Мы, боги

А что если не самые утонченные, а самые жестокие цивилизации оставили свой след в человеческой истории?

Ведь если посмотреть внимательно, исчезнувшие культуры не обязательно были самыми неразвитыми. Иногда для того, чтобы покачнулась судьба целого народа, достаточно наивного вождя, которого враги обманули обещаниями мира, или непредвиденных погодных условий, меняющих ход сражения. Затем историки победителей переписывают по собственному усмотрению прошлое побежденных, чтобы оправдать их уничтожение. А чтобы лишить следующие поколения всяких сомнений, дебаты закрываются формулой «горе побежденному». Дарвин даже нашел научное оправдание этим убийствам – «естественный отбор» и теория «выживания наиболее приспособленных».

Так создавалась история людей на Земле, на горах трупов и забытых предательствах.

А кто это видел?

Кто знает наверняка?

Я нашел только один ответ: бог или боги, при условии, конечно, что он или они существуют.

Я попытался представить себе этих незаметных свидетелей. Богов, исследующих копошащееся человечество на манер энтомологов, наблюдающих за муравьями.

Если боги существуют, какое образование они получили?

Все развивается. Как они перешли от молодости к зрелому возрасту? Как они вмешиваются в ход событий? Почему мы их интересуем?

Я искал ответы в священных текстах, от тибетской «Книги мертвых» до египетской «Книги мертвых», не пропуская шаманизма и великих космогоний народов пяти континентов. Все они дают сведения, лишь очень редко противоречащие друг другу. Как если бы существовало коллективное представление о превосходящих нас масштабах и правилах космической игры.

Философия и наука всегда находились в оппозиции, но для меня они объединены в том, что можно назвать «светской духовностью». Здесь важны скорее вопросы, а не ответы.

В остальном я дал полную свободу воображению.

С моей точки зрения, книга «Мы, боги» является естественным продолжением «Танатонавтов» и «Империи ангелов». После завоевания Рая и обнаружения мира ангелов логично, что более высоким уровнем развития будут именно боги...

Вот почему Мишель Пэнсон, как и его странный друг Рауль Разорбак, Фредди Мейер, Мэрилин Монро, все бывшие танатонавты и бывшие ангелы, объединенные лозунгом «Любовь как шпага, юмор как щит», снова здесь. Я позволил себе унестись в этот воображаемый мир, как в сон наяву. По ночам я продолжал вновь переживать некоторые сцены.

Я работал, слушая музыку к фильмам, в частности, к «Властелину колец», «Дюне» и «Чайке Джонатан Ливингстон». К этому добавились девять симфоний Бетховена, произведения Моцарта, Грига, Дебюсси, Баха, Сэмюэла Барбера и симфония «Планеты» Гюстава Хольста – в части классической музыки, из рока – Майкл Олдфилд, Питер Гэбриэл, «Йес», «Пинк флойд».

Когда я рассказал об этом проекте своему издателю, он с энтузиазмом встретил такое создание мира. В результате – более тысячи страниц, которые составят три тома.

В конце инициатического поиска моего героя – встреча с Создателем Вселенной.

Так что, может быть, вы тоже зададите себе вопрос: «А если бы я был на месте Бога, как бы я поступил?»

Бернард Бербер

«Именно для того, чтобы показать все это, тебя привели сюда».

Иеэекииль, 40, 4

«Те, кто не поняли прошлого,

Те, кто не поняли прошлого человечества в целом,

Те, кто не поняли своего прошлого в частности,

Те будут осуждены его воспроизвести».

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

Один подопытный хомячок говорит другому:

«Я выдрессировал ученого. Когда я нажимаю

на эту кнопку, он приносит мне зерна».

Фредди Мейер

1. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: В НАЧАЛЕ

...Ничего.

В начале не было ничего.

Никакой свет не нарушал тьму и тишину.

Повсюду было Ничто.

Это было царство первой силы.

Силы «Н»: силы Нейтральности.

Но это Ничто мечтало стать чем-то.

Тогда появилась белая жемчужина в центре бесконечного пространства: Космическое Яйцо, заключающее все возможности и все надежды.

Это Яйцо начало покрываться трещинами...

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

2. КТО Я?

Раньше я был смертным.

Потом я был ангелом.

А теперь кем я стану?

3. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: В НАЧАЛЕ (продолжение)

...И Космическое Яйцо взорвалось.

Это произошло в год 0, месяц 0, день 0, минуту 0, секунду 0.

Скорлупа Яйца была разбита на двести восемьдесят четыре куска второй силой.

Силой «Д», силой Деления.

Из этого взрыва вырвались свет, жара и огромное количество пыли, которые разлетелись в темноте.

Новая Вселенная родилась.

Разлетаясь, частички танцевали под симфонию времени, которое начало свой ход...

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

4. ПРИБЫТИЕ

Я лечу.

Чистый дух, я рассекаю пространство со скоростью мысли.

Я покинул империю ангелов, но куда я направляюсь?

Я тихо планирую.

Впереди я вижу сияние.

Оно завораживает меня. Я чувствую себя бабочкой, летящей на пламя.

Я вижу одинокую планету в звездной пустоте.

Планету с двумя солнцами и тремя лунами.

Моя душа проникает в ее атмосферу, и меня притягивает к поверхности.

Я падаю.

Неожиданность: я больше не могу лететь. Гравитация зовет меня.

Снизу приближается океан, он несется мне навстречу.

Во время падения я обретаю телесность. Кожа становится матовой. Сперва ноги, туловище, затем руки и лицо. Там, где была полупрозрачная оболочка, теперь розовая матовая кожа.

Ногами я чувствую удар.

Я разбиваю изумрудное зеркало с фонтаном брызг.

Я под водой.

Холодно, вязко, неприятно.

Я не могу дышать. Я задыхаюсь. Что происходит? Мне нужен... воздух!

Я сопротивляюсь. Мне необходимо подняться на поверхность. От соленой воды щиплет глаза. Я сжимаю веки. Я борюсь изо всех сил. Наконец я поднимаюсь на поверхность, делаю огромный глоток воздуха. Облегчение. Мне удалось выплыть.

Я дышу!

Сперва я испытываю чувство паники, а потом становится даже приятно.

Я откашливаюсь от воды, снова наполняю легкие воздухом.

Вдох, выдох. Это напоминает первый глоток воздуха, сделанный во время моего последнего человеческого рождения. Воздух, этот необычный наркотик, без которого невозможно обойтись. Мои альвеолы раздуваются, как два индюка. Я открываю глаза и вижу небо. Я хотел бы взлететь наверх, к облакам, но теперь я пленник силы тяготения.

Я чувствую плоть вокруг своей души, и она на меня давит. Я ощущаю хрупкость своих костей, нежность кожи, и меня пронзает страшная мысль. От нее бросает в дрожь.

Я больше не ангел. Может быть, я снова стал «человеком»?

5. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: В НАЧАЛЕ (продолжение)

...Прошло только несколько секунд, а некоторые частички уже соединились, движимые третьей силой. Силой «А», силой Ассоциации.

Частицы Нейтроны, представляющие силу Нейтральности, соединились с Протонами, заряженными позитивно, чтобы образовать ядро. Частицы Электроны, заряженные негативно, начали вращаться вокруг ядра, чтобы придать ему наилучшее равновесие.

Три силы нашли свое место, чтобы образовать более сложное единство, первое воплощение силы Ассоциации: Атом. С этого момента энергия превратилась в материю.

Это был первый эволюционный скачок.

Однако эта материя мечтала перейти на более высокий уровень. Тогда появилась Жизнь.

Жизнь была новым опытом Вселенной, и она вписала в ее сердце следы трех сил (Ассоциация, Деление, Нейтральность), составляющих все живое, указав их инициалы: A.D.N.[1]

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

6. ВО ПЛОТИ

Как трудно вновь стать материальным существом после того, как ты был чистым духом.

Это тяжело. Я это забыл.

Внутри тела я ощущаю сгустки нервов, трубки, булькающие мешки. Я чувствую, как бьется сердце, как слюна освежает горло. Я сглатываю. Я закашливаюсь так, что чуть не выплевываю новенькие зубы. Снова кашляю.

Трогаю челюсть. Ощупываю себя. Да, у меня есть тело, такое же, как когда я был смертным на Земле. И я слышу ушами, а не душой.

Не в состоянии лететь, я плыву. Плавание, какой унизительный способ передвижения! Медленный и изнуряющий.

Наконец вдали я вижу остров.

7. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: В НАЧАЛЕ (окончание)

...Но Жизнь не стала завершением опыта этой новорожденной Вселенной. Жизнь сама мечтала перейти на более высокий уровень. Она размножалась, становилась все более разнообразной, экспериментировала с формами, цветами, температурами и поведением. До того момента, как, действуя наугад, не нашла идеальную колыбель для продолжения развития. Человека.

Стоящий на вертикальном остове, который состоит из двухсот восьми костей, Человек был снабжен слоем жира, кровеносной системой и мускулами, завернутыми в толстую и эластичную кожу. Кроме того, в верхней части Человека имелась чрезвычайно эффективная центральная нервная система, подключенная к визуальным, слуховым, осязательным, вкусовым и обонятельным датчикам.

Благодаря Человеку Жизнь могла обнаружить способность мыслить. Человек рос, размножался, сталкивался с другими животными и с себе подобными.

Он их любил. (А)[2]

Он их угнетал. (Д)[3]

Он ими пренебрегал. (В)[4]

Однако Жизнь мечтала достичь более высокого уровня развития. С этого момента мог начаться новый опыт: сознание.

Который, как и всегда, питался тремя первоначальными энергиями:

Любовь. (А)

Доминирование. (Д)

Нейтральность. (Н)

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

8. ОСТРОВ

Я выбираюсь на песчаный берег. У меня все болит. Все кости. Все мускулы. Все сухожилия. Я падаю, истощенный долгим плаванием. Мне холодно, я кашляю. Я поднимаю голову и осматриваюсь. Я на пляже из белого мелкого песка, вокруг густой туман, через него просматриваются стволы кокосовых пальм. Дальше видны отвесные скалы, о которые разбивается морской прибой. Я чувствую себя слабым и потерянным, меня бьет дрожь. И мучительный вопрос, сопровождавший меня всю жизнь, возвращается: «Действительно, что я здесь делаю?»

Неожиданно до меня доходят запахи моря и фруктов. Я забыл, что их можно чувствовать носом. Тысячи ароматов обволакивают меня. Теплый воздух пахнет йодом, цветами, пыльцой, травами и морской пеной. А также кокосами, ванилью и бананами. К этому добавляется сладкая нотка, возможно, это лакрица.

Я широко раскрываю глаза. Я нахожусь на острове, на незнакомой планете. Никакой другой земли до горизонта не видно. А есть ли здесь другая форма жизни, кроме растительной?

Муравей отвечает на мой вопрос, карабкаясь на палец ноги. Он один. Я беру его на палец и подношу к глазам. Он шевелит усиками, чтобы понять, что происходит, но я знаю, что он различает только что-то гигантское и розовое.

– Где мы?

Его усики становятся торчком на звук моего голоса. Для муравья я большая теплая гора, дыхание которой приводит в смятение его обонятельные рецепторы.

Я возвращаю муравья на песок, и он убегает зигзагами. Мой учитель Эдмонд Уэллс был специалистом по этим насекомым. Он, наверное, смог бы научить меня общаться с ними. Но я здесь один.

В этот момент воздух разрывает вопль. Человеческий вопль.

9. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Больше всего человека пугает неизвестность. Как только эта неизвестность, пусть даже враждебная, идентифицирована, он чувствует облегчение. Незнание включает процесс воображения. Тогда в каждом появляется его внутренний демон, его «худшее личное». И думая, что столкивается с тьмой, он встречает фантасмагорических монстров собственного подсознания. Однако именно в тот момент, когда человеческое существо сталкивается с новым неидентифицированным феноменом, его сознание работает наиболее эффективно. Он внимателен. Он начеку. Всеми чувствами он пытается понять неизвестность, чтобы устранить страх. Он обнаруживает в себе таланты, о которых и не подозревал. Неизвестность возбуждает и завораживает его одновременно. Он ее боится и в то же время ожидает, что его мозг сможет найти правильные решения и приспособиться к ней. Пока вещь не названа, она являет собой вызов человечеству.

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

10. ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА

Крик раздался с вершины скалы. Я бегу туда, напуганный тем, что могло вызвать этот вопль, и одновременно успокоенный человеческим присутствием. Я стараюсь изо всех сил, лезу наверх, и, задыхаясь, взбираюсь на каменистую вершину.

Там на животе лежит человек. Это мужчина в белой тоге. Я подхожу и переворачиваю его. На боку еще дымится ожог. У него морщинистое лицо и густая белая борода. Этот образ меня заинтриговывает, лицо мне знакомо. Я уже видел его в книгах, справочниках, энциклопедиях. И вдруг я вспоминаю, кто это. Жюль Верн.

Мне приходится сглотнуть несколько раз, чтобы слюна смочила горло и я смог говорить.

– Вы...

У меня першит в горле.

Человек хватает меня за руку, его взгляд безумен.

– ГЛАВНОЕ... не ходить... ТУДА!

– Куда не нужно ходить?

Он с трудом приподнимается и указывает пальцем в направлении проступающих сквозь туман очертаний горы.

– НЕ ХОДИТЬ ТУДА!

Он дрожит. Его пальцы сжимаются у меня на запястье. Он смотрит мне прямо в глаза, а потом на какую-то точку за моим плечом. На лице появляется непреодолимый страх.

Я оборачиваюсь, но не вижу ничего, кроме кокосовых пальм, наполовину скрытых в тумане и слегка колышимых ветерком. Внезапно, как будто огромная опасность придала ему силы, Жюль Верн вскакивает, бежит к краю обрыва и собирается прыгнуть в пустоту. Я бросаюсь к нему и хватаю как раз в тот момент, когда его тело уже наклонилось вниз.

Он отбивается и даже кусает меня, чтобы вырваться. Но я, как мне кажется, держу крепко, для верности вцепляюсь еще и в тогу. Он смотрит на меня какое-то мгновение, удивленный моим упорством, потом грустно улыбается. Белая тога безжалостно рвется. Я хочу ухватиться покрепче, но уже слышу глухой удар тела о мокрый песок. Только кусок ткани остается в моей сжатой ладони.

Жюль Верн лежит, как разбитая кукла.

Я медленно выпрямляюсь и внимательно вглядываюсь в окружающий пейзаж, который его так напугал. Напрасно. Видны лишь стволы пальм, колеблемые ветром и окутанные туманом, да силуэт горы.

Может, слишком богатое воображение сыграло с ним злую шутку?

Я с трудом спускаюсь со скалы, погружаясь во все более тяжелую и душную атмосферу. К моему великому удивлению, когда я добираюсь до пляжа, тела писателя там нет. Остался лишь его отпечаток на песке, а вокруг следы, похожие на лошадиные копыта.

Я не успеваю опомниться от удивления, как появляется новая странность. Мое внимание привлекает шелест крыльев. Птичка вылетела из тумана и зависла перед моим лицом. Вблизи я могу констатировать, что крылатое существо совсем не птица, а миниатюрная девушка с парой больших крыльев бабочки – ярко-голубого монарха, – заканчивающихся длинными черными «хвостами».

– ...Ээ ...здравствуйте, – говорю я.

Она кокетливо рассматривает меня, тихо покачивает головой, как будто удивляясь. У нее большие зеленые глаза, веснушки и длинные рыжие волосы, завязанные бантиком из травы. Она кружится вокруг и изучает меня, как будто не видела ничего подобного раньше.

Она мне улыбается, и я улыбаюсь в ответ.

– Ээ... Ммм... Вы понимаете, когда я говорю?

Девушка-бабочка открывает рот и высовывает язык, тонкий и заостренный, ярко-красного цвета, похожий на длинную ленточку. Она вежливо кивает своей огненной шевелюрой, но когда я хочу прикоснуться пальцами к ее лицу, быстро улетает.

Я бегу за ней, теряю равновесие на острых камнях и падаю со всего размаха. Ладонь глубоко порезана.

Острая боль.

Она не похожа на ту, что я испытывал, когда соленая вода попала в глаза, или когда я задыхался без воздуха. Из меня течет кровь.

С удивлением я рассматриваю блеск темно-красной крови на розовой коже.

Я забыл, как больно... испытывать боль. Я вспоминаю все моменты, когда мое тело страдало в то время, когда я был человеком. Сломанные ногти, кариес, язвочки на слизистой оболочке, неврит, ревматизм... Как я мог выносить столько несчастий? Несомненно, только благодаря тому, что тогда я не знал, что существует жизнь вообще без страданий. Но теперь, когда я узнал, как хорошо быть чистым духом, боль просто невыносима.

Девушка-бабочка улетела в направлении окутанных туманом деревьев.

В каком же мире я приземлился?

11. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: А ЕСЛИ БЫ МЫ БЫЛИ ОДНИ ВО ВСЕЛЕННОЙ?

Однажды мне пришла в голову странная мысль: «А если бы мы были одни во Вселенной?» Даже непреодолимые скептики в душе надеются, что могут существовать инопланетяне, и если мы потерпим поражение, где-то, возможно, очень далеко, другим разумным существам повезет. И это ободряет... Но если бы мы были одни? Действительно одни? Если бы во всем бесконечном космосе не было ничего живого и наделенного разумом? Если бы все планеты были похожи на те, что можно видеть в солнечной системе... слишком холодные, или слишком горячие, состоящие из газовой магмы или камней? Если земной опыт был лишь цепочкой случайностей и совпадений, которые настолько экстраординарны, что он нигде больше не повторился? Если это было единственное и невоспроизводимое чудо? Это значит, что если мы провалимся на экзамене, если мы разрушим нашу планету (а мы с недавнего времени можем это сделать с помощью ядерного оружия, загрязнения окружающей среды и т.д.), ничего больше не останется. После нас, возможно, «игра закончена», и нельзя начать новую партию. Может быть, мы – это последний шанс. Тогда наша ошибка будет огромна. Мысль о несуществовании инопланетянгораздо более тревожна, чем мысль об их существовании... От этого кружится голова. И в то же время какая ответственность! Видимо, это и есть самое древнее и самое опасное послание: «Возможно, мы одни во Вселенной, и если мы потерпим поражение, ничего нигде больше не будет».

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

12. ВСТРЕЧИ

Нужно найти девушку-бабочку. Я углубляюсь в лес из кокосовых пальм и вереска, который становится все более густым. Внезапно я слышу шорох поблизости и замираю на месте. Сквозь клочья тумана я замечаю существо с человеческим торсом и лошадиным телом.

У существа скрещены руки, упрямое выражение лица, а на затылке черная грива, похожая на растрепанную ветром шаль. Человек-лошадь медленно приближается ко мне и разводит руки как для объятия. Я быстро отступаю назад. Из ноздрей у него идет пар, он встает на дыбы и ржет, стуча кулаками в грудь. От него исходит ощущение мощи одновременно человеческой и животной. Когда он начинает бить копытом, как бык, готовящийся к нападению, я бросаюсь наутек. Но тяжелый галоп приближается. Он меня ловит, две волосатых руки обхватывают мое тело. Человек-лошадь поднимает меня, прижимает к груди и несет. Ни мои крики, ни отчаянные удары ногами на него не действуют. Он переходит на галоп. Я подвешен над землей, и папоротники хлещут меня по лодыжкам.

Мы пересекаем пальмовый лес и попадаем на большую поляну, с которой вверх вдет тропинка. Не отпуская меня, он начинает подниматься. Мы все еще бежим галопом. По сторонам сменяют друг друга леса, долины, небольшие озера с корявыми деревцами по берегам.

В конце тропинки мы попадаем на обширное плато. В центре находится большой белый город, окруженный квадратом многометровых мраморных стен. С двух сторон к нему примыкают холмы, затрудняющие видимость. Напротив из тумана проступает очертание горы.

На белой стене выделяются городские ворота в виде золоченой стрельчатой арки с колоннами по бокам. Одна из них черная, другая белая. Здесь наше путешествие заканчивается.

Человек-лошадь опускает меня на землю и, продолжая держать за руку, несколько раз бьет внушительным молотком по створке ворот. Через некоторое время дверь медленно открывается. На пороге появляется пузатый бородач в белой тоге. В нем больше двух метров роста, на голове венок из виноградных листьев. На этот раз ни крыльев бабочки, ни лошадиных копыт. Если не считать его гигантского роста, мужчина кажется вполне нормальным.

Он смотрит на меня с подозрением.

– Вы «ют, кого ждут»? – спрашивает он.

Я чувствую облегчение, видя наконец перед собой кого-то, кто говорит и с кем я могу общаться.

Гигант добавляет шутливым тоном:

– Во всяком случае, я уже могу констатировать, что вы... (он смотрит вниз) голый.

Я торопливо прикрываю руками причинное место. Человек-лошадь разражается хохотом, так же как и вдруг появившаяся девушка-бабочка. Если эти двое и не говорят, то по крайней мере понимают все, что говорится.

– Здесь хоть и не требуется вечерний костюм, но это и не нудистский клуб.

Он вынимает из мешка белую тунику и тогу и показывает, как их надевать. Тогу два раза обернуть вокруг тела, а полу перекинуть через плечо.

– Где я?

– В месте Последней Инициации. У нас принято называть его Эдем.

– А этот город?

– Это столица. У нас принято называть ее Олимпия. А как вас зовут? В том смысле, как вас звали, когда у вас было имя?

И правда, до того, как стать ангелом, я был смертным.

Пэнсон. Мишель Пэнсон. Француз. Пол мужской. Женат. Отец семейства. Скончался от того, что «Боинг-747» врезался в его дом.

– Мишель Пэнсон.

Гигант делает пометку в списке.

– Мишель Пэнсон? Очень хорошо. Вилла 142 857.

– Прежде чем отправиться дальше, я хочу знать, почему я здесь.

– Вы ученик. Вы прибыли, чтобы овладеть самой трудной профессией.

Вида мое непонимание, он уточняет:

– Ведь быть ангелом было не просто, не так ли? Так вот, знайте, что будет еще труднее. Работа, требующая таланта, умения, креативности, ума, тонкости, интуиции... (Гигант не столько произносит слово, сколько его выдыхает.) БО-Г Вы в Мире богов.

Я, естественно, предполагал, что могут быть существа выше ангелов, но даже не осмелился мечтать однажды стать... Богом...

– ...Конечно, этому можно научиться. На настоящий момент вы лишь бог-ученик, – говорит мой собеседник.

Значит, я не стал снова человеком, как предположил вначале, обнаружив свою оболочку из плоти. Эдмонд Уэллс объяснил мне как-то, что Elohim – имя, данное на иврите Богу, – на самом деле во множественном числе. Парадокс первой монотеистической религии – она называет своего единственного Бога во множественном числе.

– А вы, простите.?..

– Здесь меня принято называть Дионис. Некоторые по ошибке описывают меня как бога праздников и возлияний, винограда и оргий. Ошибка и неправда. Я бог свободы. Однако в народном сознании свобода подозрительна и легко ассоциируется с разгулом. Я очень древний бог, и я выступаю за свободу выражать то, что в нас есть лучшее. И тем хуже, если меня считают распущенным.

Он вздохнул, схватил виноградину и проглотил ее.

– Сегодня моя очередь встречать новеньких, поскольку я профессор в Школе богов, другими словами, бог-учитель.

Гигантский бог-учитель с венком из виноградной лозы, девушка-бабочка, висящая в воздухе, бьющий копытом человек-лошадь... Куда же я попал?

– Я стал свидетелем преступления, там, на скале.

Дионис смотрит на меня вежливо, не выказывая особого интереса к этому сообщению.

– Вы знаете жертву? – спрашивает он.

– Мне кажется, это Жюль Верн.

– Жюль Верн? – повторяет он, снова беря список. – Жюль Верн... Ах да, писатель-фантаст XIX века. Этот прибыл рановато, и даже чересчур рановато... И слишком любопытный к тому же. Знайте, что у любопытных часто бывают проблемы.

– Проблемы?

– И вы тоже не будьте слишком любопытным. Нам трудно наблюдать за всеми, учитывая большое количество учеников на этом курсе, но сейчас ограничьтесь тем, что отправляйтесь домой, на вашу виллу. Там вы будете у себя.

Я уже так долго не был «у себя».

– В Эдеме ночи прохладные и зори тоже. Советую вам идти и устраиваться. Вилла 142 857. Херувимка с удовольствием покажет вам дорогу. Это не далеко, но если вы устали, можете доехать верхом на кентавре.

«Херувимка» – девушка-бабочка; «кентавр» – человек-лошадь, все эти помеси человека с животным являются химерами. Это напоминает мне фильм «Остров доктора Моро», в котором сумасшедший ученый скрестил людей и зверей.

– Я предпочитаю пойти один. Где это?

– Идите по главному проспекту, перейдите центральную площадь, потом третий поворот налево, улица Олив. Вы легко найдете номер 142 857. Отдохните, но будьте готовы. Когда часы пробьют три раза, вам нужно сразу вернуться на центральную площадь.

Я надеваю сандалии, которые мне протягивает Дионис. И в этой обуви и белоснежной тоге вхожу в величественные ворота Олимпии.

13. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: НЕБЕСНЫЙ ИЕРУСАЛИМ

Отрывки из Откровения Иоанна Богослова: «И вознес меня в духе на великую и высокую гору, и показал мне великий город, святый Иерусалим... Он имеет большую и высокую стену, имеет двенадцать ворот и на них двенадцать Ангелов; на воротах написаны имена двенадцати колен сынов Израилевых»...

«Город расположен четвероугольником, и длина его такая же, как и ширина».

«И принесут в него славу и честь народов. И не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи».

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

14. ГОРОД СЧАСТЛИВЕЙШИХ

Город богов сияет перед моим восхищенным взором.

Как светлый луч, широкая дорога, обрамленная кипарисами, пересекает город.

Я вступаю на центральный проспект Олимпии.

С обеих сторон холмы и долины перемежаются колоссальными зданиями, очевидно сооруженными титанами. Сеть речек, через которые перекинуты деревянные мосты, озера, покрытые бледно-розовыми кувшинками. На крутых склонах, которые я различаю на юге, большие переливающиеся бассейны обрамлены бамбуком, тростником и пальмами. Как будто пьяный архитектор нарисовал город, привидевшийся ему в белой горячке: за высокими стенами одна неровность сменяет другую.

Пестрая толпа заполняет проспекты, улицы и улочки. Молодые люди и девушки одеты, как и я, в белые тоги. Очевидно, тоже ученики-боги. Они не обращают на меня никакого внимания.

Молодая женщина в желтой тоге прогуливает собаку с тремя головами таксы, этакий мини-цербер. Здесь также есть кентавры, сатиры, херувимы.

Я различаю «самцов» и «самок». Бабочки с лицами молодых людей, и кентавры, скрывающие выпуклые груди под длинными волосами-гривами.

Я иду дальше и обнаруживаю новые чудеса. Рынки, где люди и чудовища объясняются знаками, маленькие дома из белого камня, крытые красной черепицей, с коринфскими колоннадами, украшенные скульптурами балюстрады, фонтаны с каменными тритонами, выпускающими изо рта потоки отливающей медью воды.

Теплый воздух благоухает цветочной пыльцой и свежескошенным газоном. Я замечаю посадки зерновых культур и огороды. Несколько нехимерических травоядных – козы, овцы, коровы, похожие на земных, – мирно пасутся, безразличные к этому грандиозному пейзажу.

За соснами видны другие виллы. Все они одноэтажные.

В конце проспекта находится большая круглая площадь с бассейном в середине, в центре которого, на маленьком острове, растет многовековое дерево.

Подойдя поближе, я вижу, что это величественное дерево – яблоня. Его плоды также золотого цвета. Очевидно, это яблоня эдемского сада, дерево познания добра и зла, из-за которого Адама и Еву изгнали из Рая. Его кора испещрена тысячелетними морщинами, его корни, обвившие этот особенный остров, переплетаются, огибая камни. Его ветви широко раскинулись в небе и покрывают не только бассейн, на котором находится остров, но и стенку, окружающую бассейн. Его тень накрывает практически всю центральную площадь.

Я снова вспоминаю отрывок из Апокалипсиса от Иоанна: «В центре городской площади было Дерево жизни... и листья Дерева предназначены для исцеления народов».

От центральной площади ведут четыре широких перпендикулярных проспекта. На указателях написано:

На восток – ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ.

На север – АМФИТЕАТР И МЕГАРОН.

На запад – ПЛЯЖ.

Нет никакого указателя, говорящего, что находится на севере. На затылке я чувствую легкое дуновение. Оборачиваюсь и вижу игривую херувимку с рыжими волосами, бесшумно летающую позади меня.

– Что ты хочешь? Как тебя зовут?

Химера чихает, и я протягиваю ей край моей тоги, чтобы она высморкалась.

– Ну ладно. Раз ты мне ничего не хочешь сказать, для меня ты будешь... сморкмуха. Тот, кто вкалывает, становится дровосеком, тот, кто вьет, становится вьюном, а тот, кто сморкается, становится...

Сморкмуха мечется из стороны в сторону, недовольная, что я смеюсь над ней. Она показывает мне тонкий язычок бабочки, гримасничает и вертит глазами. Я ее передразниваю, тоже показываю ей язык, а затем отправляюсь дальше, не обращая на нее внимания.

Я замечаю, что если все проспекты прямые, то все улицы дугообразные и закругляются вокруг центральной площади. Перед домами разбиты сады с неизвестными мне деревьями, цветы которых похожи на орхидеи, а запах напоминает сандал и гвоздику.

На улице Олив под номером 142 857 оказалась белая вилла с красной черепичной крышей, окруженная кипарисами. Ни стены, ни забора, все открыто. Посыпанная гравием дорожка ведет к двери без замка. Херувимке, следующей за мной, я сообщаю, что здесь я «у себя» и хочу побыть один. Несмотря на ее раздосадованную мину, я захлопываю дверь у нее перед носом.

Я замечаю, что деревянная задвижка позволяет изнутри закрыть дверь, и вздыхаю с облегчением. Я моментально чувствую, какое это счастье находиться там, где никто не может тебя побеспокоить. Уже долго со мной такого не было. «У себя». Я осматриваю помещение. В большой комнате в центре находится красный диван и стол из черного дерева, на белой стене висит экран плоского телевизора.

Сбоку находится библиотека, книги которой предлагают мне девственно-белые страницы.

Телевизор без пульта управления.

Книги без текстов.

Преступление без расследования.

Справа от книжных шкафов кресло и бюро со множеством ящиков. На нем чернильница и гусиное перо. Предполагается, что я должен сам заполнить эти книги?

В конце концов, я уверен, что мои приключения заслуживают того, чтобы о них рассказать. Как и все, я хочу оставить свой след. Но с чего начать? «Почему бы не с буквы А, – подсказывает внутренний голос. – Это было бы логично». Значит, А Я усаживаюсь за бюро и пишу.

«А... А имею ли я право рассказать про все? Даже теперь, по прошествии времени, мне с трудом верится, что я, Мишель Пэнсон, участвовал в такой потрясающей эпопее и...»

Перо повисает в воздухе. Я был не только Мишелем Пэнсоном. В Раю я обнаружил, что как человек прожил сотни жизней, растянувшиеся на три миллиона лет. Я был охотником, крестьянином, домохозяйкой, ремесленником, торговцем. Я был мужчиной и был женщиной. Я знал богатство и нищету, здоровье и болезни, власть и рабство. Большинство моих жизней были ничем не примечательны. Но все-таки мне досталось с десяток интересных карм. Одалиска в египетском серале, влюбленная в астрологию, друид, лечивший людей лесными растениями, солдат, игравший на волынке в шотландской армии, самурай в японской империи, отлично владевший мечом, танцовщица канкана с бесчисленными любовниками в Париже в XIX веке, врач – пионер антисептики в области хирургии в дореволюционном Санкт-Петербурге...

В большинстве своем эти выдающиеся жизни закончились плохо. Став свидетелем массового убийства, друид-целитель из отвращения к соплеменникам покончил с собой. Танцовщица свела счеты с жизнью из-за несчастной любви. Русский врач умер от туберкулеза. Впадая в различные заблуждения, я тем не менее в конце концов стал лучше.

В моей последней жизни я был Мишелем Пэнсоном, именно его внешность у меня сейчас. В этом последнем существовании я подружился с Раулем Разорбаком, который вовлек меня в странное приключение. Мы оба стали учеными и объединили наши знания, я – в области медицины, он – в биологии, чтобы попытаться соединить науку и духовность для путешествий вне тела в поисках континента мертвых. Мы назвали это «танатонавтикой», от греческих thanatos – смерть и nautis – исследователи.

Мы, танатонавты, построили танатодромы, наши взлетные площадки. Мы терпеливо отрабатывали технику выхода души из тела и ее полета вне Земли. Мы боролись за то, чтобы первыми достичь Рая, опередив представителей общепризнанных религий. Мы преодолели семь дверей континента мертвых, с упорством открывая новые, еще не известные территории. Быть танатонавтом значило быть пионером, но это было очень опасное занятие. Я постепенно предал гласности тысячелетние секреты, которые были известны раньше лишь посвященным. Я раскрыл гораздо больше, чем человечество было готово принять.

Самолет врезался в мой дом и положил конец моей жизни и жизням всех моих близких. Таким образом меня «призвали» на небеса.

Там мою душу взвесили и судили за то, что я сделал хорошего и плохого как Пэнсон в этой последней человеческой оболочке. К счастью, на процессе у меня был удивительный адвокат, писатель Эмиль Золя собственной персоной, мой ангел-хранитель. Благодаря ему я избежал необходимости возродиться смертным и считал себя навсегда избавленным от этого.

Я стал чистым духом. Ангелом. В качестве ангела мне на попечение дали троих людей, которым я, в свою очередь, должен был помочь выйти из цикла реинкарнаций. Я помню этих трех «клиентов». Игорь Чехов, русский солдат; Венера Шеридан, американская фотомодель и актриса; Жак Немро, французский писатель.

Но смертным помочь нелегко. Эдмонд Уэллс, обучавший меня профессии ангела, любил повторять: «Они стараются лишь уменьшить свои страдания, вместо того, чтобы создавать свое счастье». Он научил меня, как влиять на людей с помощью пяти рычагов: сны, интуиция, знаки, медиумы и кошки. Так мне удалось спасти одного из клиентов, Жака Немро, и предложить ему выйти из цикла реинкарнаций. Что касается меня, то мне разрешили покинуть Империю ангелов и перейти на следующий этаж.

И вот, сейчас я в... Эдеме. Я был смертным, был ангелом. Кем я стану теперь?

«Богом-учеником», – сказал Дионис.

Я положил перо в чернильницу и встал, чтобы продолжить осмотр виллы. Справа от гостиной находится спальня с большой кроватью под балдахином. В гардеробе меня ждут двадцать одинаковых белых туник и тог. В продолжении спальни ванная комната, отделанная мрамором, с умывальником и ванной с золочеными кранами и унитазом. Флакон с белым порошком благоухает лавандой. Под струей воды, которую я включаю, он пенится. Я раздеваюсь и погружаюсь в блаженство.

Я закрываю глаза. Слушаю свое сердце, делающее...

15. ПОСЕТИТЕЛЬ

...Тук, тук.

Я подскакиваю. Опять сморкмуха? Поскольку стук повторяется, я встаю, чтобы прогнать ее. Одной рукой оборачиваю бедра полотенцем, другой хватаю щетку-чесалку для спины и, вооруженный таким образом, открываю дверь.

Но за дверью я обнаруживаю не химеру. Передо мной, улыбаясь, стоит Эдмонд Уэллс, мой наставник по ангелизму.

– Ты сказал «до свидания».

Я бормочу:

– Вы ведь ответили «прощай».

– Именно так. Адье, значит «у богов». Сдается мне, вот мы и у них.

Мы сжимаем друг друга в объятиях.

Я отодвигаюсь, чтобы впустить его внутрь. В гостиной Эдмонд Уэллс усаживается на красный диван и, как обычно без предисловий, спешит сообщить:

– Этот курс необычно большой. В прошлом «им» не хватало учеников, так что на этот раз «они» получат достаточно. Мне «они» тоже разрешили участвовать.

Загадочное выражение, заостренные уши и треугольный овал лица: Уэллс совершенно не изменился. Он по-прежнему производит на меня неизгладимое впечатление. В последней человеческой оболочке он был энтомологом, изучавшим муравьев. Но его любимым занятием было собирать знания и создавать мосты между существами, априори неспособными общаться друг с другом. Муравьи и люди, ангелы и смертные.

– Моя вилла недалеко от твоей, улица Олив, номер 142 851, – говорит он, как будто мы соседи на курорте, пока я натягиваю тунику, тогу и надеваю сандалии.

Он обращается ко мне на «ты», а я, неспособный на фамильярность по отношению к учителю, на «вы». Я шепчу:

– Здесь происходят странные вещи. На пляже, сразу по прибытии, я встретил Жюля Верна. Он умер практически у меня на руках. На боку был дымящийся ожог. Убийство. А Дионис мне сказал, что у него были проблемы, поскольку он слишком рано приехал и оказался слишком... любопытным.

– Жюль Верн всегда был первым, – соглашается Эдмонд Уэллс, не удивленный этим загадочным преступлением, так же как Дионис.

– Он лишь успел посоветовать мне ни в коем случае не ходить на Олимп. Как будто увидел там что-то ужасное.

Лицо Эдмонда Уэллса принимает сомневающееся выражение, в то время как наши взгляды устремляются к окну, через которое видна гора, по-прежнему окутанная облаками. Я настаиваю:

– Все здесь очень странно.

– Скажи лучше «удивительно».

– А эти книги? Все страницы пустые.

Наставник улыбается:

– Значит, их предстоит заполнить нам. Я смогу продолжить свое творение – «Энциклопедию относительного и абсолютного знания». И там уже будет информация не о людях или животных, и даже не об ангелах, а о богах.

Из сумки, которую он носит на ремне через плечо, Уэллс достает книгу, похожую на те, что стоят у меня на полках, только она уже несколько потрепана.

Он ласково гладит корешок.

– Теперь все, что мы переживем, не будет потеряно. По памяти я записал фрагменты текстов, которые считал наиболее важными, и дополню их всем тем, что мы здесь обнаружим.

– Но почему вы...

– Ты можешь обращаться ко мне на ты. Теперь я больше не твой учитель. Я такой же бог-ученик, как и ты. Равный тебе.

– Но почему ты... Нет, извиняюсь, я предпочитаю обращаться на «вы»... Почему вы продолжаете этот поиск знаний?

Он удивлен, что мне не удается изменить наши отношения, однако не настаивает.

– Возможно потому, что в детстве меня преследовала навязчивая мысль, будто я ничего не знаю. Настоящий психоз. Однажды преподаватель сказал мне, когда я не смог выучить стихотворение наизусть: «Ты пустой». С тех пор я хочу наполнить себя. Не стихами, а информацией. В 13 лет я начал составлять толстые тетради, заполненные изображениями, научной информацией и собственными размышлениями. (При этом упоминании он улыбается.) Я вырезал из газет фотографии обнаженных актрис и приклеивал их вперемежку с математическими формулами. Чтобы придать себе желания вновь открыть тетрадь. Я никогда не переставал заполнять ее. Как ты знаешь, даже когда я был в Империи ангелов, я хотел продолжать этот проект энциклопедии, воодушевив одного смертного. Это чуть было не привело меня к катастрофе. Здесь я смогу продолжить свои поиски относительного и абсолютного знания.

– Пятый том энциклопедии?

– Пятый официальный том, но я написал еще несколько «полуофициальных», которые спрятаны в различных местах.

– Энциклопедии относительного и абсолютного знания спрятаны на Земле?

– Конечно. Мои маленькие сокровища, которые предстоит найти позднее тем, у кого хватит терпения их искать. Но пока что я начал этот том.

Я смотрю на книгу. На обложке Эдмонд Уэллс вывел красивым каллиграфическим почерком: ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ОТНОСИТЕЛЬНОГО И АБСОЛЮТНОГО ЗНАНИЯ, ТОМ V.

Он протягивает мне свое произведение.

– ...Я написал его потому, что благодаря различным случайным встречам получил от многих людей массу знаний. Но когда я хотел вновь передать их людям, чтобы знания продолжали жить, я обнаружил, что мало кого интересует такой подарок. Дарить можно только тем, кто готов принять. Тогда я решил дать его всем в виде рукописи, как будто бросил бутылку с посланием в море. Пусть его получат те, кто способны оценить, даже если я их никогда не встречу.

Я открываю книгу. Она начинается с главы, озаглавленной «В начале». Потом идет «Неизвестность», «А если бы мы были одни во Вселенной», «Небесный Иерусалим»... Последняя называется «Символика цифр».

– Опять? Вы ведь уже писали про это в четырех предыдущих томах.

Энциклопедиста это не смущает.

– Это ключ ко всему. Символика цифр. Я должен повторять и дополнять ее, поскольку она является самым простым путем к пониманию смысла эволюции Вселенной. Вспомни, Мишель...

16. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: СИМВОЛИКА ЦИФР

Сознание развивается в соответствии с символикой цифр, которые были изобретены три тысячи лет назад индийцами.

Изогнутая линия означает любовь.

Крест означает испытание.

Горизонтальная линия указывает на привязанность.

Рассмотрим изображения цифр.

«1». Минерал. Простая вертикальная черта. Ни привязанности, ни любви, ни испытания. У минерала нет сознания. Он просто здесь, первая стадия материи.

«2». Растение. Над горизонтальной линией находится кривая. Растение привязано к земле горизонтальной чертой, символизирующей корни, которые не дают ему двигаться. Оно любит небо и выставляет в него листья и цветы, чтобы получить свет.

«3». Животное. Две изогнутых линии. Животное любит землю и любит небо, но не привязано ни к тому, ни к другому. У него есть лишь эмоции. Страх, желание... Две кривых – это два рта. Тот, который кусает, и тот, который хватает.

«4». Человек. Крест. Он на перепутье между «3» и «5». «4» – это момент испытания. Либо он будет развиваться и станет мудрецом, «5», либо вернется на свой животный уровень «3».

«5». Человек сознательный. Это перевернутое «2». Он привязан к небу горизонтальной линией сверху и любит землю нижней кривой линией. Это мудрец. Он превзошел свою животную природу. Он отстранился от событий, и его реакции больше не инстинктивны или эмоциональны. Он победил свой страх и свои желания. Он любит свою планету и своих соплеменников, продолжая наблюдать за ними с расстояния.

«6» Ангел. Просветленная душа освобождена от необходимости возрождаться во плоти. Она вышла из цикла реинкарнаций и стала чистым духом, который больше не чувствует боли и лишен материальных потребностей. Ангел – это кривая любви, чистая спираль, исходящая из сердца, спускающаяся к земле, чтобы помочь людям, и завершающаяся наверху, чтобы достичь еще высшего уровня.

«7». Бог. Или, по крайней мере, «бог-ученик». Ангел по мере своего развития достигает более высокого уровня. Как и «5», он имеет прямую линию, притягивающую его наверх. Но вместо кривой линии любви к земле, у него прямая линия. Он воздействует на нижний мир. «7» – это еще и крест, как перевернутое «4». Таким образом, это испытание, это перекресток. Он должен преуспеть в чем-то, чтобы продолжать развиваться.

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

17. ПЕРВЫЙ ПРАЗДНИК В АМФИТЕАТРЕ

А что же находится выше, «8»?

Бьют часы. Три длинных удара. Мы спешим на центральную плошадь с древней яблоней. Перед нами идут другие боги-ученики в таких же белых тогах. Здесь есть люди самых разных возрастов, появившиеся в том обличье, какое они имели во время последнего пребывания на Земле. Мы разглядываем друг друга, удивленные, что нас так много, стараемся угадать, что в нас может быть такого выдающегося, что мы удостоились чести оказаться здесь.

Жестами молодая девушка в шафранно-желтой тоге приглашает нас занять место в очереди.

– Это ора[5], – шепчет Эдмонд Уэллс.

– Не знаю, у меня нет часов.

Учитель улыбается.

– Ты не понял. Это не час, а ора, греческая полубогиня. Так они называются.

– Их двадцать четыре?

– Нет, – шепчет он мне на ухо. – Только три. Это Эвномия, покровительница законного порядка, Дике, покровительница справедливости, и Ирена – мира. Все они дочери Зевса, верховного бога, и Фемиды, богини правосудия, и считаются полубогинями.

По тому, как ора расставляет нас в линию, я думаю, что речь идет о первой полубогине. В греческом языке приставка «eu» означает «хороший», как эвфония значит благозвучие, а эйфория – блаженство. А в случае с нашей орой, это хорошее имя.

Ученики по очереди подходят к ней, Эвномия отмечает их в списке и указывает, куда идти. Когда я называю свое имя, ора пристально смотрит мне в лицо. Может быть, она тоже спрашивает себя, не «гот ли это, кого ждут»?

Но она ограничивается тем, что указывает мне на северный проспект, ведущий к амфитеатру.

Перед входом новая очередь. Другая ора, наверняка Дике, тоже сравнивает имена по списку. Проходя мимо, я заглядываю ей через плечо и замечаю, что имя Жюля Верна вычеркнуто и заменено на... Эдмонда Уэллса. Неужели мой учитель вот так вдруг заменил убитого писателя?

Я говорю «Пэнсон» и получаю в обмен коробку. Сгорая от любопытства, спешу ее открыть. Там находится крест величиной с ладонь, в верхней части которого имеется полукруглая дужка из прозрачного стекла и цепочка, чтобы вешать его на шею. Ниже три колесика с выгравированным на каждом буквой.

– Этот крест с дужкой у древних египтян обозначал понятие «жизнь» и соответствовал иероглифу «anch», – говорит Эдмонд Уэллс. – Еще его называют скипетром богов.

Скипетр богов... Я переворачиваю крест и вижу на обратной стороне номер: 142 857, как и номер моей виллы.

Не удаляясь от моего наставника и друга, я вхожу в амфитеатр. Скамьи по кругу, центральная сцена. Он похож на любой античный амфитеатр. Вокруг ученики собрались небольшими группами и беспокойно обсуждают что-то.

– Как будто в детском сне, – говорю я.

Учитель предлагает другую версию.

– ...Или в книге. Как будто кто-то написал произведение с такими декорациями. И чатателю достаточно склониться над ней, чтобы книга ожила. И мы там внутри.

Я, мало убежденный, пожимаю плечами, но он невозмутимо продолжает:

– Какой-нибудь писатель перечитал всю греческую мифологию, чтобы оживить ее, и чтобы мы могли это лучше ощутить. По-моему, «все начинается с романа и все им заканчивается».

Я начинаю понимать его мысль.

– В таком случае, этот писатель наблюдает за нами, как за персонажами. Но закончил ли он свою историю? Может быть, он начал с конца, а может, узнает все одновременно с нами, его творениями?

Он смотрит на меня полушутливо, полусерьезно.

Девушка в желтой тоге, с венком из цветов и фруктов, предлагает нам отойти в сторону, чтобы дать проход другим прибывающим.

– Третья ора?

– Вряд ли. Она больше похожа на другую полубогиню – Флору.

Она так близко, что я чувствую ее запах. Смесь ландышей и лилий. Если это покровительница цветов, то скорее всего весенних. Я любуюсь ее огромными золотистыми глазами, льняными волосами и хрупкими руками. Я даже делаю движение, чтобы прикоснуться к ней, но Эдмонд Уэллс меня удерживает.

Я рассматриваю своих соучеников, рассевшихся по скамьям амфитеатра. Знаменитостей немало, среди них я узнаю сидящих вперемежку: художника Анри де Тулуз-Лотрека, романиста Гюстава Флобера, Этьена де Монгольфьера, одного из братьев-изобретателей воздушного шара, керамиста Бернара Палисси, художника-импрессиониста Клода Моне, авиатора Клемана Адера, скульптора Огюста Родена. Есть и женщины: актриса Сара Бернар, скульптор Камилла Клодель, ученая-физик Мария Кюри, актриса Симона Синьоре, танцовщица и шпионка Мата Хари.

Эдмонд Уэллс очень по-светски подходит к последней.

– Добрый день, меня зовут Эдмонд Уэллс, а это мой друг Мишель Пэнсон. А вы не Мата Хари?

Молодая темноволосая женщина утвердительно кивает. Мы обмениваемся взглядами, не зная, как продолжить разговор.

Тихо опускается вечер, и мы рассаживаемся по скамьям. В небе появляются не одна, а три луны, образующие треугольник. Вершина горы Олимп по-прежнему скрыта в облаках.

Громким голосом я задаю мучающий меня вопрос:

– Что же там, наверху?

Винсент Ван Гог отвечает первым:

– Серое с золотисто-коричневыми отблесками, немного оранжевого и голубого.

Мата Хари выдыхает:

– Тайна.

Жорж Мельес произносит задумчиво:

– Волшебство.

Гюстав Эйфель говорит вполголоса:

– Архитектор Вселенной.

Симона Синьоре добавляет:

– Режиссер фильма.

Мария Кюри выговаривает мечтательно:

– Последний Принцип.

Сара Бернар колеблется:

– ...Мы на Олимпе. Может, там... Зевс?

Резкий голос позади нас обрывает споры.

– Ничего там нет.

Мы оборачиваемся. И видим невысокого типа с белокурыми волосами, в круглых очках, с каштановой бородой.

– Там наверху ничего нет. Ни Зевса, ни архитектора, ни волшебства... Ничего. Там кругом только снег и туман. Как на любой горе.

Когда он с уверенностью произносит эти слова, на вершине вдруг загорается свет и начинает мигать, как фары в тумане.

– Вы видели? – спрашивает Мельес.

– Видел, – продолжает бородатый. – Я видел свет. Просто свет. «Они» включили прожектор на верхушке, чтобы у вас воображение заработало. А вы и любуетесь, как комары на лампу. Все это декорация и сценические трюки.

– Да кто вы, в конце концов, такой, чтобы быть настолько категоричным? – спрашивает Сара Бернар раздраженно.

Мужчина сгибается в поклоне:

– Пьер Жозеф Прудон, к вашим услугам.

– Прудон? Теоретик анархизма? – осведомляется Эдмонд Уэллс.

– Собственной персоной.

Я слышал об этом бунтаре, но не знал, как он выглядит. Чем-то похож на Карла Маркса. Наверняка в ту эпоху в моде была борода и длинные волосы. Высокий гладкий лоб и зачесанные назад волосы делают его шевелюру похожей на прическу с бантом. Он добавляет:

– Прудон: атеист, анархист, нигилист, чем и горжусь.

– Но вы ведь были реинкарнированы... – говорит Сара Бернар.

– Да. Однако я не верил в реинкарнацию.

– И вы стали ангелом...

– Стал. Однако я не верил в ангелов.

– А теперь вы бог-ученик...

– Да. И я стану «богом атеистов», – заявляет Прудон, довольный собственной формулировкой. – Ну а вы, скажите честно, вы верите в эту школу богов? Думаете, мы что, экзамены по демиургии будем сдавать?

К дискуссии присоединяется новый ученик. Он явно страдает сильным косоглазием, которое пытается преодолеть.

– Там, наверху, – восклицает он вдохновленно, – наверняка есть что-то очень сильное и красивое. Мы всего лишь боги-ученики, маленькие боги. А там Великий Бог.

– И как вы себе его представляете? – спрашиваю я.

– Я представляю себе что-то, что нас превосходит по мощи, по величию, по сознанию, по всему, – говорит он, как в экстазе.

Нового ученика зовут Люсьен Дюпре. Он рассказывает, что был офтальмологом и страдал косоглазием, и что он пытался помочь другим видеть лучше. Прежде чем понял, что единственный способ видеть – это видеть душой.

– Охота вам нести всякую чепуху, – заявляет Прудон. – Я вот не боюсь утверждать, что нет ни Бога, ни начальника.

Среди учеников слышится шепот неодобрения. Анархист продолжает:

– Я как святой Томас. Верю только в то, что вижу. А вижу я людей, собранных на каком-то острове, которые, в то время как столько религий запрещали произносить это слово, продолжают упиваться именем Бога. Бог тут, Бог там. Вы считаете себя верующими, а на самом деле вы лишь сборище богохульников. Впрочем, что такое Бог? У нас что, специальные полномочия? Я констатирую лишь, что потерял свои атрибуты ангела. Раньше я летал и пересекал материю. Теперь я голоден, я хочу пить, на меня нацепили тогу, от которой все тело чешется.

Он прав. Грубая ткань мне тоже неприятна, и при одном слове «голод» желудок сжимается и зовет на помощь. Прудон продолжает:

– Я заявляю, что все эти декорации из картона, эта гора в дыму, все это липа.

В этот момент раздается короткий глухой звук.

Появляется кентавр с огромным барабаном на ремне, в который он бьет двумя палочками.

Затем появляется второй, третий, затем целая процессия из двадцати бьющих в унисон в барабаны кентавров.

Они приближаются шеренгой, идут вдоль амфитеатра, затем располагаются вокруг нас, и никто больше не движется. Барабаны звучат все громче и громче. Наши грудные клетки вибрируют. Их уже не меньше ста, и барабанный бой не прекращается. Ритм отдается во всем моем теле, в висках, груди, в руках и ногах Я ощущаю каждую косточку в отдельности и весь скелет целиком.

Кентавры, похоже, начали что-то вроде вибрирующего диалога. Одни начинают импровизированные соло, другие подхватывают его в том же мотиве.

Неожиданно конское ржание приводит построение в замешательство.

Появляется женщина на коне, сидящая, как амазонка. На ней каска и серебряная тога, в руках копье, а сидящая на плече сова внимательно разглядывает присутствующих. Кентавры замирают с поднятыми вверх барабанными палочками.

В повисшей тишине женщина занимает место в середине арены. Она ростом тоже не меньше двух метров. Как и Дионис. Наверняка, как и все боги-учителя.

Она говорит, тщательно отделяя слова:

– Вы действительно очень, очень многочисленный курс. И к тому же, еще не все ученики прибыли. Вас около сотни, остальные присоединятся вечером. Никогда раньше здесь не было столько учеников. В итоге вас будет сто сорок четыре.

– Двенадцать раз по двенадцать, – шепчет Эдмонд Уэллс мне на ухо. – Как сто сорок четыре ребенка Адама и Евы, сто сорок четыре первых человека...

Женщина бьет копьем о землю, как бы пытаясь навести порядок в шумящем классе.

– Для каждого курса мы набираем ангелов, бывших смертными в одной культуре и одной стране. Таким образом, нет национализма, приводящего к закулисным объединениям. В этом году мы решили собрать бывших французов.

Богиня обводит глазами амфитеатр. Все замерли на местах. Даже Прудон молчит.

Она бесшумно спрыгивает на землю.

– Здесь, – продолжает она, – вы будете «богами народов», как некоторые бывают «пастухами стадов». Здесь вы научитесь быть хорошими пастухами.

Пока она прогуливается по арене, сова взлетает в воздух и улетает.

– Обучение будет проводится в две сессии, во время которых вашим образованием займутся двенадцать богов-учителей. Вот их список:

1. Гефест. Бог кузнечного дела.

2. Посейдон. Бог морей.

3. Арес. Бог войны.

4. Гермес. Бог путешествий.

5. Деметра. Богиня плодородия.

6. Афродита. Богиня любви.

Во второй сессии выступят:

7. Гера. Богиня семьи.

8. Гестия. Богиня очага.

9. Аполлон. Бог искусств.

10. Артемида. Богиня охоты.

11. Дионис. Бог праздников, с которым вы уже знакомы.

В заключение я сама встану за кафедру:

12. Афина. Богиня мудрости.

Не знаю почему, но из всех этих имен только одно остается во мне: Афродита, богиня любви... Да, она хорошо произнесла это имя. У меня странное чувство, как будто я его уже знал. Или как будто она была членом семьи из моего прошлого. Или моего будущего.

Сделав еще несколько шагов, богиня продолжает:

– ...К этим двенадцати богам-учителям добавятся дополнительные боги. Для первой сессии это будут Сизиф, Прометей и Геракл. Для второй – Орфей, Эдип и Икар. Кроме того, с преамбулой подготовительного курса выступит Кронос, бог времени. Гермафродит окажет вам в случае необходимости психологическую помощь и постоянно будет в вашем распоряжении.

Трибуны снова начинают шуметь, но Афина еще не закончила. Она снова бьет копьем по земле.

– Добавлю, что здесь, как и в любом сообществе, необходимо подчиняться строгим правилам поведения.

1. Никогда не выходить за границы Олимпии после того, как часы пробьют десять ударов, отмечающих двадцать два часа.

2. Никогда не подвергать насилию никакого жителя острова, будь то бог, химера или другой ученик. Здесь мы находимся в оплоте мира, в святилище.

3. Никогда не пропускать занятий.

4. Никогда не расставаться со своим крестом, этим предметом в форме украшения, который был передан вам в футляре. Вы должны постоянно носить его на шее. Он будет служить вам удостоверением и окажется полезен в работе.

Снова гомон на трибунах, на который Афина, понимающая любопытство, вызванное ее словами, отвечает уточнением.

– Знайте, что вне стен Олимпии вы практически беззащитны. Остров полон опасностей, которые ваше воображение не в силах представить.

Шум не только не стихает, но еще больше усиливается.

– К тому же, – добавляет она, повысив голос, – здесь есть некто, могущий отбить у вас всякое желание попутешествовать. Дьявол собственной персоной.

Произнеся это слово, она сама содрогается от ужаса.

На этот раз она вызывает настоящий гвалт. Ее копье уже не способно утихомирить шум, и кентавры вынуждены бить в барабаны, чтобы заставить нас замолчать. У каждого свое представление о дьяволе. Барабанный бой прекращается. Афина заключает:

– Первое занятие завтра. Бог Кронос, отвечающий за время, будет ждать вас на вводную лекцию. Я настаиваю на том, чтобы занятия проходили спокойно, в ясности души и чистоте ума.

Именно в этот момент раздается ужасный предсмертный крик.

18. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: КРИК

Жизнь часто тчитется и заканчивается криком. У древних греков солдаты во время атаки должны были кричать «А-ла-ла», чтобы подбадривать друг друга. Древние германцы вопили в щиты, чтобы вызвать эффект резонанса, который пугал лошадей противника. В кельтской мифологии упоминается Хопер Ноз, ночной крикун, который воплями загонял путешественников в ловушки. В Библии говорится про сына Иакова Рувима, который мог до смерти напугать криком любого, кто его слышал.

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

19. ПЕРВОЕ ОФИЦИАЛЬНОЕ УБИЙСТВО

Крик длится долго, а потом неожиданно прекращается.

Мы обеспокоенно переглядываемся. Кричали, кажется, где-то за амфитеатром. Сова Афины летит в этом направлении, а кентавры уже галопом скачут туда. Мы спешим за ними.

Кентавры, вскоре окруженные плотной толпой, уже обступили место, где я, с трудом протиснувшись, вижу лежащую на спине жертву с раскинутыми в стороны руками. На месте сердца огромная дыра, через которую видно землю. Как и у Жюля Верна, плоть вокруг раны обожжена.

Меня пробирает дрожь. Когда я был ангелом, мне казалось, что я навсегда избавлен от страха смерти. Оказавшись здесь во плоти, я вновь обрел этот древний страх. Значит, я снова стал в каком-то смысле смертным. Я могу не только страдать, но и умереть.

Почему боги отказались от привилегий ангелов?

Уже совсем стемнело, и один из учеников подносит к искаженному ужасом лицу жертвы факел, который освещает и потрясенных присутствующих. Я спрашиваю:

– Кто это?

– Его звали Дебюсси, Клод Дебюсси, – шепотом говорит какой-то меломан.

Автор «Послеполуденного отдыха фавна» был среди нас и исчез, а я его даже не узнал.

– Кто это сделал? – обеспокоенно спрашивает кто-то.

– Дьявол... – выдвигает предположение мистик Люсьен Дюпре.

– А почему бы не ваш «Великий Бог»? – иронизирует Прудон. – Поскольку предполагается, что он бог справедливости, почему бы ему время от времени не наказывать своих прихожан? Раз уж вы в него верите, принимайте и наказания.

Афина озабоченно качает головой. Ее сова летает вокруг, как бы пытаясь определить убийцу.

– Преступник один из вас, – заявляет богиня. – Один из богов-учеников... Богоубийца.

Богоубийца, впечатляющее слово.

– Кто видел жертву последним? – спрашивает она.

Два кентавра уже укладывают тело музыканта на носилки. Они покрывают его тканью, под которой, как мне кажется, оно вдруг шевелится. Я протираю глаза. Это или рефлекторное движение, или у меня галлюцинации. Я бормочу:

– Это не первое преступление. Был еще Жюль Верн.

– Кто это сказал? – восклицает богиня.

Я и не предполагал, что у нее такой хороший слух.

Я прячусь за головами других учеников. Сова вновь начинает кружиться над нами, пристально вглядываясь в лица. Когда она пролетает надо мной, я чувствую колебание воздуха от крыльев.

– Кровь в королевстве богов... Богоубийца наверняка один из ста сорока четырех учеников этого курса.

Лицо богини становится очень жестким.

– Я сумею его найти и покарать. И, верьте мне, наказание будет образцовым.

– 144 минус 1, нас теперь только 143, – замечает Прудон, настолько же мало впечатленный преступлением, как и угрозой кары.

Я же в волнении сжимаю рукой висящий на шее крест.

20. ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: КРЕСТ

Крест с дужкой был в Древнем Египте символом богов и царей. Он имеет форму буквы «Т», сверху которой находится дуга. Его также называют «Узлом Исиды», поскольку для египтян эта дуга является символом дерева жизненной энергии, ассоциируемым с Исидой. Кроме того, он напоминает, что достижение реальной или желаемой божественности осуществляется посредством развязывания узлов, имея в виду, что этот акт влечет за собой в прямом смысле слова «освобождение от узлов» души. Этот крест можно обнаружить в руках Ахенатона и большинства других служителей культа Солнца. Во время похоронных церемоний этот особенный крест держали за дужку. Его считали ключом, открывающим путь к вечной жизни и закрывающим зоны, запретные для непосвященных. Иногда его рисовали на лбу, между глаз у только что прошедшего обрядпосвящения как обязательство хранить тайну. Тот, кто познал секреты потустороннего мира, не должен открывать их никому, иначе он их забудет.

Копты считали этот крест ключом к вечности.

Крест с дужкой можно встретить у индейцев, для которых он представляет союз активных и пассивных начал, или двух сексуальных символов, объединенных в некой однополой сущности.

Эдмонд Уэллс,

«Энциклопедия относительного

и абсолютного знания», том 5

21. ГОЛУБОЙ ЛЕС

– Вам не кажется, что мы совершаем огромную ошибку?

Мы с Эдмондом Уэллсом перебираемся через восточную стену Олимпии с помощью связанных простыней.

– Единственный способ узнать это – сделать это, – отвечает он.

Мы медленно спускаемся, а я продолжаю бормотать:

– Жюль Верн сказал мне: «Главное, не ходите туда».

Мои проволочки начинают раздражать учителя.

– Мишель, а чего ты хочешь? Чтобы мы продолжали сидеть на месте и гадать, что же находится на вершине этой горы?

В этом решительном человеке, подстрекающем меня к трансгрессии, я больше не узнаю того Эдмонда Уэллса, который учил меня соблюдать правила Империи ангелов.

Когда мы наконец достигаем земли, мои ладони стерты до крови. Мы поспешно прячем простыни в зарослях акаций.

Отсюда видны только две луны, а гора еще более впечатляюща.

Олимп...

Мы идем в высокой траве на восток.

По мере того как мы продвигаемся вперед, местность становится все более пересеченной. Среди травы все чаще и чаще появляются заросли кустов и деревьев, которые наконец переходят в сплошной густой лес. Затем наклон становится меньше, и наш путь среди деревьев ускоряется.

Закатное небо становится багрово-красным.

Внезапно раздается какой-то шум. Мы бросаемся на землю, чтобы спрятаться в папоротниках. Медленно приближается человек в белой тоге. Ученик. Я хочу встать и позвать его, но Уэллс удерживает меня за руку и делает знак молчать. Я не понимаю его предосторожности до того момента, как херувимка пролетает над незнакомцем, а потом удаляется в сторону города. Буквально через несколько секунд галопом прибегает кентавр и хватает безрассудного.

– Херувимки следят, кентавры ловят, – шепчет Эдмонд.

Человек-лошадь уносит нашего незнакомого однокашника куда-то на юг, и я с беспокойством спрашиваю:

– Что они с ним сделают?

Эдмонд Уэллс задумчиво молчит, пока кентавр не исчезает вдали. Он оглядывается вокруг, чтобы убедиться, что поблизости нет ни херувимок, ни кентавров.

– Если продолжить обратный отсчет, начатый Прудоном, нас теперь не 143. Нас 143 минус 1, то есть 142.

Мы продолжаем путь, внимательно оглядывая окрестности. Мы замираем при малейшем шуме, но тишину нарушает только шелест листьев. Поднимается западный ветер. Он усиливается, надувает наши тоги, раскачивает деревья и срывает листья.

Вдалеке я замечаю херувимку, пытающуюся бороться с ветром. Потом она удаляется перед надвигающейся грозой. Думаю, у этих крылатых девчонок есть своя деревня. Возможно, это большое гнездо. Я представляю, как девушки-бабочки томно нежатся в гнезде, выстланном мхом, веточками и лишайниками.

Топот копыт. Кентавр бежит невдалеке, несомненно в поисках новых трансгрессоров. Мы прячемся в канаве, а он останавливается и нюхает воздух. Раздуваемая ветром грива бьет его по лицу. Он встает на дыбы, чтобы лучше оглядеться, и козырьком прикладывает к глазам ладонь. Затем хватает длинную ветку и начинает колотить по кустам, чтобы выгнать возможных нарушителей. Но порывы ветра в конце концов берут верх над его подозрительностью, и он тоже удаляется в сторону города.

Мы наконец вылезаем из канавы. Ветер постепенно утихает. Мои зубы выбивают дробь.

– Тебе холодно? – спрашивает Эдмонд Уэллс.

– Нет.

– Страшно?

Я молчу.

– Боишься богоубийцы? – настаивает Эдмонд.

– Нет.

– Тогда дьявола?

– Тоже нет.

– Тогда чего? Что тебя кентавр поймает?

– Я думал... об Афродите.

Эдмонд Уэллс дружески бьет меня по плечу.

– Не предавайся фантазиям.

– Дионис сказал, что это место Последней Инициации. Так что вполне естественно, что здесь сталкивается самое плохое и самое хорошее, что здесь испытывают абсолютный страх и абсолютное желание. Дьявол и богиня любви...

– Ах, Мишель, ты постоянно попадаешь в силки воображения. Теперь вот влюбился в женщину, которую пока даже не встретил. Сила слова, да? «Богиня любви», ты находишь удовольствие, произнося эти слова...

В лесу наклон делается все более крутым. Небо из красного становится лиловым, из лилового серым, и наконец темно-синим. Треугольная вершина окутанной облаками горы посылает новый световой сигнал, как будто бросая нам вызов.

Становится еще темнее. Я не вижу больше собственных ног. Я думаю, что лучше было бы отказаться от нашей затеи, и в этот момент снизу раздаются двенадцать ударов, означающих полночь.

Все погружается во мрак. Однако я различаю крошечную светящуюся точку в зарослях папоротников. Светлячок, целый рой взлетает, образуя светящееся облачко на уровне наших глаз.

Эдмонд Уэллс берет одно из светящихся насекомых и сажает на ладонь. Светлячок не улетает. Он начинает светиться еще сильнее. Специалист по муравьям с осторожностью протягивает мне светлячка, который съеживается на моей ладони. Меня удивляет, что такое маленькое создание производит столько света. Конечно, мои зрачки постепенно привыкли к темноте, но это насекомое практически заменяет мне карманный фонарик.

С помощью светлячков мы продолжаем свой путь. Неожиданно другие вспышки света пробиваются сквозь темноту. Мы снова прячемся в канаве и видим поразительную картину: боги-ученики перемещаются, освещая свой путь молниями. Так значит, наши кресты могут вызывать молнии. Я понимаю, почему Афина была так категорична, когда обвинила в смерти Клода Дебюсси одного из учеников. Плоть вокруг раны была обуглена. Крест с дужкой, возможно, является крестом жизни, но и крестом смерти тоже.

Незнакомцы нас заметили, они выключили кресты. Мы положили светлячков на землю. Мы их больше не видим, они нас – тем более, однако и они, и мы знаем, что нас разделяет примерно пятьдесят метров. Я решаю рискнуть:

– Кто вы?

– А вы? – отвечает женский голос.

– Сперва вы.

Мне отвечает мужской голос:

– Вы первые.

Диалог глухих. Я беру инициативу на себя:

– Давайте встретимся посередине.

– Давайте. На счет «три». Один... Два... Три...

Никто не движется. Это напоминает мне отрывок из энциклопедии Уэллса по поводу парадокса заключенного, который никогда не может полностью доверять своим сообщникам и всегда предпочитает их выдать, чем рисковать быть выданным ими. Однако сейчас меня что-то смущает. Этот мужской голос... Он кажется мне знакомым. Я с недоверием спрашиваю:

– ...Рауль?

– Мишель!

В темноте мы наугад бежим навстречу друг другу, встречаемся и самозабвенно бросаемся в объятия. Рауль, Рауль Разорбак. Мой лучший друг. Мой брат. Рауль, молчаливый мальчик, встреченный на кладбище Пер-Лашез и передавший мне свою страсть к завоеванию неизведанных территорий духовности. Вместе с ним, рядом с ним я отодвинул границы познания территории мертвых. Рауль, истинный изобретатель танатонавтики, бесстрашный пионер потустороннего. Он замахивается крестом и направляет его на землю. Вспышка освещает его острое лицо и мое тоже.

– Мишель, ты постоянно следуешь за мной!

Он обнимает меня своими длинными руками. Позади него появляются два других силуэта. Я протираю глаза. Это Фредди Мейер, слепой раввин, поведавший нам секреты каббалы. Фредди, с его круглым лицом и добродушным видом, был пионером групповых полетов с переплетением серебристых нитей и всегда мог короткой шуткой разрядить самую мрачную ситуацию.

– Вселенная и вправду тесна, – восклицает он. – Даже на другую планету нельзя отправиться, не встретив друзей...

Он освещает землю движением креста, и я вижу его лицо.

Слепой на Земле, здесь он обрел зрение. Мэрилин Монро рядом с ним. Мэрилин Монро, непревзойденный секс-символ, стала подругой раввина в стране ангелов. «Потому что юмор лучше всего соединяет пару», – утверждала она. Звезда потрясающе соблазнительна в струящейся тоге. Я прижимаю ее к себе.

– Ну вот, – говорит Фредди, – не успел обрести плоть, как все поводы стали хороши, чтобы лапать мою жену...

– Афина сказала, что здесь только французы. Но ведь ты, Мэрилин, насколько я помню, американка...

Фредди объясняет, что став его женой, она смогла выбрать национальность. Чтобы больше не расставаться, она объявила себя француженкой, и небесная администрация разрешила это. Со своей стороны, я думаю, что власти Олимпа должны были быть действительно заинтересованы в присутствии эльзасского раввина на этом курсе, если пошли на такое нарушение правил. А может быть, они рассматривают понятие национальности в широком смысле, ведь Мата Хари и Винсент Ван Гог, хоть и скончались во Франции, имели голландское происхождение...

Актриса по-прежнему восхитительна. Вздернутый нос, голубые глаза, оттененные длинными шелковистыми ресницами, молочный цвет лица, все в ней говорит о смеси силы и хрупкости, нежности и грусти, все меня возбуждает и трогает.

Эдмонд Уэллс тоже выходит из темноты. Между Раулем и моим учителем всегда было некоторое недоверие, но теперь они, кажется, забыли прежние обиды.

– «Любовь как шпага, юмор как щит!», – восклицает Мэрилин, напоминая объединявший нас прежде клич.

В едином порыве мы повторяем наш старый девиз, не беспокоясь больше о херувимках и кентаврах.

– «Любовь как шпага, юмор как щит!»

Наши руки соединяются. Мы снова вместе, и нам хорошо. Столько общих воспоминаний сразу всплывает в памяти.

Когда мы были ангелами, мы вместе отправлялись в космос на поиски планеты, населенной разумными существами, и нашли Красную.

Мы вместе сражались с армией падших ангелов и победили с помощью «Любви как шпаги и юмора как щита».

– Мы были танатонавтами, когда решили открыть континент мертвых, – говорит Фредди Мейер. – Мы были ангелонавтами, когда исследовали Империю ангелов. Теперь, когда мы обнаружили королевство богов, нам нужно новое название.

– Теонавты, от греческого «тео», что значит бог, потому что мы станем исследователями божественного, – говорю я.

– Пусть будет теонавты, – одобряют друзья.

Рауль объясняет мне, как обращаться с крестом. Чтобы произвести вспышку света, нужно повернуть колесико D, а потом нажать на него. Осветив землю, я вижу, что трое моих друзей перепачканы землей.

– Мы прокопали туннель под стеной, в углу, где кусты скрывают выход, – объясняет раввин. – Камни просто складывали на землю. Втроем получилось быстро.

– Давайте продолжим путешествие вместе, – предлагает Эдмонд Уэллс.

Теперь мы впятером поднимаемся по лесу. Мы перебираемся через лощинки, идем по тропинкам. За живой изгородью из кустарника мы попадаем в странное место.

Здесь раскинулась долина, в центре которой течет поток зеленовато-голубого цвета шириной в несколько десятков метров, светящийся в темноте, как большой освещаемый изнутри бассейн. Вода непрозрачная, но местами в ней можно различить светящиеся точки. Это что-то вроде водяной версии светлячков. Они-то и освещают поток.

Никогда не видел настолько интенсивного голубого цвета.