели пошли полигоны. Гоняли немилосердно. Полосу препятствий проходили не все. Упавших и обессиленных тащили свои же. До конца.

После принятия торжественной присяги новоиспечённые бойцы получили доступ к оружию. В частном порядке изучению подлежал знаменитый автомат Калашников. Как вариант рассматривались: пулемёт РПК и снайперская винтовка Драгунова (СВД). В обязательную программу входило: техника выполнения приёмов с автоматом включительно работа со штыком, сборка, разборка, чистка и смазка.

Всё, что касалось оружия, Вадим боготворил. Ещё с дедушкиного ружья, он полюбил запах пороха. А здесь волшебный звук затвора вообще приносил ему небывалые ощущения. Ему нравилось в армии всё больше и больше. Даже ненавистные сержанты, уж не казались ему монстрами.

Стрельба по мишеням, одиночными, из АКМ показала отличнейший результат Зорина.

— Рядовой Зорин! — окрикнул сержант Плавкун.

— Я! — откликнулся Вадим.

— Превосходно отстрелялся. Все по центру легли. Что, рядовой, «на гражданке» по тирам, небось, похаживал?

— Никак нет, товарищ сержант! С малолетства, в тайге, с ружьечишком похаживал.

— Да ну? Это надо же, какие кадры у нас здесь. Что и в белку в глаз не слабо?

— Ну… Не обязательно белку… Может, и не в глаз, но валил не раз. — В рифму неожиданно ответил Зорин.

— Ладно, поэт-таёжник, посмотрим тебя в других дисциплинах.

Штыковая атака, рукопашный бой выделяли Вадима из общего строя. Заметна глазу была безусловная отточенность в рукопашке и сноровка в штыковой.

— Что, штыковые рейды, тоже в тайге совершал? — Остановился напротив Плавкун. — Со штыком на медведя ходил?

В рядах послышались смешки. Плавкун был самый зловредный из сержантов, и было очевидно, что Зорин его внимание зацепил.

— И по рукопашке видно, что где-то занимался. Наработанность видна…Куда ходил? Каратэ-маратэ?

— Да, вроде того… — Попытался уклониться Вадим.

— Э, сынок! Ты что-то не договариваешь. Передай оружие Казанцеву! Теперь иди сюда! Поведём-ка с тобой небольшой спарринг-турнир.

Они прошли на открытый участок. Плавкун предусмотрительно снял часы, кивнул Зорину.

— Атакуй! — Приказал он.

Вадим неуверенно отправил прямой удар в средний уровень тела. Жёсткий блок Плавкуна, пребольно ударил предплечье, отбрасывая руку в сторону. Тут же Вадим сложился пополам от невероятной боли в животе. Ботинок сержанта отпечатался у него под грудиной. Зорин упал на колени. В глазах потемнело от боли и гнева. Продышаться не хватало тяги.

— Защита хромает. — Отметил Плавкун, выжидая, пока Вадим пробьёт дых.

— Атакуй! — Снова приказал он, когда Зорин более менее отошёл.

— Атакуйте, вы, товарищ сержант! — Тихо, но довольно веско ответил Зорин.

Сержант улыбнулся, принимая условия боя. Носок ботинка метнулся в область солнечного сплетения. Удар не нашёл цели, а сам Плавкун опрокинулся на спину, с подачи волнообразного движения рук Вадима. Тут же рывком вскочил. Рубанул вертушку рукой. Мимо. Боковой с разворота. Вхолостую. Достать в прыжке всегда удавалось. Но на этот раз, ноги прорезали воздух. Где же он? Ага, вот! Два резких отработанных движения: рука-локоть, были у Плавкуна неуловимым движением, но цель мистически ускользала. Это его заводило до исступления, и кто знает, как долго б это продолжалось, если бы сержант не получил под ложечку «ответку». Дыхание перебило напрочь. Теперь Плавкун, как рыба на суше, глотал судороженно воздух и в приседаниях пытался нормализоваться. Вадим вернул долг, но было неясно, чем для него это закончиться.

— Рядовой Зорин! — Наконец-то выдавил Плавкун, всё ещё кривясь.

— Я! — Отозвался Вадим.

— Благодарю вас, за отличный показательный бой! — Ломая паузу, добавил:

— Что нужно ответить, рядовой?

— Служу Отечеству! — Ещё не веря ушам, прокричал Вадим.

— Вы, все! — Обратился сержант ко всему рядовому составу, стоящим россыпью и притихшим во время поединка. — Чтобы все стремились у меня, выглядеть как этот рядовой. Он почти единственный из вас всех, уроды, у кого руки растут не из жопы! А из нужного места. Стрельба — отлично, рукопашная и штыки отлично! Полоса препятствия — хорошо. А поэтому, драть я вас буду, остаток учебки, пока не сравняетесь с его показателями. Сейчас — строевая. А завтра поутру марш-бросок, с полным боекомплектом. Всё! Построились!

«Не хватало, мне ещё попасть в любимчики» — Подумал Вадим, поймав несколько косых взглядов сослуживцев.

От привилегий он отказался. Когда было, Плавкун отстранил его от марш-броска, Вадим возражающее мотнул головой.

— Я, как все. — Сказал он, экипируясь и становясь в строй.

Сержант сделал вид, что не удивился.

— Со всеми, так со всеми. — Пожал он плечами, давая отмашку на кросс.

На пятом километре Вадиму пришлось тащить ослабевшего Газиева. Поскольку, павших, бросать не полагалось, таких «ослабевших», из тридцати шести бойцов, набралось пятеро. И к каждому Плавкун определил «буксир».

Автомат, как будто, прибавил в весе. Его ремень изрядно натёр плечо. Здорово оттягивал вещмешок с боекомплектом. Каска сползала на глаза, и едкий пот струился по переносице. А тут ещё, «сломанный» товарищ… Вадим почти жалел, что не остался в казарме. В боку начало колоть, и было не понятно, когда закончится этот бессмысленный бег

— Поднажали! Последние метры… — Ободряюще крикнул сержант.

Потом, когда все в изнеможении переводили дух, Плавкун заявил:

— Результат дерьмовый. В норматив не вложились. В утешение могу сказать. — Он злорадно расплылся в улыбке, — будем работать и ещё раз работать. И в следующий раз, пусть не в секунду, но чтоб без подыханий в дороге! Буксировать больше никого не станем. А гнать, я лично сам буду, пиз… линами! Вы, куда пришли, девушки?! На танцы или в армию?!

После ужина мучения заканчивались. Личному составу отводилось время, чтобы привести себя в порядок: подшиться, побриться. Приготовить должный вид к утренней проверке, написать письмо родителям. Перед отбоем солдат рассаживали перед телевизором на положенный просмотр программы «Время». Это считалось, повышает политическую зрелость молодого бойца. Первая тревожная ласточка, вылетела именно оттуда, с телепередачи новостей. В вечернем выпуске программы «Время», спецвыпуском сообщалось о вооруженном конфликте, на территории Чеченской республике. Союз борцов за независимость и свободу Ичкерии, а попросту говоря бандформирования, физически устранили российское правительство в Грозном, громогласно объявляя себя независимым от России государством. Российский флаг был демонстративно сорван и публично втоптан в грязь, а его место заняло национальное знамя «правоверных борцов за идею». Дабы восстановить конституционный порядок в Республике, были брошены силы с вооружённой техникой. Однако, техника была заблокирована и обстреляна ополчением генерала Дудаева. На самом подступе к городу военнослужащие были разоружены и взяты в плен. Информация была довольно сжатой, но носила тревожный характер. В заключении президент России счёл прецедент неслыханно дерзким по своему значению и гневно обещал в краткий срок поставить мятежную Чечню на место. Подробности конфликта не освещались. Кавказ давно считался вулканом не затихающих войн и междоусобиц. Этому перестали удивляться, и поэтому после просмотра ажиотаж был несильный. Пообсуждали малость: дескать, опять этим горцам неймётся. И опять вернулись к повседневным армейским будням.

Стоял конец девяносто четвёртого, и тогда всем думалось, что вопрос Чечни будет решён по месту кардинально и закроется действительно быстро. И совсем не ожидалось, что мятеж будет подавляться силами регулярных частей и выльется в затяжную кровопролитную войну.

Первые слухи о том, что ездят по частям и собирают команды для горячих командировок, поползли спустя неделю. Поначалу шептались офицеры, а потом это стало острой темой в солдатских курилках.

— Вадим, слышал, о чём кричит «учебка»? — Спросил Зорина Валька Бравин, вечером в бытовке, за подшитием подворотничков.

Валентин Бравин стал одним из не многих, кто всерьёз сдружился с Вадимом. Как и Вадим, он в роте не имел земляков, и поначалу терялся, когда на него наезжал кто-то из сплочённых земляческих групп. Призыв в ротах рассредоточился по земельно-этническому признаку. В скученности, держась друг друга, было легче переносить сержантский «пресс», а одиночки всегда подвергались травле в тесных мужских коллективах. Вадим врубился за Бравина, когда тот «делил» помазок с одним рослым ростовчанином в умывальнике. Он бы не вмешался в частный разбор, если бы ростовчанину не стали помогать «зёмы» нарушая правильный приоритет сил. Получив неожиданный «пендель» сзади, Валька обернулся, и узрел двоих, подошедших на помощь тому, с кем он сцепился. Пальцы разжались, и помазок был вырван из рук его окончательно.

— Ты чё, такой упёртый, боец? Тебе же сказали, всего на шесть сек и отдадим. Вцепился как клещ…

Валентин стушевался перед таким напором. Перевес числа не давал ему шансов. Он закусил губу.

— Дай, сюда помазок! — Голос Вадима был тих, но излучал силу. Он плотно подошёл к ростовскому, не обращая внимания на его товарищей.

— Щас, помажусь…

— Помазок, сюда, дай! — Со значением в последнем слове, повторил Зорин.

Ростовчанин, нехотя протянул Вадиму, отнятый помазок. Ещё была свежа память, как этот парень «уработал» Плавкуна, на площадке. Стоящие рядом «земели» оказались единодушны в этом понимании. Помазок с руки Вадима, вернулся к владельцу.

Поддержка в армии — не пустой звук, и с того времени, Валька приклеился к плечу Зорина, не отставая от него ни на шаг. Общество тульского паренька не тяготило Вадима. Парень был разносторонне развит и любил потравить истории о своей насыщенной гражданской жизни. Вадим и сам был не против отвлечься разговором от тягот и лишений суровой службы. Разность мнений в чём-то, их споры и разногласия не могли явиться причиной скорого отчуждения. Скорее наоборот, полярность полюсов их притягивала. Как у Пушкинских героев, Онегина и Ленского. Вот и сейчас…

— Ты слышал, о чём «учебка» кричит?

— Слыхал! И чё, здесь такого… по-моему, пустой трёп. — Заявил Вадим. — Всегда на случай локальных конфликтных ситуаций имеются специальные подразделения, типа «Альфы», там «Омега». Спецназ короче… А то, что говорят… Знаешь. Говорить, могут всякое. И про то, что кур доят.

— Дурила, ты, Вадич. «Альфа» у нас работает по террористам. Заложники — их профиль. Бунт на зонах… Спецназ у нас вольнонаёмный. Ему платить надо. А откуда, в стране, лишние деньги? Они же все у депутатов плотненько карманы оттягивают. Проще решать проблему бесплатной, дармовой солдатней, что они и делают.

— По-моему, ты сгущаешь краски. Ну, даже, если и собирают такие команды, так опять же на добровольных началах. Никто тебя, силком не потащит воевать — Сказал Вадим, дорабатывая иглой подшивку на кителе, и перекусывая нитку.

— Ну, это, пока может быть, добровольно. — Протянул Бравин. А получится так, что, всех начнут мести без разбора. На войне, как на войне.

— Да какая война, Валёк? С дуба рухнул? Там вопрос трёх дней. Дать по соплям бунтующих чеченцам, и восстановить свой статус-кво. Я вот, честно говоря, даже хотел бы проверить себя в настоящей боевой обстановке.

— Ты чё, Вадич! Чечня — это второй Афган. Там не всё так просто. А ты… Воевать. Перекрестись лучше, чтоб миновала чаша сия.

— Да ну, тебя! — Отмахнулся Зорин. — Что, ты мне, мамка родная?! Лечишь меня на тему: хорошо и плохо. Сам смотри за собой! А то вон, гляжу, при осмотре иголок не хватает. Ешь ты их, что ли? Не надоело от сержантов тык получать?

Их споры всегда заканчивались шутливым переругиванием, но это только укрепляло их дружбу.

Пошёл второй месяц их пребывания в учебном центре. Через месяц с небольшим, их всех должны будут, раскидать по действующим частям. Кого куда. А пока начался следующий этап прохождения курса молодого бойца. Этап этот был связан с небом, и определял принадлежность бойца к элитным подразделениям ВС: голубым беретам. Парашютное дело, как предмет изучения включал в себя базовый объём теоретических знаний. Незначительный объём, состоящий из перечня основных инструкций. Зато практикой их дрочили до рези в глазах. Особое внимание уделяли правильной укладке парашюта. Железным правилом вбивали в голову: неверно сложенный парашют — это смерть твоего товарища. Ответственность за неракрытие его в воздухе лежало на том, кто собирал его с вечера, для группы, уходящей в небо. Предстояли скоро вылеты с первым десантированием. И хотя, у Зорина первые прыжки остались на «гражданке», он, тем не менее, волновался как по первой. То было там, а это здесь. Там парашют при прыжке раскрывался автоматом, исключая свободное падение, а тут всё иначе. И раскрываешь купол сам, рывком кольца. А если что-то, не дай бог, какая либо неисправность, или уложили тяп-ляп, то пиши, пропало. Костей твоих не соберут. Конечно, предусматривалось наличие резервного комплекта. Но с этим тоже, не всегда проходило. Если суждено разбиться, то, как правило, всё будет клинить и запутываться. От судьбы не уйдёшь.

Первый вылет — есть первый. Боязно и стрёмно. Хотя укладывали не свои, а профи, мандраж всё же поигрывал в жилах. А вот Валька спокоен как удав. Ещё бы. У Вадима всего восемь гражданских прыжков, а у него целых семнадцать. Есть разница.

Их отвезли за шесть километров, от расположения учебного центра. Там находилась взлётная полоса, а ещё чуть дальше, километром к югу — поле, специально отведённое под высадку десанта. Покуда тряслись в грузовике, лица у ребят были сосредоточенно хмурые. Чувствовался внутренний напряг каждого, энергетика общей подавленности располагала к молчанию. Однако это никак не распространялось на Валентина Бравина. В машине он не умолкал, дёргая разговорами, то Зорина, то остальных. Вспоминал чего там, какие-то анекдотические случаи из его прыжковой практики, сам же смеялся над этим, призывая к общему веселью. «Не боится, что ли? — Раздражённо думал Зорин. — Или рисуется перед всеми? Дескать, всё по барабану…» Сам Вадим был скован ожиданием. Самолёт набирал высоту, а время бешено приближало момент истины. Говорят, а Вадим убедился, не зря говорят, что в первом прыжке, страшно, оттолкнувшись, сделать шаг. Шаг навстречу открывающейся бездне. И страшна вовсе не высота. Страшно до паники, потерять точку опоры, ощущение тверди под ногами. Это базовый страх Вадим оставил на «гражданке». Сейчас же боялся только одного: раскроется ли парашют.

Звуко-световой сигнал резанул по самому сердцу.

— Пора-а!!! — Проорал сквозь шумовую завесу старлей Ефимцев. — Инструкции все помнят?!!

Вопрос прозвучал риторически, поскольку, не дожидаясь ответа, Ефимцев рывком отбросил дверцу лазного люка. Ветер бешено ворвался внутрь салона, выдувая последние страхи.

— Первый! Пошёл! — Отмахнул старлей.

В раскрывшейся зев нырнул Валька. Сделал это легко и просто, словно уходил с гостей.

— Второй, пошёл!

Прыжок. Третий десантируемый, заметно замешкался, но с подачи уверенной руки старлея, все же исчез в проёме.

— Четвёртый?!

Вадим шёл пятым. Чувство страха сменило сосредоточенность.

— Пятый! Пошёл!!

Вадим заученным движением, оттолкнулся навстречу, хлестающему в лицо, ветру. Рёв самолёта растворился в вышине над головой. Вадим раскинув руки, падал, рассекая встречный поток воздуха. Нарастающий шум в ушных раковинах, говорил о том, что тело набирает скорость.«…Четыре…Пять…» — Считал Зорин, в унисон ударам сердца. На счете «семь» рука дёрнула кольцо, высвобождая в парашютном ранце сложенную парусину. Ранец щёлкнул и характерный хлопок известил, что раскрытие произошло без сюрпризов. Стропы расправились в натяг, и могучий воздушный поток в сию секунду расправил смятую материю, превращая её в красивый, раздутый ветром, парашютный купол. Тело, опутанное подвеской, дёрнуло вверх, наполняя всё внутри радостью и чувством восторга. «Всё! — Облегчённо расслабился Вадим. — Не так был страшен чёрт, как представлялся». Теперь он знал, что следующие прыжки пойдут конвейером, в лёгкую, без мандражных терзаний. Это ведь как у начинающих акробатов. Если первый кульбит — через голову назад получился, то и следующие прыжки будут спокойные и чёткие. Ну, а если неудачен был дебют, да ещё травмировался при этом, то не быть тебе акробатом никогда. Память не даст…

Предыдущая четвёрка рассыпалась внизу белоснежными кругляшами. Валька, похоже, заканчивал спуск. «Уверенно ушёл, без тревоги в лице. — Вспомнил Вадим о его прыжке. — Даже не думал, что Валёк такой отчаянный». Потом, конечно, Вадим узнал о причине Валькиного бесстрашия. У Вальки, дядя работал на лётном, и поэтому парень, помимо учебных парашютов-самовскрыток, пользовал иногда настоящие. Учебная бутафория ему наскучила, Валентин поймал себя на том, что «прётся» по свободному падению. Изучил воздушные элементы и расчётное время затяжного пребывания в воздухе, без купола. С небом он был на «ты», и Зорин, много чему мог у него поучиться. А Валька и не отказывал ему в интересующей информации. Ему и многим, он отличник показательных прыжков, советовал, рекомендовал, поучал. Штатный инструктор, когда Бравин шёл с командой в небо, мог не беспокоиться за исход вылетов

Вся учебно-армейская круговерть, со всеми парашютами, полигонами, кроссами, показавшаяся Зорину сплошной мукой, теперь как бы устаканилась, отложилась в его мозгах правильно по полочкам, и являла на сегодняшний день привычно знакомую схему. Схему, наработанную по часовым режимам и крепкой дисциплиной. Так бы, верно и продолжалось, если бы однажды, после январских праздников, размеренность армейских будней не была нарушена приездом в учебную часть полковничьей машины. Прибытие состоялось вечером. Полковник отужинал в офицерской столовой и ушёл с чем-то важным в штаб. А на утро следующего дня были отменены все занятия по прикладным дисциплинам. Сержантскому составу было приказано разместить личный состав в Красном уголке и занять его чтением газетных подшивок, до особого распоряжения. Кто-то болтал, что приехал «покупатель», но по срокам выходило рановато. «Учебка», ещё не выработала всего объёма, хотя кто знает, что там решили…

А потом, в часу десятом, на плацу была выстроена вся полковая часть учебных рот, включая всех офицеров от прапорщиков до подполковников. Слово взял заместитель по воспитательной работе с военнослужащими, майор Трязонцев. Усиленный микрофоном голос замполита вещал с фанерной времянки, сколоченный под подиум-трибуну:

— Товарищи, военнослужащие! Рядовые и сержанты! Всем уже известно, что произошло в Грозном. Чеченская республика, а вернее воинствующая кучка бандитского отребья отказалась признавать Российский приоритет на территории своей республики. Сборище самозванцев, так называемых борцов за идею, во главе с Джохаром Дудаевым, провозгласила Чечню авторитарной республикой, и без всяких на то оснований, объявила территорию Чечни, вышедшей из состава России. Российское правительство не может допустить…

Чего не может допустить Российское правительство, Зорин, как и многие, уже знал по тем же газетным подшивкам «Красной Звезды» что волей-неволей пролистывал полчаса назад. Родине требовались герои, и пафосная речь замполита сводилась, в конечном итоге, к заурядной вербовке. Вербовке на войну. Хотя речистый майор уверял, что очаг сопротивления вооруженной оппозиции, со дня на день будет уничтожен. За Россией техника и мощь Вооружённых Сил, за мятежной стороной — ничего, кроме фанатизма. Ещё майор пообещал, что все участвующие в вооружённом конфликте, будут считаться участниками боевых действий, не зависимо от протяженности этих действий, будь это месяц или неделя. Это будет отмечено в личной карточке военнослужащего, с учётом и начислением ему льгот, как ветерану войны, после демобилизации. Заканчивая речь, Трязонцев подчеркнул, что по прекращении конфликта в Чечне, все добровольцы будут раскомандированы по частям, для дальнейшего прохождения службы. После него, слово было предоставлено приезжему гостю, полковнику Кондрашову.

Полковник взошёл на помостье, и долго, прежде чем начать, насупившись, молчал. Лицо его было серо-землянистого цвета, изрезанное глубокими морщинами. Наконец он поднял глаза. Глаза человека, повидавшего всё.

— Товарищи бойцы! Товарищи воины! Солдаты… — Он вновь замолчал, подбирая нужный тон. Чувствовалось, что выступление его не складывается в забористую агитацию.

— Все вы дети своих матерей. Отцов. Прежде чем сделать этот шаг, я обязан спросить, а готовы ли вы, молодые красивые отдать свою жизнь на самом её взлёте!

Голос Кондрашова набрал силу и звеняще отдавался в головах и умах слушавших.

— Я не буду говорить, во имя чего и во имя кого… Я не хочу и не желаю говорить высокопарных слов о Родине, долге и чести. Я спрошу вас просто. Готовы ли вы, отстаивать интересы России на этой войне?! Я не оговорился… И в отличие от вашего замполита, скажу, не лукавя сердцем. Это война, ребята… И война затяжная, не уступающая по крови Афганистану. И если, каждый из вас, сочтёт себя готовым, отдать, не колеблясь свою жизнь, — голос полковника приобрёл сильный дисконт — пусть внесёт своё имя в число добровольцев. Я сочту ваш выбор актом мужества и силой характера! Я буду рад этому, ребята!

Полковник сделал паузу, на миг, опустив глаза. Мёртвым сгустком на плацу висела оглушающая тишина. Глаза Кондрашова снова обратились снова к стоящим, по линеечке, ротам.

— Но, ещё больше, я буду рад, наверное… — Уже как-то тихо и бесцветно сказал он. — Если никого не увижу в списках. Всё! Павел Валерьевич, распорядитесь обо всём! — Махнул стоящему рядом подполковнику Смольянову.

Роты вернулись по казармам. Весь остаток дня и половина следующего, до обеда, отводилась на обдумывание и принятие решения в рядах солдатского коллектива. Списки изъявивших желание, составлялись командирами рот в течение дня, в его личном кабинете. Оживление и гул солдатских пересудов царил во всех казарменных постройках учебного гарнизона. Чтобы рядовой, бесцельно не шарахался во все стороны, налево и направо, сержанты разместили личный состав в помещениях Красного уголка и Ленинской комнаты. В этот день никто не подвергался окрикам и взысканиям. Сержанты шумно кучковались в своём узком кругу. Рядовой был предоставлен самому себе, своим мыслям. Одни громко обсуждали происходящее, другие держались обособленно, не размениваясь на реплики. Третьи вообще безучастно листали газеты. Вадим находился в полнейшем смятении. В голове стоял хаос недовыраженных мыслей. Всё ещё находясь под впечатлением слов приезжего полковника, Зорин не мог сфокусировать своё мнение, а тем более решение. А тут ещё Бравин достал своими замечаниями:

— Нет, ну ты видал клоунов?! Приехали тут…Погребальный венок на наши головы мерить. Ур-роды!!! Добро пожаловать в мясорубку! — Ёрничал Валька — Знайте, что из вас выйдет отличный фарш!

— Послушай, ты! — Окрысился Зорин. — Полкан был честен с нами. Он не пел на уши, как, замполит, а сразу сказал, что там есть. И тебя туда не тащат арканом. И мнение своё придержи в заднице!

— Ты чё, Вадич?! Тебя же разводят на пушечное мясо…

— Да пошёл ты!!! — Вадим выскочил из-за столика, и пересел за другой, отгородившись от Бравина, уткнулся в газету.

Весь день они молчали. До обеда и после. После ужина Валька всё же попытался проложить примирительный мостик, но Вадим огрызнулся, тем самым осознанно отказываясь от общения. Зорин был зол, и не понимал, что с ним происходит. Слова Кондрашова задели в нём какую-то струну, тронули нечто больше чем просто мозги.

Спустя год, Вадим узнает, что какая-то «гниль» из офицерской братии учебного корпуса, стукнула наверх о не «идейной» речи Кондрашова, перед массовым контингентом военнослужащих. Полковник и до этого считался «опальным», и не вылезал с передовых огневых рубежей. Афганистан, а потом кровавый замес в Чечне, было тем, чего дальше не пошлют. И поэтому вызов на ковёр закончился резким словом боевого офицера в адрес, не нюхавших пороха, штабных генералов. Неприятности — было его второе имя, и поэтому Кондрашов прямо заявил, что не жалеет о сказанном, а случись говорить вновь, скажет то же самое, на любом плацу, и в присутствии хоть самого президента. За дерзость он получил ряд служебных взысканий, и вновь был отправлен в пекло. В армии такие считались «неперспективные»…

Удивительно, но именно, благодаря «неидейной» речи Кондрашова, список добровольцев вырос до ста шести человек в общем итоге. Если считать поротно, выходило с каждой роты по восемь-девять добровольцев. Их рота была не первая в этом плане. Всего пять, изъявивших доброволие встать под ружьё. Пятым — последним, был Вадим Зорин. Это произошло на следующий день после завтрака. Время, отведённое на раздумье, заканчивалось. Вадим решился. Комроты совершенно бесстрастно записал его фамилию, так же бесстрастно кивнул, разрешая идти в расположение. Зорин прикрыл за собой дверь и понял, что всё за собой отрезал. Не было ни страха, ни подавленности. Был лишь большой знак вопроса. Что дальше?

— Вадич! — Как ни в чём не бывало, подбежал Валёк, спустя минут пятнадцать. Он растерянно улыбался.

— Зачем ты это сделал, Вадич?

— Валька, ты прости меня… Погорячился вчера.

— Да хрен с этим! Ты зачем на войну подписался? А как же я? А как же мы? Мы же с тобой, хотели вместе потом… А прыжки? А небо? А, Вадич? Ты же небо, мечту свою предал!

— Вал! — Серьёзно сказал Вадим. — Это моё право выбора! Понимаешь? А с прыжками… Что ж, видно не судьба! Отпрыгаешь за меня.

— Ты хоть сам-то понял, что наделал, Вадич? — Не унимался Бравин. — Вот ты, чудила, а!

— Валёк! Спокойно! — Притормозил его жестикуляцию Зорин. — Я всё понимаю. Там война, и там убивают. Но я так решил. Сказать почему… Ты всё равно не сможешь понять. У нас разное миропонимание…

— Да какое понимание, на…

— Стоп, Бравин. Успокойся, брат. Если ты опасаешься остаться один с ростовскими, то знаешь, как можно…

— Чего?! — Прервал его Валька. — При чём здесь это?

— А что тогда при чем?

— Ты… Как… — Лицо Валентина исказилось гневом. — Да пошёл ты! Ур-род!

Валентин развернулся и ушёл не оборачиваясь. Вадим вздохнул. Плохо расстались. Чёрт его дёрнул ляпнуть…

После обеда, всех кто оставался в учебке, развели по точкам, согласно действующему распорядку. В казарме остались только «комсомольцы-добровольцы», как окрестила их здравомыслящая часть учебки. Вещмешки, да рюкзаки они давно собрали и теперь «сидели на чемоданах», в ожидании отмашки. Весь сбор уходил в самолёт, десантной модификации АН-12, вмещающий в себя до шестидесяти бойцов. Среди первых шла их пятёрка. Ещё додали с соседних рот. Первая партия закинулась в грузовик и тронулась на взлётку, прощально оглядывая, ставшей родной, «учебку». Вадим задержал взгляд на удаляющийся КПП. Много раз он выезжал за пределы гарнизона. Но то, когда везли на прыжки. Но теперь он уже назад не вернётся. А Валька будет прыгать. Может быть, зря разменял шило на мыло. Зорин вздохнул. Поздно пить боржоми…

В самолёте было темно, как всегда бывает, когда входишь со света. Вадим пробился в дальний конец салона. Опустился на свободное место, размещая мешок в ногах. Ребята грузились чередой.

— Двигайся плотнее, урод! — прозвучал рядом голос.

Зорин хотел было отреагировать на столь нелестное обращение, но знакомые интонации этого голоса, заставили его вздрогнуть.

— Валька? Бравин! Ты что ли? — изумлённо вскрикнул Вадим.

— Хрен ли, орёшь. Двигайся, давай! Тут ещё двое за мной.

— Валёк, ты как? — глупо улыбался Зорин, рассаживаясь плотно плечом к другу.

— Каком кверху! — отрезал Бравин, не глядя на него. — Надо же за тобой, балбесом, приглядеть. Чтобы не ухлопали в первые две минуты.

— Ну, ты, даёшь! Ну и ну! — Вадим был искренне рад и выглядел, наверное, по идиотски, со своим ярко выраженным восторгом.

Самолёт, набрав скорость, оторвался от земли, унося их молодых красивых, каждого в свою судьбу.

ГЛАВА 3

— Без моего приказа чтоб никуда, ни влево, ни вправо; ни чихнуть, ни пёрнуть. По одному с места расположения не удаляться! Поссать, посрать… Чтоб я знал, куда и кто дублирует. Уход самовольно и втихаря будет считаться нарушением моих инструкций и приравниваться к дезертирству. И если вас не располовинят чичи, я самолично расстреляю. Я ясно излагаю?!

Человечек на первый взгляд неказистый и не шибко чтоб пугающих размеров обвёл взглядом строй стоящих перед ним солдат. Растрескавшиеся губы, ноздрятый нос и бровь. Левая бровь была изуродована то ли осколком, то ли ещё чем. Сросшийся участок кожи на этом месте делал ассиметрию лица и взгляд, и без того колючий, усиливался этим шрамом.

— Ясно или нет?! — заорал он.

— Так точно! — пронеслось над рядами.

Их доставили в закрытую зону, неподалёку от Моздока. Зона была секретной и скорее являла собой хорошо охраняемую базу, чем воинскую часть. Двойной колючий забор, между которыми ров с водой, глубиной полтора метра. Ток, пускаемый в часы икс, усиленные вышки — всё говорило о том, что здесь есть что охранять. Каждому бойцу было выдано лично под роспись, кроме АКМа со штыком боезапас, с расчетом триста патронов на душу, две Ф-1; две РГД-5, восьмидневный сухой паёк, фляжка, аптечка, блок сигарет. Весь состав разделили по отделениям. В каждом насчитывалось по восемьдесят бойцов. Вадим и Валентин попали во второе, в распоряжение этого маленького, но сердитого капитана, с труднозапоминаемой фамилией Звирчев. Сейчас он стоял перед ними, выстроив в две шеренги, и давал вводный инструктаж.

— Там, на месте. Как укрепимся на рубеже, слушать внимательно приказы! Стрелять, не стрелять — всё по команде! Там, вы все увидите кровь и смерть! Думалку свою и понималку отключить напрочь! Слушать только голос командиров! Мой голос. Теперь…

Капитан перевёл дыхание, покарябал пальцем изувеченную бровь.

— Вылетаем завтра вечером. Самолёт оставляет нас в черте аула. От него семь-восемь км до Грозного. Добираемся автобусом…

— А если обстреляют? — Спросил кто-то, изнутри строя.

— Вопросы впредь задавать, лишь тогда, когда я пожелаю их услышать! Представившись, в устной форме. Это на будущее… Теперь, что касается засады и обстрела. Вероятность есть, но небольшая. Завтра и потом ещё день, у чичей какой-то там мусульманский праздник. Проливать кровь, пусть даже это кровь неверных, для них в праздник является табу. Поэтому имеется благоприятный момент добраться до огневых рубежей спокойно. Без потерь и выстрелов. Но это, ещё не значит, что можно расслабиться и катать яйца в штанах.

Кто-то прыснул, ему вторили смешком. Строй расслабляющее зашумел.

— Разговорчики! — Одёрнул командир. — Если больше вопросов нет. Разой-тись! До ужина личное время…

Кроме личного вооружения состава, отделение запаслось оружием более плотной интенсивности огня: это восемь пулемётов РПК на каждое отделение, три гранатомёта РПГ-7, шестнадцать — одноразовых, два огнемёта «шмель», усиленный втрое боекомплект ко всем видам оружия. Каждый солдат в жилет-«разгрузке» по восемь заряженных рожков, и десятый в самом автомате.

Как и планировалось, их посадили на краю глухой деревушки, где их уже ждал охраняемый транспорт. Поскольку высадка состоялась в сумеречное время, место для посадки авиамашины, продумано освещалось разведенными кострами в четырёх точках по периметру равнины. «АН» извергнул из себя пассажиров, и тут же развернувшись, пошёл в обратный разбег. Предстояло доставить ещё такое же количество военных.

Второе отделение десантников загрузилось напополам в старый обшарпанный автобус и обтянутый брезентом «ГАЗ». Тронулись не спеша, объезжая сомнительные участки пути. Хотя расставить мины, реально можно за несколько минут и тут уж только остаётся взывать с молитвой к богу. Чтобы пронесло… Возможно, кто-то и обратился. Кто знает… Но до Грозного добрались без приключений. Вадим обратил внимание, как при въезде в город напряглось лицо Звирчева, как внутренне он подобрался, теплее прижимая калаш. Техника двигалась на малых оборотах, и по качеству дорога была хуже просёлочной. Ухабы, да ямы, воронки, груды балок, сплошные завалы… Стояла ночь, улицы Грозного не освещались давно, но даже сквозь темень проглядывалась удручающая картина разрухи: разрезанные бомбёжкой дома, покореженный и вздыбленный асфальт, взрытые воронками улицы, поваленные в кучи деревья и столбы. И тишина на фоне всего этого, выглядела неестественно страшной. Можно сказать, ожидающей… Урчание движка машины, ближний свет фар, являлось тем, что может привлечь внимание затаившегося врага. На табу священных праздников надеяться было бы самонадеянно и глупо. На войне любая информация разведки имеет обратную сторону медали. Обратную — в смысле, «дезы». И выстрелы схоронившейся засады, могут подтвердить сейчас этот непреложный факт. Опять же мины…

— Внимание! Слушай мою команду! — Прозвучал голос капитана. — Готовность предельная! Всем бойцам, передёрнуть затворы акээмов, поставить на предохранитель…

И выждав окончание звука лязгающих затворов, спросил:

— Все на предохранитель встали?! Точно?! Смотрите у меня!

Звирчев продублировал команду по рации автобусу, старшаку разбившейся группы.

Неожиданностей не возникло. Лишь на одном из поворотов, задний мост прицепа угодил колесом в какой-то приямок. Грузовик, гружённый тоннами живого веса, взревел, пытаясь вырваться из западни. Увы…Пришлось ребятам выскочить, чтоб толкнуть. Бойцы из автобуса, предварительно оцепили аварийное место, рассредоточившись по диаметру, дулами к возможным точкам атаки. Обошлось и на этот раз. Похоже, эти правоверные свято блюли кровавый пост.

Через семь-восемь минут грузовик притормозил. Старшак автобусной группы, жестикулируя, перекрикивался с встречающими. Потом все попрыгали, разгружая содержимое грузовой машины. Зорин с Бравиным потащили здоровенный ящик с патронами. Их разместили в корпусе полуразбитого здания, без всяких претензий на удобство. Хотя как выяснилось потом, в прошлом это был фешенебельный Грозненский гостиничный комплекс с люксами и удобствами для приезжающих гостей. Сейчас всё было по-другому. Изрытые пулями и гранатами стены гостиницы, убого таращились чёрными проёмами бесстекольных окон, напоминая больше амбразуры, а в приезжих было не больше мира, чем в их оружии. Война, одним словом. Ребята, стоявшие на этом рубеже, были из десантно-штурмовой дивизии ДШБ. Войсковые тёзки. Воюют, по слухам, с месяц, и как будто неплохо воюют. Потери? Есть, конечно. Не без того. Осталось меньше трети численности подразделения. Закрепились вот тут, ждут подкрепления. Дождались…

Обо всём этом и другом, Вадим узнал от одного штурмовика, в чей коллектив они влились. Те, пропахшие гарью и порохом, подуставшие от однообразия вынужденного пребывания на точке, сами потянулись к свежим новобранцам.

— Э, войска! Откуда надуло! — По хозяйски теребили дэшэбэшники скучный молодняк. — С Саратова есть?! С Алтая кто?! Тюмень, пацаны?! — Понеслись традиционные выкрики. — Архангельские, отзовись! Сибиряки есть?!

— Я с Сибири. — Отозвался Зорин.

— Откуда?

— С Байкальска.

— О! Зёма! А я с Ангарска, а в Байкальске бывал, там у меня дед с бабкой жили. Пойдём-ка к нашей поляне!

— Тут… Пацанчик со мной. С учебки дружим. Можно, он тоже? — Кивнул на Вальку Вадим.

— Можно! Подгребай до кучи…

«Поляна» представляла собой сваленные по диаметру кучи телогреек, мешков, различной утвари, от солдатских котелков до сапёрных лопаток. В центре горел костерок, над которым крепился котелок, с булькающим варевом. Рулил кухней рослый парень с сержантскими лычками, которого «земляк» представил как Володю. Просто и без затей. И без уставных проволочек. Сам земляк назвался Рушаном. Долго расспрашивал его о гражданской жизни. Жадно слушал. Смеялся, хлопал «зёмку» по плечу. Потом и Вадим стал расспрашивать: как тут и что.

— Да жопа здесь. — Посетовал Рушан. — Воду греем, чтобы не зарасти грязью. Не стирались лет сто. Видишь, как ходим… Как последние чмыри. Пожрать пока есть. Подзаканчивалось было, но сегодня вы привезли. И то ладно. Ну, а по войнушке что… Вроде как мы ведём. Дня три назад отвоевали вот эту гостиницу. Как тебе, зёмка, люксовые номера? А?! Вот так и живём. До этого взяли школу, и ещё пару зданий. Потеряли не мало. Счас, вот вы подошли. Главное, пацаны, не сыти! Поначалу стрёмно будет, а потом… Чичи, счас ослабленные, раны зализывают, твари!

Рушан хлебнул из своего котелка супец из разваренной тушёнки, сплюнул.

— Парит уже эта тушёнка! Счас бы борщец домашний… Ну, так вот. — Продолжил он. — Счас у нас затишье третий день. Типа, праздник у них. Грех воевать. Херня всё это! Было бы их счас больше, срали бы они на праздник. Всех бы нас урыли тут. А потом, Вадик, гляди какой расклад. И нам нужно подтянуть силы и им тоже. Кто вперёд счас наберёт силу и вдарит, того и верх будет. Точно говорю!

— Новости хреновые гуляют. — Взял слово сержант Володя. — Разведка кричит, на днях чичам сбросят огромную партию оружия. И в довес ко всему — помощь. Большая помощь людьми. Наёмная сила. Контрактники. Все из бывших вояк. Африка, Афганистан. Вся черножопая братия объединиться. Хреново будет, если наши дадут им это сделать… Кровью умоемся.

— Да брось, Володь, не гони! — Рушан был оптимистичен, и его настроение разделяли многие.

Завтра, а вернее уже сегодня утром подвезут первое отделение. Оставшуюся часть добровольцев. Спустя годы, станет известно, что это были последние крохи добровольческих сборов. Разгром Грозного самолётами, танками, успешное продвижение солдат внутри города, дало иллюзию скорой победы над чеченскими сепаратистами. Однако, не был учтён характер и признак этнической когорты кавказцев. Чеченцы испокон веков жили духом войны и с молоком матери впитывали жёсткие качества горцев: непримиримость, жажда мести. Всё, что произошло в Чечне, образно было сравнимо с сильным ударом палки по осиному гнезду. Не пройдёт и месяца, как чеченские подразделения, усиленные союзниками Афганистана и американских «братьев по оружию», нанесут сокрушительный удар по отдельным разрозненным частям российских дивизий. Все ранее взятые рубиконы, вновь вернутся врагу. Последние силы растают как снег. На стороне чеченцев будет мощь и оснастка ультра-новым оружием. Подпором станет природная злость и ненависть к России. На нашей стороне: безысходность, отчаяние и отсутствие всяческой поддержки. Командование, понятно «примет меры». Со всех локальных частей, на усиление передовой будут стянуты сотни тысяч единиц рядового состава. Необученного молодняка, желторотых пацанов, не прошедших даже учебную подготовку. Времени не будет спрашивать: да или нет. Вывозить будут ротами, не ставя в известность самих солдат. Некоторые догадаются в пути. Другие же до конца будут сомневаться. Все они примут незаслуженную смерть в Грозненском пепелище. Великие, некогда сказанные слова полководца: «не воюй числом, а умением» станут пустым звуком и незначащей фразой, в этой мясорубке. Сырой материал из вчерашних неокрепших мальчишек, едва вышедших из-за парт школ и училищ, станет разменной монетой для тех, кто нагреет руки на их крови. Озверевшие в запредельной жестокости, чеченцы будут буквально вырезать неподготовленных юнцов, мстя за первые свои поражения. Тысячи будут замучены в плену. Тела других даже не найдут в этом неописуемом аду.

Всё это будет потом, а пока:

— Брось, Володь, не гони! Зачем стращаешь детишек? Не ссыте, войска! Наши генералы чё нибудь придумают. Вы сами, главное, не лажайте!

Рушан прикурил от угля.

— В учебке вашей стрелять-то научили? — Спросил он, выпуская дым из ноздрей.

— Разносторонне. — Ответил Валька. — С положений лёжа, с колена, в перебежках, коротких, длинных. Приёмы рукопашной, с автоматом и штыком. По этой программе долго долбили…

— Вот и славно. Придрочка есть. А остальное от удачи… Слушайте командиров, на рожон не лезьте. А только по приказу. Да, Володь?! — Панибратски обратился к сержанту Рушан. — Вот, сержант, царь и бог. Сейчас спокоен как удав, а в бою, заметьте, так вас может обложить трёхэтажным… Листья в радиусе десяти метров вянут. Да, Володь?!

— Отвали. Какие листья? Январь на дворе. — Сказал Мишин, раскуривая сигарету. — А то, что ору… Есть такое… Могу и пинка впендюрить в горячке. А как по другому? Обстрелянный боец кумекает чё почём, а не обстрелянный, что? Так ошалеет от взрывов и стрельбы, что сам бежит на растяжку… Или лобешник снайперу откроет. Как по другому?

Голос у сержанта был с хрипотцой, как у Высоцкого. То ли прокуренный, то ли подорвал в командных криках.

— Теперь вот вы, салажата… Без косячек вряд ли обойдётся. Учебка учебкой, но тут война. Тут убивают… Поэтому салабоны, слушать команды внимательно! Самим не высовыться! Бежать, лежать, стрелять и если придётся отступать — всё по команде! Капитан, что вас привёз, мужик тёртый. Наверняка, вам уже проехал по мозгам. Да?!

Вадим с Валькой синхронно кивнули.

— А вы сами давно здесь? — Спросил Зорин.

— Месяца ещё нет. — Ответил Рушан. — Недели три…где-то. Да тут день за месяц. В бою уцелел, выжил, так и жизнь по другому видится. Ценить её, что ли начинаешь. Мы майские. Весеннего призыва… Полгода ещё… Долго, бляха-муха. Всегда так: чем ближе, тем долго. Вам, салагам хорошо! Ваш дембель ещё хера не кажет. Чего особо переживать. А нам вот, домой охота. К друзьям, на водку…К бабам.

— Хорош мечтать, Рушанчик. Давай на боковую! — Распорядился Мишин. — Спать надо, пока чичи дают. Покажи молодым место!

Место для сна представляло собой огороженный участок в углу помещения большого зала. Устланные густо бушлаты, поваленные друг на друга, были ничем иным как солдатским ложем, в этом раздробленном здании. Стоял декабрь девяносто четвёртого. Снега в Грозном не было, но это не умаляло холод зимних ночей. Наверное, поэтому каждый сектор солдатского очага отапливался своим костерком. За ним следили, его поддерживали в течение ночи. Костровой, менялся вровень с часовым постом.

— Ну как тебе это? Впечатляет? — Негромко спросил Валёк Вадима, как только они расположились поверх импровизированных матрацев.

— Ясен перец, не курорт. — Выдавил полушёпотом Вадим, пристраивая тело помягче. — Это передовая, Вал. А не казарма с мягкой койкой. Привыкай к спартанскому режиму.

— Вот ведь, бля… А я не заметил. — Съязвил, было, Валька. Получилось громко, и на них «шикнули» соседние ряды.

— Ладно, спи. — Прошептал Вадим. — Завтра обглядимся, поговорим.

Укрепившийся было сон, был потревожен шумом вторжения свежее прибывших бойцов первого отделения. Шум галдящих солдат растворился где-то в коридорах и поутих. Похоже, их увели этажами выше. Здесь было впритык. Вадим перевернулся и окунулся в состояние забытья. Ему показалось, что лежал лишь пять минут, а на деле проспал порядком.

День начался с утренней переклички, проверки личного боекомплекта. Потом отделение разбили повзводно. Зорин с Бравиным угодили в четвёртый взвод, под начало старшего сержанта Мишина, с неунывающим Рушаном.

— Держись, салажня, поближе к «дедушкам»! Мы научим вас Родину любить! — Кричал тот, покровительственно мутузил Зорина и прикуривал одну сигарету за другой. С их прибытием, было доставлено пять или шесть коробок курева, с блоками болгарских сигарет «Родопи». Плюс, каждому солдату в довесок, к пайку выдавали по блоку. Ни Зорин, ни Бравин не курили, и Вадим даже хотел свой блок отдать земляку. Но тот не принял его подношения.

— Не куришь — это хорошо! — Заметил Рушан. — Но сигареты всегда держи при себе. Будет хреново, сам не заметишь, как закуришь.

Все три этажа здания бывшей гостиницы были туго набиты солдатским людом. Кучковались группами по семь-десять человек. Кто-то протискивался к кому-то сквозь тесноту многолюдья, перешагивая через сваленные вещмешки. Картина в целом напоминала вокзальный зал ожидания. Такой же разброд и смешанный гул от сотен голосов. Вадим с Валькой сунулись и вверх этажом и вниз. Везде было одинаково шумно и плотно. Чадили костры. Солдаты что-то обсуждали, смеялись, совсем как на призывном сборнике. Только здесь с автоматами и в форме. Казалось людей тысяча, хотя друзья знали, что чуть более трёхсот, вместе со старичками. В лоджии выходить запрещали. От окон сержанты тоже отгоняли. Снайперская пуля не знает выходных и праздников. Зорин предполагал, что по периметру здания несут часовое дежурство ребята из штурмовой дивизии. Те, что «постарее» их и пообстрелянней. Вечером их построили. Стратегическую разнарядку личному составу доводили поэтажно. На их втором этаже, два взвода, общей численностью в сто двадцать единиц, курировал капитан Звирчев. На других этажах вели другие офицеры.

— Завтра перед нами стоит боевая задача! — Гремел голос Звирчева. — Сломить сопротивление «духов» и взять приступом ещё один объект! Объект — бывший административный центр. То ли Горсовет, то ли ещё что… Не важно! Сейчас, это здание — огневая амбразура для нас, а для врага — крепость. Бой никогда не бывает лёгкий. А завтра, он будет особенно тяжёл, для молодых прибывших, ещё не обстрелянных бойцов. Сержантам взводов — морально проработать личный состав! Их боевой дух, ставлю под вашу ответственность. А сейчас, раз-зойтись!!! Сержантам подойти, для ознакомления плана…

Спустя час, их строил старший сержант Мишин. Только на того Володю, что сидел с ним у костра, он похож не был.

— Здание двухэтажное, длинное. Расположение — клюшкой. Разведка доложила, что чичей там сотни две, но это не факт. Может быть больше. Наша задача — прихватить клюшечную часть дома. Ну, там… Где он заворачивает. Боковуха здания с тыла — наша, четвёртого взвода. Третий взвод одновременно рубит этот же сектор, только с фронта. Все знают, что есть фронт, а что есть тыл? — Мишин смотрел на молодых.

В четвёртом взводе их было чуть меньше половины от всего состава.

— Теперь, что касается вашего морального подъёма…

Речь сержанта обрела ярко выраженный, ненормативный лексикон, и сводилась, в общем, к тому, что всех «блядей», «затормозивших» в бою, он лично «отымеет» во все сквозняки, если им повезёт остаться в живых.

— Бежим в пригиб на полусогнутых! Кричу лежать — лежим! Стреляем по команде! Всё остальное тоже по сигналу. Акимцев! Сэвэдэшку проверил?

— Нормалёк, Володь. — Неуставно ответил Акимцев, чуть качнув правой рукой, в которой держал «оптику» — снайперскую винтовку Драгунова (СВД)

— Идёшь чуть позади всех! Пока стреляем, выбираешь позицию. Удобную. Знаешь, да? Свою задачу? Пулемётчики — все твои!

— Не впервой замужем, знаю…

— Ладно, дальше что…

Мишин ещё долго объяснял, что и как, но Вадим дальше слушал всё больше рассеянно, уходя мыслями в завтрашний день. Он пытался представить себя там, в первом бою, но воображение, как он, ни старался, не выдавало чёткого рисунка.

Потом уже, когда легли спать, он думал, что вырубится сразу. Усталость давно давила на плечи. От непривычной среды обитания, что ли… Но тут сон, на отсутствие которого, он никогда не жаловался с начала службы, впервые не забирал его. Тоже самоё происходило с Валькой.

— Не спиться ни хрена. — Скрипел рядом Бравин. — Чё, Вадич, сон тоже не катит? Перед боем как перед смертью не надышишься.

— Не каркай. Если будешь думать об этом, накличешь беду обязательно. Настраивайся на хороший исход.

— А ты-то сам, разве не думаешь, Вадя? Если б не думал, давно бы спал.

— Думаю, конечно. — Согласился Вадим. — Только стараюсь не загоняться по смерти. Поживём ещё, Вал. С прыжками тоже мандраж был, но потом попривыкли. И здесь своюемся. Чё, мы не десантники, что ли…А, Вал?!

Они помолчали, в надежде окунуться в облако дрёмы. Однако, мысли настырно лезли в голову, разгоняя зародыши сна. Потом плюнули, видя, что не уснуть и возвратились к своей негромкой беседе.

Они разговаривали долго: о прошлом, о будущем, делились своими личными переживаниями и откровениями. Мечтали и спорили, переходили с шёпота на полутон и громче. Их одёргивали спящие. Они снова шептались, пока незаметно и непонятно как, не выяснилось, что в небольшом отрезке сна они всё-таки пребывали, так как зычный голос капитана: «Четвёртый взвод. Подъём!» заставил разлепить веки.

Вадим, несколько минут соображал, что он делает в этой полустройке, где повсюду горели костры. Через мгновение вспомнил. В голых оконных проёмах не было и намёка на рассвет. «Разве ночью выступаем?» — Подумал Зорин. Словно отвечая его мыслям, капитан Звирчев отчеканил:

— Через час светает. Личному составу — умыться, влёгкую позавтракать, проверить оружие, боекомплект и…Строиться. Сержантам — доложить о готовности!

После, вглядываясь в хмурые лица бойцов, Звирчев скажет:

— По данным, посты чеченцев плотные, в десяти метров друг от друга. Угол поворота здания — уязвимое место. Там пост закрыт для обзора соседствующих, поэтому некоторым образом разобщён. Оторван от других. Наш первый удар — по ним. Это сигнал для остальных взводов, что пойдут с фронта и флангов. Каждый из взводов самостоятельно стягивается к дому на допустимую дистанцию, к месту выжидания. Далее — сигнал из ракетницы и тут же гранатчики 4-го взвода «мухами» делают боковину дома. Желательно, поприцельней, в часовой развод и пару гранат по первым окошкам. Мишин?!

— Я, товарищ капитан!

— Кто у тебя с «мухами»?

— Дорофьев, Сильченко, Магдеев.

— К месту «А» вас проведёт Грачевский. Там ждёте сигнала. Остальноё знаешь, обсуждали. Вопросы?

— Никак не имею, товарищ капитан!

— Молодняк воодушевил на дела ратные?

— Так точно!

— Ну, всё! С богом!

Небо стало фиолетовым, предвещая скорый рассвет. До места добрались неожиданно быстро. Вывернув с ближайшего перекрёстка, бойцы по команде, крайне пригнувшись, засеменили вдоль ограды, некогда ограждающей ясельный дом.

— Стоп! — Грачевский, впереди идущий, поднял как упреждение руку и присел на корточки. Это был угол ограждения, за ним открывался вид на «объект». Мишин гуськом подобрался к Грачевскому. Тот, что-то тыкая пальцами, пояснял и указывал в сторону цели. Сержант покивал головой, а потом произнёс:

— Сильченко, Магдеев, Дорофьев! Ко мне!

Трое из старослужащих, с гранатометами, так же гуськом подтянулись к сержанту.

— Сразу как с ракетницы х…ут, стреляйте по точкам! Магдеев, встань поближе. Видишь? Вон, твоя цель! Двое обезьян: один военный дрыхнет, другой курит. Делаешь этих. Сильченко, Дорофьев, сразу за Магдеевым по окошкам — одновременно…

Гранатометчики осторожно, в полглаза высунувшись за ограду, оглядели мишени.

— Все остальные. — Ниже чем в полголоса продолжил Мишин. — Сразу как отстреляются гранатометы, по моей команде, вперед! Бежим не как бараны, друг за другом, а рассредоточившись, словно рассыпавшийся горох, и на полусогнутых, чуть пригибаясь. Стрелять во все источники огня. В дороге использовать любой холм, дерево, стену, как укрытие. Думаю, что в «учебке» вас учили всё таки делу, а не яйца в штанах катать. И главное, салабоны! Слушать мои команды! Кричу — лежать, значит лежать. Кричу — за мной, значит за мной. Акимцев?!

— Здесь я.

— Помнишь, да? Всё, пацаны, ждём!

Ждать — всегда утомительно и мандражно. Хуже нет этого явления. Зорина колотило мелкой дрожью и всему виной было это ожидание. Он по опыту знал, что это пройдёт, как только завяжется бой. Так бывало в детстве, когда идёшь «мах на мах» с дворовым пацаном. Идёшь, а тебя внутри колбасит от одной мысли. Но как пошёл махать, да получать, вмиг все страхи уходят. Остаётся злость и азарт уличной драки.

Наконец звук выстрелившей ракетницы оборвался в светлеющем небе и окончательно разрядил натянутые нервы.

— Давай! — Голос Мишина подстегнул Магдеева.

Выскочив с заряженной на плече «мухой», то с низкой стойки разрядил гранатомет. Свиснув, гранато-снаряд ушёл в цель. Магдеев отбросил, ставший бесполезным тубус, и отбежал, уступая место товарищам. Те закрепили результаты, выстрелами по нижним проёмам окон. Длился их тир считанные секунды. Но секунды казались вечными.

— Взво-од! За мно-ой, в а-атаку! Бе-го-ом!!! — Заорал Мишин, срываясь в аллюр. Красноречиво лязгнул затвор его калаша.

Повинуясь некой ведомой силе, Зорин, передёрнув затворную раму акээма, сорвался вслед. Похоже, он что-то кричал. Кричали многие. Сплюснутые нервы искали выхода в выплеске эмоций. Возможно, крик помогал аккумулировать страх перед встречным огнём. Вадим бежал заучено, в присогнутых ногах, забирая вправо к полуповаленным деревьям. Короткие очереди отпускал по крошечным фигуркам, снующим в первом и втором этажах дома. Пока не было внутри понимания людей-врагов. Только условности. Как в учебке. В лагере противника что-то поменялось. Шок от внезапного нападения прошёл, и среднее окошко верхнего этажа огрызнулась вспышками пулемётного огня.

— Ле-жа-ать!!! — Пронеслось в воздухе.

Зорин пластом повалился к поваленной берёзе, норовя вместить свои контуры под этот сомнительный щит. Вскрикнул, бежавший в трёх метрах от него, боец, не успевший выполнить команду. Вереница свинца вспахала землю перед носом Зорина, а самая злая пуля выбила изрядный кусок коры из ствола берёзы, за которой пригибалась голова Вадима.

Только сейчас, его по настоящему проняло. Сознание того, что всё происходит по настоящему и смерть будет тоже настоящей, возвратило в его ум страх. Упирающаяся в живот фляжка, мешала ему вжаться сильнее, и казалось, он — прекрасная мишень для пулеметчика.

— Акимце-ев! Работай!

Вадим не услышал выстрела снайпера, только пулемёт внезапно заглох, словно поперхнулся, и голос сержанта ворвался в уши.

— За мно-ой! Бег-о-ом!!!

Вадим оторвал непослушное тело от лежбища и помчался за Мишиным, пытаясь во всем копировать маневры тёртого вояки. Угол дома опасно приближался. Три серые фигуры отделились от здания, две распались по кустам. Один с колена целил гранатометом

Зорину показалось, что он видит пофрагментно, как отделяется в его сторону взрывоопасная начинка. Автомат задрожал, выплёвывая остатки рожка, а инстинкт самосохранения согнул корпус в кувырок. Получилось неплохо. Лучше чем получалось в учебном центре. Взрыв гранаты оглушил. Жахнуло там, где он только что стоял, до того как упал в кувырке. Сметоносные осколки прошли над головой. Жаром опалило кожу. Запаздало отозвался в душе страшок. И даже уже не страшок, а скорее понимание. Спасся. А мог и погибнуть. Память, шелестящей страницей вскрыла эпизод, один из многих его доармейской жизни. Эпизод, доселе забытый, как не значащий, а тут вдруг ставший актуальным.

Вадим и Толик. Толик — его одноклассник и приятель. Обоим чуть больше шестнадцати. У Толика тогда не ладилось с девчонкой, к которой он неровно дышал. Вадька предлагал ему отвлечься спортом, но тот бредил своими мыслями и потащил его к ведуну. Так звали за глаза старичка, жившего в их микрорайоне. Он занимался нетрадиционным целительством на дому и снискал славу определённого толка. Снятие порчи, сглаза, заговор пупочной грыжи у младенцев — всё это входило в прейскурант его услуг. За небольшие подношения, ведун гадал для тех, кто желал подглядеть своё грядущее. Вот и тогда, Толик приволок его, за компанию, к этому волшебнику. Пока ведун с Толиком, расставляли акценты в его непростых отношениях с девушкой, Вадька безучастно сидел на кухне. Ждал окончания аудиенции. Потом, когда собрались, было уходить, Вадька вдруг поинтересовался:

— А вы, можете, по руке гадать?

Спросил, как бы так… Раз уж притащился на этот цирк. Седобородый старец глазами улыбнулся.

— По руке, сынок, не гадают. По руке читают. Давай, сюда, ладоньку!

Ведун приблизился. Вадим тогда не нашёл силы отказаться. Не верил он в эту хрень. Но что-то влекло его к таинственному, неизведанному. Юношеское любопытство, наверное.

— Я тебя подожду в подъезде! — Толик юркнул за дверь.

Ведун, долго, с минуту где-то рассматривал Вадькины ладони. Потом взглянул на него пронзительно, совсем иным глазом, нежели до этого. Был в этом взгляде интерес, граничащий с любопытством.

— Интересный ты юноша. Интересный… — Загадочно протянул он.

«А глаза у него не старые» — Не к месту подумалось Вадиму. Вслух спросил:

— Что, линии плохо читаются?

Ведун отошёл, и даже было отвернулся. Вадька ждал, но тот молчал. Забыл о нём, что ли? Вадим уж прицелился на выход, но тут ведун развернулся:

— Жить ты будешь долго. Хоть и есть там у тебя отрезочек пути, когда со смертью будешь щека в щёку идти. Рядом она будет, смерть то… Но тебя не коснется. Ангел-хранитель у тебя хороший. Не от бога… А по судьбе. И ещё…

Тут старик, с каким-то значением взглянул юноше в глаза.

— Знать будешь много! Очень много!

— Чего знать? — Попытался Вадим внести ясность в этот туман.

Но тот махнул рукой.

— Придёт час, узнаешь. Иди… — Голос его звучал устало.

Вадька полез было в карман за оплатой, но старик сказал твёрже:

— Иди! Не надо ничего! Догоняй товарища…

Чего наговорил тогда местный чародей, Зорин всего не удержал в памяти. Подзабыл. Только последние его слова были запоминающиеся. Вадька долго их крутил в голове. Чего он должен много знать? Когда он всё это узнает? Может, учиться, куда надумает поступать? А потом надоело мусолить в мозгах… Событие это растворилось в потоке повседневных забот.

И только сейчас, лёжа на пожухлой траве, вдыхая запах дыма от свежевзрытой воронки, в голове Зорина лампочкой зажглись слова. Слова из первой фразы: СМЕРТЬ БУДЕТ РЯДОМ!

Чьи-то колени опустились слева от его головы. Кто-то под ухо затрещал автоматной очередью.

— Вадич! Ты как, живой? — Валькин голос ворвался в сознание, возвращая Зорина к настоящему.

— Чего орёшь, как в зад ужаленный! — Вадим перевернулся на спину, отстёгивая пустой магазин. — Даже не царапнуло! Вот только… Перезаряжусь…

— Давай живей! — Орал Валька, отстреливаясь. — Ща, мой рожок сдохнет! Загасят нас здесь! На самом виду…

Вадим вставил новый магазин, дёрнул затвором, осмотрелся.

— Вальча! Вон, там плита, видишь враскоряк… Давай туда! Я прикрою!

Бравин побежал туда, низко пригибаясь, на ходу отстёгивая отработанный рожок. Вадим шёл параллельно ему, поливая огнём огнедышащие глазницы окон. Многие из них затухали, в других местах возникали. Сами стреляющие в них чичи, за дальностью расстояния, были едва различимы. Снующие крохотные фигурки без лиц и глаз, возникающие из стен и плюющиеся свинцом. Гибельным свинцом. Вадим кожей ощущал, тяжесть и убойность этих свистящих над головой пуль. Периферийным зрением отмечал, что многие ребята натыкаются на эти жала, прерывая свой бег навсегда. Ему же везло. Пока… Быть может, были слова, в которые хотелось верить. СМЕРТЬ БУДЕТ РЯДОМ, НО ТЕБЯ НЕ КОСНЁТСЯ. А быть может, он всё делал как надо. Как учили. Продвигался, каждые три метра, отсуживая позицию короткими очередями. Бетонной плите, взявшей на дыбы, когда-то от взрывной силы, бойцы обрадовались как привалу. Распластались за ней на выдохе. Щит был более чем надёжный. Пока падали в укрытие, барабанная свинцовая дробь, гулко прошлась с наружной стороны плиты, испытывая её на прочность.

Огонь чеченцев изменил характер, стал более плотным и злым.

«Пулемётчик, сука!» — Понял Вадим, скривившись, падая в укрытие, он больно ударился коленкой о какой-то выступ, камень или кирпич.

— Ле-жа-ть!!! — Истошно заорали справа и очень близко.

Мишин расположился неподалёку, в метрах пяти от них, прячась за широким тополиным стволом.

— Аки-им-цев!! Вали гандона!! — Во все лёгкие проорал сержант.

Тут же кору тополя, выщербило наискосок тремя пулями.

Мишин встретился взглядом с Зориным.

— Что, салажня! Трусики ещё, не пора менять?! — Он криво усмехнулся и, вытянув руки с автоматом, не высовываясь, выпустил очередь в предположительный сектор. Едва убрал руки, как к трём оскоминам на дереве, с булькающим звуком, добавились ещё несколько, свежих рытивин.

— А-а, блядина! Гнобит по чёрному. Падла… — Сержант снова сорвался на крик. — Аки-им-цев!! Ебия мать… Ра-бо-тай!

— Товарищ сержант, разрешите доложить! — Подал голос Бравин. — Акимцева с гранатомета подорвали. Вот, буквально минуту назад… На моих глазах.

— Ах, ты, грёбаный случай! — Мишин смачно, в пять русских этажей, выразил своё негодование, одновременно прищёлкивая новый рожок.

— Товарищ сержант! — Обратился Зорин. — Разрешите мне попытаться… Снять его. Я в «учебке» десяточку кучно ложил. Вот, Бравин не даст соврать.

— С калаша нереально. — Отозвался Мишин. — Далековато… А сэвэдэшка Акимцевская хрен знает где. Да и взрывом, небось, искорёжило.

— Мне бы, метра на четыре поближе, товарищ сержант… Во-он, до того дерева. — Махнул рукой Вадим. — Оттуда бы я смог.

— Ладно, Зорин. Давай попробуй… Ты, второй! Как тебя?! — Обратился к Валентину сержант. — Бравин?! Щас на три-четыре — палим одновременно по этому уроду, до тех пор, пока рожок не сядет. А ты, Зорин, пока стреляем, добеги. Давай, брат… Аккуратно.

По счёту «три-четыре», Мишин с Бравиным влупили огнём по окну амбразуре, заставляя пулемётчика на секунды заткнуться. Зорин рывком, втопил до следующей позиции, покрывая эти четыре метра за четверть мгновения. Так ему показалось. Хотя и болело ушибленное колено. Выглянул затем, аккуратно высматривая пулемётное гнездо. Тот, пошёл поливать по новой, высекая дюйм на дюйме. Атака взвода захлебнулась. Зорина «дух» не видел. Он косил намного дальше, и не смотрел, что у него левее под носом. Вадим сдвинул переводчик автомата на режим одиночного. Потом с колена прицелился в палящее окно. За вспышками огня проглядывалась булавочная голова. Зорин поймал её в прорезях мушки, но момент не выдавался. Булавочная голова, в отличие от учебной неподвижной мишени, постоянно двигалась, смещалась, уходила. С «оптикой» не было бы проблемы, но калаш требовал ювелирной правилки, и Вадим не торопился. Наконец, на секунды окаменев, перестал дышать. Он не догонял дулом ускользающий контур головы, он, замерев, ждал, пока контур не совместится должным образом сам. В прорезях под пеньком прицельной мушки.

— Зори-ин!! Делай!!! — ударил в спину крик Мишина.

«Ща-а», — мысленно ответил ему Вадим, держа фокус на контроле. Контур головы вошёл куда нужно. Капкан захлопнулся, палец вдавил спуск, а плечо получило ожидаемую отдачу. Вадим выдохнул. Ему показалось, что он дал промах. Но поперхнувшийся пулемётчик отрезюмировал выстрел на отлично. Амбразура заглохла.

— В ата-ку — у! За мно-ой! — заорали сзади. И тут же пошёл треск очередей и топот ног. Вадим нёсся в хвост Мишину и видел, как тот, выровнявшись с домом, раскидал запас гранат по окнам. Оттуда ухнуло и тотчас, сержант в зазывном крике забежал в здание. Вадим рванул следом. Сзади подпирали остальные. Он чуть было не упал, споткнувшись о чей-то труп, однако удержался, пролетел дальше, прихрамывая, стал подниматься по лестнице. Верхний этаж ещё огрызался и Мишин, лежа на верхних ступенях, матерился, трогая прострелянное плечо.

— Зорька! — кривясь от боли, обратился он подоспевшему Вадиму. — Не высовывая башки, залепи гранатой, во-он, в тот угол! Да живее, а то залепят нам!

— Товарищ сержант, вы ранены… — начал, было, Зорин, но тут, же осёкся, наткнувшись на бешеный взгляд Мишина.

— Исполняй, сука, приказ!!!

Такой лютой злобы в голосе сержанта, Вадим ещё не слышал. Подхлестнутый, как от удара, он рванул с подсумки Ф-1, ощущая как подсумочный шнур, при рывке, вытягивает предохранительную чеку, и заученно бросил в указанный угол. Пригнул голову скорее по привычке, нужды в этом не было, они в закрытой зоне. Взрыв осколочной Ф-1 смешался с криками раненных «духов».

— Вперё-ёд! — сорвался с места Мишин, врываясь сквозь дым и гарь, в стан врага. Автомат его стрелял во всё живоё и опасное, и автомат Зорина забился в руках, в унисон оружию сержанта. Вадим сейчас, видел врага близко, на расстоянии четырёх-пяти метров и заметен, ощутимо заметен был ужас обречённости на лицах оборонявшихся. Он впервые видел, словно в замедленной съёмке, как тела бородатых мужчин, подраненных его гранатой и тех, что не успели скрыться, дырявятся под нажимом его курка и всклоченные дыры их пуховиков окрашиваются красным. Испытывал ли Зорин тогда, что-нибудь в душе? Наверное, нет. Он стрелял первым и торопился убить, чтоб не убили его. Итак, делали все, кто пытался выжить. Война не признаёт компромиссов и в этом он убедится ещё не раз.

Автомат перестал вздрагивать, а холостой спуск крючка пояснил причину. Вадим пристегнул седьмой рожок.

— Здесь всё! — констатировал Мишин, осматривая убитых, на наличие признака жизни. — Исланбеков!

— Я! — вынырнул Рушан.

— Бери пятерых бойцов! По коридору… Две крайние комнаты — твои! Зачищай!

— Есть!

— Дорофьев, Сильченко! Каждому по пятёрке и зачищаете следующие помещения! Глядите, чтоб молодняк по своим не пальнул в запаре… Со мной, следующие…

Сержант назвал Зорина, Бравина и ещё троих.

— Всё, бойцы! Отдышались?! Вперёд! И повнимательней! Здесь каждый угол стреляет.

Вадиму очень хотелось пить, но сержант торопил, и близкая фляжка на поясе, стала заветной мечтой. Валёк тоже облизывал губы, но также, как и Зорин не стал разменивать время на глоток воды. Все были на пределе собраны и взвинчены ситуацией. Дом гудел, ревел, стрелял и рвался. На отголоски далёкой стрельбы наложились резкие звуки выстрелов в первых двух боевых пятёрок.

Мишин повёл их в правый блок здания.

ГЛАВА 4

— И всё время этому плечу достаётся! Пусть бы хоть раз в левое…Так нет! Всё цепляет по правому! Рушан, помнишь, бой на школьных задворках? Царапнуло пониже… И тогда, и сейчас, кость не задело, хотя пробурило в сквозную…

Они сидели у костерка, в составе мишинской пятёрки. Сидели разгорячённые после боя, и каждый по своему снимал скопившийся стресс. Кто-то курил и молчал, кто-то просто молчал в попытке морально «разжаться» после пережитого. А кто-то видел выход в выплеске эмоций через разговор. Мишин уже не был сержантом. Он словно переключал тумблер. Щёлк. Сержант-командир, деспотичный военноначальник. Щёлк. И снова свой в доску, пацан. Как он ухитрялся так меняться? Вадиму было забавно это наблюдать. Сейчас Мишин смеялся и шутил над своим несчастным плечом, а Рушан тут как тут, перетягивал бинтом его сквозное ранение.

— Чё насупился, Зорька? — задорно обратился сержант к Вадиму. — Не молчи! Снимай напряг через язык! Так легче, чем в себе держать. Болтай… Или, на-а-а! Потяни…

Мишин поднёс к губам Зорина тлеющую сигарету. Вадим втянул и с непривычки зашёлся кашлем.

— Чё, совсем не курил? И даже не баловался?

Вадим мотнул головой, всё ещё кашляя.

— Вот ведь, Рушанчик! Есть ещё люди, в ваших сибирских селеньях… Не порченные водкой и табаком, — иронично заметил Мишин.

— А то! — Подначил игру Рушан. — Зёмка, небось, ещё, и с бабой пупком не тёрся. А?! Зёма?! Да, ладно, не бычься! Нормальная пацанская тема… А ты, Бравин? Кого нибудь на «гражданке» потягивал?

— Встречался с девушкой. — Серьёзно ответил Валька.

— Встреча-ался с девушкой! — Деланным голосом передразнил Рушан. — Удивляюсь я вам, молодёжь. Пришли на войну, а бабу ни разу не пробовали. А не дай, бог, убьют? Что вспоминать будете? На том свете?

— Как что?! — Ухватился Мишин. — Как с девушкой встречался!

Оба заржали как кони, разряжая обстановку, и Вадим сам поймал себя на том, что невольно ухмыляется. Скосил глазом на друга. Валька, не зажался в отличие от него. Улыбался во все тридцать два зуба.

— Без обид, пацаны. — Отсмеявшись, сказал Мишин. — Вы, вообще, молодцы, должен сказать. Не обделались. На ручник не встали… По первяне, да сперепугу. А Зорька, тот и вовсе всех выручил. Красиво пулемёт слил. Молоток! Держи пять! — Он крепко пожал руку Вадиму.

— Зёма! Краса-авец! — Тыкнул кулаком Рушан.

— А то, что орал на тебя в бою. — Продолжал Мишин. — Иначе нельзя. Будешь сержантом — поймёшь. На войне оно так. Любое промедление может стоить жизни.

— Да я, ничё. — Смущённо потупился Зорин.

Пошёл уже второй час, как отгремел бой. Первый в их жизни бой. Боевое крещение… И в этой размытой ситуации между жизнью и гибелью, на пике смешанного страха и осмысленной решимости… Они сдали сей экзамен, пусть не на отлично, но и не на позорный «неуд». Не было того ступора в минуты боя, который частенько овладевает необстрелянным новобранцем. Это когда страх перед неминучей смертью, на фоне свиста пуль и разрывов гранат, отнимает остатки воли, парализует двигательные рефлексы. Такой солдат непременно гибнет, и как рассказывал Мишин, помочь ему только может увесистый пинок в район копчика, или «доброе слово». Непечатное, но что самое удивительное, вставляющее мозги в нужные рельсы.

По своему четвёртому взводу, из живой силы они потеряли восемь человек. Раненных вышло девятнадцать. Из них с лёгкими ранениями — семеро, включая Мишина с его плечом. Остальным повезло меньше. Кто с осколком в животе, кто словил пулю, чуть ли не под сердце, но остался жив, а кто просто потерял много крови. Это часть раненых считалась тяжёлой и требовала срочной госпитализации. Вызов санитарной машины был сделан, но вопрос о том, как скоро она прибудет, считался некорректным. На войне скорая помощь не являлась скорой, и бойцы зачастую погибали, не дождавшись эвакуации из мест боевых действий. Ведь кроме них, на территории Грозного, был мобилен ряд таких же дивизий, где также требовался вывоз раненых солдат. А не дай бог, машину подорвут или обстреляют? Любой форс-мажорный вариант в военных условиях был вероятен на сто процентов, вероятность благополучного исхода считалась мизерной. И приравнивалась больше к удаче или везенью. По общему составу дивизии, если не брать по всем трём отделениям, из их полку выбыло с триста шестидесяти бойцов шестьдесят семь — в чистую, и быть может, порядка сорока единиц, имели возможность продолжать боевые действия, невзирая на ранения. Чичи потеряли гораздо больше. Сто семьдесят. Около семи десятка в спешном порядке отступили, бросая огневой рубеж. Раненых… А раненых чеченских повстанцев победители добивали. Добивали сразу же, при «зачистке» помещений, порой открыто и в упор. Война — это не слова по телевизору. Это бездушная математика жизней. Жизней победителей и побеждённых. Ум юных бойцов ещё сопротивлялся оправданной жестокости, и, конечно же, не обошлось без конфликта. Это произошло сразу же, как только закончили зачищать правый блок здания. В одном вытянутом помещении, уже «зачищенном» от сопротивления, скучковалась группа бойцов. Они стояли не так, как при перекурах и пересудах. Они сплотились вокруг чего-то, наблюдая перед собой какое-то зрелище. Вадим с Валькой протолкнулись туда, перешагивая через поваленные тела убитых.

Зрелище это определённо завораживало. На кусках осыпанной штукатурки и битых кирпичей, полулежал, опираясь на локти, тяжелораненый чеченец. Всё под ним было в крови, и кровь ещё продолжала хлестать из разорванных артерий. Правая нога его была оторвана, но не полностью, и держалась к нему никчемной культей на жилах и лоскутах кожи. Кровь толчками выходила оттуда. Глаза врага кричали болью, но ещё больше в них было ненависти. Обжигающей, лютой и беспомощной. С уст его слетали ругательства. Не русские. Но доходило до всех. А ещё он пытался ползком, причиняя себе боль, дотянуться до оружия, до валявшегося вблизи автомата. Все стояли, молча глядели, а когда он к автомату стал близок, один из бойцов, носком ноги отшвырнул оружие дальше. Крик гремучей злобы измождённым криком сорвался с языка чеченца.

— Собак-ки! Дети собак! Шакалы! Я вашу кровь пить буду… — Тут он снова перешёл на своё гортанное наречие, обессилено упёршись в локти.

Кто-то жёстко расталкивал сплочённую группу солдат, и Вадим чуть не потерял равновесие от толчка с боку.

— Что тут у вас?

Растолкавший их воин был из «старых». Ему хватило взгляда, чтобы понять. А через секунду, он прошил очередью чеченца.

— Херли вылупились, черти! — Выругался он. — Тут чё бесплатный аттракцион, что ли? Была команда выравнивать недобитков! Хули, непонятно?!

— В безоружного, жестоко… Вот так. В упор. — Кто-то сказал из бойцов.

— Че-го-о?!!! — Взбеленился «дед». — Жестоко?! Кто тут пёрнул?! Ты?! Или ты?!

Не найдя виновника фразы, он со злостью залепил в морду первому попавшемуся из солдат.

— Вы куда пришли, детки?! На войну или в кружок бальных танцев?! Вы ещё бляди, не видели жестокость! Они бы, окажись вы так… — «Дед» кивнул на затихшего «духа». — С вас ещё живых и тёплых отрезали бы головы, но ещё бы раньше, вырезали член и яйца. Гирляндой бы растянули ваши кишки. И это они любят делать на глазах у остальных пленных. Понятно?! Вот это, есть жестокость… А то, что я сделал, называется милосердие. Мило-сер-дие!!! Ясно вам, бляди!

«Старик» разошёлся не на шутку.

— И чтоб я, больше такого говна не слышал от вас!!! Вы ещё мамкиными пирожками какаете. Неженки. А я тут, давно с подпаленной кожей. И повидал не слабо…

— Чего тут, Колян, бушуешь? — Спросил подошедший Мишин.

— Да вон… Неженки. Стрелять в раненых — это жестоко… Понасылают, блядь, сюда белоручек!

— Ладно, Колян, разберёмся. — Сухо оборонил Мишин.

Потом позже, построив поредевший четвёртый взвод, он скажет, скажет спокойно, но веско:

— Приказ — добивать раненых врагов, касается всех! О жестокости я вам лекции читать не буду. Вы молодые солдаты, и не знаете, что эти выродки делают с нашими пленными. Не дай вам бог, это увидеть. Не дай, вам бог! Поэтому закончим с этой темой, и впредь, чтоб без… Залётов!

Потом был анализ и подсчёт убитых да раненых. Всех тяжёлых определили в одно просторное помещение, отличающееся от других относительной чистотой и теплом. Посильная помощь была им оказана немедленно, но те, что требовали хирургического вмешательства, оказались в подвиснутом состоянии между жизнью и смертью, между ожиданием на помощь и временем, отведённом организму на поддержание жизненных сил. Санитарный автобус был вызван. Остальное всё решало провидение и рок. Неприятным оказалось занятие — уборка комнатных помещений, отвоеванного здания от трупов. Приказано было эвакуировать тела наших погибших бойцов в подвал. Все убитые принадлежали к категории «груз-200» и отдельно уходили спецрейсом в мирную жизнь, к дому каждому из убитых, дабы дать возможность их несчастным матерям проводить их в последний путь. Трупы же врагов просто сбрасывали из окон на улицы. Здесь было не до церемоний. Рубеж был взят с потом и кровью, трудно, но взятый каждый выстраданный дом приравнивался к маленькой победе. Значит, месту и времени дислокации на этом рубеже подразумевалось быть постоянным. А вот гниение вражеских останков не вписывалось в общую эстетику отвоёванной точки.

По сообщениям связи, остальные действующие бригады и дивизии успешно теснили чеченских боевиков с территории Грозного. Однако, давно не было подпора техникой. На город приходилось два-три танка, последние рейды самолётов, были бог весь когда. И постоянно… Постоянно требовался новый приток боевой силы. Текущий момент был особенно болезненный. Из бывалых солдат по всем рубежам оставались единицы. Опыт едва обстрелявшихся, был равен двум часам. Поредевшая армия уже не могла продвигать победу. Сверху конечно пообещали пополнить ресурсы оружием и людьми. Оставалось ждать, надеяться и держать закреплённые точки. Терпение и воля — ключевые составляющие боевых командиров. От правильных решений зависит судьба доверенных солдат. Но бывает, рок тяжелее на весах просчитанности и продуманности. Так вышло и сейчас. Из офицерского состава по дивизии оставалось двое: капитан Звирчев да старлей Кволок. Погиб майор Сухарев при штурме. Тяжелораненый капитан Абдюшев, скончался спустя час от потери крови. Офицерами было принято решение: разделиться. Разделиться, чтобы часть бойцов отошла к гостинице, дабы держать рубикон там. Оставшаяся половина должна укрепиться здесь и ждать прибытия пополнения, а с ним и новых приказаний.

Звирчев с сотней бойцов отходил на старый гостиничный рубеж. Число его подразделения попали Вадим Зорин, Бравин, старший сержант Мишин, Дорофьев, Меценко, Грачевский и другие. А вот Исланбеков Рушан по воле командиров остался со второй половиной бойцов. Старых, «прожженных войной» оставалось мало, молодых поболее. И здесь и там, кому-то надо было учить «молодёжь». Вот так и вышло, что разделились фронтовые друзья Володя Мишин и Рушан Исламбеков.

— Давай, брат, держи нашу школу! — Крепко обнял Исланбекова Мишин, прощаясь. — Бог даст, ещё посидим, покалякаем. Ты ж меня бешбармаком обещал угостить, с сестрой познакомить. Не забыл?! Так что, не вздумай умирать!

— Ты, Вован, давай сам не кашляй! — Смеялся Рушан. — Стреляй метко! А вот умирай, совсем-совсем редко! А то обижусь. Ладно, давай не грусти!

Он толкнул в плечо Зорина.

— Зёма! Не унывай сибиряк! Держи хвост автоматом! Увидимся…

Здание гостиницы оказалось прохладнее, чем в отвоёванном административном блоке. Или же просто поостыли после боя. Хотя по большому счёту, грех было жаловаться. Настоящей зимы, к которой привык Зорин, здесь в Грозном не было. Днём температура воздуха держалась у нуля и даже чуть выше. Ночью, ненамного спускалась под минус. Частенько накрапывал дождь.

— Ну и ну! — Бурчал Валька, сроднившийся с солдатскими кострами. — По календарю середина января, а снегами и не пахнет. Свинячий дождь и со всех щелей ветер. Самые условия — простывать, да соплями брызгать… Осень!

— Радуйся, что не мороз под тридцать. — Отвечал Вадим. — А то бы и бушлаты не спасли, и от костра бы не отходил. Даже по нужде…

Время как бы остановилось и растеклось вязким эфиром. День сменял ночь, и вторые сутки ничего не происходило. Со вторым подразделением держали связь, но и там вроде бы всё шло спокойно. Потом перестали их донимать. Раз Вадим в паре с Бравиным, попали в дозор. Поначалу дергались на каждый стук да звук, но потом втянулись в службу и отличали главное от общего.

Спокойствие на войне обманчиво и коварно. За ним жди плохого. И плохое, конечно, не преминуло себя ждать. Вместе с ним, пошёл обратный отсчёт. Тот отсчёт, что стал всем прежним победам — вспять. Тревога явилась в лице донесения. Со связи, к Звирчеву подбежал боец.

— Товарищ капитан! Плохие новости! Разведка Грачевского на проводе. Только что передал… С юго-запада в городе пошло большое движение… Чичи… Много. До хрена! И не только они. По ходу братская помощь. Негры, арабы, вся наёмная сволота. И оружие им с вертушек побросали. Товарищ капитан! Это задница, без вариантов!

— Отставить, рядовой! Приказываю, докладывать по существу и без паникёрских настроений! Что, Грачевский?! Визуально, сколько врага? Приблизительно? Две сотни, три, четыре?

— Кричит, что больше. Пока вертушки весели, и шла передача оружия, там по оцеплению только, больше тысячи. Хреново! Извиняюсь…

— Вот что! — Если капитан и был обеспокоен, на лице его, вряд ли что можно было прочесть. — Свяжись там с нашими. Узнай, как там у них… Мишин!

— Я!

— Вот что, сержант! Готовность по варианту «А»! Рассредоточь всех бойцов в оконных проёмах! Внизу на подступах в анфронт и с тыла — пулемётчиков! С гранатометами наверх! Рассредоточить состав по всей гостинице! Ещё пару пулемётов, здесь и выше. Слабые места — снайперов! Ещё…

— Товарищ капитан! — Перебил Мишин. — Нету… Снайперов!

— Что?

— Акимцева при взятии той «клюшки» завалили. «Оптика» осталась. В рабочем состоянии…

— Плохо.

— Разрешите доложить! Товарищ капитан! У нас боец есть. Из молодых да ранних. Рядовой Зорин… Он в бою из калаша пулемёт сделал. С приличного расстояния. Может, его поставим на «оптику»?

Не прошло и минуты, как Вадим стоял перед Звирчевым

— С винтовкой Драгунова знаком? — Спросил тот.

— Так точно!

— Твоя задача — вовремя, до выстрела неприятеля, снимать гранатомёты. Глушить пулемёты! А повезёт, определишь головных командиров, цены тебе не будет, если кого спишешь. Справишься?

— Попробую.

— Пробовать бабу будешь на «гражданке», если повезёт вернуться! А здесь, рядовой, надо постараться. И выложиться! Понял?!

— Так точно! Задачу понял!

— Вот это правильный ответ. Мишин! Обозначь место бойцу! СВД и боекомплект к нему!

Командир подошёл к связисту.

— Тополь, Тополь! Я Ясень! Ответь! Тополь… — Монотонно бубнил тот.

— Молчат? — Спросил Звирчев, и словно ему в ответ в рации шелестяще прозвучало:

— Ясень! Я Тополь, сообщаю! У нас гости. Много! Уже чаёвничаем! А-а-а, сук-ка! — В эфире трещали автоматные очереди, ухали гранаты. — Ясень, мы держимся, но скоро ляжем! Где техника?!!! Твою маму…

Связь оборвалась.

Тем временем Мишин инструктировал Вадима.

— Третий этаж. Торцевая часть. Коридорный блок. Такая маленькая комнатёнка… И проём окошечный там маленький. По ходу там раньше сортир был. Ну, короче найдешь, как поднимешься! Вот. Теперь что… Там участок слепой. Со стороны наступающих вообще неприметен. Для снайпера места лучше не бывает. Давай, Зорька, работай! Не посрами Сибирь! И смотри, если засекут, меняй позицию! Спустись этажом вниз. Там точно также, в архитектурном смысле…

Зорин кивнул, ухватив за цевьё СВД, взглянул на Вальку. Бравин держал угол, и был на окне, уже наизготовку. Остальные рассредоточились, по проёмам и в их напряженных лицах читалось ожидание. Вадим, сжав кулак, пожелал Валентину «всего». Тот, улыбнувшись, ответил той же жестикуляцией. «Всё! Пошёл!» — мысленно отмахнулся Вадим. И тут же тишина разорвалась автоматной трелью. Внизу глухо бахнуло, раз за разом. Дрожью отозвались стены.

— Чичи!!! — Крик слился с канонадой своих и чужих выстрелов. Опять разорвалась граната. Щедро посыпалась штукатурка, а первые влетевшие пули, утверждающе впились в стену, взбивая из кирпичей пыль.

— Зорин!!! Бегом на позицию! — Заорал Мишин и, переключаясь на врага, пустив очередину, заорал вновь. — Не подпускать блядей! Прижимать к земле! Поприцельней, войска, поприцельней! Пока кто-то в перезарядке, другой гнобит не переставая!

Последние слова Зорин слышал на бегу, в спешке взлетая по лестнице. Третий этаж не дремал. Жарко работал РПК, осложняя жизнь атакующим боевикам.

Вадим нашёл эту комнату сразу. Она не была уж такой маленькой. Размер площади соответствовал кухне маленькой «хрущобы». А окно, конечно, подкачало. Хотя для снайпера просто подарок. Меньше уязвимости и досягаемости для вражеских автоматчиков. Он взглянул из него вниз. Рассыпанный муравейник неприятеля вжимался во всё то, что могло прикрыть от навязчивого пулемёта. Вадим прильнул к окуляру. Оптика масштабно приблизила картинку. «Это просто праздник!» — Радужно подумал Вадим, не спеша водя курсом с одного врага на другого. Все они сейчас были увеличены, и даже укрытие не спасало их неосторожно высунутые головы. «Лишь бы прицел не был сбит. После Акимцева не отстреливали». — Размышлял Зорин. Он поймал в перекрытии прицела одну из голов. Палец обнял спусковой крючок, постепенно усиливая давление. Плечо привычно погасило отдачу, а в картинке ворог выпал из-за дерева кулем. С тёмно-красной отметиной. «Настройки не сбились, слава богу!» — Отрезюмировал винтовку Зорин. В его душе не было шевеление чувств, как это бывает у первых состоявшихся убийц. Наверное, потому что, эта была не первая смерть. Хотя он и тогда не заламывал руки, в стиле Раскольникова. Верно, говорят, что на войне, эту грань перешагивают быстро. Не так как в мирной жизни.

Внезапно пулемёт наш стих. Стих, словно всхлипнул, словив смерть. Вадим понял, что так оно и есть. Слишком хорошо запомнил, как это бывает, когда умокает пулемёт после прицельного выстрела. «Коллега! Твою ниппель… — харизматично закрутил мысль Зорин. — Только где он?» Акимцев, покойник, в пекло не лез. Он торчал где-то в хвосте. Перебежками выбирал лучшие укрытия. И гасил «окна-амбразуры». «Значит, и этот работает по той же схеме. Мудрее тут более не придумаешь. «Только где он?» — искал его Зорин среди бегущих. У Вадима было выигрышное положение. Его враг не видел. Пока не видел. Он мог стрелять и не получать ответку. А ребята получают. И гибнут каждую секунду. «Где он, сука?!» — начал уж психовать Зорин, что недопустимо для снайпера. «Ага, вот ты какой… Северный олень. — В поле окуляра попал приземистый воин, бежавший в отдалении с «оптикой». — Складывающаяся сэвэвдэшка. Десантная». — Обратил внимание на винтовку Зорин. В их учебной части снайперская винтовка Драгунова со складывающимся прикладом была одна в своём роде. Выставлялась на обзор бойцам. Как эксклюзив, редкий экземпляр. Из той категории, что смотреть можно, а трогать нельзя. А уж тем более стрелять. Шедевр. Новинка. «А этот сученыш с новым оружием. Словно в магазине купил. — Зло думал Вадим, не упуская его. — И откуда они всё новое берут?»

Пулемёт, словно очнулся от спячки. Заработал с удвоенной энергией, осаждая не в меру ретивых воинов аллаха. Чичи залегли, зарываясь, кто куда и кто как успел. Вадькин оппонент примостился в камнях. С издали-то, хрен увидишь. «Но, коллега, извини! — Усмехнулся Вадим. — Мы же во взрослые игры играем». В окошке прицельного окуляра, булавочная голова чеченского стрелка, аккуратно размещалась в перекрытии наводки. Тот в хрен не дул и вылавливал нашего пулемётчика. «Не успеешь!» — Как бы ответил Зорин, надавливая на спуск. За выстрелом пришёл результат. Оппонент припал ухом к земле, словно плюнув на войну, решил полежать, а то и вздремнуть часок другой. «Есть контакт!» — Радостно подумал Вадим, испытывая удовлетворение, что работа нашего РПК не прервалась, и жизнь пулемётчика не прекратилась, за выстрелом «коллеги».

Пулемёт замолчал, но не так, как в первый раз. Прежде чем умолкнуть, в бой синхронно вступили автоматы, дважды жахнули гранатомёты.

«Перезарядка. Диск меняет». — Догадался Вадим. Его вниманию бросились три момента. Остановившись, бородач в чалме (моджахед что ли?) перекрыл наш огонь пулемётной контратакой. Он укрепился в какой-то воронке, и от души поливал свинцом все источники обороны. Оконные проёмы замолчали. Дабы закрепить результат, два приспешника с «мухами» встали в рост. Ёще секунда и… Вадим вложился. Первого он сделал спешно, но главное смертельно. Прошил ему горло. Тот ничего не успел понять. Второй успел. Но он падал с простреленной башкой. Падал головой назад, и пущенный заряд ушёл вверх, в никуда. Моджахеду, Вадим залепил в глазницу, мстя ему за свое упущенное время. Справа заговорило наше оружие, пытаясь перекричать, переспорить кинжальный огонь «духов». Бой перерастал в ожесточенный, и в непримиримости своей, беспощадный для обеих сторон. Благодаря, умело расставленной обороне, и вовремя расставленным позициям, десантники держали натиск врага. Однако, боевики, напирали. Напирали, невзирая на потери, несмотря на плотный свинцовый град. Шли настырно, в лобовую, нахрапом, зная, безусловно, что численное преимущество за ними.

— Алла…Акбар!!

За криком последовал бросок штурмующих, и следует отдать должное, что тот, кто крикнул, сумел поднять, прижатых к земле пулями, бойцов. Противник пошел в ускорение, падая скашиваемый пулемётами, но, тем не менее, бежал решительно оскалясь, пытаясь в рывке взять первые ступени. Многие добежали, и многие, прочищая дорогу гранатами, вошли в здание. Теперь бой гремел везде. И снаружи и внутри.

«Неужели, конец?» — Как-то спокойно, и даже равнодушно подумал Зорин.

Командира, поднявшего своих солдат на огонь, он давно вычислил, но никак не мог приложить. Боевик, был на редкость юркий, вертлявый и очень подвижный. Не было момента, даже секунды, чтобы он был статичен. Динамика и его дух, бесспорно, заводили его воинов в неистовство. Он уже был в дверях, когда Вадим решился стрелять по движущейся мишени. Винтовка характерно вздрогнула, в очередной раз выпуская гибельное жало, Вадим увидел, как командир упал, но в следующий момент он тут же усмотрел, что всего лишь подранил, а не убил. Боевик тяжело пошевелился. Двое чичей, тут же схватили его под руки, поволокли к освободившемуся входу.

«Вот, блин! Прокол! Счас, исправлюсь! — Вадим упёрся в спину чеченского старшака, в надежде завершить начатоё. Но не успел. Совсем близко, в воздухе взвизгнули, не иначе как пули. Совсем близко от лица. Понимание того, что стреляют в него, проступило окончательно, после того, как Вадим, отпрянув от окна, наблюдал, как свинец разламывает кирпичную кладку в верхнем углу. По щеке текла кровь.

«Не пуля. — Потрогал рукой Вадим. — Отскочившийся соколок кирпича. Здесь всё! Позицию спалили. Уходить надо этажом вниз».

Словно, в подтверждение его мысли, верхний стояк стены рухнул, задребезжав, осыпался штукатуркой. Уши заложило, и по нарастающей, усиливаясь, пошло звенеть в левом ухе, а потом звон достиг апогея и оборвался, оставив понимание и ощущение средней контузии. Стреляли гранатомётом в окно, но попали не в проём, а по стояку выше, в стену. Могло быть хуже, но и так тоже, мало не показалось. Вадим тряхнул чугунной головой. «Надо уходить» — Он рывком поднял полупьяное тело, опираясь на СВД, потом качаясь, шагнул в дверь, а вернее в дверной проём, и…

Сознание, что его ударили, пришло позже. Сперва показалось, что его от контузии, повело чуть влево, и как результат приложило об какой-то выступ в проёме или что-то там ещё. Но падая, Вадим растревожил забытую боль в колене, и старый ушиб быстро вернул ясность сознания. Он лежал в правом дальнем углу, винтовка чуть дальше, через пробел к нему, но внимание всё было сконцентрировано на стоящей в проёме двери фигуре. Ярко выраженных примет у врага на войне нет. Когда доходит дело до лобовой стычки: штык в штык; грудь в грудь; разные суть и полярность, не дают ошибиться и, правильно определяют энергетику врага. Тут не зрение. Здесь другое, нечто звериное и первобытное, помогают разобраться в рукопашной, в общей мешанине чужих и своих.

Так что, ярко выраженных примет нет. Но, у этого были. Черная до глаз борода, и не менее черные глаза, магнетически буравящие Вадима. А ещё он улыбался, если можно назвать это улыбкой. Оскал преимущества над павшим. Винтовка лежала близко, но в то же время — далеко. Требовались секунды: податься, дотянуться, навести, нажать. Сейчас, этих секунд у Вадима не было. Бородач наводил на него ствол. СМЕРТЬ БУДЕТ РЯ… Будет?! Наверное, в деле всё выглядит быстро, вернее, так как есть. Но Зорин всё видел пофрагментно, детально и медленно, заворожено глядя на зрачок автомата. А все, потому что он ждал. Ждал, когда разрывающая боль вышибет из него сознание и принесёт небытие. Или есть там, бытие? Наверное, так кролик смотрит на удава, осознавая свою обречённость.

Внезапно оцепенение схлынуло. Чеченец передумал стрелять. Задвинув автомат за спину, он выхватил кинжал. Узкое заточенное лезвие кривого кавказского кинжала, наверняка, не раз уже, кромсало плоть, и сейчас традиционно приближалось к жертве. Холодная матовая сталь сверкала на зимне-осеннем солнце бликами, но сверкающий блик ножа имел обратный эффект, нежели автоматное дуло, и Вадим резво подобрался, гася в себе до поры все болячки и раны. Быть заживо изрезанным, ему не улыбалось. А, тем более что, наслышан о мясницких забавах этих горцев. Зорин мобилизовал себя на схватку. Здесь был шанс, и шанс был вероятен. Пусть даже преимущество не за тобой.

— У-у-а-а!!!

Чеченец сделал обманное движение и громко захохотал, наблюдая как Вадим, пытается обезопасить себя от клинка. Зорину удалось вырваться из опасного угла. И сейчас он кружил в относительно свободном пространстве. Малогабаритная площадь комнаты не позволяла делать широкие перемещения и полноправильный уход от атаки, с последующей ответкой. Вадим сознавал, что в этой сжатой комнатёнке, ему не получится уйти от порезов. Важно было уберечь от ножа жизнеактивные точки.

— Что, гяур вонючий, страшно?! Читай молитву своему собачьему богу! Выползок неверный…

Нож сквозанул в миллиметре от лица. Удары наносились неуловимо хлёстко. Ножом, чича работал отменно, и пришлось оставить мысль о захвате кисти. А ещё шаткий пол, с обломками кирпичей и тесные стены. Плохо… Но страха не было. Была трепещущая наполненность и кураж.

— Я твою голову Теймуру подарю. Ты его брата подстрелил. А он из твоего бараньего черепа пепельницу сделает. У-во-ох!!!

Рубящее саблевидное движение клинка оставило на плече Вадима резаное сечение. Рукав кителя пропитался каплями крови. Глаза врага восторженно блестели. Ноздри его хищно раздувались, улавливая сладкий запах чужой погибели.

Неожиданно Вадим выпрямил осанку, выравнивая дых в полуспокойный тон. Его задело. Задела не физическая боль и капающая кровь. Его задело самодовольное выражение чрнозадого ублюдка. Зорин сладостно ощутил, как каждую его клеточку наполняет ярость. Ярость беспредельно жуткая, животная и беспощадная. Следующий мах врага он видел. Клинок шёл в горло. Движение было, как всегда быстрое, но Вадим его видел от начала амплитуды, а конец её, он определил сам. Удар не попал в цель. Нож прошёл в пяти сантиметрах от уклонившейся мишени. Затем остриём ударил кладку, отщепенил кусок шпатлевки и хотел было вернуться в исходную. Вадим, чувствуя, что успевает, всем весом предплечья припечатал бьющую кисть к стене, а свой правый локтевой сгиб послал чеченцу в лицо. Хрястнули выбитые зубы. Боевик, их с кровью выплюнул, крича утробным воем, выругиваясь уже на своем гортанном наречии. Зорин жёстко, до предела вывернул упрямую кисть врага, словно пытался вывернуть её по резьбе. Почувствовал, как пальцы того дрогнули от боли и разжались, выпуская холодное оружие.

Тут же Вадим пропустил удар в лицо. Он даже в горячке не почувствовал. Просто была вспышка на мгновение, а потом… Потом они снова стояли, друг против друга, глаза в глаза. Воля против воли.

На всех этажах шёл бой. Всё вокруг стреляло и взрывалось, но шум военной баталии стал для них вторичным, незначащим. В мире существовали только двое, и только один, сейчас должен остаться жить, а другой кануть в бездну.

Чича был злой, вёрткий и опасный. Следующий удар его был отвлекающее обманным. Он даже не удосужился сжать кисть в кулак. Так, махнул веером пальцев к лицу Вадима, чтобы тут же, резко выкинуть носок правой ноги в живот. Если бы не дедова выучка, переломаться бы Вадиму попалам. Но тело, рефлекторно отшатнулось влево, опережая зрение и мысли. Наработка уходов спасла. Кованый ботинок влетел в щербатую стену, отнюдь не в мягкий живот, а поэтому сей контакт стал болезненным для напавшего. Лицо боевика исказилось от боли и бешенства. В это искаженное лицо, со скоростью пули, смачно влетела пятерня Зорина, сминая ноздри и переносицу, выбивая из равновесия, опрокидывая на пол. Чеченец грузно упал на спину, утробно охнул и сразу же затих. Вадим настороженно пригнулся, вглядываясь в лицо врага. Похоже, всё. Разбитый нос щедро заливал кровью усы и бороду прововерного воина. Но он ещё дышал, жадно как рыба, шевеля губами. Вадим почувствовал, что на что-то наступил. Это был нож чеченца. Кривой, острый. Ручной работы. Кавказцы любят оружие, и кинжалы у них не фабричные хлебные резаки.

«Добить бы надо… — мысль не была настойчивой — может сам сдохнет. Шнобак раздробил качественно. С претензией на летальный исход».

Обернуться Вадим не успел. Руки недобитого врага плотно обхватили ноги, плечами навалились под сгиб. Зорин упал, но нож не уронил. По нему поползли, подбираясь выше. К горлу. Лицо противника было страшной маской. Обезображенный нос, капающий сверху кровью. Безумные глаза, чернее ада и брызгающий красной слюной рот. Воющий и рычащий. Горло Вадима было в плену этих чудовищных пальцев, и он уже давно, ускоренно работал ножом, тыкая кинжалом во все мягкие, уязвимые места чеченца. Тот выл, но умирать не хотел. Зорина охватил суеверный ужас. Враг не хотел умирать один!!! Хватка чуть ослабла, и Вадим, бросив бесполезный нож, схватился за чужие пальцы, пытаясь разжать оковы. Но ослабевшие было пальцы, вновь приобрели жёсткость и силу. Теперь, Вадим не сомневался, что умрёт. В глазах потемнело. Красные, зелёные кольца сменяли друг друга. Звуки стёрлись. Воздуха не было. Сознание уходило, проваливалось. Но руки Зорина по-прежнему боролись, тянули что-то мягкое, скользкое. Разрывали это.

Потом отрезало все ощущения. В жизнь Вадим возвращался через боль. Мучительный кашель сначала вернул сознание. Каждый продых натыкался на ком в горле, и это, спазматически вызывало кашель. Кто-то хлопал его по спине, как хлопают поперхнувшегося пищей. Он поднял глаза. Мысли не было. Понимание, где находится тоже. Рядом стоял солдат. Нет, сержант. Знакомое лицо. Мишин? Да! Вадим всё вспомнил. У него не было амнезии. Просто беспамятство. Отключка. А сейчас всё восстанавливается. Его не убили. Он убил. СМЕРТЬ БУДЕТ РЯДОМ. Вадим потирал отдавленное горло. «Ощутимо рядом». — Вяло подумал он. Речь сержанта приобрела чёткую форму.

— Продышись, продышись! Сейчас, продышишься… Потом из фляжки чуток хлебни! Потихоньку. Глоток за глотком. Чтоб кадык заработал. Только не торопись!

Зорин попытался встать, но его мотнуло как пьяного. Левая рука была ватной. Саднило плечо.

— Сядь, Зорька! — приказал Мишин. — Я гляжу, у тебя порез нехилый, слева. Надо рану обработать! Счас, перевяжу! Не суетись…

Пока Мишин обрабатывал ему рану и перетягивал бинтом, Вадим поинтересовался, что да как. Было тихо, относительно тихо. Бой шёл где-то, но не здесь, дальше этого здания. Было интересно, как же ухитрились отбиться. Ведь отбились же. Так?

— Так, Зорька, так! Умыться тебе надо. Весь портрет в крови. — Мишин усмехнулся. — А то красив как демон войны. Знаю, что не твоя кровь! Ты сам-то видел, что с «духом» сделал? Нет, ты его не зарезал, ты его порвал! Буквально. Пасть ему разодрал, почти до уха. Наверное, когда он душил тебя. Взгляни, взгляни!

Зорин посмотрел на обезображенного чеченца. Поверить, что это сделал он, было трудно. В жизни он дрался. Приходилось, в детстве и потом… Бывало, бил жёстко, но чтобы так… Рот убитого продолжался рваной раной и терялся в, запекшейся коркой, бороде. Глаза убитого были закрыты навсегда, но Вадим навсегда запомнит эти черные зрачки.

— Что, Зорька, страшно?! Не верится, что ты его так? Так-то… Жить захочешь, зубами грызть начнёшь. Видать, жарко вы здесь тёрлись. Да и «чех» не слабый достался. Ты ведь смотри, и ножом ты его колол, носяру и пасть ему уделал, а он тебя ещё и душить умудрялся. И задушил бы… Факт! Если бы не ослаб от потери крови. А я влетаю… Гляжу, оба без движения! Ну, думаю, два мертвяка. У того руки на твоём горле. Я его отшвырнул… Гляжу, у тебя грудь толчками бьётся. Ага… Я чуть похлестал по щекам. Потом у тебя кашель попер.

Мишин подобрал оружие: калаш боевика, «оптику». Нож повертел, усмехнулся, укрепил у Вадима в поясе, рядом со штыком.

— Отмоешь! Кинжальчик хороший. Теперь он твой. По закону войны-трофей. Пошли к своим?

Он рывком поднял Вадима и, поддерживая за локоть, повёл в расположение.

— Как отбились, спрашиваешь?! Не поверишь…

То, что рассказал сержант, действительно походило на жанровый фильм, где по закону кино, помощь приходит в последнюю минуту. Жизнь более категорична и равнодушна. Однако, в силу исключения, бывает иногда щедра на чудеса. Сначала, из ниоткуда появилась авиация. Два «ястребка», соревнуясь в пилотаже, на совесть и от души выжигали свинцом и бомбами постподножия гостиницы. Воспрянутые духом бойцы, помогали им в этом, рассевая неприятеля, обращая в бегство. Жирную точку поставила бронетехника, в виде танка Т-72 и БТРа. Ребята с подмоги довели до ума поспешное отступление чеченцев, хотя те БТР всё-таки подбили. Но на войне не бывает без потерь. Наших покрошили порядком и убили бы всех, если бы не это «вдруг». В довес хорошим новостям, Мишин сообщил, что полку их прибыло. Едва отогнали чичей на приличное расстояние, подошли груженые машины. Оружие, в общем, до хрена. Ну и людёв-солдат, рыл триста. Хотя, по мнению Мишина, не той закваски бойцы.

— Почему так? — спросил Вадим.

— Не знаю, — помялся Мишин. — Морды у них какие-то… То, что испуганно таращатся… Понятно. Но только морды, знаешь, я бы сказал тепличные. Домашние. Будто их только от мамкиной юбки оторвали. Не нравится это! Вот вы… Совсем по-другому гляделись. Точно говорю… Не тот материал. Не тот.

ГЛАВА 5

Прибывшие держались отдельным миром.

Справедливо замечено, что человеку, чтобы попривыкнуть и обжиться в новой среде обитания, необходимо время. Длительность привыкания, во многом зависит от характера индивидуума, его воспитания. Грубые и наглые быстро впитывают атмосферу, прочухивают правила игры и как результат всегда вверху, да в лидерах. Более и интиллегнтным достаются последние места в вагоне. Они попадают в незавидные звенья амрейско-бытовой иерархии. Ими управляют и ими погоняют. На армейском сленге, это называется «чморить». Но, то касается мирной армии, где будничный механизм армейских перипетий, делит солдат на «дедов» и «салаг»; «бурых» и «чертей». На передовой же всё иначе. Перед смертью все равны. Её постоянное присутствие ставит всех под общий знаменатель. Если в первом бою новичок не гибнет, приобретается опыт. Который он пополняет в последующих сражениях. Всё предельно ясно. Убивай, чтоб не убили тебя. А эти прибывшие, действительно, отличались. Робкая скученность молодых солдат, пополнивших этажи гостиницы не являлась новостью, для повидавших виды ветеранов. По первяне все так нервно озираются и неуютно жмутся. Это понятно. А, тем более, что едва отшумел бой, и трупов да раненных пруд пруди. В воздухе ещё витает запах пороха, картинка чужих смертей не располагает к оптимизму. Но что-то всё равно было не так в этих пацанах, как верно заметил Мишин. Не ладные они были какие-то. И даже дело не в мешковатой форме, которую всучивают всем первогодкам. Просто не был заметен, быть может, скрытый бойцовский потенциал. И оружие в руках держали абы как. Пока «старые» зондировали их на предмет землячества, Звирчев беседовал с низкорослым капитаном, что привёз сюда пополнение.

— Ты где накопал таких красавцев? — Спросил он, прикуривая от его руки.

Тот пожал плечами, раскуривая свою сигарету. Сигарета плохо тянулась и капитан, выругавшись, бросил её под ноги.

— Дай, твою! Мои, ни к чёрту. Отсырели…

Раскурились.

— Ты, знаешь, сам не в восторге. Была отмашка сверху: брать всё что имеется, и ускоренным этапом — сюда! Добровольцев — единицы… Погоду не делают числом. А этих… Их берут отовсюду, даже с авторот. Скоро до инженерных частей дойдём! Принцип: лучше много, чем мало…

— Да это же дурдом, Скорбев! Присылать сюда надо подученных. Пусть будет мало. Но чтоб поду-чен-ные-е!!! А эти…Твои пионеры?! Обосруться при первом выстреле! И мне, что? С «этим» прикажешь воевать?

— Да знаю, Звирчев, знаю! — Скорбев зло сплюнул. — Только мы что можем?! Ну, напиши письмо президенту или министру обороны! Думаешь, ты один возмущаешься? Ваших соседей, что бьются на южном крыле тоже «поддержали» таким материалом. И что? Дурдом? Согласен, дурдом! Когда у нас было по-другому?

Капитан бросил окурок под ноги.

— Слушай, не накурился. Дай, ещё одну…

— Забирай всю пачку! Там у нас «Родопи» блоками лежит. Пользуйся!

— Спасибо. И знаешь, что противно, Звирчев. Многие из этих сопляков даже не чухнули, что их на войну везут. Полная неразглашённость, твою мать! Я ведь больше половины из них, прямо со сборных забрал. Денёк подержали на карантине, одели, обули, вооружили и сюда. Дескать, там узнаете! Воот… Узнали.

— Да-а-а… С мрачной миной протянул Звирчев, хмуро поглядывая на мальчишек в форме.

Вадим сидел у костра, в привычной компании и не мог согреться. Он отмыл руки, лицо. Относительно почистил одежду, и всё бы ничего, но его бил озноб. Погода установилась на редкость ясная. Пригревало солнышко, но его лучи не согревали его. Даже у костра, его колотило мелкой дрожью.

— Это отдача. — Заметил один из старослужащих. — Так бывает. Когда первый раз… Когда убиваешь близко. И меня трясло. Просто пипец! Когда это в бою, то бояться некогда. А потом — да! Отдача это!

— Главное, в драке на измену не сел. — Рассудительно заявил Мишин. — А то, что потом мандраж вылезает, не считается.

Он протянул Вадиму тлеющую сигарету.

— Знаю, что не куришь. Но сейчас полезно. Держи, держи! — настоял он, преодолевая его противление. Вадим сглотнул едкий дым и зашёлся кашлем.

— Не спеши! — Поучали рядом. — Не глотай дым, не мороженое! Жми мелкой тягой!

— Делай тяг короткий! — Продолжал Мишин. — Теперь не спеша вдох и полный выдох. Во, видишь, уже не кашляешь. Давай покури! Щас башка закружится, малёхо отупеешь. Зато нервянка твоя отойдёт. Точно говорю!

Вадима полностью захватил процесс выкуривания. Оказалось, не так уж это плохо. Багаж мыслей со всеми переживаниями заволокло туманом дурмана. Чердак, действительно, сносило, но стало легко, и от этого приятно. Эйфория от первой выкуренной сигареты блокировало реактивное состояние организма. Сейчас Вадиму было хорошо, а губы поневоле растянулись в глупой улыбке.

— Ну, что, вставило? — Рассмеялся сержант. — Вот так, брат, и лечимся! Оно хоть и вредно, но в этом аду помогает. Я сам-то до армии не так чтобы очень… Баловался с пацанами изредка, но всё больше в качалке пропадал. Спортсменом был. А сейчас, уже и не могу без курева. К чему беречь здоровье, если завтра, не ровён час, твою жизнь минусуют. Что, не так что ли? А, Бравин?!

— А можно, я тоже побалуюсь? — Попросил Валька.

— Базар тебе нужен! — Засмеялся Мишин. — Курите, парни!

Он протянул свеженачатую пачку.

— Не-е… — Тряхнул головой Валька. — У меня свой блок непочатый в вещмешке. Целая — это много. Можно, за вами докурить? На три тяжки оставьте.

— На-а, держи! — Мишин отдал полувыкуренную сигарету. — Для таких орлов ничего не жалко! И давай, Бравин, ко мне без выканий. Когда в бою, здесь понятно. Я командир, вы подчинённые. А сейчас мы из одного котелка хлебаем, одни сигареты курим. Мы одна семья. Мы равные.

Мишин деловито сплюнул в огонь, прикурил по новой.

— Вы двое, и ещё там, есть кое-кто… — Он махнул в сторону соседних костров. — Вы себя показали пацаны! Зорька нехилого волчару завалил, да и снайперит отменно. Бравин сегодня пулемёт не выпускал. Черноты много положил. Вы, наши парни! Нашей масти. Ни струсили, ни зачморились. А вон, на тот молодняк ещё поглядеть надо…

Он кивнул в сторону робко скученных новобранцев. Вадим впервые всмотрелся в эти лица. Ещё недавно, он и Валька, были в этих рядах. И, наверное, так же дико озирались. Хотя, всё же прав, что ли, Мишин? Лица. Даже не лица. Личики гуттаперчевых мальчиков. Будто не с полигонов привезли, а поутру с дискотек насобирали. Или он, после первых-двух боёв, стал рассуждать, как «старик»?

К их «поляне» подошёл Костя «Трость». Из «дедов», из мишинских бойцов. Трость он не напоминал, а скорей, наоборот, по комплекции был плотный, тяжеловесный телом, налитой. Прозвище пошло от фамилии: Тростин.

— Чё, Трость, один? Чё, земляков не тащишь? — Спросил Мишин.

— Опять облом! — Ответил Трость. — Ни одного пацана с Тюмени. На других этажах, что ли пошукать? Или ну её, на хрен?

— Как вообще, салажня? Дышит темой?

— Какой там темой! — Махнул Костя прикуривая. — Это, Вован, вообще не доброхоты.

— Не понял?

— Ну, не добровольцы. Повыдёргивали с левых частей, не спрося фамилий. Хотят, не хотят — вперед! За Родину-мать! Тут есть такие, что с карантина. Без учебок, хуебок. День там или два, тусанулись и прямиком сюда! Им даже не сказали, куда везут.

— Как день, два? — Вытаращился Мишин. — Карантин — это неделя, как минимум. Потом присяга, потом ещё неделя до покупателя.

— А чё, присяга-то? — Костик был невозмутим. — Убить и без неё могут.

— Ни хрена себе расклад! — Присвистнул сержант. — То-то сразу показалось, мамкиным молочком от них попахивает. И чё, Костян, в натуре, нисколько не дроченные?

— Порожняк. Глухой. Отвечаю! — Веско ответил Трость. — Автомат на картинке видели…

— Ёб вашу дивизию! — Понесло сержанта. — Я их нюх топтал! Они, чё там думают, а?!

Похоже, для видавшего виды ветерана, это новость была беспредельно циничной по своему значению. Удивляться на войне его давно отучили. А вот, пришлось…

Чего там думают наверху, никто не знал. Однако, всем и офицерам и сержантам, стал очевиден перелом в войне. И отнюдь не в их пользу. Это просто стало понятно, так же как понятно, что день сменит вечер, а вечер — ночь. Но никто этого не сказал вслух. Напротив, разделено поэтажно, личный состав прорабатывался офицерами и сержантами в привычной жесткой манере. На первом этаже, старлей Кволок, на втором капитан Звирчев, на третьем — прибывший с пополнением, капитан Скорбев. Инструкции, разбавленные грубым просторечьем, касались в основном, не опаленных войной новобранцев и сводились к одному: без приказа — никуда, ни влево, ни вправо; смотреть, стрелять, дышать, думать по приказу, либо с разрешения; ну и так далее… Ничего нового. Как и в прошлый раз, раздробили отделения повзводно, и спустя немного, свой взвод строил Мишин.

Ещё недавно, сержант Мишин инструктировал их, Вадима и Вальку. Поднимал, так сказать, их бойцовский дух перед первой сечей. Тогда язык его был прост и сух. Мат-перемат. Дескать, не дай бог… Только попробуйте… Я вас таких-сяких… Смысл был не в агрессии. Смысл, как понял сейчас Вадим, был в следующем. Заставить молодых бояться командира. Слепо повиноваться, глядеть ему в рот, слушать и слышать приказы.

Только страз перед расправой сержанта, может перебить страх перед пулей и взрывом гранаты. А это много значит в бою. Сейчас Мишин не просто матерился. Инструктаж, что был для Зорина и Бравина, казался просто детским новогодним стишком, в сравнении с тем, что происходило сейчас. Такого Мишина Вадим ещё не видел. Это был настоящий «дед». Лютый. С молодыми знакомился, с каждым. Почти индивидуально. Нецензурная речь сопровождалась ударами в грудину и чуть ниже. Многие отжимались. Другие корректировали форму одежды, подтягивали ремни, поправляли головной убор. Сержанта несло. Процедура не касалась «старых» и не касалась тех, кто «застарел» двумя боями. «А нас, он так не прессовал. Почему? — думал Вадим, оценивая мишинский инструктаж. — Только потому, что учебкой дроченные?»

Вадим понимал, что не только поэтому… Их учили — это правда, и неплохо учили. Но главное, они пришли сюда сами. А этих на войну кинули. Как пушечное мясо. А ещё, они боятся. И Мишин делает всё, чтоб больше боялись его, а не чеченцев. Только тогда он сможет вести их в бой, только тогда он сможет управлять ими. Всё это, ой, как оправдано. «Прав был Валька. Всех на войну метут. Твари!» — Мысленно выругался Зорин.

Наконец, подуставший сержант скомандовал разойтись. Состав, подзаряженный адреналином, разбрёлся по своим пристанищам. Отведенное личное время переходило в аккурат на незатейливый ужин из поднадоевшей тушенки и сон, который охранялся часовым нарядом с внешней стороны здания.

Мишина окрикнул Звирчев. Сейчас, разговаривая на равных, они избегали субординации. Это был диалог двух обстрелянных солдат, прошедших немало огневых рубежей. Однако, характер разговора был обусловлен тревогой, и голос капитана был несколько растерян.

— Уже сколько времени прошло, а связи с ними нет. — Сказал он. — У меня нехорошее предчувствие.

— Всё может быть. — Согласился Мишин. — Но не надо сразу о плохом. Возможно, рация накрылась, оттого и не выходят. Проверить бы надо! А, Сергеич?!

— Надо бы… — Понуро протянул Звирчев.

Он помолчал, стряхивая пепел сигареты под ноги, потом как-то живо встрепенулся:

— Вот что, Володя! Не затягивай с ужином. Отбивай свой взвод на покой. После чего… Возьмёшь Грачевского. Он в этих местах все извилины знает. Из группы самых надёжных ребят… Давай, брат, проверь! Много пацанов не бери! Двенадцать, хватит. Если что, в бой не вступать! Немедленно отходить! Понял?!

— Понял, Сергеич, не беспокойся! Провентилируем этот сектор. В лучшем виде.

Они помолчали, каждый в своей сигарете.

— А что там вообще… Как дальше? Указания есть? Наступаем или как? — Спросил вдруг сержант.

— Или как. — Усмехнулся капитан. — С кем наступать?

— Действительно.

— «Чехи» счас усилены. Их много и они злые. — Произнёс Звирчев. — А у нас полная обойма необученных юнцов. Продержать бы эти точки!

— Почему у нас так, Сергеич?! Всё через жопу…

— Потому что других мест не знаем, Володя! — Звирчев хмыкнул. — Посмотрел я недавно, как ты молодых в бой готовишь.

— Может не прав? Ты скажи! — Сержант сплюнул. — Может, надо было пряниками накормить и под сон колыбельную спеть?

— Да нет, всё правильно. — Звирчев бегло взглянул на Мишина.

В полусумрачном здании, от бликов костров, лицо капитана не казалось ассиметричным, как при свете дня.

— Прав, конечно. Только, смотри, не переусердствуй! А то получишь в бою пулю, не спереди, а сзади.

— Не тот случай, Сергеич, не тот.

— Ладно, давай готовь группу! Как соберёшься, доложишь!


* * * * * * * * * * * * * *

Они шли разрозненной группой, разбившись на боевые тройки. Каждая такая тройка, в положение наизготовку, принимала расчётный отрезок пути. В отрезок входили все внешние и внутренние сектора: коридоры, помещения, лестницы.

Административный центр, где когда-то восседала администрация города, был одним из стратегических рубежей, взятой под контроль второй половины дивизии. Последняя связь была с ними незадолго до нападения боевиков. Потом оборвалась. Каковы причины невыхода на связь, это собиралась прояснить разведгруппа, собранная Мишиным, и ведомая Грачевским. Ведомая в огиб и в обход, хитро и путано. Ухищрения оказались лишними. Их никто не встретил. Ни друг, ни враг. Постов и нарядов не оказалось. Здание открылось, сиротливо брошенное людьми и пять минут наблюдения ничего не дали. Снаружи движения не проскальзывало. А вот, что внутри! Не исключены сюрпризы. Если не засада, то растяжки. Это уж обязательно. Что же, ребята? Погибли все? Плен? Почему чичи не держат точку? Об этом предстояло узнать.

— Фонарь пока не включать! — Распорядился Мишин вполголоса. — Разделиться по трое! Счас входим аккуратно. Минут пять выжидаем, пока глаза не привыкнут к темноте. Один высматривает наличие растяжек, двое прикрывают. В случае чего, отходить немедленно! Вперед!

Первый этаж был совершенно чистый. Засада не хоронилась. Это стало ясно быстро. Но странности давили на мозг. Ни одной растяжечки. Так не бывает. Но куда более, чем странно, ни одного трупа. Ни врагов, ни наших. Любая сторона подбирает своих. Но это, если позволяет обстановка. «Допустим, чичи взяли дом. — Рассуждал Мишин, вглядываясь в тёмные углы. — Своих мертвяков собрали. Но куда наших дели? Плен? Убитые где?»

— Давай на второй! — Отмахнул всем сержант. — Возможно, там сюрпризы. Повнимательней! Действуем так же!

Неприятный запашок шибанул уже на лестничном подъёме. Так пахнет смерть. А вернее, всё, что после неё. Сладковатый до тошнотиков запах крови, плюс органические разложения. Группа поднялась на этаж. Запах перерастающий в вонь был, а трупов не было. Тянуло с дальнего конца коридора. «Их стащили в один зал. — Думал Мишин. — Зачем?» Он знал ответ на свой вопрос. Он с этим однажды сталкивался. Сейчас туда идти не хотелось. Но проверка должна быть завершена.

— Смотрим под ноги, твою мать! Не расслабляться! — Раздражённо, и уже в голос крикнул он.

Чичей здесь не было. Здесь было другое. От нехорошего предчувствия щемило в горле. Это распространилось на многих. У Вадима подкашивались ноги. Валек был бледен лицом, и постоянно кряхтел.

— Тут дышать невозможно. — Протянул он, кривясь.

— Тихо всем!

Они вошли туда, сквозь пелену смрада. Огромный зал, а это был действительно зал, был завален плотно телами убитых солдат. Наших солдат. И…

Мозаика сложилась. Точку сдали демонстративно. Чтобы показать ЭТО.

Фонарь тускло освещал жуткую, невероятную глазу, картину. Тела были выпотрошены. Вспоротые животы, выколотые глаза и отрезанные уши — было бы неполным перечнем, если перечислять подробней… На многих из убитых не было голов. Луч фонаря, дрожаще высветил… Последовательно прошёлся по ним… По головам.

Головы со старательным изуверством насадили на метровые колья, а где и просто на подвернувшиеся арматурины. Устойчиво укрепили, последовательно в ряд. ИМ МАЛО УБИТЬ. ИМ НАДО ПОКАЗАТЬ.

Тишину нарушили горловые квохчущие звуки. Рвотные позывы согнули несколько бойцов пополам. Вадим и сам уже был готов выплеснуть содержимое желудка.

— Дай сюда! — Чужим голосом, потребовал Мишин фонарь.

Ему передали. Луч метнулся к стене, поначалу казавшейся загвазданный грязью. Но это была не грязь. Послание, написанное красным, и надо думать, не чернилами и не краской:

РУСКИЕ САБАКИ СВАМЕ БУДИТ ТАКШЕ. УБИРАЙТЕС НА Х…

В последнем слове, матерном, не было ошибки. Банку с тем, чем написали, Вадим увидел внизу, в левом углу. Там ещё оставалось… Немного…

Рот переполнился тягучей слюной. Не в силах сдерживать рвотный рефлекс, Зорина стошнило. Он был не первый, кого полоскало. К запахам на войне привыкают. Но глаза… Глаза не всегда видят ТАКОЕ.

— Уходим!

Команду сержанта все восприняли разом с чувством облегчения. Здесь и секунды не хотелось оставаться.

— Отходим аккуратно, нога в ногу, по своим следам! — Голос Мишина был глух, но не терял звучность.

— Не отклоняться! Из здания сразу не выскакивать! — Продолжал он.

Уже вся группа выскочила в проход, а Мишин стоял и светил на одну из нанизанных голов. Вадим стоял в проёме, нетерпеливо топчась, и всё не решался его окликнуть. Зорин был последним из покидающих помещение, не считая самого сержанта. Несмотря на убогое освещение, заметна была игра желваков на хмуром лице командира. Вадим невольно глянул туда же. Бледный пергамент обескровленной кожи на лице этой головы не носил отпечаток ужаса. Похоже, резали уже с мёртвых. Мимика лица была отключена, а это значит, погибшему бойцу было всё равно, что сделают с его бренным телом. Заострённый нос, опушенные веки, знакомая линия подбородка. Вадим с трудом оторвал взгляд от покойного лица. «Почему к нему пригвоздился Мишин?» — Выходя в коридор, он нарочито кашлянул сержанту, не смея всё же беспокоить словом.

Пока спускались, подавленно молчали. Догадка неожиданно, как топором, ударила разум: «Боже мой! Рушан! — Вспомнил Вадим этот подбородок. Сердце жалеюще заныло, переполняясь тоской и болью. — Такая смерть…»

Ребята не дождались подпора и помощи. Их смяли. Подавили числом. Так бывает. На любой войне. Но не на всякой войне враг демонстрирует свое неуважение к погибшим. Свое черное неуважение. И сейчас, изуверство палачей-победителей, превысило пределы человеческого понимания. Можно труп отпинуть, сбросить с верхнего этажа. Но чтобы поглумиться над телом павшего с такой художественной изобретательностью, надо пребывать на этой земле с вывернутыми мозгами. И дело не в вере, и не в этнической предрасположенности. Ни один Бог, и ни один Аллах не поощряет подобное действо. О кавказцах, Зорин конечно слышал раньше. Что режут, шинкуют себе подобных. Сейчас, некогда услышанное, полностью подтверждалось. Этот факт не приносил облегчения в том понимании, что вот, мол, сам убедился теперь, с каким зверьём воюешь. Убедился, и что? Им сдали точку. Специально. Без растяжек и мин-ловушек. Сдали, чтобы показать ЭТО. Посеять страх и смуту в их сердцах. Убить их дух заочно. Этот приём практиковался в средних веках, но, то было раньше. А сейчас? Сейчас, бесспорно, был мороз по коже, и ребята шли, придавленные впечатлением. Жуть шевелилась в крови, занося заразу в само подсознание. Многие готовы были умереть. Но, ни один не хотел торчать нанизанным, как тыква. Вадим, как и все бередил этим, но ещё он почувствовал, что кроме пережитого ужаса, в нём неумолимо нарастает нечто плотное и аморфно жесткое. Ненависть, а это была она, не была его подругой, пока он был мальчиком. Пока он был юношей. А сейчас, она стучалась в его сердце. И он был рад её приветствовать. Вадим уже сейчас знал, что если повезет выжить в этой войне, то никогда не сможет уважать чеченский народ. Предубеждение и предвзятость теперь всегда будут превалировать над ходом мышления. А ещё он знал, что последний патрон будет носить в кармане. Всегда.

В расположении они были в третьем часу. Внутри здания не спали, разве что костровые, плюс пара тройка курильщиков к ним. Прибывшие распались по своим «полянам-кострам», молчаливо потянулись к сигаретам. Мишин ушёл на доклад.

— Чё там, пацаны? — Взялись было расспрашивать бдящие у костра, и глядя в потемневшие лица подошедших, догадливо: — Крошево? Реально всех? Ни один не уцелел?

— Ни один… Всех. — Ответ был краток и скуп.

Пожелавших слышать подробности, тут же затыкали: — Сходи да посмотри!

Говорить об этом не хотелось. И дело не в том, что Мишин их строжайше предупредил: «Об увиденном ни слова!» Даже если б не предупреждал, не сказали бы. Тягостное впечатление пережитой картинки, разобщило всех ребят, ходивших в ночь. Каждый ушёл в себя, в свои мысли и переживания. Ушёл, чтобы сейчас, сидя у костра, молча задымить и заволочь память дымом сигареты. Те, что спрашивали их, были ребята «невчерашние», и надо полагать, глядя в лица, ставшими чужими, сообразили, что могла увидеть разведгруппа. Языки костра притягивали взгляды замолчавших мужчин. Сигаретный дым изредка щипал глаза, но он же, анестезирующе обволакивал разум.

— Не много будет? — Спросил Вадим Бравина, когда тот прикурил третью по счёту.

— Много на войне не бывает. — Треснутым, каким-то чужим голосом ответил Валька.

Сам Вадим докуривал вторую. Быстро они научились с Валькой смолить. И уже не кашляют. Кто бы мог подумать… По большому счёту, предложи сейчас Зорину выпить… Махнул бы сорокоградусной стакан, не поморщился. А ведь, не пьяница, и не куряга. Из спортсменов. Неужели, чтобы унять нервы, нужны такие стимуляторы? Ну и ну! «Мишин, тоже вон, спортсменил когда-то. А сейчас, чем не паровоз. — Думал Вадим, глядя, как и все, в сердцевину костра. — И мы туда же… А иначе… Иначе, крышняк снесёт».

Мишин сломался во второй половине следующего дня. Случилось это вдруг, как бы на ровном месте. Молчал до этого, конечно. Слишком тяжело молчал. В разговоры не вступал. Как бы, и нет его. А потом… Некто молодой, из пополнения, по неосмотрительности оставил автомат в спальном месте, а сам пошёл, как ни в чём не бывало, к костру пообедать. Молодой, был речист и весел, и в мирной жизни, должно быть, слыл рубахой-парнем. Качество, в общем, позитивное в военных условиях. Гораздо хуже, если давит уныние и отчаяние. Там и до паники не далеко. Всё бы ничего, но отсутствие автомата за плечом, послужило толчком для выплеска эмоций, у молчавшего доселе, Мишина.

— Где твой автомат, воин? — Глядя, в какую-то абстрактную точку, спросил сержант.

Тон его не предвещал ничего хорошего, и развесёлый парень сразу стух, прервав на полуслове свой забористый рассказ.

— Товарищ сержант… — Скуксился молодой. — Я думал, у костра опасно… С автоматом-то… Вдруг магазин пригреет. И это… Думал, опасно…

— Чего-о?!!! — Упёр бешеный взгляд в него Мишин и, подскочив к нему, взревел: — Ты, чё гонишь, тормоз?! Тебе скорей мозги пригреет! Вот в этой жопе, которая вместо башки…

Он несильно, без замаха, ткнул кулаком в лоб незадачливого бойца.

— Хули, встал, сучий потрох!!! Бегом за автоматом!!! — Заорал Мишин, и вдогон припечатал увесистый пинок. — Ты у меня, тварь, с автоматом и срать научишься, и дрочить, если потребуется!

То было начало. Сержанта понесло. Замечание, само по себе, было резонно. Оставление личного оружия без присмотра, в условиях военных действий, приравнивалось к воинскому преступлению и рассматривалось трибуналом. Беспечность и невнимательность в счёт не шли. Здесь другие категории и рамки.

— А вы, чё, мамкины детки… — Переключился на обедавших пацанов Мишин. — Сюда жрать пришли?!

Он с яростью пинул по котелку, кипевшему на огне. Тот взлетел вверх, на лету выплёскивая содержимым.

— Вы хоть одного духа убили?! А?! Ну ка, встали все! Встали, сказал!!! — Голос сержанта был зычен и неукротимо напорист.

Второй взвод растерянно стал стягиваться в кучу. Молодые, встали, понятно. «Деды» и не почесались.

— Построились, черти! — Продолжил Мишин.

Вадим и Валька, потянулись было на команду, но сержант тут же сделал поправку:

— Бравин, Зорин! Вас не касается!

Он выцепил и вытолкал из строя, ещё несколько, пусть не «дедов», но уже «застаревших» бойцов.

— Вы, все, бляди, пирожками домашними срёте до сих пор! И воинский устав в хер не ставите! Автоматы бросаете… А завтра, случится, расположение оставите и к духам побежите! А?! — Он засадил под «дых» двоим через раз, потом продолжил:

— Все, они! — Он показал на «стариков», обобщая Вадима и Вальку с ними. — Все они покрещены огнём и кровью! Все они видели смерть своих товарищей! Многие были много раз ранены, и все они будут блевать памятью об этой войне! Им я ещё могу позволить оставить автомат. Но они никогда его не оставят! — Кулак сержанта глухо вошёл в живот высоченному увальню. Тот от неожиданности хрюкнул и свалился как куль.

— Потому что, сучьи дети, оружие здесь — это ваша жизнь! Без него, выблядки, вас нет! Только с автоматом в руках — вы есть угроза врагу! Только с автоматом, вы вправе назвать себя солдатами! А без оружия, вы — говно! И останетесь им, если не будете слушать меня! Я ясно излагаю!

Мишин резко развернулся к строю, вбив взгляд, как сваю, где-то между верхнем и среднем уровнем.

— Я не понял! Наверное, что-то у меня с ушами. Попробую ещё раз. Я, ясно излагаю!!! — заорал он.

— Так точно-о-о!!! — недружно, да не в лад, пронеслось над рядами.

— Кхе-к! — Сержантский кулак рассёк воздух, и смачно влетел в лицо, стоящему впереди бойцу. Тот качнулся, опрокидываясь на стоящего во второй шеренге.

— Даже ответить нормально не можете.

— Отставить! — стеганул голос сзади.

Кроме первого и второго взводов, беззвучно наблюдавших представление, появились зрители, подоспевшие не к самому началу.

— Старший сержант Мишин! — Голос Звирчева был твёрд и убедителен. — Отставить рукоприкладство!

Рядом с ним, стоял щуплый капитан Скорбев, попыхивал сигаретой, с любопытством оглядывая сержанта.

— Сергеич! — повернулся к нему Мишин, пытаясь улыбнуться. — А я тут… Курс молодого бойца провожу…

— Старший сержант Мишин! Приказываю вам! Внушения проводить без сопровождения физических мер! Приказ ясен?! Повторите!

— Сергеич… — как-то тускло и вяло выговорил Мишин. — Сергеич! Я ведь с ним с самого начала. С самой учебки, под Кишиневом… А потом, и тут всегда вместе. Лучше б я там остался. А? Сергеич?!

В глазах сержанта стояли слёзы. Тишина достигла апогея. Таким, сержанта никто не видел.

— И потом, Сергеич, ладно, просто убили. Я понимаю, война — не танцы. Но зачем же так… Зачем, скажи! — Он шмыгнул носом.

— Старший сержант Мишин… — Голос капитана дрогнул. — Строй развести до особых распоряжений!

Мишин стоял, молча глядя на Звирчева. Потом вздохнул, смаргивая слёзы. Повернулся ото всех так, чтобы спрятать мокрые глаза. Спиной ко всем, махнул рукой, будто отмахивался от чего-то. И затем громко, с надрывом в голосе:

— Я ж, их теперь зубами грызть буду!!!

И пошёл, не поворачиваясь, по проходам, в самый дальний конец помещения. Там, сгорбленной фигурой примостился на растланных бушлатах, чиркнул спичкой. Огонёк сигареты известил всех о концовке.

— Раз-зойтись! — Скомандовал Звирчев. — Личное время!

ГЛАВА 6

Прорыв им обошёлся дорогой ценой. Молодняк выкашивали, словно воду пили. Ладно, молодняк. Необученный материал. Многие читали их судьбы. Полягут. Но вместе с ними гибли чередой и ветераны. Вообще, не заладилось сразу и в корень основательно. Уже вечером, после Мишинского срыва и началось. Пробили связь с бригадой, что держали южное крыло города. На связи был сам Кондрашов. Из скупых и ёмких фраз полковника выходило, что обозвать текущие дела говном, означало польстить ситуации. А ситуация сложилась не просто отстойная, а просто не вероятно страшная и безвыходная, и подчас тупиковая. Много бронетехники было сожжено чеченцами в самые первые дни войны, когда незнание плана города приводило к тому, что танки, легко пропускаемые «духами» в сердцевину города, попадали в артобстрел, взрывались в заминированных ловушках, натыкались на баррикады. Дудаевцы хорошо подготовились к встрече, и уже за одни сутки вышибли из строя сотню боевых машин. Штурм Грозного захлебнулся, ещё в самом его начале, в декабре 94-го Значительно позже авиация, в кой-то мере, помогла оправиться пехоте и оттеснить боевиков к северным районам. Штурмовики, ястребки, бомбардировщики, словно рассерженный улей, в течение нескольких дней, бомбили и выжигали город. Мало не показалось никому, ни боевикам, не мирному населению, на семьдесят процентов состоящих их тех же русских. Войсками регулярных федеральных частей были взяты многие дома, школы, больницы, гостиницы. Однако, это была четвёртая часть города. Весь костяк чеченской армии, бункер Дудаева, мосты, и северо-восточная часть города были ещё не по зубам. Баснословная победа П.Грачёва за три-четыре дня обернулась словесной шелухой. Хотя ещё тогда ситуация была патовая, и только теперь, грозилась перейти в аховую. В аховую для русских солдат. Силы чеченского ополчения усилились братской помощью арабов, американцев, моджахедов и прочей наёмной сволочью. Кроме того, были вскрыты зарезервированные склады Дудаева, где в закромах находилось сотни тысяч нового, ещё не обстрелянного оружия, так сказать, в заводской смазке. Многое из арсенала, ещё не состояло на вооружении российской армии. Но генерал Дудаев заранее побеспокоился на волнующую тему, и теперь, вооружённые сепаратисты поменяли угол задачи. Из обороняющихся они превратились в грозную наседающую армаду. Возглавляемые опытными командирами, дудаевцы отбивали утраченные точки, нахрапом и яростью сметая любое, пусть даже жёсткое сопротивление. Так ими был отбит больничный комплекс, взят обратно гостиничный корпус «Северный». Майкопская бригада, державшая ж/д вокзал, была заблокирована в здании и заживо сожжена. Многие ребята стрелялись, не желая попадать в плен. И это было не малодушие. Пленных ожидал ад, а пуля приносила избавление. Духи придерживались чётко направленной стратегии: отсечь, раздробить, разрознить действующих федералов от Главной Ставки, которая по праву считалась за гостиничным корпусом «Южный», была усилена бронетехникой: Т-72; БТР; БМП; имела несколько зенитных установок. Во многом это удавалось. Если раньше было понятно: здесь мы, а там они; то сейчас всё перемешалось, и было не понятно, в каких домах — духи, а где сидят наши. Картинка расположения своих и врагов стало напоминать слоёный пирог. Зенитные установки не могли правильно скоординироваться и метелели порой своих, по ошибке думая, что гнобят чёрных.

Командовал Ставкой Кондрашов, кто же, как не опальный полковник, на которого потом можно повесить груз обвинений за урон и потери. Сейчас Кондрашов думал не об этом. Сейчас было важно, как никогда стянуть все разрозненные дивизии и бригады в одно целое, к центру Ставки, занять круговую оборону и держаться. Держаться, в ожидании поддержки сверху, до прихода свежих сил, в ожидании расширения боемашины и подпора с воздуха. Центру хватало мощи отбить врага, а вот малочисленные и ослабленные дивизии были обречены. Полковник знал это, и сейчас отдавал приказ.

— Всё понял, капитан?

— Так точно, товарищ полковник! Позвольте соображения… До ваших позиций три квартала ходу. Больничка под «чехами», а значит окрестные дома, возле и подле тоже их. Я думаю, прорыв такой унесёт немало жизней…

— Это хорошо, капитан, что ты ещё думаешь. Однако, позволю тебе заметить, что оставаясь на месте, ты потеряешь все жизни. Прорываться! Любой ценой! Зенитками помогу… Давай! — связь оборвалась.

Бои гремели совсем рядом. Перезвучье взрывов, автоматный треск имел нарастающий и убывающий характер. Абсолютного затишья не было уже давно, но сейчас небо особенно разрывалось в отзвуках и раскатах. Часовой наряд был усилен, но полковник был прав. Здесь и грамотная оборона не поможет. Снесут вместе с домом. Простая арифметика: тысяча больше чем пятьсот. Их бы и в этот бой раздавили. Так же, как тех, что легли в административном. Так бы и получилось, не подоспей помощь. Но помощь на войне — величина капризная. И предательски не надёжная. На везение нельзя уповать. Полковник прав, и Звирчев довёл до всех офицеров приказ командования. Решили выдвигаться без промедления, пока их не заблокировал противник.

Головными пошли первые два взвода, состоящие в основном из опытных бойцов. Не обстрелянных салаг здесь было меньше и задача им ставилась — тащить боекомплект. Третий взвод вёл старший лейтенант Кволок. Тут были все пацаны, и утешало то, что шли они по следам головных, которые брали первый удар на себя. А ещё раньше метров на двести вперёд, тралом пёрла команда Грачевского. Замыкал прорыв Скорбев с малочисленным четвёртым взводом. Обойма капитану досталась из ушлых ветеранов с подпаленной кожей. А коли тыл всегда считался стратегически уязвим, то вооружение было соответствующее: гранатомёты, пулемёты, подствольники.

Поначалу движение было дёрганное и нервное. Крики и матерки сержантов перемешивались с криками офицеров. Потом колонна растянулась цепью, и время разбилось на небольшие слайды-картинки, которые цеплял взгляд, но в которых тебя не было. Вадиму показалось, что они идут долго по этим раздолбанным опустевшим улицам, в огиб и обход самых опасных участков дорог и зданий. Днём выгоревший город выглядел на порядок страшнее, чем в тёмное время суток. Вспученный асфальт, взрытая воронками земля, а к ним серой иллюстрацией, перекошенные взрывом дома. Поваленные высоковольтные столбы. Эта часть города с первых дней войны была обесточена. Быть может, где-то и был свет, но не здесь. Город выглядел стариком. Больным, истерзанным, с кровоточащими язвами и рубцами. То здесь, то там, что-то непременно горело, либо догорало. Как данность, воспринимались трупы. Наши или враги, они уже не участвовали в этой войне. Они просто лежали в раскоряк, позабытые и не подобранные. А ещё недавно так же бегали и стреляли…

Вадим встряхнулся, отгоняя тяжёлые мысли. Рядом кряхтел Валька. Он кроме личного калаша, был гружён РПК. Ещё с первых боёв он проявил в себе талант пулемётчика. Его заметили, и возражать не стали. Сам же Зорин унаследовал винтовку Акимцева, что тоже приветствовалось командирами.

— Подтяни-и-и-ись! — Зычный крик Звирчева не давал в полной мере, погружаться в какие либо мысли. Здесь кругом дышало смертью, и чёрные глазницы окон встречных пятиэтажек были подчеркнуто враждебны к проходящим мимо солдатам.

Удар пришёлся в середину колонны, совсем не в голову, как ожидалось по вероятию. Синхронно жахнули с гранатомётов по центру, нарушая порядок движения. Жахнули откуда-то сверху, внося сумятицу и хаос. Сразу же погиб Кволок, разорванный на куски. Сдетанировал боекомплект, увеличивая масштаб разрушения, окутывая дымом очаг возгорания. Многие их мальчишек, не успевшие ни разу выстрелить, горели как факелы заживо и их крики смешались с автоматными очередями. Боевики выпорхнули неожиданно из укрытий, и, не давая опомниться, сразу выкосили чуть ли не половину третьего взвода, отрезая его от первых двух ушедших вперёд отделений. Замыкающий Скорбев со своими ребятами оказался блокирован чеченцами со всех сторон и вынужден был принять последний бой по месту нахождения. Тогда никто не понимал, как всё случилось. Остатки бывшей дивизии теснили чичи, теснили жёстко и яростно. Ликующе, с криками, с демоническим торжеством. Причем вели на заминированный ими участок.

Врага можно и нужно ненавидеть. Но его нельзя недооценивать. Дудаев не был бы генералом, если бы не спрогнозировал ситуацию, и не отвёл бы роль, значительную роль методам и приёмам ведения боя в уличных городских условиях. Командиры спецшкол, прошедшие многодневную практику, многое знали и умели, и поэтому сейчас встретили федералов не тупо по обыкновению в лоб, а взяли в разработку. Усиленный передок, вместе с осторожной разведкой, пропустили. Пропустили вперёд. Намного. Не выдавая своего явного присутствия. Ведь не дышать в засадах их тоже учили. А вот слабое звено они определили, не будучи семи пядей во лбу. Опытного солдата от новобранца отличит всяк, кто на войне давно не сегодня. Расчёт был прост и ясен: разбить, расщепить и уничтожить. Всё просто.

Вся эта аналитика станет явственна потом. А пока…

— Передние!!! Держать удар! Рассредоточиться!!! — Орал сквозь грохот Звирчев Грачевскому. — Мишин! Подтягивай своих!

— Слушай мою команду!!! — Надрывался в крике Мишин. — Отходим! Медленно! Не спеша!

Тут же толчком опрокинул ошалевшего воина. Из салаг.

— Куда прёшь на огонь, телёнок! Назад! В пригиб, на полусогнутых! Па-шёл!!! — И ускоряя пинком его движение, добавил много непечатных, но ёмких по значению фраз:

— Автомат не потеряй! Рембо хренов!

Секунда, и он уже забыл о нём. Бой сотрясал мозг, разрываясь в барабанных перепонках.

— Демченко! Заварзин! Ко-от! Держим врага!!! Прикрываем отход! Бравин! Ты тоже! Зорин! Не подпускаем блядей!

Вадим уже определился в этой какофонии. На удивление быстрее, чем сам ожидал. Разрежающий воздух, автоматный треск, взрывы, дым, гарь уже успело притереться, устояться в голове. Стало привычным и где-то даже обыденным. Был виден враг, который буром пёр на огрызающий свинец. Пулевые скважины во вражьих телах завершали точку бега. Но враг шёл. Почти открыто. До безрассудства тупо и бесстрашно. Их было много. Они падали, но шли. С криками, и каким-то подвыванием.

— Алла Акбар!!!

«Говорят, долбятся перед боем. Коноплёй там, анашой. А потом чёрт им не брат» — Думал Зорин, отстреливаясь и пятясь назад, меняя временные укрытия. Важно было найти объяснение необузданной смелости противника. «А некоторые сами по себе фанатики. Смертники-камикадзе. — Мысли продолжали хороводить. — И те, и другие, все долбятся. Обкурятся до одури и вперёд! Страх у наркота напрочь атрофирован».

Что-то ударило ниже локтя левой руки. Рука тут же онемела, потеряла чувствительность, стала тяжёлой на подъем. Хотя… Странно. Боли не ощутил. «Так убьют, и в горячке, не поймёшь, что убили». — Усмехнулся про себя Вадим, шевеля пальцами, в попытке реанимировать мышцы.

Неподалёку бился в конвульсии пулемёт Вальки. Лицо Вальки, грязное от копоти, пыли, в прочем как у всех, было в довес искажено гримасой отчаяния и в безмерной ненависти. «Интересно, какое у меня лицо, когда я убиваю». — Подумал Вадим, удивляясь, как он может стрелять и ещё одновременно о чём-то думать. Сжавшись в комок, он на корточках отстегивал отработанный рожок. Совсем недалеко взрыдала взрывами земля, заполняя уши грохотом и гулом. Зорина откинуло волной на спину. В глаза врезались комья глины и грязи.

— А-а-а!!! Су-у-ка! — Ужаленный болью вскрикнул он. Ему показалось, что он ослеп. Что его глаза вытекают.

— Ах, ты, чёрт! — Продолжал чертыхаться Вадим, схватившись за лицо. Осторожно прикоснулся пальцами, потом помассировал глазницы. Вроде как на месте. Слёзы помогали смаргивать грязь. Зрение неуверенно возвращалось, но круги ещё бесновались вокруг, а резкость была не той.

— Чё-орт! — Он отчаянно моргал, вытирая слёзы грязными пальцами.

Сейчас, поднявшись на колени, полуслепой и беспомощный, он представлял собой отличную мишень. И понимал, что в любую секунду, жизнь может оборваться.

— Вади-ич!!! Ты, чё, ранен?! — Валька оказался рядом. Его пулемёт выругался очередной партией смерти. Затем смолк. Плечо Зорина тормошила рука друга.

— Ты, что, ранен?!

— Глаза. — Промычал Вадим. — Грязюкой залепило.

Крик сержанта перекрыл на время их диалог.

— У кого подствольники! Работа-ем! Не жалеем гранат!

Взрывы гранат, беспрерывная стрельба, грохот, гул, и крики — всё это Зорин прочувствовал сейчас отчётливо. Идёт бой. Он — в эпицентре. А глаза не работают. Это конец.

— Давай, Вадич! Отходи вон к тем камням! Так проморгаешься. Вали, я сказал! Я прикрою тебя!

Зорин, пригибаясь, добежал до груды камней и юркнул за бетонные перекрытия. Зрение постепенно восстановилось, но тут левая рука напомнила о себе болью. Он прощупал пропитанный кровью рукав. Не похоже, что кость задета. Хоть здесь то, ладно. Рядом плюхнулся Бравин.

— Ну, как, ты? Живой? — Участливо посмотрел ему в лицо, и тут же прыснул.

— Чё?! — Хмуро поинтересовался Зорин весёлости друга, заряжая гранату в подствольник.

— У тебя глаза красные. И бешенные. Как у обкуренного кролика. Морда вся перемазана.

— У тебя думаешь чище? — Вадим обозначил мишень, беря подствольник выше голов. Так чтобы граната пошла навесом, но в итоге хлюпнулась в центр. Звук подствольника был сродни звуку арбалета. Удобная вещь. Места много не занимает, в отличие от гранатомётов. Граната, как и ожидалось, отправила на свет, четверых дюжих моджахедов. Упала точненько промеж всеми, словно боялась кого-то обделить вниманием.

— Глаз алмаз! — Прокричал Валька, аккомпанируя пулеметом. В бою привыкают кричать. Это как, вне боя говорить. А иначе, разве что расслышишь.

— А ещё жаловался, глаза ни хрена не видят!

— Да пошёл ты! — Проорал в ответ Вадим, причёсывая очередью фигуры боевиков. — Сам ты жалуешься!

Как бы из ниоткуда, из пороховой гари обозначился Мишин, выжимая из пулемёта огнедышащий жар.

— Отхо-ди-им! — В воздух выкрикнул он. — Брать южнее! Вылезаем из чёртового квартала!

Заметив друзей, коротко бросил:

— Отходим, пацаны!

Им удалось выскочить из каменного мешка злобных пятиэтажек. Однако, радовались преждевременно. Небольшой сквер, представляющий собой парковую зону, сейчас выглядел спасением для полуразбитой дивизии, и ствол каждого тополя обещающе звал укрыться за ним. Именно здесь их ждал коварный сюрприз. Первые, что вошли в лесополосу, напоролись на умело замаскированные мины. Разрывы и стоны бойцов смешались с криками ликующих духов. Взвод Звирчева пошёл правее, по краю того же парка, и поэтому оказался удачливее. Их проход оказался чистый, от растяжек и мин. Помочь, попавшим в ловушку они не могли. Западня, куда попал мишинский взвод, ощерилась для них огненным адом. Боевики тут же усилили натиск, обкладывая со всех сторон гибнущую горстку. Автоматы духов не смолкали, загоняя взвод в самое пекло.

Сто-я-я-ать!!! — Орал сержант. — Назад ни шагу! Мины! Укрепиться и держать оборону! Зорин! Продублируй команду ближайшим! Пусть не лезут! Подорвутся, етию мать!

— Не отступа-ать!!! — Выдохнул в крике Вадим. С непривычки закашлялся. Орать команды не просто, как может показаться. Тут связки поупражняться должны. Чтобы не сорвать голос.

— Держать оборону! Не отступать! Кругом мины! — Выдал на дыхании он. Не слабо выдал. Даже чичи услышали, тут же прокорябали очередями кору тополя, где он прятался.

Понимания скорой погибели не было. Вернее, конечно было, но отдавалось в голове, как-то сухо, да вяло. Амба, так амба. Больше напрягали мысли о патронах. Их становилось меньше. Запасы свинцовых округлышей, позволяющих тормозить обкуренных боевиков, таяли. Зорин воевал уже третьим автоматом, снятым с плеча убитого солдата. Оставалась ещё винтовка, да патрон в кармане. Для себя патрон. Стоял вопрос сможет ли? В себя то? Память об изрезанных товарищах, была тем самым ответом, но еще было больше желание — жить. Безысходное отчаяние теснило робкая надежда. Тщетная надежда. Они лежали в приямках, за стволами и корнями деревьев, каждый в своём укрытии, лежали, придавленные плотным огнём противника, в промежутках огрызаясь. Неторопливо прореживая число дудаевцев. Почти безрезультатно.

Мишин приказал осадить со стрельбой, беречь патроны и палить по приказу. В какой-то момент стрельба стихла вовсе. Боевики что-то задумали. Мчаться им в атаку было не с руки. Ни факт, что на свои же ловушки и нарвёшься.

— Русские-е! — Заорали из-за противоположных стволов деревьев. — Предлагаю вам бросить эту войну! Сдайте своих сержантов и офицеров, и обещаем вам в обмен жи-изнь!

Орал сволочь чисто на русском, и насколько уловил Вадим, без характерного гортанного акцента, присущего всем кавказцам.

— Вы не виновны, что здесь! Мы понимаем… Вас сюда пригнали, не спрося-я! Поэтому, мы вас проща-аем! Выходите с поднятыми руками! Без оружия-а!

Вадим отвлечённо думал не о том, что кричал «доброжелатель», а о том, как хорошо, пусть ненадолго, не слышать автоматный треск, тугие, бьющие по перепонкам разрывы гранат. Как хорошо, просто лежать на сухих, влажных листьях. Лежать и дышать их запахом. А они оказывается, пахнут. И ещё как! Это запах жизни. Той, что через минуту могут у него отнять.

— Ну, что, Серёжи?! Думайте быстрее-е! Всех сдавшихся ждёт сытный обед и сто грамм по-русски!

— А может, ты нам баб обеспечишь?! Раз, всё у тебя по-русски?! — Выкрикнул Мишин.

Было слышно, как «доброжелатель» на тарабарском переводит своим. В стане врага послышался смех.

— Не о том думаешь, Серёжа-а! — Весёло со смехом продолжил собеседник. — Ты думай, как бы наши джигиты из вас самих женщин не сделали. На войне ведь всё бывает!

— А ты попробуй, обезьяна!!! — Дерзновенно заорал Мишин. — Обещаю. Кастрирую не больно! И джигитам переда-ай! Их яйца заспиртуем на вашей же водке! И отправим в музе-ей!!!

Он примкнул штык-нож к АКМ и взглянул на Вадима.

— Тоже, что и я. — Не громко произнёс он. — И аккуратно передай всем. В полголоса, а лучше знаком покажи. Готовим штыки, ребята.

И вновь заорал далёкому дереву:

— Чего приумолк, паскуда?! Отросток свой прячешь?! Правильно делаешь…

Во вражеских укрытиях шумно переваривали услышанное. Несколько раз, вперемежку с горным наречием, вылетали русские матюки. Свои ругательства, видно не отражали эмоционального кипения горской души.

— Нехорошо сказал, Серёжа! — Наконец посетовал вражий словоохот. — Обидно сказал. Тебе лично советую застрелиться! С того света посмотришь, как твоё дохлое тело на лоскуты делить будем. Тебе советую честно, живым не сдаваться!

— Спасибо, Ахмед… Мамед… Или как там тебя?! Чингиз-Срань Батькович! — Мишин осознанно привлекал к себе внимание. Наработанный, в командных орах голос, на удивление никогда не срывался. А ведь, кричал он, дай бог!

Вадим давно примкнул штык-нож, и, пользуясь перепалкой двух сторон, «подготовил» аналогично, ближайших к нему бойцов. Те незаметно продублировали остальных. Он понял замысел сержанта. И поняли все. Это был единственный шанс. Продать дорого свою жизнь. Ценой броска, врукопашную. Пробить брешь, и если повезёт, уйти. Уйти, или погибнуть. Что одинаково вероятно. Но в любом случае это шанс. Да и смерть будет покрасивше, чем вот так: быть придавленным к минным полям и словно в тире, расстреливаться чернотой.

Огонь с ожесточённой силой, принялся шерстить по позициям, вжатых в землю бойцов. Было ясно: их сотрут в ноль, и не вопрос, что с трупами ещё поизвращаются, в силу своих попорченных мозгов. Крючок, закинутый на авось, вернулся пустой, и чеченцы не получили слабых и малодушных. Оставалось убить. Сжечь противника. А едкие слова русского сержанта не оставляли сомнений, что «спрос» будет и с мёртвых.

— Не стре-ля-ать!!! — Сдерживал солдат Мишин, вжимаясь от пуль, за корневищем поваленной берёзы. Не стреляли. Хотя соблазн был, особенно когда осмелевшие духи, пошли неприкрыто и нагло, шевеля свинцом их залежи.

Они были уже различимо близко, и Вадим, своим обостренным зрением, мог уж сосчитать морщины на переносице ближнего оскаленного лица. Палец ёрзал на крючке. Нетерпение лезло наружу. Отчаяние граничило с паникой, призывало плюнуть на приказ и стрелять… Стрелять, достреливая остатки рожка. А дальше? Дальше… Зубами в горло. Если повезёт добежать до этого горла, не встретив пулю на пути. А повезёт… Вряд ли.

Чичи пересекли невидимый барьер, за которым отдельным участком, шла не частая лесом полоска. Можно сказать, полянка. Здесь им не укрыться, не провалиться. «Ну же, Мишин?!» — Закричало внутри у Зорина.

— А-го-о-онь!!! — Крик сержанта потонул в раскатах его очередей. Вскочив на полусогнутые, он палил из РПК, и басовитый тон пулемётного огня приглушил его яростный крик. Одновременно с его криком открылись, то здесь, то там, огневые шлюзы третьего полуразбитого взвода. Натянутый нерв разорвался и выплеснулся ураганным огнём. Не давая притухнуть порыву, Мишин заорал, куда страшнее прежнего:

— За мно-о-ой!!! — Отбросив отработанный РПК, он кинулся в штыковую на ошарашенных дудаевцев.

— Вперё-ё-од!!! — Заорал Зорин, вспрыгивая на ноги.

— А-а-а-а!!! — Этот крик родился у каждого, кто побежал на обнажённую смерть. Кричали все. Иначе нельзя. Крик помогает перерезать страх, отключить рациональный ум и разжечь внутри бешенство. Бешенство, необходимое для последней схватки.

В фильмах про войну, показывают сцены атаки, но никто не знает, глядя на экран, насколько страшно бежать навстречу пулям. Тут непременно обязателен кураж: отчаяние, помноженное на безбашенность. Лопнутые нервы и душераздирающий крик приглушают осторожный разум, рождая и поднимая на высоту неистовство. То неистовство, которое культировали некогда отважные викинги-берсерки; состояние бешенства и исступления, благодаря чему, среднего сложения воин, мог в одночасье положить мечом дюжину нерасторопных врагов.

И сейчас Зорин бежал, раскрыв в жутком крике рот. Почти не думая, почти не соображая. Запрограммировав сознание на колото-резанные раны.

Первого он пропорол на автопилоте. Тело делало всё само. Адреналин ускорил заученные движения, а мысли подконтрольно торопили события. Тот уже падал, но Вадим в слепой паранойе, колол и колол, не веря, быть может, что наносит увечья. Но, наверное, отчасти боялся, что его опередят.

Секундное замешательство врагов спасло многих от прицельных попаданий. Стрелять в упор стало поздно, когда дистанции были сорваны. Чичам пришлось принять условия рукопашной. Это не делало их слабыми. Многие знали и умели, как убивать не стреляя. Воздух наполнился вскриками боли, проклятий и злобы. Но у гибнущей стороны было преимущество… Это безысходность загнанных крыс, которые спасаются, атакуя преследователей. И сейчас это проявлялось, по крайней мере, для самых взвинченных и, наверное, удачливых.

— Валька! — крикнул себе за спину Вадим, чувствуя, что тот шпарит следом. — Держись ближе ко мне!

Он помнил, что у Бравина в «учебке», было неважно в штыковых и прикладных дисциплинах.

Вадим разменял легко третьего чичу, но вот четвёртый оказался скользкий гад, и кручённый. Он ловко отбил прямой выпад Зорина, направленный в живот, и резко зарядил ему ботинком ему под коленный сгиб. Опорная нога подломилась. Пыхнула в глаза застарелая боль в коленке, и боковой прикладом довершил падение Вадима. «Всё!» — Подумал Вадим, слушая звон в ушах. Разум торопил вскочить, либо откатиться, извернуться, продолжить бой. Но тело отставало от желаний. Стало вялым и ватным. По-прежнему звенело в ушах. Во рту ощущался привкус крови. Время расщепилось на фрагменты. «Сейчас, либо нож… Либо, выстрел».

И точно, прозвучала очередь. Чеченца откинуло назад.

— Вадич! Подъём! Живо! Нехер разлёживаться! Уходим…

Это был Валька. Он по обыкновению теребил Зорина. Вадим мотнул головой. Он тяжело поднялся, и чуть было не упал вновь. Его повело вправо. Контуженный ударом, он не мог сообразить, почему пули, выпущенные чичей, не убили его. С такого расстояния не промахиваются. Он тряханул головой и, прикусив до боли губу, засеменил, подгоняемый сзади Валькой. Через секунды мысли обрели ясность, и стало теперь понятно, кто стрелял и в кого. Звенящий звук отступил и в уши пробился реальный шум боя. Автомат перестал попусту болтаться, и Зорин, сжав его, вспомнил, что полрожка у него по любому есть. Он подобрался, и засветил очередину влево, осаждая пыл неуёмных боевиков. Впереди было чисто. Чуть левее шёл овраг. За ним… Возможно мины. Хотя Звирчев со своими прошёл в этих местах. Ну, тогда ещё повоюем. Коли, пуля не догонит.

— Сюда, парни, сюда! — Рядом возник Мишин. — Уходим оврагом!

Он стрелял назад, с трофейного. Какой автомат Зорин не определил. Явно иностранный. И конечно, не калаш. «Молодец, сержант! Догадался поменять. Прям таки, бог войны. А у меня ветер в рожке». Патроны Зорин, действительно, расстрелял, и сейчас просто нёсся, как лось, к спасательному оврагу, чуть отписывая зигзаг. Прикрывал его Валька. Боец, некто из последних прибывших, бежал в уровне с Вадимом, и уже добежав до края впадины, вдруг коротко всхлипнул и кубарем покатился вниз. «Цепанули, суки!» — Участливо подумал Зорин, спускаясь к бедолаге. Автомат, что снял Вадим с него, тоже был пуст. «Непруха! Язви её душу!» — Совсем, как бывало дед, мысленно выругался Зорин.

— Давай уж беги без остановок! У меня на чёрных, и за тебя хватит! — Спустившийся Валёк, тяжело дыша, потряс РПКашкой. Автомат он бросил, сразу как отстрелял, ещё до парка. И поэтому в прорыв пошёл, вставив последний пулемётный диск. С него-то он, и прижалел того чеченца, что уронил Вадима. Тепереча, Вадька его должник. Зорин кивнул и припустил за остальными.

Их выбралось немного. По пути попадало ещё несколько. Как вошли в жилой район, началась другая свистопляска. С противным для ушей вжиком и тянувшим звуком, пошли взлетать снаряды зенитных установок. Били в аккурат, а этот самый квадрат, где по мнению зенитчиков, должно быть не меряно вражеских скоплений. Угадали в цвет ребята. Врага здесь было, что грязи, и взрывной характер артиллерии во многом помогал остудить гоночный пыл боевиков. Частые накаты зениток заставили дудуевцев задержаться, а в результате прямых попаданий, затихариться в укрытиях. Только горстка мишинского взвода, от некуда деваться, бежали сквозь грохот и взрывы. Погибали и здесь. От руки своих же. Но то было явление, что принято называть издержками войны.

— Давай в подъезд!!! — Хриплый ор Мишина озвучил мысли многих, кто ещё числился в живых. Пятиэтажный дом, как спасение, шаг за шагом приближался, и был виден хорошо подъезд, в который они забегут. И хотелось верить, что успеют в него влететь. Что не убьют. Что всё-таки успеют. А что в подъезде? Или кто в подъезде? Неважно. Это потом. Важно выжить… Важно, не почувствовать боязливой спиной… Удары… Извещающие… Всё…

ГЛАВА 7

Болело всё и вся, начиная, с когда-то ушибленного колена и кончая простреленным предплечьем. Ноюще отзывалось в бинтах, резаное кинжалом, плечо. И даже глаза, после того, как сморгнул засор… Ведь, не беспокоили, там… В бою. А сейчас, когда всё позади, все болячки разом обострились, в своих физических проявлениях.

Вадим сжал веки, прикрыв на минуту, то и дело, слезящиеся глаза. Правая скула, принявшая удар прикладом, в солидарность всем болям и ранам, начала предательски опухать. Зорин слегка дотронулся и тут же скривился. Гематома солидная. Он скосил глаза на сержанта. Мишину тоже досталось не слабо. Помимо своего несчастливого плеча, подраненного двумя боями раньше, он приобрёл осколочное ранение, чуть ниже левой ягодицы. Хоть и не смертельно и кости целы, но мякоти клок вырвало изрядный. Перевязочные бинты на этом месте, сразу пропитались кровью. Аптечный анальгин, принятый двойной порцией, боль глушить не хотел, а вынужденное состояние бездействия и покоя, абстрагировало солдатские раны. Главное, не допустить воспаления. В этой грязи, и при отсутствия воды, вероятность совсем не призрачная. Есть, конечно, в солдатской аптечке серенькие таблетки с мудреным названием. Вроде, как отвечают за обеззараживание и иммунитет против воспалительных процессов. Ну, тут уж, остается верить и надеяться, что помогут.

— Сам-то откуда? — Мишин не громко беседовал с одним из молодых бойцов, со смуглым, и даже чересчур смуглым пареньком, внешне напоминающего Джеки Чана в шоколаде.

Минут тридцать назад, они влетели в подъезд жилого дома, взлетая по лестнице, готовые стрелять во всё, что появится на их пути. Их было шестеро, ровно столько, сколько от уничтоженного взвода. Жилой дом был уже давно не жилым, судя по распаханным снарядами, дверным проёмам панельных квартир. Многие из них были без дверей. Приглашающе зазывали в мир покинутой и поколотой, войной, мебели. Думать, что там кто-то живёт, было б наивно, но полагать, что кто-то сидит, почёсывая курок, было в данной ситуации не лишне. На третьем этаже, за дверью одной из квартир они остановились, переводя дыхание, измождённые бегом. Здесь было относительно безопасно. Пока безопасно. Сорванные замки не обеспечивали запор, но бойцы разрешили задачу, заблокировав дверь полусожжённым, но ещё крепким диванчиком. Теперь, дверь считалась официально закрытой, плюс ко всему визуально контролировалась парой, ещё не порожних автоматов. За окном же, продолжала петь зенитная канонада, и отрезок времени, в десять минут, дал понять, что их давно потеряли.

Ещё живые, ещё не убитые, они сидели, устало привалившись к стене, кто как. Сжимая оружие с полупустыми рожками, считая удары сердца, и слушая за окном незатихающие взрывы. Сейчас им был нужен тайм-аут. Передышка. А что дальше… Война план покажет.

Спустя немного, Мишин обозначил двоих, что поцелее, к подпёртому диваном входу, расположив их таким образом, чтобы ребята не получили пулю через дверь. Их потеряли, но это не значило, что не будут искать. Теперь отдышавшись, можно заняться собой. Раны, в общем, считались средние, не из тяжёлых. Не было обезноженных, хотя прихрамывали почти все. Те, что смотрели за дверью, не нуждались в перевязках совсем. А остальным, кровоточащим, требовалось наложение бинта, чем они и занялись. Помогал раненым возиться с бинтами, Валька Бравин. Он был из тех немногих, что выскочил из пекла невредимым, не считая мелких ссадин и царапин. Его не задело не пулей, не осколком, что на войне приравнивалось к мистическому везению. Упрекнуть Вальку никто не мог. В бою все на виду. А этот тульчанин не прятался за чужие спины. А даже, наоборот, безумно вылезал со своим пулемётом. А потом, давно подмечено ветеранами. Трус, как раз-то, долго и не живёт. Он-то и гибнет враз, в первые минуты боя. Тут всё справедливо. Обосравшегося зайца, либо взрывом накроет, либо пуля выстегнет. Воюй как надо, и тогда, если небо тебя хранит, выживешь. Диалектика, как ни крути.

— Всё, пацаны, отдыхаем, пока да покуда! — Сержант откинулся головой к стене. — Сколько у нас шмали? А, Бравин? Прицени!

Вадим не сразу сообразил, о чём речь, а вот Валёк сразу въехал. Набазлался, где-то раньше жаргонным вычурным словечкам. «Шмалью» обзывались патроны. Они же, «маслины» по другому. Их оказалось, худо-бедно пятьдесят девять, если конкретно и в целом, а по стволам выходило так: у дежуривших в дверях, в двух полупустых рожках — двадцать три; в Зоринской винтовке, магазин скромно выщёлкивал пять; у Бравина — пулемётный диск роскошно выдавал тридцать один. Автоматы Мишина, Зорина не входили в суммарный подсчёт, поскольку были пустые.

— Ладно. — Как-то спокойно произнёс Мишин, и прикрыл глаза.

Бой отодвинулся куда-то дальше, зенитки поутихли, и уже спустя некоторое время, отдалённым эхом, звуки стрельбы и разрывов размазались беспредельных уголках неба.

— Чё, будем делать, Володь? — Спросил Мишина Зорин, немного погодя, как всё улеглось.

В неуставном порядке Мишин давно позволял ему с Бравиным так к нему обращаться, и даже настаивал. Мол, сейчас, нет ни сержанта, ни «деда». Война спиливает эти грани. Остаётся Солдат и человек.

— Да ничего не будем делать. Ждём, пока… — Ответил тот, не открывая глаз.

Потом открыл, и лениво посмотрел на полулежащего рядом пацана, что входил в их шестёрку выживших. Посмотрел чуть с любопытством, переведя потом взгляд на сидящих у двери. И те, и этот были из вновь прибывших. Не обученных. Не обстрелянных. До сегодняшнего боя. А теперь, надо отдать им должное, коли пацаны здесь, значит, есть у них стержень. Есть тяга к жизни и победе. А если не учили, да ещё выжили в этом аду, — это ещё больший плюс.

— Слышь, боец? — Обратился к смуглому Мишин. — Как тебя звать то?

— Ильгиз Нурисламов.

— Монгол, что ли?

— Нет, почему? Татарин я…

— Татарин?! — Заулыбался сержант. — А выглядишь как монгол. Слышь… Не обижайся! Сам-то откуда?

— Родился в Набережных Челнах. Рос там. А недавно всей семьёй в Казань перебрались. — Паренёк улыбнулся. — Отец говорит, там возможностей больше… А по мне так, город бестолковый. В Челнах лучше…

— Понятно… А вы, пацаны, откуда? — Переключился Мишин на «дверных».

— Я из Липецка.

— Ивановский я. С Иванова.

— О! Это там где невесты живут сплошь и рядом? — Включился в беседу Валька.

— Ну… Да… Так говорят. Город невест. — Тот улыбался.

Воспоминания о доме преобразило ребят. Отвлечённая тема, казалось бы, в самый гибельный момент, была, словно глоток воды с родника и поднимала определённо настроение.

— Говорят-то, говорят. — Не унимался Бравин. — А на самом деле, чё, врут что ли?

— Да нет, не врут… — Улыбался подначатый «дверной». — Да, приезжайте к нам! И увидите!

— А чё?! И приедем! Невест любить… — Мишин подхватил тему. — Да, Зоря?! Прокатимся в Иваново?!

— Прям бы, счас и побежал! — Отозвался Вадим.

— Слыхали, пацаны?! Зорину уже щас хочется…

Дружный смех расслабил натянутость обстановки. Тревога, как бы перестала быть тревожной. Пошёл простой пацанский трёп, какой бывает обычно на уличных «пятачках».

— Ну, а вас, как звать да величать? — Спросил сержант у расположенных в дверях.

— Гена Скраолёв.

— Миша… Залужский.

— А я Володя, если что. Зовите просто…

Сержанта пробило на душевный тон. Вадим уже не удивлялся, как раньше, метаморфозам Мишина. Ну да, в бою — железо, кремень. Любого поднимет и подстегнёт. А сейчас, просто дворовый мальчишка. Пацан-одногодок, с которым приятно поржать и постебаться над девчонками.

— К чему я? — Продолжал сержант. — С первым боем, вас, мужчины! С первой, так сказать, ломкой. Не той ломкой, что у наркомана, а той, что бывает, когда ты между страхом своим мечешься и отвагой. А отвага, я так скажу, это понятие не книжное. С моих слов, оно так: смесь злости, запредельного отчаяния, куража… Что ещё… Ненависти… Когда всё это есть, солдат входит в раж, и если судьба его любит, он выживает. Ну, а если нагнёт его в сторону страха…

Мишин усмехнулся. Видимо, это свойство войны. Многих здесь пробивает на философию, а темы каких-то фатальных вещей, происходящих по краю жизни и смерти, является тут темой актуальной и постоянной.

— …Тогда он уже труп. Уже за минуту. Как его ударит пуля. Подведу черту, бляха-муха! Я же, всё-таки, вам не оратор-краснобай. Правильно?

Он неожиданно хлопнул по плечу казанского Джеки Чана.

— С боевым крещением, вас, мужики! С первым огневым крещением! Выпить не предлагаю. Если б было предложил. Ма-ан-гол!!! — Он опять весело треснул казанского по плечу.

— Чё-о? — Стушевался парень.

— Да ни чё! Красавец, говорю! Вы тоже, красавцы! — Перевёл он взгляд на «дверных». — Коли не дали себя убить в самом первом бою, значит честь вам и лично, моя уважуха! А первый бой, я вам скажу, есть самый поганый… Самый стрёмный. Но… В тоже время… Это экзамен всем экзаменам. Здесь уходит детство, и рождается мужчина. Муж-жик! Многие думают, что вот, мол, мужиком становишься, когда впервые на бабу лезешь… Херня, всё это! Чтоб свой обмылок в щель втиснуть, не нужен не ум. Не смелость. Нужно, чтоб стоял перпендикуляром, да и только. Где здесь мужское становление? Это ж любой прыщавый ботаник потрётся об Машку пупком, и что? Он мужиком стал?! Хер-ня-а!!!

Он вытряхнул их полупустой пачки сломанную сигарету.

— Последняя. — Смятая пачка полетела в сторону. — И та поломалась.

— Володь! У меня ещё много! — Предложил курево Бравин.

— Спасибо, Валёк! Добью, я её… — Сержант прикурил, стиснул пальцами сигаретный надлом.

— Так вот, — продолжил Мишин, после пары затяжек. — О чём я? Настоящий мужик рождается здесь! В огне! И умирает…Тоже здесь…

Мишин что-то вспомнил. Погрустнел. Минуту мочал, потом взглянул на Монгола.

— Друг у меня был. — Пояснил он. — Начинали вместе. Ещё с учебки… За нами три боевые операции. Штурмовики мы… ДШБ! Это тебе, не ваши внутренние войска! У нас всяко-разно выходит. И на зечков нас бросают, и другие беспорядки квасим. Овчарки мы! И духом и телом. А тут новая тема. Чечня-я-а!!! Ну и понесло нас, доброволиками, сюда! Как же, без нас…

Он зло отшвырнул сигарету, подул на обожжённые пальцы, кривясь.

— Во-от… Начинали вместе. А кончаем врозь. Вернее, он уже закончил. А я, вот… Пока… Татарин, он был. Как и ты, Монгол. Везёт мне, на вашего брата. — Сержант засмеялся. — Почти как породнился с вами, на этой войнухе!

Он опять стал грустным и замолчал, уходя в себя, оборвав как-то сразу веселительный настрой.

Никто больше ничего не вспоминал, и не спрашивал. Вадик с Валькой курили, наслаждаясь горьким табачным дымом, месяц назад ещё казавшимся противным и абсурдным. Думали, каждый о чём-то своём. Да и, наверное, просто казалось, что думали. На самом же деле, мысли да думки таяли, не успев сформироваться в определённую нить. Возможно, мешала физическая боль. А может, виной была усталость. Нечеловеческая одеревенелая усталость. Вдобавок, запах давно немытого тела, ощутимая грязь и прелость между пальцами ног…

— Счас, немного пропердимся. Отдохнём. Восстановимся… — Как бы сквозь ленцу, бубнил Мишин. — А дальше, осмотримся и двинемся к югу. К своим. Кто в курсах, где юг, где север? Кто с географией дружит?

— Я знаю…

— Я тоже могу определить…

Кроме Вадима, обученного дедом с малолетства разбираться в сторонах света, вызвались почти все сориентировать нужный маршрут.

— О-о-о! Отрадно слышать. — Протянул сержант. — Народ, гляжу, грамотный подобрался. С учёной жилкой. Себя, двоечника, не причисляю к оным. Ладно, мужики! Отдыхайте, пока! Курите! Да снимите кирзу! Пусть ноги подышат. Чего там, Ивановец?

Боец, что представился с Иванова, подтянувшись к двери, вслушивался в коридорные звуки.

— Да нет, вроде всё тихо. — Немного выждав, промолвил он. — Почудилось, будто говорят где-то рядом.

— Ну-ну! Смотри, Чапаев, не проспи! А то, мы тут, как на ладони. Разутые и раскрытые, с двумя «маслинами» в кармане. Заходи, да бери нас тёплыми, в подарочной упаковке. Бравин! Монгол! Давайте-ка, хавайте, что там есть, и ребят поменяете… Чё? Жрать неохота? Неохота, да надо. Силы нам ещё понадобятся.

Есть, и правда, не хотелось. Гораздо больше, хотелось пить. А с водой был абсолютнейший абзац. Экономные глоточки тёплой воды, из солдатских фляжек, не были ощутимы на вкус. Поэтому, жадные сухие губы вытягивали всё содержимое на раз. Те, что посдержанней, растягивали объём на два-три раза. Но не больше. А потом… Жажда в безумных глазах, да сухая слюна.

Позже. Гораздо позже. Когда усиленные войска федералов продвинутся и отвоюют северные районы города, Вадик узнает, что воду можно брать в употребление из горной речушки Сунжа, что течёт под мостом. Пить её можно, прокипятив разумно на огне, дабы убить в ней всякую заразу. Это будет позже. А пока они давились консервированной рисовой кашей. Тушёнка вся вышла. Сглатывали пищу трудно, почти болезненно. Сказывалось отсутствие нормальной слюны. Но худо-бедно, ели. Есть было нужно. Вспоротые банки пустели, и штык-нож, тот, что недавно ещё был штыком, и влетал в человечью плоть, служил теперь заменой ложке. Никого, это не смущало и не трогало. Брезгливость, в подобных ситуациях, — понятие никчёмное и, попросту, лишнее. Потом, ели те, что стояли всё это время, у двери: ивановский и липецкий; Гена с Мишей. Их место заняли: Валька и Монгол. Вадим рассказывал Володе о своих таёжных похождениях. Тот с интересом слушал, хмыкал, где-то переспрашивал. Вадим не мог припомнить, где, на каком месте, Валька вдруг пшикнул на них.

— Тихо!

Все уставились, на навострившего слух, Бравина.

— Мы здесь не одни. — Приглушённо начал Валька, примкнув ухом к дверной щели. — Кто-то есть этажом выше или двумя.

Он замолчал, вслушиваясь.

Мишин пружинисто вскочил, подобравшись.

Болячки ушли на второй план. Чувство опасности включило в нем боевую машину.

— Ну-ка, дай я…

Он снял с Вальки автомат и встал у двери.

— Пацаны. — Негромко обратился он. — Чуток отодвиньте диван. Я приоткрою дверь.

Потом замер, как гончая, жестом призывая к тишине. Сквозь приоткрытую дверь, проступали определённые звуки. Похоже было на то, как будто, если бы соседи выше, вышли покурить на лестничную площадку, покинув на время праздничный стол. Было слышно, что это речь, что кто-то говорит и, пусть отдалённо да неразборчиво… Но, чёрт возьми, здесь не мирная ситуация. Здесь, или враг, или свои…

Дверь ухнула, этажом выше. Ухнула, закрываемая кем-то с силой, и голоса стихли.

Сержант осторожно прикрыл, повернулся лицом. Перед ними был снова боевой командир.

— Духи! Однозначно! Говор такой… Горлом… Ну, вообщем, акцент черножопых.

— Нас… ищут?

Мишин покачал головой.

— Если бы искали, так бы не вели себя. Эти, по ходу, не чухают, что мы здесь. Шумят, горланят…

— Тогда…??

Ситуация вырисовывалась не совсем стандартная.

Дом не держали. Ни одна из сторон. Тем не менее, враги были.

— Я думаю, этих здесь не много. Что-то, типа, огневого поста. Слыхал я про эти дела. Грача же знаете? Грачевский, из разведки. Так вот он, рассказывал… Напоролись они раз, на такую точку, еле ноги унесли. Тут, как правило, два снайпера шифруются, ну

и подпор к ним: человека четыре, может больше. Группка не должна быть большой… Задача — тормознуть колонну, внести хаос, наши теряют с ними время, к месту боя стягиваются все боевики, какие есть. У нас рация — говно, а у них хорошая радиосвязь.

Мишин говорил негромко, но голос приобретал характерный металл, предшествующий началу операции.

— Та-ак! Теперь что… Расклад ясен! Они прощёлкали нас, не знаю как. Это нам плюс. Бравин! Отцеди маслин в пустые автоматы! Давай, почти все! Чтобы, у всех хватило «шмали». Если, зачистим их «точку», пополним трофеями боекомплект.

Мишин отдавал короткие, ёмкие приказы и, ожидание грядущего боя наполнило души трепетом, на время нейтрализуя состояние усталости и боль свежих ран.

— Валёк, Зоря! Тихонько, на цирлах, за мной! Монгол! Ты следом! Ивановец, и ты, Липецкий! Вы замыкаете. Ваша задача — прикрывать тыл. Всем ясно?! Тогда, пошли!

На слух, говор доносился с пятого, последнего этажа, но отряд из шести бойцов не стал доверяться случаю. Четвёртый этаж был проверен бегло, но надёжно. Ни один из четырёх квартир не таили в себе врага. Оставался, пятый. Вероятный, и методом исключения, искомый.

Шум голосов стал ярче, отчетливее, и происходило это за дверью, что располагались по левому стояку дома. Сейчас, было явственно слышно, что речь кавказская, хотя щедро разбавлялась русскоязычным матом. Духи над чем-то смеялись и гостей, очевидно, не ждали.

— Здесь. — Шепотом произнёс Мишин, примиряясь к двери. Он боялся, что дверь держит замок, и если с первого удара не пойдёт, уйдёт драгоценное время. Нападения врасплох не получится, а это значит исход боя разновероятен.

Дверь была не плотно прижата к коробке и исключала замочный запор. Была видна глазом, небольшая щёлочка. Мишин вздохнул.

— Валёк, Монгол! Проверяете рядом. — Кивнул он на соседнюю квартиру. — Ивановец, вы с напарником, осмотрите другие. Зоря! Со мной. Всех, кто там держит оружие, гасим…

Секунды, что застыли после его фразы, были быстры и медленны. Медленны, потому что каждый вжимал в себя пружину. Быстры, потому что, все уже давно были там…В схватке.

— Погнали… — Выдохнул Мишин. Удар в дверь ногой, разжал внутреннюю пружину. И также, как в гранате произошёл запал. Внутри…А если сработал запал… Они прыгнули вперёд, за отлетевшей дверью. В небольшом коридорчике-прихожке, передёрнулся от испуга некто, в камуфляжной форме. Испуг его не успел перейти в осмысление. Короткая очередь, пущенная Мишиным, размазала его по стене. Он не держался за оружие, но это не имело значения. Сейчас было психологически важно: свести число врага к минимуму.

— Лежа-ать, суки!!! — Дико заорал Мишин, сопровождая крик выстрелами.

Зал был небольшой, а боевиков было немного, как и полагал Мишин. Четверо, кроме того, что в прихожке. Но не факт, что в соседних хатах, не держат позиции.

— Лежа-ать!

Двое дёрнулись. Непонятно, то ли за оружием, то ли от неожиданного вторжения. Неважно. Резкие движения на войне — это сигнал и посылы опасности. И потому, они тут же попали под щедрый свинец сержанта. Тот, что у окна, среагировал правильно. Мигом плюхнулся, вжимаясь в пол, закинув руки за голову. Другой почему-то не скопировал движения товарища. Лишь опустился на корточки и как-то вяло поднял руки. В глазах его стояло понимание, и огонь… Страха не было. Испуганных, Вадим перевидал.

— На пол, гнида! Лежать! — Голос Вадим звучал люто, и не уступал по злости сержанту. Носок тупого кирзача врезался в голову несломленного чеченца. Тот, молча опрокинулся, лицом вниз.

Краем сознание, Зорин отметил, насколько он это сделал легко и даже, изощрённо с удовольствием. А ещё, он понял, что в нём клокочет новое, неизведанное… Сильное и злое… Раньше бы он никогда бы не пнул сидящего в голову. Но раньше в него не стреляли. Раньше его не резали на клочки… А этот был из тех, кто резал… В памяти вспыхнула картина насаженных голов…

— Лежи смирно, выблядок! Отродье чернозадое!

Его переполняла ненависть, и зарождала в нём Мишинские качества. В прочем, Мишин, тоже таким не был. Наверняка… Не был.

Влетели остальные.

— Что? — Мишин вопросительно взглянул на Бравина.

— Чисто.

— У нас тоже… Чисто. — Доложил Ивановец.

— Ладно… — Мишин пробежался взглядом по квартире. Обыкновенная хрущоба, без претензий на роскошь. Хотя обставлена получше, чем их пристанище. Стенка, наверное, когда-то вмещала хрусталь, имела аккуратные стеллажи под книги. А ещё, имелся выдвижной мини-бар под ключ. Сейчас ни книг, ни посуды внутри не было. Бар не закрывался, многих дверок просто не было. Перебитые стёкла и семислойная пылища внутри. Интерьер дополняли диван и два кресла, сдвинутые боевиками к окну. Некогда, чистенькая, мирная квартирка, выглядела сейчас, как загаженный притон наркоманов. Шприцов, правда, не было. Зато, тут и там, где стояли, а где валялись пустые водочные бутылки, красноречиво всё объясняя.

— Что, воины аллаха?! Водка — враг, а мусульманин врага не боится? А?! — Подстебнул Мишин. — Что же вы, черти, на ответственной точке сидите, и в хер не дуете! Водочку попиваем, да?! Устроили здесь свинарник…

Действительно, боевиков захватили в разгул пирушки. Об этом говорил свежий перегарочный дух, витающий в воздухе, а глаза обозревали недоеденную закусь на импровизированном столе, в виде перевёрнутого ящика. На нём и возле него валялись хлебные объедки, был раскидан разрезанный лук. Початы банки тушенки, шпротов, сгущённого молока, но главной примечательностью стояла ополовиненная бутылка водки. Тут же рядом пластиковые стаканчики. Наполненные…

— Монгол, Ивановец, Липецк! — Кликнул Мишин. — Разберитесь с оружием! Патроны… Стволы… Всё подсчитайте! С провиантом познакомьтесь. Похоже, в ихней армии кормят лучше, чем у нас. Ну что, пообщаемся, мужчины?!

Сержант подошёл к лежавшему, возле Зорина чеченцу.

— Вставай, бородатый! Покалякаем, о делах наших скорбных. Ну!! — Носок ботинка ткнулся ему в бок.

Чеченец медленно поднялся. Заросший темнолицый мужик, неопределённого возраста. Сросшиеся брови, хищное лицо и глаза… В них не было страха. Только ненависть.

Мишин упёр ствол калаша ему в горло.

— Нашу беседу сведем на вопросы и ответы. Я задаю, ты отвечаешь. И не сверкай глазами, блядина! У меня нянчиться, нет времени… В этом доме, только вы? Или есть ещё точки? А? Есть?! Не слышу…

Бородач молчал.

— Зоря, дай-ка свой ножичек. — Обратился Мишин к Вадиму. — Тот, что в бою приобрёл… Давай, давай!

Вадим подал, рукояткой вперед. Противоречивый клубок рвал душу на части. Ему не хотелось это видеть. Предчувствие страшного, нехорошего овладело им. А с другой стороны… Он и сам бы… Смог. За всех ребят. Нельзя жалеть. Око за око. Глаз за глаз. Неведомое, сильное, злое — открывало в нём потаённые шлюзы, выпуская демона наружу.

— Итак, я повторяю, плесень чеченская… — Теперь в горло чеченца упирался не ствол, а кинжальное жало. Левой рукой, сержант сжимал тыльную сторону шеи.

— Этим кинжалом, твои соплеменники резали нас, русских. Но вышло так… — Голос Мишина стал угрожающе шипящим. — Вышло так, что ножичек я отобрал… И сам порезал. Слышишь? Могу поподробнее… Твоему единоверцу, я лично… Отрезал уши, выколол глаза, а вместо них вбил камни. Во-от… Твои лупалки мне тоже не нравятся, и надо думать, я заменю их булыжниками. Или думаешь, мне слабо?! Думаешь, рука у меня дрогнет?!

Он сильнее, яростнее сжал шею, а острие переместилось под глазное яблоко.

Кровь холодела в жилах у смотревших бойцов. Картинка отталкивала, но ещё больше завораживала.

— Монго-ол!!! — Крикнул Мишин.

— Я!

— Сбегай вниз! Принеси небольшие камушки… Покруглее, чтоб были.

— Есть! — Невзрачным голосом ответил Монгол.

Он дёрнулся было, но тут же встал соляным столбом. Вид у парня был потерянный.

— А… Сколько надо?

— Два-а!!! — Заорал Мишин, продолжая играть острым предметом у лица чеченца. Из под острой кромки кинжала проступили капельки крови, медленно потекли по смуглой щеке, теряясь в густой щетине.

— Два-а! Чтоб ровные и гладкие! Давай живо!

Монгол протопал в прихожую. Шаги его стихли.

Все остальные продолжали, в единодушном молчании, следить за происходящим.

— Ну-у?! В последний раз спрашиваю: кто, кроме вас в доме? Где и сколько? Отвечай, чурка! Не играй на терпении…

Он чиркнул остриём вниз, оставляя на щеке боевика ровный порез, который тут же, застился кровью.

— Говори, паскуда! — Сержант уже не кричал, но голос его, в образовавшейся тишине, звучал куда страшнее, чем, если бы он кричал. — Клянусь, и твоей, и своей матерью, изрежу. На куски! На ломти! И по живому! Вы, друга моего обезглавили, и у меня нет причин, убивать тебя легко. Если скажешь… Обещаю! Убью быстро и без боли… Ну?!

Губы чеченца кривились совершенно беззвучно. А в глазах… В глазах, по-прежнему, не было и тени страха. Во взгляде его было нечто, вроде мрачной решимости. И обречённости. «Он готов — Прочитал его состояние Зорин. — Готов принять любую смерть. Даже лютую». Внутри него, невольно шевельнулось уважение к этому человеку. Он был враг, был в своей сущности, коварный, злобный и жестокий, и не заслуживал по своим делам никакого уважения. Но враг, как не хотелось, имел сильный характер. Да, он резал русского солдата, но и сам не трепетал пред ножом. Он принимал эти страшные правила, по которым жили и воевали его единоверцы. Это состояние, отражали, сейчас, его глаза, и Вадим понял: «Не скажет. Этот не скажет».

Вначале, он поверил, что сержант, действительно, может, мстя за друга резать… Но, сейчас вдруг стало отчётливо ясно, что этот спектакль был акцией устрашения. Всего лишь. И не более. По дыханию Мишина стало заметно, что пар он выпустил и, дальше отрезанного уха не пойдёт. Чеченец не дрогнул. Однако, этого нельзя было сказать про второго, что лежал ничком у окна. Тот дрожал как осиновый лист, и было очевидно, что показательная пытка сотоварища, произвела на него впечатление.

— Считаю до трёх! Раз… Два… — Мишин изобразил решимость; ухватив чеченца за волосы, прицелился кинжалом в глаз.

У того, в лице ничего не поменялось.

— Три-и!!!

Удар был незамедлителен. Только не стальным клинком. Кулаком.

Хлёсткий звук. Голова «чеха» дернулась, и он упал назад. Не давая ярости улетучиться, сержант тут же подскочил с ударом в живот. В ход пошли ноги.

— Тварь! Сволочь! Мразь! — Тело чеченца дёргалось под его ногами. — Ты у меня заговоришь…

Никто не пытался вмешиваться. Сознание войны, методично и в корень, изменило понимание определённых вещей. Солдату, что приходилось видеть рядом оторванные взрывом руки, ноги; изувеченных, но ещё живых товарищей, зажимающих вспоротые, осколками, животы, теперь картинка заурядного избиения, не казалась по своему масштабу дикой.

— Встать, сука! Вста-а-ать!!! — Мишин, усилием воли, пытался удержать уходящий гнев, необходимый, чтобы совершить праведный суд. Но чувствовалось, что запал его иссяк. Он из себя выжил, всё что мог. А сейчас, пожалуй, всё. Как палач не состоялся. Что теперь? Пожалуй, просто, шлёпнет его и всё. Обычная, для войны, зарисовка.

— Вста-ать!

Чеченец встал не сразу. Он долго ловил ртом воздух, пытаясь восстановить отбитое дыхание. Потом, надсадно кашляя, выхаркнул сгусток крови. Тяжело дыша, с сипящим свистом, начал подниматься. Встал, но не выпрямился. Стал покачиваться, такой вот полусогнутый…

— А теперь… Встал прямо! Живо! Голову… Голову поднял, ну-у!

Что последовало в следующие три секунды, предвидеть мог, разве ж только Нострадамус. Чеченец, вместо того, чтобы выпрямиться и поднять голову, кинулся вперёд, тараня головой, грудь сержанта. Мишин, совершенно не готовый к подобной атаке, упал и, довольно таки грузно, с шумом продавливая пол. Валька и Вадим, вскинулись одновременно, ловя на прицел ушлого «духа». Тот, минуту назад, избитый да едва встающий на ноги, сейчас кошкой взмахнул на подоконник.

— Не стрелять! — выдал приказ Мишин.

На подоконнике чича задержался не более секунды.

— У-аллаакба-а-а-а! — Крик его исчез вместе с ним, ушёл вниз, вместе с хозяином. На подоконнике никого не было. «Пятый этаж, — думал Вадим, подбегая с Бравиным к окну. — Шанс есть, но редкий. Человек не кошка. Даже если не убьётся, переломает ноги».

То, что он увидел внизу, научило его не быть категоричным в суждениях о прыжках с пятиэтажек. Чеченец бежал и удалялся, ощутимо быстро, горланя во все лёгкие. Хромота его проявилась через короткий отрезок времени, но было видно, что ускачет и хромой.

«Так бывает, — в скоростном режиме думал Вадим. — В состоянии шока, человек может с полкилометра пробежать, а потом, разбитые сосуды дадут о себе знать» Хотя, быть может, в самом деле, этот случай уникальный. Из редких. Всё это в голове пролетело за один какой-то миг. Чеченец, хромая удалялся, а в это время, сержант выхватывал у Зорина автомат.

— Я сам… Он мой, — сказал он, концентрируясь на цели.

Автомат выпустил пару-тройку свинцовых плевков. В нос ударил запах пороховых газов.

Чеченец лежал, и больше не голосил.

— Отбегался, лось, — с удовлетворением произнёс Мишин. — Зорька! Глянь в свою «оптику», есть ли шевелёнка? Если есть, добей… Ошибки нам не нужны.

Вадим вскинул винтовку, наводя прицел в место подбитого боевика. Оптический прицел приблизил далёкое тело, подробно вырисовав его контуры. Тело выглядело статичным и не подавало признаков жизни.

— Готов, — отрезюмировал результат Вадим. — Правка не требуется.

— Пациент скорее мёртв, чем жив, — добавил Валёк что-то знакомое…

— Вот и чудно, — сказал Мишин и опять чуть не упал. На этот раз споткнулся обо что-то там сзади его. Этим «что-то» оказалось тело второго, живого и забытого боевика, до сих пор лежавшего ниже травы тише воды.

— Ёксель-моксель, — чертыхнулся Мишин. — Тут у нас ещё один гусь.

Тон сержанта казался умиротворённым, и даже проскальзывала весёлость. Хотя для пленного это ничего не значило. Он лежал распластанный, боясь поднять голову выше, чем положено. Руки за головой заметно тряслись.

— Вставай, родной, вставай, — обратился к нему Мишин. — Вот на тебе-то, я и отыграюсь! Первый, паскуда, ушёл от ножа. Но ты-то не уйдёшь…

Он прекрасно видел, что второй не первый, и уже порядком надломан. Оставалось довести игру, дожать…

— Разговаривать будем? Или будешь злить меня? Как тот, что выскочил сейчас в окно? Не слышу! — Прикрикнул Мишин, поигрывая кинжалом.

— Буду… Я всё скажу… Не убивайте.

ГЛАВА 8

Пробиваться к своим решили попозднее. На данный момент было ясно одно. Счёт ведут чичи. Делают числом, и делают грамотно. На военном языке, профессионально. Ослабленные части наших дивизий крушат и жгут, не давая им соединиться. А ещё им в козыря идут: абсолютнейшее знание города и хорошая радиотехника. Что тут говорить, когда в руки мишинских ребят, на зачищенной точке, попал в трофей японский радиосканер. Подобная игрушка, считывает средний диапазон, как на длинных, так и на коротких и промежуточных волнах, и передачи можно слушать, как свои, так и вражьи. Всё очень просто. И ясно как день, почему чеченцы опережают на пять ходов вперед.

— Хорошая машинка. — Покрутил в руке замысловатый предмет Мишин. — Только не по-русски тут всё на кнопках. Кто нибудь, волокёт в технике?

— Можно? — Отозвался Гена Скраолев.

— Давай, Ивановец, разберись с этой штукой. Если наладим связь со своими, считай, почти вылезем из этой жопы.

Кроме японской радиотрубки, в трофейное пользование попало, немного не мало: восемь разовых гранатометов, два пулемёта; ленточные и к ним боезапас. Ящик патронов, пусть не полный, но и не редкий. Ихние автоматы, заряженные магазины к ним, и как гвоздь всего конкурса: две винтовочки — снайперские. Наши. Драгунова. Только у Зорина более ранняя модель. А эти, — десантной модификации, со складывающимся прикладом.

— Ну что же, — подытожил Мишин. — Улов радует глаз. Или как сказал герой одного известного кинофильма: «Это я удачно зашёл!»

С провиантом, тоже проблем не стало. Помимо тушенки, а её было два вида (наша и зарубежных друзей), солдат свободной Ичкерии питался белым хлебом, сгущенным молоком, вяленой рыбой, печеньем. Всё это щедро запивалось беленькой. Её, так сказать, этой водки, оставалось не так уж и много. Из шести, что было, судя по валяющимся бутылкам, не оприходованные оставались две, и одна початая. На ящике. Её джигиты, вскрыли незадолго до их вторжения.

Оставаться на вражеской позиции было бы легкомысленно. Однако, двигать в прорыв было бы тоже небезопасно. Сейчас, когда ещё светло, активно постреливают недалече автоматы, а бинокль наблюдателя фиксирует малейшее движение…

Отсидеться решили дотемна, на третьем этаже. Там, где были изначально. Всё аккуратненько спустили, кроме, разумеется, трупов. Их же, стащили в санузел. Дверь заколотили надёжно, но при этом так хитро, что при рывке на себя, невидимая глазу леска выдернет предохранительную чеку из закреплённой гранаты. Это будет не сейчас. А может, и не будет, если враг придёт тёртый. Как случится, так и будет. На войне проще некуда. Если ничему не учишься, значит, и незачем тебе и жить. Повторных уроков не бывает, и схватывать надо всё сразу.

— Давайте, пацаны! Есть время, и есть повод! — Сказал сержант, начиная движение вскрытой бутылки по кругу.

В прочем, какой там круг. Двое также пасли дверь. Остальные, вприсед на полу. У стены. Мебели здесь никакой не было. Вывезли что ли? Мишин, здраво, как и положено командиру, рассудил: одну — внутрь. Остальное — на раны. Возражений не было. Как и не было никогда. Мишину привыкли верить. Слепо. Безотчётно. Командир, как-никак. «Дед». Просто боец и опытный товарищ.

— Погнали! — Он сделал глоток, потом ещё, и передал Монголу.

Тот неуверенно взял, в каком-то смятении, и тут же протянул Вадиму.

— Ну, нет, Монгол, — протянул сержант. — Я вас не спаиваю. Здесь не тот случай. Просто, пацаны, поймите правильно… Здесь в этом гадюшнике… Ни женщин, ни водки. Только грязь и кровь… Так что, давай, Монгол! Хоть глоток, но сделай. Завтра, может и не представится уже… Выпить… Впрочем, типун мне на язык! Выпьем лучше за нас везунчиков! Чтобы и дальше везло…

Вадим решительно поднёс к губам горлышко бутылки, словно был из бывалых выпивох. Пластиковые стаканчики, из которых пили чеченцы, они не взяли. Мишин сказал, что брезгует ими пользоваться, после этих «чебуреков». А потому, избрали самый популярный в народе способ. Из горла. Обжигающие глотки спиртного напитка, в условиях прифронтового раздрая, казались особенно востребованы организмом, в избытке перенасыщенного адреналина. Неприятную горечь тут же сменило приятное тепло, медленно разливающееся в желудке. В теле появилась лёгкость, раны перестали ныть и мир, как-то сам собой поменял краски на более мягкие тона.

— Чтобы не в последний раз! — Картинно тряханул бутылкой Валька.

— О-о! Молодца, Бравин! — Сказал Мишин, прикуривая. — А то все пьют с похоронным видом. Хоть один какой-то тост сказал. Пусть эта водка не будет последней! Пусть, когда нибудь сядем вместе в мирной обстановке и вспомним за бутылочкой, как сидели вот здесь, в этой заднице и на зло духам пили ихнею же водку. Назло всем смертям!

— За удачу!

— За нас!

Заметно опустевшая бутылка вернулась к сержанту.

— Тут ещё каждому по глоточку. — Прикинул он. — А вот сейчас, можно молча… За погибших ребят. За тех, кто слёг навсегда… Но не согнулся.

Он приложился к горлышку. Бутыль пошла на второй круг. Стало глазу приметно, что ребят отпустило. Нервянка, что держала тело в тонусе, ослабила вожжи. Это было хорошо, и допустимо, правильно. Ведь никто не собирался упиваться. Бесславная кончина вражьих «кротов» была живописуемо наглядна. Бытует мнение, что чужой опыт никого ничему не учит. Здесь можно согласиться, если речь идёт о мирной текущей жизни, где уроки извлекаешь методом собирания своих шишек. Собственные шишки более убедительней чужих, но данная практика не применима к войне. Тут, наоборот, чужой опыт — само откровение. Потому что тут ошибки не положишь в багаж знаний. Любая из них чревата смертью, а чужая смерть, уже есть урок.

— Как там, вообще… На гражданке? — Вдруг спросил Мишин.

Спросил, не обращаясь кому-то конкретно, но в итоге взглянул на Бравина.

— Хреновато. — начал Валёк. — Инфляция… Зарплату на заводах задерживают…

— Да я, не об этом. Девчонки как? Ходят в мини-юбках?

— Ходят. По-разному.

— Понятно.

Состояние расслабленности, дым сигарет понуждал вести разговор. Незатейливый и простой.

— Устал я. — Продолжил Мишин. — Обрыгло мне тут всё. Вроде два года, а как будто всю жизнь здесь. Бабьего тела хочется… До ломоты в яйцах. Счас бы на самую страшную залез… Я на гражданке не имею такую… Чтоб ждала. До армейки кобелил с разными. Так… Средние сорта. А вот одну, вспоминаю здесь всегда. Старше меня была. Разведёнка. Дочку растила. Ну, мы ребёнка, в садик, а сами, бывало, такой пилотаж устраивали… Простыня в узлы сбивалась. Страстная была… Оксанка…

Мишин поджёг новую сигарету, настраиваясь на продолжение.

— А потом выяснилось, что есть у неё мужик. То есть никуда, в принципе, не ушёл, как она пела… Всё это время сидел. То ли хату обнёс, то ли ещё чё… Ну так вот… За неделю до его звонка, она мне всю правду и выложила. Дескать, в последнее время, жила с ним как кошка собакой. Думала уже уходить к матери, ведь хата же его. А тут ему срок впаяли, ну и осталось как есть. И письма из зоны такие нежные писал, прощения, типа, за всё просил. Я ей говорю: «Ксан, смотри сама… Я готов, тебя взять с ребёнком. Хата его? Пусть живёт. Пойдёшь ко мне? Моя мать, не вопрос! Утрясём». А она «Ой, не знаю. Страшно. Он же оттуда. Вдруг будет угрожать мне, ребёнку?» Я ей: «Успокойся! Этот вопрос я решу сам. Для меня — тюрьма, не авторитет. Перетрём рамсы по мужски». А она: «Не знаю, я подумаю». Вышел он, значит. Мне показали его. На серьёзного каторжанина не тянет. Ни видом, ни духом. Так… Соплёй перешибить… Ну, думаю, даже селивановских подключать не надо. Сам разрулю. Звоню ей через день: «Ну что, решила?» А она мне откат. Типа, прости, я мол, оказывается, его люблю. И трубку ложит. У меня, понятно, говно кипит. Ну, думаю, пойду, обоих уроню. И чуть было не сорвался. Ладно, сообразил: дочка у неё сейчас дома, нельзя. А потом, на улице их встретил. Они меня не видят, я их вижу. Сладкая парочка. Идут, смеются, и девочка с ними. Ксанка светится вся счастьем. И что меня убило, знаете, она нисколько не притворялась. Такие вещи считываешь сразу. Вот… Забухал я тогда. Не думал, что из-за бабы расклеюсь. А потом… Потом отпустило. Как-то встретились, однажды. Поговорили, просто так… Как старые знакомые. Прости, говорит, девочке нужен отец. Она, то есть дочка, значит, к отцу так и льнёт. Ни на шаг не отходит: «Папа, папа!» Я ей: «Что ж, ладно, что было, то уплыло». Вот такая байда… Нравилась она мне. И вспоминаю только её. Больше некого.

— А я уходил, — начал о себе Миша Залужский. — Свою жену оставил на пятом месяце…

Внимание слушателей переключилось на Липецкого.

— Ух, ты! — Встрепенулся Мишин. — Липецк, ты женат?! Когда успел? Ничего себе…

— Я ведь, не в свой срок пошёл. Мне неделю назад двадцарик стукнул. Учился долго… В политехническом… Пока учился, там и с женой познакомился. Батя её… Ректором там… Он мне: «Давай, пошепчусь кое с кем, тебе продлят отсрочку» Я ему: «Что ж, я в тридцать лет пойду?» А он: «Не пойдёшь, там ещё раз переиграем. Или же, Светланка второго родит. Вопрос и закроется»

Липецкий улыбнулся. Он не тянул на двадцатилетнего. Худое, веснушчатое лицо, длинные руки. С виду подросток-акселерат.

— Я ему: «Спасибо, Савелий Петрович, я уж лучше быстренько схожу и назад!» Жена, когда прощались, говорит: «Отпиши мне сразу, из той части, где будешь, чтоб я знала куда писать». Я, пока да куда… Два дня в какой-то перевалочной дыре менжевали… Думал, доберусь до части, напишу. Какой там. Сначала Моздок, а потом сразу сюда. А здесь гляжу, почтальоны долго не живут.

— Жалеешь, что сюда попал? — Спросил Мишин бесцветным голосом.

— Испугался сначала. Было такое… Неожиданно всё получилось. Покупатель нам плёл про Приморский округ. Вы, говорит, вэвэшники, на курорт едете. А потом, взял нас и слил капитану Скорбеву. А тот нас в Моздок… Там всё и выяснилось.

— Суки. — Пробурчал Мишин.

— Сейчас уже не страшно. Наверное, страх свой в первом бою оставил. — Залужский улыбался открыто.

Алкоголь способствовал приподнятому настроению.

— Не бзди, Миша Липецкий! Правильно же назвал? Миша? — Сержант хлопнул себе по колену. — Вот разгребём этот чеченский муравейник, почту восстановим, отпишешь своей. Только не пиши, что геройски воюешь в Чечне, а то родит ещё раньше срока.

Последние слова Мишина вызвали смех у бойцов. Эйфория весёлости овладела этой небольшой группой. Группой из шести человек, что ещё пятнадцать-двадцать минут назад нажимали на курок и убивали себе подобных. Сейчас приплюснутое состояние, подогретое водкой, приглушало в них военный бзик. Однако, дверь, не без оснований оставалась под прицелом глаз и автоматов.

Черная жесть, лютая жесть, что была в них совсем недавно, ушла куда-то. Даже не ушла. Просто забурилась глубже, в отдалённые закрома души. Ведь верно замечено.

Однажды рождённый зверь, не гибнет. И уже не погибнет в тебе никогда. Жуткая казнь последнего боевика не была показательной. Она была проявлением гнева. А сначала, даже никто и не думал, что так выйдет.

— Разговаривать будем? Или будешь злить меня? — Спросил его тогда, Мишин.

Кинжал красноречиво плясал в его руке.

— Буду… Я всё скажу… Не убивайте.

Абсолютнейший антипод горцам. Русый волос, вместо щетины редкая поросль, белёсые брови, а ещё акцент… Как растягивают русский язык эстонцы, латыши.

— У-ва-ау! — срисовал эти данные Мишин. — Дружественная Прибалтика на тропе войны! Или я ошибаюсь? А?!

— Да, я с Таллина. На этой войне случайно… Я бывший спортсм-мэн. — Вытянул он последнее словечко через «э».

— Как же, ты, спортс-мэ-эн, — передразнил Мишин, — Очутился здесь. Случайно? А хочешь, угадаю твой вид спорта. Биатлон! Угадал, нет?

— Да… Так… — Прибалт начал волноваться, акцент его усилился. — Только я никого не убил… Поверьте.

— На «оптике» ты сидел?

— Да… Только я никого не убил… Не успел…

— Ах, ты не успел, сволочь! — Сержант резким движением ухватил его за подбородок, дёрнул вверх. — Зенки не прячь. В глаза смотри, сука… жалеешь, что не успел?

— Наоборот… Мой друг… По спорту. У него второй контракт с Дудаевым. Он тогда заработал хорошо. Давай, говорит, ты тоже… А я, д-дурак согласился. Но я не-е… не-е. — Губы прибалта нервно дёргались.

— Ладно. — Отрезал Мишин. — К этому ещё вернёмся. Давай по существу. Я — вопрос, ты — ответ. Почую, врёшь, всажу клинок в живот. Готов?

Контрактник спешно мотнул головой.

— Кто, кроме вас, в доме?

— Никого больше. Сначала, да. Была ещё одна позиция, через подъезд. Но потом, они посчитали, что это много, для одного дома. Вторую пятёрку сняли…

— Ваша задача?

— В частности отстрел офицеров, а общая задача, задержать движение федералов до появления основной силы.

— Когда последний раз держали связь со своими?

— Примерно час назад.

— Какие были указания, инструкции?

— Не могу сказать… Связью занимался Иса. А он общался с ними. Исключительно на своём языке.

— Иса — который из этих? — Мишин кивнул на скукоженные тела боевиков.

— Это тот, что прыгнул в окно.

— А-а-а! Крепок был Иса… Да вот ушёл на небеса! — неожиданно схохмил Мишин, и коротко рассмеялся. Потом кликнул Скраолева.

— Ивановец! Покажь мне ихний передатчик…

Как и ожидал он, вместо громоздкого габаритного ящика, в руки его нырнул портативный прямоугольный предмет.

— Да, теперь сам вижу, не халям-балям — Сказал он, разглядывая заграничное чудо.

— Это японская вещь. Радиосканер — Пояснил контрактник. — Дорогой приёмник. И очень мощный. На аккумуляторах.

— Вижу. Показывай… Как тут, и чё…

— Я не разбираюсь. Иса им владел, и никому не давал.

— Ясненько. — Глухо проронил Мишин.

Неспешно подошёл к окошку, встал справа, глядя из окна куда-то вниз. Затянувшееся молчание значило сейчас, что допрос в принципе закончен.

— Вы меня не убьете? — Спросил горе-контрактник, приехавший сюда, то ли ради потехи, то ли ради денег, и попавший так некстати под раздачу.

Молчание его угнетало. Он понимал его однозначно.

Сержант молчал. И молчали все. Бой где-то шёл, далеко за кварталами, а здесь было относительно не шумно.

Нужно было решать с этим… Хотя чего решать. Коли пришёл ты с оружием, и встал по другую сторону, значит, враг ты есть. И спрос с тебя как с врага. Даже если ты не успел ни в кого выстрелить. Слюни и сантименты война не приемлет. Ну, уж, а отпускать пленённого на вольные хлеба, было бы не просто грубой ошибкой, а откровенным безумием.

— Винтовочки-то две. — Кивнул на оружие Мишин. Тон его был нейтрален, и голос не выдавал никаких эмоций. Он повернулся к эстонцу.

— С кем был в паре?

— Друг…Тот, что затащил меня сюда. За ним, да… За ним, полно смертей. Он всё говорил: «Пора тебе, Эдгар, открывать счёт». А я… А я, не успел… Слава богу… — Он позволил себе робкую улыбку. В этой улыбке рождалась надежда.

— Что-то не вижу твоего друга среди жмуров. — Мишин разглядывал убитых. — Все чёрные. Не с чеченцем же, ты сюда приехал?

— Это, наверное, тот, что в прихожке лежит, Володь. — Сказал Зорин. — В камуфляже.

— Ясненько. — Пробубнил Мишин, с интересом разглядывая снайперскую винтовку.

— Винтарь десантников. — Глухо отрезюмировал он оружие, дёргая рукоять приклада в положение «сложено» и обратно. — Удобная вещь… Кажись, легче, чем наш вариант.

Он вскинул СВД на руках, прикидывая вес. Кивнул Зорину.

— Оценишь потом, Вадик. Как у неё бой… — Он снова приклеился взглядом к винтовке, явно любуясь ею.

— М-да-а… Красивая… Удобненькая…

Казалось, сержант забыл о военнопленном.

— Тут ещё к ней должен штык-нож пристёгиваться. — Продолжил рассуждать вслух Мишин. — Ага… Вот он… Створ для ножа…Только, на хрена, он здесь нужен? Для калаша понятно… Необходим. А с винтовкой, если пошёл колоть? От ударов и тряски, и оптика собьётся; и настройки прицела — козе в трещину… Да, Зоря?

— Да, перебор! — Согласился Вадим.

Ему тоже дико показалось прищёлкивать к ювелирно настроенной «оптике» штык-нож. Опытные бывалые снайпера носят свой профессиональный инструмент в специальных чехлах, дабы уберечь его от случайного удара. А тут рукопашная. Смех и только…

— Явный перебор. — Подчеркнул Мишин, вновь раскладывая приклад.

Внезапно, в лице его что-то изменилось. Сержант замер, словно на оружии заметил опасную растяжку. Взгляд его сканировал что-то на прикладе.

— На этой «оптике», ты работал? — Он поднял лицо, и воткнул взгляд в глаза прибалта. Взгляд этот не нёс ничего доброго. Чего там Мишин увидел, что враз изменило его настроение? Брови хмуро сдвинулись в жёсткую складку над переносицей, на скулах заиграли желваки.

— Не-ет. На д-другой.

Сержант аккуратно опустил «сэвэдэшку». Взял в руки другую, рядом лежащую винтовку. Разложил приклад. Упёрся глазами.

Что-то произошло. Что-то в воздухе поменялось. Совершенно пустопорожний трёп Мишина, и его комментарий по поводу оружия… Всё это исчезло в секунду. Сейчас нечто недоброе исходило волнами от Мишина и эту энергетику почувствовали все. Вадим взглянул на контрактника и поразился… Ещё недавно, волнующийся эстонец, или кто там, латыш? Ещё недавно разговаривал, беспокоился о своей судьбе. Был живой… Он и сейчас был не мёртвый. Но… До живого не дотягивал. Бледный, бледнее некуда, он стоял сейчас нереально белый. И даже губы его вровень с лицом побелели. А глаза… В глазах стоял жуткий страх, давно за пределами панического… За страхом читалась обречённость. Это было видно, и Вадим сам не верил, что это можно читать… Когда-то, от кого он слышал, что у человека незадолго перед тем, как ему умереть, либо погибнуть, на лице появляется характерный рисунок. Своеобразная печать смерти. И тот, кто эту печать разглядеть умеет, недвусмысленно знает, что владелец такого рисунка доживает последние дни, часы или минуты. Сейчас Вадим понимал, что это не выдумки.

— Не убивал, значит, говоришь…

Голос Мишина был глухой, а тон был с подтекстом скрытой угрозы. Он аккуратненько положил вторую винтовку и повернулся к наблюдавшим. Ситуацию прочувствовали все. Воздух стал тяжёл. Так бывает в преддверии грозы. В руке сержанта вновь появился кинжал.

— Не убивал? Не виноват?

Он медленно надвигался на снайпера. Как сама неотвратимость. Как скорый суд и приговор.

— Это не я… Это Ильван… Он и себе, и мне…

«Что он там увидел». — Мучился загадкой Вадим.

— Ильван их ставил, чтобы я их оправдал после…

Мишин подобрался вплотную к говорившему, и ненавидяще прожигал того глазами.

— Я г-говорил Ильвану, н-не н-надо… Это же фикция. Ведь я ж, ещё ник-кого не… Н-не… А он: «отработаешь, всё, что я п-по-поставил».

— Всть-ю-у-ть — Кинжал коротко свистнул, разрезая воздух, а вместе с ним, попутно, разрезая горло прибалта. Тот засипел, издавая булькающие звуки, обмяк телом, стал валиться вперёд и набок. Распаханное клинком горло, толчками выхлёстывало кровь. Удар был сильный. Наотмашь. Несколько капель с ножа слетели и ударились в стоящего неподалёку Бравина. Тот спешно, с миной брезгливости, начал оттирать лицо. Остальные окаменели. Картина была ещё та. Контрактник лежал, щедро заливая кровью пол. В конвульсии дрыгал ногами. А потом и агония прекратилась. Всё закончилось.

Вадим стоял недвижно, оцепенев, как многие. Только икры ног натужно гудели, словно аккумулируя пережитое зрелище. Затяжную тишину прервал чей-то вздох. То был Монгол, стоявший с принесёнными камнями в руках. Вздох как сигнал вывел группу из транса, но не прервал молчание. Все, в единодушном молчании, ждали объяснения. Смерть врага, безусловно, подразумевалась изначально. Без вариантов. Ну, чтобы так…

Мишин не спешил с ответом. Он подошёл к окну. Спиной ко всем, постоял с минуту. Потом наклонился, взял винтовку. Ту, что рассматривал последней.

— Вот здесь, — начал он, показывая пальцем на приклад. — Они делали насечки. Маленькие, аккуратные царапинки. Непосвящённый в тему, может и не понять…

Сержант подошёл к Вадиму, поднося на обозрение приклад. Потом пошёл к остальным, не переставая говорить.

— Каждая такая царапинка — это стопроцентная смерть нашего солдата. Это точное попадание. Это зачёркнутая жизнь. Можно просто помнить, сколько ты ухлопал людей. А можно вести протокол чужих смертей на своём оружии. Для чего они это делают? А просто так… Для куража. Для того чтобы потом, похвалиться своим послужным списком.

Он обошёл всех ребят, демонстрируя рукопись врага, остановился подле зарезанного им латыша.

— Этот падла, божился, что никого не убил. — Мишин пнул труп. — А у самого семь насечек. А будь, даже одна… Я бы его расписал так же беспощадно! На первой винтовке этих насечек сразу не сосчитать. Тот сволота в прихожей легко умер. Я бы его по каждой жизни спросил. Обидно, пацаны, не то, что нас прицельно расстреливают. На войне смешно обижаться. Ведь мы тоже убиваем. Обидно другое. Они своими понтами, своими корябинами, нас как овец считают. Словно в тире сидят, суки… Где им за количество плюшевый мишка обломится…

Сержант достал смятую, позаимственную некогда у Бравина, пачку «Родопи». Нервно закурил. Глубоко втянул, подольше задерживая в себе. Потом выдохнул, и уже спокойней продолжил:

— А знаете, что я про них ещё знаю. — Он кивнул на контрактника. — Многие из этих, подходят к делу весьма предприимчиво. Скажем, вылез наш боец по неосторожности из укрытия. Попал в окошко прицела. Казалось бы, бери его… Чего проще. Нет! Снайпер стреляет в колено. Наш орёт благим матом. Другой боец спешит ему на помощь и получает пулю в лоб. Цинично, скажите вы? Кто бы спорил. Зато показатели высоки. Вместо одной насечки, две. Математика, бля…

Он сплюнул и уже спокойно произнёс:

— А теперь, кто нибудь из вас, может мне в лицо сказать, что я поступил с врагом жестоко? Неправильно, а?!

Мишин обвел взглядом бойцов. Видимо, ему было важно понять настроение солдат.

— Липецк! Ты! Неправильно я поступил?! Говори!

— Вы поступили правильно. — Залужский смотрел прямо, не опуская глаз.

— Ивановец?!

— Правильно.

— Монгол?!

— Да, справедливо…

— Ну, вас, Бравин и Зорин, я спрашивать не буду. Надеюсь, хорошо запомнили, что видели в административном здании?!

Валька утвердительно покачал головой. Вадим синхронно с ним, кивнул тоже.

Да, картинка эта, будет часто являться к нему потом во сне. Есть вещи, которые рад бы забыть. Но, увы…

Он не мог судить Мишина, как не мог судить никто из группы. Кровь наших ребят окупиться едва ли с толику, если б даже сержант резал по три-четыре «духа» в день, и гуманные отношения здесь не котируются. Просто счёт не равный, а «художества» боевиков гасят внутри последние искорки здравоумия, вынуждая делать то же самое. Зверю Зверево. Пройдёт время, и Вадим станет, если не хлеще Мишина во всём, то в любом случае, не мягче. Зерно зла даст свои всходы и уже на втором году службы, Зорин, будучи сержантом, погонит свой взвод на «зачистку» аулов. Локальная война в самом Грозном закончится. Ситуация будет взята под контроль уже к маю 95-го. И даже якобы, мирные Хасавюртовские переговоры с враждующей стороной, дадут повод думать о разрешении военного конфликта. О его конце. На самом деле война не закончится. Она приобретёт партизанский характер. Диверсионные рейды боевиков, их нечастые, но разрушительные вылазки на приграничные блокпосты, разрушат последние иллюзии, в отношении мироволюбивости полевых командиров. Вспышки боёв будут возникать всё чаще и чаще, и уже ни для кого не станет секретом, что поддержку боевики получают у мирных сельчан местных аулов. Провозглашённая «сдача оружия» будет тактичным замыливанием глаз. Сдаваться в штаб будет всякое ржавьё, чуть ли не образца 1914-го года, или дефектное не боеспособное оружие. Зато новое, проданное с наших складов, будет греметь в горах, и не только в горах. Так начнётся второй этап военных отношений, который со временем назовут второй Чеченской кампанией.

Вадим войдёт в эту карусель не сразу. Грозненский ад для него закончится госпитализацией. Воспалится резаное плечо, скажется общее истощение организма и обезвоживание. Он выживет и не сойдёт с ума, но частые голодные обмороки и упадок сил внесут его в список тяжелораненых бойцов. С передовой его увезут в беспамятстве, в бессознательном состоянии. Очнётся на больничной койке и не сразу поймёт, где находится. К тому времени многих ребят не станет. Кого-то убьют, а кто-то растворится в мешанине дивизий. Как исчезнут с поля зрения Монгол, Ивановец (он же Гена Скраолев), Липецкий (он же Миша Залужский), что с ними станет, живы ли будут, Вадим не узнает. Зато переживёт утрату своих близких товарищей. Первым погибнет Валька. Друг. Тот, кого он невольно втянул в эту мясорубку, и чувство вины он пронесёт через весь срок службы. Потом уйдёт Мишин. Командир, товарищ, учитель. По иронии судьбы, он станет наглядной иллюстрацией своего рассказа о вражьих снайперах.

На одной из коротких перебежек, удача ему изменила. Пуля стрелка влетела чуть выше голени.

— А-а-а!!! Твою душу б…!!!!

Крик боли заставил Вадима обернуться. Мишин сложился в калачик, зажимая простреленную ногу. Вычурный язык мата, где-то может, помогал вынести страдания, однако не притуплял болевой порог. Инстинктивно, Вадим кинулся к нему, вылезая из под козырька подъезда.

— Стой! Назад! Зорин, назад! — Бешеные глаза Мишина, полные от боли слёз, затормозили движения Вадима.

— Назад, говорю! В подъезд! Застрелю! — Сержант вскинул автомат в направлении Зорина. — Назад!

То ли привычка беспрекословно слушаться своего командира, то ли умоляющий взгляд сержанта, заставили Вадима рывком отбежать назад. Вовремя… Две пули, выпущенные одна за другой, поцеловали его следы.

— Что, паскуда, взял?! — истерически расхохотался сержант. — Хватит тебе и одного, сучонок! На-а!!!

Он выкинул руку в неприличный жест, продолжая смеяться. Снайпера он не видел, но обращался к нему. Вадим, не вылезая из укрытия, пробежался глазами по окнам. «Крот» был хорошо затенен и не выдавал себя ничем. «Сволочь!» — Вадим, в отчаянии полоснул очередью по самым подозрительным проёмам.

— Володя-а! Ползи ко мне! Я держу его! — Кричал он, поливая огнём все окна по очереди.

Никого он не держал, и когда бросил взгляд на Мишина, тот лежал недвижно. Не смеялся и не кричал. Просто лежал. С аккуратного отверстия на лбу, медленно полоской спускалась кровь.

— С-су-у-ка!!! — То было смешанное чувство горечи, злобы и бессилия. Вадим остался жив. Сержант не позволил стрелку сделать две насечки одновременно. Потом, была госпиталь. Два с половиной месяца вынужденного лежания и безделья. Мази, настойки, перевязки, уколы. Сносное питание. Вадим довольно быстро обрёл физическую форму и намекал главврачу о возвращении его на передовую. Доктор, весьма приятный, интилегентный, вежливо кивал ему в ответ, как бы одобряя его душевные порывы. Но, тем не менее, не спешил его выписывать. Сон уносил его сознание подальше от суровой реальности, туда, где не стреляют, к сосновому запаху и костру, близ ручья. К деду. Домой. А ещё снилась Вика, одноклассница. Девчонка озорная, из тех, с которыми воюют в начальных классах, а потом пытаются приударить. Снилась она не часто, и быть может, поэтому сон носил сладостный характер. И проснувшись, Вадим долго ходил в приподнятом настроении, вспоминая подробности сна. Дед не писал, хотя он сам частил ему письмами, и не понимал, почему бы дедушке не черкануть пару строк. Почтальонов здесь не стреляли, и письма больные получали регулярно.

Потом о нём вспомнили. Приезжий майор, мало чем отличался от других, ему подобных. Задал дежурные вопросы, так же дежурно пожелал скорейшего выздоровления. Зачитал ему приказ о награждении его, Зорина, Орденом Мужества и присвоении очередного звания. Потом ушёл к главврачу, изучать его медкарту. Доктор оказался понятлив, и задерживать больше выписку не стал. А ещё через день, к Вадиму пришли и объявили. Что он по завершении выписки, отправляется в учебную часть под Керчью, на обучение снайперским приёмам ведения боя. Это было неожиданно, но вполне объяснимо. Его историю знали.

Так он попал в снайперскую школу. Там он провёл почти три месяца, оттачивая квалификацию. Учили не столько умению стрелять (это Вадим и так умел), сколько искусству маскировки, умению сливаться с окружающей средой. Но главное умение заключалось в приобретении и развитии таких качеств, как долготерпение и выжидании. Говорят, готовят на снайперов из среды флегматиков. Якобы те, по своей природе заторможено спокойны и умеют ждать. Вадима, однако, никто не спрашивал, кто он по темпераменту. Просто направили и все дела. А ведь ждать, одно из нелюбимых занятий человека. Здесь, как бы нужно иметь философский склад ума и холодную голову. К своей смерти, как и к жизни, Зорин давно относился, если не философски, то наплевательски. Этому способствовала смерть друга, которую он вменял себе в вину. Так или иначе, к концу выпуска, Зорин был способен сутки «держать позицию», соблюдая маскировку и «тень». Кроме того, овладел в совершенстве всеми видами снайперского оружия. А ёще взял в жизнь как постулат, слова, вывешенные в Красном уголке: «Снайпер, это не тот, кто хорошо стреляет. Это тот, кто хорошо думает».

Это ему здорово пригодилось там. В горах. Трижды в течение службы, с мая 95-го по сентябрь, его командировали в спецоперации. Первая была не сложной, хотя ситуацию раздули страхом. В окрестностях Урде-Мартана появился снайпер. Начал пошаливать. Подранил офицера. Вообщем-то и не убил никого, но страха нагнал. Местный блокпост ощетинился, сутками передвигаясь под углом 90 градусов. Вадим обосновался чуть выше над уровнем поста. Своё дело он знал, а вот оппонент был, то ли безграмотный, то ли самонадеянный. Выбрал точку, в перпендикуляр к солнцу. По созданию «тени» Вадим поставил бы ему «двойку». Только вместо «двойки» вогнал ему пулю в глаз. Блик оптики от солнца — это грубейшая ошибка военного снайпера. Как правило, она последняя в его жизни. Палец Вадима отреагировал быстро. В результате он не сомневался. Убитым оказался мальчишка. Сопляк зелёный, а вот оружие пользовал серьёзное. Американский «винторез». Аналог нашему. Плюс минус — различия. Полевые командиры не скупились на дорогие игрушки, поощряя молодёжь к подвигам. Глядя на юное, обезображенное пулей лицо, Вадим не чувствовал ничего. У этого воинствующего народа нет возраста. Как и нет пола. И поворачиваться спиной небезопасно к любому из них. Кто бы это не был: семилетний пацан или преклонных годов женщина. Были прецеденты. Вадим это знал. Он шёл дальше, давно сожженный изнутри.

Память неохотно и вяло перелистывала страницы его военной одиссеи.

Второе спецзадание отличалось от первого, хотя задача ставилась та же — обезвредить снайпера в кратчайшие сроки. Только коллега по цеху, оказался тёртым калачом. Этот не играл в зарницу, а вёл довольно успешный кровавый счет. Работал под Энгиной и отстреливал всех, кто касался ручья. По воду перестали ходить. Себе дороже. Хранитель ручья свято охранял его от прикосновений неверных солдат. Это не касалось местного населения. Те безбоязно шастали, набирая полные кувшины и злорадно усмехались. Кто в усы, кто в бороду. Это был достойный противник и победу над ним, Вадим счёл заслуженной. Вражий стрелок постоянно перемещался, не засиживался на «точке» более одного выстрела. Уходил грамотно в «тень». И он бы его не выцепил, наверное. Если бы… Он просто его «переждал». Этому долго и нудно учили в спецшколе. Ждать, глядеть, и ещё раз ждать. Думать. На тест-уроках. Зорин костерил, обучавших его, инструкторов. Непогода, комары, затёкшие суставы — входило в перечень раздражителей, которые не способствовали становлению мастера. А теперь это пригодилось…

На излёте семнадцатого часа, «коллега» вышел. Вышел из «схрона». Вышел из «зелёнки» совершенно безбоязно, уверенный в своём одиночестве. Подошёл к ручью, наклонился, черпая с родника пригоршню воды. Никакой тебе не прибалт, не американос. Чистокровный горец. В левой руке винтарь, правой гребёт живительную водицу, чьи потоки так оберегал от иноземцев. Вадим тогда не думал, кто на чьей земле, и кто прав на этой войне. У него была задача. А катализатором решений был убитый Валька. Он нажал на спуск. Чича упал в воду…

Третий выход, был самый тяжёлый и самый памятный.

ГЛАВА 9

Это произошло почти за месяц до его «дембеля». Вадим, впрочем как и все солдаты-срочники, в ожидании близкого дома осторожно и трепетно стал относится к вопросу жизни и смерти. Тогда, в сентябре девяносто пятого, время словно остановилось, дразнящее медленно приближая его к заветной дате. Что творится в душе каждого «дембеля» знает всяк, кто служил… Это не только чемоданное настроение. Это целый клубок… Целый пакет противоречивых настроений. Щемящее чувство тоски и обнадёживающее чувство скорой перемены жизни. Воображение не скупиться на краски. Кажется, только тебя ждут, только тебе рады. Жизнь, словно открывается в новом ключе и особенно сейчас понятно, как много ты не догулял, и как же много не долюбил. У «дембелей», ходящих по краю жизни, это выражено особенно акцентрированно. У них присутствует риск — не дожить, не дотянуть дома. Злодейка, обломщица судьба, не раз хранит солдата в самые чёрные, гибельные моменты его пути, а потом, как в насмешку, за два дня до демобилизации, обрывает молодую жизнь, беспощадно зачёркивая его нереализованные планы. Таких историй множество. Вадим был одним из них. Только, теперь, когда «стодневка» разменяла месяц, ему во сне стали приходить запахи тайги, цокот белок, разнопение лесных птиц и много ещё чего, что тогда, воочию и не примечал. Общаковый солдатский костёр возле палаток, своим потрескиванием углей, своими огненными языками, стал напоминать их «родной» костёр на излучине ручья, неподалёку от заимки. Слуховая память очень точно воспроизводила в голове голос деда, его неспешный говорок, разбавленный значительными паузами. И ещё много чего припоминалось, иллюстрациями чередуясь в тайниках памяти. Всё это было не ново, для солдата-срочника, разменявшего второй год службы. Зов дома у всех проявляется одинаково: безудержной хандрой, изредка вспышкой веселья, по большой мере напускного, так как организм самопроизвольно встряхивал себя, разгружая сознание от тисков уныния. Ведь, бравируя и шутя, солдат давал себе соответствующую установку. Установку на дом. Установку на жизнь. И это, порой, срабатывало…

Вадим Зорин, являлся, на тот момент, заместителем командира роты, носил три полоски, и имел, вообщем-то, широкие полномочия. От «тех» нечастых командировок, время его делилось, согласно распорядку, на бытовые армейские промежутки: от и до. От завтрака до ужина происходило повседневная рутина, включая подъем, зарядку, проверку боекомплекта, утреннюю проверку. Казарменный тип здесь, в пригорных долинах, был заменён полевыми условиями. Жили, как водится, в брезентовых палатках, топили буржуйки, практиковали костры. Из техники имелось всё. С десяток БТР-ов, три БМП-шки, четыре Т-72. Танков было больше, но один ушёл не техосмотр, а другому требовалась ревизия. С утра до обеда, Зорин вёл политзанятия, политически подковывал молодой контингент. Потом шла практическая сторона дела. Плац в этих местах был исключён, в силу ряда причин, и значит, строевых, как таковых не было. Зато было особо повышено внимание оттачиванию таким ремёслам, как обезвреживание мин, всевозможных растяжек и ловушек. В предмет входило: детальное и глубокое сканирование участков пути, зрительное выявление признаков, по которым можно было бы судить о потенциально опасных «секретках». Наука была заурядной муштрой. Но это муштра, спасала не одну жизнь. Всё чаще и чаще, в селении Кургалы, где квартировал их полк, стали происходить «чрезвычайки». Вечерами блокпосты стали обстреливаться. Пару раз боевики открыто продефилировали в местном ауле, проводя там «агитационную работу» с населением. Надо сказать, население, и так было не очень-то радушно к русским, а здесь боясь гнева вооруженных соплеменников, совсем «ощетинилось». Наконец, случай потрясший всю часть, перевернул относительно спокойную жизнь военнослужащих, ставя их место дислокации в категорию «повышенно опасных». Местная женщина, неопределенного возраста, вся в чёрном, была остановлена на южном блокпосту. Она требовала провести к командиру. Внутрь её, естественно, никто не повёл, но её слова были переданы дежурившему капитану. Тот, без тени страха и подозрения, вышел за ограждения. Мирная баба, пусть даже горянка, не могла, по сути, являться угрозой. Зато, могла располагать полезной информацией. Так он рассуждал… И за это поплатился жизнью. Обвешанные ленты взрывчатки не были заметны глазу, под свободным платьем смертницы. Представившись, капитан поинтересовался целью её визита. На что, шахидка ответила длинной фразой, при чем единственное, что капитан понял, это произнесённое последним: «…Аллах!» Это стало его последним услышанным словом. Мощная вспышка, в сопровождении, давящих на перепонки, звуковых раскатов, на миг разом пригнуло головы, несущих вахту на посту, солдат. Доселе, таких акций тут не бывало. Это был прямой вызов, и начало начал. Разорванного капитана увезли в «цинке» на родину, а командование ужесточило режим. Был проведён ряд мероприятий дисциплинарного характера, были переписаны, а точнее дополнены инструкции и уставы. Строгость мер коснулось всех, от генерала до солдата. Так называемые «зачистки» стали повседневным явлением. «Зачистка» — это военный термин. Переводится дословно, как осмотр заданных участков и секторов, с целью выявления и обнаружения враждебных элементов; осмотр на предмет оружия, и всего, что может быть к оным причислено. Дезактивация мин, растяжек и других «секреток». Это полное сведение угрозы на ноль. Так сказано в военных учебниках. Но бывалые знают, что за обычной терминологией скрываются куда более резкие и масштабные операции. Если угроза действенна в течение нескольких часов, после принятых стандартных мер, то вступал в силу пункт «б». Во избежание серьёзных уронов, и так сказать, как опережающая мера, допускалось полное уничтожение селений, типа кишлаков и аулов. Так было в Афганистане. Так, было и теперь. Слав богу, Зорину не пришлось пережить подобные эпизоды. Хотя, нечто похожее произошло жарким июльским днём.

Этот старик не был фанатично преданный идеям ваххабитов и прочей басаевской сволочи. Это был отец, любящий своих детей и внуков. Один из его внучат, восьмилетний Ильяс наблюдал со сверстниками за разгрузкой оружия, на одном из складов. Как попали дети за запретку, никто понять не мог. Но, похоже, подобная халатная практика, происходила часто. Детей не воспринимали всерьёз, а, тем более, что те, всегда находили лазейки и норки, какие бы заборы не стояли. При переноске, у одного из ящиков отхлебянилось «дно». В образовавшуюся щель сквозанула граната. Шмякнулась, пружинисто отскочила и покатилась в сторону, разинувших рот, мальчишек. Ильяс, в момент смекнул, что приобретение такой вещи, добавит ему уважения в пацанской среде.

— Стой, пацан! Отдай гранату! — заорал старший прапорщик, чем только подстегнул мальчика на драп. Зажав в руке рифленый овал «лимонки», тот понёсся к забору, к известной ему дыре.

— Ах, ты, мать твою так… — Прапорщик понимал, что этот прецедент не улыбнётся ему по службе, и поэтому речь его, отражала внутреннее состояние.

— Сорокин! Талшевский! Хули, встали… За ним, суки! Живо-о! Догнать! Отобрать! — орал он первогодкам.

Солдаты кинулись догонять беглеца. Подкоп, в который нырнул Ильяс, легко пропустил восьмилетнее тело, однако был узковат для грузного Талшевского.

— Бля! — чертыхнулся он. — Я не пролезу! У тебя получится… Давай!

Сорокин действительно выглядел как вобла. Тощий, с узкими плечами и бёдрами. Он запыхтел, вжимаясь плотно к земле.

— Давай, давай! — подбадривал Талшевский. — Проходишь…

Когда Сорокин выпрямился, Ильяс был уже далеко. Маленькая фигурка уходили за холм. Ещё немного и он скроется. Там дальше овраг и небольшой лесок. Сорокин вздохнул. Надо, хотя бы, ещё пробежать… Чтоб не так орали…

Погоня закончилась трагически. Для Ильяса. За оврагом он наскочил на мину, на одну из тех, что щедро расставляли чеченские сепаратисты. Тело мальчишки подкинуло взрывной волной. Внахлёст с этим взрывом сдетанировала граната в руке… Тело, потом, говорят, тщательно собирали. Рядового Сорокина спасло то, что он был далеко.

Этот случай определили к несчастным. Прапорщик получил свой втык. Забор тщательно утрамбовались земляной насыпью. Высотой чуть не менее метра, исключая на этот раз все ямки и норы. Однако, история получила продолжение. Среди местных сельчан, версия происшедшего получила другой окрас, и, наверное, поэтому безобидный Ваха Алиев, дедушка несчастного мальчика, выкопал из «тайника» пулемёт. Кто знает, какие мысли вертелись в голове шестидесяти трёхлетнего человека, когда он волок его на чердак, смазывал, заряжал, укреплял. Человек готовился к бою, к первому и последнему в своей жизни, и когда федералы вошли в зону досягаемости выстрела, он нажал на спуск.

«Зачисткой» руководил Зорин. Шёл второй день дотошной работы. Ещё вчера, рота тщательным тралом прошла прилегающие дороги, осмотрела овраги на предмет «сюрпризов», захаживала в «нелояльные дома». Улов был средний, тем не менее и сегодня что-то находилось. Пусть мины, по большому счёту были нейтрализованы, но вот хитроумные растяжечки, завуалированные под пыль дорог, то и дело возникали. Надо думать, хорошо платил своим диверсантам Хаттаб или тот же Басаев.

В деревню они вошли пять минут назад и успели пройти три-четыре избы. «Неблагоприятные точки» были досмотрены вчера, и сегодня просто шёл формальный обход. Они бы прошли и мимо шестого двора, если бы оттуда не полыхнуло жарким кинжальным огнём.

Первую пятерку ребят срезало влёт. Этого оказалось достаточно, чтобы оценить ситуацию. На войне учишься думать быстро…

— На землю! Лежа-ать! — заорал Вадим, распластавшись за поленьями. Очередная струйка свинца вспахала почву перед его носом. Внутри, нечто вспыхнуло искрой, распаляясь в злобный пожар.

— Не высовываться! Рассредоточиться! Не кучковаться, грёб вашу… — Последнее было адресовано двум салажатам, сжавшимся в одно целое, как сиамские близнецы.

— Шебалов! — окликнул Зорин одного из «старых». — Это чердак, Шебалов… Двигай и гаси гранатой… Мы его, счас прижмём! Стой, не спеши! Пойдёшь под нашим прикрытием.

Перекатившись, Зорин пошёл поливать очередями осиное окно. Стволы остальных бойцов не отставали. И, похоже, пулемёт захлебнулся раньше, чем добрался до него Шебалов. Однако в бою полагаться на случай нельзя. Здесь нужна гарантия. Шебалов закрепил результат ручной гранатой. Чердак ухнул и отрыгнул пламенем. Больше никто не стрелял.

Аул стали считать «неблагонадёжным» и внесли в чёрный список. Это означало, что ещё пара-тройка таких вот «чрезвычаек» и вопрос бы закрыли кардинально. По плану «Б». Но время шло. Косяков со стороны мирного населения не наблюдалось. Острота момента прошла, и аул оставили в покое. Потом, как-то всё утихомирилось. Боевики где-то там «затихарились», местные вели себя лояльно. День за днём, бойцы выполняли обычную работу. Опасную и нужную. Вадима «не вызывали». Служба приобрела вялую размеренность. Стоял сентябрь, и «дембель» был не за горами.

Двенадцатого числа, весь офицерский и сержантский состав собрали в штабе. До состава довели оперативную информацию. Надёжный источник утверждал, что тринадцатого сентября, через горный перевал, на такой-то высоте, пройдут отряды боевиков. Их поведёт полевой командир Аслан Шадуев. Их задача: беспрепятственно миновать указанную высоту и соединиться с частями Басаева. У Шадуева ни много, ни мало: полторы тысячи единиц боевого состава, боезапасы скудные, почти на нуле. Но если он соединиться с Басаевым, у которого в три раза людей больше, а оружие почти со склада, то подобный альянс приобретёт угрожающую силу, а в планах у последнего, судя по информации, масштабные акции в городах, с захватом заложников. Задача же наших частей, проста и ясна как день. Создать препятствие Шадуеву там, где он его не ждёт. Если перевести на гражданский язык, — это тормознуть, задержать, не пустить, обломать. Вадим усмехнулся, когда узнал, сколько наших бойцов бросают на сдерживание Шадуевских боевиков. Соотношение выглядело, как пять против десяти. Порядка семиста человек должно рассредоточиться на указанной высотке. Каждый взвод занимает свою ответственную позицию.

— Теперь, — продолжил разнарядку маститый майор, тыкая в карту, — вот здесь, до перевала, находится плато, неприкрытая «зелёнкой» площадь. Это самое уязвимое место для боевиков. Миновать они его не могут. Могут только отступить в лес. Ну, им это не надо. Они будут переть штурмом. Наша задача — до прихода помощи, не сдавать свои позиции. Держаться…

Майор надсадно прокашлял в кулак, отлил воды из графина и, похлопав платком по сальному лбу, продолжил:

— Здесь, и здесь! — Палец весомо тыкнул по карте. — Расположить снайперов. Зорин! Один из них, ты…

— Есть! — Коротко ответил Вадим.

Он не умалял своего значения. Военный снайпер на войне, — это опредёленная мощь и подспорье в решении стратегических задач. К делу Вадим относился серьёзно.

Место он облюбовал отличное. Со стороны плато, хрен чего разглядишь. Стекло оптического прицела было защищено от случайных бликов. Здесь Вадим был спокоен. Вычислить его можно только по направлению выстрела. В бою это не просто сделать. Грохот, шум, стрельба не дают время на аналитические измышления. Но те, которые умеют… Их, впрочем, не мало, с железной гарантией, находят сектор стрелка. Тут уж… Только уходить. Менять «точку». На этот случай, Зорин зарезвировал ещё одно местечко. Чуть ниже, вправо, под кряжистым пнём. С противоположного склона должен работать Дубцов. Он уже там, и Вадим, пытаясь уловить движение в зелёной дубраве, ничего не увидел. «Молодец». — Похвалил он соседа.

То утро было как все. Летним и тёплым. Птицы соревновались в песнопении. Денёк обещал быть жарким. Жарким вдвойне…

Боевики высыпали как горох. Неслышно, и вдруг. Они шли спокойно, по хозяйски уверенно. Шли не кучно колонной, а вразброд. И это было оправдано грамотно. В лесу одно. Там стволы деревьев — укрытие. А на равнине боец беззащитен. И если пальнут. Часть колонны ляжет сразу. А так… Разброженный взвод рассеется по полю каждый сам по себе. И тут ещё, вопрос, кто кого…

Зорин начал счёт. Сейчас справа подключится Дубцов. Это будет сигналом для массированного огня. Хлоп… Глушитель задавил звук. «Винторез» знакомо вздрогнул, а на поляне кулем валился прострелянный дух. Его Зорин выбрал, потому что он вёл себя приметно ярче, чем остальные. Шёл среди первых, отмахнул задним. Не иначе командир. Совсем не факт, что Шадуев. Крупная масть, как правило, шифруется… Но тоже не из мелких. Секунды в две, рядом опрокинулся второй. Дубцовский… Затем пошло поехало. Треск пулемётных очередей вытеснил звуки природной какофонии. Басовито ухнули гранаты, разрываясь в стане противника. Вразнобой заголосили «духи», распыляясь, кто куда, по территории опушки. Не успевшие выйти из леса, укрепились за стволами деревьев, принимая бой как данность. Адаптация у врага произошла мгновенно. Ни тебе, смятения, ни шока. Въехали в ситуацию на раз-два. Ответный огонь полился незамедлительно. Небо преисполнилось грохотом и перезвучьем очередей.

Зорин, первое время, снимал самых горластых и жестикулирующих бойцов, ставя их по значимости на первое место. Но бой стал неприметно набирать темпы, интенсивность атаки противника возросла. Приоритеты внезапного удара сползли в никуда. Боевики оклемались, оживились, и с яростными криками пёрли наверх. Пуганными этих ребят не назовёшь. Полевые лагеря воспитывали мужчин, а на данный момент цель определяла средство. Их задача была — пробить брешь. Наша, — сдержать, остановить, и кто в этой гонке победит, зависело от разных факторов. В нашем случае, это была авиапомощь. В штабе затронули тему «вертушек», но не обещали стопудовую гарантию. У нас всегда на «авось». Надежда умирает последней…

Вадим переключился на гранатомётчиков. Взрывная сила, не только убивала пачками, она сдвигала пласты горной породы, а это чревато камнепадением и завалом. Тут и потеря и урон… Жара набирала силу. Седьмой гранатомётчик упал, с прострелянным глазом, но восьмой все же, жахнул по нашим, девятого зацепил пулемёт. Магазины пустели. Вадим не успевал, не успевал и Дубцов. Чичей было много, и исход становился предсказуемым. «Где же вертушки?» — С яростной тревогой думал Зорин. Он был мокрый от пота. Пот стекал на глаза, замыливал их, мешал нормальной работе. Вадим спешил с перезарядкой. Стрелял… Но не успевал. Он не делал насечек, он и так знал, что убил не мало. Однако. За сорок минут продолжительности боя, враг ощутимо продвинулся вперёд. Сражения кипели уже выше, дальше на предгорьях. Тех он уже достать не мог, но спешил минусовать здесь, на голой равнине.

Хлоп… Влажный палец, то и дело, касался курка. Каждый выстрел — это прострелянный лоб или висок. Их всегда называли по-разному. «Чичи», «чехи», «духи», «чернота», а недавно Вадим услышал новое определение, — «звери». Здесь он был не согласен. Он выросший на тайге, знал, что настоящий зверь не выходит за рамки, отпущенной ему сверху. Любой хищник делает то, что ему предопределено изначально матушкой-природой, будь то волк или медведь. Убивает он, безо всяких корыстных или экстремистских побуждений. С целью прокормиться, либо защитить потомство. И никогда зверь не будет мучить, истязать, пытать и глумиться над другим зверем. Так что… Здесь переврали.

Хлоп… Ещё одна бандана окрасилась красным. Прицел поймал другого. Тот, оскалясь, расстреливал рожок. Хлоп… Отвоевался… Каждая пуля несла результат и гарантию, что никогда больше этот вражий социум не отрежет никому голову, и не вырежет сердце из груди. Потому как свинцовая конусная оболочка, — лучшее лекарство против извращённых наклонностей. Хлоп… Патронов хватит. Он, Вадим, об этом позаботился. Вот, только б, не просекли… Спустя минуту, Зорин понял, что сглазил удачу. Его наличие не было секретом для врагов, но качество маскировки не давало шанса его вычислить. И всё же… Его сектор рассчитали. Три гранаты, выпущенные по его душу. Разорвались совсем рядом, от его «схрона». «Всё! — Обожгла сознание мысль. — И это начало… Выжгут этот участок полностью. Уходить… Надо уходить».

И он бы ушёл, но пятым снарядом снесло крону могучей сосны и та, падая, приложила Зорина. Приложила, когда он уже спускался вниз, до резервной позиции. Сучковатый ствол ударил по ногам, ниже коленного сгиба. Вадим впечатался в землю, вгрызаясь ногтями в траву, едва удержав винтовку. «Трындец реальнейший» — Подумал Зорин, морщась от боли. Попробовал встать, но новая боль заставила отказаться от этой затеи. «Чёрт!» — Он боязливо щупал ноги. Кожа на икрах была содрана, но это полбеды. Похоже, перебита лодыжка. Вадим отполз на безопасное место, и в изнеможении перевернулся на спину. Безоблачное небо глядело вниз безучастно и равнодушно. «Теперь, точно всё! — Нейтрально подумал Вадим. — Интересно, придут добивать?» Свой последний патрон он давно потратил на врага, как только уверовал в свою счастливую звезду. Давно это было, в мае, а сейчас умереть достойно мог только с гранатой в руке. Он спешно вытащил Ф-1, и, расслабившись, стал ждать. Шаги он услышит. «Где же помощь? Где вертушки, грёб вашу…» — Мысленно матерился он. Отчаяние обречённости сдавливало грудь. Там на «высотке» гибнет его рота. Его ребята… «Их забыли что ли?»

Спустя некоторое время, пришёл ответ. Противный свист в небесной выси и последующие гулкие разрывы дали знать, что заговорили тяжелые орудия. Звук разрывов был мощный, тяжёлый, превосходящий силу гранаты в шесть раз. Да и сама болванка, падая навесом, делала воронку, радиусом два метра и больше метра глубины яму. Вадим всё понял. Вертолётов не будет. Вместо этого, логический конец поставит артиллерия.

— Суки… — Проскрипел зубами Вадим.

«Это же и чужих и своих». — Отдалось в голове. Он не знал, какая штабная сволочь приняла такое соломоново решение, и в силу каких причин, был отменён вылет боевых вертолётов. Он знал, что орудия избирательно не стреляют. Задаются координаты, и стелят одну за другой, в означенный сектор. Бьют, пока ничего живого там не останется. Это означало, что всем каюк. Духи не пройдут, но и наши не вытянут. Быть может, за исключением редких пацанов. Везунчиков. «Твари… Кто ж, так делает…» — Бесился Вадим. Канонада усилилась. Взрывы пошли частить сплошняком. В промежутках постреливали автоматы. Потом, разорвалось рядом, с Зориным. Снесло несколько молодых деревьев. Взметнуло комья земли и опустило пребольно на лицо Вадима. Он закашлялся, давясь пылью, а дальше… Ничего не помнил.

Очнулся Зорин на больничной койке. Эта была его вторая госпитализация. Первая была после Грозного.

Много чего помнил Вадим Зорин. Но самым ярким воспоминанием осталось то далёкое Грозненское убежище. Шестеро оставшихся, шестеро выживших измученных бойцов. Измотанные и усталые мальчишки, раненные и грязные. Их веки слипались, требуя сна, их губы трескались, требуя воды. Раны в бинтах ныли, потому что были свежи. В желудках ещё бродил спирт, и быть может трофейная водка, была компенсацией за те лишения, которые им выпали.

— Темнеет. — Задумчиво произнёс Валька, кивая в сторону окна.

Вадим соглашающе промычал. Сейчас был их черед караулить двери. Остальные устроили вроде «тихого часа». Одни дремали, другие просто ушли в себя, но веки у всех были сомкнуты. Расслабуха была вынужденной мерой перед решающим рывком. Бодрствовали только они с Бравиным, и ясно почему. Чапаев погиб, потому что все спали.

— Слышь, Вадич. — Вдруг спросил Валёк. — А ты, когда того духа убивал… Ну, того… Голыми руками… Тебе страшно было?

Вадим перевёл воспалённые глаза на друга.

— Тогда нет. Я боролся за жизнь. Если б не я, то он… Тут середины нет, Вал. И со мной бы ты уже не беседовал.

— Я понимаю. — Тихо продолжал Бравин. — Включаются первобытные рефлексы. И выживает тот, у кого инстинкт самосохранения выше. Естественный отбор, мать его… Из двух команчей, право на жизнь имеет жизнестойкий. Как у Дарвина. Слабые крысы гибнут… Остаётся лидер.

— Какие ещё команчи? Причём здесь крысы? У тебя крыша едет Вал. До своих доберёмся, отоспаться надо… А про жесть, которую мы творим, я так скажу… Ты видел головы наших ребят, нанизанные на прутья, как шашлык? Видел? Вот это и есть жесть… А то, что сержант сделал, выглядит так безобидно. Если сравнивать их и нас…

— Да я знаю… Я понимаю, Вадич. Ты знаешь, я ставил себя на место сержанта. Самое поганое… Я бы тоже так смог… По горлу. Смог бы. Так же жёстко. И не дрогнул… Звереем мы тут, Вадич.

— Ну, а ты как хотел.

— Звереем. Для войны это нормально. А для души — шаг в бездну. Ад внутри нас, страшнее всякого библейского ада.

— Ну, ты, даёшь, Валёк. — Усмехнулся Вадим. — Не к месту о боге вспомнил. Мы с тобой где? На войне! И значит, ведём себя, соответственно верно. Убиваем, чтобы не быть убитыми. Здесь нет преступления. Здесь только необходимость.

— Необходимость. — Кивнув, согласился Бравин. — Ещё какая… Только про бога… Никогда нелишне вспомнить.

— Ладно, Валёк, заканчивай такие разговоры… И так, в душе раздрай, а тут ты ещё…

Бравин пожал плечами, примолкая. Чиркнул спичкой, прикуривая.

— Оставишь… — Глухо обронил Вадим.

— Возьми целую. — Протянул полупустую пачку Валька.

— Не-е… Поэкономнее надо. Сигареты на исходе. Потом, чё будем курить?

Зорин чувствовал неудобство перед другом. Мотивы он не мог разобрать, но потом вдруг стало ясно.

— Ты, это, Вал… Ты прости меня… Виноват перед тобой.

— Чего? — Не понял Бравин. — В чём ты виноват?

— Ну, это… Ты же из-за меня здесь. Я полез, и тебя потянул.

— Я тебе, чё, бычок безмозглый?! Потянул… Поманил… У меня своя башка на плечах. — Он сделал короткий втяг. И передал докуривать Зорину.

Они помолчали немного.

— Ты знаешь, Вадич, я не сержусь. Наоборот, благодарен тебе. — Валька улыбнулся, глядя на недоумённое лицо Вадима. — Я тебе спасибо говорю. Знаешь, за что? Здесь, и только здесь, я проявился. По настоящему проявился. Как мужик. А всё боялся, что останусь размазнёй. Ты не поверишь, Вадим, я на гражданке хулиганов боялся. Прятался, от таких моментов уходил… Один раз, с девчонкой проходили мимо парней сосущих пиво. Те, давай, громогласно обсуждать, оценивать мою подружку, не скупясь на выражения. Я вижу ей неприятно… Она вся пунцовая… А я… Умом приготовился, было, ответку сказать этим ублюдкам. А не сказал. Испугался. Так и прошли мимо, как оплеванные. А на прощание, в спину кто-то из них крикнул: «Бросай этого урода, цыпа! Найди себе нормального парня!» Адресовано как будто ей, а удар получил я. И тогда ещё было не поздно сорваться в драку, но я проглотил и это. Всю дорогу с ней молчали. У её подъезда суховато попрощались. И всё! Она мне больше не звонила. И я ей… Тоже.

Бравин вытянул ещё одну сигаретку.

— Давай ещё на двоих… — Он прикурил от Зоринского докурка, потом продолжил:

— Переживал я… Потом плюнул, и ушёл полностью в парашютный спорт. Думал, небо меня закалит. А теперь вижу, небо не тот случай. Вот это закаляет характер. — Бравин тряхнул пулемётом. — Меня бы счас туда… Такого… В ту историю. В смысле моё сегодняшнее «я» в тело того, обосравшегося… И-эх! На-а!

Он передал Вадиму на докур. Вадим задумчиво затянулся. В таких откровенных разговорах, сигаретам счёт не вёлся.

— Про небо, ты, зря… — Начал он. — С высоты сигать… Здесь, тоже, стерженёк нужен. Без парашютов, кто знает, как бы ты состоялся дальше. Я, лично, думаю, небо — твоя первая ступень. Наверх. А вот это всё, — Вадим махнул кистью перед собой, — уже вторая.

— Наверное, ты прав.

— Ты тоже прав, когда говорил, что здесь кровь круче Афгана. Всё, что ты говорил, оказалось правдой. В принципе, я знал, что не на блины еду. Но чтобы, всё так… М-да-а… С дивана, легче про войну смотреть.

— А то! — засмеялся Валька.

Смех пробудил Мишина. Он тряхнул головой, потирая пальцами веки, зевнул.

— Спокойно? — Спросил он, вставая.

— Всё тихо. — Ответил Бравин.

— Ладно. — Мишин подошёл к окну. — Через час будет темно. Кемарните чуток. Потом, будем решать. Монгол! Липецкий! Поменяйте ребят…

Под покровом темноты было решено пробираться к своим. Капитан Звирчев прошёл правее и не попал в капкан. Это означало, по краю посадки мин нет. Путь проверен, хотя чичи могли и потом впендюрить пару-тройку «гостинцев». Риск есть, но все же меньше, чем переть по кварталам. Вражьи посты, разведка, — всё идёт в минус, и не нарваться, шансы нулевые. Нарваться можно и лесом, но выбирая из двух зол… Звирчевский путь предпочтительный. На том и решили. Радиосканер выдавал пока вражьи голоса, и голоса эти были, резонно, не на русском языке. Опять же, тем в плюс: они нас понимают, мы их — нет. До своих достучаться не удалось. Скраолев искрутил там, всё и вся, безрезультатно. Зато «чехи» гундят, словно за стенкой. Отчётливо. Плюнули, в общем. Поди, разберись в этих настройках. Вышли спокойно, но с осторожностью. Пополненный боезапас вдохновлял на многое, однако, не хотелось драться с превосходящим врагом.

— Глядеть в оба! За мной, шаг в шаг. С богом! — Мишин пружинисто побежал, пригибаясь. Остальные за ним, растянулись в цепь. Позвякивал, гружённый патронами, ранец. Трофейные винтовки и пулемёты, распределились по единице на человека. Ничего. На марш-бросках грузились подюже. Единственное плохо, стянувшие грудь, ремни и лямки беспокоили свежие раны. Но тут уж, не до жиру, быть бы живу.

До лесопарка добрались без приключений. Присели на корточки, озираясь. Вроде тихо. Моросил дождь. Не разгуляешься. Хотя не факт. Разведка, наша она или вражья, обожает такую погоду.

— Дальше следом, за мной! По моим следам, не сбиваясь, — медленно проговорил сержант. — Интервал между собой, держать три метра. Сильно не сближаться! Если я вдруг наступлю на мину, типун мне на язык… Остальным, чтоб повезло! Повторяю, интервал! Всё, пошли!

Все неспешно потянулись за Мишиным, который вёл параллельно лесополосе. Вёл «на глазок», но рыл землю взглядом качественно. Перед каждым выступом и кочкой, замирал, опускался на корточки, осторожно щупал. Бережённого бог бережёт.

— Я носом вниз иду, — объявил он, обернувшись, — а вы, пацаны, смотрите во все направления! Чуть какое движение, сразу стремайтесь!

То и дело, натыкались на трупы. Это были тела наших солдат. Своих «чехи» прибрали. Тела наших бойцов, полёгших, отходя к югу, в большинстве своем были обезглавлены… Эмоции сбивались в плотный комок, но времени на выражение мыслей не было. Время их торопило. Протопали, примерно, четверть пути, когда парк стал редеть, разжижаться. В просветах стали вырисовываться ещё далёкие контуры зданий. По знаку Мишина, группа скучилась. Присели на передых и раздумья. Ночные звуки никак не располагали к тревоге.

— Нормалёк, мужики! Хорошо идём, — подвёл итоги Мишин. — Вон там отсвечивает здание «Южного»…

Он ткнул пальцем в далёкую точку. Фасад «Южного» был едва различим за деревьями. Пути, наверное, с километр, но близость «своих» придавала уверенность.

— Военники у всех? — спросил сержант. — Без документов мы никто. Почти враги. Хорошо, если Звирчев там. А если нет? Тогда, к нам ещё долго будут принюхиваться…

По команде, двинулись дальше. Расслабляться было рановато.

И точно. Сглазил удачу сержант. Словно чёрт подслушал… Они уже выходили из парка, когда по ним открыли огонь. Позднее выясниться, что они своим прорывом кипишнули неприятельскую разведку, которая крутилась близ нашего лагеря. Неприятель был грамотно закамуфлирован под «грязь и кусты». Да и сидели они тихо, пока Мишинская группа не вспугнула их хрустом. В задачи разведки не входит вступать в затяжные бои. Те лишь огрызнулись, исчезая в ночи. Всего лишь несколько очередей, несколько вспышек. Но именно они оказались роковыми. Охнул Монгол, подраненный в мякоть. Схватился за плечо Залужский. Беззвучно упал Валька.

— Ах ты блядь! — Мишин расстреливал рожок в мутные силуэты, но движение в кустах очень скоро прекратилось.

— Твари черножопые… Не сидиться им, дома! — Гнев распирал грудь. Сержант уже понял, что произошло.

Тем временем Вадим склонился над Валькой. Тот зажимал живот, из под пальцев пробивалась кровь.

— Вал! Валька! Как же так брат, — кричал Зорин в круглые от боли глаза Бравина. — Держись, чертяга… Мы уже дошли…

Пулевое ранение в живот — призрачная надежда. Шансы на спасение редкие, сродни чуду. Вадим очень желал, чтобы это чудо произошло. Он не хотел верить, что всего лишь миг назад Валька был невредим. А сейчас хрипит… Бесило то, что эти секунды не открутишь назад, не переиначишь.

— Валёк! Вал… Ты чего? Не смей, слышишь… Держись! Не умирай!

Валька закатывал глаза, тело его конвульсивно вздрагивало, и Вадим, боясь, что он отключится, тормошил его голову.

— Держись, брат! Херня, всё это! Зашьют, будешь как новенький. Ты только держись! Не умирай, братуха!!!

Бравин открыл глаза. Боль в них ещё оставалась, но кроме неё, появилось что-то ещё… Какое-то знание.

— Ва-а-дич… — Валька попытался улыбнуться. Но лишь скривился. — Брат… У-мирать, не… Страшно. Вот, толь-ко… Больно…

В уголках губ, появились кровавые пузыри. Определённый вестник. Сознание Зорина, криком вопило: «Нет!» Время тикало вперёд, и равнодушно утверждало: «Да!»

В горле защемило. Вадим шмыгнул носом. Глаза застелила слёзная пелена. Он поднял голову. Мишин, впервые опустил глаза. Все остальные молчали. Смерть — это данность. С ней не поспоришь и ей не возразишь. Она непреложна, как факт, как истина.

— Надо идти, Зоря, — немного спустя, сказал Мишин. — Скраолев! Давай сюда оружие! Понесёшь Бравина…

— Я сам, — мрачно возразил Зорин.

— Ладно, — согласился сержант. — Давайте, пацаны… Немного осталось.

Примерно через семь минут, их окриком остановили. То были наши посты. Чтобы не нарваться на пулю своих, пришлось подчиниться требованию и побросать оружие. Мишин долго кричал, что-то доказывал, протягивал военный билет. Наконец, дежурный наряд убрал злые шипы. Помягчел, обещал разобраться. Их повели до «своих».

Зорина уже ничто не трогало в этом послесловии. Ни разбирательство с постами, ни последующая адаптация в «Южном». Смерть друга надолго отключила его от повседневных реалий. Шок от утраты товарища, конечно же, прошёл. Время, союзник и враг, зашрехтовало и это событие, унося его в прошлое. Вальку увезли грузом-200 на родину в Тулу, где он будет погребён достойно. Слова друга Вадим запомнит навсегда.

УМИРАТЬ НЕ СТРАШНО.

Загрузка...