Вынос


Сверху по броне резко дзынькнуло. Ерунда, мелкокалиберное что-то, пульного типа, старье. Едрить за ногу оператора, поставили еще к уроду. Явно новичок, но это лучший вариант. Новички быстро учатся, азарт у них проявляется почти сразу же, вести начинают все лучше и лучше, если сразу не размажут, конечно, о какой-нибудь левый фланг мотострелковой роты. Видите ли, не заметил на боковом экране, что позиция левого фланга батальона противника сместилась на двести метров к югу. А ты тут, выполняя банальнейшую переброску с поинта на поинт, в сопровождении всего лишь ведомого, попадаешь под перекрестный огонь двух механизированных взводов по пятнадцать боедов в каждом.

Это, попросту говоря — жопа. С ручками, без ручек. Пока допросишься разрешения на перевод в ручной режим, пока эта долбанная электроника переключится, у новичков-то системы, как правило, нечищеные, да еще им лень в юниксовых разбираться, сукам, ставят окна, а устав это позволяет. И особо не заботятся о быстродействии. Система в норматив укладывается и порядок. А тебе этот десяток секунд — минометный огонь или того паче — гадость какая-нить, вроде бластоида. Треть брони точно нахер, и вот тогда все пульное старье тоже становится опасным. Пока переключишься сам, пока переключишь ведомого, пока свалишь — сто пудов или боеблока нет, или гравитационный модуль разбит и ты не плывешь, как в техдокументации указано, гордо огибая препятствия, а тебя колбасит, как говно в проруби, из стороны в сторону. И стрелять прицельно уже точно не можешь. Нихрена себе перебросочка, да?

Но хуже, если оператор как раз не молодой. А такой, задолбанный, уставший от жизни вечный лейтенант. Не тот, лейтенантик, что по мобилизации, умняшка, с вузовским образованием. Ну, не его же вина, что с хреновым, потому что из мухосранска… Нормалек, военная кафедра была — в операторы механизированной пехоты. Доверить что-то сложнее стандартного боеда — идиотизм, а так нормально — сидишь за пультом, солдатик сюда, солдатик туда. Вспышка, солдатика нет — тебе взыскание. Чтобы трибунал был — что-то неординарное нужно сделать, ясное дело — десятый год человеки на шарике херачат друг по другу, если за каждый просранный боед операторов отдавать под трибунал — нагрузка на военные кафедры страны не вынесет такого бремени.

Так вот нет, этот урод не такой. Он как раз в юности был великолепен. Он водил боевые единицы изящно, как учили в военной академии. И в механизированные операторы он шел сознательно. Традиции семьи. Дело нужное, по ходу, только вот не все попадают наверх. Всех много, верха мало. И сидит он уже второй год здесь, а до этого три года на дальнем востоке, а до этого с пяток по разным локальным компаниям. И ему уже сорок, задолбало все, быт неустроен, жена бросила, потому что пьет, как не в себя. Вот ему ты действительно похрен. Он тебя изначально на гражданке презирал, даже когда никакой войны не было. Он и тех, обычных парней, что сейчас операторами по мобилизации, за людей особо не держал, а уж пушечное мясо из рабочих кварталов — ему всю жизнь абсолютно до одного места. В молодости он не гасил их из карьерного стремления, рейтинг портить — последнее дело, а сейчас суку уже ничего не сдерживает. На заслуженного ветерана закрывают глаза, важно чтобы норму боерасхода особо не перебирал, и все путем.

В шлемофоне щелкнуло, сквозь легкий треск помех, отчетливо раздался голос ведомого:

— Петрович, ничего страшного, это живая сила. Боедов у них нет, смотри…

Петрович резко вынырнул из своих раздумий. Будто он не знает, ему и на экран смотреть не нужно. На пятый год этого ада начинаешь шкурой ощущать численность врага. Шестое чувство работает безотказно. В этот раз пронесло, ведомый и сам бы справился.

— Второй, уничтожить противника.

— Ща! — салага, но хрен с ним, какие уж тут уставы, тут самое боевое единство по несчастью. Нет, панибратства, никогда он не допустит, но и зачем человека в глупые рамки запихивать. Он тебе спину прикрывает.


Пальцы на гашетке управления привычно нащупали выпуклости спусковых крючков блочных пулеметов, два движения ногами — верхняя платформа пришла во вращение и в проекцию прицельного экрана попали подсвеченные фигурки, копошащиеся между развалинами метрах максимум в двухстах. Ну, и зачем было под боеды подлезать… Не тронь меня, я не трону тебя, у меня банальная переброска. Глаза я на тебя закрою. Но нет, восточная кровь, гарячий, очэн гарячий. Получите. Естественный отбор, братья по разуму.

Точка схода трасс плавно переходила от фигурки к фигурке, даже на среднем увеличении. Опыт давал свое. Виртуозная работа, если кто посмотрит со стороны. Точные верные движения. Рокот боковых турелей, бьющих короткими очередями, был музыкален. Можно было делать даже что-то наподобие старинного микса в стиле драм-н-басс. Все же, хоть какая-то развлекуха. К концу боевого цикла дуреешь от эмоциональных качелей, когда щемящее чувство опасности перекатывается в неимоверную скуку и обратно. Бывает рывком, бывает постепенно. Это выматывает очень сильно. К тяготам физически привыкаешь, работа, как работа. Перегрузки, правда, это тоже херня еще та, от нуля до двести кеме за три и пять секунды раз десять за день. Но человек — самое приспосабливаемое существо. Раз надо — значит надо. А морально очень тяжело. И каждый от тоски спасается по-своему, кто стихи сочиняет, программульку натихаря ставишь и на основной клавиатуре вполне можно набирать текст и сохранять файлы. Это запрещают, потому что программуля, бывает, виснет, либо во время переключения в боевой режим, либо просто так ей что-то не понравилось, и в самый интересный момент работы по тебе чего-нить крупнокалиберного, ты, как дурак, молотишь по клавишам, пытаясь перезагрузиться. Этим, как правило, ведомые развлекаются, старший подстрахует. Хотя бывает, что и старики. Но это, если второй — хороший. Песдюлей в случае чего дадут, но сильно не наказывают.

Наиболее отчаянные — лазают в саму систему для наведения тюнинга. Это и трибуналом грозит, и просто опасно. Отключиться от оператора на поле боя — смерть. Системы молчат и не включаются. От передвижения части отстаешь и вообще у всех с экранов пропадаешь. Все, нет тебя. Обожженные останки таких героев выставлены на кпп любой части, чтобы каждый, прибывающий или покидающий основное расположение, детально мог рассмотреть, как оно бывает, прежде чем лезть ручонками куда не надо. Зато скорострельность можно повысить раза в два, надурить счетчик боеприпасов, чтобы по шапке за перерасход сильно не попадало, значительно улучшить управляемость боеда и автоматизировать многие функции, прям как у спецназа, только тогда еще и перепаивать электронику нужно. В общем, надо оно ему или нет — каждый решает для себя сам. У старых волков, вроде Петровича, всегда есть корешок в ремонтной бригаде, он все сделает нормально, фурычить будет. Самому лезть — ну его нафиг, жизнь дороже.

А вот ведомый Петровича, Леха, салабон, постоянно что-то настраивает. Чуть какая пауза — тестирует, шебуршится, дает короткие очереди, если нет режима тишины, конечно. Ниндзя-черепашка…

У Петровича хобби было другим. Чтобы наигрывать что-то современное — битности маловато. Шесть пулеметов одного калибра, два другого, лазер, прикольно ухающий, но энергозатратный; бластоид тоже просто так не применишь, ну, много по-крайней мере; две ультразвуковые пушки — эти пожалуйста, только приветствуется; ракеты — эти только по делу, кретинизм их тратить просто так, их мало, они нужней всего в бою; пару минометов да жужжание платформы. Вполне можно состряпать такой себе классический микс в стиле электротехно, драм, грандж или даже соул, есть и такие мастера. Потом обрабатывать придется, конечно, но программулина для этого хоть реже виснет, за звуковую систему отвечает отдельный компьютер, максимум — связи лишишься секунд на тридцать… Ну, минуту, ладно…

— Первый, бочку добавь, вообще красота будет… — прочеканил голосом Лехи шлемофон.

— Ага, малая народность за развалинами, турель не достает…

Миномет вжикнул, выходя из гнезда. В створе боевого экрана появилось оранжевое пятно, которое заскользило по земле в районе цели, повинуясь цепким пальцам первого. Четырех хватит, а потом порежу и замиксую. Гуп, гуп, кумулятивные мины покинули дом, гуп, гуп, низким басом. На двухсотметровом удалении наверняка оценили. Там поднялось облако пыли с расходящимися в разные стороны протуберанцами и раздался душераздирающий вопль, слышимый даже сюда. Ну, а кто говорил, что война — это прикольно… И сам не рад, но нас ведь не спрашивают.

— Усе, кажись… — второй запарковал турели.

— Оператор, если вам интересно, уничтожили отряд живой силы до взвода, — Петрович с трудом сдерживал язвительные нотки.

— Пятнадцать-один, поняла… А откуда они взялись?

Мля-я-я-ять… Баба… Ну, почему именно нас… Да что ж за непруха такая. От одного урода переставили, тот хоть оперировал боль-мень, правда, сцука, все время вперед выводил, карьерист хренов… И на тебе, поставили бабе… Едрить, откуда они взялись, на тактический экран посматривать надо, хотя бы иногда, и никто ниоткуда браться не будет.

— Слышь, красавица, тебе там игрушки, а мы тут живые. Хорошо, бластоида мобильного у них не было… А кабы был? Мы же в походном порядке шли, в режиме спокойной обстановки. Нас размажут по бутерброду, пока ты там в клавишах будешь путаться…

— Ребята, простите, я первый раз на фронте…

Петрович зажмурился. Молчала бы уже, коза… На фронте она… Кофе принес кавалер какой-нибудь с цветуечками? Чтобы воевать было приятнее…

— Слышь, вояка, еще раз нас так напорешь и я рапорт пишу.

— Я буду стараться, честно-честно…

Молодняк, гы… Ну, кто бы еще перед боедом стал оправдываться. Обстановка требовала и конец связи. А она нет — в голосе испуг и переживание… Интересно, она красивая?

— Ладно, подруга дней моих суровых, не нервуй. Пронесло на этот раз. Там пехота была. Ты просто внимательней, мы очень хотим домой вернуться.

— Поняла… Конец связи…

Первый защелкал по клавишам, паркуя турели и миномет. Что там с нашим шедевром… Слушаем… В ушах раздался ритмичный трескот в четыре голоса, который закончился низкой бочкой. Нормально, можно сводить, хороший трек получился.

— Петрович, мне нравится… Сведешь когда — маякни, я послушаю.

— Заметано, второй. Ты не зевай давай, слышал, кто нас ведет? Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Конец связи…

А до конца боевого цикла десять дней. Если все будет хорошо. А будет, куда оно денется. И десятидневный отдых. Казарма, нормальные харчи, а не эта боевая питательная смесь с приторным вкусом через трубочку. Человеческий душ. Водомассажная обработка в кабине боеда раз в сутки — вещь необходимая, но с нормальным душем ни в какое сравнение не идет. Кореша вернутся. Не все, конечно… Старая традиция, навернем спирта за тех, кто не пришел… А в глазах каждого щенячье счастье — не меня обмываем… В общем, все как обычно… Десять лет… Уже и забыли, как это, без войны… Какие же мы, человеки, уроды… Держались, держались почти сто лет, ну, локальные конфликты вроде Ирана не в счет, там сами виноваты, звезду поймали в бороду. И вот, получите. Колбасимся по бывшей Восточной Европе, одно название осталось, даже ландшафт изменился… Да и в Старом Свете не многим лучше… хотя бы, радиация стала падать, уже хорошо…

А вообще — уже на спад идем. С годец баталий не было, когда по пятнадцать тысяч боедов с каждой стороны клали в день. Про живую силу молчу уже. Кто их-то считает? Проредился род людской, может хоть потомкам дышать легче будет. К миру все идет, это каждый дурак уже чувствует. И тем обиднее будет сейчас запечься в этой консервной банке.

— Пятнадцать-один, продолжаем движение, точка следования изменена. Перемещаемся два-двадцать, улитка пять, квадрат бэ-один. Скорость двести, обстановка спокойная, следование походным маршем. Время следования — час, сорок минут.

— Ты точно все поняла? спокойная, это если на тактическом экране нет красных, оранжевых, лимонных, фиолетовых, розовых значков. Никаких, кроме зеленых. И синхронизацию тактической обстановки проверь, дискретизация пять секунд, млять, а не как эти пидорасы написали — допускается до десяти.

— Да-да, я знаю! — ее голос был взволнованным, — у меня отлично по оперированию. Просто отвлеклась в прошлый раз…

Ну, едрить, точно, кто-то шоколадную конфету принес.

Ладно. Работаем. Походный марш — самая та штука. Режим энергосбережения, оружие не просто запарковано, оно убрано в пилоны. Радиотишина. Минимум освещения. Кондиционирование падает на двадцать пять процентов. Тебе же нихрена не нужно шевелиться, когда боед шествует походным маршем. Энергия — золото. Минимум всего. А твой долг — дышать реже, чтобы сэкономить драгоценный ресурс. Если научишься замедлять работу сердца — представят к награде, наверное… Спать? Ну, предполагается, что ты должен спать во время перехода. Вы бы спали? Хотя, если оператор классный, можно дремать, просыпаясь, конечно, по очереди с ведомым, раз в пятнадцать минут. Но все-таки спать. А с такой козой, как у нас, будешь сидеть, вцепившись руками в гашетки, а локтем подпирая рычаг перехода в боевой режим. Вот все-таки, какие мы обезьяны. На заре, когда на вооружение поступали первые боеды, все управление было вынесено на центральный пульт с удобными сенсорными переключателями, дисплеями и клавиатурой. Но опыт активных боевых действий показал, что пилот боевой единицы на сто процентов лучше контролирует обстановку и управляет оружием, если все основные, многократно повторяемые функции вынесены на рычаги, педали, переключатели и тумблеры. Пульт есть, как и раньше, в спокойной обстановке только им и пользуешься. Но когда по тебе начинают шмалять со всех сторон, а еще, если ты вдруг в ручном режиме, все конечности заживут отдельно от высокоразвитого сознания. И воюют сами, как сотню лет назад на допотопных, бронированных железом танках.

Может все-таки поспать… Нормальная девочка, судя по голосу… Напугал я ее своим рыком. Будет внимательной, я надеюсь.

— Второй, ты как настроен?

— Спи, первый. Я точно не буду, ну ее нафиг, эту институтку. У меня под ложечкой сосет, у инстинкта самосохранения истерика.

— Ну, а я посплю. Буди, если что.

Второй расхохотался шутке. Все-таки нормальный у меня парень ведомым. Не часто такое бывает.


Чтобы быть пилотом боеда, нужно иметь определенный склад характера. Или врожденную пофигичность к собственной судьбе. Тебя перебрасывают, развертывают, бросают в бой абсолютно без твоего участия, данке шон, что хоть сообщают, что сейчас с тобой будут делать. А твоя задача — воевать. Стреляй и будет тебе вечная слава. Чтобы перейти в ручной режим и хоть на какое-то время стать хозяином своей доли — нужны веские основания. Пилоты до хрипов и конвульсий умоляют операторов о ручном режиме. Потом привыкают, пытаются договориться, мол, ты нормально относись, переводи, когда я тебя прошу, я тут же вернусь, когда опасность минует, если не веришь — ты же всегда можешь сам меня дернуть. Обрезать глоток свободы, наступить на горло песне. Есть нормальные операторы, дают без вопросов. Но их тоже ведь жучат не по-белому, если свободы много. Рейтинг ручного режима им перебирать нельзя. Боед должен воевать без сантиментов. Тогда эффективно получается. А так, когда пилот шкуру свою спасает — он уничтожением противника не занят.

Мысль плавно ускользала, сознание вяло-вяло пыталось ее ловить, но это так, скорее для проформы. Вот уже что-то несуразное…

Андрей Петрович, молодой парень, двадцати семи лет отроду, уснул сном, который не прервать ничем, кроме атаки. Пять лет за пультом боеда, как он выжил — многие не понимали в принципе. Это при максимальной жизни боевой единицы в пять месяцев в условиях фронта. Об этом не говорят, кто бы тогда в пилоты ходил, но факт остается фактом. Впрочем, по своей воле в пилоты механизированной боевой единицы типа «Рейнджер» редко идут. Тут все смертники. Однако, есть и сознательные. Это банальные герои. Война всегда рождает героизм. Он требуется обществу, чтобы усилить свою культуру.

Андрея не зря называли по имени-отчеству, а чаще — просто Петрович. Совершенно седой, с пронзительными, грустными глазами и усталым морщинистым лицом — он совершенно не походил на молодого парня. Неторопливый рассудительный голос, в котором явно проскальзывали стариковские нотки, взвешенная речь с большим количеством авторитетности, уверенные движения. Физически, между тем, он был довольно здоров, если не считать многочисленных ранений, ожогов и переломов по всему телу. Но заживало, как на собаке.

Второй, Леха, парняга с разбитной веселой физиономией, пробыл на фронте год, из него — девять месяцев с Петровичем. По батальону давно ходила байка, что Петрович бессмертный. Завалить его можно только вне боевой единицы. Пока он цепляется за гашетки — будет в порядке и сам выберется, и второго спасет. Поэтому вторыми ему ставили в качестве поощрения. А вот Леха задержался. Не последнюю роль, конечно, в этом играли похвалительные рапорты Петровича, да и сам по себе рязанский парнишка воевал очень достойно. Ну, и не меняют его пока.

Сейчас Леха сидел, собравшись в комок нервов, быстро переводя взгляд с тактического экрана на боковые визирные и дальше на прицел, неотрывно обозревая местность вокруг на наличие тепловых пятен и сопоставляя их с данными обстановки боя. Его правая нога уперлась в педаль, на которую Леха перепрограммировал функцию перехода в боевой режим. Руками ведомый вслепую набирал письмо домой в штатном текстовом редакторе. Программист на гражданке, он быстро освоил технику, благо система была очень достойная. Спать не хотелось, адреналин после перестрелки еще не сгорел в топке тела, да и страх не покидал Леху почему-то, не смотря на то, что парень давно уже освоился и привык к постоянному ощущению американских горок, когда душа уходит вниз, в район солнечного сплетения, а в пятках щекотно. Отходить приучаешься быстро, у организма вырабатывается толерантность к постоянной дозе адреналина. А вот сейчас было боязно. Точно из-за девки-оператора. Не верил Леха в способность женщин воевать механизированной пехотой.

Для ведомого, первый номер — отец родной. Ты всегда неотрывно следуешь за ним в порядке, определенном оператором. Как правило, прикрываешь заднюю полусферу, хотя по фронту тоже, конечно, работаешь. В ручном режиме, теоретически, ведущий должен управлять и твоим перемещением, но это идиотизм. Как правило, включают режим скольжения и ты относительно свободен выписывать кренделя вокруг батькиной хаты. Маневрируй, сколько влезет, только отстать сильно не можешь, лишь слегка, снижением скорости. Чуть перешел предел и тебя подтягивает к первому, словно невидимым неводом. А уж для перевода в ручной режим ведомого — должен свет сойтись клином либо в голове у ведущего, либо у оператора, а, вообще, одновременно. Потому, что обоих будут бить сильно и долго разбирать основания для такого кощунства. И пару месяцев обоим на фронте навешают штрафных, даже в самом благоприятном случае. Кстати, почему Петрович не валит из этого ада? У него не то, чтобы выслуга даже, он уже по рейтингу свободным десять раз может быть. Да, штуку придумали — старайся, увеличивай рейтинг и мы тебя демобилизуем. Курвы, млять…

Потихоньку Леха успокаивался, и усталость придавила темечко стотонным весом. Молодой пилот боролся со сном стоически. Обещал, ведь. Да и не лишним будет присмотреть за этой девчонкой. А какой голос у нее, блеск. Женственный такой… или поспать полчасика, Петрович не узнает, да и не просил же он меня в приказном порядке. Кто его знает, что там, в пункте переброски. Лишней собранности не помешает, надо отдохнуть.

Через мгновение боец спал мертвецким здоровым сном.


— Мальчики, подъем… — ее голос был чуть громче шепота, да сам шепот, практически, только чуть-чуть добавила тона.

Ведущий и ведомый мгновенно выпрямились в своих анатомических креслах, отчаянно вращая головами по всем экранам, пытаясь понять, где они и что происходит вокруг.

— Уснули? — оператор говорила с заботой, на которую способна только женщина.

Петрович потер щеку. Спал. И правда, спал. Тело было отдохнувшим, настроение поднялось. Вот это да… умудрился проспать весь марш. Это пипец, если честно, если кто узнает — покрутит у виска пальцем. Дедушка решил покончить жизнь самоубийством оригинальным способом — соблюдая устав.

— Что ты, красавица, уснешь тут… — голос Лехи говорил как раз об обратном.

— Как-то быстро мы доехали, — Петрович с сомнением погрузился в тактический экран.

— Я вас вела в операторском режиме, чтобы вы хоть немного отдохнули.

Ё-ё-ё… Вот почему не трясло, бездушная электроника ведет грубо, ей насрать, что внутри жестянки колбасится живое мясо. Она огибает профиль местности так, как будет оптимальней всего. Оптимальней для скорости перемещения, ограничивающим фактором выступает только допустимая перегрузка, которая совсем не является комфортной. Операторы не заморачивают себя ручным ведением, геморройно это, да и разбить боед об какое-нибудь неожиданное препятствие — плевое дело. Зато как в троллейбусе, летишь плавно, будто на облаке, эти сраные боевые программы так не водят.

— Ты с ума сошла! — голос Лехи приобрел явные нотки ужаса, — ты расшибить нас решила, скорость двести, млять, ты в паштет нас порубишь!

— Не кричи… — было даже слышно, как она надула губки, — я лучшая на курсе по ручному вождению… Для вас же старалась, два часа как белка в колесе…

— Молодой, не бухти… — Петрович проснулся окончательно, — молодец, подруга, классно провела — я уснул, как младенец. Так вести два часа, Леша, не такая уж тривиальная задача. Спасибо, девочка… от всего сердца…

— Так, оставили сантименты, — ее голос явно повеселел, — у вас пятнадцать минут на водомассажную обработку и прием пищи. Время пошло…

Петрович сладко зевнул и лениво затыкал по клавишам пульта. Его кресло повернулось по диагонали кабины и изогнулось так, чтобы пилот смог вытянуться во весь рост. Андрей снял шлемофон и подцепил с держателя нагубник. Придавил его зубами за язычок, плотно присосавшись к воздухоподаче. Через пару секунд в кабину впрыснулись ионизированные частички воды, которые мгновенно смыли все нечистоты с обнаженного тела. Тугие струи воздуха со всех сторон тщательно разминали затекшие мышцы и суставы. Без водомассажной обработки никогда не высидишь тридцатидневный боевой цикл. Она необходима хотя бы два раза в день. Правда, эти суки что-то в последнее время повадились экономить даже на этом.

Экономия, экономия, экономия. Экономить — значит победить. Эта надпись везде. При входе в казарму, в любом жилом блоке. Даже на прикроватной тумбочке. В первые два года войны человечество с азартом размозжило друг об друга неимоверное количество всего, чем обладало. Бьем изо всех сил, победа будет за нами. С конвейеров сходило титаническое количество боевой техники всех родов войск, готовясь стереть противника с лица планеты. После обмена ядерными ударами и массированными бомбардировками все внезапно поняли, что силы остаются равными, уж так мудрая природа распределила альянсы среди воюющих сторон. И придется воевать ручками.

Через два года пришло понимание, что ресурсы землян небезграничны. Еще год в таком темпе и технику просто не из чего будет делать. И умники всех дуэлирующих сторон придумали концепцию боевых единиц. Насколько простую, настолько безжалостную. Техника стала состоять из неразрушаемых модулей: гравитационного, боевых блоков вооружения, системы управления, пульта пилота. Возможности современного оружия настолько велики, что неразрушаемыми можно сделать только эти части, вернее делать неразрушаемым всю боевую единицу слишком дорого, это неимоверно сложная и энергозатратная технология. Оптимальней будет таким нужным свойством наделить только важнейшие составляющие конструкции. А вот все движущиеся части, корпус и кокпит с обезьяном внутри, как бы ни были бронированы — рассыпаются за милую душу. Но и стоят они не так много, как достигаемая экономия — после боя можно сгрести неразрушаемые блоки, собрать из них новые боевые единицы для любого вида войск, посадить внутрь нового паяца и запустить новоиспеченную составляющую мощи армии в общую систему.

Природа упряма. Какими бы ухищрениями ни пользовался человечишко для доказательства собственного превосходства — речь все равно сводится к потерям в численности живых индивидуумов. Техника становится слишком дорогой на определенном этапе войны, в отличие от умного примата, каким бы антигуманным это ни казалось. Железная логика неумолима, а закрывать глаза на нее в ситуации, когда тебе грозит полное уничтожение, никак не получается.

Вскорости подсушили запасы воздушных сил, морских. Это драгоценнейший ресурс, просто так его теперь не расходуют. Восстанавливать тяжело. А вот клепать механизированные юниты из разбросанных по земле ящичков — милое дело. И воевать ими просто, и обучать воевать на них не сложнее.

Душ с зарядкой закончились, настало время завтрака. Кресла вернулись в нормальное положение, бойцы с удовольствием потягивались, ощущая ожившее чистое тело, и с наслаждением затянулись пищевым раствором через патрубки питания. Главное калории. Вкус приятный. Чтобы не расслаблялись, наверное… а может просто экономят ароматизаторы… уроды.

— Оператор, пятнадцатый к выполнению боевой задачи готов.

— Молодцы. Приказов пока никаких. Куда вас заскладировать? — игриво промурлыкала девушка.

— Тебя как звать, юное создание?

— Катя.

— Катюша, ты включи мне ножки, я сам зароюсь. Мы же у тебя новые, рейтинг ручного режима обнулен. Мы спрячемся и тут же отключимся. Делов на пару секунд.

— Ишь, какие! Ладно, что я, не понимаю что ли… Сейчас… — Было слышно, как затарахтела клавиатура под ее пальцами.

Пульт окрасился оранжевой подсветкой. Стала доступной часть меню и под руки и ноги вывелись сервоприводами дополнительные органы управления. Для пилота боевой единицы это просто оргазм. Ты САМ можешь двигаться в любом направлении. Свободу начинаешь чувствовать только тогда, когда она ограничена и заблокирована кем-то со стороны. Без этого она не пьянит, как свежий воздух после душного трюма.

— Петрович, сто метров к юго-востоку, смотри на семь часов, развалины какие-то. Ангар, что ли… Мы влезем.

— Вот скажи мне, молодой, ты бы куда жарил в первую очередь, если бы в месте предполагаемого скопления противника, что в чистом поле, располагался полуразрушенный ангар?

— Дело говоришь, первый, куда тогда?

— Исходя из того, что нас больше не двигают и не переводят в режим охранения — здесь тыл и, судя по всему, нас тут концентрируют. Я буду зарываться.

— Пятнадцать процентов энергии…

— Манал я их энергию. Здесь война, а не бирюльки. К тому же, не боись, раз концентрируют — значит подзарядят.

— Я — куда ты, туда и я.

— Тогда не тормози, у девочки отсчет тикает.

Развернуть лазерную установку и выжечь в земле удобную ванночку с ровными краями — пятнадцать секунд работы. Зато — сколько удовольствия. Матушка-земля принимает с любовью, несмотря на все страдания, которые мы ей причинили, пытаясь поделить. Наверху, на полметра, не больше, остались только визирные устройства и антенны.

— Вот теперь — порядок. Катюша, мы снова под крылом, — Петрович нажатием одной кнопки на сенсорном экране оборвал полет свободы, — сколько времени у нас есть?

— Брифинг через два часа, пока указаний никаких. Обстановка спокойная. Отдыхайте ребята…

Как сладко спится в те моменты, когда подсознание не грызется сотней нерешенных проблем, опасений. Каждый час такого сна можно смело ставить вровень со многими ночами, когда просыпаешься в холодном поту, силясь понять, где ты, и тут же, не успев ответить на этот вопрос, болезненно вздрагиваешь от следующего — «пора или еще пока нет…». На фронте первый вопрос отпадает довольно быстро — через некоторое время становится абсолютно фиолетово, где конкретно ты находишься, потому что везде одна и та же преисподняя.

А вот вторым вопросом здесь задаешься во сне долгое время. Сначала — ответственно выполняя приказы, пытаясь скорее начислить себе баллы и балики за все подряд. Быстрый переход из режима в режим, показатель точности стрельбы и усредненной нормы расхода боеприпаса на нормоединицу целей. Это чтобы ты, сука, не вздумал мало шмалять по врагам. Но и чтобы в белый свет не палил просто так. Улучшаешь этот показатель — сразу десяток балов, и ты на шажочек ближе к родному дому.

Бесы в человеческом лице научились даже нашу боязнь их пекла обращать в усовершенствование наших навыков. И в самом деле — вы берете душонку, запихиваете ее в электромеханическую клетку, из которой она не может никуда деться, размещаете непосредственно в армагеддоне и создание божье мгновенно понимает всей своей шкурой, начиная с головного мозга и заканчивая костным, что выбраться из этой жилотянущей тюрьмы — его главная цель, мечта и событие в жизни одновременно. Сводит судорогами пальцы и катятся слезы сами собой, стоит только на секунду позволить себе задуматься, каким бы счастьем было находиться на пороге из этой резни.

И тебе это обещают. Набери число, позволяющее демобилизацию, или че-пэ-дэ, святую мантру пилота мехбоеда — и тебя отпустят. На все четыре стороны. В рейтинг пилота, эр-пэ, запихивают все — меткость, координацию, экономность, послушность приказам, отзывы оператора, повреждения твоего боеда, мрази даже вероятность поставили на службу себе, и далее по списку — количество уничтоженного врага, удельный вес энергии в каждой производимой операции, это чтобы много не суетился и не нагружал вентиляционную систему. Ведь это дополнительные вольты, так необходимые нам для победы. В общем, в рп включают все, что только можно. Причем иезуитски хитро — самые сложные и унизительные навыки обладают наибольшим весом. Унижай, усмиряй и властвуй. Пилот, научившийся жить с наименьшим количеством движений своего тела, например, мгновенно получает весомый прогресс в рп. Реже испражняйся и почаще отказывайся от водомассажной обработки. Оттачивай даже мимику лица. Не пиши писем, реже пользуйся связью на передачу. Уничтожь в себе все зачатки культуры и мыслей, превратись в дополнение к своей боевой машине.

Правда, набирать прогресс в рп таким путем считается наибольшим западлом на фронте.

Позже, когда наступает апатия, вопрос «пора» принимает оттенок щенячьего скуления — не троньте меня, я не пойду, мама, роди меня обратно… Но и здесь сатанинский рп не оставит тебя в покое. Если совсем не будешь стараться, тебя ограничат в качестве питания, фильтрации воздуха, на казарменном положении не будешь иметь доступа к женщинам, отключат библиотеку, лишат возможности писать домой. И так, условия существования, которые изначально хоть как-то колебались в сторону слабого комфорта, становятся жестко оптимальными, на уровне животного выживания.

И ты стараешься. Наравне с каждым джоулем энергии стране нужна самоотдача. И выбора у тебя нет, будешь против — ее из тебя выжмут.


— «Петрович, какой у тебя рп?» — проснувшийся Леха не знал, чем себя занять, и придумал чатиться с ведущим. Маломощный порт антенны, расположенный возле бокового визира, оказывается, вполне можно пустить на реверс, если немного покопаться в системе и использовать как передатчик с мизерной мощностью, достаточной, однако, чтобы запускать примитивный обмен текстовыми сообщениями между двумя близко запаркованными боевыми единицами. Колебания электромагнитного поля и увеличение нагрузки на центральный процессор настолько малы, что вполне укладываются в норму. Вычислить невозможно. Модуляция зашифрована пятьсотдвенадцатибитным ключом, да еще и замаскирована под легкое фонение аппаратуры. Пареньку, который написал эту программку, нужно ставить при жизни памятник. Это голосишко раздавленного, униженного, скованного по рукам и ногам, идущего на верную смерть, но все-таки непокорного в глубоких уголках души, человека. И вводится она с консоли системы за пять минут вручную. Запрещай, сколько влезет. Поймать нельзя, заставить не пользоваться — пока не научились. Или решили не заморачиваться особо, не усмотрев большой опасности, разве что свободомыслие, но с этим борются иначе.

— «Зачем тебе?» — Андрей Петрович ответил через полчаса, тоже спал, видимо, старый жук.

— «Интересно просто. Давеча спорили с товарищами в казарме, какой у тебя рп уже набит. Одни говорят, что одной уничтоженной техникой ты чепеде в два раза перебрал, но тебя эти мрази не отпускают, потому, что ты энергию не экономишь совсем. Другие говорят, что ты сознательно с фронта не уходишь, будто смерти ищешь. Ты уж прости за откровенность».

— «Нет у меня рп. Мне его не считают. Баллы система начисляет, но я никогда не интересовался. Мне все равно. Мой рп в зачет не идет, я здесь пожизненно».

— «Да ладно… как это может быть?»

— «Такой приговор военного трибунала».

— «Так ведь максимальный приговор — пять лет фронта»

— «Не все равны в нашем социуме»

— «Что ты такого натворил?»

— «Красную шапочку съел».

— «Я серьезно».

Пауза.

— «Ладно. Я просто так спросил. Не бери в голову».

— «Все в порядке, я просто помиксую чуть-чуть, увлекся. Приятного отдыха, дружище».

— «тебе тож»

Как в двух словах написать, почему молодой и перспективный оператор механизированных войск Андрей Петрович Яковец, потомственный танкист, звезда курса и прямой кандидат на сверкающий командный олимп, оказался на передовой с приговором «пожизненный фронт»… да еще, если и сам не понял, как так получилось… Давно это было… Больше, чем жизнь назад. Несколько мучительных смертей прошло с тех пор, и не менее мучительных возвращений с того света. Вечность…


Было утро. Андрей вел машину, как всегда — расслабленный внешне, ухарский в траектории движения и замирании сердец попутчиков, которых угораздило оказаться на сидении пассажира рядом. Особенно, если это оказывались женские сердца. Тогда бахвальский дух его вождения проявлялся еще и в эротичных взвизгиваниях всякий раз, когда пятитонная масса автомобиля выполняла очередной маневр.

Молодой лейтенант таков был во всем. Приученный к порядку с детства в военной семье, он шел вперед, пружиня своими качествами и удальски обходя препятствия. Куда идти — было предопределено с самого начала, не в плотники же. Защита родины — вот главное предназначение мужчины. Наше призвание разрушать, а это единственный способ использовать наши способности во благо.

Высшее военное училище, имени древнего полководца. Как раз начало новой концепции ведения сухопутной войны. Кто мог знать, что только так станут воевать везде, где только можно вести боевые действия, пусть даже теоретически. Война быстро уничтожила последние проблески надежды на свободу проявления воли отдельных индивидуумов, жестко подчинив все и вся единой цели. Гуманизм — поповское слово.

Андрей быстро схватил суть новой военной морали и, обладая недюжинными умственными активами, стал быстро взбираться наверх, благо родословная этому только способствовала. Кто мог поверить, что двадцатилетний младший лейтенант войдет в операторский состав генштаба, получив в управление механизированный батальон специального назначения.

Начало войны придало ускорения юному полководцу. Он воевал изящно. Потери были минимальны, четко спланированные заранее во имя быстрого выполнения поставленной задачи. На проводимые им боевые операции приводили смотреть студентов. Не без греха, сердце наполнялось гордыней, когда он слышал за спиной восторженные и восхищенные охи-вздохи, наблюдавших за его боем.

Поглазеть было на что. Виртуозное оперирование множеством разнообразной техники, отточенные музыкальные движения, когда он выводил на боевой экран сложный участок боя и сам перегруппировывал, выводил в атаку отдельные юниты, включался даже в управление оружием, помогая пилоту уничтожать сложные цели. В операторском режиме вел танки, боеды, артиллерию поддержки.

Это было фееричное зрелище, пара нажатий клавиш и на весь экран растягивалась местность, как ее видит пилот. Бой на экране — красивое шоу. Потом, мгновенно перепрыгивал в режим управления ротой, и на экране вспыхивала более общая обстановка боя. Здесь поле для тактики в широком понимании. Взвод сюда, этих в атаку. Видите, справа, за выступом реки мы потеряли пять единиц. Но взамен отвлекли на них половину сил противника, который опрометчиво открыл нам фланг. Танковую роту вперед, им в помощь — ракетную поддержку. Потеряем четыре танка, к сожалению. Но задача будет выполнена. Обратите внимание — компьютер посчитал оптимальной потерю до пяти танков. Упс, простите дамы, рев боя не для ушей новичков, поэтому звук потише. Честно говоря, душераздирающие вопли пилотов, которых перемешивает там с дерьмом и самому слышать неприятно. Во сне, не дай боже, привидится. Поэтому звук — жестко на фиг. На мониторе победная статистика — потеряно три танка, сэкономлено десять боедов, экономия по батальонным боеприпасам двадцать пять процентов, задача выполнена.

Моральные мучения Андрей душил в самом зародыше. Так воюет весь мир. Кто-то из здания штаба, манипулируя боевыми частями в циничной компьютерной игре, а кто-то — как шпрота на передовой. Люди родились неравными, а война это только обнажает, откидывая ненужные сопли. Самым червоточным был внутренний вопрос — «а сам бы пошел туда, в дантовы круги?», грыз иногда диафрагму, перебивая дыхание, особенно, если с выключением звука замешкаешься. Но молодецкий дух быстро находил способ успокоиться — «Если бы было надо — пошел бы и воевал, как нужно!». Молодой дурак.

В то утро лентеха был пьян. Уже не лентеха, кстати. Старшой. Сложная операция с диверсионной заброской в тыл противника обернулась звездочкой и солидной премией, которую старлей решил тут же прогулять во имя победы. По этому поводу было решено покуролесить на автомобиле по барам в поисках развлекательных приключений. И плевать, что половина бабла уйдет на дорогущую энергию для машины. Уже несколько лет человечество воюет, все недешево, так что теперь, не жить что ли…

Было весело, поздравления друзей, звездочка на дне стакана… Визжащие девицы, сменяющие одна другую на пути из бара в бар. К вечеру экстаз достиг апогея и душа не требовала, а уже истерично орала про праздник. Яковец с шиком припарковал свой бмв возле премилого барчика в самом центре и твердой походкой шагнул в приятный полумрак. Специальные сухопутные войска не пьянеют, гы, салабоны…

Ее он увидел сразу. Короткий жакет, стильная джинса, стекающая по суперским бедрам только подчеркивали красоту леди. Ух, какие дамы бывают. Ноги сами понесли вперед и Андрей устроился рядом, самозабвенно заливая что-то красотке и пропуская с ней новые стаканчики. Побеждаем во всем. Ее карие глаза блестели игривыми искорками, она наматывала локон на палец, слушая. Мир кружился вокруг с бешеной скоростью, сердце колотилось где-то в районе горла. Сознание, подсознание и мозг функционировали совершенно независимо друг от друга, пульсируя в экстазе, все знают, как это бывает.

Потом гонки по ночному городу, медленный танец, прижавшись друг к другу в уютной кафешке на набережной. Молодость может доставить много удовольствия своему владельцу. Сознание работало уже просто фрагментарно. Вот дорога в ее загородный дом. Андрей остановился отлить возле большого плаката, на котором изящная девушка в военной форме призывала молодежь идти в пилоты сухопутных войск. Его тогда стошнило. То ли от циничности людей, то ли от выпитого. Через пару секунд тоска, которая мелькнула в хмельных мыслях, мгновенно утонула в волне адреналина и жизнь понеслась дальше.

Она была великолепна. Теплые губы исполняли такое, что тело парня вытягивалось в струну, а пальцы на ногах норовили скрутиться в трубочки. Андрей дурел от страстного женского тела, впивался в нее с новой силой, рыча от удовольствия. Казалось, что счастье будет длиться вечно. Ведь настоящий рай закончиться не может…

Свет вспыхнул неожиданно, как и положено по всем канонам жанра и лейтенант мгновенно отрезвел. Немая сцена, комичная по своей сути и трагичная по выражениям лиц участников. В дверях стоял плотный пожилой мужчина с очень знакомым лицом. Точнее, оно было бы таким, если бы не было перекошено звериной яростью. Испуганное восклицание пассии вывело из ступора жертв представления и Андрей сел на кровати, нервно потирая бедра, а девушка закуталась в халат, боясь поднять взгляд. Человек в дверях начал покрываться пятнами и только выдавливал из себя скороговорку «ты… ты… ты… сука… ты…», потом вдруг очнулся и побежал куда-то вниз на первый этаж. Герой-любовник не успел даже одеться, натянул на себя только штаны к тому времени, как обманутый муж возник снова на пороге спальни с лучевиком в руках. Андрей вскинул руку, защищая лицо и острая боль швырнула его на пол, а женский визг плавно ушел в пустоту, вместе с утекающим сознанием.

Очнулся в больнице, пробыл без сознания два дня. Приехал отец, горестно качал головой. Ты знаешь, сын, какая буча заварилась… Тебе что, незамужних женщин не хватает в жизни? Ты знаешь, чья она жена? Не зря лицо показалось очень знакомым, видел его по телевизору каждый день… Дело принимало совсем дурной оборот, трибунал ждал только момента, когда Андрей сможет появиться в зале суда. Неравенство общества имеет и такие проявления. Пожизненный фронт. Просто доживи да конца войны, искупая кровью свою вину. И свободен, парень. Добро пожаловать в ад по другую сторону зеркала, оператор.


— Ребята, вы спите?… — прорычала фигура в черном плаще с палашом в руках. Неожиданно… судя по развитию событий, возглас этого средневекового кошмара должен быть другим. Это повергло Андрея в ступор и он не успел нажать на спуск десантного лучевика, хотя терпеливо ждал, пока этот урод, настойчиво раскурочивающий кабину боеда, произнесет свою реплику.

— Ребята, вы спите? — повторил настойчивый женский шепот и ведущий резко дернул головой, просыпаясь и пытаясь понять, где он и что вокруг. Ремень резанул плечо и вернул летящее сознание в тело развалившегося в анатомическом кресле пилота с пальцами на гашетках. Вокруг был полумрак, лишь слегка помигивал зеленым тактический экран, да на центральном пульте блекло тускнели подсвеченным контуром клавиши перехода в боевой режим.

— Уже нет… — Андрей с сожалением пожевал губами, блин, так спалось… ну, зачем было будить.

— Перейдите на запасную, плюс двадцать пять, поговорим…

Лады, двадцать пять, так двадцать пять. Пальцы привычно поклацали по клавишам настройки бортового компьютера связи.

— Второй, ты слышал?

— Ага, я тута, — сонным голосом процедил Леха, — Вот е-мае, мне такой сон снился…

— Мне тоже… такой…

— Перешли? — ее голос был явно взволнованным. — Здесь что-то происходит. Вы у меня были одни, честно говоря, я на вас зачет сдавала… Всего-то три часа оперирования. Но потом что-то случилось, курсантов не отпускают. Мне в управление передали еще десять пар. По штабу тревога, спешно вызываются операторы, во дворе развернули мобильный пульт на четыре тысячи операторских мест. Глядите на тактический экран…

Андрей машинально щелкнул переключателем и пальцем повел масштабирующую планку, меняя крупность изображения. Глаза среагировали первыми и зрачки исполнили букву «о». На предельном для пилота, ротном увеличении, весь экран покрылся мерцающими зелеными точками. Их было много, несколько сотен точно.

— Мать… — выдохнул Леха. — Нас тут дохера, как оказалось…

— Я пролистываю вплоть до армейского масштаба — везде концентрация сил. Что-то будет. Нам сказали, что тревога-один, мы ночуем прямо в штабе, вахта двенадцать часов…

Это при положенных пяти. Сколько же войск они стянули, если центральному штабу не хватает операторов… едрить… Мозг проснулся окончательно. Под ложечкой тоскливо засосало. Ничего хорошего не будет.

— Слушай меня, девочка… — Андрей говорил медленно, вкрадчиво, с теплыми нотками, но твердо, тон не допускал никаких возражений.

— Слушай меня, — продолжил он, — Главное — не волнуйся. Ты должна быть спокойна. Не суетись, если вдруг что-то забудешь — кричи, я помогу. Самое главное, не подставляй наш тыл и фланги. И я тебя прошу…

Он на секунду умолк.

— Очень прошу, — голос стал грустным, — Я понимаю, что вам промывают мозги про слабость человеческой природы. Что вопли пилота слушать не нужно, мы все просим об одном и том же. Да, просим, это наш единственный шанс выжить иногда. Я тебя очень прошу, когда я тебе скажу — переводи в ручной режим. Я не буду злоупотреблять. Здесь будет каша через пару часов. Мы тут не на хоровое пение собрались. Когда начнет колбасить — труба. Нам очень нужно выжить. Здесь всем нужно выжить. Но я обещаю, что попрошу про ручной режим только тогда, когда иного выхода не будет совсем. Ты можешь спасти наши жизни… Я на это очень рассчитываю…

— Но…

— Катюш, молчи, я сказал, а ты подумай… Все равно решать только тебе, мы ведь в одностороннем порядке живем, как черви…

— Я боюсь… — голос девочки дрожал, можно было даже расслышать хлюпанье и шмыганье. Захотелось обнять ее за плечи, прижать голову к плечу и успокоить, нашептывая какие-то смешные глупости.

— А вот этого не стоит! — самому интересно, кому он сейчас это сказал… — Бояться не нужно точно. Тебе ничего не угрожает, до резни тебе пару тысяч верст, если напрямик. Голова нужна ясная, мысль сосредоточенная.

— Я за вас боюсь, дураки… — Катя ревела уже в открытую.

— А ничего нам не сделается, да, Леха? Мы уже пять лет тут штаны протираем, никакая зараза не берет. И в этот раз мы на базу вернемся, и спиртику жахнем. Мы заговоренные с Лехой…

— Да, точно… — Леха храбрился изо всех сил, его голос дрожал, но говорил он довольно уверенно. — Мы с Петровичем уникальные, про нас даже байки ходят. Выживаем в любой передряге.

Старшой усмехнулся… эх, молодость, зеленость… а ведь и самому страшно. При такой концентрации техники в ротном масштабе визирования, несложно посчитать, что на небольшом пятачке собрана сила по-крайней мере четырех механизированных армий. Намечается большой паштет. А неопытных операторов поставят в прорыв.


— " Петрович, что теперь? Что буде-то?" — вспыхнуло на экране окошко самодельного чата.

— " Воевать будем. От нас мало зависит. А то, что зависит — будем делать. Держи мне спину и правый фланг. Не тормози. От нашей скорости зависит здоровье. Врать не буду, Леха, я таких масштабных посиделок не помню… Ты только не нервуй. Если все сделаем правильно — еще бухнем".

— " Боязно что-то… Да и оперирует нас, ты сам знаешь… Малолетка… Боюсь я…".

— " а толку? Все равно ничего не изменишь. Заистеришь и пульт бросишь — сразу придумывай, что на страшном суде говорить будешь. А будут руки дрожать — пользы от тебя будет мало, для тебя же в первую очередь. Поэтому, расслабляйся, дружище…"

Легко сказать — расслабляйся… Сердце тукает уже прямо в горле. Хочется пить. И срать. Мама… Это ж точно конец… Если вы знаете способ сохраниться в точке столкновения десятка тысяч единиц бронетехники, разрывающей друг друга всеми доступными способами — срочно сообщите. Адрес в штабе. Леха разжал зубы, которые непроизвольно стиснул так сильно, что закровоточили десны. Шумно выдохнул, ероша шевелюру. Ладно, прав Петрович, толку истерить…

Нужно работать.

Ведомый углубился в пульт, тестируя систему и проверяя в первую очередь внесенные самовольно изменения. Не хватало еще вырубиться в бою.

Андрей, напротив, развалился в кресле, закинув руки за голову и улыбаясь каким-то своим мимолетным мыслям. Страх был, конечно, такие уж мы твари, цепляемся за жизнь изо всей мочи, не разбираясь, как живем, что чувствуем при этом.

Но бояться Петровичу было просто глупо. Уже перебрал все здравые лимиты, давно должен был ласты склеить. А вот сила высшая дарит упорно день за днем, хотя давно ее уже об этом и не просил… Даст Бог, и в этот раз пронесет. А не пронесет — чего уж там, по ту сторону будет явно лучше, чем здесь…

— Кроты, подъем! Ваша мама пришла, молока принесла! — веселый голос бесцеремонно вторгся в предсмертную медитацию. — Петрович, ты в землеройки записался??

Васька из бригады техобслуживания. Весельчак. И молодец. Ему чего печалиться-то.

— Ну да, типа того. Будь моя воля — я бы отсюда и не вылезал. Ты нам горючки привез?

— И горючки, и колючки, — сверху по кабине затопотали ноги, — давай, интерфейс на бочку.

Андрей лениво нажал две комбинации клавиш. Сверху, на неразрушаемом блоке двигательной установки щелкнул лючок, открывая доступ к зарядным клеммам. Загудел трансформатор.

— Порядок, полный бак. Что с патронами, ворошиловцы?

— У меня девяносто процентов. Но все равно замени… Для намечающейся мясорубки хватит, а вот сколько после нее куковать будем — кто знает…

— Лады, пилоны открой.

Боезапаса, в принципе, достаточно. Но попросить — святое дело, хлеба мало не бывает. Сверху раздался щелчок и бортовой компьютер не преминул сообщить, что запас наночастиц пополнен, запас плазмирующейся среды пополнен, загрузка мин — сто процентов. Ракет — пятьдесят.

— Васька, чего ракет не привез?…

— Нету вам ракет. Ваша рота в прорыв пойдет, судя по всему. Ракеты велено во второй эшелон.

— А как насчет по старой дружбе. Ты ж знаешь, за нами не заржавеет.

— Петрович, режешь без ножа… Мне так не хо потом на губе сидеть…

— Васька, не гони, какая губа! — подключился к диалогу Леха, — будет губа или не будет — вопрос открытый. А вот мы с тобой пересечемся обязательно. Так что давай ракеты по-хорошему…

Васька, маленький вертлявый парнишка в промасленном комбинезоне, скорчил недовольную гримасу. Ты, Леха, выберись сначала из своей жестянки. Потом смачно сплюнул, ругнулся и заелозил рукоятками пульта, висящего на шее и придающего Ваське вид ярмарочного лоточника.

Механическая рука подцепила с транспортной платформы ленту с ракетами и лениво понесла ее к боеду.

— Так, орлы… По пятку ракет я вам накинул. Больше не могу, хоть зарежьте. И вообще, экономить — значит победить.

— Иди в жопу, экономист…

Техник расхохотался, бухнул пару раз по броне тяжелым радиометром — мол, давайте, кильки, не дрейфьте, все путем. Хорошие парни, эх, досадно будет, если их перетрет… Но на все воля божья, типа того.

Васька вскочил на свой транспортник, стал к пульту, зацепился ногами за петли — никакой кабины или сиденья на платформе предусмотрено не было, поднял свой катафалк на полтора метра и заскользил к следующим абонентам.


Самое тяжелое — ждать неизбежного. Особенно такого, от которого волосы по всему телу начинают расти в пару раз быстрее. Сама мысль тогда не дает мозгу нормально вращать свои шестеренки, блокируя все и вся под кожей черепа. Ты не можешь производить никакой больше мозговой деятельности, кроме скулящей тоски и слезящихся глаз. Какое-то время стараешься отвлекаться сиюминутными заботами, потом, выполнив их все, берешься за второстепенное что-то, к которому приклеивается третьестепенное. Потом просто устаешь от самообмана, обмякаешь и все… ты попался. Больше тебя эта зараза из лап не отпустит. К событию ты подойдешь в состоянии моральной амебы, пока резкий впрыск адреналина не отрезвит истерзанную душу. К положительным моментам можно отнести, правда, неизменную толерантность, которую организм вырабатывает к чему угодно, даже к ужасу. Ужас вроде есть, но с ним вполне можно жить.

Леха, начавший привыкать к солдатской соли, трудился над своими любимыми кодами, лишь изредка прерывисто вздыхая и растирая бледные щеки. Да пальцы чуть дрожали. В остальном — это был тертый калач.

Петрович развлекал себя перепиской с барышней. Катя обрадовалась, но тут же написала, что обмен текстовыми сообщениями сохраняется на сервере, а переписка не по делу может строго караться. На что Петрович, усмехнувшись, отправил ей, что именно нужно ввести в консоли системы, чтобы история не сохранялась. Девушка сидела перед монитором, подавшись вперед и вчитывалась в строки, которые отстукивал ей этот странный спокойный человек. Рядом она расположила окошко с досье Яковца, с крупной фотографией, смотрела на черты его лица и мысленно представляла, что он говорит ей это все своим голосом с хрипотцой. Она прониклась к нему странным доверием буквально с первых слов, которые услышала в наушниках. Странно… о человеке ей известен только голос, да безжизненная паспортная фотография. Но как много голос иногда может рассказать про говорящего. А может быть не голос? Интонирование, построение фраз… а может быть обертоны, слышимые ухом, но буквально не интерпретируемые…

Теоретизировать можно сколько угодно, но точно, бывает, слышишь человека, а слова его проникают сквозь твой цинизм, нарощенный организмом за годы взросления. Катюха тарабанила по клавишам, рассказывая ему все подряд. Как росла, где училась. Как началась война. Отец, пилот запаса механизированных войск, был призван через два года. Через месяц пришло уведомление о геройской гибели. Жить становилось все труднее. Денег постоянно не хватало и семнадцатилетняя Катя приняла решение идти на курсы операторов. Контракт предполагает гособеспечение до конца войны. Тесты прошла легко, несмотря на всю их сложность. Служба не тяжелая, нудно только из-за казарменного положения. Но учеба — лучшее хобби, и девочка отдалась ей самозабвенно, с азартом даже, который подстегивался юношеским тщеславием и хорошими отметками.

Андрей тут же ухватился за возможность поумничать и стал сыпать всякими секретами профессии, как из рога изобилия. Катя не успевала копировать текст из окошка и сохранять эти нужные премудрости в личные записи. Там было много интересного. Консольные команды, позволяющие обойти боевую программу, особенно, если все построено на этих дурацких виндах, комбинации клавиш, очень облегчающие жизнь оператора, разные побочные функции рабочих модулей, секреты масштабирования и быстрого ориентирования во множестве окон. Странно, почему этого всего в учебке не рассказывают…

Андрей увлекся не на шутку. В глазах стояли слезы. Оперирование — его конек, он был лучшим. Наверное такую тоску испытывает музыкант, лишившись возможности заниматься любимым делом из-за смертельного недуга. Пытливый ум девушки, схватывающей на лету, доставлял ему истинное наслаждение, по губам иногда проскальзывала улыбка, придавая внутренней тоске ощущение горькой сладости. Эта незнакомая девочка стала какой-то такой… своей… Как Леха, как далекие воспоминания.

Переписываться с родными ему не давали по условиям приговора и одиночество состарило парня ничуть не меньше, чем фронт. Время летело совсем незаметно, беседа перешла на личные темы, потом вообще на нечто абстрактное, но завершать ее не хотелось. Наоборот, как только возникала неловкая пауза, кто-то из двоих судорожно придумывал вопрос, а второй радовался, что есть еще о чем писать. Наконец, Андрей первым очнулся от гипнотического транса и силой отправил Катерину отдыхать. Не хватало еще, чтобы она клевала носом во время рок-н-ролла.

Ее сменщиком был какой-то парнишка, тоже курсант, по всей видимости. По-крайней мере, голос у него был неуверенный и суетливый. Впрочем, какая разница, первым номером была Катя, и на танцы в любом случае поставят вначале именно ее. А с мыслью, что оперировать будет она, пара пятнадцатого уже смирилась.

Андрей поковырялся еще полчасика в своих миксах, потом решил все-таки поспать, здраво рассудив, что рациональность должна быть выше нервов.


Без пятнадцати шесть утра неизбежное решило материализоваться. Катя снова появилась в эфире, дрожа, как осиновый лист:

— Андрюша… — совсем не по уставу пролепетала она, — … Объявили готовность один, артподготовка через две минуты.

Ну, вот и все. Вернее, вот и началось. А вы боялись. Андрей нервно щелкнул пальцами.

— Второй, руки убери с пульта, чтобы не поотшибало. Артподготовка — штука взаимная…

— Петрович, прорвемся. Не впервой, дык…

— Мальчики, удачи вам… Я буду изо всех сил…

Ее голос потонул в шандарахе первого залпа. Микрофон внешних интершумов исправно передал свист ракет, уходящих в сторону противника. И тишина. Три секунды… Пять… Десять… Внезапно пульт окрасился красным, система отчаянно завизжала о ракетной атаке, пилоты вжались в свои кресла, вцепившись скрещенными на груди руками в ремни и уперев ноги в держатели на подножке сидения. Тряхнуло. Раз, второй… Потом мир превратился в непрекращающийся десятибалльный шторм. Глухие удары заставляли семитонный боед плясать, как перышко на ветру, швыряя его об стенки самодельной траншеи, засыпая землей и тарабаня осколками по броне. В принципе, можно было врубить индивидуальный щит, который мощным полем выстраивал облако из наночастиц вокруг позиции, но от прямого попадания ракеты он толком не спасет, зато энергии сожрет — мама не горюй. Вот и не включает его никто. А ударная волна да осколки — привычная музыка солдата. К ней давно все привыкли.

Долбило очень сильно. Петрович сжал зубами самодельную капу, иначе зубы сразу на фиг. Каждый удар проходил сквозь тело нестерпимой болью, это были уже не ушибы, скорее один большой синяк на том месте, где должен быть пилот. Все антенны и визиры были спрятаны под броню, в кабине темнота, что творится снаружи — не видно, но это, скорее, к лучшему. Следующий удар прошел сквозь тело, задержался резкой болью в руке, которая и не думала проходить. Только не перелом. Андрей попытался пошевелить пальцами, это получилось. Ладно, будем считать, что кость цела. А херачат как… такой артподготовки он не помнил. Било уже полчаса, но, судя по нарастающей плотности взрывов — закругляться никто не собирался. Что-то теплое заструилось по груди, Андрей на секунду открыл глаза, удостоверился, что это кровь и снова упер голову в подлокотник. Отпустишь ремень — руку перешибет волной. Сознание начало медленно вращаться, теряя фокус. Красота, сейчас вырублюсь. А кто стрелять будет, урод??! Тебя что, просто так запихнули в этот жестяной гроб??! Ведущий впился зубами в губу и тут же понял, откуда сочилась кровь. Край рта висел, надорванный, и что-то было с переносицей. Спасибо, хоть дыхание не затруднено. Сознание продолжало кружиться, набирая скорость и отдавая тошнотой в затылок. Раздался разрыв огромной силы, точно стотонный молот ударил по самому темечку, душа взвизгнула искрами, потрепыхалась еще мгновенье и исполнила фейд ту блэк.

Андрей очнулся от резко наступившей тишины. Поколебался секунду, потом все-таки ожил, пошевелил головой и открыл один глаз. Темнота подсвечивалась оранжевым от пульта, значит система работает. Пальцы не разгибались. Петрович резко дернул руки, разжимая судорогу, по пальцам побежали противные мурашки, левое предплечье ломило нестерпимо, но осознание того, что остался жив, заставило расхохотаться так, что зазвенела внутренняя обшивка.

— Леха, ты как? — Петрович держался за губу одной рукой, второй быстро набирал в консоли запуск тестировщика.

— Хуже, чем у проктолога…

— Судя по плотности артподготовки — самое интересное впереди.

— А мне уже похер…

— Будто изначально не было…

— Теперь уже точно будет.

Тестировщик показал чудо. Все системы в норме, броня не повреждена, двигательная установка может выдавать сто процентов мощности.

— Петрович, у меня все по нолям. Мазилы…

— У них всегда будет второй шанс.

— Это мы еще посмотрим, у кого шансы длиннее…

— Не хочу нарушать вашу милую беседу, — Катя едва сдерживала радость, — но спешу сообщить, что потери противника тридцать процентов.

— А наши? — ведущий с сомнением покачал головой. Пусть не песдят.

Вместо ответа Катя стукнула по микрофону два раза, потом один. Два, один. Двадцать один процент. Вот и у противника столько же. Ну, почему мы такие тщеславные, почему не можем понять, что шансы равны. Давно равны. Перетирание живых существ уже не приносит выгоду в паритете. Оно уничтожает шансы на выживание нас, как вида. Бессознательное желание убивать себе подобных, кажется, потеряло все природные тормоза и мы просто самоистребляемся.

— Атака тридцать секунд — Катя смотрела глазами, полными ужаса, на всплывающую поверх всех окон надпись.

Андрей растер кровь по животу.

— Атака двадцать секунд.

Руки на гашетки, локтем рычаг перехода в боевой режим.

— Атака десять секунд.

Жужжание пилонов завершилось, экраны ожили, но рассматривать пейзаж было некогда.

— Девять…, восемь…, семь…

Уперся головой, ноги на педали вращения. Все, друзья… Увидимся в лучшем месте…

— пять…, четыре…, три…

Мама…

— Один! Атака!

В глазах потемнело от перегрузки, шея, не в состоянии удерживать потяжелевшую голову, исполнила лебедя. Понеслась… Мать вашу, уроды!!! Бля-а-а-а-а-адь!!!


В большом командном зале генштаба собралось довольно много людей. Там и обычно безлюдно не бывает, а сегодня были заняты все места, люди стояли в проходах с лэптопами, даже в коридоре организовали десяток рабочих мест. Над головами висел общекомандный экран размером с футбольное поле, на котором от множества таблиц, графиков и диаграмм могла закружиться голова у любого непосвященного вплоть до летального исхода. Это было сердце войны. Здесь воедино была сведена информация о фронте, участвующих подразделениях и сведения об их состоянии в любой момент прошлого, нынешнего, а также вероятного недалекого будущего.

Невысокий седой человек сидел в самом центре амфитеатра. Остальные места образовывали полуярусы, каскадом сходившие от самого потолка, а это без малого тридцать метров, к невысокому постаменту с креслом-пультом седого командующего.

На экране вспыхнула надпись, приглушив остальное изображение. Цифры бежали вниз, обратным отсчетом метрономируя время до главного события. Зал мгновенно заволновался, однако суета быстро улеглась, будто человеческое море враз стало очень вязким. Последние секунды отсчета были встречены во всеобщем оцепенении. На экране высветились нули и картинка сменилась видом передовой с высоты птичьего полета. Изломанную линию переднего края было видно в мельчайших деталях, несмотря на внушительное удаление. Несколько секунд ничего не происходило, затем, вдруг, со стороны тыла все под собой заполонила туча несущейся вперед техники, выстраивающейся по мере движения в боевой порядок.

Как только армада, упорядочившись, пересекла передовые укрепления, камера, выдающая картинку, подхватила ее темп движения и поплыла вперед, выдавая зрителям завораживающее зрелище несущегося в атаку роя, состоявшего из бронированных насекомых разных калибров, движущихся каждое по какому-то своему сложному пути, складываясь, однако, в пульсацию единого организма.

Прямо над кишащей массой сухопутных юнитов выписывала кренделя туча летающих ос, которые, отблескивая, создавали эффект паутины, маревом колышущейся над кашей внизу. Камера отъехала еще и взору командной верхушки открылась несущаяся навстречу точно такая же орда. Два упругих пятна столкнулись, сплетясь феерическим шоу вспышек, взрывов, разлетающейся во все стороны мешанины, пыли и пульсирующих трасс выстрелов. Верхние ряды сидящих в командном зале ожили, отрабатывая свои функции, постепенно в работу включились все, кроме переднего ряда старцев во главе с главным оракулом, продолжавших заворожено смотреть на представшую перед ними картину смерти.

— Левый фланг, тридцать пятая дивизия, тридцать третья дивизия, тридцать первая дивизия! Выполнить прикрытие фланга, разворот боевого порядка квадрат десять, семь, пять! Поддержка штурмовой авиации сто сорок третья эскадрилья, сто тридцать вторая эскадрилья! — Занудным голосом распорядился через микрофон, висящий на голове, человек в чине полковника, который сидел во втором ряду, сразу за коллегией старых воителей. Его место было в самом центре своего яруса, пульт, с множеством дисплеев и сенсорных блоков управления, был отделен от остального ряда, в проходе постоянно толпились подчиненные, которые то прибегали и перекачивали в систему старшего множество информации, то убегали, унося с собой какие-то очень важные сведения.

Седой человек в центре, главнокомандующий, кивнул головой. Один из стариковской коллегии проскрипел:

— Вы не боитесь, что время передислокации окажется выше, чем время доступа трех дивизий противника, которые мы с вами наблюдаем сейчас в районе нашего левого фланга, к высоте в квадрате семь. Они могут успеть там окопаться и мы получим атаку на укрепленную линию противника, не имея численного преимущества в этом районе боя…

Главнокомандующий вопросительно посмотрел на полковника за главным операторским пультом.

— В самом худшем случае, учитывая нефундаментальность укрепления противника, коэффициент превосходства оппонента будет два к одному, мы потеряем дивизию по центру атаки, тут же подкрепим удар тактической артиллерией, снимем с позиций три дивизии и выдвинем их к этой высоте. К тому времени ситуация с развитием боя в центре прояснится и мы сможем оценить, чем подкрепим ослабленный тыл. Ситуация будет сложная, не спорю. Но решаемая. Если мы сейчас снимем три дивизии с тыла, дабы избежать значительной для нас потери целой дивизии, мы рискуем получить удар флангового резервного дивизиона противника в квадрате двадцать два, прошу любить и жаловать, по пустым позициям в центре нашего тыла. Как вам такая, недопустимая по своей сути, ситуация? — полковник, исполняющий роль командующего фронтом, говорил быстро, внятно, чеканя слова, практически не теряя время на паузы.

— Но ведь есть еще наш резерв в районе левого фланга, почему бы нам не выдвинуть его?

— Резервы мы прибережем на эндшпиль, господа. — Главнокомандующий, внимательно следивший за быстрой дискуссией, встал и прошелся по краю подиума. — Самое интересное, коллеги, будет в конце. Нам лучше иметь резерв на выгодных позициях в районе флангов пятна боя, чем пару дивизий, которым и так не выжить, по большому счету…

— А вообще, в данном этюде нам повезет… — тихо произнес полковник.


Перегрузка спала, и можно было стрелять. Пара пятнадцатого ломилась вперед по ломаной траектории, выбранной бортовым компьютером, оператор определял направление, а двум живым консервам оставалось только вращать платформами да нажимать гашетки. Временами, когда боед выполнял маневр, подкатывала тошнота, но она была вполне терпимой, да и иначе было нельзя, вмиг оставят от тебя груду обугленного металла, из которой потом склепают новую боевую единицу. Это совсем не вариант, поэтому пилоты ловили сердцебиение в районе горла всякий раз, когда пульт орал о приближающейся ракете, излучении бластоида или плотной очереди наноплазмовых пуль, и бортовая система резко меняла траекторию движения.

— Первый, на два часа четыре бронированные единицы!

— Бей! У меня справа противотанковый расчет!

Леха ловко поймал в прицел первый боед противника, врубил бортовой бластоид, чтобы подплавить ему броню кабины, и всадил длинную очередь наноплазмы из всех бортовых пулеметов. Давай, сука, загорайся… Жестянка противника начала делать противоманевр, однако Леха тоже был не промах. Залочив все стрелковое на джойстик правой руки, левой он вел перекрестием бластоида, не давая врагу выскользнуть из-под луча.

— Где остальные?! — Петрович справился с тремя вооруженными переносной ракетной установкой фигурками, ухнув туда пару мин, чтобы долго не разбираться.

— Пара за холмом… Сейчас выскочат… Млять, где четвертый?! Есть, горит… Где четвертый?!

— Леха, ты мудила, где четвертый?! Сцуко, фланги проверь, быстро!

Пульт снова вспыхнул красным. Ракетная атака. Петрович развернул платформу. Так и есть, млять, он с правого фланга. Броневик рванул вправо, меняя скорость, ракета вспыхнула где-то в районе кормы, тряхнув довольно сильно. Пронесло, а если бы он их парочкой пульнул? Петрович зажмурился на мгновение и саданул лазером по железяке врага, выровнявшейся на боевом курсе, готовой продолжать сыпать ракетами. Яркий зайчик заплясал на гранях цели, плавя под собой панцирь, вражеский боед дернулся, ткнулся в землю, подняв целый фонтан комьев и пыли, и исполнил оверкиль через голову кувырком. Этот догонялся. Андрей быстро перестроил платформу по ходу движения. И как раз вовремя, чтобы отловиться от пролета сквозь разлетающиеся осколки боеда, который тиранил пулеметами Леха. Молодец, ведомый… Пулеметами завалить трудно…

— Пятнадцатый, смена курса, цель — высота в квадрате семь.

— Понял, оператор.

Звено резко изменило траекторию и Леха едва не блеванул. На гражданке никогда больше не пойду в лунапарк. Холм, за которым пряталась уцелевшая двойка противника, остался позади. Ну и черт с ними, другие добьют. Да и не высовываются они что-то…

— Что там, в квадрате семь, Кать? — Петрович постреливал в сторону противника короткими очередями, скорее для острастки, нежели надеясь причинить им хоть какой-то значимый урон. Далеко…

— Противник атакует фланг первой армии. Мы разворачиваем три дивизии.

— Где они? Я про врага…

— Квадрат пять.

— Твою мать, мы ж не успеем! Они окопаются! Сцуко-о-о…

— Что делать?… — Катя растеряно моргала глазами, порываясь что-то предпринять, и останавливалась. Что делать — она не знала.

— Так, красавица. Форсаж, скорость шестьсот… Кто будет орать, посылай нахер. Потом спасибо скажут.

— Но, перегрузка…

— Выполнять, твою мать!!!

— Есть! — машинально ответила девушка.

Андрей усмехнулся. Оператор выполняет приказ пилота. Прикол.

Довеселиться он не успел. Ускорение вжало тело в кресло. В глазах потемнело.

— Что ж ты творишь?! Мля-я-я-ять!!! Скинь скорость, дура!!! — на разные голоса взорвался эфир.

Боевая программа быстро положила конец диспуту, выполнив маневр, и Петрович отрубился из-за нагрузки на мозжечок, в несколько раз превышающей уставную. Эфир умолк, если не считать слабых стонов и похрипываний, бьющихся в объятьях физических законов людей, запаянных в своих капсулах, притянутых ремнями, подчиненных демонической тяге гомо-сапиенс воевать. Шестьсот километров в час на высоте полметра, огибая профиль местности, которая совсем не представляет собой соляное озеро — это испытание. Даже люди тренированные, привыкшие месяцами трястись на боевом дежурстве в гробоподобных боевых кабинах, не выдерживают. Катя сидела, схватившись руками за рот, вздрагивала, но была не в силах шелохнуться, загипнотизированная монотонным гулом человеческого страдания из наушников.

Кто-то тихо плакал, поскуливая, как небольшой щенок, вот явно слышалось мычание голоса, уже не похожего на человеческий, срывающегося в хрипы на низких тонах и переходящего практически в вой. Вот классика — «мама, мама», как в дурацком, но очень страшном фильме ужасов, поддевающем самые тайные наши страхи. Катя беззвучно рыдала, размазывая по щекам слезы, порывалась двинуть ползунок регулятора вниз, чтобы снизить скорость, но останавливалась, понимая всю серьезность ситуации.

Зеленые точки на тактическом экране заметно перемещались по очертаниям местности, все ближе продвигаясь к тому самому квадрату семь, особенному собой из-за наличия довольно высокого земляного вала, опоясывающего многогектарное поле. Идеальный природный укрепрайон. Его расположение во фланге первой армии, делало эту высоту такой желанной для врага. И в случае, если бы прорывная группа противника успела первой его достичь и занять удобные позиции для стрельбы — они не только бы в минуту разодрали брошенные им наперерез части, как безмыслых котят, но и доставили бы много хлопот всей первой армии, оттягивая на себя силы, перебалансируя бой в самый ответственный момент.

Из-за такой акции, продуманная до идеала стратегия боя может дать перекос, отобьет зуб у невидимой шестеренки и тут же что-то пойдет не так. Мелкие поражения по локациям участятся, выльются в потери позиций одну за одной, и седым полководцам придется в ужасе наблюдать сминаемые армии, которые рассыпаются, как карточный домик, под нокаутирующими уже ударами оппонента. Такого может и не произойти. Но кто знает… Современный бой так сложен, в нем участвует такое количество разношерстной публики, разящей друг друга на все манеры так молниеносно и с такой силой, что впадение в хаос, бывает, начинается совсем неожиданно, просто из-за того, что противник случайно получил преимущество на каком-то маленьком участке и смог его удержать нужное время.

С обратной стороны к высоте плавно скользила большая группа фиолетовых маркеров, нацеленная на седьмой квадрат, как мышь на сыр. Расстояние уже было практически равным, небольшой отряд впереди зеленой массы точек имел заметно более высокую скорость, но на ее траектории лежал овраг, с росшими по краям вековыми деревьями. Катя мгновенно спохватилась, резко увеличила масштаб на тактическом экране, включила операторский режим управления оружием двух впереди идущих боедов и высадила около полусотни плазменных мин в надвигающуюся чащобу, выплавляя проход. Густота заметно проредела и механические осы ринулись в образовавшийся канал, стягиваясь к его центру. Некоторые из единиц по краям, не успев занять выгодную траекторию, со всего маху бахались об толстенные дубовые стволы, разбивая их в щепки и летя кувырком еще метров по двести до тех пор, пока не обретали снова стабилизацию и не занимали место в рою. Вопли этих бедняг резанули эфир и Катерина сорвала наушники, не в силах больше сдерживаться.


Леха лежал в кресле, сжавшись в тугой жгут, с закрытыми глазами. Он старался думать о чем-нибудь хорошем, но получалось только матом при каждом броске перегрузки, которые, участившись, слились в сплошную барабанную дробь, бьющую без разбора по каждой клеточке тела. Петрович прав, лучше страдать сейчас, чем попасть потом под перекрестный огонь закрепившегося на высоте противника. Вот тогда страданий не будет. Просто кранты, и все.

Боед по касательной зацепил дерево и емкий удар болью прошел через все тело. Вашу мать… Стабилизация не потеряна, только немного скрутило от поперечных колебаний, но не смотря на столкновение, скорость оставалась прежней. Дальше шло довольно ровное поле, стало спокойнее, техника лишь время от времени выполняла зигзаг, но вполне можно отнять голову от подголовника и осмотреться.

Отрядец довольно сильно оторвался от основных сил и представлял собой очень легкую цель. Правда и до склона холма было уже рукой подать. Последний рывок. Боед плавно замедлился и заскользил по склону, поднимаясь над равниной. Ведомый привел кресло в вертикальный вид и быстро осмотрелся через визирный экран, выведя на него панораму, простирающуюся у ног.

Позиция была идеальной. Холм представлял собой высокий неровный бублик, опоясывающий поле с оврагом посередине, заросшим камышом. Круговая оборона, верхушка высотки была плоской, в нее можно было углубиться и сверху простреливать большую площадь под собой.

Отряд собрался на плато, в эфире висела злая тишина.

— Все в сборе? — Петрович первым нарушил молчание.

— Песдетс… — кто-то подал голос за всех.

— Зато живые. И в сознании. Все в сознании, или пару девочек не перенесли тяготы путешествий? — в тоне Петровича сквозил сарказм.

— Поломало нахрен… мне без гипса финиш, слава бо, позвонок вроде цел…

— Да! Вашу мать! А я левой рукой… а я шевелиться не могу… я одним глазом не вижу, уроды… А-а-а… суки… — вразнобой взорвался эфир, заставив расшириться зрачки оператора.

— Слышь, институт благородных девиц, кончай слюни пускать!

— Петрович, не умничай. И без тебя тяжело… — подал голос Вовка из второго блока казармы. Хоть кто-то из тертых есть в наличии, остальные новички вроде, — еще одна такая переброска и я конца войны не дождусь. По принципиальным соображениям.

— Вован, ты в поджаренном виде смотрелся бы очень аппетитно… — процедил сквозь зубы Леха, — давайте че-то начнем, чего стоим…

— Катенька, что у нас? — Петрович пытался оттереть кровь с экрана — забрызгал всю кабину.

— До подхода противника пять минут. Сама вас расставить не успею. Внимание, ручной режим. Только, давайте, без чудес…

— Все слышали? Только дернется кто — валю без предупреждения… — голос Андрея не оставлял ни единого намека на то, что его что-то остановит.

— Включай, давай… Порядок… Быстрее, хватит наговариваться… — один за другим подали свои пять копеек пилоты.

— Закопай сама поломанного, не забудь… — бросил Петрович и занялся животрепещущей сейчас темой кротовства.

Через две минуты позиция была готова. Пары быстро выжгли наклонные колодцы и вывели бойницы на наружный склон холма, образовав укрепленные огневые точки. И маскировка была великолепной. Все притихли, понимая теперь всю глубину удачи, положившей шарик в нужную лузу на этот раз. Наступила тягучая тишина, наполненная мучительным вглядыванием то в горизонт, то в приближающуюся лавину фиолетовых меток на тактическом экране. Горизонт был чист, но воздух уже гудел тревожной нотой, готовый вот-вот взорваться кошмаром. Наконец, даль окрасилась пылью.

— Ма-а-а-ать… сколько же их… ребята, это паски…

— Молчать всем! Желающие могут покинуть наше метро… — Петрович увеличил масштаб горизонта и спокойно рассматривал несущуюся на него армаду. В сердце поселилось успокоение, голова работала холодно. Боязни не было совсем. Такое бывает, наверное, только в минуту перед смертью, когда истерзанная ужасом душа перестает быть чувствительной даже к страху. Калейдоскопа жизни, который так любят приписывать этому торжественному моменту, давно уже Андрей не наблюдал, поэтому ожидание конца показалось ему немного скучным. Вот только поясница предательски помокрела. Да глаза расширились.

— Центр дал артподдержку. Передали вам, что вы молодцы и держаться. До подхода основных сил тридцать минут.

— Пасиба передай, — процедил Леха.

Пульт вспыхнул фиолетовым — бластоидная атака. Хитрожопые решили попробовать прожарить верхушку холма. Вряд ли выйдет — бластоиды у них только мобильные, стандартное оснащение механизированных единиц. Мощности пробить каменистую глину до контакта с броней — не хватит никогда в жизни, а самому холму пофиг, почва здесь металлами небогата, разве что корочку наплявят, так это даже плюс. Через минуту экран погас. Атакующие заметно сбавили скорость и медленно катились вперед в полной тишине.

Замешательство сквозило в каждом мелком движении роя. Впередиидущий ряд остановился и остановка доминошным узором побежала по строю нападавших. И тут, вмиг расчертив пейзаж, небо перекрестило дымными штрихами, пунктирами, падавшими вниз на большой скорости, как метеоры. Каждое падение завершалось вспышкой с резким хлопком, который, вибрируя, расходился во все стороны ударной волной и красивыми ступенчатыми облаками, несущими большое разрушение. Артиллерия работала великолепно. Враг представлял собой легкую цель. Прямое попадание тактической ракеты — от тебя остаются лишь сплавленные в клубок обломки с выпирающими во все стороны неразрушаемыми модулями, этакие надгробья жертв фортуны. Равнину заволокло пыльными разводами, крепко сдобренными дымом и сизой гарью.

Андрей заворожено смотрел на это месиво, дух перехватило, сознание, несмотря на весь свой внутренний пофигизм, не могло удержаться при виде настолько масштабного истребления. Это сродни тому случаю, когда начинает кружиться голова вблизи громадного здания. Боевой экран, занимавший всю переднюю плоскость кабины, в мельчайших деталях передавал картинку с двухкилометрового расстояния. Жаль при Данте так не умели гасить друг друга. Резко, в мгновение длительностью, так, что перехода к новому состоянию не замечаешь, из кипящей вязкой массы на равнине хлынули мощным потоком протуберанцы сорвавшегося в истерическую атаку противника. Они неслись вперед, вырастая на глазах с таким ускорением, что у оборонявшихся завибрировала предстательная железа.

— Внимание… — Катя говорила медленно, спокойным тоном, как учили. — Боевой режим. До зоны поражения противника десять, девять, восемь…

Андрей вслушивался в каунтдаун, перебирая пальцами на удобных рукоятках гашеток. Рок-н-ролл…

Леха ритмично играл в самую постылую игру на свете. Как акробат мечешься во все стороны, ловишь прицелом, огонь… ловишь прицелом — огонь… прицел… огонь… Реализма весьма добавляли ответные действия противника, впрочем, в этот раз на них грех жаловаться. За десять минут, после начала атаки, верхушка холма так и не была разрушена. Вязкая почва амортизировала и адсорбировала в себя все действия противника. Удар вражеской артиллерии по верхушке завалил колодцы, в которых прятались защитники, но существенного урона не нанес. Что-то все время долбило и потряхивало, но сколько-нибудь чувствительного воздействия все еще не было.

Вниз по склону холма живописно раскинулись обломками десятки уничтоженных боевых единиц. Откос стал похожим на огромного ежа с все вырастающими и вырастающими новыми колючками. Леха пристрелялся и всякий новый объект, влетавший в его зону боя, тут же получал лобовой луч бластоида, размягчающего броню бедолаги и резкую короткую очередь всех бортовых пулеметов, прошивавшую ослабленную защиту, как лист картона и наполнявшую пространство под скорлупой высокотемпературной плазмой.

Вся тонкость — попасть в тот участок, который облучает бластоид. Оставаясь неподвижным, это сделать очень просто, к тому же Катя подключила к подразделению канал от дополнительного сервера, который помогал обрабатывать данные боя и сильно облегчал жизнь бортовым системам, полностью переложившим на него часть своих функций и просто шустривших, просчитывая траектории противника и выполняя преднаведение оружия.

Воевалось легко. Дополнительный сервер мгновенно вычислял наиболее опасную цель, выделял ее на экране, увеличив в окне прицела, а бортовой компьютер ловко подсвечивал ее перекрестиями бластоида и пулеметов. Для открытия огня требовалась лишь небольшая корректировка вручную и вуаля. Очередной претендент на царя горы тыкался носом в грязь, шипя горячим сквозь пулевые отверстия. Внутри у него плавилось все, что могло плавиться и все, что не успело сгореть. Мучительно, зато довольно быстро. А вообще, об этом давно и думать забыл. Ты его не трогаешь, и оно тебя минует.

Потихоньку взрыв адреналина, одурманивший сознание вначале атаки, спадал и Яковец смог вполне осознанно осмотреться. Если быть до конца откровенным с самим собой — ничего радостного не наблюдалось. Прошло всего около пятнадцати минут и натиск атакующих не стихал, даже артиллерия стала долбить безотрывно, пристрелявшись к верхушке холма и не боясь попасть по своим. Противник все ближе подкатывался каждой новой волной к позиции оборонявшихся, маневрируя меж обломками. Взрывы разрыхлили склоны и попадания стали гораздо более ощутимыми. С полдюжины своих были уничтожены. Андрей уже с трудом успевал обрабатывать появлявшиеся цели и некоторые вражеские боеды подкатывались настолько близко, что можно было прочесть их строевые номера, набитые совсем небольшим шрифтом.

— Леха… — Петрович задумчиво смотрел на поле перед собой, — Сейчас снова поползут. Это последняя волна. Мы ее не обработаем. Они закатятся нам на крышу. Начнут по одному высверливать сверху лазерами. Катя, ты слышала?

— Да… — голос был совсем упавший.

— Или нас порежут как телят, или ты включишь нам ножки и мы покусаемся.

— Там будет видно. — Неожиданно твердо произнесла девушка.

— Тогда лады… Леха, внимание!

Новая атака была мощной. Противник не появлялся вразброд, как он делал до этого, пытаясь выгадать несколько времени, чтобы пройти вперед, поливая огнем из всего бортового оружия. Нет, он несся, сломя голову, ломая строй, совсем не заботясь о прицельной стрельбе, лишь время от времени постреливая по позиции короткими очередями. Зато пресс артиллерии утроился, постоянная тряска сбивала компьютер и с преднаведением приходило уже просто бороться, чтобы хоть как-нибудь стрелять. Петрович выругался и отрубил доводчик. Пулеметами стало можно водить, но о прицельной стрельбе речь уже не шла.

— Катя, смотри внимательно. Мы им уже не нужны, они нас придавили, урона от нас большого ждать не приходится. Им нужна вершина. Сколько до подхода основных сил?

— Десять минут.

— Они закрепятся с обратной стороны почище нас. Наши приколятся.

— Что делать? — Катя решила полностью положиться на этого человека. Обстановка накаливалась так быстро, что запрашивать контролирующего офицера она уже не успевала, да и не хотела показаться совсем уж неопытной. Впрочем, Катерина еще и не была уверена в том, что ее начальник сможет верно сориентироваться в такой нестандартной ситуации.

— Внимание всем… Сейчас атакующие взберутся на верхушку. Катя нам включит ножки. Веером, по одному… Но быстро. Чтобы мы не столкнулись в воздухе, выпрыгивая на свет божий. А выпрыгивать мы будем на полном форсаже. Кто себя пожалеет и промедлится — может вполне быть уверенным в прямом попадании ракеты — артиллерия давно вычислила наши позиции. Внимание всем.

Противник на мгновение прекратил долбежку и нападавшие с резким ускорением перемахнули через позицию. С полсотни, не меньше. Секунды тянулись как резиновые. Тишина была просто оглушительной. Пилоты сидели, как мумии, с каменными лицами и мокрыми спинами. Так хотелось, чтобы пауза еще хоть чуть-чуть протянулась. Артобстрел грянул точно также единосекундно, как и пропал перед этим.

— Время!!! — заорал Петрович, скорее для Кати, чтобы она не заколебалась в последний момент, нежели для остальных.

Эфир затрещал хлопками форсажей и тут же раздались голоса пилотов. Кто-то стонал от перегрузки, пытаясь не выпустить кости через сфинктер, кто-то от страха, еще даже не успев завести двигательную установку, просто подбадривал себя душераздирающим воем. Некоторые бедолаги орали в предсмертном биении, плавясь вместе с металлом от прямого попадания ракеты. Петрович не выдержал и уменьшил звук в ушах до минимума. Пульт вспыхнул зеленым и Андрей резко двинул ползунок мощности на максимум и, дав импульс, мгновенно скинул затем газ до нуля. Железное тело скакуна прошло дрожью, упираясь в толщу земли, наваленной сверху и резко рвануло вверх, как пробка от шампанского. Носом пошла кровь, затылок бухнуло тяжелым и побежало по горлу теплой тошнотой. Глаза отказались работать в таких непаспортных условиях и заволокли картинку красноватой пеленой.

Когда Андрей очнулся, боед находился в высшей точке траектории, метрах в пятнадцати от земли, прецессируя, как бадминтонный воланчик вокруг своего низкого центра тяжести. Впереди под ним, на противоположной площадке, сгрудилась орава, как в тире расстреливая кувыркавшиеся с неба боеды. Суки. Петрович выпустил веером несколько ракет, почти не целясь, поймал гравитационным модулем направление на землю и рванул в сторону, завалясь на бок, пока до него не дошла очередь. Краем глаза Андрей успел заметить два вспыхнувших в небе факела. Кому-то не повезло.

Сзади выпрыгивали один за другим оставшиеся бойцы и, быстро смекнув удачность маневра Петровича, пытались более или менее успешно повторить за ним пируэт. Группа противника покрылась пеной взрывов ракет и бить прицельно уже не могла.

— Второй, ты где? — Боед Яковца приземлился на внутренний склон довольно мягко.

— Сразу за тобой. Давай, я в режиме скольжения. Наших трех завалили…

— Значит им уже лучше, чем нам… Давай, дорогой, гляди в оба…

Форсаж, руки на гашетки. Ну, падлы, где вы… Верхушка была затянута пылью, врага было не видно, но тактический экран с фиолетовыми метками показывал, что сборная присутствует. До вершины оставалось совсем немного, как прямо по ходу возник силуэт. Вот так, да… Танк… Пульт вспыхнул фиолетовым. Сейчас по лучу бластоида дадут очередь и здравствуйте святые. Машинально Петрович бросил взгляд на показатель боезапаса — оставалось еще три кумулятивные ракеты, выверенным движением поймал в перекрестие тушу мастодонта и надавил на клавишу пуска. Ему гаплык, выполнить противоракетный маневр на таком удалении туша не успеет.

— Леха, проследи, чтобы он не ожил!

— Понял, командир…

Леха навел бластоид на силуэт вспыхнувшего танка, но тут же бросил за ним следить. Ракета Петровича угодила прямо в основание гравитационного блока и вражеская железяка плавилась, как ледяная, в яркой домне кумулятивного взрыва. Петрович огибал свою жертву слева, прикрываясь от остальных и увлекал Леху за собой невидимой привязью. Второй сосредоточился на прицелах, готовый тут же стрелять, как только будет понятно куда.

— Леха, на два часа! Не отставай! Гаси!

Ага, вот они. Яковец резко развернул курс на скопление десятка юнитов, поддал газу и понесся прямо на них, выполняя дискретные рывки влево-вправо. Ведомый, сзади, чуть правее. Леха сэкономил ракет и теперь бухнул сразу три штуки в самую гущу вражеского кубла, пытаясь хоть как-то подавить огневой напор, которым их пытались прорешетить. Попадание было удачным, но ситуацию это совсем не спасло. Броня затрещала, расплавленная лучом, Леха судорожно дернулся влево и пулеметная очередь пришлась позади уязвленного места. Система тут же промычала о поврежденном блоке стабилизации. Твою мать… Ведомый попробовал порулить, машина руля слушалась, но делала это плохо, с запаздыванием и все время норовя потерять курсовую устойчивость. Спасло лишь то, что Петрович быстро просек ситуацию и ломанулся просто в самую гущу, паля из всех дудок и совершенно не уклоняясь. Мгновение и…

Леху задели. Андрей видел сообщение о потере стабилизации ведомым. Пареньку труба. Яковец, как-то сам собой, ни единой сознательной мысли, резко изменил курс, отключил функцию выбора защитной траектории, нажал четырьмя пальцами гашетки пулеметов и понесся вперед. Все это произошло за пару секунд, противник ошалел от такого нестандартного поведения и когда, очнувшись, дал залп — боед ведущего был так близко, что бластоид не успел перевести его броню в аморфное состояние.

— Леха, я тебе ноги включил! Быстро из боя!

Удар. Очень большой силы. Андрей успел бросить гашетки и впиться в грудные ремни, но все равно, закон сохранения импульса работает даже в условиях войны. Резкая боль, которую невозможно было терпеть, ударила по телу. Заныли пальцы, глаза закатились и истошный крик сам собой не мог никак остановиться. Многотонная масса боевой единицы врезалась в стоящую вражескую фалангу, разметав их на довольно большое расстояние. Два боеда перевернулись, и судя по всему, у них что-то случилось со стабилизацией, они завращались на месте, как два больших жука, которые барахтаются лапками, но никак не могут подняться.

Машина Петровича, изменив траекторию, заскользила вниз по холму, замедляясь. Андрей был в сознании, боль не утихала, но была уже менее острой, терпеть было можно, да и толку орать. Левая рука слушалась плохо, особенно при резких движениях, норовила болевым шоком заставить хозяина заняться чем-нибудь другим. Ладно, могло быть хуже… Андрей быстро вскрыл здоровой рукой аптечку первой помощи и пластырем зафиксировал предплечье, затем локоть к подлокотнику так, чтобы двигалась только кисть. Это получалось вполне сносно. Тем временем, боед скатился к самому подножию холма и остановился.

Почему они по мне не стреляют? Петрович дал газ и начал очерчивать широкую дугу, пытаясь локализовать противника. В месте столкновения картина была живописной. Два жука по-прежнему копошились на месте, занимая какие угодно положения в пространстве, но никак не нормальные. Два других стояли, уткнувшись в землю, не подавая признаков жизни. Больше никого не было. Андрей хладнокровно расстрелял насекомых в упор, со злой усмешкой наблюдая, как пули прошивают броню. Там, внутри, было хреново. Замершие единицы в дополнительном внимании не нуждались. Тактический экран выдавал ровный шум, видно что-то с антенной… Это самое неприятное. Где я… где Леха… где враг… Вообще, плять, где мы все и куда нас всех гонит…

— Катюша… — позвал Андрей, — солнце… У меня тактический экран не работает. Подтяни ко мне второго. Что с противником?

— Живой… — Катя не видела картинку на экране, по ее щекам текли слезы, а она их совсем не стеснялась, — живой…

— Слышишь, заканчивай нюни.

— Да, да… На внешнем склоне, для тебя на час относительно нынешней ориентации, наши не дают прорвавшейся группе окопаться. По вашей старой позиции бьет наша артиллерия, противник не может подтянуть подкрепление на верхушку холма. До подхода основных сил две минуты. Андрюша, паркуйся, скоро тебя заберут.

— Леха где?…

— Здесь я… Движку гаплык, стою, остываю… Метров триста от тебя к северу… Слышь, Андрей… это… пасиба… я твой должник…

— Ладно, братишка, жизнь длинная, сочтемся… Да и не знаю я, кто кому больше должен… А я миксовку новую закончил. До боя не успел тебе показать. Слушай.

Ритм заполнил эфир. Мелодия, исполняемая смертоносными инструментами, несла в себе что-то такое, давно забытое, мирное. Или, может быть, так казалось… Шум боя стихал. Противник, судя по всему, решил отступить и перебросить свои бесценные силы на другой участок битвы.

Андрей Яковец, сидел, полузакрыв глаза, понимая умом, что выжил, но не веря еще в это наадреналиненным сердцем. Вдруг что-то привлекло его внимание. Пилот дернулся, охнул от боли в разбитой руке и неожиданно рассмеялся счастливым смехом. Прямо на носу механического воина сидела небольшая птичка со смешной желтой головкой и забавно подрагивала длинным хвостом.

Все-таки конец войне. Очень скоро. И долгое время человек воевать не будет. Нерационально. И не нужно после определенного этапа. В это так хотелось верить.

Загрузка...