На самолете в Восточной Арктике

19 СУЩЕСТВУЕТ ЛИ ГОРА МАТАЧИНГАЙ?

Опять несколько дней подряд ненастье. С моря ползут мягкие серые тюфяки-туман и низкие облака. Дойдя до материка, они поднимаются немного, крутой шапкой сидят на Дионисие и Золотом хребте, разрываются над лиманом, но дальше везде серо и мрачно. И Рарыткин не смеется, — а у нас все готово. На-днях определяли девиацию. Для этого полчаса пересекали под разными румбами берег у Анадыря — на удивление жителям, не понимавшим, для чего это мы снуем в воздухе взад и вперед без всякого толка.

Скучно сидеть в нашем логове в ожидании погоды. Смотреть на барометр, выбегать двадцать раз в день—посмотреть на восток, не расходятся ли тучи, нет-ли кусочка голубого неба. Постепенно наше жилище становится все более жилым: появляются полки на стенах, на них выстраивается посуда, которая лежала здесь с прошлого года, каждый развешивает у себя над головой самые необходимые предметы, зубные щетки и полотенца, у Володи, завхоза, — в живописном скрещении ружье, кинжал, полевая сумка, а у меня—анероид, с которым я непрестанно советуюсь.

Сейчас в комбинате самое горячее время: ход рыбы. Он продолжается больше месяца, и начинается как раз тогда, когда расходится лед при входе в лиман. Надо успеть разгрузить пароход и одновременно не упустить рыбу. В этом году особенно много рыбы, и даже маленькие сети, которые закидывают с берега для себя рабочие и местные жители через час-два захватывают 70-100 громадных кет — по 4 кг каждая; с трудом можно вытащить один-два метра сети, на каждый метр приходится по пять-десять рыбин. Все время к заводу подходят кунгасы с рыбой, и пристань буквально ломится от груд кеты и горбуши; раз ночью помост в самом деле провалился от тяжести рыбы, и волны разбросали ее по пляжу.

На завод свозят рыбу из трех баз, и кунгасов и катеров не хватает, чтобы опорожнить громадные чаны на базах; а если продержать рыбу несколько дней в чане, она протухнет. Между тем каждая кета — рубль в валюте.

Время хода кеты и родственных пород (горбуша, кижич, красная) — самое сытное время на Дальнем Востоке и для людей и для животных. Собаки ходят толстые, томные, и даже не глядят на валяющиеся по берегу рыбы, медведи объедают только головы чайки ковыряют небрежно глаза и мозг, и тотчас бросают, и даже люди начинают относиться с странным равнодушием к ценным продуктам. Возле столовой комбината чистят рыбу для второго, и икра тут-же выбрасывается на землю. По стоку из икрянки (отделение на заводе для переработки икры) текут в море целые потоки смытой икры. Туковый завод не успевает перерабатывать отбросы, и лошади не успевают вывозить с завода избыток этих отбросов, чтобы закопать их в ямы.

3 августа вечером еще моросит, но к утру вызвездило; и когда я разбудил всех — уже только остатки тумана ползли по горам.

В этот день мы сделали первый полет из намеченных десяти—первый по точному плану, на юг до Коряцкого хребта в верховья р. Большой и вдоль Рарыткина.

Было бы скучно излагать подробно все десять полетов. В них очень много моментов, памятных для участников, много интересных подробностей с точки зрения авиации и съемки, много деловых достижений, но очень мало эффектных минут. Я остановлюсь только на нескольких наиболее интересных.

Полет 4 августа принес нам одно серьезное достижение — мы изучили хребет Рарыткин, эту длинную альпийскую цепь, от начала до конца и он перестал смеяться над нами. Позже, в хорошие дни он не раз показывался во всей своей красе, но теперь уже мы издевались над ним — он был побежден.

На следующее утро надо было опять лететь — на этот раз на север: здесь от прошлого года осталась другая гора, которая также издевалась над нами — знаменитая гора Матачингай.

Курс проложен у нас вдоль берега залива Креста до этой горы, вокруг нее и затем обратно западнее Золотого хребта—там, где в прошлом году мы ничего не могли видеть из-за облаков.

Погода сегодня еще лучше чем вчера, вблизи — ни облачка, только над грядой Эськатень, в которой лежит гора Матачингай, собираются тучки. Сделав разворот над комбинатом, мы идем к морю, вдоль берега лимана. Лиман блестит — стальная гладкая поверхность, пересеченная на горизонте узкими косами. Русской Кошкой и Землей Гека. Золотой хребет налево от нас, голый и унылый.

Против Русской Кошки—поворот к северо-востоку, перед нами открывается вдали залив Креста. Внизу большие прибрежные болота и среди них странное озеро, в которое впадает ленивая извивающаяся река; с морем озеро соединяется каналом — также рекой, но необыкновенной ширины.

Все это ни на каких картах не показано—и самый Золотой хребет внезапно распадается перед нами на 2 маленьких горных группы. Это одно из самых увлекательных занятий, — следить, как изменяются и превращаются совсем в другие формы географические элементы, которые так ясно и определенно нарисованы на картах.

Залив Креста сегодня виден весь—и конечно я прежде всего обыскиваю глазами северный его конец: никаких Матачингаев. Большая горная группа Эськатень замыкает залив с севера, но вся она с высотами около 1 500 м. Есть несколько вершин до 1 700 м, но не более. Тщетно ищу я на горизонте—нигде не возвышается в виде гигантского купола эта величайшая из вершин северо-восточной Азии, проблематический вулкан. Может быть когда мы долетим до этой цепи, что — нибудь покажется за ней? Но нет, гора Матачингай показана на самом берегу.

Еще час мы продолжаем лететь на северо-восток, над равниной, лежащей к востоку от залива Креста, затем над красно-серыми округленными горами—пока не доходим до реки, текущей на север: это уже истоки Ванкаремы, впадающей в Полярное море. Главный водораздел Анадырского хребта пересечен, и можно спокойно поворачивать на запад, чтобы обойти гряду Матачингай. Но это уже почти невозможно: над цепью скопились тучи, там идет снег или дождь. Идем несколько минут прямо к цепи, под самыми тучами, на высоте 1 750 м—и все вершины на нашей высоте упираются в тучи: высота группы Матачингай установлена окончательно.

Цепь имеет дикий, странный вид: острые гребни с крутыми серыми осыпями, которые спускаются в мрачные узкие ущелья, пики, бороздящие тучи, беспорядочные острые гребни, бегущие в разные стороны — все это прямо под нами громоздится в жутком беспорядке. На север уходит еще одно ущелье—с наледями (тарынами), блестящими во тьме внизу и с странными руслами одной реки, с двух сторон окружающими изолированную гору.

Мы подходим близко к черным тучам, которые начали уже закрывать вершины. Скорее, поворот к юго-западу, к морю.

Курс 250, 245, 210 — и мы снижаемся, чтобы не итти под самой поверхностью туч, где завихрение больше всего.

За нами, в северной группе цепи, на Двугорбой горе, как я ее наскоро называю, открывается внезапно громадный надув снега, висящий на южном склоне — и в нем 2 синие пятна: это висячий ледник, первый на северо-востоке Азии, открытие примечательное (ближайшие леднички открыты нами в 1926 г. в хребте Черского, на Индигирке, за 2000 км отсюда).

Снег захватывает всю северную группу и ущелья закрываются серой пеленой. Мы скользим над самыми гребнями — и если сдаст мотор, то нет даже места, чтобы спарашютировать на ровную площадку и, сломав шасси, все-же сохранить людей. Море видно, до него меньше законных 80 км, полагающихся по договору, но вряд ли мы до него дотянем через такой частокол пиков и гребней.

Но вот и посадочная площадка: в глубине ущелья, сквозь пелену снега — длинное ледниковое озеро. Оно промелькнуло, как призрачное видение, едва различимое в серой мгле — и снова гребни и скалы. Через 20 минут после начала нашего бегства, на запад направо открывается проход между северной и южной группами цепи и мы поворачиваем туда под самыми тучами, через новые гребни.

Перевалив через цепь, мы можем, наконец, вздохнуть свободно: перед нами широкая плоская долина, в ней большие озера — и после мрачных теснин чувствуешь себя легко и спокойно.

Что это за долина? Она идет уже по северную сторону главного водораздела, на восток, и потом круто поворачивает на север, пересекая еще две горных цепи. Несомненно, это Амгуема, самая большая река северного побережья. Значит она проходит гораздо восточнее, чем показано на картах.

Надо скорее записать все это, а потом можно передохнуть несколько минут. Ведь я все время верчусь, как белка в колесе: мне нужно непрерывно следить за главным компасом и отмечать отклонения от заданного курса, записывать отсчеты по часам и компасу, давать пилотам правильный курс, описывать формы ландшафта, вести геоморфологичекие наблюдения, непрестанно фотографировать все интересное. И наконец, — все время помнить о том, что я веду корабль, изменять проложенный заранее курс в зависимости от обстоятельств — от встреченных интересных объектов, от ветра, от препятствий в виде туч, — и помнить, что надо вернуться на базу через 5 ч. 10 м. и что опоздание может кончиться очень печально, если у нас не хватит горючего.

Салищев ведет не менее интенсивную работу: он должен успеть зарисовать, — занести на карту—полосу шириной более 50 км (иногда до 75 — 80), которую мы пролетаем, взять пеленги (засечки) на наиболее важные пункты, наконец, он также фотографирует—большой камерой. Поэтому мы не замечаем, как идет время. Главное препятствие для нас—это холод. Хорошо, как сейчас когда на высоте 1500 м 5° тепла, а в прошлом году приходилось работать при—15°, и через 3 ч. руки совершенно отказывались работать: ведь работали без перчаток, — в них неудобно писать.

Но пора уже повернуть домой—время, назначенное для полета по курсам на северо-восток и северо-запад истекло. На повороте надо еще определить снос. Делаю Салищеву знак—показываю скрещенные руки—и он спускается вниз, где установлена трубка Герца. Я сажусь также на дно, и смотрю в окошечко на Салищева: определив отклонение самолета (снос ветром) на одном курсе, он подает мне знак — и мы ложимся на другой, градусов на 40 левее или правее. Вся операция занимает 3–4 минуты. Мы повторяем ее три — четыре раза в день, и определяем таким образом направление и силу ветра на той высоте, где мы шли. Это необходимо, чтобы впоследствии проложить курс и нанести всю съемку, привязанную к этому курсу.

Обратно мы пойдем почти по прямой линии. Сначала — перевал через главный водораздел Анадырского хребта. Он здесь гораздо ниже, чем цепь Эськатень. Налево тучи относит и открываются 5 южных вершин — какая-нибудь из них и есть пресловутая Матачингай. Наверно, вот эта, крайняя — она стоит в виде крутой пирамиды совершенно отдельно. А севернее, в соседней долине — чудесное темно-синее ледниковое озеро (отмечаем — пригодно для посадки) в узкой долине между крутыми скатами. У его нижнего конца — несколько чукотских яранг.

Мы идем одновременно по водоразделу бассейнов Анадыря, Амгуемы и залива Креста. Крутые речки, которые текут в последний, подобрались к ленивым истокам рек соседних бассейнов, и похищают кусок за куском. И в их верховьях ущелья-, цирки со снегами, свежие следы недавних ледников. Внизу узкие фьорды, которыми залив врезается в материк.

Дальше — по широкой озерной долине, которая идет западнее Золотого хребта и примыкает непосредственно к низине Анадыря.

Здесь снова полный беспорядок: какая то речка, впадающая в залив Креста, перерезает Золотой хребет и влезает истоками в эту равнину. Река Татлю-вань, приток Канчалана, текущий на юг по равнине, вдруг поворачивает круто назад, и бросается через холмы на запад, к Канчалану.

Мы идем по окраине Золотого хребта (вернее, групп, на которые он распался). Вот красно-черная базальтовая вершина. Летим над нею — оглаженные, но узкие гребни, рядом равнина, — и самолет бросает вверх и вниз потоком теплого воздуха. Только успеваешь упереться плечом в борт кабины — как скользим уже в другую сторону. Концы крыльев непрестанно трепещут — вибрируют: они без всяких подкосов и покоятся на внутреннем скелете, ланжеронах.

Часы начинают меня беспокоить — встречный ветер вызывает изрядное запоздание, и роковые 5 ч. 10 м. уже истекли: мы идем за счет навигационного запаса. Теперь кажется, что самолет ползет слишком медленно. Когда же наконец Канчаланский залив? Медленно ползут минуты — проходит однообразная стена Золотого хребта, изгибы речек Волчьей, Скорбутной. Вот наконец холм комбината, а за ним и сам комбинат. Мы опоздали на 40 минут, но навигационный запас еще остался. Это был единственный случай, когда я привел самолет с опозданием — потом я научился располагать маршрут так, что несмотря на ветер, мы возвращались в назначенное время.