Москва Норд-Ост

Глава 12

Для всех находящихся в зрительном зале убийство Ольги было не только шоком - оно стало переломным моментом. Прежде всего для тех, кто все еще не верил в серьезность планов террористов. К утру четверга, 24 октября, последняя искорка надежды почти погасла.

Заложников охватила апатия. Большинство не спали уже почти сутки, ведь до театра все они прожили обычный день - были на работе, утром отправляли детей в школу. Шли часы, дни и ночи, но сон не приходил. А они как будто спали наяву -шок, трагические события, скачки адреналина - все это притупило ощущения. Многие замкнулись в себе, почти не замечая того, что творится вокруг. Это была форма защиты - побег от людей с оружием в руках, от их угроз.

- Заложники вели себя по-разному, - вспоминает Маргарита Дубина, латышка, которая пришла на спектакль с двумя взрослыми детьми, Александром и Кирой Зельцерман. - Были и такие, которые впадали в панику и почти беспрерывно плакали, а потом, когда стали раздавать лекарства, целыми пузырьками пили сердечные капли и брали их только для себя.

Лишение людей свободы привело к тому, что жизненное пространство каждого заложника съежилось внезапно до размеров зрительного зала, и даже больше - до одного театрального кресла, которое вдруг стало целым их миром. Нельзя было встать - это грозило смертью. А время превратилось в капризную, медленно плывущую реку, которая в какие-то моменты, когда события вдруг набирали обороты, превращалась в стремительный и бурный поток. А главное - река эта не текла прямым руслом, она резко сворачивала, вилась странными излучинами, разделялась на не связанные между собой протоки. Потом, уже через несколько дней после штурма, бывшие узники не могли вспомнить хронологии событий - что случилось раньше, что позже. Не в состоянии были восстановить причинно-следственные связи между событиями. Что-то для одних длилось секунды, для других было вечностью. Были события, полностью поглотившие внимание заложников в одном конце зала, в то время как в другом их никто вообще не заметил.

Повод такого разного восприятия времени был очевиден - в зале беспрерывно горел свет, и не было окон. В такой ситуации день и ночь, по существу, не отличаются друг от друга. Как написал заложник Александр Сталь в своих воспоминаниях, опубликованных в Интернете, ночь отличалась только тем, что тогда террористы не выпускали заложников в туалет.

«Организм вообще вел себя непонятно - я засыпал на пятнадцать минут, а казалось, что спал несколько часов. Сердце билось с частотой 100-120 ударов в минуту. Я сильно потел, мучила жажда. Есть не хотелось. Спать сидя, да и просто сидеть, было ужасно неудобно», - написал Сталь.

И чуть дальше добавил: «Время шло очень медленно. Хоть у меня были часы, уже 25 октября днем я начал терять ощущение времени - какой сегодня день, сколько мы здесь сидим».

Один Георгий Васильев мог свободно передвигаться по залу, он все еще был нужен террористам, которые не умели обходиться с театральной аппаратурой. А он пытался этим воспользоваться и выторговать для заложников хоть небольшое послабление.

- Я все время был чем-то занят, был как бы в центре какой-то постоянной борьбы, какой-то сложной шахматной партии, которая лично мне очень помогла - я вдруг попал в привилегированное положение. Другим было значительно труднее, они были фактически прикованы к креслам. Им запретили вставать, звонить, поворачивать голову и даже разговаривать - конечно же, им было намного сложнее. И физически, и морально, - сказал Васильев в одном из интервью.

Наверное, именно поэтому реакции людей были прямо противоположными.

- Психически мы были абсолютно измотаны, - вспоминает Ирина Филиппова. - Я не могла спать, но иногда мне удавалось на какое-то время отключиться. Это были такие странные моменты, когда время неожиданно проскакивало. Я была уверена, что не спала, а часы показывали уже другое время, а я бы голову дала на отсечение, что все время смотрела на них и даже глаз не сомкнула.

Только немногие сладко спали. Двадцативосьмилетний Александр Зельцерман, сын Маргариты Дубиной, тоже гражданин Латвии, как только понял, что акция террористов быстро не закончится и сидеть придется не одни сутки, как ни в чем не бывало заснул и проспал большую часть тех пятидесяти семи часов, которые заложники были в руках чеченцев.

- Нервы у меня крепкие, я же директор школы, - объяснял он с радостной улыбкой удивленным соседям, когда просыпался.

- Не везде в зале было плохо. В нашем углу царила дружеская атмосфера, люди так сжились, что к нам приходили даже с других концов зала, - рассказывала Виктория Кругликова, сидевшая в одиннадцатом ряду справа, рядом с выходом. Учительница, однако, уточняет, что «прийти с другого конца зала» было делом не простым - ведь заложникам запрещали вставать с мест. Чтобы перейти куда-то, надо было попроситься в туалет. И только выйдя из оркестровой ямы, можно было выбрать, куда сесть, возвращаться на «свое место» было не обязательно. - Мы беседовали, старались создать такую атмосферу, чтобы можно было как-то продержаться. В какой-то момент присела к нам женщина из другой части зала и говорит: «Ох, как у вас тут хорошо, там, где я сидела, царит такая депрессия и пессимизм, что выдержать невозможно. Все считают, что у нас нет никаких шансов выжить».

Именно там, в последних рядах, где преобладали пессимистические настроения, сидел парень, который позже, за несколько часов до штурма, бросился в отчаянии бежать буквально по головам других заложников. Попытка побега закончилась трагически.

Атмосфера внутри театра постоянно менялась. Лучше всего, наверное, это описал Сергей Лобанков, актер и режиссер, который благодаря своим профессиональным навыкам прекрасно «чувствовал» зрителя.

- Если кто-то разговаривал, то очень тихо, - вспоминает Лобанков. - Измученные люди в основном молчали, стояла почти полная тишина. Иногда я чувствовал, как меняется атмосфера, все как-то расслабляется, или наоборот, напряжение сгущается и становится невыносимым. Моментами у меня было ощущение, что это не реальная жизнь, что все происходит на экране, а мы - «внутри» фильма. Зал забит заложниками, вокруг люди в масках и с автоматами. Странная, парадоксальная ситуация, полный сюрреализм.

Людей, напряженных до физического ощущения боли, лишенных даже малой толики свободы, не имеющих права без специального разрешения встать и выйти в туалет, разговаривать, все происходящее вокруг ужасало, болезненно ранило их психику. Страшнее всего, похоже, был один звук, такой обыденный, на который в нормальной жизни и внимания-то не обратишь.

- Я до сих пор не могу слышать звук рвущегося скотча, - сказал Николай Любимов. - Один из террористов все время сидел на сцене и без конца, кусочек за кусочком, рвал скотч. Этот звук был слышен везде. Он что-то склеивал, вроде шашки тротила или другой взрывчатки, потом вставлял туда запал, прикреплял, опять при помощи куска скотча, электрические провода и тянул их в глубь сцены, где террористы организовали своего рода центр управления взрывными устройствами. Там были детонаторы, какие-то кнопки; казалось, что они могут сделать так, что все взлетит на воздух. Один из чеченцев все время оклеивал там скотчем заряды и раскладывал их по углам зала.

Сергей Лобанков тоже вспоминает, что взрывчатку, спрятанную у чеченок в поясах шахидов, постоянно поправляли, укрепляли, обматывали очередными слоями прозрачной липкой ленты. И эти действия сопровождались звуком, который до сих пор для хореографа, как и для многих других, ассоциируется с опасностью и заставляет бывших заложников бледнеть и хвататься за сердце.

Были и другие звуки, доводившие до безумия измученных людей. На сцене террористы поставили магнитофон, найденный в репетиционном зале, где еще совсем недавно Лобанков готовил с детьми новый сценический номер. У чеченцев была с собой кассета с музыкой, напоминающей турецкую или арабскую - острые, раздражающие звуки инструментов, какие можно услышать на восточных базарах, и гортанные голоса певцов. Никто не может сказать, на каком языке они пели. Впрочем, для заложников это не имело никакого значения, сама музыка доводила их до сумасшествия. К счастью, чеченцы слушали свои песни не часто и не подолгу.

Многие заложники с нескрываемой ненавистью слушали молитвы террористов. Те, как пристало мусульманам, пять раз в день читали молитвы, причем делали это громко и демонстративно. Пожалуй, только это и позволяло заложникам отличать день от ночи.

Рано утром в четверг, не прошло и трех часов с убийства Ольги Романовой, на сцену вышел Ясир, поставил автомат в угол и впервые певучим, прекрасно поставленным голосом прочел утреннюю молитву. А потом стал отбивать поклоны в сторону Мекки. Заложников это выводило из себя так же, как песни с кассет.

Но чаще всего в театре царила гробовая тишина, которую только подчеркивал едва слышный шелест голосов - террористы запретили громко разговаривать. Если люди немного оживлялись, чеченцы тут же принимались стрелять. Сначала стреляли в потолок зрительного зала, но когда Георгий Васильев предупредил, что подвесной потолок может рухнуть на зрителей, охранники стали выходить в коридор, откуда тут же раздавались серии автоматных выстрелов. Иногда был слышен взрыв гранаты.

- Таким способом они моментально восстанавливали порядок, - вспоминает Марк Подлесный. - Стреляли регулярно, раз в несколько часов. Мне кажется, больше пяти часов подряд поспать не давали. Всего во время нашего заключения в театре стреляли раз десять. Когда раздавались выстрелы, большинство людей падали на пол или забивались под кресла. И тогда террористы, главным образом женщины, кричали заложникам, чтоб они поднимались с пола, потому что сиденья и подлокотники кресел и так никого не спасут. Вот как рассказывает об этом Александр Сталь в своих воспоминаниях в Интернете:

«Всего мы падали на пол раз семь. Научились это делать очень быстро, заранее договариваясь, кто как будет лежать. Тяжко было так лежать на полу и слушать стрельбу. Зато появлялась надежда, что все скоро кончится. Не важно как. Впрочем, после двух дней многие, в том числе и я, перестали падать. Странное дело - не так ужасали сжимающие в руках детонаторы шахидки, как это падение на пол, когда ты прикрываешь голову руками и ждешь конца».

Мучительными были и запахи. Иногда было нетрудно их распознать, как например, запах дымящихся фильтров на рефлекторах, но чаще всего нельзя было понять, откуда они исходят, тем более что вскоре все заглушила ужасающая вонь мочи и кала. Вонь неслась из оркестровой ямы, превращенной в отхожее место, и была такой невыносимой, что вынужденные сидеть в первых рядах люди обливались струями пота и были на грани обморока. Это была настоящая, изощренная пытка, впрочем, кажется, не планировавшаяся террористами, - в конце концов, им самим приходилось стеречь заложников в том же, все усиливающемся смраде. Многие уже через несколько часов натянули на лица маски и платки, такой ужасающей была эта вонь.

Планируя операцию, чеченцы просто не подумали о том, каким образом несколько сот человек смогут спокойно и цивилизованно отправлять свои физиологические потребности. И в результате сотворили кошмар - смердящую клоаку посреди зрительного зала с закрытыми дверьми и отключенной вентиляцией. А ведь как следует из некоторых высказываний террористов, они с самого начала предвидели, что их требования будут выполнены не раньше чем через неделю! Трудно даже вообразить, что бы творилось в зале театра на Дубровке после стольких дней.

Проблема с отправлением физиологических нужд появилась в первые же часы после захвата театра. Для заложников с балкона решилась она довольно просто. Поскольку террористы рассадили людей так - женщины с правой стороны балкона, мужчины с левой, то и в туалеты их выпускали по тому же принципу. Женщин почти сразу стали выводить в нормальный туалет в коридоре с левой стороны третьего этажа, в котором прятались беременная Ольга Трейман и театральная уборщица. Мужчин же выпускали направо, в репетиционную комнату, где еще недавно Сергей Лобанков проводил занятия с детьми. Там устроили импровизированный туалет - из пола вырвали металлическую крышку люка, под которой находился туннель с какими-то трубами, и мужчины просто пользовались этим отверстием в полу.

В отношении же зрителей партера террористы поначалу пробовали некие полумеры. Нормальный туалет отпадал, до него было слишком далеко идти по остекленным коридорам и холлу, попадая под обстрел снайперов, а чеченцы чувствовали себя крайне неуверенно в остекленных помещениях Дома культуры. Какое-то время роль туалета исполняла служебная лестница, расположенная значительно ближе, но и этот вариант вскоре перестал нравиться чеченским командирам.

И тут кто-то из чеченцев предложил использовать для этих целей оркестровую яму. Для Васильева мысль об этом была невыносима, он пытался сопротивляться, но тщетно. Он предложил, чтобы за занавесом, в боковых кулисах устроить из фанеры и картона две «будки», но чеченские командиры отвергли эту идею. Объясняли, что они не смогут уследить там за пленниками. Так что все заложники из партера - и мужчины, и женщины должны были ходить в оркестровую яму и опорожняться прямо на пол.

- Поход в туалет был делом трудным и в некотором смысле небезопасным, так как чеченцы тогда были очень агрессивны, - рассказывает Николай Любимов. - Каждый выход по нужде требовал их согласия. Надо было поднять руку и попроситься. Ближайшая чеченка давала, или - что, к сожалению, бывало значительно чаще, - не давала разрешения.

Доходило до драматических сцен, когда заложники умоляли о разрешении, а чеченки их не пускали, потому что у барьера, отгораживающего оркестровую яму от зала, собралось слишком много людей. Бывало, чеченки говорили женщинам: «Сиди, я же как-то терплю!» И заложницы сидели, с трудом сдерживая слезы, потому что не были в туалете уже больше суток.

Иногда, ни с того, ни с сего, террористов начинала раздражать очередь в туалет, и они прогоняли людей от сцены, угрожая расстрелять тех, кто немедленно не сядет. Заложники стали занимать очередь, сидя в креслах и постепенно пересаживаясь все ближе к оркестровой яме.

Опасность, о которой упоминал Любимов, была вызвана тем, что чеченцы рассматривали идущих «по нужде» людей как потенциальную угрозу. Одного из заложников, например, избили прикладами и ногами по пустяковому, казалось бы, поводу -выходя из оркестровой ямы, он резко ответил часовому, который его обругал. Вход и выход из оркестровой ямы требовали также немалой физической подготовки.

- Высота барьера - около ста двадцати сантиметров, - рассказывает Любимов. - Не так легко перебросить через него ногу. Поэтому со стороны зала подставили стул. Сама же яма была намного ниже, примерно два метра вниз, и там построили настоящую пирамиду - какой-то стол, на нем тумбочка, на тумбочке табурет, а сбоку еще лесенка. Внизу человека окружали пюпитры с нотами и брошенные там крупные музыкальные инструменты: виолончель, контрабас, пианино, кажется, еще какие-то ударные. Люди спускались вниз и искали какой-нибудь уголок. Но после первого же дня там не было сухого места, и стояла страшная вонь. Хуже того, люди начали разносить нечистоты на обуви по залу, пачкали барьер, а о барьер - руки и одежду. А чеченцы все это сверху с удовольствием снимали на камеру.

Любимов был в туалете всего один раз. Потом, хоть много раз просился, чеченки его больше не пустили.

- Живот вздулся, начались страшные боли, - жалуется этот пожилой человек, даже через несколько месяцев все еще страдающий от заболеваний, начавшихся там, в зрительном зале.

Спуск в оркестровую яму с каждым часом требовал все большей самоотверженности.

- Это была пытка, - говорит Васильев. - Оркестровая яма быстро превратилась в кошмарную клоаку, где кровь смешалась с фекалиями. Не дай Бог никому пережить такое!

В конце концов, когда промокли полы, в импровизированном туалете вспыхнул пожар. Причина была простой. В оркестровой яме нельзя было выключить свет, там было бы совсем темно. Васильев решил, что освещать проклятый закуток будут лампочки на пюпитрах музыкантов. Произошло короткое замыкание, огонь разрушил изоляцию, потом загорелись ноты. К счастью, Васильев и Федякин были начеку - немедленно отключили электричество, принесли огнетушители и погасили пламя. Несмотря на такую опасность, террористы не изменили своего решения по поводу оркестровой ямы - она до конца служила туалетом.

Поначалу заложников выпускали под сцену поодиночке и с перерывами. Пока человек спустится вниз по шаткой пирамидке, сделает свои дела, вскарабкается наверх, проходит много времени. Васильев опять ходил к чеченским командирам и объяснял, что если каждый заложник из партера пробудет там хоть одну минуту, то очередь воспользоваться туалетом дойдет до последнего из шестисот зрителей партера через десять часов. После долгой дискуссии террористы разрешили заложникам спускаться под сцену по нескольку человек сразу.

Впрочем, у них не было другого выхода. Недостаток сна и движения, кошмарный стресс, питье воды из крана и отсутствие еды привели к тому, что большинство заложников начали страдать расстройством желудка. Того, что творилось во всех трех туалетах - под сценой и на третьем этаже, - словами не описать.

Заложники утверждают, что, несмотря на отсутствие еды, они не испытывали голода. Зато все хотели пить, особенно после того, как чеченцы выключили вентиляцию и в зрительном зале стало жарко и душно.

Воды не хватало практически все время. Захватив театр, чеченцы обнаружили в буфете только небольшой запас минеральной воды, газированных напитков, бутербродов и шоколадок и стали раздавать все это еще ночью.

- Сначала принесли из буфета маленькие бутылочки фанты и пепси, - вспоминает Любимов. - Раздавали их в каждом ряду, так что на четырех человек приходилась одна бутылка.

Напитки, однако, быстро закончились, впрочем, сладкая фанта или кола не утолили жажду - пить хотелось еще больше. Поэтому Любимову пришла в голову другая идея.

- Я сказал чеченке, которая сидела рядом со мной: «Передай своим командирам, что за сценой есть два туалета», - вспоминает Любимов. - Можно набрать воды из крана в какую-нибудь посуду и раздавать людям». Она сначала сказала: «Сиди спокойно!», но потом все-таки пошла, поговорила с командиром, вернулась и говорит: «Не позволил!»

Но в конце концов все-таки взяли нескольких заложников покрепче и велели им принести воду в пластиковых канистрах, примерно тридцатипятилитровых. Таких канистр было четыре, их расставили в разных концах зала в равных промежутках. А поскольку у людей остались бутылочки из-под напитков, теперь можно было набрать себе воды. Одна канистра стояла рядом со мной, и я тоже налил себе полбутылки. Я предвидел, что будут проблемы с туалетом, поэтому почти не пил. Так, мочил губы время от времени. Конечно же, ни к чему хорошему это не привело - организм обезводился, и у меня еще долго были из-за этого проблемы.

Самим террористам пришла в голову еще одна идея. Забрали из буфета коньяк и виски и разносили воду в бутылках из-под «Хеннесси» и «Балантайна». После штурма российская пропаганда утверждала, что чеченцы пили спиртное, и даже показала фотографию убитого Мовсара Бараева, которому кто-то вложил в руку бутылку «Хеннесси», но это неправда. Взяв театр, десантники обнаружили в подсобке буфета настоящее озеро ароматного французского коньяка, вылитого туда террористами.

Оперативный штаб не слишком утруждал себя. Только в пятницу доставили небольшое количество воды и соков, хотя, как утверждает Васильев, длинный список необходимых заложникам вещей, прежде всего напитков, он передал еще в четверг. Официальные власти сообщали, что террористы отказались принимать напитки и еду. Возможно, они действительно опасались подвоха, но более правдоподобно, что спецслужбы не особенно трогали страдания заложников.

- Я даже не просил еду, просил то, что нужно было срочно, -желудочные, сердечные средства, - вспоминает Васильев. - К сожалению, ничего такого мы не получили, передали совсем не то.

О фатальной работе тех, кто якобы занимался спасением заложников, рассказывала мне и Анна Политковская. В пятницу после обеда, выйдя из Дома культуры, она дала свои деньги журналистам, стоящим за оцеплением, и просила купить минеральную воду и соки для заложников. В штабе ничего этого не было!

Значительно хуже обстояло дело с питанием. В буфете после антракта осталось немного бутербродов, а кроме них были только шоколадки и жевательная резинка. Террористам пробовали объяснить, что заложникам нужна еда, но безрезультатно. «Мы уже давно убедились, что человек может долго выдержать без еды», - отвечали они, ссылаясь на свой военный опыт. Поэтому именно сладости были основным питанием заложников в течение всего их пребывания в театре. И редко кому удалось получить больше пары крошечных упаковок.

Впрочем, чеченцам быстро наскучило разносить и раздавать сладости заложникам. Вскоре один из них с коробкой шоколадок в руках встал на сцене и начал горстями бросать конфеты в зал. Многие заложники утверждают, что ему это занятие явно нравилось, а для них было унизительно.

- А может, объявить голодовку? - крикнул кто-то из зала, вызвав общее веселье. Видно, зрители «Норд-Оста» не теряли присутствия духа даже в такой ситуации.

Стресс, проблемы с желудком, неудобства, отсутствие сна привели к обострению заболеваний, которыми некоторые заложники страдали и раньше, а у многих проявились недомогания, которых они раньше не знали. В зале были пожилые люди, и на их здоровье заключение повлияло особенно сильно. У англичанина, о котором упоминал Васильев, было больное сердце. Яха Несерхаева, чеченка, не признавшаяся в том, что она землячка террористов, страдала от болезни сердца, легких и к тому же недавно перенесла тяжелую операцию. Рядом с Ириной Филипповой сидела пожилая женщина с тяжелейшим артритом. Но страдали не только старики. Сын профессора Марии Школьниковой, врача по профессии, страдал астмой. Алексей Шальнов, один из мальчиков, занимавшихся с Сергеем Лобанковым, в тот день впервые пришел на репетицию после только что вылеченного гриппа; у него вскоре началось воспаление легких.

Наиболее драматичным, и к тому же таинственным, был, кажется, случай Игоря Денисова из «Иридана». Денисов со своей группой попал в руки террористов из левого крыла здания, того, где работал сторож Николай Любимов. Большинство детей были старшего школьного возраста, но среди них оказалась и одна маленькая девочка, ученица начальных классов. Именно ее единственную террористы отпустили в первые же часы после захвата театра. Именно ей Игорь крикнул: «Бегом в метро и домой!»

До сих пор неизвестно точно, что произошло с Денисовым. В четверг утром он почувствовал страшную боль в нижней части живота и упал в проход между креслами. Все в театре слышали его стоны. Его немедленно перенесли и положили у стены. Врач Мария Школьникова, детский хирург, осмотрела его по мере возможности, спросила, что у него болит и сказала чеченцам, что это приступ аппендицита и что если он немедленно не будет отправлен в больницу, умрет в страшных муках.

- Террористы уже хотели его выносить, когда вдруг Бараев начал орать: «Куда? Зачем?», - рассказывает Ирина Филиппова. - Школьникова объясняет, что Игорь не выживет, а Бараев пожимает плечами: «Значит расстреляем! Пусть подыхает». И приказывает вынести его в холл. Это было ужасно. Мы не слышали выстрелов, но казалось, что его действительно расстреляли. А в пятницу его внесли обратно. Он был как мертвый, не двигался. Его положили где-то сзади, между последними рядами.

В конце концов Денисов все-таки выжил. Потом он рассказывал, что лежал в холле почти без сознания, но видел иногда проходящих мимо переговорщиков. Поскольку временами он действительно терял сознание и выглядел как труп, в четверг к вечеру власти объявили, что он умер от перитонита. На короткое время он стал очередной жертвой террористов. Но пережил и штурм, и газовую атаку, после которой, как все остальные, попал в больницу, где оказалось, что это все-таки не был аппендицит. Врачи не обнаружили причины страшной боли, мучавшей его в течение двух дней. Наверное, это был какой-то спазм на нервной почве.

Были и другие, хоть не столь острые, случаи. Террористы прекрасно понимали, что без врачей им не обойтись, тем более что и среди них был раненый. Один из чеченцев, Рашид, вероятно в момент первой атаки на театр, глубоко разрезал и порвал внутреннюю часть ладони. Несмотря на многократные перевязки, кровь все еще сочилась сквозь бинты. Правда, у чеченцев были с собой хорошо подобранные аптечки - анальгетики, перевязочный материал, пластыри, шприцы; тем не менее они не могли сами помочь Рашиду и многим заложникам. Нужны были врачи.

В зале было несколько специалистов высокого класса. Детский хирург, профессор Мария Школьникова пришла в театр с мужем и сыном; муж, однако, пообещав террористам организовать пресс-конференцию с западными журналистами, вышел на свободу в самом начале драматических событий, в первые же часы после захвата театра. В четверг, ближе к полудню, Школьниковой удалось убедить террористов, что ее сын серьезно болен и без специальных средств не сможет прожить в этих условиях нескольких дней. Отпустили и его. Вскоре террористы отпустили и саму Школьникову, которая вышла, чтобы лично прочесть перед камерами обращение к президенту Владимиру Путину, в котором заложники умоляли не идти на штурм.

Школьникова помогала людям, в основном поддерживая их морально, ведь поначалу у нее не было никаких лекарств. И, так же как Васильев, старалась смягчать отношение чеченцев к заложникам.

- Она вела себя с террористами, как с несносным ребенком, которого, будучи врачом, она вопреки его желанию обязана вылечить, - рассказывает Филиппова. - Очень спокойным голосом объясняла им простейшие вещи. Когда надо было кого-то выпустить или за кого-то заступиться, она подходила к ним и говорила: «Это человек очень болен, слово даю, он не выживет». Но этот аргумент не действовал, они на это отвечали: «Ну, так мы его расстреляем». Однако все больше прислушивались к ней, вероятно поняв, что она для них не представляет опасности, и с определенного момента ей все чаще удавалось смягчать напряженную ситуацию.

Как утверждают заложники, она приводила в себя даже слишком эмоциональных журналистов. Именно она часто звонила на радио и телевидение, очень деловито рассказывая о том, что происходит в театре и, например, спрашивала: «Зачем спецчасти стоят вокруг театра?» Тем самым давая понять: террористы все время слушают радио и смотрят телевидение, не рассуждайте о деталях и передвижениях войск. Но - как считают бывшие заложники - для террористов это звучало вполне естественно, они были довольны такими ее действиями. В конце концов ее освободили в качестве представителя заложников, который должен был добиваться от их имени выполнения требований террористов и отказа от планов штурма.

- Она прямо излучала спокойствие, но перед самым ее выходом я увидела, каких сил ей это стоило, - вспоминает Ирина Филиппова. - У нее было абсолютно серое лицо, ни кровинки. Видно, она очень беспокоилась о муже и ребенке, хоть никак этого не показывала.

В партере сидели также два врача из Краснодара. Владислав Пономарев, заведующий гинекологическим отделением 2-й городской больницы в Краснодаре, и его друг и подчиненный, Олег Магерланов. На спектакль они попали совершенно случайно. Были в Москве на научной конференции и решили вечером сходить в театр. Владислав предлагал «42-ю улицу», но Олег не знал английского, поэтому они пошли на «Норд-Ост».

Оба доктора знали, что перепуганные люди впадают в истерику, что стресс отрицательно сказывается на их здоровье. Случалось, что заложники теряли сознание от одних угроз, и тогда, несмотря на возражения террористов, врачи подходили к нуждающимся, делали массаж, приводили в чувство. В течение первых суток у них практически не было никаких лекарств, их принесли только во второй половине дня в четверг. Тогда стало легче успокаивать людей.

Они до конца помогали людям. К сожалению, для них штурм закончился трагически - Олег Магерланов погиб во время газовой атаки.

В свою очередь на балконе больным заложникам помогала хирург Фатима Шахова, врач из Кабардино-Балкарии. Всего два года назад она окончила медицинскую академию и в момент теракта работала аспиранткой в одном из московских научно-исследовательских институтов. Был момент, когда террористы хотели ее расстрелять, так как решили, что она помогла бежать двум заложницам. А после штурма сотрудники ФСБ подозревали, что она могла быть одной из террористов: женщина была с Кавказа, ее, брюнетку со смуглой кожей, можно было принять за чеченку.

Больным помогала и Мария Крылова, администратор театра, которая добровольно отдалась в руки террористов. Она повесила себе на шею стетоскоп, ходила между рядами и просто разговаривала с больными. Как Школьникова и врачи из Краснодара, она не могла им по-настоящему помочь, но давала что-нибудь успокоительное или болеутоляющее, а иногда и просто аспирин. Как заметил кто-то из заложников, людям часто даже не нужны были лекарства, они только хотели поговорить, услышать слово поддержки, хотели, чтобы кто-то подержал их за руку.

Связь между террористами и оперативным штабом удалось установить только в четверг ближе к полудню, и тогда чеченцы потребовали, чтобы в театр пришли врачи. Но не соглашались на то, чтобы это были россияне. По одной из версий, они требовали иорданцев, поэтому, хоть в штаб обратились с предложениями о помощи, в частности, французские «врачи без границ», в четверг во второй половине дня власти сообщили, что в театр пойдут двое врачей-иорданцев. Только значительно позже появилась информация, что одного из них зовут Ахмед Заке. Фамилия второго врача еще какое-то время держалась в тайне, наконец оказалось, что это был россиянин, Леонид Рошаль.

По словам специалистов, Леонид Рошаль - выдающийся, очень известный в медицинских кругах детский хирург. Он руководил отделением травматической хирургии Научного центра здоровья ребенка при Российской академии медицинских наук. Прославился как врач, несущий помощь детям во время войн и катастроф. Ездил помогать жертвам землетрясений в Армении, Грузии, Японии, Индии, Турции и Афганистане, лечил детей во время революции в Румынии в 1990 году, был на войнах в Югославии, Нагорном Карабахе и Чечне, лечил людей во время «Бури в пустыне» в Персидском заливе.

Рошаль, несмотря на свои почти семьдесят лет, выглядел внушительно - прямой как стрела, с высоко поднятой головой и белыми как снег волосами. И всегда в безупречно белом халате, который даже после многих часов пребывания доктора в театре выглядел свеженакрахмаленным. В контактах с террористами он был предельно конкретен, спокоен и, как утверждали заложники, неспешен, но именно эта медлительность чрезвычайно успокаивала всех - и террористов и их пленников.

Трудно, собственно говоря, объяснить, как ему удалось расположить к себе террористов, - несмотря на то, что он не был иностранным врачом, его впустили, и вскоре даже террористы прониклись к нему доверием. Вероятно, он напомнил им, что во время своих многократных поездок в Чечню лечил и чеченских детей, а может, налетчики узнали его.

Террористы трактовали партер, как особую зону, об этом говорили все заложники. Они заметили, что на балконе дисциплина была значительно мягче, например, можно было ложиться в проход между креслами, чтоб немного поспать. Разницу эту подтверждает и тот факт, что обоих врачей - Рошаля и Заке -впустили только на балкон. Но сначала террористы заставили их вынести из театра тело Ольги Романовой. Для обоих врачей это был страшный момент. Несли ее, держа под руки, а ноги убитой девушки волочились по земле. Тело передали милиции примерно в 17.15 в четверг.

Направляясь в театр, Рошаль взял с собой полную сумку лекарств и, как только оказался на балконе, стал раздавать их нуждающимся. Часть передал своим коллегам по профессии, находившимся в партере. Школьникова тогда уже была на свободе, но там действовали оба врача из Краснодара и Фатима Шахова. Рошаль позже назвал их настоящими героями, до конца сохранившими верность клятве Гиппократа.

Рошаль ни разу не проявил страха перед террористами, вел себя с ними спокойно и в то же время свысока, как бы давая понять, что он здесь главный. Пытался навязать свою волю, что временами страшно нервировало этих молодых, необразованных мужчин, для которых давно единственным аргументом был калашников.

- Он все делал страшно медленно, как будто никуда не спешил, - рассказывала Филиппова. - Я слышала, как один из террористов в какой-то момент крикнул ему: «Ну чего выпендриваешься? Профессор, что ли?» А он, гордо выпрямившись, спокойно ответил: «Да, профессор».

Профессор Рошаль пришел к выводу, что заложникам прежде всего необходимы успокоительные средства, что-нибудь снижающие давление и капли для глаз. Больше всего его беспокоило состояние удерживаемых в театре детей. Оказалось, что один из них страдает эпилепсией, у другого острый бронхит, а еще у одного воспаление легких. Пока продолжалась трагедия заложников, Рошаль много раз приходил в театр, приносил лекарства.

Уже в ходе своего первого посещения он устроил в туалете на третьем этаже процедурный кабинет; счел это наиболее подходящим местом, поскольку там была вода.

Сначала одному из заложников, молодому парню, перевязал рану на предплечье. Наверное, во время стрельбы пуля разбила лампочку и кусочек стекла поранил сидящего на балконе парня. Потом перевязал ладонь чеченцу и ногу другому раненому террористу, которого задела пуля снайпера во время побега двух заложниц, случившегося именно тогда, когда Рошаль впервые пришел в театр. Ему ассистировала Фатима, врач с балкона.

Когда Рошаля спросили, что он испытывал, когда помогал террористам, он очень коротко ответил:

- Я прежде всего врач и вначале должен вылечить пациента, а потом пусть его судят.

Несмотря на первое недоверие, террористы вскоре стали проявлять к нему симпатию. К сожалению, побег двух заложниц чуть не окончился для доктора трагически. Террористы решили, что он подосланный агент спецслужб, и не хотели его выпускать. Непоколебимое спокойствие доктора, однако, заставило их вскоре опять поверить ему, свидетельством чему стало освобождение вместе с ним восьмерых детей, все еще остававшихся в театре, несмотря на звучавшие до этого заверения Бараева. По этому поводу Бараев даже поднялся на балкон, а когда объявил об освобождении детей, опять заработал аплодисменты всего зала.

Рошаль, однако, не сомневался, что террористы все это время ему не доверяли. Хоть он входил в театр шесть раз, его каждый раз обыскивали - искали скрытые камеры, проверяли швы пиджака и стетоскоп. Доктор убежден, что, если бы они нашли что-то подозрительное, ни секунды не размышляя, убили бы его. Бараев как-то сказал: «И что из того, что он детский врач, ему мы тоже не верим, они все агенты спецслужб».

Честно говоря, врачи мало чем могли помочь заложникам. Успокоительные и обезболивающие лекарства не отгоняли тяжелых мыслей и парализующего страха смерти. С этим каждому приходилось бороться самостоятельно.

Александр Сталь в своих воспоминаниях в Интернете описывает три чувства, с которыми труднее всего было справиться.

«Во-первых - беспомощность. Мне кажется, я очень реально оценил свои возможности. У меня не было мобильного телефона, значит, я не мог отправлять SMS. Малейшая попытка сопротивления была обречена на провал. Естественно, я без труда мог вырвать пистолет из рук шахидки, а может, и пристрелить двух-трех террористов, но оставшиеся в живых уничтожили бы меня, не позволив воспользоваться минутным превосходством. Причем это стоило бы жизни еще нескольким заложникам. Даже если бы мне кто-нибудь помог и мы обезвредили бы большинство террористов, что, впрочем, представляется абсолютно неправдоподобным, остальные успели бы детонировать заряды взрывчатки. Поэтому я понимал, что, даже пожертвовав жизнью, я не мог бы в этой ситуации ничего сделать, никого спасти. Это мучило больше всего.

Во-вторых - мысль о том, что, возможно, все наши мучения напрасны. Вот мы здесь сейчас страдаем, а через несколько дней все равно погибнем. Но эту мысль удалось отогнать. Достаточно было припомнить, что множество людей уже боролись за жизнь в значительно более безнадежных ситуациях и выжили.

Наконец, в-третьих - ощущение абсолютной безнадежности. И именно это чувство во мне превалировало. Я понимал, что из-за нас никто не станет выводить войска из Чечни. А это значило одно - оставался только штурм. Но как штурмовать здание, нафаршированное бомбами, где в каждом втором ряду сидят шахидки с пластидом, а все боевики держат в руках гранаты? Шансов выжить не было. Наиболее правдоподобным представлялся мне такой вариант - наши объявляют о выводе войск, террористам и заложникам дают коридор до Чечни, мы переходим из театра в автобусы, и в этот момент начинается штурм. В такой ситуации шансы на выживание можно оценить пятьдесят на пятьдесят».

С чувством отчаяния, безнадежности и депрессией люди боролись по-разному. Каждый старался найти что-то, что ему больше всего помогало. И как это обычно бывает в таких ситуациях, реакции людей бывали поразительными.

Васильев, Школьникова и Крылова помогали товарищам по несчастью, при этом боролись с террористами за очередные послабления в пользу заложников - благодаря этому они не думали о своих проблемах, у них просто не было на это времени.

Георгий Васильев пользовался любой возможностью, чтобы поддержать дух заключенных, - в конце концов, это была «его публика».

- Я подошел к Бараеву и говорю: «Может, я скажу людям пару слов, поддержу их морально?» - вспоминает Васильев. - «Ну, говори», - сказал Бараев. Я вышел вперед и говорю: «Может, вам это покажется несерьезным, а может, кому-нибудь поможет, но многие ясновидящие утверждают, что все будет в порядке». Вы бы только видели реакцию людей! Это было потрясающе. Позже многие мне говорили: «Я ни в каких ясновидящих не верю, но на душе полегчало».

Актеры, в свою очередь, постоянно всем напоминали, чтобы люди не теряли билеты, потому что, как только этот кошмар закончится, спектакль обязательно покажут до конца. А поскольку трудно было предвидеть, когда это произойдет, актеры пересказывали соседям продолжение истории Кати Татариновой и Саши Григорьева и даже пробовали ее разыгрывать.

Марк Подлесный рассказывает, что делал все, чтобы успокоить сидящих рядом англичан - Ричарда Лоу, его мать и отца, у которого была серьезная болезнь сердца; впрочем, в какой-то момент его выпустили, о чем я уже упоминал. Марк рассказывал им анекдоты, бурно дискутировал с ними на всевозможные темы, иногда громко и с юмором комментировал то, что происходило в зале, лишь бы иностранцы улыбнулись. Короче говоря, вел себя как хозяин, отвечающий за своих гостей, с которыми, к сожалению, случилось нечто неприятное - попали в руки террористов, да еще как раз на спектакле, в котором он играл. И Марк старался изо всех сил, потому что это были, как он сказал, настоящие иностранцы.

- Иностранцы делятся на несколько категорий, - объясняет Марк. - Есть иностранцы настоящие и такие, которые раньше были гражданами СССР, а иностранцами стали только недавно. Но мы продолжаем говорить на том же языке, воспитывались мы с ними в одинаковых условиях. Так вот им, «не совсем настоящим иностранцам», было легче. Они же живут в странах, где проблемы такие же, если не хуже, чем в России. А мы, россияне, бывшие советские люди, независимо от того, где живем, всегда готовы к тому, что на улице или в метро нас могут толкнуть, стукнуть или устроить скандал. У нас своего рода иммунитет. Настоящий иностранец, приехавший из Германии или Англии, где жизнь более цивилизованна и безопасна, не имеет «российской закалки», и там, в зале, было видно, как сильно они все происходящее переживают. Наши люди, россияне, тоже были измучены, но для них акция террористов была как кино.

Марк Подлесный тоже боялся, но прятал страх глубоко в себе, не хотел его показывать, старался о нем забыть. То, что творилось в начале теракта - выстрелы, разбитые лампы, - было для Марка ужасным, ведь это был в каком-то смысле его театр. Он был для него как дом родной, а тут какие-то террористы разбивают усилители и ломают декорации. Это волновало до глубины души и повергало в ужас. Но молодому актеру удалось преодолеть страх. Раз ничего сделать не можешь, значит, надо успокоиться. Все кончится хорошо, сказал себе Марк Подлесный. Но больше всего его поддерживало то, что он не один, вокруг сотни других заложников. Иногда ему казалось, что он прекрасно укрыт и никто его не видит. До момента, когда в пятницу, во второй половине дня, террористы не указали на него и одного из его коллег, Андрея Суботина, и вывели их в коридор. Они должны были принести с первого этажа доставленные туда коробки с соком и едой.

- Тогда появился ужасающий, какой-то животный страх, - неохотно вспоминает Марк. - Я, конечно, знал, что мы идем за соками, но все равно боялся. Неожиданно появилась мысль, что меня могут расстрелять, и в одну секунду подавила все остальное. Это ужасно, когда тебя ведут неизвестно куда и зачем, вокруг абсолютная пустота, в тишине несется эхо шагов, а рядом с тобой идет человек с автоматом, и неизвестно, что ему придет в голову. В коридорах было не совсем пусто, там стояли два или три террориста с «калашами», но это отнюдь не успокаивало. В зале я был спокоен. И вдруг выпало на меня, и я опять стал бояться. Злился на себя, но не мог сдержать страх. Говорил себе: «Что ты творишь?! Ты же уже успокоился! Ну что с того, что тебя убьют? Ну убьют, и все!» Но это не помогло. Когда мы вернулись с соками в зал, камень с души свалился. Только тогда я вздохнул свободно - ну наконец среди людей. Все вдруг стало веселым, радостным и ярким - никто меня расстреливать не будет, мы просто пошли за соком.

Подобную же историю пережил и Александр Сталь. Один из террористов выбрал несколько заложников, чтобы - как он с юмором висельника заявил - «пройтись освежиться». Среди отобранных был и Саша Сталь. Чеченца спросили, зачем он ведет их в холл, он ответил: «Может, расстреляем, а может - нет».

«Я не чувствовал страха, - пишет Сталь. - Подумал: если что, прыгну с разбега в окно, а там - будь что будет. Больше я ничего сделать не могу. В фойе нас построили в шеренгу и приказали забаррикадировать лестницы и двери. Мы доставали из склада разную рухлядь, ставили на подоконник или бросали на лестницу, а террорист укреплял все и минировал. Ставил мины-ловушки. Мелькнула мысль, что я ставлю баррикады против своих. И тут же подумал, что, если они будут штурмовать через окна, у нас и так нет шансов, будут ли там баррикады или нет. С тоской смотрел на мир за окном - там была Свобода. До сих пор я всегда был свободным, всегда сам мог решить, идти куда-то или нет. А теперь у меня свободу отобрали. Закончив работу, мы постояли еще несколько минут в фойе, я воспользовался этим и сделал несколько гимнастических упражнений. Подумалось - может, хватит у них ума, не пойдут на массированный штурм. Тогда мы должны выжить. Потом отогнал от себя все мрачные мысли и вернулся в зал».

Саша Сталь описывает еще одну историю такого мнимого расстрела.

«Позже у одного мальчика нашли мобильный телефон. К этому времени все уже отдали свои аппараты, звонки запретили, за это грозил расстрел (…). Вывели его в фойе и сказали, что расстреляют. Прозвучало несколько выстрелов, потом мальчик вернулся. Мы ни о чем не спрашивали, а он ничего не рассказывал. Думаю, они несколько раз выстрелили над его головой».

Чтобы не дать себя запугать террористам, заложники прибегали к разным способам. Некоторые даже пробовали читать книги.

Виктория Кругликова, несколько дней назад заглянувшая в книжный магазин, взяла с собой одну из купленных там книг. Это была поэзия Марины Цветаевой. Она уже пару дней с ней не расставалась и даже в среду, когда она отвозила домой коллегу с работы, они читали в машине стихи из этого томика. И теперь в театре Виктория достала из сумки книгу, и Ярослав вполголоса читал стихи соседям. Виктории запомнилось одно стихотворение, написанное Цветаевой 3 октября 1915 года, через год после начала Первой мировой войны. Там были такие слова:

Кругликова вспоминает, что ее дочь, Настя, поначалу впала в истерику, паниковала, все время повторяла: «Я не хочу умирать, я хочу жить». Поэтому, наверное, ее все запомнили, все сидящие поблизости пытались ее успокоить. А до сих пор всегда казалось, что Анастасия - девушка с сильным характером. Поэтому Ирина и Виктория, если не хотели говорить открыто, просто переглядывались.

- Настя сразу взрывалась: «Что вы говорите, что случилось?» - вспоминает Кругликова. - Поэтому мы разговаривали с Ириной взглядами. Если я хотела что-то сказать, смотрела ей в глаза, и она все понимала. Отвечала мне так же. Это было удивительно. Потом одна женщина, тоже заложница, на похоронах Ярослава подошла и сказала, что узнала нас по глазам, потому что видела, как мы молча общались в зрительном зале.

А Ярослав неожиданно оказался настоящим мужчиной. Под его влиянием Настя понемногу стала успокаиваться. У него не было и тени истерики. Героя из себя не строил, признавался, что боится, что террористы ужасны, но сказал об этом только матери, шепотом на ухо.

- Это же так необычно для пятнадцатилетнего мальчика, правда? - размышляет Виктория. - Дома, среди близких, Ярослав всегда был смелым, веселым, любил шутить. А с ровесниками был застенчивым и несмелым.

Был у него такой комплекс. Он хотел быть крутым, решительным и сильным. В тетрадке, куда он записывал главные мысли, которые приходят в голову человека в пятнадцать лет, Ярослав написал: «Ненавижу, что я такой трусливый, несмелый и нерешительный». Тогда, в театре, оказалось, что это неправда, что он сам себя не знал.

- В какой-то момент мы боялись, что меня расстреляют, как офицера ФСБ. Среди кресел нашли удостоверение какой-то женщины, связанной с милицией или какими-то службами. Так вышло, что почти все сходилось - имя Виктория Васильевна, только фамилия другая, а год рождения, как у меня, - 1960. Террористы все время искали среди заложников каких-то военных, - думаю, они проверяли документы, чтобы нас запугать. Стали ходить по залу и искать. Может, я была похожа на женщину на фотографии, потому что они потребовали показать документы. Я им говорю, что это не мое удостоверение, а они в ответ: «Все в порядке, сейчас мы это выясним». У меня при себе были только водительские права. Я сказала, что работаю недалеко, на Мельникова, в ПТУ № 190. Но когда этот чеченец услышал адрес, он недоверчиво переспросил: «Где, где?» Для них адрес на Мельникова означал место, где действовал оперативный штаб, который разместили в госпитале, по соседству со школой. Я почувствовала, что становлюсь для них агентом ФСБ. А он говорит: «Ну, тогда все ясно» и идет к командиру.

Ирина сказала: «Если тебя заберут, мы пойдем с тобой», но Виктория решительно запротестовала. Сказала сестре, что одна из них обязана выжить - ради детей и родителей, дедушки и бабушки Насти и Ярослава. Ожидание возврата документов и решения террористов тянулось бесконечно долго. Настя в это время пошла в туалет в оркестровую яму, и тут-то сын Ирины сел на свободное место рядом с Викторией.

- «Тетя, что бы ни случилось, я пойду с тобой», - сказал мне тогда Ярослав, - вспоминает Кругликова со слезами на глазах. - Меня это поразило до глубины души. До сих пор мы все в семье считали его маленькими, он же был младший. А он еще добавил: «Одну тебя не пущу, ты не должна идти одна». И обнял меня, а я поняла, что он вдруг стал мужчиной. Я почувствовала такую силу и спокойствие. Он так крепко держал меня, что я поняла - не смогу вырваться из его объятий и он действительно пойдет со мной. К счастью, в этот момент подошел террорист, отдал мои документы и сказал, что все в порядке, что они нашли ту женщину, другую Викторию Владимировну. Потом оказалось, что она выжила, что они ее вовсе не хотели расстреливать, собирались забрать с собой в Чечню и выменять на своих задержанных товарищей.

Вот так, чтением, пятнадцатилетний Ярослав успокаивал своих родных. Даже Настя перестала впадать в истерику, только мрачно заметила, что если уж им суждено погибнуть, то чтоб хоть не было больно.

Именно тогда Ирина, как пишет об этом в «Новой газете» в своем репортаже Анна Политковская, подумала, что это самый страшный кошмар для матери - когда она ничего не может сделать для любимого сына. «Там я поняла, что, даже если я встану и скажу: убейте меня вместо него, и даже если меня убьют, это вовсе не будет значить, что его оставят в живых. Вы себе представляете, какой это кошмар?» - цитировала ее слова Политковская.

Читал не только Ярослав. У многих людей были с собой книги, хоть не всегда им удавалось сосредоточиться на чтении, тем более что по залу, бряцая оружием, все время ходили террористы.

Люди пытались успокоиться и по-другому. Рядом с Ириной Филипповой, например, сидела супружеская пара, которая играла в карты.

- Из простого листка бумаги в клеточку они сделали игральные карты, - вспоминает Филиппова. - Карты получились миниатюрные, чуть больше половинки большого пальца. Авторучкой сделали на них рисунки и, не обращая ни на что внимания, самозабвенно играли. Видно было, что мужчина ужасно нервничает, но не хочет, чтоб жена это заметила.

Множество людей рассказывало друг другу анекдоты. Надо признаться, многие заложники именно смехом пытались бороться со страхом. Как пишет Александр Сталь, шутки чаще всего не отличались тонкостью, скорее были примитивными, зато приносили ожидаемый эффект - заложники начинали смеяться. В какой-то момент пришлось даже подавлять взрывы веселья, так как террористы криками призвали к порядку одну компанию, которая слишком громкими залпами смеха реагировала на рассказанный анекдот. Поэтому смеялись вполголоса, но, несмотря на это, известные своим чувством юмора русские побеждали в этом поединке «на языках» малообразованных горцев.

Один из чеченцев, произнеся со сцены очередную успокоительную тираду, бросил: «Чувствуйте себя так, как будто вы у нас в гостях», что прозвучало, хоть и не намеренно, как пародия на знаменитое «кавказское гостеприимство», на что кто-то из заложников громко крикнул в ответ: «Нее, это вы у нас в гостях».

Многие рассказывали анекдоты - ну, а как же - даже на тему смерти! Сосед Сталя задумался в какой-то момент над возможностью штурма и сделал грустный вывод: «Например, мы сейчас умрем, и кто-то из нас попадет в пекло, а там опять террористы сидят. Вот будет радости от такой встречи!»

На балконе, где «регламент» был значительно мягче, мужчины, сидящие слева, и женщины, сидящие справа, писали друг другу записочки. Там было много семей, пар, иногда брат и сестра, иногда жених и невеста. Террористы не запрещали им общаться таким образом, и записочки, часто полные нежных слов, поддерживали дух заложников. А сидящие на балконе дети, которые пришли на спектакль целым классом (одной из них была тринадцатилетняя Оля, которую в самом начале пытался успокоить Лобанков), начали писать друг другу записочки придуманным тут же простеньким шифром - так началась игра в «подполье» и «сопротивление». Код, ясное дело, был банальный, но благодаря игре у детей стерлась грань между действительностью и фантазией.

Одной из сидящих на балконе заложниц удалось как-то припрятать бутылку виски, и она время от времени к ней прикладывалась.

- Это был ее личный способ борьбы со стрессом, - улыбается Лобанков. - Пила по глоточку, и была уже здорово навеселе, когда это заметил Аслан. Она еще раньше разозлила его - сначала без разрешения пошла за сумкой, которая валялась где-то посреди балкона, потом украдкой звонила по мобильному телефону, который должна была в соответствии с распоряжением террористов бросить в проход между рядами. Все старались не провоцировать террористов, а она все время нарывалась на какие-то скандалы, и я чувствовал, что это плохо кончится.

Третий скандал был связан именно с виски. Аслан заметил, что она выпивает, подошел к ней, вырвал бутылку, обругал ее. Сказал что-то вроде: «Может, тебе скоро придется предстать перед Создателем, как же ты, такая пьяная, собираешься это сделать?» И отставил бутылку в угол.

Но Лобанков понимал эту женщину.

- С точки зрения психологии это легко объяснить, - говорит он. - Когда ты действуешь, движешься, чем-то занимаешься, время бежит незаметно, и ты функционируешь нормально. Но когда тебе вдруг приходится сидеть неподвижно, без дела, тебя буквально заливает поток мыслей, а в такой ситуации, как там, в театре, в атмосфере угрозы и негативных настроений, это было сильнейшим психологическим грузом. И люди не выдерживали, ломались, срывались. За несколько часов до штурма стрельба возникла именно из-за того, что кто-то не выдержал, перестал владеть собой.

Лобанков, конечно же, тоже имел право нервничать. Дома его ждали жена и дети. Но он делал все, чтобы об этом не думать. В противном случае он бы погиб, он в этом не сомневается.

- Если бы я о них думал, сошел бы с ума, - уверяет он. - Я сразу же заставил себя отбросить все мысли о своих близких. Понял, что, если этого не сделаю, не выдержу. Начну переживать, бояться, думать, что со мной будет. А что будет с семьей? Иногда, когда наступало относительное спокойствие, мысли устремлялись к ним, но я тут же призывал себя к порядку. Только замечу, что начинаю думать о доме, сразу говорю себе: Сережа, стоп! И старался занять голову чем-то другим.

Лобанков звонил жене Марине два раза. Первый раз вскоре после захвата театра террористами. Разговор был коротким, Лобанков боялся, что сорвется, поэтому, можно сказать, сухо описал ситуацию, заверил, что все нормально, что он сидит с детьми на балконе, что у них есть вода, и под конец подчеркнуто строго просил жену не звонить, потому что им запрещено разговаривать по телефону. Потом положил мобильный туда, где по приказу террористов он должен был лежать - на полу между рядами кресел. Но это стало началом новых мучений - мобильник Лобанкова имел характерный сигнал - мелодию известного советского композитора Исаака Дунаевского. И хореограф прекрасно знал, что это звонит именно его телефон. На секунду замолкал и звонил снова. А террористки не разрешили ему отключить его. В конце концов Аслан, в очередной раз проходя по балкону, ответил на звонок. Впрочем, точно так же, просто для смеха, поступали и другие террористы, там ведь лежало несколько десятков телефонов. Прекрасное развлечение -ответить на звонок и напугать неизвестного человека, которого волнует судьба близких. Лобанков так и не узнал, кто тогда звонил, а Аслан вышел с его телефоном в коридор. Много позже, когда в прокуратуре ему отдавали его телефон, он узнал, что с его номера кто-то звонил в Арабские Эмираты и Турцию.

Второй раз Лобанков позвонил жене много часов позднее, когда террористы потребовали, чтобы семьи заложников устроили демонстрацию на Красной площади, но и этот разговор был коротким.

Не думать и не переживать, - может быть, звучит жестоко, но это был единственный шанс. Многие заложники, те, кто впал в панику, кого охватил страх и сомнения, позднее погибли. У них не осталось сил бороться за жизнь.

- Меня потом спрашивали, что нужно делать в такой ситуации? - вспоминает Лобанков, - Главный принцип - не думать о себе и своих родных. Лучше всего заниматься сидящим рядом человеком. Это придает силы, поддерживает морально обоих - того, кто помогает, и того, кому помогают. Многие выжили, потому что помогали другим.

Лобанков выжил благодаря детям.

- Под моей опекой были дети, и только это помогло мне собраться, - вспоминает он. - Им было от одиннадцати до четырнадцати лет, и они прекрасно понимали, что вокруг происходит - террористы с автоматами, запрет вставать с места, выстрелы. Они слышали разговоры и видели, что ситуация серьезная. Но мне нужно было сделать все, чтобы помочь им победить страх. А сделать это можно только тогда, когда человек сам спокоен и эмоционально сконцентрирован. Иначе дети поймут его состояние, и конец, катастрофа - ты не сможешь уже им помочь. Поэтому я благодарен детям, что они там были со мной. Если бы я был один, не смог бы уберечься от страха и мыслей о родных. С одной стороны, мне было тяжелее, а с другой - значительно легче, именно потому, что на моих плечах лежала забота о десяти ребятах. Моей задачей было вывести их оттуда, так чтобы никто из них не пострадал, ни физически, ни морально.

Сохранить психическое здоровье ребят было особенно трудно.

- Ведь там постоянно раздавались то автоматные очереди, то взрывы гранат, - качает головой хореограф. - Это была методика террористов - держать всех в ежовых рукавицах, не позволять напряжению падать. Когда заложники начинали успокаиваться, расслабляться, поддерживать друг друга, утешать, что ничего страшного не происходит, неожиданно раздавалась автоматная стрельба - таким способом чеченцы призывали всех к порядку, удерживали состояние нервного напряжения. Это влияло и на самих охранников. И никто уже не мог сказать, не начался ли штурм? Или что-то еще страшнее? Достаточно было грохота взорвавшейся гранаты - ба-бах - и с человеком происходило что-то непонятное и ужасное.

- А дети, как обезьянки, моментально вскакивали, пытались увидеть, что происходит, и тут я должен был гасить это любопытство, - продолжает Лобанков. - «Прячьтесь под кресла», приказывал я. Позже я снял сиденья кресел в первом ряду балкона и сказал им: «Если что-то случится, прикройтесь ими». Даже когда я понимал, что в следующий момент может произойти какой-то драматический поворот в ситуации, я не мог им прямо сказать: «Накройтесь, сейчас что-то случится». Это бы их только больше возбудило. Вот я и вел с ними бесконечную своеобразную игру. Предлагал им: «А может, вам сейчас лечь и отдохнуть немного?»

Лобанков говорит, что его два глаза работали как минимум за пять пар глаз. Он знал театр, знал, каким образом можно в него проникнуть, поэтому все время обдумывал, как именно десантники могут пойти на штурм здания, что случится, если произойдет взрыв, где в это время будет безопаснее всего. Наблюдал за перемещениями террористов и пробовал предсказать, что может произойти в следующий момент. Думал, куда убегать, если «что-то начнется».

Больше всего, однако, он боялся обещанных террористами публичных казней. Постоянно повторявшиеся угрозы террористов, что за малейшее неповиновение заложников будут расстреливать, по прошествии времени перестали действовать на захваченных людей. Но когда в пятницу вечером террористы заявили, что, если к ним не придет представитель президента, они будут каждый час расстреливать по десять заложников, это прозвучало совсем иначе. Серьезно. И Лобанкова охватил ужас.

- И не только потому, что самому было бы тяжело смотреть, как кого-то расстреливают, - беспомощно пожимает плечами Лобанков. - Главное, я не представлял, что было бы с детьми, как я мог бы их от этого оградить.

Публичных экзекуций боялся не только Лобанков. Это была самая страшная угроза террористов, дамокловым мечом повисшая над зрительным залом. А после убийства Ольги Романовой никто уже не сомневался, что террористы готовы выполнить любую угрозу. Георгий Васильев мог себе представить, как это будет выглядеть. В фильме «Террор в Москве» он сказал:

- В детстве, когда я смотрел фильмы о войне, о фашистских концлагерях, я все время думал: как же так? Столько людей, десятки тысяч, и все покорно идут на бойню, делают, что им приказано, боятся одного солдата с автоматом? Только когда я попал в зрительный зал, я понял, как это действует на психику. И стал себе представлять - на сцену вышел бы Бараев, показал пальцем: ты, ты и ты. И эти люди покорно бы встали и пошли, а их соседи ничего бы не сделали, отвели бы только глаза. Я понял, что в нашей ситуации такое было бы возможно. И мне стало плохо.

Так же, как расстрелов, а может, еще больше заложники боялись атаки десантников. Никто из бывших заложников, с которыми я разговаривал, не верил, что такое действие властей способно принести свободу. Наоборот - это означало для них смертельную опасность.

- Больше всего люди боялись штурма, - подтверждает Георгий Васильев. - Они знали, что это огромный риск. Может быть, не понимали, что благодаря штурму удастся спасти хоть часть заложников. Они были убеждены, что любой штурм приведет к детонации мощных бомб, лежащих на стульях, и все погибнут. Так что для них штурм значил смерть. Поэтому в телефонных разговорах они призывали друзей и родственников, журналистов и политиков обратить на них внимание, умоляли выйти на демонстрацию, умоляли, чтобы ни в коем случае не было штурма. Чтобы власти пошли на уступки.

Величайший драматизм заключался в том, что эти люди, как они сами признаются, боролись за жизнь не только со своими захватчиками, но и с властями собственной страны. Они отдавали себе отчет в том, что для политиков их жизнь особого значения не имеет.

- Мы понимали, что никому не нужны: ни правительству, ни террористам, - вспоминает Лобанков. - Я все время думал, что штурма не будет. Рассчитывал на то, что те, кто призван нас защищать, а вместо этого пропустил террористов в центр Москвы и вверг нас в эту передрягу, все-таки сделают все, пойдут на любые уступки, только бы вытащить нас оттуда. Потом, когда стало известно, что шестьдесят человек даже не вынесли из зала, потому что они уже были мертвые, и что всего погибло больше ста двадцати человек, я подумал - ну вот, и освободили их, навсегда…

Подтверждают это и слова Валентины Храмцовой, которая несколько раз разговаривала с мужем по телефону и каждый раз слышала одно и то же - Федор Храмцов был уверен, что не выживет.

- Он все время повторял: «Я уже не вернусь, никто меня спасать не будет», - качает головой Валентина Храмцова, вдова трубача из оркестра, вспоминая, что ее муж, каждый раз, когда звонил из занятого террористами театра, напоминал ей, где спрятаны документы на покупку квартиры. - Просил, чтоб театр не штурмовали, был уверен, что их всех взорвут. «Достаточно одного движения, чтобы все взлетело на воздух. Не дай бог штурм, нас даже спасти не успеют, я точно отсюда не выберусь», - повторял муж.

В добрые намерения властей не верили не только заложники, но и их родственники, наблюдавшие за драматическими событиями за стенами театра.

- Это ужасно, что люди не верили, что их спасут, что их вообще будут спасать, - вспоминает Храмцова. - Ну разве это не позор для страны? С кем бы я тогда ни разговаривала, каждый говорил: «Это Россия, никто за нас бороться не будет». Мы уже привыкли, что, кроме нас самих, никто о нас не позаботится.

Журналисты, особенно представители правительственной прессы, поначалу сообщали, что в зрительном зале всего несколько десятков, а потом пару сотен человек. Тем временем радио и телевидение слушали и террористы, и заложники. Для захваченных, удерживаемых в Доме культуры людей передача такой неправдивой информации означала только одно - идет пропагандистская подготовка к штурму. Среди заложников большинство было русских, у которых, кажется, на генном уровне закодировано, что власть никогда не считается с жертвами во имя победы - так было и во времена Петра Великого, и во время Второй мировой войны, так было и сейчас. Поэтому заложники трезвонили знакомым и друзьям, чтобы те делали все, что можно, - организовывали митинги, убеждали власти и любого, кто только захочет их услышать, только бы не было штурма.

- Тележурналисты нам уверенности не прибавляли, - кривится сторож Николай Любимов. - Рядом со мной сидела чеченка с маленьким переносным телевизором и без конца переключала каналы. А там все время болтали, что нельзя соглашаться ни на какие уступки, что еще неизвестно, может, террористы привезли с собой муляжи бомб и петарды, и только делают вид, что это все серьезно. А тут террористки стоят рядом со мной, и я вижу их взрывпакеты: в одном под прозрачным пластиком - металлические шарики, в другом - гвозди без шляпок. Какие там муляжи?!

Через несколько часов, когда наконец стали сообщать реальное количество заложников, в зале воцарилась почти праздничная атмосфера. Вот как это описал Александр Сталь:

«Позже по радио сообщили, что нас не двести-триста человек, а по меньшей мере восемьсот. И люди обрадовались, что штурма, скорее всего, не будет. Для нас слова штурм и смерть были тогда почти синонимами».

А вот Васильев утверждает, что, вслушиваясь в тон радио- и телерепортажей и выступлений политиков, он не сомневался -штурм становится все ближе. Он прекрасно понимал, что спецслужбы не избегут искушения взять слабо охраняемое здание с помощью десантников.

- Появилась даже какая-то глупая теория, что все заложники подвержены так называемому стокгольмскому синдрому, то есть что они полюбили своих мучителей и поэтому выполняют все их приказы, - с насмешкой говорит Васильев.

Действительно, уже в четверг в российских средствах массовой информации стали подробно описывать проявления стокгольмского синдрома, который появляется тогда, когда заложники начинают по собственной воле поддерживать идеи своих захватчиков, а нередко даже присоединяются к ним. Пропаганда не говорила этого впрямую, но можно было домыслить, что все заложники практически потеряли способность разумно мыслить. Не в состоянии оценить, что для них хорошо, не понимают, что штурм будет их единственным спасением. Естественно, ничего этого не было. Никто не разделял идей террористов, хотя многие заложники просто по-человечески им сочувствовали.

- Ничего подобного, Федор звонил не потому, что чеченцы приказывали или он их полюбил, - возмущается Валентина Храмцова. - Он сам звонил и говорил, что, если они кого-нибудь заметят, одно движение - и все взлетит на воздух. Когда он говорил, что нельзя допустить штурм, в его голосе был страх.

Васильев, Политковская и многие другие убеждены, что можно было избежать жертв, которые стали результатом атаки. Достаточно было спокойно поговорить с террористами, но - как вскоре окажется - с чеченцами никто даже не пытался вести серьезные переговоры.

В этой ситуации у заложников оставались два выхода - молитва и побег.

- Я думаю, это было время, когда даже неверующие обращались к Богу. Я в этом не сомневаюсь, - уверяет Лобанков. - Многие говорили: «А к кому мы можем обратиться, если не к Богу? Пробовать дозвониться до Путина?»

Александр Сталь, который сидел недалеко от Лобанкова, тоже вспоминает о молитвах: «Мы молились, но чаще всего своими словами - мало кто знал целиком даже Отче наш».

Лобанков, как только оказался на балконе, спросил у своих подопечных, крещенные ли они, - оказалось, что все крещенные. Он говорит, что сделал это просто так, на всякий случай. Сам он не отличается фанатичной религиозностью, но крестик носит и ходит в церковь. С молитвами, однако, были проблемы -большинство детей их не знало. Поэтому Лобанков на карточках, которые всегда носил с собой, написал слова.

- Написал я им самые популярные молитвы, - вспоминает хореограф. - Сам тоже не все знаю, но две знаю хорошо. Раздал им листочки и говорю: «Молитесь». Там были Отче наш и самая простая - Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, защити меня, раба божия … тут нужно назвать свое имя… «Молитесь! Видите? - и показываю им террористов. - Они все время молятся, поют свои молитвы, укрепляют свой дух. И с этой верой идут против нас. Значит, Божья помощь должна стать и нашей силой. Наша молитва должна быть сильнее их молитвы». Объяснял им, и сам тоже уходил в себя и молился, только так можно было помочь самому себе. Я молился, чтобы, не дай Господи, не было никакого штурма, ни прорыва снаружи, потому что все это могло закончиться или расстрелом, или взрывом. Или просто огромным количеством жертв, чем все, в конце концов, и закончилось. И еще молился, чтобы все выжили, молился за своих детей, за своих родных.

Позже Лобанков пришел к выводу, что именно молитвы спасли их от взрыва - свершилось чудо. Но не уберегли молитвы от массы жертв, вызванных штурмом. Видно, говорит Лобанков, так было Богу угодно.

Стоит отметить, что не все в зрительном зале впадали в пессимизм и депрессию. Были и те, кто хотел бороться, и готовил бунт заключенных.

- Мы стали размышлять над возможными вариантами развития событий и пришли к выводу, что, если начнут расстреливать заложников, мы попытаемся бежать, - вспоминает Александр Зельцерман, учитель из Латвии. - Постараемся разоружить хоть одну террористку и выбежать из зала.

Александр сидел рядом с входной дверью с левой стороны зала - именно через эту дверь в начале второго акта в зал вошел Ясир. Теперь вход, через который ворвалась неволя, должен был стать вратами свободы. Рядом с Зельцерманом сидели актеры мюзикла, в том числе и Марк Подлесный, а также Ирина Филиппова, изображающая канадку, и ее приятель, болгарин из Канады, Веселин Нетков. Именно Александр с Веселином разработали точный план побега.

- Мы разговаривали с Веселином по-английски, чтобы террористка, сидевшая буквально в двух метрах от нас, ничего не поняла, - вспоминает Зельцерман. - Договорились, что будем делать: я вырву у нее пистолет, а он - детонатор. От ребят-актеров, которые сидели рядом с нами, мы немного знали топографию театра, знали, в какую сторону бежать.

Ирина Филиппова чисто по-женски, более скептически оценивает планы своих друзей.

- Это слишком громко сказано - готовились к побегу. Весь план состоял из двух фраз: если начнут стрелять, они нападут на чеченку, потом бросятся к двери и побегут. Они, конечно, хотели, чтобы за ними побежали остальные, планировали выломать дверь для всех.

Александр Зельцерман утверждает, что план был подготовлен на случай крайней необходимости. Причем ему приходилось охлаждать пыл своего болгарского «сообщника».

- Мне все время приходилось сдерживать этого болгарина, он был ужасно нервный, - вспоминает Зельцерман. - Я ему говорил, что еще не время, пару раз чуть не за руку хватал, когда он пытался ускорить события. Говорил: «Подожди, раз пока что не расстреляли никого, кто их не провоцирует, может, ситуация сама как-то разрешится».

Мать Александра и Киры, Маргарита Дубина, ничего об этих планах не знала, хотя тут же после захвата театра террористами они и говорили о побеге.

- Мы договорились, что если появится возможность побега, то они с Кирой убегут, а я останусь, я была бы для них только балластом, - вспоминает Дубина. - Я бы только мешала. При моем весе побег был нереальным. Но если бы понадобилось, я бы, конечно, их заслонила своим телом.

О побеге и бунте думали и другие заложники, среди них и Александр Сталь, сидевший на балконе. Но он прекрасно понимал, что подобная акция обречена на провал, что результатом будут только лишние жертвы среди заложников.

И все-таки один побег из захваченного террористами театра произошел! Несмотря на, казалось, безупречную охрану, сбежали две восемнадцатилетние заложницы - Елена Зиновьева и Светлана Кононова. Их эскапада 24 октября в 18.20, то есть уже с наступлением темноты, доказывает, что террористы вовсе не были такими беспощадными, какими хотели казаться.

- В четверг наступил самый страшный момент, - рассказывает Елена Зиновьева. - Лежа между рядами кресел, я на какое-то время отключилась, а когда проснулась, увидела, как чеченки-смертницы схватились за детонаторы бомб на своих поясах и стали прощаться друг с другом. До этого они вообще не трогали детонаторы, поэтому я и подумала, что сейчас что-то случится. Чеченки сказали нам, чтоб мы тоже попрощались друг с другом. Приказали сидеть и не вставать с мест. Мы с подругой ужасно испугались и тут же решили удрать. Хоть никого не выпускали, мы попросились в туалет. Не просто так! Я уже раньше проверила все возможные пути побега - где и как открываются окна, где лучше всего спрыгнуть. Возле туалета все время сидел один из чеченцев, а в туалете мы застали женщину с ребенком, попросили ее, чтобы она закрыла и придержала дверь. Воспользовались моментом и спрыгнули с третьего этажа на козырек над боковым входом. Я была в туфлях на низком каблуке, а подружка Света - на высоком, ей пришлось прыгать босиком. Пятки себе все разбила. Уже на козырьке огляделись, и я поняла, что надо как можно скорее спрятаться за угол. Козырек позволял это сделать, он тянулся вдоль стены за угол дома. Из окна в любой момент могли раздаться выстрелы. Я побежала и стала из-за угла подавать Свете знаки, чтоб она как можно скорее присоединялась ко мне. Света сказала, что не может подняться. Я бросилась к ней, схватила ее в охапку и потащила за угол. Потом соскочила вниз. Света могла только повиснуть на козырьке. Я ее силой стащила вниз. И тут мы увидели, что какие-то люди машут нам руками и кричат: «Быстро к нам!» Мы жутко испугались, думали - террористы. Но оказалось, что это группа «Альфа». Один из их ребят схватил Свету на руки, и мы побежали, а за нами раздались автоматные очереди. Мне казалось, что пули щелкают меня по пяткам. Пока мы бежали, «альфовец», который нес Свету, был ранен в руку.

Лена почувствовала такое счастье, которого не испытывала еще никогда в жизни.

- Вы себе представить не можете, что такое свобода, - говорила она позже журналистам. - Я ее пью, ем, я ею наслаждаюсь. Свобода - это больше, чем жизнь. Когда я выскочила в это окно, я выскочила из ада. Не могу себе представить, что бы я делала и как бы себя чувствовала, если бы все еще сидела под дулами автоматов.

Побег двух девушек удался, в частности, благодаря тому, что в соседнем женском туалете доктор Рошаль и его ассистентка Фатима Шахова как раз перевязывали ладонь Рашиду, а охранники, вместо того чтобы стеречь заложников, с любопытством наблюдали за операцией. Спохватились слишком поздно. Услышав подозрительный шум, подскочили к окнам в коридоре и увидели убегающих заложниц. Обстреляли их из автоматов и подствольных гранатометов. В ответ огонь открыли снайперы, занявшие позиции в домах на расстоянии не более двухсот метров. Стреляли, не ожидая приказа. Спасали убегающих девушек.

- Пули свистели над нашими головами, - вспоминает доктор Рошаль. - Когда стрельба стихла, охранники бросились на меня и Фатиму, уверенные, что мы специально отвлекли их внимание, чтобы позволить девушкам сбежать. Один из них даже собирался расстрелять Фатиму.

Ситуацию осложняло то, что во время перестрелки российский снайпер ранил одного из террористов.

- Слава Богу, не убил, - и сегодня со вздохом отмечает Лобанков. - Пуля рикошетом ударила террориста в бедро и легко ранила. Так, царапина. Все это продолжалось буквально несколько секунд. И сразу после этого мы услышали, как чеченцы бегут по коридору обратно на балкон и что-то кричат. Затолкали внутрь доктора Рошаля и еще кого-то, кто в тот момент стоял рядом с туалетом. Я испугался, подумал: ранили террориста, теперь они расстреляют пятерых заложников. Но они как-то забыли о своей угрозе.

Раненому террористу доктор Рошаль тут же сделал перевязку и объяснил, что у него нет соответствующих инструментов, чтобы зашить рану. Но благодарности не дождался. Взбешенный террорист обвинил профессора, что все произошло по его вине, что он спровоцировал побег и что он вообще не врач. Поэтому он останется в зале и будет сидеть, как остальные заложники.

Для Рошаля это было ударом - только ему удалось завоевать хоть мизерное доверие чеченцев, а тут опять стал подозреваемым. Не помогали объяснения, что он должен вернуться к больным детям, которые умрут, если они не позволят ему выйти. Террористы были неумолимы.

Тем временем в оперативном штабе, где не было никакой информации о Рошале, нарастало беспокойство. В четверг примерно в 21.00 появилось сообщение, что штаб не располагает никакими сведениями об «иорданских» врачах и выражает свою обеспокоенность их исчезновением.

Рошаль просидел на балконе почти до полуночи, только тогда его выпустили. Ему все-таки удалось убедить террористов, что он вернется на следующий день с лекарствами и медицинскими инструментами. У чеченцев не было выбора - врачи и лекарства им были необходимы.

Но это был не единственный удачный побег из захваченного театра. В здании находились люди, не попавшие в руки террористов. Они скрывались в разных закутках Дома культуры. Пять человек, спрятавшихся в помещениях администрации за кассами у главного входа, после многочисленных попыток сумели все-таки связаться с оперативным штабом - вероятно, благодаря помощи директора Андрея Яловича, который обычно работал именно в этих кабинетах, - и попросить о помощи. Спецслужбы заверили их, что будут о них помнить и при первой возможности спасут. Спас их, как оказалось, чистый случай, а не десантники, что лишний раз доказывает, насколько плохо ориентировались члены оперативного штаба в ситуации в театре.

Свобода пришла к ним в пятницу утром, а помог им в этом один из театральных охранников, который, как мы помним, не успел убежать и прятался по соседству, в туалете рядом с входом.

Полтора суток в полном одиночестве не лучшим образом сказались на психике мужчины, как мне рассказывали потом заложники. У него начались какие-то видения. Видел, говорят, ветку с чудесными яблоками и райскими птичками. Наконец, в пятницу, 25 октября, около пяти утра, он неожиданно решил, что операция террористов уже давно закончилась, а он, всеми забытый, остался в театре один. Не долго думая, вышел из туалета и пошел за своими вещами, которые лежали в его шкафчике у служебного входа. Спокойным шагом прошел в глубь коридора, миновал боковой вход в зал; и в голову ему не пришло, что за дверью - вооруженные террористы и сотни заложников. Потом также спокойно миновал дверь, ведущую на сцену, а за сценой свернул в коридор направо. Дошел до места, где должны были нести вахту его коллеги из охраны, но там никого не было. Он забрал из шкафчика свою одежду, вышел через служебный выход в тыльной части здания и практически тут же попал в руки спецслужб.

Довольно быстро удалось установить, кто он такой. Во время допроса охранник подтвердил, что в коридорах и холле на первом этаже он живой души не встретил. Это облегчало дело. Сотрудники ФСБ связались с людьми, укрывшимися рядом с кассами, и сказали им: «Можете спокойно выходить». Бедолаги не сразу поверили им - вероятно, подозревали какую-то ловушку. Но, осторожно открыв дверь и выбежав наружу, не услышали ни криков, ни предупредительных выстрелов из здания. Было 6.30 утра, пятница.

Пресс-секретарь ФСБ, как обычно в таких ситуациях, радостно сообщил, что заложники были освобождены в результате сложной операции спецслужб.

Глава 13

Уже после штурма одна из заложниц призналась, что ей жаль одного из террористов, Ясира. Он был молодым и привлекательным, некоторые его даже прозвали «красавчиком». Лицо доброе и веселое. Охотно разговаривал с заключенными и успокаивал их. И другие заложники говорят о чеченцах не только с ненавистью, хоть они были их захватчиками и стражами. И в этом нет ничего странного - с каждым часом заложники все лучше их узнавали, начинали понимать мотивы их поведения. Под масками разглядели человеческие лица. О многих отзываются так: они были от природы хорошими, не знали, на что пошли, во что ввязались, они, как и мы, были заложниками ситуации и большой политики.

Многие из пришедших в тот вечер в театр на Дубровке до теракта искренне ненавидели жителей Кавказа; так в других странах не любят цыган или негров. И о приезжих с юга говорили «черные» или «чурки» (в русском языке это очень унизительное прозвище). После теракта даже спокойная и доброжелательная Виктория Кругликова испытала чувство злобы. Придя в себя в больнице, она подумала, что купит автомат и поедет туда, откуда пришли террористы, в Чечню, и будет убивать всех подряд - мужчин, женщин и детей. Но это были только сиюминутные эмоции.

- Я ведь мать, я никогда не поступлю так, как поступили они, - качает головой учительница и тут же добавляет, что, если честно, она понимает чеченских женщин. - Отчаяние их на это толкнуло и безнадежность. Там ведь поубивали их детей и родных. Я понимаю, но простить им не могу.

Во время штурма все террористы погибли, их уже ни о чем нельзя спросить. Мы ничего не знаем об их эмоциях, мотивах поведения, о том, чего они боялись и на что надеялись. Поэтому я попросил моих собеседников, бывших заложников, набросать портреты чеченцев - безжалостных террористов, с которыми судьба столкнула их в зрительном зале театра на Дубровке.

Стоит отметить, что портреты получились очень человеческие, почти без предубеждений и ненависти. Потрясает, так считают бывшие заложники, что большинство из этого чеченского отряда вовсе не собиралось умирать.

Виктория Кругликова, сидевшая - напомним - в партере, в одиннадцатом ряду рядом с выходом с правой стороны зала, запомнила двух чеченских женщин, дежуривших поблизости. Одну из них скорее следовало бы назвать девушкой.

- Ей было не больше шестнадцати, даже и не девушка еще, скорее ребенок, - рассказывает Кругликова. - Она сидела рядом с нами и весело развлекалась. У меня была зажигалка в виде мобильного телефона. Сестра посоветовала отдать ей, когда они начали отбирать телефоны. На всякий случай. И эта девчонка часами играла с этой зажигалкой. Ей было ужасно интересно. Впрочем, ее интересовало все вокруг, обо всем расспрашивала, много смеялась, хихикала, куда-то выходила, возвращалась. Ведь знай она, что скоро умрет, вряд ли вела бы себя так! Неподалеку сидели другие чеченские девушки - мы с ними весело болтали, они нас утешали, что все кончится хорошо. Подходили к нам и говорили: «Все будет хорошо!» И очень боялись, что пойдет не так, как им обещали. Когда объявляли тревогу и они срывались, становились к стене и брали в руки детонаторы, мне было их ужасно жаль - бледнели, потели, руки у них дрожали, гранаты и пистолеты валились из рук. Это не были хладнокровные смертницы-убийцы.

У Кругликовой создалось впечатление, что эти женщины, на которых она смотрела и с которыми разговаривала, вовсе не приехали умирать. Это были обычные женщины, которым сказали - поедем в Москву и там проведем операцию, чтобы война наконец закончилась. Она убеждена, что им сказали: «Мы никого не будем убивать». Учительница вспоминает, что они с сестрой по очереди много раз подходили к этим женщинам и просили отпустить Ярослава. Объясняли, что он еще ребенок, хоть очень рослый.

- А женщины нам отвечали: «Мы вас понимаем, мы бы вас выпустили, но наши мужчины не согласятся, - приводит Кругликова слова чеченок. - Они ужасно злые, там, в Чечне, даже дети участвуют в боях, лучше их не раздражать. А вы и так отсюда выйдете, подождите еще немного, это уже скоро».

Такие обещания они слышали от чеченок не раз, поэтому все надеялись, что требования террористов скоро удовлетворят и заложники окажутся на свободе.

- Был такой момент, одна из них подошла и остановилась в нашем ряду, как раз между моей дочкой и Ярославом, - продолжает вспоминать Кругликова. - Ее звали Ася, и мне показалось, что я видела ее во время антракта в коридоре. Я ей сказала: «Пройдите дальше», но она ответила, что будет стоять именно здесь. В руках она держала гранату. Я уже раньше заметила, что она внимательно за нами наблюдает, больше всего присматривалась к моей сестре и ее сыну. Ирина все время пыталась спрятать Ярослава, обнимала его, прижимала к себе. Ну, вот, Ася остановилась между нами. Но быстро устала так стоять, граната тяжелая, она опустила ладонь на бедро моей дочери. Я попыталась убрать ее руку, а она вдруг спрашивает: «Боитесь?» И таким жалобным тоном говорит, обращаясь к сестре: «Ты своего сына обнимаешь, а мой остался там, в Чечне!» Ирина спросила, сколько мальчику лет, Ася ответила: «Маленький, годика еще нет». Ирина спрашивает: «Как же ты могла оставить там своего ребенка?», а Ася так убежденно отвечает: «Я туда еще вернусь. А если не вернусь, Аллах ему поможет».

Асет стала объяснять сестрам и их детям, что в случае штурма, если произойдет взрыв в центре зала, они могут не сразу погибнуть и будут страшно мучиться от боли. Поэтому она и встала рядом с ними с гранатой, из симпатии к ним. «Я вас сразу убью, так чтоб не было больно», - сказала Асет.

- Потом ситуация успокоилась, - говорит Кругликова. - Ася, уходя, еще раз шепнула: «Не волнуйтесь так, все кончится хорошо». Она была в этом уверена. Приехала в Москву, чтобы отомстить и добиться мира в Чечне, но была твердо уверена, что вернется домой.

После разговора с ней Ирина мне сказала: «Когда это все кончится, а с ней что-нибудь случится, я поеду в Чечню, возьму ее ребенка и буду его воспитывать».

Кругликова утверждает, что они с сестрой были уверены, что выйдут из театра без проблем. Ведь их освобождение было делом несложным - достаточно было властям переговорить с террористами и выслушать их аргументы. Ведь все поведение чеченцев свидетельствовало об одном - они не намерены тут гибнуть. Учительница вспоминает восемнадцатилетнего чеченца, который часто подходил к ним, приносил воду и соки, шутил и фотографировал - у него был такой простенький фотоаппарат. За спинами сестер с детьми сидели ребята, которые работали в театральном гардеробе. Он к ним подходил и весело спрашивал: «Вы меня помните?» Он был одним из тех, кто много раз приходил на спектакль, поэтому считал гардеробщиков своими старыми знакомыми. Ребята сначала перепугались, подумали, что, раз они его узнали, он с ними быстро расправится. Ничего подобного. «Не бойтесь, все будет хорошо», - говорил он вполголоса, как будто делился секретом с приятелями. И подмигивал им.

Виктория раздумывает, видела ли она среди террористов людей, готовых на смерть. Может, та женщина, что сидела в центре зала рядом с бомбой? Но и в этом она не уверенна. Действительно, это была, пожалуй, самая серьезная из террористок, почти не спала и ничего не ела, изредка пила, и не снимала чадры. Но ее устрашающий облик и решимость были только видимостью. Георгий Васильев разговаривал с ней.

- Я подумал, что на всякий случай стоит сесть рядом с бомбой и познакомиться с женщиной, которая там сидит, - рассказал Васильев в фильме «Террор в Москве». - Я надеялся, что в критической ситуации мне удастся вырвать у нее кабель или удержать руку. Мы говорили о разных вещах, о роли женщины в исламе, об искусстве. Видно было, что спектакль ей понравился, хоть ей неловко было в этом сознаваться. Она знала, что я один из авторов, и ей хотелось поделиться со мной впечатлениями. Написала мне на кусочке бумаги одну арабскую фразу, которую я должен произнести перед смертью. Благодаря этому я как мусульманин попаду в мусульманский рай. Там были такие слова: Нет Бога, кроме Аллаха.

Со ссылкой на источник в спецслужбах газеты писали, что возле бомбы в партере могла дежурить Зура, вдова Арби Бараева. Могла ли женщина, исповедующая исламский фундаментализм, так разговаривать с автором мюзикла, развлекательного представления, в котором актеры танцуют и поют? Могла ли она признаться, что спектакль ей понравился?

А Ирина Филиппова вспоминает веселую, улыбающуюся чеченку, сидевшую в партере недалеко от сцены.

- Такая крупная женщина, все у нее было большое, даже нос, и она была значительно старше остальных, - припоминает Филиппова. - У нее был такой глубокий голос, я прекрасно помню, как она с огромной уверенностью повторяла: «Все будет хорошо».

Когда мужчины перекрикивались и передавали друг другу новости по-чеченски, именно она конспиративным шепотом объясняла заложникам, что происходит: «Ждем представителя президента» или «Будут предприняты радикальные шаги». И это именно она, когда ее спросили, как они добрались в Москву, ответила серьезно, хоть, скорее всего, это была шутка: «Мы шли по лесам двадцать один день». Это она упоминала, что они были на многих мюзиклах в разных театрах.

- Она говорила: «Сколько мы этих мюзиклов обошли, и на «Чикаго» были, и здесь были несколько раз, и потом решили, что придем сюда», - вспоминает Филиппова. - И правда, она не выдумывала. Знала всех актеров, спрашивала, куда делась Катя Татаринова, конечно же актриса, которая ее играла. Она приставала с этим вопросом к Андрею Богданову, игравшему главную роль, но он ей ничего не сказал, пожал только плечами.

Филиппова вспоминает, что женщины были разные. Была одна девушка, которая, казалось, летала как на крыльях. Она была одухотворенной, утонченной и доброй, всем помогала. Были женщины, напоминавшие монашек. Всегда помнили, когда кто-то просил воды или разрешения пойти в туалет. Говорили: «Сейчас нельзя, позже». Потом подходили сами и говорили: «Идите». Но были там и другие. Одна из них, как рассказывает Филиппова, ходила в грубом, связанном на спицах свитере, похожем на мужской, слишком большом на нее. Поверх свитера чеченка затянула широкий кожаный ремень с взрывным устройством. Сидела со злым, напряженным лицом, мыслями где-то далеко, отрешившись от происходящего в зале.

- Видно было, что она исполняет миссию, и не усомнится, если ей придется себя взорвать, - говорит Филиппова. - У некоторых женщин были абсолютно пустые, ничего не выражающие лица. Их ничем нельзя было тронуть. Были, наконец, и такие, которые относились к ситуации в театре, как к игре. Для них это было приключение, риск. Я только потом поняла, что в партере сидели самые суровые из чеченок, на балконе дисциплина была значительно мягче.

- Женщина в мужском свитере оживилась только однажды. Одна из заложниц пыталась ее как-то смягчить, попросила о помощи. Сказала, что она не русская, что она с Украины. И чеченка вдруг сказала: «В Киеве много наших сестер, у нас там сильная организация, там много наших девушек», - цитирует Филиппова. - Сказала даже: «У нас там крупный отряд» - и сообщила, сколько в нем людей.

Позже, уже после освобождения, в прокуратуре попросили Филиппову попытаться опознать на фотографиях террористов, припомнить их имена, чем они занимались, отдавали ли приказы. Прокуроры сделали копии фотографий из паспортов, найденных у террористов, и увеличили их до формата А4, так что лица были почти в натуральную величину.

- Я тогда подумала, они ведь должны были знать, что отправятся на эту операцию, когда фотографировались на паспорта, - вспоминает Филиппова. - Я смотрела на их лица и размышляла, о чем они тогда думали. Разглядывала их и задавала себе вопрос: чем мы, собственно, отличаемся? И оказалось, что ничем! Девушки на фотографиях улыбались, в ушах у них поблескивали сережки.

События в театре нанесли Ирине Филипповой страшную травму. Как-то, много позже, она пошла с подругой в супермаркет за покупками, и вдруг там появились две женщины, арабки, в черных платьях до пят, в черных платках, частично закрывающих лицо. Для Ирины это был шок - она все бросила и побежала к выходу. На улице прислонилась к стене, боялась, что упадет. Чуть не потеряла сознание.

Сергей Лобанков, который сидел на балконе, запомнил несколько сцен с чеченскими террористками в главной роли.

На балконе на барьере пульта звукорежиссера стоял старенький телевизор, который террористы нашли в комнате звукооператоров. Картинка была маловразумительной, телевизор был ужасно старый, зато звук вполне приличный. Чеченцы аккуратно включали его во время новостей. Как-то раз на экране появился Патрушев, вернувшийся после очередного визита в Кремль, и сообщил: «Если террористы выпустят всех заложников, я лично гарантирую, что с ними ничего не произойдет, все выйдут живыми».

- Девушка, сидевшая рядом с бомбой, и вторая, сидевшая за нами, вдруг стали смеяться, - рассказывает Лобанков. - И одна говорит другой: «Послушай, а тебе нужна жизнь?» А вторая отвечает: «Такая жизнь - нет. Взорву тут все во имя Аллаха, и это будет для меня праздником». И это не был фарс, это был ответ на вызов, прозвучавший по телевизору. Они как будто говорили: мы бы не пришли сюда, если бы боялись за свою жизнь. Это подтверждение тому, что, получив приказ, они действительно взорвут себя.

То же самое говорит и Александр Сталь в своих воспоминаниях. Он так описывает свой разговор с одной из террористок: «… она ответила, что хоть ей и не хочется, она приказ выполнит. Она должна детонировать заряд или по приказу, или если увидит российского десантника. Сидящий рядом со мной пожилой мужчина прошептал: «Никого она не взорвет, она сама боится!» Но террористка его услышала и накричала на старика. Сказала, что она смертница и пришла сюда, чтобы умереть».

Александр Сталь, беседуя с чеченкой, спросил, что будет, если российские власти выполнят их требования. «Она ответила, что мы все вместе поедем в Чечню. Я ей говорю, что для нас это будет равнозначно смерти. А она улыбнулась и сказала, что в Чечне нас выпустят, там мы никому не нужны, ничего нам там не грозит, если наши власти будут себя правильно вести».

В свободные минуты, когда в зале становилось спокойно, атмосфера была близка к идиллической; дети дремали, Лобанков с балкона наблюдал за террористами в партере. Он описал одну сцену, которую наблюдал много часов спустя после захвата театра, когда заложники и террористы, как определил это хореограф, узнали друг друга и лучше осознали ситуацию, в которой оказались.

Перед самой сценой, в углу с правой стороны на приставных стульях сидели три чеченки. Один из террористов сидел на сцене, другой стоял сбоку у стены и разговаривал с «сестрами» (между собой мужчины-террористы так называли своих женщин). В зале абсолютная тишина и покой.

- И вдруг в первых рядах кто-то громко чихнул, - смеется Лобанков. - Это было так неожиданно и прозвучало как выстрел. Заложники, сидевшие рядом, прямо подскочили на своих местах. Чеченки, сидевшие немного дальше, совсем не испугались. А когда увидели, как перепугались люди вокруг, смеялись от души. Смех этот заразил и тех, кто испугался. В одну секунду смеялся уже весь зал. И я вдруг подумал: какие террористы?! Какие заложники?! По обеим сторонам - просто люди, которым одинаково тяжело. И те, и другие - жертвы ситуации, и сидят в одинаковых условиях. Люди по обе стороны окопов не хотят войны, и те, и другие хотят спокойно жить. Эти мгновения смеха как-то немного согрели атмосферу.

Лобанков заметил не только комические сценки, но и лирические, и прямо-таки мелодраматичные. Правда, добавил при этом, что это походило на фильмы Дзефирелли, а может, и самого Феллини по трагизму.

- Это было с одной из девушек, стоявших у стены с правой стороны (примерно там, где сидела Кругликова с сестрой и детьми. - Авт.), - вспоминает Лобанков. - В какой-то момент к ней подошел парень, чеченец. Далеко, я, конечно, не слышал, о чем они говорят, но было ясно, что это близкие люди. Не брат и сестра! Это другая близость, видно было по жестам и поведению. Я профессионально занимаюсь с артистами «языком тела», а тут, наоборот, стал расшифровывать их «язык тела». И вижу, что между ними начался очень личный диалог, совершенно не касающийся того, что происходит в зрительном зале. Неожиданно он сует руку в карман, потом берет ее ладонь и что-то в нее кладет. Жестом, смысл которого читается - это тебе, подарок. Я подумал, что он дал ей шоколадку или печенье. Ведь они, так же как мы, почти ничего не ели. Я, во всяком случае, не видел, чтоб они ели. Она посмотрела на подарок, покрутила в руках, взвесила на ладони и отдала ему обратно. Только тогда я разглядел - это был маленький дамский пистолет.

Мужчины были совсем другими. Заложники запомнили, что в них не было никакой теплоты, они были значительно жестче и не снисходили до прозы жизни. Они считали себя главными. В соответствии с чеченскими традициями женщина готовит еду, занимается домом и детьми, мужчина - властелин и воин. А заложники были для них в определенном смысле детьми. Ирина Филиппова описывает, как через несколько часов после захвата театра заложники стали проситься в туалет.

- Сначала кто-то поймал одного из террористов за рукав и спросил, можно ли выйти в туалет, - рассказывает Филиппова. - За ним последовали другие, и тогда чеченец разозлился: «Что вы ко мне прицепились с этим туалетом. Обращайтесь с этим к сестрам!»

Чеченцы привнесли в московский театр свое мировоззрение, свои жизненные принципы. Как пишет Александр Сталь, разместив на балконе мощную бомбу, командир этой группы Аслан захотел, чтобы заложники сами убедились, что снаряд настоящий. «Аслан спросил, разбирается ли кто-нибудь из мужчин в минах, но никто не ответил. Тогда он рассмеялся: «Тоже мне мужчины!»

Террористы не могли не ощущать серьезности ситуации, близости смерти, но большинство из них были молодыми парнями, скорыми до шуток и шалостей. Ну чем плохая шутка - спрашивать лишний билетик за два часа до начала операции, о чем вспоминала Кругликова? Георгий Васильев тоже говорит о том, что их просто распирала энергия. В одной из сцен спектакля главным реквизитом был огромный арбуз, естественно, как все в театре, не настоящий.

- Я потом выяснил, что они играют в футбол нашим знаменитым арбузом, помните, в спектакле с ним ходит по сцене узбек, - вспоминает Васильев. - Я отобрал арбуз, говорю: «Что вы делаете, это же реквизит!» И тут они ощетинились: «А ты кто такой, чтоб нам приказывать?!»

Иногда, не задумываясь, пытались решить любую проблему автоматами.

- За последним рядом кресел на балконе есть огромные окна кабин осветителей, - рассказывает Филиппова, сидевшая в предпоследнем ряду. - Террористы хотели устроить проход через эти окна. Один из чеченцев, вместо того чтобы их открыть, решил просто выбить стекла, но они оказались какими-то сверхпрочными. Сначала ударил локтем - ничего, потом прикладом -опять ничего. Тогда он отошел на пару шагов и говорит: «Нагнитесь!» Я поняла, что он будет стрелять, нас засыплет осколками стекла или кого-нибудь рикошетом ранит пуля. Мы упали на пол между креслами, но тут, к счастью, кто-то из террористов его остановил. Они потом открыли одно из окон и в средней комнатушке сидели и пили чай, наблюдая оттуда за заложниками.

Больше всего о членах чеченского отряда рассказывает Лобанков, но в этом нет ничего удивительного, поскольку он с самого начала поставил перед собой задачу, как можно больше сблизиться с террористами ради детей.

- Я хотел установить возможно близкий контакт с террористами, дежурившими на балконе, - говорит Лобанков. - Я это делал, чтобы завоевать их симпатию и дать хоть минимальный шанс детям. Важно было, чтобы в экстремальной ситуации они не пытались их убивать, чтобы детей никто не тронул. Террористы ведь тоже все время были в страшном напряжении. Мы все были заложниками ситуации - и мы, и они. Они же не пришли в театр отдохнуть. Их было значительно меньше, чем нас, а им приходилось наблюдать за каждым - что делает, как ведет себя. И надо было исполнять приказы командиров. Поэтому к ним надо было подходить очень осторожно и мягко, требовать, но не пережимать, иначе результат мог оказаться плачевным, прямо противоположным твоим намерениям.

У одного из подопечных хореографа, Алексея, было воспаление легких и высокая температура. Лобанков постоянно напоминал чеченцам, что ребенок болен и его надо выпустить. Говорил он об этом и доктору Рошалю.

- Ведь это дети, они с вами не воевали, у вас и так достаточно заложников, - уговаривал Лобанков террористов. - И тогда один из них сказал мне: «А у нас такие, как они, воюют». Я ему на это: «Там у вас воюют, а не здесь». И услышал в ответ: «Это будущие солдаты».

Лобанкову не только не удалось освободить ни одного из своих подопечных, но вскоре во время разговора с одним из террористов, Рашидом, одетым не в военную форму, а в майку и спортивные брюки, он узнал страшную вещь. Террористам запрещено стрелять в десантников во время возможного штурма.

- В них нет смысла стрелять, они как в броне - бронежилеты, каски… ворвутся сюда, как танки, - объяснял Рашид. - У нас приказ стрелять в заложников. Мы все равно смертники, мы пришли умирать, защищаться не будем.

- Тогда я ему сказал: «Рашид, я понимаю, что у тебя приказ, но прошу тебя, не стреляй в детей, - вспоминает Лобанков. - Если тебе так важно исполнить приказ, у тебя и так вокруг полно целей. Стреляй в меня, только не в детей. Я не знаю, чем это кончится, может, мы все погибнем, но хоть ты не стреляй в детей».

Рашид ничего не ответил, но Лобанков все-таки надеялся, что он каждым таким разговором чуть-чуть увеличивает шанс своих детей выжить.

Одного нельзя сказать, что террористы, которые находились на балконе, были кровожадными. Вот что написал Александр Сталь: «С некоторыми детьми сидящие рядом террористы охотно играли в разные игры, типа «камень, ножницы, бумага», и страшно радовались, когда выигрывали, что меня, мягко говоря, удивляло».

Рашида, дежурившего на балконе, трудно было не заметить. У него единственного среди террористов с самого начала была повязка на руке.

- Как только нас привели на балкон, я сразу заметил, что он ранен, - вспоминает Лобанков. - Рана была свежей, кровь еще сочилась сквозь повязку.

Несколькими часами позднее раненый террорист сел в кресло недалеко от Лобанкова, который внимательно за ним наблюдал, и стал рыться в карманах. Достал свернутые десятки и пятидесятирублевки и бросил их на пол. Потом вытащил патрон к «калашникову», внимательно его осмотрел и поставил на подлокотник. Больше в карманах ничего не было. Хореограф догадался, что чеченец ищет бинт или пластырь, во всяком случае что-то для перевязки раны.

- Деньги остались на полу, они Рашида совершенно не интересовали, а патрон спрятал обратно в карман, и это было символично - последний патрон.

Лобанков внимательно присматривался к тому, как раненый террорист разматывает пропитанный кровью бинт. Он хотел понять, была ли во время захвата театра перестрелка. Если бы рана была огнестрельная, значит, террористам было оказано сопротивление.

- В этот момент к нему подошла одна из чеченских девушек, которая должна была ему помочь сменить повязку, - продолжает Лобанков. - Бинт присох к ране, и они не могли его оторвать. Рашид даже кривился от боли. Тогда я им подсказал, чтобы полили бинт водой из бутылки. Повязка отпала, и я увидел, что пулевого отверстия нет. Рана на внутренней стороне ладони была рваная, как если бы он зацепился за какой-то крюк или поранился о стекло. Рана была глубокая, я заметил оторванный кусок тела с кожей, было много крови.

У террористов были с собой лекарства и перевязочные материалы, но чеченка, которая делала перевязку, не имела ничего для дезинфекции раны.

- И я опять подсказал им, что в углу стоит бутылка виски, которую Аслан отобрал у одной из заложниц, - вспоминает Лобанков. - Полили рану «Джонни Уокером» с черной наклейкой. А потом я еще подсказал ему, чтобы он поднял руку вверх, тогда кровотечение прекратится.

Так вот Лобанков стал «приятелем» Рашида. Благодаря этому хореографу удалось договориться пересадить Галю Делятицкую и двух девочек из его ансамбля, которых террористы сначала усадили в правой, «женской» половине балкона, к мальчикам. Естественно, Лобанкову пришлось об этом попросить, и Рашид милостиво согласился. Может показаться, что это мелочь, но и это было для них облегчением. «Дружба» Сергея с Рашидом, однако, длилась не долго. После побега Зиновьевой и Кононовой Рашид подошел к хореографу, оперся на соседнее кресло и вполголоса сказал: «Мы вроде подружились, а теперь нас снова поссорили». Но сидящие на балконе заложники не почувствовали на себе последствий подорванного доверия. Лобанков считает, что им просто повезло - на балконе дисциплина была значительно менее суровая, чем в партере, к тому же их охранники от природы не были злыми.

Зато в партере, по воспоминаниям Филипповой, свирепствовал один из террористов, которого она называет «настоящим гоблином».

- У него на ремне от автомата было написано «киллер», -вспоминает англичанка. - В зале он появлялся редко, но всегда было видно, что его просто распирает жажда убивать. Достаточно было, чтобы кто-то лег на пол немного отдохнуть, он тут же кричал: «Вставай, а то брошу гранату!» Или: «Отдай телефон, а то брошу гранату!»

Наверное, именно с этим террористом была стычка у Марка Подлесного.

- Я ему ужасно не понравился, - рассказывает Марк. - Может, потому что много болтал? В какой-то момент я повернулся, хотел что-то сказать людям, сидевшим рядом со мной. А он сидел в полуметре от меня. Воткнул мне дуло автомата под ребра и тихим, ледяным тоном произнес: «Не вертись!» Я вполголоса спросил: «Ладно, а что мне делать?» «Сиди тихо», - был ответ. Если рядом были их женщины, они на это смотрели сквозь пальцы. Ну, болтает себе парень, кому это мешает, пусть болтает. А этому типу страшно это не нравилось.

На балконе ничего похожего не было, заложники могли спокойно ложиться между рядами подремать, а одна из дежуривших там террористок приносила воду, лекарства и термометр мальчику, у которого было воспаление легких. Так же хорошо к Лобанкову и его детям относился один из молодых «рядовых» террористов. Как говорит Лобанков, видно было, что он добрый от природы человек, видимо, когда вербовали их для участия в операции, его просто обманули. Не сказали конкретно, в чем она будет заключаться. Примерно по прошествии двух дней молодой чеченец вошел на балкон, держа в руках два куска хлеба с солидным куском колбасы между ними. Это был шок. Ведь в театре хлеба не было, в магазин, ясное дело, сбегать было невозможно. Заложникам давали только шоколадки, вафли и жевательную резинку. Наверное, они все-таки привезли с собой запасы продуктов, подумал Лобанков и вспомнил, что один из террористов говорил, что, пока власти выполнят их требования, может пройти и две недели. Значит, они выходили из зала и подкреплялись там, где их никто не видел, пришел к выводу Сергей. Тем временем чеченский юноша, который шел от входа с правой стороны, исчез за его спиной. Неожиданно Лобанков услышал голоса своих воспитанников, сидевших слева от него. Они спрашивали, могут ли принять угощение. Оказалось, что террорист предложил хлеб с колбасой его подопечным. Лобанков кивнул головой и сказал только, чтоб они поделились с соседями.

- Конечно, когда напряжение возрастало, они занимали свои посты и замыкались, сердито бросая: «Нет, нельзя! Мы должны…» - вспоминает Лобанков. - Но когда опасность миновала, снова добрели. Это были обычные рядовые на посту. Это не были идеологи, выступавшие со сцены. У меня было такое впечатление, что они ввязались в эту ситуацию неосознанно, а некоторые просто боялись. Видно было, что только немногие знали, как действительно будет выглядеть их операция, а остальные так, пушечное мясо, - дали им автомат, похлопали по спине и сказали: «Так надо, за Аллаха и Чечню». И они тоже стали заложниками ситуации.

Лобанков уже не помнит, как звали чеченца, который угостил его учеников колбасой. Он объясняет это тем, что одним из последствий газовой атаки, которую провели спецслужбы, стали провалы в памяти, проблемы с припоминанием самых простых вещей. К счастью, Сергей запомнил еще одну поразительную сцену, героем которой был тот молодой террорист.

На балконе сидел четырнадцатилетний мальчик, который приехал на спектакль со своей мамой откуда-то из Подмосковья. Когда террористы разделили заложников на мужскую и женскую стороны, мальчик оказался рядом с Лобанковым в одиночестве, потому что мать посадили на женской стороне. Педагог спросил его имя, а потом предложил ему пересесть к своим ученикам, там ему будет не так одиноко. На всякий случай он внес его в список членов ансамбля, который носил с собой, - Александр Пономарев. Лобанков планировал, если получится и чеченцы их выпустят, забрать Сашу с собой. Покажет террористам список своих подопечных, а если бы они с подозрением рассматривали приписку, сделанную ручкой, объяснение было готово - мальчик занимается с ними недавно, не успели начисто перепечатать список. В какой-то момент к Саше, сидевшему спокойно, в расслабленной позе, с ногами на спинке кресла, подсел тот самый чеченец, который приносил хлеб с колбасой детям. И также положил ноги на спинку кресла, автомат на колени, подтянул вверх маску. Одному было четырнадцать лет, другому - может, восемнадцать. Между ними завязывается спокойная, ленивая беседа.

- Как тебя зовут?

- Саша.

- Ага… А далеко живешь?

- Под Москвой, мы на электричке приехали.

- Долго пришлось ехать?

- Около часа.

- Ну и как, понравился тебе спектакль?

- Понравился?

- А билеты дорогие?

- А вот у меня тут и билет есть. - Саша встает и ищет в карманах билет.

- Не ищи, я так просто спросил.

- Ясно, - кивает Саша и отвечает: - 350 рублей.

- Это дорого?

- Вообще-то нет, но сам знаешь, есть люди побогаче, есть -победнее. В общем, нормальная цена.

Лобанкова поразила сама обыденность этой сцены - сидят рядом два парня, почти ровесники, один из них никогда не был в столице, понятия не имел о театрах и спектаклях. Оба не думали о том, что творится вокруг, в каких обстоятельствах они встретились, для обоих разговор был необычайно интересным.

- Я подумал тогда, что эта война в Чечне никому не нужна. Простые, обычные люди становятся жертвами игр власть предержащих, - злится Лобанков. - Такие люди, как эти двое мальчишек, беседующих о билетах в театр. Но стоит кому-то крикнуть: «Аллах акбар!» - и один из них взорвет себя, потому что ему дан такой приказ. А крикнуть мог один из их командиров, тех, что пришли в Москву, - и я в этом уверен, не только по идеологическим причинам, но и ради денег. Они же снимали фильм - эдакий рапорт работодателям, скрывающимся где-то за границей. Что-то вроде отчета за финансирование операции.

Сам факт съемок этого фильма говорит о том, что чеченцы не планировали гибнуть в театре. По данным спецслужб, чеченцы часто используют видеофильмы, на которых фиксируются теракты, в качестве своеобразного отчета перед зарубежными спонсорами, которые финансируют полевых командиров. Люди Мовсара Бараева, и тому масса подтверждений, собирались лично доставить видеозапись в Чечню.

Видеопленка точно зафиксировала, как выглядели террористы, но мне кажется, стоит взглянуть на них глазами заложников.

По описанию Лобанкова, у каждой женщины была черная одежда, пояс с взрывчаткой, пистолет и граната. Александр Сталь добавляет, что некоторые не умели обращаться с пистолетом и учились этому только в театре на глазах у заложников, с любопытством наблюдавших за ними. Многие заложники заметили, что у некоторых женщин был маникюр, а темные глаза подчеркивал макияж.

- Была там одна худенькая девушка с округлым лицом, молоденькая, лет шестнадцати, - вспоминает Любовь Корнилова, сидевшая на балконе. - Ее звали Айша. Как-то раз, проснувшись, она минут пятнадцать надевала хиджаб перед зеркальцем, поправляла его. Смертники вряд ли так занимаются своей прической.

И все же эти женщины всегда были в боевой готовности и на своих местах.

- Пистолеты они все время держали в руках, гранаты иногда цепляли к поясу, - вспоминает Лобанков. - Если кто-то из чеченских командиров отдавал приказ или возникал какой-то опасный момент, они немедленно хватались за провода. От взрывпакета на поясе, завернутого в прозрачный пластик, сквозь который были видны шарики от подшипников, два провода шли к небольшой пластинке с двумя круглыми контактами. Кроме того, под взрывпакетом было что-то вроде выключателя, предохраняющего от случайного замыкания контактов. Взрыв мог произойти только после его переключения. Когда кто-то отдавал приказ, они нажимали переключатель и были готовы к взрыву. Это тоже был элемент психического воздействия - когда эти женщины вдруг вскакивали с мест и хватали в руки провода, становилось страшно.

Как утверждает хореограф, мужчины, в отличие от женщин, были вооружены автоматами Калашникова, в большинстве своем с традиционными деревянными прикладами, но некоторые имели и металлические, складные приклады. Одеты они были по-разному. У рядовых членов отряда были просто солдатские брюки, солдатские ботинки, иногда свитера, стянутые поясами. Рашид был в майке и широких спортивных тренировочных штанах. У него не было автомата, только пистолет и прикрепленные к поясу гранаты. Еще один чеченец носил красный свитер - парень лет восемнадцати, чуть старше ребят Лобанкова. У него был автомат, широкий пояс с парой гранат, рюкзак с запасными магазинами и бутылкой с водой. Старшие по званию носили камуфляжные жилеты со множеством карманов с гранатами и взрывателями.

- На плечах у них висели какие-то сумки, - продолжает Лобанков. Они были прекрасно вооружены. И были готовы к газовой атаке, но только отчасти. В тот момент, когда пустили газ, я видел, как один из них достает маску. Но противогаза у него не было.

Как минимум, половина из них была не в ладах с техническими новинками, - например, они не умели пользоваться мобильными телефонами.

- Видно было, что они действительно спустились в Москву прямо с гор, - говорит Лобанков. - В этом смысле цивилизация им была абсолютно чужда, они были дикарями. Но были и такие, можно сказать, опытные партизаны, у которых был с собой даже японский мини-телевизор.

Александр Сталь пишет, что в какой-то момент террористы начали обыскивать заложников, требуя показать часы. «Террористы требовали, чтобы мы им показали свои часы, боялись, что можно часами фотографировать и передавать фотографии за стены театра. Мы немного успокоились - раз боятся фотографий, значит, надеются выжить и пока что не собираются взрывать нас. Мы им объяснили, что часами нельзя фотографировать. Тогда стали искать звукозаписывающую и передающую аппаратуру и документы».

Так дела обстояли на балконе, а в партере в это же время, во второй половине дня в пятницу, террористы распорядились конфисковать все электронные приспособления. В большую пластиковую емкость собрали сотни мобильных телефонов, карманных компьютеров, плееров, СД-плееров. Коробку поставили на сцене. Когда кто-то из террористов хотел позвонить, он просто брал оттуда наугад любой телефон.

- Чеченцы забрали все телефоны и сложили их в большой ящик, - рассказывает Филиппова. - Некоторые валялись на сцене и грустно попискивали, когда приходила SMS. Так странно было слышать эти сигналы из свободного мира.

Сергей Дедух, журналист НТВ, который брал интервью у лидеров террористов, говорит, что они были ужасно неотесанные и понятия не имели о поведении современного человека, воспитанного в «цивилизации телевидения».

- Совершенно не умели говорить на камеру, она их смущала, - рассказывал потом Дедух.

То, что творилось перед камерой НТВ, было настоящей комедией. На скамейку уселся Бараев, с открытым лицом, в черной шерстяной шапочке, и Абу Бакар в маске. Бараев поправляет шапочку и по-чеченски спрашивает Абу Бакара:

- Ну как мой подшлемник?

- Подшлемник в порядке, - успокаивает Абу Бакар, но сам явно нервничает. - Ты меня узнал? Точно не узнал?!

- Никто тебя не узнает, не волнуйся! - успокаивает Бараев.

- Ой, мама, что мы делаем?! Что мы здесь делаем? - вздыхает Абу Бакар.

В этот момент звукооператор просит Бараева что-нибудь сказать - нужно проверить, работает ли микрофон, и отрегулировать уровень звука.

- А что я должен сказать? - спрашивает удивленный лидер террористов, но, видно, тут же что-то припоминает. - Раз, два, три, семь, пять, восемь. Как меня слышно?

Я уже писал раньше, что трудно однозначно определить, кто из двух чеченцев был лидером. Шерматова утверждает, что во время интервью Абу Бакар подсказывал Бараеву, что он должен говорить.

Бараев, как уверяют заложники, был прямой противоположностью Абу Бакара. Этот формально второй человек в отряде был хладнокровен, спокоен и решителен. Производил впечатление очень опытного человека, причем такого, который не остановится ни перед чем. Мовсар же Бараев руководствовался эмоциями, легко впадал в ярость и в эйфорию.

- Но по глазам было видно, что по природе он не был кровожаден, - вспоминает Филиппова. - Мне казалось, что в детстве он должен был быть послушным сыном. Когда заложники подходили к нему с какой-то жалобой, не прерывал их на полуслове, не кричал: «Садись и молчи!», не вел себя как типичный грозный командир, которого заложники мало волнуют. Бараев всегда выслушивал людей до конца, ну, например, когда спрашивали разрешения пойти в туалет или просили отпустить ребенка из театра.

Согласия не давал, но успокаивал: «Все в порядке, у меня тоже есть дети дома». По-моему, не так должен себя вести командир террористов.

Чем дольше длился захват, тем меньше Мовсар походил на кровавого бандита. Ходил по залу какой-то расхристанный, как будто только что проснулся, с торчащими хохолками волос.

- Когда он вышел на сцену за несколько часов до штурма и стал говорить, все время нервно ерошил волосы, - рассказывает Филиппова. - Видно было, что у него нет опыта таких выступлений, тем более по-русски. Поэтому он помогал себе жестами, чтобы выглядеть более решительным. Мальчишки во дворе так разговаривают. Говорил как восьмиклассник и так же вел себя. Но иногда вдруг произносил фразу, которую мог сказать только отец своим детям. Тогда, перед атакой десантников, Бараев обещал заложникам: «Если будет штурм, я вас спрячу за сценой, и вы все останетесь в живых». И весь зал начал смеяться, так это было смешно. Мы себе представили, как они нас будут там прятать за сценой. Наверное, дома он своим детям тоже что-то такое говорил. Сыграть такое невозможно.

Хотели ли они умереть? Это самая большая, до сих пор неразрешенная загадка. Судя по рассказам заложников, многие террористы были готовы на смерть, но большинство, несмотря на эту готовность, на самом деле умирать не хотело. Анна Политковская утверждает, что во время ее разговоров с террористами в осажденном театре они говорили ей прямо противоположные вещи, но, может быть, причина этого кроется в том, что хотя она известна, как журналистка, с симпатией пишущая о Чечне, террористы трактовали ее как представительницу российских властей и оперативного штаба.

- Может, кому-то другому они говорили иначе, но мне повторяли одно: мы пришли сюда, чтобы погибнуть, - вспоминает Политковская. - Говорили еще, что, даже если россияне выполнят условия, они сами не выйдут из здания. Они не хотели уходить оттуда, хотели остаться в театре и дать бой. Конечно, это была бы борьба с заранее известным исходом - они бы все погибли. И они это прекрасно понимали.

Стоит отметить, что террористы были готовы отпустить заложников взамен на уступки властей - к подробностям я вернусь в разделе, касающемся переговоров, которых, если говорить честно, вовсе не было.

Политковская представила чеченцев, прежде всего женщин, с которыми она в основном разговаривала, так, как она их видела. В зрительный зал ее, естественно, не пускали.

- У них были дежурства, но если кто-то был свободен, приходил поговорить, - вспоминает журналистка. - У каждой из них была своя история - одна потеряла мужа, другая брата, у третьей погиб отец, а у кого-то трое братьев. У каждой из них был свой счет к оплате. Они прямо говорили мне, что пришли отомстить. Я разговаривала с ними об их детях, спрашивала, что с ними будет, что они думали, оставляя их там. У некоторых из них были совсем маленькие дети. Все отвечали так: «Конечно, жаль, но мы приняли это решение для того, чтобы они остались жить, чтобы их жизнь была похожа на вашу жизнь, на жизнь людей вашего мира». И добавляли: «Мы стояли в очереди, чтобы нас взяли на это задание». При подготовке к этой операции состоялось что-то вроде конкурса, отобрали лучших.

Во время штурма десантники убили всех террористов. Некоторых в ходе боя, большинство, прежде всего женщины, парализованные газом, получили пулю в висок или затылок.

Глава 14

Запертые в театре люди были для террористов только аргументом, который должен был помочь заставить власти выполнить их требования. Чтобы усилить давление, чеченцы готовы были расстреливать заложников. И показали, что они способны на это. Одного они не приняли во внимание - что с ними никто не захочет вести переговоры.

За все время драматических событий в театральном центре на Дубровке не было никаких переговоров! Российские власти даже не пытались найти компромисс с террористами и освободить заложников без применения силы.

- А они и не заметили того, что никто с ними не собирается вести переговоры! - восклицает Орлов из «Мемориала». - Это были отморозки - группа молодых людей, абсолютно необразованных и не готовых ни к чему, кроме стрельбы. Все, кто с ними контактировал, единодушно утверждают, что они были не в состоянии даже ясно и понятно сформулировать свои требования. Даже если бы с ними начали вести переговоры, я думаю, они сами не сумели бы этого сделать. Они хотели повторить Буденновск и привести к перелому в войне, но это были люди из другого теста, чем Басаев. Впрочем, и Басаев был тогда совсем другим, и его люди отличались от этих, с Дубровки.

Басаев в 1995 году точно знал чего хочет и умело обходил все опасные моменты. И, наконец, заставил пойти на уступки премьера Виктора Черномырдина. Но тогда ему противостояла совершенно другая власть и другие политики. Власть Ельцина была слабой, в России 1995 года царил хаос. Нельзя сказать, что Путин всесилен, но ситуация, несомненно, изменилась радикально. И прав Орлов - руководившие операцией Бараев и Абу Бакар позволяли водить себя за нос, хотя специалисты ФСБ и представители оперативного штаба даже не прилагали к этому особых усилий.

Фатальную оценку интеллектуального уровня лидеров террористов разделяет и Анна Политковская, которая утверждает, что сама помогала им уточнять требования, стремясь к их возможно быстрому удовлетворению и освобождению заложников.

- У Бараева были серьезные проблемы, ему не хватало ума, - говорит Политковская.

- С самого начала было понятно, что переговоры - не их цель, - считает Сергей Дедух, который вел интервью с командирами террористов. - Если бы на их месте был Шамиль Басаев, возможно, начались бы длительные и упорные переговоры с российским правительством, со спецслужбами. Эти люди просто не были готовы к таким действиям.

А вот еще одно мнение о том, как проходили переговоры с террористами. Автор - специалист по переговорам, дипломат, многолетний посол Грузии в Москве, Зураб Абашидзе. Во второй половине дня в пятницу Абашидзе сказал журналистам, что никакие переговоры не ведутся.

- Трудно сказать, кто ведет переговоры, - сказал Абашидзе, который находился в оперативном штабе недалеко от театра, надеясь, что террористы освободят иностранцев, среди которых были и грузины. Посол добавил, что на самом деле никакие переговоры не ведутся, а террористы, пользуясь разными информационными каналами, просто передают свои требования.

Примерно то же сказал и Александр Зданович, многолетний пресс-секретарь ФСБ. Он признал, что профессиональные переговорщики не могут связаться с террористами, потому что те идут на контакт только в одностороннем порядке. Звонят, когда им что-то нужно.

Чеченцы, напавшие на Дубровку, как большинство террористов, действовали во имя высших целей - их требования можно было, собственно говоря, только приветствовать. Они хотели прекращения военных действий, окончания войны и вывода российской армии с территории кавказской республики. Стоит отметить, что их требования были почти идеальной копией тех, что Шамиль Басаев выдвинул в Буденновске. Так, как будто с тех пор ничего не изменилось.

Как я уже упоминал, через несколько минут после начала операции и заявления Бараева о том, чего они добиваются, он приказал заложникам звонить родственникам и знакомым, чтобы их требования стали известны всем. Заложники еще в течение нескольких часов звонили, пока террористы не запретили им пользоваться мобильными телефонами.

Но чеченцы не собирались сразу же начинать переговоры. В соответствии с принципами психологии, решили выждать несколько часов, чтобы общественное мнение и политики в полной мере осознали их угрозы, чтобы эти угрозы прозвучали еще более ужасающе.

Это, пожалуй, единственное объяснение тому, что все усилия депутата Думы, чеченца Асланбека Аслаханова, который всю ночь со среды на четверг пытался связаться с террористами, оказались напрасными. Чтобы быть точным, то примерно в 2.00 Аслаханову удалось дозвониться до террористов, но разговор превратился в перепалку. Как позднее сказал Аслаханов, сопляки из отряда Бараева во главе со своим командиром вели себя по-хамски. В конце концов дали несколько номеров телефонов, но ни один из них не отвечал.

Специалистам из оперативного штаба тоже до утра не удалось дозвониться до террористов. В отчаянии руководители антитеррористической операции отправили к журналистам Валерия Грибакина, пресс-секретаря Московского управления внутренних дел, который примерно в 8.00 призвал террористов связаться со штабом.

- Если вы имеете возможность смотреть телепередачи, просим немедленно связаться с оперативным штабом, у нас есть важная информация, - призывал террористов Грибакин при помощи средств массовой информации. На вопросы журналистов сказал, что террористы, к сожалению, не отвечают на телефонные звонки.

Примерно в это же время некоторые российские средства массовой информации со ссылкой на ФСБ стали высказывать предположение, что, возможно, террористы удовлетворятся солидным выкупом и отпустят заложников, а сами улетят в любую страну, которая согласится их принять. Ведь в середине 90-х годов неоднократно случались нападения на рейсовые автобусы на юге России, и бандиты, бравшие заложников, почти всегда чеченцы, требовали от правительства миллионы долларов выкупа. А когда получали деньги, отпускали заложников, не причинив им никакого вреда.

Вероятно, Федеральная служба безопасности, стоявшая за этими предположениями, надеялась, что чеченцы соблазнятся крупным выкупом и возможностью вылета в одну из арабских стран. Но намеки, что можно было бы договориться о выкупе, только разозлили чеченцев. Один из них в e-mail, отправленном в редакцию newsru.com, одного из российских информационных порталов в Интернете, опроверг все сообщения подобного рода: «Я хотел бы напомнить: нам не нужны деньги, нам нужна свобода. Некоторые ваши каналы сообщали, что мы якобы просили выкуп. Мы не просим - если нам будут нужны деньги, мы их просто возьмем».

В доказательство того, что деньги их не интересуют, чеченцы разбросали по залу и выбросили в туалет в оркестровой яме рубли (огромную сумму, кстати), которые обнаружили в одном из помещений театра.

Еще четыре часа чеченцы не вступали в контакт со штабом. Только ближе к полудню в штаб позвонил человек, представившийся Абу Саидом из Ведено (высокогорного селения, в котором родился Шамиль Басаев). Из сказанного Абу Саидом опубликовано очень немногое. Он требовал немедленного выполнения условий, сообщил, что в отряде пятьдесят человек - поровну мужчин и женщин. Заверил своих собеседников, что все они смертники и с радостью готовы умереть в любую минуту. Это будет несложно, поскольку здание заминировано. Предостерег перед попытками штурма.

О том, что чеченцы, несмотря на молчание, теряют терпение, сообщали заключенные в театре заложники. Врач Мария Школьникова, трезво оценившая атмосферу в театре, связалась с редакцией «Эхо Москвы» еще до того, как Абу Саид позвонил в штаб. Сказала, что «ситуация становится все более напряженной, а требования террористов все больше приобретают характер ультиматума».

- Они говорят так: «Вы тут сидите уже больше десяти часов, а ваше правительство ничего не сделало, чтобы вас освободить», - рассказывала Школьникова в прямом эфире. - Самое главное - обязательный вывод войск из Чечни. Если не будут выведены войска, они начнут расстреливать людей.

Именно тогда в рассказе заложницы прозвучали имена россиян, с которыми чеченцы готовы были разговаривать. Речь шла о политиках - как сформулировала это Школьникова, - не слишком дискредитировавших себя. И назвала имена: Григорий Явлинский, лидер демократической партии «Яблоко», Борис Немцов и Ирина Хакамада, сопредседатели либерального Союза правых сил, и, наконец, Иосиф Кобзон, независимый депутат Думы, но прежде всего очень известный певец и бизнесмен. Все они более или менее решительно высказывались против войны в Чечне.

В том же разговоре Школьникова сообщила, что в зале есть тяжелобольной пожилой англичанин и попросила, чтобы к зданию театра пришел Марк Франчетти, многолетний корреспондент «Sunday Times», и забрал больного.

Оперативный штаб не мог сразу исполнить всех пожеланий террористов. Возникла проблема - Явлинский был в Сибири, в Томске, в четырех тысячах километров от Москвы. Но он заявил, что немедленно вылетает в столицу, чтобы встретиться с террористами. Хакамада, Немцов и Кобзон были в Москве и довольно быстро появились в расположении штаба.

Какую роль сыграл штаб в установлении контактов между политиками и террористами? Насколько функционеры спецслужб оказались в этом полезными? По некоторым высказываниям можно судить, что не очень. Это заложники подсказывали чеченцам, с кем они могли бы переговорить, и звонили на радио и телевидение с просьбой, чтобы пришли те политики, на которых дали согласие террористы.

Первым вошел в захваченный театр и переговорил с террористами Иосиф Кобзон, известный российский эстрадный певец, получивший в советское время звание Заслуженный артист Чечено-Ингушской АССР. Он там был очень популярен. Многие годы был депутатом Думы и весьма известным в России бизнесменом.

Позже Кобзон утверждал, что сам нашел номер террористов, позвонил и договорился о встрече! И только потом уведомил оперативный штаб, что собирается на переговоры в театр. И что его никто не инструктировал, как вести себя во время встречи с чеченцами. Не было никаких инструкций относительно переговоров, утверждает певец.

Первый контакт с оккупировавшими театр людьми был крайне нервным. Встреча состоялась в холле театра, рядом с гардеробом, примерно в 13.00 в четверг. С певцом разговаривали четыре террориста.

- Иди сюда, Кобзон, - бросил один из командиров, увидев входящего в театр артиста, и направил на него дуло автомата.

- Как ты себя ведешь?! - возмутился певец. - Мне шестьдесят пять лет, я старше тебя. Когда входит старший, вайнах (так сами себя называют чеченцы) должен встать.

- Можно и встать, - лениво отозвался чеченец и усмехнулся: - Ты что, меня воспитывать пришел?

- Пришел, чтобы с тобой познакомиться, - ответил Кобзон. И добавил, чтоб они опустили автоматы, потому что он к ним пришел без оружия, как принято на Кавказе.

Только тогда главарь террористов представился: Абу Бакар. Певец сразу стал объяснять ему, почему он должен освободить детей, женщин и иностранцев - это завоюет ему симпатии в мире. Это будет жест, который убедит всех, что террористы действительно хотят вывода войск из Чечни. Оставьте себе мужчин, не воюйте с женщинами и детьми, просил певец.

- Он все выслушал и говорит: «Никого из русских не выпущу», - вспоминает Кобзон. - Тогда я ему сказал: «Отдай мне детей!»

Абу Бакар приказал привести троих самых младших. Когда трое малышей подошли к Кобзону, одна из девочек схватила его за полу пальто и сказала: «Дяденька, а там мама осталась».

- Я говорю, Абу Бакар, отдай ее мать, как дети будут жить без матери, - вспоминает Кобзон. - Они привели эту женщину, а она дурочка, вся в нервах, заливаясь слезами, вместо того, чтобы броситься к детям, стала требовать, чтобы выпустили беременную, которой угрожали преждевременные роды.

В этот момент Кобзон испугался, что заложница все испортит, схватил ее за руку, толкнул в сторону выхода и сказал: «Беременных потом, правда, Абу Бакар?» И вся группа поспешно двинулась на улицу. Но террорист остановил Кобзона и сказал: «Тут еще англичанин есть, ему совсем плохо, его тоже забери».

Через минуту Любовь Корнилова, жительница подмосковного Павлова-Посада с тремя маленькими детьми и англичанин добрались в обществе Кобзона до оперативного штаба. Там выяснилось, что освобождение детей отнюдь не заслуга политика-переговорщика, а один ребенок и вовсе не имеет отношения к Корниловой.

Сама Любовь Корнилова утверждает, что уже по крайней мере часа два с половиной назад террористы стали готовиться к первой встрече с переговорщиками. Один из шефов чеченского отряда, скорее всего сам Мовсар Бараев, пришел на балкон, где сидела Корнилова, и стал выбирать самого младшего ребенка. Каждая из заложниц протягивала в его сторону своего, но выбор пал на маленькую дочку Корниловой.

- Я как нормальная русская баба бросилась на колени и в рев: «У меня еще одна дочь», - рассказывала позднее заложница в одном из интервью. - Тогда террорист сказал: «Возьми и старшую». А третья девочка появилась как-то сама по себе. Мама ее выталкивала, я только успела записать ей на ручке номер телефона, который мать мне крикнула. Чеченцы с балкона знали, что это не мой ребенок. Когда мы спустились, террористы много раз переспрашивали, все ли дети мои, и я уверяла их, что это так. Девочка плакала и рвалась к маме. Я боялась, что обман раскроется и нас не выпустят.

Мать с тремя девочками провели на втором этаже театра больше двух часов в ожидании переговорщиков. Рядом все время сидел Мовсар Бараев. Как вспоминает Корнилова, чеченцы с самого начала в качестве жеста доброй воли хотели отдать детей кому-то, кто придет на переговоры. Называлось имя Явлинского, который тогда еще был в Томске, и, наконец, Кобзона. О судьбе детей Мовсар и другие террористы без смущения рассуждали в присутствии заложницы.

- Я себя чувствовала, как коза на базаре, - вспоминает Корнилова. - Наконец пришел Кобзон. Террористы забрали у меня детей и вывели их. А я опять, как это русские бабы делают, завыла, запричитала, что дети маленькие, что они потеряются и я их потом не найду. Я просто бросилась одному из них на шею, и они меня выпустили. Я так думаю, они не хотели, чтоб началась массовая истерика в зрительном зале, потому как я ревела в голос. А Кобзон тоже со своей стороны просил, чтобы детям отдали мать.

Как потом оказалось, родители третьей девочки остались в живых, а дочки Корниловой до сих пор тепло вспоминают женщин из отряда Бараева.

- Мои дети до сих пор уверены, что эти тети были красивые и добрые, - вспоминает бывшая заложница. - Они давали детям сладости, коробочки с «Рафаэлло», чипсы. Когда мы вышли, младшая ужасно обиделась, что мы не взяли с собой шоколадку.

Освобождение Корниловой было одним из последних жестов доброй воли со стороны террористов. Позже, в полдень в пятницу, они освободили еще восемь детей - их вывел из театра доктор Леонид Рошаль. Дети были в возрасте от восьми до двенадцати лет. А ведь до этого Бараев через Интернет уверял, что всех детей отпустили в самом начале операции.

В зрительном зале осталось еще около тридцати детей, среди них как минимум четырем не было одиннадцати лет, а одной девочке было всего шесть. Пятеро погибли во время штурма. Чеченцы же на все просьбы переговорщиков освободить детей отвечали: «Подарков больше не будет». Чеченец, написавший в newsru.com, утверждал: «Да дети сами хотят остаться с нами, никто им ничего плохого не сделает. Мы их даже учили стрелять».

Больше часа рассказывал Кобзон сотрудникам оперативного штаба, что он видел в театре. Поскольку, выходя с детьми и Корниловой из театра, он обещал террористам вернуться, примерно в 15.00 отправился обратно. С собой взял Ирину Хакамаду, так как террористы хотели, чтобы она тоже пришла.

В оперативном штабе был Борис Немцов, его имя тоже звучало в требованиях террористов, но он не пошел. Кобзон утверждает, что он испугался - вроде стал нервно звонить в Кремль, и там якобы было решено, что он не должен идти. Немцов утверждает, что руководство страны приняло такое решение, потому что он как раз в это время вел важные телефонные переговоры с Абу Бакаром.

В сущности, не имеет никакого значения, боялся Немцов или нет. Важен вывод, который напрашивается из этого инцидента, - о переговорах и о том, кто в них должен принимать участие решение принимал не оперативный штаб, казалось бы созданный именно с этой целью, а Кремль и, как выразился Немцов, руководство страны, то есть президент. Если Владимир Путин принимал решение даже по таким вопросам, то разве не достаточно очевидно, что именно он принял решение о штурме и использовании газа?

Когда Кобзон и Хакамада вошли в театр, с ними вели переговоры шесть террористов - у двоих на лицах не было масок. Один из них - Абу Бакар. Политики стали дискутировать с ними относительно выдвинутых условий. Кобзон напомнил, что уже давно существует декрет президента о постепенном сокращении военного контингента в Чечне. Заметим, кстати, что, по мнению специалистов, количество военных на протяжении нескольких лет практически не меняется.

- Во второй мой приход, - вспоминает Кобзон, - когда мы были там с Хакамадой, я им сказал: «Вы же знаете, должны знать, что есть решение нашего президента о выводе войск». Они на это: «Хорошо, если есть такое решение, пусть освободят хоть два-три района, тогда мы будем знать, что это решение реализуется». Я объясняю: «Даже если президент примет решение о выводе, этого же не сделаешь в два-три дня». «Мы это понимаем, - говорят, - но пусть он покажет нам и мировой общественности, что этот процесс уже идет и что районы освобождаются. Без этого можете нам не звонить и не приходить. Без этого мы не примем никаких решений, не пойдем ни на какие компромиссы». Я спросил: «А сколько вы намерены ждать?» Сказали: «Неделю. Но если в течение трех дней не наступит видимый прогресс в выполнении наших требований, мы начнем ликвидировать заложников».

Кобзон стал объяснять, что ведь люди не имеют на все это никакого влияния.

- Тогда они заметили: «Может, президента заинтересует судьба этих людей, и правительство к ним прислушается?» -вспоминает артист.

Главарь террористов сказал еще Кобзону, что его люди полны решимости и готовы умереть. «Мы не хотим жить, мы хотим умереть больше, чем вы хотите жить», - заявил Абу Бакар, оглашая девиз акции. В доказательство велел привести одну из женщин, невысокую девушку, которую звали Зуля. Чеченка показала пояс шахида и детонатор на открытой ладони, при помощи которого, как уверяли террористы, можно в одну секунду разнести вдребезги весь театр.

- Я не могу подтвердить, что это террористы-смертники, - сказала журналистам несколькими минутами позже Хакамада. - Да, они так утверждают, но я не вижу этого в их глазах.

На прощание Абу Бакар дал обоим политикам номер личного сотового телефона, прибавив при этом, чтобы не звонили, если власти не начнут выполнять их требования. И еще сказал, что они намерены разговаривать исключительно с представителем президента, наделенного всеми полномочиями.

Выходя, Кобзон и Хакамада предложили обеспечить доставку еды и питья, но террористы отказались. Как позднее рассказала Хакамада, они утверждали, что и так неплохо относятся к заложникам и не выполняют многих инструкций своих руководителей, находящихся в Чечне или даже за границами России. А они требуют более жесткого обращения с заложниками. Чеченцы отказались также выпустить остальных детей. Абу Бакар, как утверждает Кобзон, даже пошутил, что в Чечне двенадцатилетние могут уже жениться. Согласились, однако, на приход врачей. Через час в театр вошли два «иорданца», одним из которых позже оказался Леонид Рошаль.

Сразу же после выхода из театра Кобзон, Хакамада и Немцов отправились в Кремль на встречу с президентом. Скорее всего, именно рассказ политиков о том, что они увидели в театре, об их впечатлениях от разговора с террористами окончательно утвердили Путина во мнении, что проблему заложников можно решить силой, что уступки не потребуются.

По моим сведениям, именно в тот вечер было принято решение о штурме спецназа с использованием парализующего газа.

Руководители оперативного штаба и Кремль и не помышляли о выполнении требований террористов прислать полномочного представителя президента. Им нужно было, чтобы псевдопереговоры с участием людей, не имеющих права принимать какие-то решения, длились как можно дольше. Чем дольше террористы будут ввязываться в бесплодные дискуссии, тем больше времени будет у «Альфы» на подготовку штурма. Поэтому еще в тот же день, в четверг, ближе к полуночи в театр вошел Григорий Явлинский, срочно прилетевший из Томска. Совершенно неизвестно, о чем говорил Явлинский с чеченцами. Лидер «Яблока» не встречался с журналистами и никогда об этом ни словом не обмолвился. Путин потом похвалил его за то, что «не зарабатывал себе популярности на людской беде». На следующий день, в пятницу, в театр был направлен Сергей Говорухин, режиссер документального кино, сын известного кинорежиссера. Он снимал свои фильмы в Таджикистане, Афганистане и Чечне, где в одной из боевых операций даже потерял ногу. Вместе с ним в театр отправился Дмитрий Беловецкий, заместитель главного редактора еженедельника «Литературная газета». Тремя часами позже, в 20.00, к театру подошла очередная группа «переговорщиков» -бывший премьер России Евгений Примаков, бывший президент Ингушетии Руслан Аушев и чеченский депутат Думы Асланбек Аслаханов. Наконец подъехала Алла Пугачева, «примадонна», как ее часто называют в России, которая пыталась уговорить террористов отпустить четырех участников мюзикла «Чикаго». Пугачева с мужем являлись собственниками фирмы, которая перенесла мюзикл на московскую сцену. Все три встречи были удивительно похожи одна на другую и на встречи предыдущего дня. «Переговорщики» просили, чтобы чеченцы отпустили хотя бы детей и женщин, а террористы решительно отказывали им в этом.

- Кого мы считали нужным отдать, во имя Аллаха отдали, остальных во имя Аллаха оставим здесь, - отвечал все более раздраженно Абу Бакар.

На все аргументы, просьбы уступить, смягчить требования террористы отвечали нервно, часто переходили на крик. Аслаханов сказал мне, что они себя вели просто по-хамски.

- Разговор шел в огромном напряжении, - вспоминает Примаков. - Беседа слепого с глухим. Бараев срывался, был все время возбужден, сказал: «Клянусь Аллахом, вы меня не понимаете. Я запрограммирован, завтра буду все решать, завтра в 12.00 начнем расстреливать». Я ему тогда говорю: «Послушайте, что вы тут клянетесь Аллахом? Я специалист по Востоку, знаю Коран не хуже вас, а может, и лучше. Так вот, Коран гласит, что нельзя воевать с женщинами и детьми». А Бараев на это: «Немедленно выводите войска из Чечни». Вот в таком, более или менее, духе проходил этот разговор.

Отметим, что никто из парламентариев даже не пытался обсуждать требования, уточнять условия, сроки их выполнения.

Если еще как-то можно понять, с какой целью руководство оперативного штаба отправляло в театр очередных парламентеров «по просьбе», то уж совсем неизвестно, зачем был послан туда журналист НТВ Борис Кольцов. Кто-то из генералов в штабе присоединил его к двум псевдопереговорщикам - Говорухину и Беловецкому, несмотря на то, что для Кольцова это было смертельно опасно. Шеф оперативного штаба не мог не знать отношения террористов к корреспондентам НТВ. Дело в том, что несколько часов назад другой журналист этого канала, Сергей Дедух, записал интервью с Бараевым и Абу Бакаром, но материал не появился в эфире, власти запретили его показывать. Главари террористов были взбешены, и в штабе об этом прекрасно знали, рассказывали об этом заложники в своих контактах с внешним миром. Тем не менее офицеры ФСБ вызвали Кольцова и сказали, что террористы хотят с ним встретиться и ждут его съемочную группу.

- Сотрудники штаба вызвали нас за оцепление и сказали, что Говорухин и Беловецкий собираются идти в театр и мы с оператором пойдем с ними, - вспоминал Кольцов в разговоре со мной. - Мы не очень понимали, зачем нам туда идти, но все-таки пошли. Там оказалось, что террористы нас совсем не ждали, они вообще не знали, что мы придем. Впрочем, как и Говорухин с Беловецким. Несколько минут держали нас на прицеле автоматов. Абу Бакар сказал тогда: «Прежде чем сюда кто-то входит, мне должны позвонить и предупредить». А в тот раз никто ему не звонил. Я считаю, что это выходило за пределы допустимого риска. Ведь они могли принять нас за агентов ФСБ.

В конце концов напряжение несколько спало, а один из переговорщиков, Дмитрий Беловецкий, достал из кармана фотографию, на которой он был снят с известным чеченским хирургом Хасаном Баиевым, который в свое время оперировал Басаева и Радуева, а также лечил мать Бараева. В настоящее время Баиев живет в США.

- Я догадался, что Говорухин и Беловецкий хотели связать этого хирурга с шефом террористов и надеялись, что он на них как-то повлияет, - вспоминает Кольцов. - Они с Абу Бакаром пошли на третий этаж и там разговаривали. А мы с оператором ждали внизу сорок минут. Бараев в это время спал. Когда проснулся, первым делом пришел к нам и спросил, почему нет интервью. Я ответил, что не знаю, наверное, запретили показ. Он, когда это услышал, резко оборвал меня и крикнул: «Пошли вон отсюда, бегом! И чтоб никто из журналистов больше не показывался, будем расстреливать». Через три минуты следом за нами вышли Говорухин и Беловецкий, - видно, Бараев пошел туда, где они разговаривали с Абу Бакаром, и тоже их выгнал.

Совсем по-другому, чем остальные переговорщики, вела себя Анна Политковская, которая, услышав о террористическом акте, поспешила вернуться из США и уже в пятницу во второй половине дня вошла в театр и разговаривала с террористами. Она сочла, что не имеет смысла в очередной раз просить их выпустить женщин и детей, как это делали остальные. Террористы были по уши сыты этими просьбами. Политковская решила, что, раз ее отправили в качестве своего рода парламентера, она должна заняться переговорами. Причем, не обращая внимания на то, что оперативный штаб делает все, чтобы этого не делать.

Она исходила из предположения, что, если условия террористов будут разумными, власти быстро их выполнят, а чем скорее это произойдет, тем скорее заложники окажутся на свободе.

- Можно было с ними договориться об освобождении всех заложников, не только детей, - вспоминала Политковская в разговоре со мной. - Во всяком случае, когда я была там, я говорила как раз об этом. Важно было найти выход из сложившейся ситуации. Я разговаривала с Абу Бакаром, он был достаточно разумен и предсказуем. Бараев - сложная личность, он крайне непоследователен и вспыльчив - с ним нельзя было ни о чем разговаривать, не было никаких шансов хоть в чем-то найти взаимопонимание. Просто из-за его ужасающе низкого интеллектуального уровня. И потом, когда я там была, он спал.

Несмотря на открытость Абу Бакара, разговор был тяжелым и долгим. Политковская убеждала его, что условия не могут быть обобщенными, типа «вывод войск». Кроме того, такое требование не может быть выполнено в разумные сроки, ведь вывод нескольких десятков тысяч человек со снаряжением займет много времени. Она старалась убедить террористов, чтобы они отказались от этого условия. Трудно в это поверить, но Политковская утверждает, что ей это удалось!

- Вначале они хотели, чтобы президент остановил войну, подписал соответствующий декрет и вывел войска, - вспоминает Политковская. - Мне пришлось долго их убеждать. И наконец мы договорились, что они выдвинут три требования. Во-первых, Путин не подписывает указ, а выступает по телевидению и заявляет о намерении прекратить войну. Это президенту было сделать легко, потому что он и раньше неоднократно говорил, что хочет покончить с войной, это ни в коей мере не нанесло бы ущерба его престижу. Вторым условием был вывод федеральных войск из одного района по выбору федеральных властей. Это тоже было несложным условием - в Чечне есть районы, буквально напичканные войсками, а есть и такие, откуда их можно было бы вывести в течение суток, потому что там почти не было военных. В-третьих, договорились, что один из международных наблюдателей, лорд Фрэнк Джадд, главный координатор Парламентской ассамблеи Совета Европы по делам Чечни, подтвердит, что вывод войск действительно начался. И это все. Никаких других условий не было. Террористы обещали, что после выполнения этих трех условий освободят заложников. Я тут же попросила не только власти, но всех, кто мог помочь, отыскать как можно скорее лорда Джадда. Если соглашение будет достигнуто, он должен быть в полной готовности здесь, в Москве, или в Чечне, немедленно подтвердить начало вывода войск, так чтобы террористы могли освободить заложников.

Оговоренные таким образом условия Политковская передала в оперативный штаб и редактору своей газеты. Была пятница, средина дня, время обеда. Как утверждает журналистка, если бы Путин действительно хотел спасти всех этих людей, у него было на это время - он мог еще в пятницу выступить по телевидению с обращением, в котором объявил бы об окончании войны. А уже в субботу лорд Джадд мог бы подтвердить, что в одном из районов Чечни нет российских войск. В субботу вечером все заложники были бы на свободе.

Несмотря на усилия Политковской, штаб никак не отреагировал, и вообще трудно сказать, что там происходило. Беловецкий описывает потрясающую сцену: шеф оперативного штаба, генерал Проничев, сидя в штабном автобусе, дает им с Говорухиным последние инструкции перед выходом в театр: «Ребята, узнайте, на каких условиях они готовы вести переговоры. Мы готовы выполнить все условия, обеспечим коридор, вывезем из Москвы. Для меня важнее всего люди!» - передает Беловецкий патетическую речь генерала ФСБ.

Трудно сказать, правда ли это, но если так, то сцена курьезная - руководитель операции, целью которой является освобождение заложников, через полтора суток после начала теракта понятия не имеет о том, чего они в действительности хотят! Кроме того, как следует из текста Беловецкого, Проничев произнес свою тираду уже после «договоренности» Политковской с Абу Бакаром.

Власти, естественно, не могли согласиться на сценарий, предложенный журналисткой «Новой газеты», поскольку это означало бы триумф террористов, а этого российские власти не намерены были допустить. Поэтому, когда во второй половине дня через театр продефилировал хоровод «переговорщиков», умоляющих выпустить детей и женщин и ничего не решающих, Мовсар Бараев понял, что его обманывают, и вышел из себя.

Со слов Кольцова и Политковской, Бараев в пятницу несколько часов спал. Проснулся он как раз в тот момент, когда в театре находились Говорухин с Беловецким и Кольцов с оператором. Главарь террористов сначала выгнал их из здания театра, а потом, взбешенный тем, что власти все еще не собираются выполнять его требований, объявил, что скоро начнет расстреливать заложников. Заканчивались вторые сутки оккупации здания на Дубровке, а Кремль не прислал ни одного человека, наделенного полномочиями для ведения серьезных переговоров. Бараев не собирался больше этого терпеть.

Никто не знал точно, когда террористы начнут расстрелы. Говорили - может, в пятницу вечером, может, в субботу утром, сообщали разное время - 22.00, 6.00, 10.00, 12.00. Но руководство оперативного штаба наконец поняло, что это не шутки. Не были это и брошенные всуе угрозы, как в начале операции, это был очень конкретный «последний ультиматум». Поэтому примерно через три часа после заявления Бараева, то есть около 21.00, в театр позвонил Виктор Казанцев, полномочный представитель президента в Южном федеральном округе, включающем в себя и Чечню.

Казанцев был прекрасно известен чеченцам не только по тем временам, когда он командовал российскими частями, занимающими их республику. Осенью 2001 года Кремль предложил проведение переговоров с сепаратистами. Предложение было само по себе странное, так как речь шла только об условиях сдачи оружия и принципах возврата республики к мирной жизни. Президент Аслан Масхадов не хотел говорить на таких условиях, но не мог отвергнуть это предложение, поскольку Москва вообще впервые с начала войны в 1999 году проявила желание вести с ним переговоры. Поэтому он отправил в столицу своего представителя, своего близкого сотрудника Ахмеда Закаева. 18 ноября 2001 года Закаев и Казанцев встретились в аэропорту Шереметьево, но их двухчасовые переговоры потерпели фиаско.

Для террористов, оккупировавших театр, которые наверняка прекрасно помнили ту встречу годичной давности, Казанцев был подходящей кандидатурой - переговорщиком, у которого, несомненно, будут широкие полномочия от президента. По телефону генерал пообещал, что приедет на следующий день и поговорит с ними обо всем. Попросил при этом, чтобы до его приезда не было никакой самодеятельности и жестоких акций. Он, естественно, имел в виду расстрел заложников.

- Чтоб там не было никаких ненужных шагов, очень прошу, ничего не предпринимайте, - решительным тоном, больше похожим на приказ, чем на просьбу, говорил Казанцев. - Договорились?

- Думаю, что да, - ответил Бараев.

- И чтоб все было спокойно, - добавил генерал.

- Хорошо, - покорно согласился шеф террористов.

- Завтра увидимся, - сказал генерал.

- Ждем, - ответил партизан.

- До свидания, - сказал генерал.

- До свидания, - вежливо попрощался террорист.

После этого звонка, как утверждают заложники, Бараев впал в эйфорию. Вел себя так, как будто уже победил. Террорист не понял, что Казанцев позвонил именно затем, чтобы успокоить захватчиков. Телефонный разговор с генералом не был прелюдией к серьезным переговорам, совсем наоборот, он их завершил, так и не дав начаться.

Через восемь часов начался штурм.

Подведем итоги тех двух дней, которые прошли с момента захвата террористами театра до телефонного звонка генерала Казанцева. Существует, как мне кажется, несколько неоспоримых доводов, подтверждающих тот факт, что власти с самого начала не намеривались вести с террористами переговоры.

С ними ни разу не вступил в контакт профессиональный переговорщик, наделенный полномочиями. Самозванцы-парламентеры выслушивали требования террористов, пробовали с ними спорить, просили выпустить хоть некоторых заложников, но не были в состоянии ответить на простой вопрос - на какие уступки готов пойти Кремль. Они не только не имели оснований делать подобные заявления. Они вообще понятия не имели об этой проблеме. В течение двух дней террористов посетили: Иосиф Кобзон и Алла Пугачева - эстрадные артисты и бизнесмены; Ирина Хакамада - политик, заместитель спикера Думы; Асланбек Аслаханов - депутат Думы, генерал милиции в отставке; Григорий Явлинский - председатель «Яблока»; Сергей Говорухин - кинорежиссер-документалист; Дмитрий Беловецкий - редактор газеты; Руслан Аушев - бывший президент Ингушетии и Евгений Примаков - бывший премьер России. У всех, несмотря на многочисленные отличия, есть одна общая черта - они не связаны с Кремлем и командой, принимающей решения. Почти наверняка у них не было никаких сведений о том, что творится непосредственно в центре принятия решений при президенте Путине, каковы реальные намерения Кремля. Так что они не были представителями властей, как того требовали террористы. Приходили в театр, чтобы более или менее осознанно затягивать время. А кроме того, никто из них даже на минуту не был допущен в зрительный зал, где сидели захваченные зрители мюзикла «Норд-Ост».

Заложник Александр Сталь, который, сидя на балконе театрального центра, имел возможность узнавать о ходе переговоров, поскольку террористы время от времени включали телевизор, так оценивает увиденное: «Нас обрадовали слова Путина о том, что приоритетом является освобождение заложников. Хоть все и понимали, что это только слова. Мы были довольны переговорщиками (Немцов, Хакамада, Кобзон). Пока идут переговоры - мы живем. Но серьезно их усилия мы не воспринимали, понятно было, что на самом деле у них нет никакой власти».

Виктор Казанцев, человек, властью облеченный, полномочный представитель президента, который - как ожидали террористы - должен был говорить о конкретных вещах, позвонил Мовсару Бараеву только тогда, когда больше тянуть было невозможно, то есть в пятницу вечером. Когда террористы пригрозили, что начнут расстреливать заложников. Но и в этом случае, мы можем быть уверены, никто не собрался выполнять требования террористов. По мнению Казанцева, если бы он на следующий день появился в театре, можно было бы выиграть еще один день. Не исключено, что генерал даже согласился бы на уступки, но только затем, чтобы террористы отложили объявленные экзекуции и можно было закончить подготовку к штурму. Казанцев позвонил в театр в тот момент, когда Кремль уже принял решение: атака десантников - единственный способ разрешить ситуацию. Не было только известно, удастся ли провести штурм еще в эту ночь. По моим данным выходит, что «Альфа» начала разведку в подвальных помещениях театра только около полуночи, то есть через три часа после звонка Казанцева. Перед разведкой стояла задача определить, можно ли провести штурм еще до рассвета, и утвердительный ответ появился после полуночи - почти через четыре часа после звонка Казанцева! Если бы разведка показала, что немедленный штурм невозможен, Казанцеву пришлось бы бороться за жизнь заложников, изображая «настоящие» переговоры. Тогда, наверное, он даже появился бы в театре.

И еще одно доказательство того, что Кремль не намеривался выполнять требования террористов. В Чечне ни одна воинская часть не была приведена в боевую готовность, ни один командир не получил приказа начать подготовку к эвакуации. Жизнь шла своим чередом. Как будто ничего не произошло. Мало того, террористы, которые связывались со своим руководством в Чечне, утверждали, что акции спецназа и зачистки в чеченских селениях продолжаются.

Естественно, уже во время оккупации театра российские власти опровергали все обвинения в том, что они не стремятся к компромиссу и не намерены идти на уступки. В пятницу в районе театра появилась Валентина Матвиенко, вице-премьер российского правительства, которая, конечно же, располагала значительно большей властью и лучше знала о планах Кремля, чем те политики, которые вступали в контакт с террористами. Матвиенко встретилась с родственниками заложников и пыталась их успокоить, чтобы они не впали в панику. Потом ответила на вопросы журналистов.

- Мы готовы на любые переговоры, но террористы не хотят с нами разговаривать, - заявила она.

Террористы требовали встречи с серьезным переговорщиком, но прибегали и к другим способам давления на общественное мнение и власти.

Для этого они, прежде всего, использовали средства массовой информации, хотя были на удивление беспомощны в этом -они не умели вести себя перед камерой, не могли четко сформулировать своих требований. За время своего пребывания в театре террористы дали несколько интервью. Однако первый, ударный контакт с прессой состоялся во второй половине дня в четверг, когда посыльный привез в московское бюро катарского телевидения «Аль-Джазира» посылку - видеокассету с записью выступления Мовсара Бараева и группы женщин из его отряда, которые уже около двадцати часов удерживали заложников в театре на Дубровке.

Это был великолепно продуманный шаг - телевидение «Аль-Джазира» называют арабской CNN. Новость о появлении на экране террористов, захвативших здание в центре Москвы, в секунду облетела весь мир. Это была еще одна попытка заставить Путина пойти на уступки, попутно чеченцы хотели показать свою решимость и вкратце представить свои условия.

На экране появился Бараев, который, сидя по-турецки под белой стеной неизвестного помещения, склонившись над ноутбуком, произнес следующее:

- Мы готовы пожертвовать жизнью во имя Аллаха и независимости Чечни. Мы хотим смерти больше, чем вы хотите жить. Мы пришли в Москву, чтобы остановить войну или умереть во славу Аллаха.

Стоит обратить внимание на слова «Мы хотим смерти больше, чем вы хотите жить».

Они звучали как рекламный слоган акции на Дубровке. Люди Бараева неоднократно их повторяли. Политолог Анатолий Гушер отметил, что они напоминают фразу, которую в VII веке употреблял в своих письмах Халид Абу аль-Валид, военный предводитель арабского халифата. Когда он хотел, чтобы соседние народы добровольно приняли ислам, на всякий случай писал такое предупреждение: «Иначе Тот, кроме которого нет Бога, пошлет против вас людей, которым нравится умирать, как вам жить». Еще один довод в пользу того, что теракт готовили люди не только разбирающиеся в истории ислама, но и прекрасно знающие принципы, правящие прессой, пропагандой и рекламой.

В кадре появилась также группа женщин в черных одеждах с чадрами на лицах.

- Нам все равно, где мы умрем. Мы выбираем смерть в Москве и возьмем с собой сотни неверных, - сказала одна из женщин. Они стояли на фоне плаката с надписью «Аллах велик». Этот плакат во время теракта висел на занавесе в театре.

Акрам Хузам, шеф московского бюро «Аль-Джазиры», позднее утверждал, что, если бы он получил эту кассету на два дня раньше, отдал бы ее спецслужбам. Но поскольку неизвестный мужчина принес ее почти через сутки после начала операции, запись тут же пустили в эфир. По мнению Хузама, запись была сделана в Москве накануне теракта.

Только после показа записи всеми телеканалами мира террористы потребовали прислать к ним журналистов. В ночь с четверга на пятницу (24/25 октября) в театр вошла съемочная группа НТВ. Несмотря на многочисленные изменения, наступившие на этом канале с конца девяностых, для чеченцев он продолжал оставаться символом объективности. Во время первой чеченской войны журналисты НТВ чаще других передавали репортажи с «чеченской» стороны фронта. Для Мовсара Бараева не имело значения, что пять лет назад его дядя Арби похитил группу именно этого канала во главе с журналисткой Еленой Масюк и продержал их в неволе три месяца. А освободил журналистов, только получив солидный выкуп.

Входя в театр, Сергей Дедух и его оператор вряд ли думали об этом. А увидев перед собой главаря террористов, проверяющего микрофон словами «раз, два, три…» и задающего вопрос своему заместителю, хорошо ли смотрится его шапочка, они окончательно перестали об этом думать. Сила телевидения!

Перед журналистами уселись два террориста - Бараев, снявший маску, и Абу Бакар, оставшийся в маске с отверстиями на глазах и рту. За ними, немного сбоку, стояли две чеченки, тоже с закрытыми лицами.

Само интервью было конфузным. У Бараева и Абу Бакара были трудности с русским языком, они были скованны и не могли ясно и четко изложить свои требования. Бараев вообще говорил, как деревенский парнишка.

Бараев: Наша группа называется «Рияд ус-Салихийн». Наша цель, мы уже не раз говорили, остановить войну и вывести войска.

Корреспондент: А если российские представители начнут переговоры с Масхадовым или еще кем-то?

Бараев: Мы действуем по приказу высшего военного эмира. Военный эмир там у нас - это Басаев, вы все его хорошо знаете. Масхадов это наш президент. Хоть мы не раз слышали, что Масхадов никому не подчиняется, что с ним никто не считается, это, не знаю, как сказать по-вашему, обман и ложь. Мы даже очень подчиняемся и очень с ним считаемся. И наши разговоры с Масхадовым… Конечно моей задачей было приехать сюда. То, чего мы хотели, мы с помощью Аллаха сделали.

К. Почему вы выбрали именно это место для операции?

Абу Бакар. По воле Аллаха. Центр города, чтобы все видели и все знали.

К. Только поэтому?

Б. Мы хотели еще что-то захватить, но у нас не получилось.

К. То есть спонтанно так получилось, что вы приехали сюда?

А. Нет, мы готовились уже месяц, два, ходили, спектакли смотрели, что и как.

К. Значит, было несколько таких пунктов?

Б. Было несколько пунктов. Мы ждали. Мы могли это и раньше сделать. Ждали, что кто-то придет, кто-нибудь остановит.

К. Вас называют племянником Арби Бараева, это так?

Б. Да, я его родственник.

К. Можно ли считать, что эта акция - месть за его смерть?

Б. Нет.

Дедух, обращаясь к стоящим сзади женщинам: Скажите, пожалуйста, что означают ваши одежды и пояса с взрывчаткой?

Женщина: Это означает, что нас ничто не остановит. Мы на пути Аллаха. Если мы тут умрем, это не конец. Нас много. Это будет продолжаться.

Запись не была показана ни одним из российских телеканалов. Власти запретили ее демонстрацию, объясняя, что это было бы пропагандой терроризма и экстремизма. Не помогли настояния террористов, которые обещали, что за трансляцию интервью Бараева и Абу Бакара они освободят двенадцать заложников.

Еще одно интервью взял Марк Франчетти, журналист «Sunday Times». Террористы - и на этот раз Абу Бакар и Бараев - сказали ему, что они в прекрасном настроении, потому что достигли того, чего хотели, остальное зависит от Путина, который теперь должен принять правильное решение. Чеченцы подчеркивали, что они не террористы, иначе они бы потребовали миллионы долларов и самолет. Перед камерой британского журналиста появился и Ясир, который не очень грамотно, зато точно выразил решимость террористов.

- Я хочу сказать, наши враги, клянусь Аллахом, мы стремимся, чтобы умереть на пути Аллаха больше, чем они хотят жить. Аллах акбар, - заявил он.

Очередное интервью прозвучало в прямом эфире на волне «Эха Москвы». Журналисты этой информационной московской радиостанции дозвонились до одной из заложниц и попросили передать телефон ближайшему чеченцу.

- С вами говорит командир разведбатальона смертников, меня зовут Хасмамат, - гордо заявил террорист.

Журналисты спрашивали его о требованиях его группы, о том, как они представляют себе их реализацию, просили об освобождении детей. Хасмамат рассказывал о том, что творится в Чечне, и делал это довольно складно, значительно лучше своих командиров.

- Требования самые простые, - говорил Хасмамат. - Остановить войну, вывести войска, вот и все. В этом нет ничего сложного. Заложники не только здесь, в зрительном зале, заложники есть вот уже три года и в Чечне, и никто ими не интересуется. Решение этих проблем лежит в Чечне. Пусть теперь Путин сам думает, как вывести войска, которые он туда ввел. Неделя - достаточный срок, чтобы вывести все войска или хотя бы половину. Нужно немедленно прекратить военные действия, немедленно, потому что люди гибнут ежечасно. Во время двух войн в Чечне убито три тысячи детей в возрасте до десяти лет. В зрительном зале нет ни одного ребенка младше десяти лет, всех выпустили. Вот вам еще несколько цифр - четыре тысячи детей стали инвалидами - без ног, без рук. Тринадцать тысяч человек пропали без вести, понимаете, что это значит, пропали без вести? Двести пятьдесят тысяч убиты. Надо немедленно начать переговоры и вывод войск. Сколько успеете, столько успеете, а там посмотрим. Я могу сказать, что в этом зале ни одного человека пальцем не тронет ни один моджахед.

Журналисты спросили, с кем следует вести переговоры.

- Там есть только одна сторона, - ответил Хасмамат. - Президент Масхадов, только он может представлять Чечню.

Был задан вопрос, почему террористы запрещают заложникам звонить по телефону и ходить в туалет.

- Это так похоже на ваши спецслужбы, ничего удивительного, - ответил чеченец. - Это полная ерунда, я не хочу даже комментировать такую глупость.

Террориста спросили, ожидают ли они получить конкретный ответ от руководства страны.

- Я хочу сказать, что они до сих пор пытались игнорировать нас, наши требования, - заявил Хасмамат. - Присылали каких-то простых людей, разные провокации устраивали. Поэтому мы не будем поддерживать с ними связь, пока они не возьмутся серьезно за это дело.

Власти не могли приостановить трансляцию интервью, так как разговор шел в прямом эфире, однако на следующий день Министерство по делам печати, радио и телевидения потребовало, чтобы запись разговора убрали с сайта «Эха Москвы» в Интернете. До исполнения поручения доступ на сайт был заблокирован.

Мне удалось найти еще одно интервью, которое неплохо отражает настроения в среде террористов в пятничный вечер и при этом подтверждает, что подчиненные были более разговорчивы, чем главари. Интервью организовали журналисты бакинской газеты «Зеркало». Разговор шел с Абу Саидом из Ведено, тем самым террористом, который звонил во второй половине дня в четверг в оперативный штаб. Он состоялся в тот момент, когда в театр вошли «переговорщики» Говорухин и Беловецкий в сопровождении съемочной группы НТВ.

- Абу Саид, какая там ситуация сейчас?

- Мы сидим в зале и ждем штурма российского спецназа «Альфа».

- Ждете штурма?

- Они все равно пойдут на штурм. Мы этого ждем. Если начнется штурм, вы взорвем этот зал. И больше ничего не будет. Нам все равно. Пусть штурмуют. Пусть делают, что хотят. Одна пуля сюда залетит, и я вообще не знаю, мы не только театр в Москве, мы весь город в порошок сотрем.

- В случае атаки вы даже не собираетесь ее отражать, просто сразу будете взрывать?

- Да, именно так.

- Знал ли Масхадов или кто-то из руководства о ваших планах?

- Конечно, план был конкретно подготовлен. И тактически это самый лучший план. Мы его готовили все лето. Мы приехали сюда по воле Аллаха. Инш Аллах, мы добьемся своего.

- У вас есть возможность связываться с Масхадовым или Шамилем Басаевым?

- Да, конечно.

- И они знают, что там происходит?

- Знают, они все знают. Они нам звонят и ориентируются в ситуации. Мы доложили обо всем.

- Появилась информация, что в штабе Масхадова шла работа над механизмом переноса вооруженных действий на территорию России. Это часть того плана?

- Да, это только небольшой фрагмент. Мы еще не начали своих действий. И если это только их часть, перед нами большие планы. Если они не выполнят требований, будут предприняты конкретные шаги.

- Когда вы разрабатывали эту операцию, Аслан Масхадов знал об этом?

- Да, мы делали это сообща, он знал обо всем. Но рядовые моджахеды не знали, куда мы идем.

- Рядовые не знали, куда и зачем идут?

- Когда выходили, не знали. А потом им сказали, в чем заключается план.

Надо признать, что высказывания террористов оказали незначительное влияние на общественное мнение. Зато, несомненно, каждое их слово подвергалось скрупулезному анализу экспертов спецслужб. Мы, правда, не знаем, что им удалось выжать из интервью Бараева, Абу Бакара, Абу Саида и Хасмамата. Не известно и помогли ли спецслужбам сообщения чеченских сепаратистов на сайтах Интернета. Раз в три-четыре часа в редакцию одного из чеченских порталов звонил Бараев с новыми сообщениями о происходящем в театре. Именно там впервые появилась информация об убийстве Ольги Романовой, официально подтвержденная только через несколько часов.

Чтобы ускорить выполнение своих требований, террористы использовали и самих заложников, и их семьи. Важно было усилить давление на власть.

Во второй половине дня из окруженного театра вышла врач Мария Школьникова с листком бумаги в руке. На нем было обращение заложников к президенту. Скорее всего террористы не принимали участия в его составлении, это была идея самих заключенных. Зато террористы согласились выпустить Школьникову, чтобы она огласила обращение перед камерами. Обращение оказалось пророческим.

«Женщины, мужчины, юноши и дети - мы просим вас принять разумное решение, прекратить военные действия в Чечне. Хватит войны, мы хотим мира. Вы там, наверху, решаете эти вопросы, а мы здесь можем только наблюдать. Сегодня мы оказались в ситуации, когда решаются наши судьбы - жизнь или смерть. У нас есть родители, братья, сестры и дети. Наша жизнь в ваших руках. Просим вас, решите эту проблему мирным путем, иначе прольется слишком много крови».

- Люди, которые там остались, просили меня передать, что они не поддерживают войну в Чечне и не хотят платить за нее своей жизнью, - добавила от себя Школьникова.

Ни президент, ни один из представителей российских властей не отреагировали на обращение и даже его не прокомментировали. Зато представители ФСБ и оперативного штаба стали без конца повторять, что это проявление так называемого стокгольмского синдрома. Как позднее оказалось, это было неправдой, но благодаря этому пропагандистскому трюку удалось успешно нейтрализовать любые обращения и просьбы, направляемые заложниками руководству своей страны. В основном речь шла о призывах не проводить штурм. Стокгольмский синдром, однако, не мог проявиться у родственников заложников, поэтому власти не разрешили провести манифестацию, которую те собирались организовать.

Уже в четверг террористам пришла в голову идея, чтобы родственники заключенных устроили перед театром демонстрацию. Они требовали, чтобы люди, стоящие за оцеплением скандировали «Мир Чечне!» В пятницу под утро, между тремя и шестью часами, заложники начали массово звонить из театра, умоляя, чтобы их близкие организовали манифестацию на Красной площади.

- Заложники звонили, говорили, делайте что хотите, но манифестация на Красной площади должна пройти, иначе нас начнут расстреливать, - рассказывает Ирина Храмцова, дочь Федора, трубача из оркестра. - А если манифестация состоится, они выпустят всех детей, даже пятнадцати- и шестнадцатилетних.

Как рассказывает Ирина, тут же кто-то из живших поблизости побежал домой и притащил рулоны обоев.

- Мы стали писать антивоенные плакаты и транспаранты, - говорит Ирина. - мы были готовы на все, лишь бы выпустили наших близких.

Оказалось, однако, что не так просто организовать манифестацию на Красной площади. Главная площадь России была окружена кордоном милиции. Родственники заложников уговаривали власти дать разрешение, представители власти отвечали, что идет согласование между разными организациями (за Красную площадь отвечает не обычная милиция, и даже не ФСБ, а Федеральная служба охраны), городскими властями и федеральными.

После долгих часов ожидания и отговорок родственники, в конце концов, сами поехали на площадь, чтобы провести манифестацию без всяких разрешений. Около полудня на Васильевском спуске рядом с Кремлем собралось примерно двести пятьдесят человек, были там и журналисты. Демонстрацию, направляющуюся на Красную площадь, встретил четверной кордон милиции. Какой-то полковник повторял в мегафон, что демонстрация нелегальна, и просил разойтись. Поскольку люди не хотели подчиниться, милиция задержала несколько человек, а остальные поняли, что власти не пойдут ни на какие уступки.

К журналистам вышел Владимир Васильев, заместитель министра МВД, который не терпящим возражения тоном сообщил:

- Акции и манифестации, на которые не получено разрешение властей, будут решительно пресекаться. Можете рассматривать это заявление как предупреждение тем горячим головам, которые стремятся породить панику в обществе. В случае подобных акций мы будем действовать жестко, но в границах закона.

Очень скоро выяснилось, почему нет согласия на манифестацию. Заместитель мэра Москвы Валерий Шанцев заявил журналистам, что власти не в силах обеспечить безопасность манифестантов, так как в Москве не хватает милиции. А заместитель премьера Валентина Матвиенко добавила: «Кто может гарантировать, что там, на Красной площади, не дойдет до очередной провокации?» И сказала, что демонстрацию можно организовать в радиусе пятисот метров от Дома культуры, где милиции вполне достаточно.

Однако в разговорах с родственниками заложников высокопоставленные чиновники были более откровенны, чем перед камерами.

Валентина Матвиенко во время встречи с родственниками заложников на вопрос, почему власти не дают согласия на манифестацию на Красной Площади, ответила прямо: «Мы не можем показать, что Россия так слаба».

В том же духе высказался и мэр Москвы Юрий Лужков, который практически в течение всей драмы заложников находился в оперативном штабе - был заместителем начальника штаба и прекрасно отдавал себе отчет в настроениях, царящих в Кремле.

- Мы встали перед выбором: или трагедия смерти всех заложников в результате взрыва, или позор уступок террористам, - заявил уже после штурма московский политик. Дело дошло до штурма, - значит, российским властям легче было смириться с трагедией, чем с унижением.

- Мы весь день пытались получить разрешение на демонстрацию, нас все больше охватывала паника, приближался вечер, - рассказывает Ирина Храмцова. - И тогда в центр пришел Владимир Платонов, председатель Московской городской Думы, и так спокойно говорит: «Не волнуйтесь, мы договоримся с Федеральной службой охраны, организуем эту демонстрацию, что вы так нервничаете?» Родственники ему отвечают: «Вы что, не понимаете, там же наши дети, мужья, как вы можете так говорить. У вас там никого нет!» «Там мои избиратели», - с пафосом ответил Платонов. Все просто потеряли дар речи, а он продолжает: «Ну не будет демонстрации, ну и что? Ничего не случится».

Для заложников проблемы с организацией демонстрации до сегодняшнего дня являются доказательством того, что власти не собирались идти ни на какие уступки. И все ради того, чтобы не показать слабость России. А ведь можно было разыграть это по-другому - в ходе переговоров заставить террористов отпустить всех заложников моложе восемнадцати лет в обмен на разрешение проведения демонстрации.

- Способ спасения заложников подсказывали сами захватчики, - замечает Георгий Васильев, автор мюзикла. - Постепенно выпускали детей, иностранцев, больных и раненых. Если можно было бы потянуть этот процесс, симулировать уступки, а при этом вытащить еще пару человек, всем было бы только лучше.

Однако оперативный штаб и Кремль на это не пошли. Президент не собирался выслушивать обращения заложников и их родственников, они были в меньшинстве. Большинство россиян не желали соглашаться ни на какие уступки террористам. Агентство РБК (Росбизнесконсалтинг) опубликовало 24 октября результаты опроса, проведенного в Интернете. Вопрос звучал так: «Следует ли выполнять требования террористов?» Результаты: 74% - против, 14% - за, 12% - не знаю. В опросе приняли участие 2915 человек.

У террористов в руках был еще один способ давления на власти. Они с самого начала обещали без всяких предварительных условий освободить иностранцев, в том числе и русских с паспортами других государств. По непонятным причинам они, однако, своих обещаний не выполнили. По разным оценкам, в зрительном зале было от семидесяти пяти до ста иностранцев более чем из десяти стран, в большинстве своем граждан СНГ. Уже через несколько часов после захвата театра, когда террористы отделили их от остальных заложников, Абу Бакар обещал, что их освободят между девятью и десятью часами утра. Ранним утром в четверг чеченцы потребовали, чтобы к театру прибыли послы тех стран, чьи граждане оказались запертыми в зрительном зале. Неизвестно, почему несколькими часами позже террористы отказались их освободить. Они утверждали, что не всех послов удалось поставить в известность и не все успели приехать к назначенному времени. Но может быть, причина была совсем в другом.

Освобождение иностранцев перенесли на девять утра следующего дня. Все дипломаты явились в назначенное время, однако террористы несколько раз переносили выдачу заложников, пока, наконец, ближе к средине дня стало ясно, что ничего из этого не выйдет. Вечером все началось сначала - террористы снова обещали иностранным заложникам, что освободят их на следующее утро. В субботу утром они уже не были в состоянии ни выполнить, ни нарушить своего обещания. К этому времени их уже уничтожили десантники.

Было, правда, одно исключение. Террористы освободили четырех граждан Азербайджана, мужчину и трех женщин. Их освобождение, состоявшееся буквально за несколько часов до штурма, история, прямо скажем, детективная.

На фатальном представлении «Норд-Оста» оказался генеральный директор представительства Азербайджанских авиалиний в Москве Эльдар Гаджиев с двумя важными гостями из Баку. Это была Зафира Гамзаева, жена его шефа, председателя компании Дзахангира Аскерова, и ее сестра Фируза Касимова. Их сопровождала Севиль Алиева, сотрудница московского бюро фирмы.

В Азербайджане, с его почти феодальными порядками, президент авиалиний - большая шишка и необычайно влиятельное лицо, поэтому сотрудники Посольства Азербайджана в Москве буквально из кожи лезли вон, чтобы убедить террористов освободить всю четверку. Они были настойчивее всех других дипломатов. Наконец появилось официальное сообщение, что президент фирмы Аскеров лично прилетел в Москву, получил разрешение оперативного штаба, вошел в театр и убедил Бараева, чтобы тот освободил его жену и сопровождающих ее лиц. Объяснял, что они мусульмане, которых Бараев с самого начала обещал выпустить. Главарь террористов вроде бы утверждал, что не знал, что в зале есть азербайджанцы. Это не могло быть правдой, так как террористов буквально бомбили телефонами из посольства, им напоминали, что мусульмане, которых они якобы выпустили, продолжают сидеть в зале.

По неофициальным данным, освобождение четверки азербайджанцев выглядело совсем иначе.

Баку, столица Азербайджана, является одним из центров новейшей чеченской эмиграции. Тысячи беженцев, многие известные сепаратисты и бандиты, исламисты и приверженцы светского государства чувствуют себя там, как у Бога за пазухой. Власти практически не вмешиваются в их деятельность. До теракта на Дубровке там очень активно действовало неформальное «чеченское посольство», официально выступающее в качестве представительства президента Аслана Масхадова.

После того как жена президента авиалиний попала в руки террористов Бараева, чеченским представителям в Баку сделали предложение, от которого невозможно было отказаться: если ее немедленно не вызволят из рук собратьев, их спокойная жизнь в Азербайджане уйдет в прошлое. По сведениям моего источника, руководство авиалиний заплатило, в конце концов, влиятельным чеченцам в Баку от полумиллиона до миллиона долларов за освобождение жены президента компании. Бараев получил по телефону соответствующее распоряжение, и в пятницу вечером вся четверка - женщины в дорогих мехах и украшениях, в туфлях на высоких каблуках - вышла из здания театра.

Отсутствие чутья и политического опыта Мовсара Бараева сослужило плохую службу чеченской диаспоре в Баку. То ли необходимость платить выкуп, то ли унижение, которое пережили азербайджанцы в театре, - можно себе представить, что испытывали эти высокопоставленные богатые дамы, которым приходилось пользоваться туалетом в оркестровой яме, - переполнили чашу терпения. Во всяком случае, сразу же после завершения десантниками операции против террористов в Москве представительство чеченского президента в Баку было закрыто.

И все-таки ни угрозы террористов, ни обращения заложников об отказе от штурма не повлияли на окончательное решение. Проблема была решена с помощью десантников, которые пошли на штурм в субботу под утро, предварительно закачав в помещение театра специальный газ, парализовавший большинство заложников и террористов.

Большинство переживших штурм считает, что его не следовало проводить. Были другие способы, которые не привели бы к гибели стольких людей.

- В театр не пришел никто, наделенный полномочиями, -приводит свои аргументы учительница Виктория Кругликова. - Кто-нибудь, кто бы сказал чеченцам: «Вы совершили страшное дело, но наши граждане для нас слишком большая ценность». Не было ни одного человека, для которого мы что-то значили. Конечно, приходил Кобзон, он хотел нам помочь, но ведь он ничего не решал. Если бы президент Путин хотел нас спасти, в театр бы пришел человек с полномочиями, наделенный властью принимать решения и знающий ситуацию в Чечне. Такой, который бы умело, дипломатично, тактично провел переговоры. Я думаю, человеческая жизнь стоит того, чтобы пойти на уступки. Ведь все можно исправить. Раз можно начать, то можно и закончить войну, можно все купить и продать, но жизнь человеку дается только раз. Я считаю, что Путин - не человек. А если бы в зале сидели его жена и две дочери? - продолжает Кругликова. - Что тогда сделал бы господин президент Путин? Сказал бы он тогда: не сяду за стол переговоров с террористами, не буду унижаться? Я не хочу, чтобы он унижался, никто его не ставил на колени. У меня там было такое впечатление, что чеченцы прекрасно знают, что их требования о прекращении войны не так просто выполнить. Но они поставили такие условия, чтобы обратить на себя внимание всего мира. И если бы велись переговоры, планка бы опустилась. Я думаю, они не хотели, чтобы пролилась кровь, потому что знали, что тогда их весь мир возненавидит. А они этого не хотели, ждали какого-то решения. Наша судьба зависела от каких-то бюрократов, сидящих где-то там, наверху, и решающих проблемы, о которых мы не имеем понятия. Все должно было закончиться иначе. Мы просили об этом президента, но он нас не услышал.

Глава 15

На столе российского президента в его кабинете в Кремле стоит маленький глиняный глобус, подарок десятилетнего глухого мальчика из Северобайкальска - городка у озера Байкал в Сибири. Дима Нетак серьезно заболел, когда ему было шесть месяцев, и потерял слух. Он учится в художественной школе для особо одаренных детей. Однажды Дима вернулся из школы с вылепленным из глины глобусом и сказал, что сделал его для президента. Мама долго не знала, как передать подарок Путину. Наконец оказалось, что глава Российского государства приехал на расположенный неподалеку лыжный курорт. Там им удалось подойти к Алексею Громову, пресс-секретарю президента. Дима передал свой подарок и написал Путину записку: «Я не слышу и пока что только учусь говорить, но могу Вам написать. Я сделал для Вас подарок и хочу, чтобы Россия стала самым лучшим местом на Земле». Было это примерно за полгода до событий на Дубровке.

Путин ответил мальчику: «Наши желания совпадают. Я тоже хочу, чтобы Россия была самой лучшей в мире».

Именно из-за этих амбиций Путина погибли в театре на Дубровке сто тридцать заложников и сорок террористов, а жизнь девятисот людей висела на волоске. Для Путина главной целью и основным лозунгом его правления является «мощь России». Эти слова появляются почти во всех интервью и выступлениях президента.

«…все наши решения и все наши действия мы должны подчинить тому, чтобы уже в предвидимом будущем Россия навсегда заняла место среди действительно сильных, экономически передовых и влиятельных стран мира», - сказал Путин в своем обращении к обеим палатам российского парламента весной 2003 года.

Представляется, что атаку террористов на театр на Дубровке Путин воспринимал как покушение на престиж России и ее величие. Главным для него было не то, что террористы требуют прекращения военных действий, а то, что своими требованиями они хотят унизить его страну, заставить его пойти на уступки. Подтверждением тому - первое обращение, с которым президент выступил после штурма, вечером в субботу 26 октября 2002 года.

- Мы доказали, что Россию нельзя поставить на колени, - твердо подчеркнул Президент Российской Федерации. И для него это была ключевая проблема, хоть уже тогда все знали, что победа эта оплачена сотней жертв.

Именно об этом говорила еще раньше заместитель премьера Валентина Матвиенко, которая наверняка прекрасно знала, какие настроения превалируют в Кремле. За несколько часов до штурма на встрече с семьями заложников ей пришлось отвечать на постоянно повторяющийся вопрос отчаявшихся родственников: «Почему власти не разрешили антивоенную демонстрацию на Красной площади?» Ведь террористы обещали, что взамен выпустят часть заложников. Но милиция не допустила этого: родственников запертых в театре людей, которые попытались пройти на Красную площадь, разогнали, а некоторые даже попали в отделение милиции.

- Я вас понимаю, но вы тоже должны нас понять. Мы не можем показать, что Россия до такой степени слаба, - честно ответила тогда Матвиенко.

Это одно из подтверждений тому, что ведущие российские политики рассматривали проблему заложников сквозь призму величия государства и думали, прежде всего, о спасении престижа страны, а уж потом о судьбе заложников.

Каковы же причины? Настойчиво напрашивается предположение, что Путин и его ближайшее окружение и сотрудники и, прежде всего, руководители спецслужб, поражены комплексом «слабой России».

Поколение, которое сейчас правит Россией, созревало и начинало карьеру во времена Генерального секретаря Леонида Брежнева (который руководил партией и государством в 1964-1982 годах). Не стоит забывать, что всего за две недели перед терактом российскому президенту исполнилось пятьдесят лет, то есть ему было ровно двадцать, когда в 1972 году СССР и США подписали первый договор СТАРТ о сокращении ядерных вооружений. Тогда казалось, что СССР (читай - Россия) находится на вершине мощи, вызывает страх и ужас в мире и что так будет продолжаться вечно. Ужас тогда пробуждал и КГБ, а именно в этой организации начинал свою карьеру агента разведки молодой Владимир Путин. Будущий российский президент не достиг еще сорока лет, когда в 1991 году сверхдержава распалась, оставив триста миллионов человек жить в нищете и унижении. Россия - оазис стабильности во времена Брежнева - в одночасье, причем на целое десятилетие, стала героем ужасающих новостей и потрясений для всего мира, а ее злоупотребляющий спиртным президент Борис Ельцин - посмешищем, клоуном, без конца фигурирующим в материалах телекомпаний всего мира.

Несомненно, для людей поколения Путина это был шок. Они тяжело перенесли упадок России, следствием чего мог стать своеобразный комплекс неполноценности. Российские политики в руководстве страны - по мнению специалистов, четвертая часть их в прошлом носила мундиры, начиная карьеру в армии или спецслужбах, - прекрасно знают, что Россия, несмотря на природные богатства и фантастические доходы от продажи нефти и газа, все еще слаба и, вероятно, еще надолго такой останется. Но можно ускорить процесс ее укрепления - делать вид, что она уже стала державой. В Москве популярен тезис, что государство не должно быть сверхдержавой, зато оно должно им слыть, и все вокруг должны верить в его силу. Важна видимость.

Каждый очередной день триумфа террористов ослаблял и без того не слишком твердую веру в то, что Россия - государство сильное. Именно поэтому штурм готовили поспешно, в горячке, не мороча себе голову переговорами и вызволением заложников. В конечном счете это не имело большого значения. Важно было ликвидировать террористов, причем таким образом, чтобы всем стало ясно - не будет милости ни для кого, кто покусится на Россию.

Пошел бы глава по-настоящему сильного государства на уступки террористам с тем, чтобы позднее захватить их и уничтожить, где бы они ни укрылись? Не исключено, хотя власти каждой страны заверяют: «никаких переговоров с террористами». Российские политики, в умах которых поселился страх, как бы кто-то не подумал, что мы слабые, решили: докажем, что это не так. В этой ситуации можно было только расправиться с террористами. Даже ценой сотен человеческих жизней. Никто больше не посмеет бросить вызов Кремлю, если известно, что его хозяин готов принести в жертву столько людей, если это будет необходимо.

На Дубровке могли погибнуть более тысячи человек - заложников, бойцов антитеррористических отрядов, спасателей и милиционеров. Я почти уверен - об этом убедительно свидетельствуют материалы, которые мне удалось собрать, - что, решаясь на штурм, Путин и руководители спецслужб понятия не имели, действительно ли террористы детонируют взрывчатку, привезенную в театр. Кроме всего прочего, вероятность того, что кто-то переживет штурм, была мизерной. Все говорило о том, что, по крайней мере некоторые, чеченки взорвут бомбы. Из-за этого, отчасти, столь хаотичной была спасательная акция на Дубровке - врачи скорой помощи не ожидали, что жертвы будут от воздействия газа, зато были готовы принимать пострадавших от взрывов.

В итоге во время штурма погибло сто двадцать пять заложников (пятеро были расстреляны террористами раньше) и сорок чеченцев. Это, несомненно, успех, но не Путина и его людей. Лучше было бы назвать это «настоящим чудом», как говорят многие заложники.

В истории России есть личность, которая импонирует Путину больше других, которая является для него образцом действий. Это царь Петр, называемый Великим. Правитель с неистощимой энергией, сделавший Россию современным и могучим государством, которое уже через несколько лет активно участвовало в разделе Польши.

Именно Петр прорубил окно в Европу и заставил Россию совершить огромный скачок в развитии. Но Петр был в то же время властителем кровавым - беспощадно расправлялся с оппозицией и абсолютно не считался с количеством жертв, которых требовала реализация его идей. Для него было очевидно, что строительство современного государства поглотит тысячи, десятки тысяч человеческих жизней. Оттого в России до сих пор говорится, что Петр построил государство на костях. А хуже всего то, что с тех пор мало что изменилось.

- Система власти в России всегда строилась на убеждении, что жизнь конкретного человека не является высшей ценностью, - заметила в интервью для «Комсомольской правды» Ирина Хакамада, заместитель спикера российской Думы, сопредседатель Союза правых сил, которая принимала участие в переговорах с террористами. - Идея сильного государства, ради которого необходимо жертвовать жизнью людей, властвовала и в царское время, и при коммунистах. Народ унаследовал от них эту идею.

Но не только «комплекс великой России» повлиял на принятие решения о штурме. В октябре 2002 года российскому президенту приходилось бороться и с «чеченским синдромом». Он был к этому моменту у власти уже больше трех лет, и все это время на Кавказе продолжалась беспощадная, кровавая война. Кроме того, именно благодаря чеченской кампании Путин стал хозяином Кремля.

Началось с того, что в августе 1999 года, сразу же после нападения Басаева на Дагестан, Ельцин отправил в отставку, слишком мягкого, как считалось, премьера Сергея Степашина и назначил на его место известного своей твердостью шефа Федеральной службы безопасности Владимира Путина. Басаева вскоре разбили, а в российском обществе стали набирать силу «военные» настроения и ненависть к чеченцам, умело подогреваемая пропагандой. Путин начинает выступать в роли вождя, под водительством которого Россия ведет войну за выживание. Эту роль экспонируют, одновременно приближая Путина к Кремлю, два взрыва в Москве и Волгодонске в сентябре 1999 года. До сих пор не ясно, кто организовал эти взрывы. Официальная Москва утверждает, что это сделали чеченцы, однако нельзя не отметить, что взрывы произошли в идеальный момент - когда операция против бунтующей республики уже была подготовлена и нужен был только предлог. Многие наблюдатели подозревают, что к терактам, так или иначе, приложили руку российские спецслужбы. Буквально через несколько дней после взрывов российская авиация начала налеты на чеченские города и селения, а 1 октября на Грозный двинулись российские танки. Большинство россиян решительно поддержали радикальные шаги, предпринятые властями против Чечни. Причем для Путина и многих россиян это была чуть ли не религиозная война. Российские власти часто отождествляют сепаратистов, стремящихся к независимости Чечни, с радикальными исламистами, воюющими за конфессиональное государство. Эта идея стала все больше преобладать после терактов 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне. Шамиля Басаева сделали чуть ли не кровным братом Усамы бен Ладена.

Осенью 1999 года популярность вождя, идущего на врага в защиту страны, растет как на дрожжах. О Путине все чаще говорят как о преемнике Ельцина на посту президента. А ведь еще два месяца назад никому бы это в голову не пришло. Пик популярности Путина приходится на март 2000 года - 70% жителей России высказались за войну, - как раз тогда, когда происходят президентские выборы, которые Путин выигрывает уже в первом туре. Россиянам пришлись по вкусу воинственные высказывания Верховного главнокомандующего Вооруженными силами РФ (это одна из функций российского президента), который на пресс-конференциях заявлял, что будет преследовать террористов, где бы они ни скрывались, и если застанет их в туалете, то «будет мочить в сортире».

Позднее ему случалось высказываться и резче.

- Радуев - один из тех, кто терроризировал страну, великую Россию. Но вы все видели, что (теперь) он мало похож на террориста. Это уже какое-то животное. И мы их всех приведем в такое состояние, - заявил по телевидению Путин сразу же после того, как российские спецслужбы схватили одного из наиболее одиозных чеченских командиров Салмана Радуева. Того самого, что в январе 1996 года напал на Кизляр. Однако вскоре после этого Радуев был тяжело ранен в голову и, когда его схватили россияне, действительно не напоминал страшного террориста -это был полубезумный инвалид, приписывавший себе авторство всех терактов, совершенных в России, и даже несчастных случаев, таких, как происшествие на дальнем Востоке, где удар молнии поджег склады боеприпасов Тихоокеанского флота.

Путин еще неоднократно высказывался в таком же резком тоне, - кроме того, бросалось в глаза, что его все больше раздражали вопросы о преступлениях российской армии в кавказской республике и о страданиях чеченского народа. Несложно понять раздражение Путина. Вопреки его заявлениям ситуация в Чечне была далека от стабилизации. Правда, крупные партизанские отряды были разбиты, но война не закончилась. И российское общество было прекрасно осведомлено об этом. Это подтверждают исследования общественного мнения, которые показали - количество сторонников военных действий уменьшается, а высказывающихся за мирные переговоры - растет. Накануне нападения на Дубровку, по прошествии двух с половиной лет после президентских выборов, уже более семидесяти процентов россиян хотели завершения войны и мирных переговоров.

Раздражение Путина не удивляет, хотя язык его высказываний приводит в недоумение. Этот интеллигентный и наделенный чувством юмора политик, отвечая на вопросы о Чечне или правах человека в кавказской республике, превращался в разъяренного солдафона. Так именно случилось за год до нападения на Дубровку, 3 октября 2001 года, во время визита в Брюссель в рамках встречи на высшем уровне Россия - Европейский Союз.

- Вы говорите о нарушении прав человека. Чьих прав? Конкретно: имена, контакты, фамилии! Мы должны знать и говорить на одном языке, а не пользоваться общими схемами, за которыми ничего нельзя рассмотреть и увидеть сущности проблемы, - рыкнул Путин в переполненном журналистами конференц-зале. Представители прессы в абсолютном молчании и изумлении выслушали его заявление.

Годом позже, через две недели после штурма театра на Дубровке, опять-таки во время встречи на высшем уровне Россия - Европейский Союз, и совершенно случайно опять в Брюсселе, Путина довел до бешенства корреспондент «Le Mond». Он спросил:

«Не считаете ли вы, что, пытаясь ликвидировать терроризм в Чечне, вы уничтожаете гражданское население?» Путин ответил долгой тирадой, из которой следовало, что Москва уже когда-то дала Чечне независимость, а в результате радикальные исламисты, заполонившие эту кавказскую республику, атаковали Россию, а в будущем намерены охватить и Европу. Затем Путин стал пугать журналистов тем, что целью исламистов является создание всемирного халифата, конфессионального государства, а это значит, и сами журналисты находятся в опасности.

- Они твердят о необходимости убивать всех немусульман, - продолжал Путин. - Значит, если вы христианин, вам уж угрожает опасность. Если вы атеист, то и вы, по их мнению, должны быть уничтожены. Вы тоже в опасности. Если вы решите стать мусульманином, это вас тоже не спасет. Потому что они считают, что традиционный ислам враждебен тем целям, которые они перед собой ставят. И в этом случае вы в опасности. Но если вы готовы стать радикальным исламистом и готовы совершить обрезание, приглашаю вас в Москву. У нас прекрасные специалисты, я поручу им сделать операцию так, чтобы у вас уже никогда ничего не отросло!

Акция чеченских террористов, захвативших театр чуть ли не в самом центре Москвы, должна была не на шутку разъярить президента. На протяжении драматических событий с заложниками Путин практически не делал никаких заявлений. О том, что на самом деле думает глава Российского государства, можно было узнать только из коротких сообщений информагентств. Первое появилось 24 октября во второй половине дня, через восемнадцать часов после нападения на театр. Путин, скорее всего, уже принял решение об освобождении театра штурмом.

- Моральная поддержка будет на стороне тех, кто борется с терроризмом, - заявил Путин. И добавил, что акция в Москве - это «одно из проявлений международного терроризма в Индонезии и на Филиппинах». Напомним, во время теракта в дискотеке на индонезийском острове Бали 12 октября 2002 года погибло более двухсот человек и более трехсот были ранены. На Филиппинах, в свою очередь, была совершена целая серия терактов.

- Те же люди спланировали и этот террористический акт, - сказал Путин, имея в виду Дубровку. И привел довод - первая информация о теракте на Дубровке пришла из-за рубежа. Российский президент имел в виду телефон Мовлади Удугова в редакцию радио Би-би-си.

Естественно, Путин не высказывался более открыто, не желая, чтобы террористы разгадали его намерения. Чтобы понять, в каких категориях Путин рассматривает террористов, обратимся к его более позднему выступлению, на заседании правительства после другого громкого теракта, случившегося через несколько месяцев после событий на Дубровке. Пятого июля две женщины-камикадзе взорвались у входа на аэродром в Тушино, где проходил большой рок-концерт. Двумя днями позже, 7 июля, Путин встретился с президиумом правительства и произнес весьма резкую речь, которая, как мне кажется, прекрасно иллюстрирует его душевное состояние в момент принятия решения о ликвидации всех террористов. Я процитирую ее почти целиком, так как Путин сам объясняет, почему он решил рискнуть жизнями тысячи людей:

«У нас и раньше не было сомнений, что бандиты, орудующие на Кавказе, связаны с международными террористическими организациями. Сегодня, после серии террористических актов, думаю, что мы можем говорить о другом. О том, что организации, действующие в Чечне, не просто связаны с международным терроризмом - они являются неотъемлемой, наиболее опасной частью международной террористической паутины.

Еще раз подчеркну, что ни одно государство не идет на поводу у терроризма. Не сделает этого и Россия, потому что самый первый шаг на этом пути будет означать начало распада государства, и тогда количество жертв возрастет в десятки, сотни, тысячи раз. Вместе с тем Министерство иностранных дел, специальные службы, правоохранительные органы по своим партнерским каналам, должны усилить работу, направленную на выдачу в Российскую Федерацию бандитов, совершивших преступления на территории России. Мы должны усилить эту работу в рамках антитеррористической коалиции.

(…) способ, совершения преступлений (теракт в Тушине. - Авт.), каналы и источники финансирования, а главное то, что преступление было направлено против гражданского мирного населения, убеждают нас в том, о чем я сказал вначале. В том, что бандиты, орудующие в Чечне, являются частью международной террористической сети. Вот с этими людьми бесполезно проводить профилактическую работу. Их нужно выковыривать из подвалов и пещер, где они до сих пор прячутся, и уничтожать. Вместе с тем, особо обращу внимание, что главной задачей террористов сегодня является срыв процессов политического урегулирования в Чеченской Республике. Те чеченцы, кто хочет восстановления и социальной реабилитации, могут это сделать. Мы создали для этого все условия: приняли решение и закон об амнистии, пошли на принятие Конституции Чеченской Республики, предоставляющей Чечне самую высокую автономию.

Мы готовим и поможем Чечне избрать своего президента и парламент. Но люди, которые не хотят восстановления Чечни, они преследуют другие цели. Они вербуют своих сторонников и исполнителей преступлений из числа местного населения, но их задачи ничего общего с интересами чеченского народа не имеют. И таких людей, повторяю, надо уничтожать.

Подчеркну особо, что решительные действия должны быть точечными и избирательными. Ни в коем случае нельзя поддаться на провокацию, на которую нас толкают террористы. Именно этого они добиваются, рассчитывают на то, что наши действия будут непрофессиональными, что они затронут мирных граждан, которые отвернуться от тех процессов, которые сегодня начаты в Чечне. Этого мы ни в коем случае не должны допустить».

Стоит обратить внимание на слова Путина о том, что любые уступки требованиям террористов приведут в будущем к еще большему количеству жертв. Так, наверное, звучал один из важнейших аргументов, которые представил во время трагедии на Дубровке российский президент. Но разве этот аргумент не оказался в результате сомнительным? Будущего ждать не пришлось, жертвы появились уже сегодня.

Был и еще один аргумент. Переговорщики, освобожденные заложники, а также те, кто еще находился в руках террористов, подтверждали, что теракт на Дубровке был подготовлен непрофессионально. Абсолютно точно известно, что автор мюзикла, Георгий Васильев, рассказывал сотрудникам ФСБ о том, что террористы совершенно не ориентируются в театре, - радиотелефон, который он получил от террористов, чтобы иметь возможность выключить лишнее освещение и вентиляцию, позволил ему в какой-то момент связаться с оперативным штабом! А террористы вообще этого не заметили. Об отсутствии профессионализма в ведении переговоров президенту должны были докладывать и специалисты ФСБ, которые наверняка разработали психологические портреты налетчиков. Не следовало ли из них, случайно, что они отнюдь не готовы взлететь на воздух? А лозунг «мы хотим умереть больше, чем вы хотите жить» был только попыткой устрашения?

Это только предположения. На самом деле абсолютно ничего неизвестно о том, что происходило в кабинете президента и какие сомнения его одолевали. По неподтвержденным сведениям, на случай, если бы все-таки было принято решение о переговорах и возможном удовлетворении требований, на одном из московских аэродромов были приготовлены самолеты. Они не понадобились.

Наблюдатели признают, что выбор у Путина был небольшой. Особенно после 11 сентября 2001 года, после террористических атак в США, когда Вашингтон объявил «крестовый поход» против террористов. В этой ситуации президент России должен был показать свою твердость, решительность и непоколебимость.

Георгий Васильев, уже после выхода из больницы, по мере возможности деликатно раскритиковал решение о штурме:

- То, что я видел в театре, утвердило меня в уверенности, что штурм без огромных жертв среди заложников невозможен. По моим ощущениям, существовала большая вероятность катастрофы. И под развалинами могли погибнуть девяносто девять процентов людей. И так потери огромны. А только представьте себе, что бы было, если бы у одной из террористок дрогнула рука и бомбы взорвались! Поймите, там было кошмарно, но все были готовы и дальше терпеть эти муки, только бы жертв было меньше.

В интервью Васильев намекал, что власти не приняли в расчет длительных переговоров и возможности уступок. Такие варианты спасли бы многих заложников, но были отвергнуты, поскольку ущемляли достоинство России.

Значительно жестче высказывается на эту тему Анна Политковская.

- Путин принял такое решение, потому что он палач и убийца, - прямо заявляет она журналистам.

Со слов Политковской, которая, без всяких на то полномочий, проводила переговоры, в пятницу существовал несомненный шанс на спасение всех заложников, но никто не принял этого в расчет. С ее помощью террористы уточнили требования - и они не были столь уж сложными для выполнения.

- Можно было вести переговоры таким образом, чтобы определить удобоваримые условия, не слишком унизительные для России, - считает журналистка. Но, как она горько замечает, никого это уже тогда не касалось. Приказ атаковать был отдан, и главной целью было отнюдь не спасение людей. Штурм был проведен с целью ликвидации террористов, и только на втором месте было освобождение заложников, - считает Политковская.

Глава 16

В четверг вечером Рузаев и его помощник, все еще находившиеся в театре, смирились с мыслью о том, что придется здесь провести еще одну ночь. Перед сном на всякий случай опять отправились на разведку. Из зоны Б пробрались в зал с вентиляционными установками, где был доступ ко всей системе климатизации и, прежде всего, к щиту управления, позволяющему включать и выключать систему вентиляции во всем Доме культуры. И там они вдруг увидели человека. Он стоял возле щита управления, повернувшись к ним спиной. Они окликнули его. Незнакомец панически испугался. Оказалось, что это один из помощников звукорежиссера; они уже сутки просидели, спрятавшись за вентиляционной системой.

- Один из радистов был здоровым мужиком - 192 сантиметра ростом и больше ста килограммов веса, - смеется Рузаев. - Как он протиснулся из туалета за те трубы, понятия не имею. Он вечно нос задирал, ходил такой важный, с нами, электриками, даже не здоровался. А теперь выглядел как тридцать три несчастья, весь черный, грязный и перепуганный. Обнялись мы радостно, в конце концов - товарищи по несчастью, оно нас сроднило.

Вместе со звукооператорами появился сотовый телефон, а это означало связь с внешним миром и, главное, информацию. Электрики узнали, что в театре побывали разные переговорщики, был доктор Рошаль, что кого-то убили, и самое страшное, что террористы все еще там.

После короткого совещания вся группа решила держаться вместе. Родилась еще одна идея побега - они опять пошли в сторону улицы Мельникова, но на этот раз к небольшой кирпичной стене, за которой прятались трубы с горячей и холодной водой. Хотели проверить, не удастся ли разобрать стенку, дойти до люка, который находится где-то на улице Мельникова, и таким образом выбраться на свободу. Стенка, однако, оказалась солидной, потихоньку разобрать не получалось, а стучать ломом они боялись.

Общее несчастье их объединило, но далеко не все складывалось идеально. Рузаев хотел позвонить домой, но коллега не позволил воспользоваться телефоном, сказал, что садится батарейка.

Они решили проверить еще один вариант возможного выхода из здания. Добрались подземным лабиринтом до места, которое снаружи перекрывал транспарант с парусником.

Это было что-то вроде штольни, полая колонна, подпиравшая левый угол здания. Когда они добрались до штольни, стало ясно, что удача им опять не улыбнулась - они были в восьми метрах от поверхности земли, не было ни ступенек, ни лестницы, ни каких-нибудь зацепок на гладких стенах колонны. Самим им было не выбраться, хоть казалось, до свободы рукой подать. Снизу была видна вентиляционная решетка, через которую воздух закачивал один из климатизаторов, так называемый «К-1».

Значит, опять ночь «на трубах», как бомжи.

В пятницу с самого утра Рузаев был настроен по-боевому. Ничего удивительного, они почти не пили и с вечера среды ничего не ели.

- Я понял, что дело серьезное, надо использовать любую возможность, - говорит Рузаев. - Надо сообщить в штаб, где мы находимся, пусть они нас отсюда вытаскивают. И я продиктовал SMS директору Дома культуры.

Узники подземелья отправили коротенькое сообщение: «Директор ДК Е.Т. Сбросьте ключи от всасывающих решеток. Наше место - «К-1», паялка - ДНД. Рузаев».

- Парень, который отправил SMS, сказал, что отключит телефон на два часа, потому что батарейка в кошмарном состоянии, - качает головой Рузаев.

Сообщение вызвало в штабе настоящее смятение. Поначалу даже директор Тимофеев не в состоянии был понять, кто и что ему пишет. Кажется, сообщение дошло обрывочно, вокруг театра, несмотря на все усилия операторов, были проблемы со связью. Наконец люди в штабе сообразили, о чем идет речь. Информацию без проблем расшифровали.

Дело в том, что еще несколько лет назад в колонне собирались члены Добровольной народной дружины (ДНД). Рузаев, как старый работник «подшипника», прекрасно это помнил. А для тех, кто недавно пришел в Дом культуры, дописал слово «паялка», то есть паяльная мастерская. «К-1» - это, конечно же, обозначение одного из двух климатизаторов, которыми был оборудован театр.

- Не сразу врубились, - говорит Рузаев. - Потом поняли, что у них есть возможность входа в подвалы. Когда через два часа коллега включил мобильный, там было сообщение: «Вашу информацию получили, ждите освобождения вечером».