Глава 4

Мое первое впечатление от Нью-Йорка, что он гораздо красивее и больше связан с искусством, чем Чикаго. К тому же я была рада снова оказаться у моря. Мне всегда было душно в удаленных от моря городах.

Мы остановились в пансионе в одной из боковых улиц, отходящих от Шестой авеню. В этом пансионе собралась довольно странная компания. У них, как и у «богемцев», казалось, была только одна общая черта: никто из них не мог оплатить свои счета, и все они жили под постоянной угрозой выселения.

Однажды утром я явилась к служебному входу театра Дейли и снова предстала перед лицом великого человека. Я попыталась вновь объяснить ему свои идеи, но он казался очень занятым и чем-то обеспокоенным.

– Нам удалось привлечь к участию в постановке величайшую звезду пантомимы из Парижа Джейн Мей, – сказал он. – Есть роль и для вас, если вы можете играть в пантомиме.

Пантомима никогда не казалась мне настоящим искусством. Движения – это лирические и эмоциональные выражения, которые порой не имеют ничего общего со словами, а в пантомиме люди заменяют слова жестами, так что это и не искусство танца, и не искусство актера, а нечто безнадежно бесплодное, находящееся между этими двумя искусствами. Однако мне ничего не оставалось делать, кроме как согласиться принять роль. Я взяла ее домой, чтобы выучить, но вещь в целом показалась мне чрезвычайно глупой и недостойной моих стремлений и идеалов.

Первая же репетиция привела к ужасному разочарованию. Джейн Мей оказалась маленькой женщиной со вспыльчивым нравом, впадавшей в гнев по любому поводу. Когда мне объяснили, что я должна показать на нее, чтобы сказать ТЫ, прижать руку к сердцу, чтобы сказать ЛЮБИШЬ, а затем приняться неистово бить себя по груди, чтобы сказать МЕНЯ, все это показалось мне слишком нелепым. Я не смогла отнестись к этому достаточно серьезно и выполнила настолько плохо, что Джейн Мей возмутилась и заявила мистеру Дейли, что у меня абсолютно нет таланта и я не могу исполнять роль. Услышав ее слова, я поняла, что для нас это означает полностью оказаться во власти безжалостной хозяйки нашего ужасного пансиона. Перед моим мысленным взором предстала картина, как накануне молоденькую танцовщицу кордебалета выставили на улицу, не вернув ей чемодан, вспомнила обо всех испытаниях, которые моей бедной маме пришлось перенести в Чикаго. При мысли об этом слезы подступили к глазам и покатились по щекам. Наверное, у меня был чрезвычайно трагический и несчастный вид, так как на лице мистера Дейли появилось более мягкое выражение. Он потрепал меня по плечу и сказал Джейн Мей:

– Видите, как выразительно она плачет. Она научится.

Но эти репетиции были для меня мукой. Мне велели делать движения, казавшиеся мне в высшей степени вульгарными и глупыми и не имевшие никакой связи с музыкой, под которую исполнялись. Но молодость легко приспосабливается, и мне, наконец, удалось понять настроение роли.

Джейн Мей исполняла роль Пьеро, в спектакле была сцена, где мне предстояло объясняться ему в любви. Под три различных музыкальных такта я должна была приблизиться и трижды поцеловать Пьеро в щеку. На генеральной репетиции я проделала это столь энергично, что оставила отпечаток своих красных губ на белой щеке Пьеро. При этом он превратился в совершенно рассвирепевшую Джейн Мей, влепившую мне пощечину. Прелестное вступление в театральную жизнь!

И все же по мере того, как проходили репетиции, я не могла сдержать восхищения перед удивительной выразительностью этой мимической актрисы. Если бы она не оказалась в плену фальшивых и пустых форм пантомимы, то могла бы стать великой танцовщицей. Но формы были слишком ограниченны. Мне всегда хотелось сказать о пантомиме так: «Если вы хотите говорить, то почему не говорите? К чему все эти жесты, словно в приюте для глухонемых?»

Наступил вечер премьеры. На мне был костюм эпохи Директории из голубого шелка, белый парик и большая соломенная шляпа. Увы, никакой революции в искусстве, которую я пришла явить миру! Я была полностью замаскирована и перестала быть собой. Моя дорогая мамочка сидела в первом ряду и была совершенно сбита с толку. Даже тогда она не предложила возвратиться в Сан-Франциско, но я видела, что она ужасно разочарована. После стольких усилий достигнуть такого жалкого результата!

Во время репетиций этой пантомимы у нас совершенно не было денег. Нас выставили из пансиона, и мы поселились на Сто восьмидесятой улице в двух пустых комнатах, в которых абсолютно ничего не было. По земле я обычно бежала, по тротуару прыгала, а по дереву шла, чтобы путь казался короче. У меня была своя собственная система на этот счет. В театре я не ела, потому что у меня не было денег, так что, когда наступало время ленча, я пряталась в ложе у сцены и спала там от истощения, затем, ничего не съев, приступала к репетициям снова. Таким образом, я репетировала шесть недель до начала спектаклей, а затем неделю выступала, прежде чем получила первую оплату.

После трехнедельных выступлений в Нью-Йорке труппа отправилась на гастроли, давая в каждом месте по одному спектаклю. Я получала пятнадцать долларов в неделю на все свои расходы и половину этой суммы посылала матери на проживание. Когда мы высаживались на станции, я направлялась не в отель, а брала свой чемодан и шла пешком на поиски какого-нибудь дешевого пансиона. Моим пределом было пятьдесят центов в день, включая все; и иногда мне приходилось тащиться по нескольку миль, прежде чем я находила такое жилище. Порой подобные поиски приводили меня к весьма странному соседству. Помню одно место, где мне предоставили комнату без ключа, и обитатели дома, в большинстве своем пьяные, постоянно пытались проникнуть в мою комнату. Я пришла в ужас и, протащив через всю комнату тяжелый шкаф, забаррикадировала им дверь. Но даже после этого не осмелилась лечь спать, всю ночь просидела настороже. Не могу представить себе более богом забытого существования, чем так называемые «гастроли» театральной труппы.

Джейн Мей была неутомима. Она назначала репетиции каждый день, и ничто ее не удовлетворяло.

Я взяла с собой несколько книг и постоянно читала. Каждый день я писала длинные письма Ивану Мирскому, но не думаю, что рассказывала ему в полной мере, насколько я несчастна.

После двухмесячных гастролей пантомима вернулась в Нью-Йорк. В целом это предприятие закончилось для мистера Дейли прискорбным финансовым крахом, и Джейн Мей вернулась в Париж.

Что же было делать мне? Я снова встретилась с мистером Дейли и попыталась заинтересовать его моим искусством. Но он, казалось, оставался совершенно глухим и равнодушным ко всему, что я могла предложить ему.

– Я выпускаю труппу со «Сном в летнюю ночь». Если хотите, можете танцевать в сцене с феями.

Мои идеи заключались в том, чтобы посредством танца выразить человеческие чувства и эмоции, и меня совершенно не интересовали феи. Но я согласилась и предложила станцевать под музыку «Скерцо» Мендельсона в сцене в лесу перед выходом Титании и Оберона.

Когда начался «Сон в летнюю ночь», я была одета в длинную прямую тунику из белого с золотом газа с двумя мишурными крылышками из фольги. Я решительно возражала против крыльев, они казались мне смешными. Я пыталась убедить мистера Дейли, что смогу изобразить крылья, не надевая на себя сделанных из папье-маше, но он упорно стоял на своем. В первый вечер я вышла на сцену танцевать одна, и была счастлива. Наконец-то я стояла одна на большой сцене перед многочисленной публикой и могла танцевать. И я станцевала, да настолько хорошо, что публика невольно разразилась аплодисментами. Я произвела настоящую сенсацию. Зайдя за кулисы, я надеялась найти мистера Дейли довольным и принять его поздравления. Но он кипел от ярости.

– Здесь не мюзик-холл! – метал он громы и молнии. – Неслыханно, чтобы публика аплодировала этому танцу!

Загрузка...