На тревожных перекрестках - Записки чекиста

Новые имена

После сокрушительного разгрома гитлеровских войск под Сталинградом Советские Вооруженные Силы в течение января — марта 1943 года провели целый ряд успешных наступательных операций. Сильные удары по врагу были нанесены на Северном Кавказе, на Верхнем Дону, под Ленинградом, на Курском и Харьковском направлениях и в Донбассе. Немецко-фашистская армия потерпела невиданную в истории катастрофу. Завершился коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны. Линия фронта переместилась далеко на Запад. Было положено начало массовому изгнанию врага с советской земли. Над миром уже алело зарево неизбежной и окончательной победы над фашистскими захватчиками.

Но враг еще был силен, не терял надежды изменить стратегическую обстановку на фронте в свою пользу и яростно огрызался. Оказывая помощь Советской Армии, чувствительные удары по вражеским тылам по-прежнему наносили славные советские партизаны. Фашисты бесились и злобствовали. Организовывали против партизан одну за другой карательные экспедиции.

Зимняя карательная экспедиция в южной части Минской зоны окончилась для врага, как и прежде, неудачей. Противник потерял в атаках более 80 солдат убитыми и такое же количество ранеными. А в четырех партизанских отрядах, включая наш спецотряд, было ранено 10 человек и около 10 бойцов получили обморожения.

В результате борьбы с карателями еще больше возросла ненависть партизан к фашистским захватчикам, окрепла воля к победе, отточилось боевое мастерство, закалился дух. Я вижу закономерность в том, что с каждым новым периодом освободительной войны враг все больше проигрывал как в военном, так и в моральном отношении, а силы патриотов неизменно увеличивались. Особенно заметно проявилось это в зиму 1942/43 года, когда на фронте Красная Армия нанесла захватчикам решающие удары, изменившие весь ход исторического поединка с гитлеризмом в нашу пользу.

Вернувшись на постоянную базу в Гресский лес, отряд особого назначения возобновил работу на Минск. Прежде всего мы задумались над тем, как доставить в город взрывчатку для наших подпольных групп.

Конечно, самый простой способ был такой: дать нашим оперуполномоченным Михаилу Гуриновичу и Максиму Воронкову тол, маломагнитные мины и сказать: «Прорывайтесь в Минск, ребята». Они бывали там не однажды, люди опытные, надежные, что-нибудь придумают. Но я и сам не любил и другим не советовал пользоваться шаблонными ходами в нашей опасной работе. Зачем же уподобляться неприятелю, который часто проигрывает из-за своей догматической тактики? Воронков и Гуринович удачно пробирались в город налегке. Тяжело нагруженные мешки за плечами придадут им не только иной внешний вид, но и другое внутреннее состояние. Вероятность, что оккупанты заинтересуются ими вплотную, вырастала в десятки раз, а это грозило неминуемым провалом. Безрассудно рисковать жизнями своих боевых товарищей я не мог и не имел права как коммунист и командир.

После сталинградской победы в отряд было принято 34 добровольца, все люди проверенные, с хорошими рекомендациями, в большинстве местные жители. Я беседовал с ними, нащупывая связи для транспортировки взрывчатых материалов, и поручил такую же задачу другим офицерам и разведчикам Дмитрия Меньшикова, подробно изучавшим окрестное население, советовался с партизанскими командирами, чьи базы были неподалеку.

Мои люди заинтересовались личностью лесного объездчика Туркина, жившего с семьей в пяти километрах от нашего лагеря, и некоторое время внимательно изучали его. Туркин был замкнут, нелюдим, обязанности свои выполнял исправно. С немецкой администрацией поддерживал ровные отношения, не лебезил перед оккупантами, но и не саботировал их распоряжения. Время от времени на его усадьбу в сопровождении сильного конвоя наезжали мелкие чины гитлеровских учреждений и здесь, вдали от начальства, устраивали пикники.

Нетрудно было, разумеется, устроить засаду и перестрелять любителей лесных прогулок и самогона. Однако наши планы в отношении Туркина были серьезнее и глубже. Агентурные сведения не давали повода заподозрить его в связях с фашистской службой безопасности, и мы решили привлечь объездчика к нашей работе. То обстоятельство, что немцы считали его лояльным, могло служить ему надежным прикрытием.

Мои автоматчики остановили Туркина на лесной тропинке, я вышел из кустов и сказал:

— День добрый, Всеволод Николаевич. Извините за беспокойство. Давно наслышан о вас, а повода для знакомства не было.

Туркин, полный, краснолицый от постоянного пребывания на свежем воздухе, не испугался и не удивился. Звездочки на шапках сказали ему о нас все. Я назвал свою партизанскую фамилию.

— Знаю вас, — ответил объездчик, — соседи, можно сказать.

— Давнишние, — подтвердил я. — Надеюсь, и заботы у нас общие?

— Как взглянуть, — невесело проговорил Туркин. — Иной меня за Иуду сочтет.

— И ошибется. По нашим данным, вы человек честный. Есть желание участвовать в нужном деле?

— Желание есть. А доверите?

— В Минске часто бываете?

— Частенько.

— У вас и грузовичок имеется, законный пропуск от властей…

— По делам службы езжу на лесозавод.

— Не смогли бы гостинец знакомым подбросить?

— А кто ваши знакомые?

— Они зайдут за гостинцем к хорошему человеку, у которого вы его оставите. Есть такой человек в городе?

— Человек есть. А как он узнает ваших знакомых?

— Кто такой, кого рекомендуете?

— Борис Велимович, инженер лесозавода. Где ваша посылка, когда везти?

— Об этом мы вам сообщим. До скорой встречи, Всеволод Николаевич.

— До скорой, товарищ Градов…

Мы скрылись в зарослях, где нас поджидали сани, сели на них и спустя двадцать минут приехали в лагерь. Я дал задание срочно по агентурным каналам навести справки об инженере лесозавода Велимовиче. Ответ пришел быстро и был положительным: Велимович настроен патриотически, к захватчикам относится с ненавистью, его сотрудничество с вражеской контрразведкой исключено.

Приготовили посылку в город: мешок с 20 килограммами тола и мешок с капсюлями и бикфордовым шнуром. Назначили встречу Туркину. Он ждал нас на заснеженном шоссе с полуторкой. Взял мешки и положил их в открытый кузов.

— А не опасно? — спросил я. — Если патрули заинтересуются…

— Они интересуются тем, что запрятано, — объяснил Туркин. — Всю машину бывало обшарят и обнюхают. А что на виду, их не касается: значит, груз пустяковый, легальный.

— Ну-ну, — сказал я. — Вам лучше знать, Всеволод Николаевич. Однако будьте осторожны. За эти гостинцы мигом в СД угодите.

— Довезу! — храбро ответил новый подпольщик и на всякий случай осведомился: — Не взорвутся?

— По отдельности не взорвутся, — заверил я и проинструктировал: — Через некоторое время к Велимовичу придет человек, спросит: «Нет ли у вас подходящего материала для ремонта дома?» Велимович должен ответить: «Материал есть, посмотрите его сами». После этого человек заберет посылку. Повторите пароль и отзыв.

Туркин повторил несколько раз, пока я не убедился, что условные фразы он запомнил в точности и накрепко.

— Больше никаких разговоров с пришедшим вести не следует. Ни о чем не спрашивать, ничего не сообщать. И по возможности ни одного свидетеля! Наши дела не терпят любопытства, болтовни, огласки. Закончим войну — наговоримся досыта.

— Понятно, товарищ командир, — сказал Туркин, сел в кабину и уехал.

Мы с надеждой посмотрели вслед грузовику. Теперь необходимо было передать подпольщикам в Минск адрес Велимовича, пароль и отзыв. И эту задачу я решил выполнить, не рискуя жизнями Воронкова и Гуриновича.

Командир отряда имени Калинина Второй Минской бригады майор Леонид Иосифович Сорока с похвалой отзывался о своем связном Степане Ходыке, проживавшем в селе Озеричине, километрах в тридцати южнее белорусской столицы. Я связался с майором, он пошел нам навстречу, как это всегда бывало между партизанскими вожаками, передал связному приказ выполнять наши задания, а мне сообщил пароль для встречи с Ходыкой: «Мы от Алексея».

Возле Озеричина, в селе Пережире, жила двоюродная сестра оперуполномоченного Гуриновича, бывшая учительница Василиса Васильевна Гуринович. Ее муж и сын с 1941 года воевали в отряде Николая Прокофьевича Покровского «Беларусь», с которым мы встречались и взаимодействовали в первые месяцы нашего пребывания на временно захваченной врагами советской земле. Она давно поддерживала контакты с партизанами, но умело их скрывала, а продуманным поведением и знанием немецкого языка смогла усыпить подозрительность оккупационных властей, с особой ненавистью относившихся к представителям народной интеллигенции. Посовещавшись в штабе, мы рассудили, что Василису также надо использовать для связей с минскими товарищами.

В Озеричино я отправился в сопровождении Воронкова, Гуриновича и группы автоматчиков. На двух санях мы быстро проехали партизанскими дорогами от лагеря до села, нашли дом Ходыки и шепнули хозяину пароль. Степан, внешне неприметный, забитый деревенский мужичок, заросший бородой и давно не стриженный, оказался опытным конспиратором. Он проверил, нет ли за нами «хвоста», расторопно укрыл лошадей в сарае, а нас по одному впустил в избу.

— Об охране не беспокойтесь, — сказал он мне. — Во всех концах села живут свои люди, в случае чего — предупредят. У немцев разведка хитрая, да куда ей до нашей. Нам каждый кустик звонок дает. Значит, вы от Алексея.

— От Алексея. Инструкцию получили, товарищ Ходыка?

— Получил. Делать все, что скажете.

— Василису Гуринович из Пережира знаете?

— Кто ее не знает, учителку-то.

— Не смогли бы привезти ее сюда?

— Почему бы нет. Пусть маленько стемнеет, а то в райцентре Руденске большой гарнизон, всего четыре-пять километров отсюда, так днем они шастают взад-вперед по окрестности, зато ночью и духа ихнего нет.

— Боятся?

— Не то слово, товарищ начальник. От одной лишь мысли о партизанах предсмертные судороги одолевают. Бывало, ворона с ветки вспорхнет в темноте такой устроят ералаш со стрельбою и пуском ракет в черное небо, что все деревни вокруг просыпаются и думают, не Красная ли Армия пожаловала. Нервы у них окончательно пришли в замешательство.

— Особенно после Сталинграда, — вставил Максим Воронков.

— Сталинград у них вызвал повсеместный траур, — подхватил Степан Ходыка. Развесили флаги с черными лентами и сами с лица стали больше на покойников смахивать. Глушат шнапс ящиками, а глаза все одно трезвые и будто нездешние, потусторонние уже. Такое впечатление, что сами по себе поминки справляют.

— Нашел о чем печалиться! — воскликнул Михаил Гуринович. — Кто их сюда звал! За чем пришли, то и нашли! Сотни тысяч трупов у Волги, а по всей нашей земле — миллионы осиновых крестов. Пусть детям своим, внукам и правнукам закажут ходить на Россию войной.

— Чувствуется, что настроение у захватчиков резко переменилось? — спросил я у Ходыки.

— В одночасье, — отвечал Ходыка. — Победный марш сменился похоронным. Трусость выросла, дух упал.

— Хуже всего, — проговорил Воронков, — когда они со страху перед возмездием начинают женщин да ребят малых в избах жечь, из пулеметов косить.

— К сожалению, — сказал я, — до полной победы еще неблизко. И не будем обманываться, что враг сломлен. Сила у него есть и жестокости много, даже больше прежнего. Борьба предстоит отчаянная, злая, смерть за смерть, кровь за кровь.

— Оно так, — подтвердил Ходыка.

Жена Степана вынула из печи закипевший чайник, нарезала серого хлеба по-крестьянски толстыми ломтями. Мы полезли в вещевые мешки, достали заварку, сахар, свиное сало с легким запахом чеснока. За столом стало тесно, жарко, по-мирному беззаботно. Однако мы не забывали, что находимся на границе партизанской зоны. Каждые четверть часа кто-нибудь из офицеров, автоматчиков или сам хозяин выглядывали во двор, вслушивались в глубокое сельское безмолвие.

— В бригадирах ходили? — поинтересовался я ненароком у хозяина.

— Ни боже мой, — возразил Степан. — Никогда активистом не числился, в президиумы не выбирался. Всю жизнь землю пахал и теперь кручусь-верчусь по крестьянству. А победа придет, жив останусь, — опять буду полеводом. Так на роду написано.

Когда смерклось, Ходыка собрался в дорогу. Я вышел с ним из дому, подошел к сараю.

— Возьмите нашу лошадь, — предложил ему. — Наши порезвей.

— Порезвей — это точно, товарищ начальник, — ответил связной. — Да откуда у мужика вдруг добрый конь? А лишние вопросы нам не нужны.

Он был прав, и я не мог не согласиться. Ходыка подтверждал первоначальное впечатление о нем как о прирожденном конспираторе. Недолго проездив, он вернулся с тепло укутанной в платок Василисой Гуринович.

В избе она скинула верхнюю одежду и оказалась высокой обаятельной женщиной с седыми нитями в гладкой прическе. Михаил обнял ее, расцеловал, познакомил со мной и другими товарищами. Василиса Васильевна оживилась, даже повеселела, но сквозь радость встречи со своими в ее облике и настроении неумолимо пробивалась накопленная за все тяжкие месяцы войны суровая скорбь партизанской матери, жены и сестры. Она охотно и ласково улыбалась, быстро и легко говорила, но когда замолкала, у нее на лице резче обозначалась печать глубокого страдания и твердой решимости.

Она ни о чем нас не расспрашивала, знала, что это не принято, задала лишь вопрос об отряде Покровского.

— Отряд успешно действует в лесах Минской зоны — вот все, что мы знаем, ответил я. — С прошлого года не встречались. Но можем связаться с ним через обком партии, передать вашим все. что надо.

— Передайте, пожалуйста, мужу и сыну, что жива, здорова, надеюсь увидеться, хотя бы после победы.

— Передадим, — заверил я и спросил: — Тяжело вам одной, Василиса Васильевна, намучились?

— А кому легко нынче? Мужики сражаются, бабы тоскуют. Но я их подбадриваю, не позволяю падать духом. И самой легче становится.

— Слежку за собой не замечали?

— Первое время немцы и полицаи сильно косились на меня. Ну, да я притворилась, будто одобряю «новый порядок». О муже и сыне правды им не удалось узнать, о Михаиле тоже. Война разметала семью — нормальное человеческое неустройство.

— Документы у вас в порядке? Можете в Минск пройти?

— В порядке. Могу. А вам нужно?

— Нужно, Василиса Васильевна. Победа сама по себе не придет, вы понимаете. В городе живут наши хорошие знакомые, которые могут достать для нас медикаменты, перевязочные материалы и прочие полезные в лесном житье-бытье предметы. Ваша задача — ничем не выделяясь из окружающих, сходить в Минск и принести все, что вам передадут, сюда, в этот дом.

— Сделаю, товарищ Градов.

Я дал ей адрес Веры Зайцевой и Анны Воронковой, назвал пароль и еще раз попросил соблюдать осторожность.

— Официальный предлог для посещения Минска должен быть естественным, житейским: подыскивала работу, добывала лекарство для соседки, меняла продукты на теплые вещи. Что-нибудь в таком роде, очень правдоподобное и крайне необходимое для жизни. Легальный мотив поможет вам держаться непринужденно и не вызывать подозрений у вражеских ищеек.

— Придумаю! — пообещала Василиса Гуринович.

— А мужу и сыну мы сообщим, что вы помогаете им поскорее изгнать захватчиков из родной Белоруссии.

— Спасибо, товарищ Градов.

В обратный путь она отправилась пешком, сказав, что так на нее меньше обратят внимания.

Из разговора с Ходыкой выяснилось, что он хорошо знаком с нашим подпольщиком в бывшем совхозе Лощица агрономом Ефремом Исаевым.

— Между прочим, с ним проживает инженер Мурашко, — сказал Ходыка. Строитель по специальности, не захотел работать на немцев, ушел из города. Теперь сидит без дела, переживает. Есть у него желание бороться, а как — не знает.

Меня заинтересовала фигура инженера-строителя. Я задал Степану жестокий, но необходимый вопрос:

— Это желание ему не германская служба безопасности подсказала?

Степан даже растерялся от неожиданности.

— То есть, вы хотите сказать, — фашисты? По-моему, он человек чистый, хвостов за ним нет. Ефрем Исаев его знает не первый год, если бы подозревал, не стал бы вместе жить.

У меня возникла мысль привлечь Мурашко к нелегальной работе. Его глубоко мирная профессия в военное время хорошо подходила для диверсионных действий, да и вообще развитие, образованность тоже не пустяк. Эрудированного человека можно скорей обучить приемам подпольной деятельности и затем доверять ему ответственные операции, которые редко бывают элементарными, но всегда требуют от исполнителя, кроме большого мужества, еще и ясной мысли, точного знания множества жизненных явлений и фактов, умения предвидеть события, самостоятельно принимать важные решения, наконец, технической осведомленности, без которой нельзя ни цех взорвать, ни поезд пустить под откос.

Если инженер окажется личностью достойной, надежной, ему можно поручить формирование новой подпольной группы диверсионно-террористического характера и тем самым усилить удары по врагу внутри Минска и в пригородах.

По моей просьбе Степан Ходыка съездил в бывший пригородный совхоз к Ефрему Исаеву и пригласил его вместе с инженером Мурашко на встречу со мной. На следующий день оба появились в Озеричине.

С Исаевым мне уже приходилось видеться, а новый человек пробудил мое любопытство. Константин Илларионович Мурашко, худощавый, крепкий, голубоглазый, был спокоен, уверен в себе, деловит. Рассказал о своей довоенной жизни, о работе на строительстве завода имени Кирова, посетовал, что еще тогда не вступил в партию, и попросился ко мне в отряд.

— Дайте винтовку, хочу бить фашистов. Докажу, что достоин стать коммунистом.

— Ваше намерение нельзя не одобрить, — ответил я. — А не согласитесь ли вы на еще более опасную работу? Я имею в виду подпольную диверсионную деятельность в Минске.

— Согласен, — сказал Мурашко. — А что надо делать?

— Первым долгом сколотить небольшую группу из хорошо знакомых, абсолютно верных людей. Желательно, чтобы их легальные функции в оккупационном режиме способствовали подпольной работе. Например, служба в немецких учреждениях, близость к военным штабам, казармам, знакомства среди вражеских офицеров, чиновников и тому подобное. Есть у вас такие товарищи?

Мурашко подумал и сказал, что есть.

Он назвал Зою Василевскую, работавшую уборщицей в общежитии немецких летчиков, Раису Волчек, служившую официанткой в офицерском казино, шофера городской управы Михаила Иванова и железнодорожника со станции Козыреве Игната Чирко. Мы подробно обговорили каждую кандидатуру, прикинули, как распределить между ними задания. Все они могли поставлять разведывательную информацию, поскольку глубоко внедрились в среду оккупантов и пользовались у них доверием. Кроме различных устных сведений о германской армии, нас интересовали всевозможные фашистские документы, начиная от военных оперативных карт и кончая пропусками в запретные зоны. И везде, куда открыт доступ членам подпольной группы, надо изыскивать объекты и способы диверсий. Линия фронта должна проходить по всем тылам захватчиков, нигде и никогда нельзя оставлять их в покое.

Константин Мурашко оказался способным учеником. Спустя несколько дней он сообщил мне через связных, что намерен взорвать эшелон. Я отправил ему четыре маломагнитные мины и вскоре получил сообщение, что на станции Минск-Товарная загорелся поезд с цистернами. Оперативность командира новой подпольной группы меня порадовала, дерзость, с какой была совершена диверсия, встревожила. Я вызвал Мурашко на встречу и объяснил ему, что устраивать взрывы на глазах у фашистской охраны можно лишь в крайних случаях. Мины должны срабатывать в пути, а не на станции. На отдаленном перегоне оккупантам сложней ликвидировать последствия аварии и, что весьма важно, трудней понять, кем и как произведена диверсия.

— Мы так и задумали, — сказал Мурашко. — Но эшелон задержался, и взрывы произошли на станции. Немцы переполошились, бросились тушить, искать виновных, но никого не нашли. Сгорели четыре цистерны с горючим и пристанционный склад.

— Очень неплохо для начала, — похвалил я. — Кто участвовал в операции?

— Задание выполнил Олег Фолитар, молодой парнишка. Меня с ним познакомила его двоюродная сестра Раиса Врублевская. До войны он учился в шестом классе 46-й минской школы. Отец, Мартын Кондратьевич, был поваром в тресте столовых, мать, Анна Александровна, продавец. Родители знают о его связях с подпольщиками, помогают сыну как могут.

— Как практически осуществили диверсию?

— Дал ему две мины с уже заведенными часовыми механизмами и сказал, чтобы прикрепил в голове и хвосте поезда. В сумерках Олег проник на станцию в толпе железнодорожников и незаметно заминировал состав.

— Передайте Фолитару благодарность командования отряда и не позволяйте недели две появляться на станции. Где еще две мины?

— У Игната Чирко. Ждет подходящего момента на станции Козыреве.

— Проинструктируйте его, чтобы соблюдал осторожность. Берегите участников группы от провалов. Нам нужны не эпизодические лихие налеты на врага, а систематическая, изнуряющая захватчиков диверсионная работа.

Месяца два мы испытывали трудности со взрывчаткой. Бойцы приспособились вытапливать тол из мин, снарядов и неразорвавшихся авиабомб. Но однажды им в руки попала зажигательная термитная бомба, отличить ее от фугаски никто не смог, стали калить ее на костре, и случилась беда. Все находившиеся поблизости 12 бойцов получили ожоги и ослепли. Я запретил впредь выплавлять тол на кострах. Пострадавших лечили в нашем партизанском госпитале. Постепенно зрение у всех восстановилось.

В начале апреля 1943 года самолеты с Большой земли сбросили нам сотни килограммов взрывчатки и много десятков мин.

Весенние сюрпризы

Вторая весна в тылу врага была не сравнима с первой. Отряд специального назначения вырос в 13 раз. накопил боевой опыт, стал грозной силой в системе партизанского движения Белоруссии, приобрел надежные связи с партийным руководством, соседними подразделениями и соединениями вооруженных патриотов. Давно прошли времена, когда враг преследовал нас по лесам, заставляя разбиваться на мелкие группы, обходиться без продовольствия и табака. Теперь каратели без авиационного, бронетанкового и артиллерийского прикрытия не осмеливались появляться в партизанской зоне.

В апреле Москва прислала нам два ротных миномета, два противотанковых ружья, автоматы, боеприпасы, тол, маломагнитные мины, табак и свежие центральные газеты. Наконец мы смогли удовлетворить запросы наших подпольщиков во взрывчатке. Со Степаном Ходыкой и Василисой Гуринович в Минск было отправлено 50 килограммов тола и 25 мин.

Лейтенант Иван Любимов предложил совершить с группой подрывников дальний рейд для диверсии на железных дорогах Западной Белоруссии. Замысел был смелый, и командование отряда подобрало самых надежных и выносливых людей. В группу включили ветеранов рельсовой войны Ларионова, Тихонова, Михайловского, Дудкина, молодого партизана, но опытного подпольщика Федора Боровика, бойца из нового пополнения, учителя, поляка по национальности, хорошо знавшего те края Павла Рулинского и разведчицу Валю Васильеву. Девушку мы долго отговаривали от тяжелого похода, но она заупрямилась, разобиделась до такой степени, что пришлось согласиться.

Диверсанты взяли 3 толовых заряда по 10 килограммов и ушли. Им предстояло преодолеть около 70 километров до места диверсии.

Спустя полмесяца группа вернулась с победой: взорваны три эшелона. Но диверсанты пришли без Вали. Сообщение об этом взбудоражило весь лагерь. В отряде царила атмосфера бережного отношения к каждому бойцу, тем более всех взволновало исчезновение Вали, одной из храбрейших партизанок, которую любили и уважали все без исключения. Многие парни пытались ухаживать за ней, однако она никому не отдавала предпочтения и тем еще больше воспламеняла их сердца. Дружба, любовь, боевое братство — лучшие чувства нашего лесного товарищества были потрясены случившимся.

Тяжело пришлось диверсантам, расспросам и упрекам не было конца. Любимов объяснял, что Валя пропала ночью, в лесу, когда группа под сильным огнем отходила от взорванного состава. Девушку искали, вступали в бой с эсэсовцами, которые прочесывали лес, отходили и снова искали. Но попробуй найти человека в белорусских пущах, да еще когда повсюду шныряют напуганные взрывами каратели. Сколь ни печален был факт, с ним пришлось примириться, такова была партизанская жизнь, партизанская судьба. Винить никого не приходилось, виновата была война, виноват был враг, вынудивший нас взяться за оружие. Отряд принял решение жестоко отомстить захватчикам за гибель Вали Васильевой.

Мрачный Иван Любимов, который, как командир группы, не мог не испытывать угрызений совести за горькую потерю, через несколько дней вновь попросился на железную дорогу.

— Дайте мне тех же людей, и мы тысячу фрицев отправим на тот свет за Валю…

Но у меня, Грома и Кускова были новые планы относительно операций на железнодорожных коммуникациях. Чтобы месть врагу была весомой, мы решили увеличить количество подрывных групп и с этой целью привлекать в них все больше новичков, а бывалых диверсантов назначать, как правило, командирами. Любимова я спросил:

— Кто из твоих подрывников сможет руководить группой?

— Все, — хмуро ответил Иван.

— Если не все, — уточнил Кусков, — то многие.

— Посоветуемся с Костей Сермяжко, — предложил замполит. — Это же его любимое дело — рвать рельсы.

Позвали Сермяжко, и все вместе обсудили кандидатуры командиров семи новых диверсионных групп. Кроме Ивана Любимова и Кости, назначили Ларионова, Афиногентова, Тихонова, Шешко и Мацкевича.

После тренировки группы, взяв по два заряда взрывчатки, ночью выступили из лагеря на запад и восток — к магистралям Минск — Барановичи и Минск Бобруйск. Вернуться они должны были спустя дней десять, к первомайским праздникам.

На девятый день в лагере раздался необычный шум. Я схватился за маузер, выскочил из землянки. Отовсюду бежали бойцы и командиры, крича: «Валя! Валя!» Навстречу нам на руках несли живую, невредимую Валю Васильеву. Как велико было горе, когда отряд узнал о ее мнимой гибели, так велико теперь и непосредственно было ликование видавших виды суровых, закаленных лесных воинов. Девушка едва пробилась сквозь торжествующую толпу ко мне, чтобы доложить о прибытии. Я не дал ей говорить, обнял и поцеловал. Валя совсем смутилась и чуть не расплакалась.

— Станислав Алексеевич… Товарищи… Дорогие мои… Я же сама виновата… Думала, выговор мне, взыскание, а вы… Такая встреча, спасибо, спасибо!

— Какое взыскание, Валя! — сказал я. — Мы тебя убитой считали. Отомстить поклялись… Спасибо, что жива, что в отряде. Всех порадовала, Валюша, молодчина!

Весь отряд, затаив дыхание, слушал Валин рассказ о скитаниях на волоске от смерти.

В темноте, прорезаемой светящимися трассами немецких автоматов, она бежала сквозь кусты, спотыкалась о корни деревьев, несколько раз падала и чувствовала, что отстала от своих, но крикнуть боялась, криком можно было привлечь гитлеровцев. Когда в лесу стихло, она остановилась, отдышалась и прислушалась. Где остальные — впереди? Она пошла вперед и шла долго, пока вокруг совсем не стемнело и над головой не сомкнулись кроны. Ей стало страшно, что она заблудилась, и пришла мысль повернуть назад, к железнодорожному полотну, диверсанты должны в конце концов обнаружить ее исчезновение и тоже вернуться, чтобы найти ее, отставшую в этой бешеной гонке по хрустящему кустарнику и черному лесу.

Она проблуждала у железной дороги почти всю ночь. Неподалеку раздался немецкий разговор, он спугнул ее в лес, а перед рассветом вновь вышла к полотну. Вдруг оттуда, откуда она пришла, послышались выстрелы. Прибавила шагу и увидела на насыпи ремонтных рабочих, они исправляли путь у переезда, их было немного, они копошились не спеша. Если б здесь восстанавливали путь после налета диверсантов, обстановка была бы иной, и ей не пришло бы в голову спрятаться среди ремонтников. Она закидала автомат ветками, сбросила ватную телогрейку, засунула под кофточку за брюки гранату и подошла к рабочим. Поздоровалась, те с любопытством ее оглядели, ответили доброжелательно. Она сказала, что убежала из деревни, потому что молодежь угоняют в Германию. Взяла инструмент, стала помогать в ремонте. Рабочие молчали, стрельба приближалась.

Взглянув на опушку леса, она помертвела: из-за деревьев выходила цепь эсэсовцев с автоматами наперевес, очевидно, они прочесывали свой участок в поисках ночных налетчиков и для верности палили по кустам. Когда в их руках трясется стреляющее оружие, им не так боязно в чужом грозном лесу, уменьшаются дрожь в коленях и отвратительное сердцебиение. Выйдя на открытое место, они прекратили стрекотание: тут все ясно и при дневном свете даже не страшно. Валя отлично сознавала, что сейчас ей до смерти четыре шага, как в песне, но и в эти жуткие минуты продолжала ненавидеть и презирать подлых захватчиков. Ненависть и презрение у нее были сильней страха, а это помогло бы ей в самый последний, решительный миг взорвать гранату у сердца. В тот миг, когда чужие грязные лапы потянутся, чтобы схватить ее чистое тело и уволочь на пытки, глумление и позор плена. «Градовцы в плен не сдаются», — твердила про себя фразу, когда-то услышанную от ее непосредственного начальника, командира конной разведки Николая Ларченко. И еще она знала, что одна из жизни не уйдет, радиус поражения у гранаты столько-то метров, сколько точно, она забыла, а может быть, просто не успела узнать в суматохе бурной и лихой партизанской юности. Сколько милых, неуклюжих, или, напротив излишне бойких ребят с красными звездочками и ленточками на шапках намекали ей на любовь, гордились ею и обожали ее, и вот случилось так, что никого из них нет возле нее в эти страшные секунды, и она совершенно одна, совершенно одинока.

Но в этом ощущении безнадежного одиночества она оказалась неправа. И у подневольных рабов остаются от прежней вольной жизни добрые качества. Да и были ли они рабами? Наверное, лишь смирились на время, затаили жажду свободы до удобного случая, а пока не находили его и мучались, работая на ненавистных пришельцев. Ремонтники не выдали Валю. Эсэсовцы долго их о чем-то расспрашивали, те отрицательно качали головами и никто ни единым жестом не указал на девушку, появившуюся среди них при загадочных обстоятельствах во время прочесывания автоматчиками лесных зарослей.

Эсэсовцы ушли, чертыхаясь. Старый рабочий сказал Вале:

— А и побледнела ж ты, доченька.

— Как не побледнеть, — проговорила она. — Кому охота в неметчину ехать!

— Куда путь держишь теперь? — спросил старик.

— Родственники у меня там, за Столбцами.

— Через город Столбцы не ходи, девушка, фрицев там видимо-невидимо. Попадешься.

В разговор вступил другой рабочий:

— В какую тебе деревню за Столбцами? Тамошний я, могу проводить.

В какую ей деревню, Валя не знала. Отвечать: «В Гресский лес, к подполковнику Градову», — не имела права.

— Я партизанка! — призналась она. — А вы советские люди или земляные черви?

Ремонтники с восхищением взглянули на нее, а старик спросил:

— В эту ночь возле станции Колосове вы состав подорвали?

— Предположим, — сказала она.

— Говорят, тринадцать вагонов с немчурой в муку смололи.

— Правда? — обрадовалась Валя.

Второй рабочий подтвердил и дополнил старика:

— На то место прибыл санитарный поезд, кругом оцепили, народ не пускают, вынимают из-под трухи мертвяков да покалеченных, помощь оказывают. А какая помощь, спрашивается, после такого приключения? Одна могила им поможет, приехали на последнюю станцию, кончился билет жизни. Сейчас тебе трудно будет выбраться, девушка, кругом шастают. Обожди с нами до вечера.

Она осталась, но теперь вокруг были люди, оценившие подвиг диверсантов, и ей стало немного спокойнее. Эсэсовцы еще дважды за этот самый долгий в ее судьбе день появлялись возле ремонтников, ходили по насыпи, шарили окрест, и Вале опять было жутко и нехорошо вблизи многочисленных врагов, но она сжала зубы и работала, наверное, перевыполняя норму, на них, чтобы остаться в живых, вернуться в отряд и опять убивать их в боях и диверсиях много-много дней, вплоть до победы.

Следующие три недели она пробиралась в Гресекий лес. На ее пути возникали густые леса, реки, немецкие патрули и любопытные полицаи. У нее был с собой автомат, граната, и все эти недели она чувствовала себя гораздо лучше, чем в тот солнечный день на железнодорожной насыпи под взглядами то и дело возникающих эсэсовцев. Хотя на долгом пути ей пришлось и голодать, и ночевать одной в глухом лесу, ей не было так страшно, как в тот день в бригаде ремонтников.

После всего случившегося бойцы еще больше полюбили Валю.

К маю заметно потеплело, и командование решило перевести отряд в летний лагерь, поближе к реке и луговой пойме. Разбили палатки, соорудили шалаши, устроили хозяйственные службы и загон для лошадей да коров.

Отряды Хачика Агаджановича Мотевосяна и Леонида Иосифовича Сороки перешли по восточному берегу реки Птичи в леса Пуховичского района, а в соседи к нам прибыл из соединения Слуцкой зоны, командиром которого был Филипп Филиппович Капуста, отряд имени Суворова численностью около 500 человек. Командовал им В. Е. Шпаковский.

Наши лагеря разместились рядом, мы определили участки сторожевого охранения и секторы наблюдения. Разведку спецотряд взял на себя, поскольку давно находился в Гресских лесах и достаточно обстоятельно познакомился с окрестностями и населением.

Накануне Первого мая мы встречали одну за другой семь диверсионных групп, уходивших на железную дорогу, все возвращались с победой, с отличными праздничными подарками стране, без потерь в личном составе. Замполит Гром и я подготовили майское обращение к местным жителям, провели инструктивную беседу с агитаторами, но пойти по деревням им не довелось.

Разведка сообщила, что на станции Старые Дороги, южнее нашего лагеря, выгрузился запасной артиллерийский полк, в город Слуцк, юго-западнее нас, стянуто несколько тысяч карателей. Цель этих передислокаций была прозрачна, а хронология говорила сама за себя. В который раз оккупанты начинали свои акции против партизан накануне всенародных праздников, из мстительной жестокости стремясь отравить нам и мирному населению советские праздничные даты. Но предаваться эмоциям не было времени, я распорядился отменить ближайшие диверсионные операции, чтобы не распылять отряд, и поехал к Шпаковскому договориться о совместных действиях против карательной экспедиции. Мы были неплохо вооружены. Кроме 700 стрелков, автоматчиков и пулеметчиков имели два ротных миномета и два противотанковых ружья, в отряде Шпаковского были две 76-миллиметровые полковые пушки.

Решили, что сможем дать эсэсовцам увесистый огневой отпор, а понадобится по ходу дела — ударим и врукопашную. Конные разведчики обскакали много деревень партизанской зоны и предупредили крестьян о начинающейся акции. Круглые сутки к нам поступали сведения со станции Старые Дороги, где наряду с артиллерией накапливалась вражеская пехота.

27 апреля разведчики доложили: из Старых Дорог по направлению к лагерю двинулась фашистская колонна с полевой артиллерией. Около полудня каратели остановились возле деревни Щитковичи. Здесь было ответвление от шоссе, ведущее на северо-запад, к деревне Обчее, принадлежавшей партизанской зоне. Мы со Шпаковским решили остановить противника на границе зоны и не пустить в Обчее, где насчитывалось около 100 дворов и проживало несколько сот крестьян. Фашистам ведь не впервой выжигать мирные селения вместе с жителями, а затем сообщать по начальству об уничтоженных партизанских дзотах и убитых партизанах.

Мы вывели отряды на подступы к деревне и оседлали дорогу, по которой двигался неприятель. Пушки и минометы расположили на удобных и замаскированных позициях, стрелковые подразделения также заняли выгодные оборонительные рубежи.

Прискакал комвзвода Ларченко, спешился и доложил:

— Подходят!

Первые 12 фашистов были разведкой. Они долго обшаривали местность в бинокли, опасливо приближались. Партизанские цепи лежали не шелохнувшись. Но вот один из карателей испуганно пригнулся и залег. Видимо, заметил партизан. Раздалась команда, и по разведке одновременно ударили пулеметы Тихонова и Оганесяна. Все 12 фашистов были скошены. Над полем боя воцарилась недолгая тишина.

Вскоре мы увидели около 100 гитлеровцев, наступавших короткими перебежками, со стрельбой. Случай редкий в партизанской войне: численное превосходство было на нашей стороне. Мы без труда отбили эту атаку, противник потерял около 20 солдат.

Новую вылазку каратели начали с артиллерийской под готовки. Выдвинули батарею на открытую позицию и стали пристреливаться по нашим цепям. В дело вступили орудия Шпаковского и минометы спецотряда. В расположении фашистской батареи стали рваться наши снаряды и мины, расчеты заметались, побежали, оставив три разбитые пушки.

После столь неудачного артиллерийского начала немецкие командиры выпустили на нас пехоту — две-три роты. И вновь превосходство было наше, с близкой дистанции мы ударили по наступавшим из всех видов оружия. Невзирая на потери, враг рвался вперед. Тогда во фланг атакующим зашел взвод Усольцева и открыл огонь из ручных пулеметов. Каратели почувствовали, что, кроме верной гибели, им ничего здесь не найти, и откатились восвояси, оставляя десятки трупов.

На следующее утро противник начал новые атаки на нашу оборону. В наступление пошло 800 карателей при поддержке танков и броневиков. Бой длился весь день, был ожесточен и кровопролитен, а закончился опять победой партизан. Фашисты отступили на станцию Старые Дороги и больше не показывались. Карательная операция провалилась с таким позором, какого не было в Минской зоне с начала партизанской борьбы. Мы уже не маневрировали, не уходили от удара превосходящих сил, а примерно на равных дали открытое сражение и одержали верх благодаря воинскому умению бойцов и командиров, благодаря твердой дисциплине и большому моральному потенциалу.

Выставив надежный заслон и выслав разведку, оба отряда вошли в деревню Обчее, где были торжественно встречены населением. Местные жители не находили слов, чтобы выразить обуревавшие их чувства радости и благодарности. Никогда еще в здешних краях партизаны не вступали в двухдневный полевой бой с войсками оккупантов и не одерживали столь убедительной победы.

После хорошего отдыха в заслоненной общими силами деревне наш отряд вернулся в лагерь. В Обчем остался Шпаковский со своими людьми, чтобы в случае повторной акции сдержать карателей до нашего прихода.

Велика была радость бойцов хозяйственного взвода и радистов, оставшихся на базе, когда они увидели возвращающийся отряд. Два дня наши товарищи в лагере прислушивались к звукам затянувшегося боя и с минуты на минуту ждали команды уходить из блокировки, но блокировки на этот раз у захватчиков не получилось, испортить праздник не удалось.

Первое мая прошло у нас в атмосфере ратного успеха, счастливо складывающихся обстоятельств походной жизни, предчувствия неизбежного торжества над врагом.

В праздничном приказе Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина, который мы всем отрядом слушали по радио, а затем, размноженный на машинке, распространяли в партизанской зоне и в оккупированном Минске, говорилось: «За период зимней кампании 1942–1943 годов Красная Армия нанесла серьезные поражения гитлеровским войскам, уничтожила огромное количество живой силы и техники врага, окружила и ликвидировала две армии врага под Сталинградом, забрала в плен свыше 300 тысяч вражеских солдат и офицеров и освободила от немецкого ига сотни советских городов и тысячи сел».

В первой декаде мая пришла из Минска связная Галина Киричек. Работала у нас она давно, а встретились впервые. Гале было лет под тридцать, полная, с крупными чертами лица, черноволосая, говорила с сильным украинским акцентом. От мужа, командира Красной Армии, у нее по-прежнему не было известий, но держалась она бодро, по-боевому, не без юмора рассказывала, как спалила все вещи в начале войны, чтоб не достались они оккупантам. Галина доложила, что руководитель подпольщиков на вагоноремонтном заводе Георгий Краснитский хочет встретиться со мной в ближайшие две недели.

— А он сумеет выйти из города? — спросил я.

— На пару деньков сможет отлучиться, — заверила связная.

Я назначил встречу с инженером на 23 мая в партизанской зоне, в деревне Песчанке.

После Галиного ухода я, Гром и Луньков засели за разработку новой тактики в рельсовой войне. Подрыв коммуникаций был одной из главных забот отряда, и поэтому мы непрестанно совершенствовали и разнообразили формы диверсионных актов. Позвали на совет опытнейших наших подрывников Сермяжко, Любимова, Шешко и постановили создавать укрупненные группы по 15 человек, вооруженные ручным пулеметом. Такой группе легче нести заряды тола на расстояние 40 и 80 километров, в каких находились от лагеря «подведомственные» железные дороги Минск — Москва, Минск — Молодечно, Минск — Бобруйск и Минск — Барановичи, ей также способней в случае необходимости оказать сопротивление вражеской охране, все-таки не 2 и не 5 человек, а почти полувзвод. Правда, группе такой численности труднее пробраться незамеченной мимо фашистских гарнизонов и постов, но надо учитывать и возросший боевой опыт наших бойцов, и активную помощь населения лесным воинам.

Решили организовать 12 диверсионных групп нового состава и усилить удары по вражеским перевозкам, с тем чтобы помочь Красной Армии закрепить успехи зимней кампании и успешно продолжать наступление на Белоруссию.

В дни тренировок подрывных групп из Минска вернулась Анна Воронкова и привела с собой беременную Веру Зайцеву, жену Гуриновича. Вера с большой неохотой оставила оккупированный город, хотела продолжать подпольную работу, но решительная и строгая Анна прикрикнула на нее:

— Партизанского ребенка надо рожать среди партизан, а не в логове врага!

Аргумент не очень убедительный, однако подействовал. Через два месяца Вера с помощью врачей нашей санчасти родила в партизанском лесу пополнение отряду дочь Леночку.

В середине мая Москва прислала в отряд чекистское пополнение — капитана Александра Федоровича Козлова с шестью бойцами, в большинстве своем уроженцами Белоруссии: Иваном Сидоровым, Михаилом Мауриным, Павлом Грунтовичем, Гавриилом Щетько, Иваном Сабуровым. Они доставили свежие газеты и целый мешок книг, а самое главное — живые рассказы о столице Родины, которую только что покинули на транспортном самолете.

Капитана Козлова я знал со времен советско-финляндской войны. Тогда он был старшим лейтенантом, командиром роты в моем пограничном батальоне. Там же служил старшиной прибывший сейчас в его группе Иван Сергеевич Сидоров. Они сильно обрадовались, узнав в командире спецотряда Градове их бывшего комбата на Карельском перешейке. Я был доволен не меньше.

Мы разговорились. За финскую кампанию Козлов был награжден орденом Красного Знамени, а Сидоров — медалью «За отвагу». Капитан участвовал в обороне Сталинграда и очень интересно рассказывал об этой решающей битве второй мировой войны. Старшина в августе 1941 года ушел в тыл врага бойцом спецотряда полковника Д. Н. Медведева и приобрел немалый опыт борьбы в условиях временно оккупированной территории.

Партизаны долго расспрашивали Козлова о новой военной технике — реактивных минометах, танках, самолетах, о жизни советского тыла, о московских новостях. С большим удовлетворением узнали, что фашистская авиация уже не смеет совершать налеты на Москву.

— А гитлеровский Берлин мы бомбим с августа 41-го! — не преминул напомнить бойцам мой неугомонный замполит Гром.

Он подал мысль, что вновь прибывших чекистов надо свозить в окрестные деревни для бесед с населением. Ни одного подходящего случая не мог пропустить замполит, чтобы не воспользоваться им в своих комиссарских целях, а особенно запомнил он указание подпольного обкома об усилении политической работы среди местных жителей. В этом указании заключался огромный смысл, поскольку местные жители были той средой, в которой и ради которой мы, собственно, и существовали. Обком не уставал напоминать нам миф об Антее.

Последним сюрпризом весны стало происшествие столь же непредвиденное, сколько по существу своему знаменательное и закономерное для переломного года войны.

Сильно загоревший, мускулистый Дмитрий Меньшиков, одетый в новую летнюю форму, с командирской звездочкой на защитной фуражке, заглянул в мою палатку и доложил:

— Станислав Алексеевич, разведка задержала в деревне немецкого полковника и офицера-летчика.

— Где они?

— Сейчас привезут. Оба прибыли в грузовой машине, с ними две женщины и двое детей. Требуют встречи с командиром.

— Занятно.

Меньшиков вскочил в седло и поскакал навстречу машине, а я вызвал Карла Антоновича Добрицгофера, и мы пошагали за границу лагеря к дороге. Показался Дмитрий на коне, за ним медленно, покачиваясь на ухабах, приближался германский грузовик. По обеим сторонам кабины стояли на подножках вооруженные автоматами разведчики Леоненко и Назаров.

Машина затормозила возле нас. Из кабины вышли немецкий полковник в опрятном мундире и капитан авиации с автоматом через плечо. Они отдали честь, полковник произнес:

— Гутен таг, камараден.

Карл Антонович сказал, что я командир отряда. Летчик отдал автомат. Потом оба стали отстегивать пистолеты, произнося какие-то фразы. Дуб перевел:

— Они больше не хотят воевать за Гитлера и поэтому сдают оружие.

— Передай, что у тех, кто добровольно переходит к нам, мы не забираем личного оружия.

Это заявление растрогало немецких офицеров. Полковник ответил, что не ошибся, высоко ставя советских людей, и поблагодарил за доверие. Особого доверия к офицерам гитлеровской армии я не испытывал даже в данной ситуации, но хорошо знал международный воинский этикет. Правда, в стародавние времена сдавшимся в плен офицерам сохраняли только холодное оружие, однако я мог позволить своим пленникам и огнестрельное, чтобы показать наше доброжелательство, благородство и силу. В плену с ними будут вести политическую работу, пусть же она начнется с первых минут их пребывания среди представителей нового мира.

Полковник и летчик поклонились и пристегнули пистолеты. Полковник стал показывать на машину и быстро заговорил. Карл перевел, что офицеры привезли с собой двух женщин-евреек с детьми, полковник надеется, что они также получат убежище у партизан. Я ответил утвердительно и пригласил всех в лагерь. Бойцы удивленно рассматривали непривычных гостей. Мы расположились в просторном шалаше. Я спросил немцев и женщин, не хотят ли они перекусить с дороги, они отказались. Полковник достал свои документы и стал рассказывать.

В нынешнем году ему исполнилось 45 лет. Его отец офицер кайзеровской армии. Сам он участвовал в первой мировой войне, находился на русском фронте. Затем окончил военную академию. До осени 1942 года руководил в Гамбурге противовоздушной обороной, потом был переведен в Минск на ту же должность. Его поразило варварское обращение германских оккупационных властей с белорусским населением. Случай привел полковника в Тростянец под Минском, в лагерь смерти. Он стал свидетелем массовых казней советских людей и понял, что является соучастником преступной банды. Офицерская честь и человеческая совесть требовали порвать с гитлеризмом, полковник стал искать способа перейти на сторону партизан. Его решение окрепло после того, как в минском гетто он повстречал свою гамбургскую знакомую, женщину, которую любил. Ее звали Эльза, вместе с нею за колючей проволокой томилась ее сестра с двумя ребятишками. Спустя некоторое время полковник узнал, что узников гетто ждет очередная кровавая акция, и он поспешил привести свой план в исполнение.

Я попросил рассказать, как полковник познакомился с капитаном авиации.

Летчик, по складу характера весьма похожий на своего друга, ответил, что ему дали задание совершить налет на деревню. Он вылетел и обнаружил, что там нет никаких военных объектов, нападать на безоружное население он посчитал несовместимым с достоинством офицера. Начальство пилота не разделяло его патриархальных гуманистических воззрений и направило его в Минск на следствие. Здесь летчик встретился с полковником, и они быстро нашли общий язык.

— Как вам удалось бежать из Минска?

Полковник сообщил, что для человека с его положением это не представило большого труда. Он вызвал дежурную машину, посадил в нее летчика, сел сам и приказал заехать в гетто. Забрал Эльзу, ее сестру, детей, предъявил охранникам липовое разрешение за подписью Кубе и выехал за ворота. Когда машина оказалась на пустынном загородном шоссе, шофер, член гитлерюгенда, испугался партизан, бросил руль и пытался бежать. Полковник пристрелил его и сам повел грузовик в глубь партизанской зоны. В деревне машину остановили разведчики нашего спецотряда. Вот и вся история побега.

Мы отвели офицерам отдельный шалаш и оставили их одних. Состоялся разговор с женщинами, которые подтвердили все рассказанное полковником и летчиком. Эльза просила не мстить полковнику, утверждая, что он порядочный и культурный человек, что знает она его с детских лет. Я ответил:

— Не беспокойтесь. Все вы находитесь в партизанском лагере под охраной советского закона. Кроме того, мы воюем не против немцев, а против нацизма.

Мой ответ успокоил взволнованную и оттого еще более покрасивевшую женщину. Ее с сестрой и детьми мы поместили в палатке рядом с офицерами.

Вдвоем с Карлом Антоновичем мы обсудили впечатления о перебежчиках. Пришли к выводу, что на провокацию гитлеровской разведки это ничуть не похоже, никто в заблуждение нас не вводит, а просто такова логика времени: фашистская империя, воздвигнутая на миллионах трупов, катится к неизбежному финалу, теряет убедительность долговременного сооружения.

Согласившись с такой мыслью, мы пошли к бойцам рассказать им о многообещающих приметах нынешней весны.

Герои разведки

К весне 1943 года разведывательная служба спецотряда насчитывала около 400 человек и составляла половину его тогдашней численности. Подавляющее число разведчиков находилось вне нашей базы — в столице Белоруссии, районных центрах, на железнодорожных станциях и во всех окружающих населенных пунктах, где стояли фашистские гарнизоны.

Мастера партизанской разведки старший лейтенант Дмитрий Меньшиков, лейтенант Николай Ларченко, сержант Николай Денисевич, немец-антифашист Гейнц Линке и их товарищи часто захватывали «языков», устраивая засады на шоссейных дорогах, вблизи гарнизонов, оккупационных учреждений и аэродромов противника.

Насколько непростой была эта работа, можно увидеть на примере действий группы капитана А. Ф. Козлова.

Ему был дан приказ сопроводить в район Минска нескольких партизан, идущих на выполнение важного задания, а на обратном пути захватить «языка». Капитан отобрал десять автоматчиков и тщательно подготовил их к предстоящему рейду.

В назначенный день группа отправилась в путь. Партизаны должны были пройти в непосредственной близости от нескольких гарнизонов противника.

Во время отдыха в деревне Погулянке партизаны услыхали выстрелы. В деревню ворвались гитлеровцы. Капитан приказал старшине Сидорову и бойцу Назаровичу вместе с сопровождаемыми товарищами скрыться в лесу, а остальным прикрывать их отход автоматным огнем. Распоряжение было выполнено быстро и четко. Партизаны без потерь отошли в лес, а немцы не решились их преследовать.

Проводив товарищей до конечного пункта, группа приступила к осуществлению второй части задания — захвату «языка». Группа вышла к шоссе, по которому почти непрерывно в обе стороны шли машины, подводы, проносились мотоциклисты. Нападать в таких условиях — значило провалить важное дело. Весь день пролежали у дороги безрезультатно, разве что изучили характер вражеских перевозок. Ночью шоссе опустело. А на рассвете послышался гул мотора, вдали показалась полуторка. Козлов и Петр Бачило выскочили на шоссе с автоматами на изготовку. Машина, скрипнув тормозами, остановилась. В ней находились гражданские. Партизаны их отпустили, а грузовик загнали в лес.

Вскоре по шоссе прошла вражеская колонна. Затем проехала хозяйственная команда и неподалеку от засады стала нагружать в свою машину заранее заготовленный лес. Вдруг от команды отделился офицер и пошел прямо на залегших в кустах бойцов. За пять шагов гитлеровец заметил партизан и схватился за пистолет, но Козлов направил на него автомат и скомандовал:

— Хальт, хенде хох!

Офицер поднял руки. Подскочивший к нему старшина Сидоров повалил фашиста, зажал ему рот, обезоружил и затащил в кусты. Сделал он это столь проворно, что враг не успел позвать своих. Те, ничего не подозревая, продолжали грузить лес.

«Язык» взят, надо отходить. Группа углубилась в лес, туда, где ее ждала с заведенным мотором захваченная машина. В кабине сидели Петр Бачило и Павел Грунтович. Партизаны быстро забросили в кузов «языка», вскочили сами и по лесным дорогам помчались к лагерю спецотряда.

Въехали в деревню Вызволенье и увидели на другом ее конце несколько автомашин. Возле них суетились гитлеровцы, забиравшие у крестьян хлеб. Заметив партизанский грузовик, они открыли огонь. Партизаны ответили десятью автоматными очередями и на полном ходу пролетели мимо растерявшихся врагов. Впереди показалась дорога, на ней стояла колонна немецких машин. Но раздумывать было некогда, и партизаны пересекли дорогу в 100 метрах от колонны. Там даже не успели понять что к чему, вслед не прозвучало ни одного выстрела.

Доставленный в отряд пленный офицер дал ценные показания, которые немедленно были переданы по рации на Большую землю.

В другой раз капитан Козлов отправился на задание вшестером. И опять надо было незамеченными пройти мимо пяти фашистских гарнизонов. Соблюдая все меры предосторожности, двигались только ночью. В свободной от немцев деревне Ваньковщине остановились на отдых и, утомленные переходом, крепко заснули. Вдруг в избу влетела хозяйка с криком: «Хлопцы, погибли! Машины!» — и вновь выбежала. Спросонья капитан Козлов ничего не мог понять. Он выглянул в окно и увидел три автомашины. Из них выпрыгнули фашисты. Козлов схватил маузер. Михаил Маурин, Иван Сидоров, Григорий Москалев и остальные тоже приготовились к бою. В это время из центра деревни донеслась ружейно-пулеметная стрельба. Это с боем отходили за реку Свислочь находившиеся в деревне несколько партизан из отряда Леонида Сороки. Выскочившие из машин каратели устремились к реке.

Капитан Козлов приказал бойцам скрыться на чердаке. Иного выхода не было. Вслед за ними влез туда и сам. Стрельба вскоре прекратилась, послышались солдатская ругань, крики женщин в соседнем доме. Началась расправа с населением. Бойцы сжали автоматы, едва сдерживаясь, чтобы не застрочить в ненавистных душегубов и мародеров.

Капитан, видя состояние своих ребят, тихо приказал:

— Спокойно! Сейчас придут сюда.

И действительно, скоро в избу нагрянули каратели. Начался обыск. Искали одежду, пищу, стреляли кур во дворе, безбожно ругались. Отняв у хозяев последнее добро, собрались уходить, но вдруг один что-то испуганно сказал другому.

Капитан Козлов насторожился. Каратели напали на какой-то след. Оказывается, один из партизан впопыхах забыл захватить свою шапку с красной ленточкой. Солдаты снова начали шнырять повсюду. Один полез на чердак, пристально всматривался в темноту, но ничего не разглядел и спустился. Каратели вышли из дома и подпалили его. Партизанам пришлось покидать свое убежище. Они спрыгнули с чердака и, поливая фашистов из автоматов, бросились в поле, рассчитывая добежать до оврага и скрыться в нем. На бегу капитан Козлов заметил, что справа в 200 метрах фашисты разворачивают в их сторону станковый пулемет.

— Ложись! — крикнул капитан, и над залегшими бойцами пронеслась пулеметная очередь.

Дальше передвигались короткими перебежками. Бежавший рядом с командиром боец Зайцев упал.

— Что с тобой? — спросил Козлов.

— Я ранен.

— Бежать можешь?

Зайцев вскочил и, прихрамывая, побежал. Так бойцы достигли оврага, где были уже вне досягаемости пулемета, перешли на шаг и двинулись дальше, помогая раненому. Дошли до деревни Караси, оказали Зайцеву первую помощь, достали упряжку и положили раненого на подводу. Капитан Козлов с бойцом Митрофановым отправил Зайцева в отряд, а сам с тремя автоматчиками остался. Спустя несколько дней задание было выполнено, и вся группа с победой возвратилась на базу.

Пленные солдаты и офицеры дополняли имевшиеся у нас разведывательные данные и были постоянным источником ценной информации. Наши патриоты проникали буквально во все звенья гитлеровской военной и административной машины, устанавливали контакты с нужными людьми и ежедневно поставляли в отряд разнообразные секретные сведения. После уточнения, проверки и сортировки всех добытых материалов командованием отряда они передавались в Центр. Наши радиостанции работали почти круглосуточно — столько разведданных сообщала агентурная сеть.

Профессиональных разведчиков было немного, максимум 10 процентов, основную массу работников составляли люди, не имевшие специальной подготовки. Однако это не мешало им успешно выполнять ответственные задания.

Начало войны застало Екатерину Мартыновну Дубовскую под Белостоком. У нее было двое маленьких детей, Алик и Леня, в скором времени она ожидала третьего ребенка. Муж, командир стрелкового батальона, на рассвете отбыл в часть и принял первый бой. Эвакуация семей комсостава проходила под бомбежкой и пулеметным обстрелом фашистских стервятников. В пути она потеряла сына Алика, уехавшего с эшелоном беженцев на восток, а сама с Леней не смогла вырваться из немецкого кольца и решила пробираться в оккупированный Минск, к родителям.

Ночью в лесу немецкие автоматчики обнаружили спящих женщин и детей и стали расстреливать их в упор длинными очередями. Екатерина Мартыновна проснулась, вскочила и тут же упала с простреленным плечом. Напуганный стрельбой и дикими криками убиваемых, четырехлетний Леня плакал. Мать кинулась к нему, чтобы закрыть его телом от пуль, но не успела: долговязый палач в плаще и каске выстрелил в Леню из пистолета. Екатерина Мартыновна упала без чувств и уже не видела и не слышала, как фашисты добивали раненых.

В Минск пришла не жизнерадостная молодая женщина, а седая, убитая горем старуха. В родительском доме тоже не было радости: старики болели, сестра еле зарабатывала на пропитание. Екатерина пролежала не шевелясь несколько дней, а ветреной ночью пожар оставил всю семью без крова. Погорельцев приютила бывшая заведующая детскими яслями Юркян. В ее квартире у Дубовской родился сын. Едва оправившись от родов, Екатерина Мартыновна стала искать связей с патриотами, чтобы мстить врагу.

Узнав о ее неукротимом стремлении бороться, мы помогли ей. Познакомили со своей связной Галиной Киричек, стали через нее передавать задания.

Первые нелегальные поручения Дубовской касались медикаментов. Она должна была установить контакты со служащими одной из минских аптек и получать у них лекарства, перевязочные материалы для партизан. Ей даже удавалось доставать наркоз для нашей санчасти, что в условиях лесной походной жизни имело немалое значение. Трудно подсчитать, скольким пострадавшим в боях патриотам новая подпольщица помогла своей отважной работой.

Круг ее подпольной деятельности непрерывно расширялся. Командование отряда, видя растущее мастерство патриотки, поручило ей создать и возглавить диверсионно-разведывательную группу. Дубовская вовлекла в нее квартирную хозяйку Юркян, соседа по дому Сергея Котова, работавшего на железнодорожном узле. Группа провела много разведывательных операций, регулярно снабжала отряд важной информацией о противнике, в частности о воинских и грузовых эшелонах, проходящих через Минск, о дислокации и передвижении фашистских частей, штабов, тыловых учреждений. В ряде случаев подпольщики, руководимые Екатериной Мартыновной, совершали дерзкие нападения на немецкие поезда, сжигали горючее, идущее на фронт.

Когда Центр поручил нам собрать сведения о передвижении неприятельских войск через город Барановичи, мы послали на это задание Дубовскую. Она пробралась во вражеский гарнизон и с помощью молодой патриотки Яди, переводчицы в немецкой столовой, достала ценную разведывательную информацию. Оказалось, что каждую ночь на станции Барановичи скапливаются воинские составы и до рассвета никуда не двигаются из опасения попасть под бомбежку советских самолетов, летавших над Минском и Оршей.

Добытые ею данные мы немедленно передали в Москву, и ночные бомбардировщики совершили несколько успешных налетов на железнодорожный узел, разбив поезда, превратив в руины паровозное депо, казармы, склады и службы, вызвав опустошительные пожары.

Особо хочу рассказать о молодом разведчике и диверсанте Федоре Боровике.

Родом он из деревни Кошели Гресского района, войну встретил 18-летним юношей. Хотел эвакуироваться на восток, но попал в окружение, где и познакомился с Владимиром Ивановичем Зайцем.[4]

Федор сильно горевал, что не удалось перейти линию фронта и вступить добровольцем в действующую армию. Однажды, было это 15 августа 1941 года, Владимир Иванович его спросил:

— Комсомолец?

— Да. А что?

— Раз комсомолец, то при желании будешь полезен и в тылу врага.

— Что же мне делать? Посоветуйте.

— Дел на оккупированной территории у нас много. Однако начинать тебе, молодому, надо с малого. Ну, предположим… Хочешь быть моим связным? Для начала?

— Хочу. А что такое связной?

Вскоре Федя Боровик в полной мере узнал, что такое связной. По заданиям В. И. Зайца ходил на явки, встречался с разными людьми, передавал им условные фразы, получал зашифрованные сообщения. Первые дела юного подпольщика были захватывающе интересны, таинственны, рискованны. На каждом шагу подстерегала опасность — то в образе полевого жандарма или эсэсовца, то в обличье засекреченного немецкого агента.

Владимир Иванович Заяц перед каждой операцией тщательно инструктировал неопытного парнишку. Учил бдительности, наблюдательности, выдержке. Федя усваивал уроки хорошо, в работе был по-крестьянски нетороплив и основателен. С незнакомыми людьми сходился осторожно, разыгрывая роль пугливого деревенского недоросля. Его умение конспирироваться, ничем не выдавать принадлежности к подполью было замечено и оценено. Когда в феврале 1942 года Владимиру Ивановичу ввиду сильной блокировки пришлось уйти на Любанщину вместе с группой генерал-майора М. П. Константинова, Боровик был оставлен в его родной деревне с важным разведывательным заданием.

Спустя три месяца Владимир Иванович Заяц появился на территории своего района и связался с Боровиком. Федя возник перед ним сияющий, исполненный гордости за проделанную весьма трудоемкую работу. Он представил Владимиру Ивановичу исчерпывающий доклад о гарнизонах в Шищицах, Поликарповке, Греске и Щитковичах, обо всех изменениях, что произошли в них за это время, сообщил о последней, предмайской карательной акции в здешних лесах и сказал, что им тщательно проверена группа окруженцев и местной крестьянской молодежи, готовая влиться в ряды народного сопротивления. Вскоре В. И. Заяц зачислил эту группу во главе со старшим лейтенантом Мухиным в один из партизанских отрядов.

И только одного не выполнил Федор — не обнаружил шпионов. Когда докладывал об этом В. И. Зайцу, то чуть не расплакался.

— Не горюй, разведчик! — ободрил его Владимир Иванович. — Ты же делаешь первые шаги. Еще разоблачишь нам и лазутчика, и предателя. За выполнение ответственного задания благодарю от себя лично, от партизанского соединения!

— Служу Советскому Союзу! — тихо прошептал молодой подпольщик.

— А теперь тебе новое задание…

Почти весь 1942 год Федя продолжал разведывательную работу, затем, 10 декабря, был зачислен разведчиком в отряд имени Фрунзе бригады имени Суворова, действовавшей в Гресском и Слуцком районах. В обоих райцентрах стояли фашистские гарнизоны, и Боровик получил указание не спускать с них глаз. Федор установил связи с советскими патриотами, жившими в Греске и Слуцке, наладил там разведку, сам неоднократно бывал в гарнизонах, распространял листовки, выявлял шпионов и предателей. Пользуясь добытыми им сведениями, партизаны успешно проводили диверсии, организовывали засады, обезвредили несколько опасных агентов противника.

Наш спецотряд воевал по соседству с бригадой имени Суворова. Я был наслышал о смелости, находчивости и высокой результативности молодого разведчика Боровика. Попросил командование бригады передать нам этого замечательного парня. Товарищи пошли навстречу, и 23 марта 1943 года Федя перешел в спецотряд.

У нас он всем понравился — молодостью своей, смелостью, добрым характером. Боровику поручались трудные задания, и он выполнял их, не щадя жизни. В отряде Федор стал приобщаться к войсковой разведке, участвовал в нескольких боях, когда партизаны нанесли ощутимый урон оккупантам.

Затем неугомонный разведчик решил попробовать свои силы в железнодорожной диверсии, обратился ко мне с просьбой включить его в группу подрывников. Здесь у меня были возражения.

— Никуда я тебя не включу, Федя.

— Не доверяете, Станислав Алексеевич?

— Все обстоит как раз наоборот. Подбери людей и сам возглавь диверсионную группу.

Ликованию не было предела. Федор быстро сколотил группу, вышел на полотно и пустил под откос военный поезд. Разбито два паровоза, четыре вагона и две платформы с боевой техникой. Стал готовиться к следующей диверсии и тут получил от меня новое задание: проводить группу десантников с Большой земли, высадившихся в зоне спецотряда, далеко на запад, в те места, где я воевал в молодости. И с этой задачей Боровик справился отлично.

О дальнейшей судьбе Федора Васильевича Боровика я расскажу в эпилоге.

Так действовали разведчики нашего отряда, вчерашние мирные люди, далекие от какой-либо воинской профессии.

На территории временно оккупированной Белоруссии работали представители военной разведки, заброшенные в тыл врага командованием Красной Армии. Они не подчинялись чекистским спецотрядам, но контакты с ними у нас были постоянные, мы делали одно дело и подвергались одному риску. Особенно тесно мне пришлось взаимодействовать с военным разведчиком капитаном, а впоследствии майором, Федотом Акимовичем Калининым (Сеней).

Педагог по образованию, он не был кадровым командиром, но имел и армейскую подготовку: к началу войны носил звание младшего лейтенанта запаса. Уже в первые месяцы боев Калинин полной мерой хлебнул солдатского лиха. Сражался в Полоцком укрепрайоне, был ранен в столкновении с фашистской диверсионной группой, после госпиталя оказался на Калининском фронте, участвовал в наступлении Красной Армии, под Ржевом был вновь ранен — сначала легко в левую руку, а потом пулеметной очередью тяжело в грудь и правое плечо.

После двухмесячного лечения в подмосковном госпитале врачебная комиссия констатировала, что лейтенант Калинин ограниченно годен к строевой службе, может быть использован в армейском или фронтовом тылу. Заключение медиков не могло обрадовать боевого командира, пребывание на тыловой работе его тяготило, он рвался на передовую. Шел 1942 год, тяжелый и опасный для судеб Отечества, захватчики топтали землю родной Белоруссии, где Федот Акимович родился, вырос, закончил институт, работал… А у него почти бездействует правая рука, столь необходимая на войне. Калинин стал упорно заниматься лечебной гимнастикой, возвращая руке подвижность, силу, хватку. И добился, что в августе его послали в резерв Западного фронта, а оттуда — на курсы усовершенствования комсостава.

Во время учебы капитана Калинина вызвали к начальнику курсов, у которого находился незнакомый полковник. Он задал Федоту Акимовичу много вопросов, касающихся жизни в Белоруссии, выяснил, что Калинин неплохо знал столицу республики.

— Как вы смотрите на то, чтобы поработать в захваченном германской армией Минске? — задал вопрос полковник.

Предложение было неожиданным, оно пугало и радовало своей необычностью, ответственностью, высоким доверием. Калинин не мог от него отказаться — он был патриотом, коммунистом, фронтовиком, он хотел драться с врагом на самых опасных участках войны. Правда, Федот Акимович никогда не помышлял о разведывательной работе в глубоком тылу противника, но, если его считают пригодным для такой деятельности, он оправдает надежды командования.

Переподготовка была непродолжительной, обстановка на фронте не позволяла тратить много времени. В разведгруппу капитана Калинина вошли две московские девушки — радистка по кличке Мамка и переводчица Галя Домбровская (Эмма). Командир группы считал, что радистке весьма подходит ее псевдоним — была она очень маленького роста, мешковатая, нерасторопная. В дальнейшем у нее появились еще кое-какие нежелательные качества, в результате чего она еле избежала трагической развязки. Вторая девушка, Эмма, отличалась от Мамки в лучшую сторону по всем статьям.

Октябрьским вечером 1942 года с Тушинского аэродрома поднялся самолет с тремя пассажирами на борту. Группа Калинина пролетела над линией фронта, от Смоленска пилот повернул на север, а потом на юго-запад. Прыгнули и приземлились южнее Минска, близ реки Птичь, нормально, без происшествий. Груз также опустился вполне благополучно. По карте проложили маршрут в столицу Белоруссии, он шел через деревни Волосач, Ореховку, Дудичи, Бельковичи, Гребень. До Волосача решили идти вместе, а потом порознь, так как дальше следовать группой было опасно. Еще раз уточнили место и время встречи в Минске.

Учась в Минском пединституте, Федот Акимович снимал квартиру в Новинском переулке, 8, у рабочего Антона Францевича Петрашко. Тогда хозяева хорошо относились к своему жильцу, но как встретят нынче, ведь времена изменились? Да и живы ли они?

Калинин шел по улицам и не узнавал любимого города. На каждом шагу развалины и пепелища. Немецкие воинские части, полиция, сыщики. Но внешне капитан ничем не отличался от жителей оккупированных районов, изготовленные военной разведкой документы на имя Наумова были в полном порядке, и он благополучно достиг домика Петрашко.

Хозяева были живы, но за войну сильно постарели, от прежнего оптимизма не осталось и следа.

— Сами не ведаем, как еще тянем ноги, — сказали Антон Францевич и Мария Николаевна. — А ты где и как?

Пришлось изложить старикам выдуманную историю о побеге из немецкого плена, о том, что жить приходится теперь под чужой фамилией. Легенда оказалась правдоподобной, хозяева поверили капитану, согласились принять на квартиру. Прописка прошла без осложнений, документы не вызвали подозрения в паспортном столе.

В назначенный день Калинин встретил Эмму. Она дошла до Минска благополучно, сняла комнату. Радистка временно обосновалась в Ратомке, жилье для нее в городе еще не подыскано, да и сделать это не так просто, ведь квартира должна подходить для работы с передатчиком, быть удаленной от фашистских учреждений, от эсэсовских ищеек с их пеленгаторными станциями, от подозрительных, ненадежных соседей. Разведчикам опасны как прямые и замаскированные враги, так и люди, не в меру любопытные да болтливые.

Найти комнату для радистки Федот Акимович попросил своих хозяев, сказав им, что Мамка его сестра, тоже ищущая в Минске работу. Супруги Петрашко пообещали выполнить просьбу, и капитан отправился в лес забрать рацию и питание к ней. На обратном пути в деревне Бельковичи повстречал группу партизан из Второй Минской бригады, главный из них, помощник начальника штаба бригады Алексей Цысь, убедившись, что имеет дело с военным разведчиком, помог Калинину с верным человеком доставить груз в город.

Старики нашли квартиру для Мамки в доме № 8 по Вузовской улице. В частном домике было три комнаты и кухня. Место тихое, спокойное. Хозяйка обычно на целый день уходила по базарным делам, тем и кормилась, кроме нее в доме никого. Радистка и Эмма поселились в комнате с окном во двор. Передачи решили вести во время отсутствия хозяйки.

Калинин стал собирать сведения, которые интересовали командование Красной Армии, — о размещении в. городе и окрестностях немецких воинских частей, их численности и вооружении, о базах и складах вражеской армии, о военных предприятиях и железнодорожных перевозках. Везде побывать и все узнать сам он не мог и начал исподволь готовить помощников. Первым откликнулся на просьбу капитана Антон Францевич Петрашко, который работал электромонтером и по служебным надобностям бывал в местах расположения фашистских войск и учреждений. Разведчик завел разговор издалека, с общего положения в городе, стараясь выяснить, как хозяин относится к оккупационному режиму. Старик не скрыл своих настроений.

— Вот что я тебе скажу, Акимович, долго их господство не продержится, мало кому по душе такой «порядок». Мы, рабочие, без дела не сидим, кое-что предпринимаем и хотим еще больше пользы принести своим. А ты думаешь отсидеться в стороне? Смотри, придут наши, со всех строго спросят!

— Неужели придут? — спросил капитан.

— Обязательно придут! — сердито ответил старик. — А ты что, не веришь? Думаешь, ослабла Советская власть?

В искренности хозяина трудно было усомниться, и Калинин дал ему первое поручение: добыть информацию о складах горючего, боеприпасов и о воинских частях, расположенных на участке, который он обслуживал. Хозяин внимательно, строго посмотрел на капитана, подумал и сказал:

— Это я смогу. Если выдашь немцам, что же… Я человек старый и смерти не боюсь.

Он все еще был настороже, а Федот Акимович по условиям конспирации не имел права открываться целиком, рассказывать, что вот он командир группы, заброшенной в тыл. военный разведчик и так далее. Разведывательная работа требует скрытности, недоговоренности.

Спустя несколько дней Антон Францевич доставил капитану первые разведданные. Проверка подтвердила их точность, старый рабочий стал активно помогать Калинину, вовлек в дело своего сына Владимира с товарищами, и все вместе они взяли под наблюдение германские части, предприятия, тыловые учреждения, базы и склады в северо-восточной части города, военный городок Антонове, а также железнодорожные перевозки в сторону Москвы.

В середине ноября капитан познакомился с Михаилом Михайловичем Печко и его женой Ларисой Карловной. Инженер-химик Печко работал в оккупацию грузчиком овощной базы, жили супруги у железной дороги, идущей на Молодечно. Оба согласились помогать Калинину, установили наблюдение за перевозками по этой дороге, предоставляли свою квартиру для явок разведчиков.

У супругов Петрашко снимал квартиру еще один человек, Анатолий Сергеевич Плонский. Инженер, перед войной был вольнонаемным служащим в штабе Западного округа. В начале войны потерял семью, не успел эвакуироваться и, чтобы прожить, устроился работать в бюро инвентаризации, позже перешел в земельный отдел. Всю осень находился в сельской местности, в Минске не показывался. Антон Францевич отзывался о нем как о патриоте, честном и надежном. Капитан заинтересовался Плонским и поджидал его приезда.

Он прибыл в конце декабря с зарплатой, полученной натурой — рожью, картофелем, луком, солеными огурцами.

По случаю приезда был организован обед с выпивкой. За столом Калинин разговорился с Плонским, убедился, что тот соответствует характеристике хозяина, свой человек, и с этого дня начал постепенно вовлекать его в нелегальную деятельность. Плонский был очень осторожен, не сразу доверился капитану, но зато потом стал хорошим разведчиком.

В январе 1943 года он достал план города с нанесенными важнейшими вражескими объектами. С помощью старых знакомых начал добывать ценнейшие данные о противнике, организовал и возглавил вспомогательную разведгруппу.

Агентурная сеть, созданная в Минске капитаном Калининым, действовала хорошо, не клеилась только работа у радистки Мамки. Калинин дважды возил ее на консультацию к нашему соседу, в отряд майора Сороки, где я и познакомился с капитаном. Внешне у Мамки все обстояло благополучно: она усидчиво стучала ключом, но обратная связь с Москвой не получалась. Командир группы не один раз запрашивал нужное ему снаряжение, Москва обещала прислать его по воздуху, однако самолеты почему-то не прилетали.

Хлопот с радисткой было много. В январе, когда она проводила очередной сеанс, неожиданно пришла с базара квартирная хозяйка, обнаружила антенну, перерубила ее топором, всполошилась.

— Это девушки телефоны повесили! — запричитала она и куда-то убежала.

Мамка бросила рацию, помчалась на квартиру к Федоту Акимовичу. Вдвоем они вернулись в комнату Мамки, забрали рацию, питание и перенесли в дом Петрашко. В тот же день обнаружилось, что радистка потеряла паспорт. Рисковать дальше с такой работницей в Минске не имело смысла, капитан отвез ее вместе с рацией в отряд Сороки и тут с моей помощью окончательно выяснил, что никакой связи у Мамки с Центром вообще не было. Видя, что самолеты по его радиограммам не прилетают, капитан попросил меня связаться с военным командованием через Наркомат внутренних дел и узнать, в чем дело. Я так и поступил. Ответ пришел неожиданный: со дня выброски Москва ничего не знала о группе капитана Калинина. Тогда капитан догадался о причине многочисленных неполадок со связью и заставил Мамку чистосердечно признаться в грехах.

Оказывается, наскоро подготовленная к работе на рации, девушка не смогла ни разу установить связь с Центром, испугалась своей беспомощности, неведомого наказания, обстановка-то была исключительная — вражеский тыл, глубокая разведка. А испугавшись, обманула командира группы. За первым обманом последовал второй, третий и так без конца. Многочисленная информация, собираемая разведчиками с крайней опасностью для жизни, не поступала в Центр. Хорошо, что в Минске было партийное подполье, работали другие разведывательные группы, они часто дублировали действия агентуры Калинина и поставляли командованию Красной Армии необходимые военные сведения. Но все же ущерб работе был причинен ощутимый.

Когда Федот Акимович узнал всю правду, он был страшно разгневан и хотел расстрелять Мамку, однако мне и другим офицерам удалось отговорить его. Радистка была очень молодой, очень неопытной, плохо обученной, растерялась в сложных условиях, смалодушничала, струсила. Случай этот еще раз напомнил нам всем, как важен тщательный подбор кадров для сражений на невидимом фронте и как личные, сугубо индивидуальные черты характера рядового бойца могут повлиять на успех общего дела.

Как несправившуюся с работой, Мамку отправили за линию фронта. Капитан некоторое время пользовался рацией в отряде Сороки, а затем Большая земля прислала ему новых радистов.

Зиму Калинин оставался в Минске. Вместе с Эммой и другими разведчиками он выполнял задание Центра: установить нумерацию и численность частей минского гарнизона. Каждые 7–10 дней капитан сам пробирался в партизанскую зону и передавал добытые сведения на рацию.

В феврале, после окончательного падения сталинградской группировки немецко-фашистских войск, в столице Белоруссии начались массовые аресты и расправы над мирными жителями.

Однако логика всенародного сопротивления вражескому нашествию была такова, что кровавые репрессии только сильней раздували пламя патриотической борьбы. У Калинина появились новые бесстрашные помощники из минских жителей, среди них: Нина Карловна Чеботарева, Нина Семеновна Шинкаренко, Сергей Прокофьевич Яковицкий и его жена Клавдия Михайловна. Инженер Яковицкий накануне войны работал в Ломже, во время оккупации перебрался в Минск и стал директором маленького завода, сумев скрыть от фашистской администрации свое истинное политическое лицо. Сергей Прокофьевич обеспечивал капитана сведениями о работе всех промышленных предприятий города, его жена была связной. Поток информации Центру от разведывательной группы Калинина увеличивался день ото дня, несмотря на активное противодействие вражеской службы безопасности.

Агентура Федота Акимовича, как, впрочем, и он сам, имела минимум профессиональных навыков и успешно выполняла свой долг лишь благодаря высокому нравственному порыву, который часто помогал патриотам совершать невозможное. При встречах с Калининым в партизанской зоне я внимательно выслушивал его рассказы о деятельности группы и подсказывал наиболее рациональные решения сложных проблем. Капитан с благодарностью принимал советы и выполнял их, но предусмотреть все мелочи было невозможно. Против его агентурной сети воевала многоопытная фашистская контрразведка, и провалы становились неминуемы.

Весной 1943 года активно действующая группа капитана Калинина ощутила первые попытки врага обнаружить ее. Командиру сообщили, что за ним охотится контрразведка, и в начале апреля ему чудом удалось избежать ареста. Хозяйка его тогдашней конспиративной квартиры Нина Карловна Чеботарева не успела скрыться и попала в лапы палачей, угодила в концлагерь и спустя год погибла.

По указанию Центра Федот Акимович остался в лесу, создал самостоятельный оперативно-разведывательный отряд и продолжал руководить агентурной сетью в Минске. Связь с городом поддерживал через Ларису Печко, Нину Шинкаренко, Василия Борисенка.

Летом в отряд влилась прилетевшая из Москвы диверсионная группа Нины Лукиничны Правилыциковой. До войны она работала в белорусской столице учительницей, знала город, имела нужные знакомства. Капитан поручил ей наблюдение над всеми тремя аэродромами близ Минска, и она с честью выполняла это непростое и опасное задание.

Нет возможности описать или даже перечислить подвиги разведчиков в оккупированной столице Белоруссии и в Минской зоне. Люди каждодневно шли на смертельный риск, на тяжелейшие испытания и приносили реальную пользу победоносной Красной Армии, развивавшей наступление против армейской группировки немцев «Центр».

Взрыв потрясает окрестности

Георгий Николаевич Краснитский, молодой высоченный мужчина, с пробором и той твердостью во взгляде, которая присуща по-настоящему смелым людям, прибыл в Песчанку ночью. Со мной он почему-то старался держаться сугубо по-военному, строил свою речь из коротких, точных, исчерпывающих фраз. Слушая его немногословный доклад, я вспомнил, что он же недавний командир Красной Армии, окруженец, вот откуда у него эта строевая деловитость. Кадровых армейцев я люблю. В партизанской войне они показали себя не хуже, чем на фронтах, в подполье, разведке и диверсионной работе также сделали немало героического. Беседуя с Краснитским, я все больше убеждался, что мы далеко не случайно выдвинули его командиром подпольной группы.

Смысл его сообщения был таков. На заводе имени Мясникова ремонтировали вагоны и паровозы. Главный цех — ремонтно-механический с ценным оборудованием: тремя специальными токарными станками фирмы «Дортмунд», карусельным станком «Кинг», еще одним карусельным станком французского производства, мощным прессом и другими дорогостоящими механизмами. Если вывести все это хозяйство из строя, то выпуск продукции прекратится, ремонт подвижного состава остановится.

Георгий вздохнул и не по-командирски сказал:

— Страшно жаль губить такой станочный парк. В свое время мы заплатили за него золотом иностранным капиталистам, последнее отдавали ради индустриализации. Но это лирика… Прошу прощения, товарищ Градов. Дайте побольше взрывчатки — и взорвем к чертовой бабушке.

— Не извиняйтесь, Георгий Николаевич. — ответил я. — Лирика ваша мне глубоко понятна. Война — состояние противоестественное для человека. Столько добра ежедневно пускается в трубу, столько жизней гаснет до срока. Но что поделаешь, нам ее навязали, а на войне, как на войне. — говорят французы. Выполним свой солдатский долг до конца. Я уверен, что рука у вас не дрогнет. Взрывчаткой обеспечим без ограничений. Кто осуществит задание?

— Вся группа. Григорий Подобед произведет взрыв, он служил в саперных войсках. Юрий Вислоух и Виктор Глинский помогут ему заложить заряды. Я буду осуществлять руководство, проводить инструктаж и обеспечивать операцию организационно. Чтобы зря не погибли рабочие, диверсию произведем в ночное время. У директора завода Фрике, личности технически безграмотной, я пользуюсь доверием, как знающий инженер. Достану у него круглосуточный пропуск для Подобеда, объясню сверхурочные работы необходимостью срочного ремонта станков.

Замполит Гром, приехавший в Песчанку со мной, поинтересовался:

— Сможете организовать на заводе вторую подпольную группу?

— Это зачем? — опять не по-военному сказал Краснитский.

— Как зачем! Участников диверсии с семьями вывезем в лес. Они же работали на этих самых станках, и СД непременно потянет их на допросы. Не надо рисковать людьми, из гитлеровских застенков мало кто уходит живым.

— Понимаю, — проговорил Георгий. — Новый состав группы будет готовить новую диверсию. Люди есть. Поработаю.

— Отбирайте как можно тщательней, — напомнил я.

— Понимаю, — повторил инженер. — А как вы доставите тол в город?

— Он уже там, — сказал я и дал Краснитскому адрес Бориса Велимовича, назвал пароль.

— Замечательно! — обрадовался командир группы.

Вместе с Галиной Киричек он ушел в Минск — высокий, прямой, решительный и унес свой взгляд, как у человека, идущего на амбразуру дзота, знающего, что его ждет, но никогда не сворачивающего с выбранного маршрута.

— Жди оглушительного взрыва, — сказал я замполиту.

— Чувствую, — отозвался Гром печально.

— Уцелеют, — ответил я на его невысказанный вопрос.

— Дай бог, — горячо произнес замполит и стал собираться в дорогу, поторапливая меня и стараясь скрыть смущение за невольно сорвавшуюся, такую некомиссарскую реплику.

А я по пути в лагерь думал о том, как лучше подготовить и провести эту ответственную операцию. Посоветовался с Громом и решил, во-первых, вызвать из Минска центрального исполнителя диверсии Григория Подобеда и, во-вторых, приказать группе в обязательном порядке уйти после взрыва в спецотряд. В захваченном городе заводские цехи взлетают на воздух не каждый день, и, чтобы это совершалось как можно чаще, любую диверсию подобного масштаба надо осуществлять и обеспечивать с безукоризненным профессионализмом.

Связные вызвали в лагерь Подобеда, плотного, широкоплечего парня. Имя и отчество у него были такие же, как у Краснитского, — Георгий Николаевич, но в быту все его называли Григорием, Гришей. Он привык и не возражал. Наши подрывники за несколько дней обучили его современной технике диверсий. С ним я передал Краснитскому приказ об эвакуации всех трех исполнителей в партизанскую зону — с семьями, у кого есть.

Когда Григорий вернулся в Минск, подпольная группа стала готовиться к диверсии. Краснитский и Глинский сходили к Велимовичу, взяли у него 30 килограммов взрывчатки и принесли на квартиру командира группы.

— А дальше куда? — размышляли подпольщики. В доме такой груз хранить было крайне рискованно: случайный обыск или донос — и важное задание провалено, не говоря о человеческих жертвах.

— Давай спрячем в развалинах, — предложил инженер. Глинский подумал.

— Вообще-то можно. Но фашисты следят за руинами, опасаются партизанских налетов.

Разговор проходил в комнате Георгия, которую он предварительно запер и ключ положил в карман. Оба подпольщика вздрогнули, услышав, как кто-то снаружи пытается отпереть дверь. Оружия у них не было, что делать? Они взглянули на окно, да поздно: дверь распахнулась… Вошла хозяйка дома Елизавета Петровна Сумарева. Краснитский ногой пытался затолкнуть мешки с толом подальше под кровать.

— Ты дома? — заговорила женщина. — А я хотела прибрать. И товарищ у тебя…

— Здравствуйте, — промямлил Виктор Глинский и назвал первое пришедшее на ум имя: — Вася.

— Очень приятно, — продолжала Елизавета Петровна, — а что это вы прячете?

— Да так, — буркнул Краснитский. — Сало.

— Два мешка сала? — удивилась хозяйка. — Что-то на тебя не похоже. Никогда ты таким запасливым не был. Дай попробовать, квартирант.

— Эх, Елизавета Петровна, — сказал инженер в сердцах, — увольте меня от ваших разговоров. Оно еще не куплено. Еще не сошлись в цене с Виктором…

— Васей, — подсказал Глинский.

— С Васей, я хотел сказать.

Елизавета Петровна вздохнула, пристально посмотрела на обоих.

— Наивной меня считаете, да? А я у тебя под половицей листовку видела…

Подпольщики насторожились, Виктор сделал шаг к дверям, чтобы не выпустить женщину, которая узнала то, что ей не положено знать.

— Листовка наша, советская, — тихо сказала хозяйка. — Обрадовалась я, что ты такой хороший. Не бойтесь, не выдам. Во мне ни капелечки нет фашистского, наша я, наша.

Краснитский обнял женщину, поцеловал.

— Так вот ты какая, свет ты наша Петровна!

— Можете мне ни словечка не говорить, а если надо помочь, скажите.

— Скажем? — спросил инженер Виктора.

— Говори, — согласился тот. — Ты главный, тебе видней.

— Скажем. Я ее давно знаю. Слушайте, Елизавета Петровна, в этих мешках у нас тол, купленный у немецких саперов. Куда бы его спрятать?

Хозяйка поняла, что ей не открывают всей правды, но любопытствовать не стала, была довольна, что может хоть чем-то помочь нашим.

— Спрячу так, что ни СД, ни сам Кубе не найдут.

— Куда же? — спросили подпольщики.

— На голубятне.

— Идет! — сказали парни.

Вечером подпольная группа обсуждала, каким образом незаметно пронести взрывчатку на завод. Никаких путей на заводскую территорию, кроме как через проходную, охраняемую эсэсовцами, не было. Значит, надо тол спрятать под одеждой, разделив его на троих, чтобы незаметней. Остальное зависит от находчивости подпольщиков во время обыска. Нужна какая-то инсценировка, которая отвлекла бы охранников от их обычных обязанностей. Заранее ничего не придумали, решили, что сама ситуация подскажет тактическую уловку. Риск был огромен, группа это сознавала, но иного пути для них ни сейчас, ни вообще не было.

— Так, товарищи, — сказал Георгий. — Кто понесет взрывчатку? Я первый, еще нужны двое. Вызвались Подобед и Глинский.

— Согласен, — сказал Георгий. — Теперь дальше: как вы возьмете тол у Елизаветы Петровны? Заходить ко мне не стоит, зачем привлекать внимание? Придется использовать Сумареву, если кое-что мы ей уже доверили. Она принесет вам груз в условленное место и там незаметно передаст. Шашки прятать на животе и спине, подальше от карманов, уж карманы-то немцы обязательно ощупают. В остальном положитесь на меня. Когда пронесем наши подарки фюреру через охрану, спрячем их в ремонтно-механическом цехе, в станине станка. Потом по-умному заложим заряды, а ночью Гриша Подобед нарисует нам зарево в полнеба. Сразу после смены выполнять приказ Градова об эвакуации в лес, Григорий присоединится к вам позже, за городом. Уточняйте места встреч между собой.

Ранним утром Краснитский приготовился к проносу взрывчатки: пристроил под ремень брюк четыре шашки, застегнул пиджак, осмотрел себя в зеркало: вроде незаметно, пиджак свободного покроя, да и сам хозяин худощав. Подошел к заводу и немного покурил в сторонке, ожидая Глинского и Подобеда. Те появились без опозданий, молчаливые и напряженные.

— Спокойно, ребята, я их отвлеку, — шепнул Георгий.

Он первый вошел в проходную. Там дежурили два эсэсовца и большая ученая овчарка. Охранник заглянул в пропуск инженера, вернул его и скользнул руками по карманам Краснитского. В этот самый острый момент Георгий спокойно заговорил по-немецки о том, что вблизи завода шляются двое подозрительных, весьма похожие на партизан. Глинский и Подобед стояли в очереди за инженером, раскрыв пропуска. Эсэсовцы встревожились от сообщения Краснитского. бегло ощупали карманы его друзей и, пропустив всех троих на территорию завода, выскочили из проходной посмотреть на подозрительных незнакомцев.

Подпольщики быстро прошли в цех и спрятали взрывчатку в намеченном тайнике. Охрана их не вернула и к инженеру не придиралась: у каждого служащего завода могут возникнуть подозрения, которые не обязательно подтверждаются. Главное — вовремя сигнализировать обо всем германским чинам.

В течение дня Подобед, Глинский и Вислоух заложили в станки заряды, каждый с двумя капсюлями для верности. После смены Григорий сказал командиру группы:

— Утром выводи ребят и семьи в лес. Прихватите моего батю. Ночью взорву.

— Почему не сегодня?

— Сегодня мы и без того много чего сделали, да еще приду я на ночной ремонт — как бы не сорвалось.

— А Вислоух и Глинский вдвоем не заступят на работу?

— Заболели. Скажи Фрике, жаловались на желудочные боли.

— Попробуем, Гриша. Давай, рисуй ночной пейзаж фюреру.

— А ты остаешься?

— Остаюсь, Григорий.

— Так просто или дело есть?

— Так просто. Меня-то не заподозрят, я шишка на ровном месте.

— Не говоришь — и не надо. Правильно делаешь.

Друзья обменялись рукопожатием и разошлись.

В шесть утра по берлинскому времени Глинский, Вислоух с семьей, отец Григория вышли за город. В недалеком лесу их ждали разведчики спецотряда, чтобы проводить в лагерь.

Подобед прилежно отработал смену, вернулся домой, а ночью опять появился в проходной. Эсэсовцы посмотрели на часы, внимательно прочли круглосуточный пропуск Григория, тщательно его обыскали. Подобед был скучен, равнодушен и даже для правдивости зевнул: уж эти сверхурочные! А немцам сказал на ломаном их языке:

— Арбайт. Ремонт. Приказ шеф Фрике!

Охранники вспомнили, закивали головами — был такой разговор, как же. Однако Григорий почувствовал, когда вышел от них, что в спину ему посмотрели долгим жестким взглядом.

— Уж и опасливы зверюги, шиш проведешь, — сказал он сам себе, пересекая двор. Шагал неторопливо, продолжая играть роль ленивого русского. А июньская ночь коротка… В цеху осмотрел, в порядке ли заряды, капсюли, бикфордовы шнуры. Все на месте и в боевой готовности. Теперь надо запереть наглухо дверь, чтобы никто случайный не помешал. Только подумал на эту тему, как в цех вошли эсэсовцы. Впереди бежала ученая овчарка, вывесив наружу слюнявый язык.

— Ой ты, милый кабыздох! — сказал Григорий и подумал, что пистолет из-за голенища ему не успеть выхватить.

Собака остановилась перед ним и ждала, когда подойдут охранники. Подобеду надоело думать о провале, предательстве, застенках, СД и прочих отвратительных предметах. Он закурил, облокотился на станину и почувствовал у локтя масленку. Взял масленку и стал лить масло в пазы, куда его лить вовсе не следовало, но рабочее состояние, ощущение дела, хотя и бессмысленного с точки зрения технологии, успокоило его, он почувствовал уверенность в ослабших было руках. А когда из бесконечности к нему приплыли эсэсовцы, он уже работал вовсю. Ученая собака перестала рычать, не замечая более в его движениях нервозности. Когда они подошли вплотную, Гриша им сказал:

— Станок любит ласку, чистоту и смазку.

Эсэсовцы, видя старательную работу, проговорили «гут, гут», обошли все пролеты и повернули назад. Овчарка бежала за ними расслабленно, как дворняжка, наевшаяся картошки.

— Как хорошо, — промолвил тихо Подобед, — что тебя не выучили на запах тринитротолуола. Называется высшее собачье образование. Сейчас вы исчезнете, а я вам такую руссиш швайн запаяю, что сразу станет ясно, кто из нас дурак.

Они исчезли. Григорий накрепко запер дверь. Вынул пистолет из сапога и засунул его за пояс. Закурил, приложил сигарету к бикфордовым шнурам, те затеплились, огоньки побежали к детонаторам. Взглянул на часы, до взрыва двадцать минут. Пора уходить. Через окно.

В детстве он приходил к отцу в этот цех и порой покидал его через окно, спрыгивая с двухметровой высоты. Как бежит время и какими странными спиралями повторяются события! Было детство, были шалости и мечты о подвигах. А сейчас он не чувствует возвышенности своего поступка. Только очень жаль этот старый, отцовский и свой личный цех. Ну, фашисты, до чего довели человека!

Голова легко прошла в оконный переплет, а плечи застряли. Река времени утекла с тех пор, когда он свободно проскальзывал сквозь эту раму, которая наглухо вделана в оконный проем. Сильно вырос во все стороны маленький Гришка. Неужели надо взрываться? Жаль, ведь в лесу еще так много дел.

Григорий рванулся изо всех сил, ободрал рубашку вместе с кожей, простонал сквозь зубы, взмок, но пролез. Главное — плечи. Туловище и ноги не в пример легче. Спрыгнул и пошел по оврагу, потом свернул в поле и за пятнадцать минут отмахал полтора километра. Посмотрел на часы, обернулся. Вот его завод, вот его цех. Предутренняя тишина. В хорошей чистой тишине беззвучно полыхнуло пламя, из окон цеха вырвался черный густой дым. Спустя пять секунд до него долетел яростный грохот.

Подобед глубоко вздохнул, выругался и пошел к темнеющему лесу, где ждали разведчики.

Летняя страда

Взрывом на заводе имени Мясникова началось для нас горячее партизанское лето 1943 года. Почти ежедневно группы подрывников уходили на железную дорогу. Наш отряд принял деятельное участие в проводившейся Центральным штабом партизанского движения массовой операции «Рельсовая война». Ее объявили на всей временно оккупированной территории, она преследовала цель дезорганизовать вражеские перевозки и тем самым помочь советским войскам в широком летнем наступлении. Вооруженные патриоты Белоруссии нанесли сокрушительные удары по коммуникациям германской армии. Победы партизан были отмечены в сводках Совинформбюро, много свидетельств о дерзких налетах подрывников оставили и сами гитлеровцы. Вот донесение в фашистскую ставку командира корпуса охранных войск группы армий «Центр»: «Партизанами впервые проведена операция небывалых размеров по срыву немецкого подвоза путем планомерного и внезапного нарушения железнодорожного сообщения. 6784 взрыва за первые две ночи августа на участке корпуса».

Члены диверсионных групп, все лесные воины были горды, что помогли своим братьям на фронте нанести сокрушительное поражение фашистам на Курской дуге. Эта замечательная победа вызвала у партизан новый прилив патриотических сил, вдохновила на еще более беспощадную борьбу во вражеском тылу.

Славные подпольщики, взорвавшие ремонтно-механический цех и ушедшие из города в отряд, были включены в группу подрывников и уже через два дня ушли во главе с Иваном Любимовым на железнодорожную магистраль. Членов их семей мы определили в хозяйственный взвод — помогать на кухне, в конном парке, в подсобных мастерских. Атмосфера в лагере была такая, что никто не мог сидеть сложа руки.

Даже немецкие офицеры, перебежавшие к нам, попросились на боевые операции. Полковника я с трудом отговорил от его намерения — и возраст не тот, и звание не соответствует роли рядового бойца, и вообще я не вправе рисковать его жизнью. Посоветовал ему продолжать занятия русским языком и чтение русской литературы, к чему он приохотился с первых дней пребывания в отряде. А летчику Гансу так и не смог отказать в его темпераментной, убедительной просьбе. Он много говорил о своем раскаянии, о крайней для него необходимости смыть с себя вину за службу в гитлеровской армии. Последний мой довод был таким:

— Партизанская война опасна, а у меня уже есть радиограмма из Москвы, чтобы при первой возможности отправить вас обоих в нашу столицу. Не боитесь, что погибнете, не дождавшись самолета?

Ганс ответил, что не боится, что готов кровью заплатить за причастность к фашистской авантюре. Я направил его в группу диверсантов Константина Усольцева. И не ошибся. Бывший летчик воевал отважно, до самой отправки в Москву. Хорошо помог подрывникам своим знанием немецкой караульной службы. Мало того, он оказал помощь и Карлу Антоновичу в составлении и переписке воззваний к солдатам германской армии.

В начале августа вблизи деревни Песчанки мы приняли группу чекистов, прилетевших с Большой земли. Их было около 30 человек во главе со старшим лейтенантом Александром Мироновым. Распоряжение из Центра было такое: переправить группу в спецотряд Кирилла Прокофьевича Орловского, действовавший в Барановичской области.

Воспользовавшись случаем, я написал Кириллу Прокофьевичу теплое обстоятельное письмо. Выделил вновь прибывшим группу Анатолия Шешко для сопровождения и прикрытия, попросил вернуться с ответом от старого боевого друга.

Группа Шешко возвратилась через десять дней. Командир доложил, что задание выполнено в точности и без происшествий. Но письма от Орловского не принесли, потому что Кирилл Прокофьевич был тяжело ранен и отправлен на самолете в Москву. Его заместителем в отряде остался майор Сергей Александрович Никольский. Весть о ранении Орловского опечалила меня, я опасался за жизнь испытанного товарища по многим битвам с классовыми врагами и в который раз задумался о превратностях нашей военной судьбы. Много лет проведено в непосредственной близости от смерти, но привычки дорожить жизнью так и не появилось. Особенно грустно было бы погибнуть сейчас, когда ход войны окончательно повернулся в нашу пользу и все яснее вырисовывались контуры неизбежной победы над фашизмом.

Но предаваться долгим размышлениям на эту тему не было времени. Страдная летняя пора изобиловала событиями и требовала от командира полной самоотдачи.

Центральный Комитет Коммунистической партии Белоруссии усиливал воспитательную работу среди населения. Подпольные комитеты партии, партизанские соединения издавали десятки газет и листовок. Нам сообщили, что ЦК выделяет типографию и для нашего спецотряда. Вместе с нею прибудет редактор. Значит, мы сможем наладить выпуск газеты, печатать массовым тиражом листовки, сообщения Совинформбюро, приказы Верховного Главнокомандующего. Новая перспектива обрадовала командование и партийных активистов спецотряда, а пока мы продолжали размножать наши пропагандистские материалы на пишущих машинках.

В августе командир подпольной группы Кузьма Лаврентьевич Матузов устроил нашим оперуполномоченным Михаилу Гуриновичу и Максиму Воронкову встречу с братьями Марии Сенько. Мы давно знали, что Константин и Владимир Сенько живут в Минске на нелегальном положении и ведут беспощадную борьбу с оккупантами, но связи с ними не имели. И вот представители отряда познакомились с обоими отважными комсомольцами.

Основным средством сопротивления захватчикам братья избрали террор. Имея поначалу всего-навсего один пистолет, подпольщики нападали по ночам и среди бела дня на фашистских офицеров и чиновников, уничтожали их, забирали документы. Перед оперуполномоченными они выложили стопку гитлеровских удостоверений. Михаил Гуринович не мог скрыть удивления:

— Вдвоем столько наработали?!

— Вдвоем, — ответили братья. — Шестерых прикончили.

— В парке убиты два эсэсовца — тоже ваша работа?

— Наша, — сказали братья.

— В городе об этом немало говорят, — сообщил Гуринович, неоднократно бывавший по моим заданиям в Минске. — Но как же вы орудовали с одним пистолетом?

— Тяжеловато, — сказал Константин. — Раз чуть не попались, когда у брата пистолет заело.

— Но теперь лучше, — пояснил Владимир. — Разжились у клиентов.

— Так и справляетесь одни, без помощников? — поинтересовался Максим Воронков.

— Исполнение берем на себя, — рассказали братья, — а в подготовке операции участвуют Катя Карпук и еще один товарищ. Поставляют нам информацию об офицерах, кто где бывает. Мы появляемся в этих местах и нападаем.

— Советую принять в свою группу Михаила Иванова, — сказал Матузов. — Шофер городской управы, лихой, отчаянный человек. Автомашина вам никогда не помешает — мало ли какой случай: уйти от погони, выехать на операцию или на связь.

— Ладно, — согласились Константин и Владимир. — А где нам его повидать?

Матузов дал им пароль и явку.

Когда с делами было покончено, Владимир обратился к оперуполномоченным:

— Теперь скажите, как там наша сестренка поживает?

— Вроде все в порядке, — ответил Гуринович. — Работает старшим поваром, вкусно кормит. Иногда только жалуется, что соли нет. Вам обоим шлет привет.

— Передайте ей, что у нас тоже все хорошо, — попросил Константин. — Может быть, удастся встретиться. Но подробностей о наших занятиях, пожалуйста, не сообщайте. Начнет думать, переживать…

— А соли мы ей добудем, пусть не сомневается, — добавил Владимир. — Для нас это не проблема.

— Ну орлы! Ну и ребята! — воскликнули собеседники. — Берегите себя, не лезьте на рожон. Молодые ведь, жить надо!

— Если каждый будет беречься, кто же фашистов победит? — серьезно спросил Константин.

Все промолчали. Вопрос был по-юношески прям и жесток. К тому времени в Минске геройской смертью пали сотни подпольщиков, и никто не знал, сколько жертв предстоит принести еще.

Старшие товарищи сердечно попрощались с братьями Сенько и снабдили их листовками для распространения в оккупированном городе.

Вскоре Владимир и Константин блестяще подтвердили свою репутацию смелых, оперативных, деловитых подпольщиков, людей, верных данному слову.

Замполит Гром и я сидели в штабной палатке нашего летнего лагеря, работая над очередным воззванием к населению Минска. Неподалеку послышался гудок автомашины. Мы встрепенулись и прислушались.

— Опять кто-то пожаловал, — пробормотал Гром. — Новые перебежчики?

Выйдя из палатки, увидели за деревьями большой немецкий грузовик марки «бюсинг», окруженный партизанами. Подошли поближе. У машины возились Анатолий Чернов и два молодых эсэсовца, курчавые, ловкие и стройные. Чернов сейчас постоянно находился с другими разведчиками на нашем форпосте в Озеричине, и я решил, что это он отбил у врагов автомобиль и пригнал его в лагерь. А эсэсовцы, вероятно, пленные, но почему вооружены пистолетами и не под охраной? Надо сказать, солдаты и офицеры войск СС не так часто сдавались живыми партизанам, отлично зная, что их ждет справедливый народный суд, и перебежчиков из их среды тоже почти не было. Выходит, случай исключительный и надо в конце концов разобраться.

Гром и я ожидали доклада Чернова, а тот вдруг сказал эсэсовцам:

— Командир отряда и замполит. Знакомьтесь. Парни в черных мундирах отрекомендовались:

— Константин Сенько.

— Владимир Сенько.

— Так вот вы какие, наши орлы! — ласково повторял Гром, пожимая руки славным ребятам.

Я тоже говорил им что-то хорошее, был взволнован встречей.

— А что же у вас в машине, друзья? Владимир ответил:

— Соль, сахар, табак, мука и прочая мелочь.

— Хороша мелочь! — воскликнул замполит. — Откуда?

— Из немецких складов, — пояснили братья Сенько. — Михаил Гуринович передал, что у сестренки не всегда соли хватает в борще, вот мы и решили ей пособить.

— Как же вам удалось?

— Очень просто. Увидели у склада машину с грузом и решили угнать. Новый наш подпольщик Михаил Иванов заговорил зубы охране, а мы вскочили в кабину и дали газ. Темно было, не поймали.

— Ну и парни! Ну и ловкачи! — зашумели партизаны.

— Не ловкачи, а храбрецы! — поправил Гром. — Великолепное самообладание, точный расчет.

— Лихости тоже хватает, — заметил я. — Ну, да мы еще поговорим об этом. А сейчас объявляю вам благодарность за удачно проведенную операцию.

— Спасибо… Служим Советскому Союзу… — растерянно, вразнобой ответили братья.

Партизаны заулыбались, видно было, что скромность молодых подпольщиков понравилась всем не меньше их отваги.

К машине подбежали женщины из хозяйственного взвода, и среди них Мария Сенько. Узнав и обняв братьев, она не удержалась, расплакалась. Владимир и Константин ее успокаивали:

— Полно, полно, сестренка. Соли у тебя теперь будет достаточно.

— Ах, при чем здесь соль, — жалобно бормотала Мария. — За вас, дураков, опасаюсь. Чем вы там в городе занимаетесь, да еще в черной форме? Головой рискуете…

— Риск — мужское дело, — сказал я ей. — Братья твои — герои, а чтоб стали осторожней, я с ними поговорю.

Гром и я увели ребят в штабную палатку и подробно с ними побеседовали. Прежде всего я запретил им совершать налеты на продовольственные склады. Особой нужды для отряда в этом не было, и рисковать собой на таких акциях не стоило. Братья Сенько получили совет о мерах соблюдения предосторожности в подготовке и проведении боевых операций. Мы дали им задание связаться с крупным минским подпольщиком, известным врачом профессором Евгением Владимировичем Клумовым, попросить его помочь в распространении написанного нами воззвания к интеллигенции с призывом всеми силами противодействовать захватчикам в разграблении научных и художественных ценностей.

Братья выполнили поручение. Профессор Клумов, внесший большой вклад в нелегальную работу, оборудовавший для белорусских партизан два полевых госпиталя, снабжавший медикаментами несколько отрядов, спасавший от гибели советских патриотов, попавших в лапы врага, стал сотрудничать и с нашим спецотрядом. Но осенью 1943 года его схватили ищейки СД, а на следующий год он погиб в застенке вместе с женой, Г. Н. Клумовой.

В августе мы и сами провели операцию по освобождению 60 военнопленных. Занимались ею Максим Воронков и Михаил Гуринович с помощью подпольщиков. В одной из секций фашистского лагеря, где была власовская охрана, провели разъяснительную работу среди солдат, те перешли на нашу сторону и привели с собою пленных. Многие из них были в ужасном состоянии, им потребовалась длительная медицинская помощь наших врачей Лаврика, Чиркина и Островского. Впоследствии все освобожденные узники стали участвовать в боевой деятельности отряда.

На новой встрече в Озеричине командир подпольной группы Константин Илларионович Мурашко сообщил, что почти все маломагнитные мины израсходованы.

— Так быстро? — удивился я.

Мурашко доложил, что диверсии совершаются беспрерывно, причем подпольщики уничтожают только составы с горючим. Этот вид перевозок особенно важен для фашистских войск, действующих на фронте. Олег Фолитар заминировал восемь цистерн, Игнат Чирко — шесть. Однако результаты операций далеко не полные, потому что мины устанавливаются с шестичасовым заводом и взрываются в пути уже за Борисовом. О шести диверсиях известно, что они привели к уничтожению восьми цистерн. В группе появился новый товарищ — служащий станции Минск-Пассажирская Гаврилов. На аэродроме, где у нас была одна Зоя Василевская, тоже рост рядов: Александра Никитина, владеющая немецким языком, военнопленные Василий Оперенко и Борис Капустик. Ведется разведка, есть мысль заминировать самолеты.

Мы подробно обсудили это предложение и решили, что оно весьма заманчиво, к его осуществлению надо лишь тщательно подготовиться, чтоб нанести удар побольнее и уберечь от гибели исполнителей. Я передал Константину Илларионовичу шесть мин и условился о тайнике, через который буду получать от него информацию об аэродроме.

Несмотря на запрет, братья Сенько вновь привели в лагерь машину с продуктами. Я не на шутку рассердился, а Владимир стал оправдываться:

— Станислав Алексеевич, операцию провели со всеми предосторожностями, чисто! Я устроился работать в гараж, за мной закрепили машину. Михаил Иванов добыл наряд на продукты, все законно, не придерешься. Грузили по всем правилам, днем, ехали не спеша, без погони…

— Ну и сорванцы! — восторгался и негодовал замполит. — Да ведь жизнь ваша нам дороже любого приварка, поймете вы или нет?

— Вот как ты, голова садовая, вернешься теперь в гараж? — спросил я Владимира.

— Не вернусь я туда. Фашисты уже стали за мной следить, я понял, что надо кончать шоферскую карьеру. Машину оставляю в отряде, домой вернемся пешком.

— Теперь этот гараж тебе надо обходить за три версты, — сказал я. — Не дай бог опознают — пропадешь ни за грош.

— Обещаю, товарищ командир.

— И вообще лучше будет, если вы оба повоюете какое-то время в отряде, минские диверсии вам надо пока прекратить.

Братья вынуждены были согласиться, а я зачислил их в одну из подрывных групп, совершающих рейды на железную дорогу. Тоже опасная работа, но заставить отчаянных ребят просто отсиживаться в лагере было сверх моих сил.

В отряде уже каждый боец участвовал в железнодорожных операциях, не считая людей из хозяйственного взвода. У Константина Сермяжко числилось восемь взорванных эшелонов, у Ивана Любимова — семь, у Андрея Ларионова — пять, и так у большинства диверсантов. Даже Валя Сермяжко пустила под откос два фашистских поезда.

Женщины-партизанки отважно делили суровую судьбу с мужчинами, своими товарищами по борьбе. Начавшееся оглушительным взрывом боевое лето 1943 года мы закончили столь же внушительной акцией, и провела ее Екатерина Ивановна Лисун.

Она служила в спецотряде с 1942 года. Будучи жительницей Слуцка, осуществляла связь с тамошними подпольщиками, вела в городе разведку, доставляла нам важные сведения. Вместе с нею занималась нелегальной деятельностью ее 22-летняя сестра Стефа.

Командование отряда постановило поручить Екатерине Лисун диверсионную операцию. Опытные минеры обучили ее подрывному делу. Она получила на складе тол и взрыватель с часовым устройством. Положила тол в хозяйственную сумку, прикрыла сверху морковью и яйцами — вроде бы несет продукты на рынок.

Взорвать ей поручили городскую почту — одно из оккупационных учреждений, где скапливались по вечерам гитлеровцы. Екатерина Ивановна благополучно пронесла взрывчатку в город и направилась прямо в здание почты. По внешнему виду никому бы не пришло в голову заподозрить тихую женщину в террористических намерениях. Тем не менее на пороге ее остановил солдат и строго сказал:

— Ты куда? Вход запрещен!

— Пан офицер, — залепетала Екатерина Ивановна, — мне тут заказное письмо из Германии от соседки, позвольте получить.

Солдат, вероятно, был озабочен своими делами, махнул рукой и вышел на улицу. Партизанка проскользнула внутрь и стала выбирать место для установки заряда. Она хорошо запомнила совет минера: «Ставь сумку на что-нибудь твердое, сильнее будет взрыв». Никто на нее не обратил внимания, и диверсантка выбрала в коридоре удачный тайник: пространство между железной телефонной будкой и кирпичной стеной. Незаметно сунула туда сумку, опустила на пол. Обернулась: снаружи не видно — и медленно двинулась к выходу. Давешнего солдата поблизости не оказалось, путь был свободен.

С бьющимся сердцем, стараясь ничем себя не выдать, она не торопясь пошла по улице домой, тщательно запутывая маршрут.

В полдень 22 августа над почтой поднялся столб огня, дыма и кирпичной пыли. Под обломками нашли гибель несколько немецких чиновников, трое фашистов были тяжело ранены. Взрыв посеял панику среди вражеского гарнизона и гитлеровской администрации, они стали еще пуще бояться справедливого гнева советских патриотов и сильнее почувствовали скорый конец своего господства на временно захваченной земле.

Несколько позже Екатерина Ивановна Лисун столь же смело подорвала вражеский военный склад. В результате диверсии была убита охрана, погибло все хранившееся оружие и боеприпасы.

В сентябре 1943 года с глубокой скорбью узнали лесные воины о смерти одного из прославленных партизанских вожаков, командира отряда «Народные мстители» майора Василия Трофимовича Воронянского. Я познакомился с ним еще в первую весну в тылу фашистов, наши бойцы провели немало совместных операций. Мне навсегда запомнился этот незаурядный человек, превосходный товарищ, отличный офицер. Он был степняк, из Ростова-на-Дону, и первое время не мог примириться с тем, что приходится воевать в лесах да болотах, мечтал перейти линию фронта. Но затем привык к мысли, что его место здесь, в лесных массивах Белоруссии, и стал со вкусом руководить боевыми операциями, показывая чудеса храбрости и воинского мастерства. Смерть, однако, настигла его не в бою, а во время перелета через линию фронта: он был вызван в Москву, в Центральный штаб партизанского движения. Его именем назвали отряд «Народные мстители», переросший вскоре в бригаду.

В августе по решению Минского подпольного обкома партии из нашего спецотряда выделился отряд «Непобедимый» лейтенанта Тимофея Ивановича Кускова и перешел в состав одного из партизанских соединений. Прощаясь с боевыми побратимами, мы вспомнили весь этот длинный год, что провоевали вместе, плечом к плечу, и поклялись никогда не забывать нашей славной партизанской дружбы, скрепленной кровью, пролитой за Отечество.

Диверсии продолжаются

В последние дни лета мы получили сообщение, что 6 сентября оккупанты намереваются отмечать некую фашистскую дату и что по этому поводу состоится банкет, на котором, возможно, будет присутствовать генеральный комиссар Белоруссии Вильгельм Кубе. За ним наш отряд охотился не первый месяц. Группа капитана Александра Федоровича Козлова в течение нескольких суток пыталась подстеречь его на дороге, но машина с видным гитлеровцем так и не прошла. В Минске искал возможность осуществить возмездие наш разведчик Гейнц Линке. Белорусский народ давно приговорил палача Кубе к смертной казни, партизаны и подпольщики различных отрядов настойчиво работали над тем, чтобы привести в исполнение справедливый приговор. Мы никак не могли упустить предполагавшийся банкет и обязательно должны были постараться провести диверсию.

Я привлек к ее организации наши лучшие оперативные кадры — Михаила Гуриновича, Максима Воронкова и братьев Сенько. Проинформировал их о предстоящем фашистском сборище и спросил:

— Согласны пойти в Минск и выполнить важное задание?

Все четверо ответили утвердительно. В подготовку операции включился Гром, и мы стали разрабатывать план. Вкратце он был такой: проникнуть в Минск, связаться с Матузовым, работавшим в городской управе, и через него установить место банкета. Затем изыскать пути проникновения туда и заложить приличный заряд взрывчатки. Исполнителей вывести в лагерь отряда.

Летом германское командование объявило Минск на осадном положении. И без того жесткая система контроля многократно усилилась: въезд и выезд разрешались только по специальным пропускам, в определенное время, по определенным улицам. У обоих Сенько имелись хорошие немецкие документы. Братья помогли обновить бумаги Гуриновича, Воронкову же мы не сумели достать или изготовить что-либо убедительное. Опытного оперативника это обстоятельство не остановило, и он решил проникнуть в Минск во что бы то ни стало.

— Мы пришлем за ним Иванова с машиной, — сказали братья Сенько. — На машине будет легче прорваться. Как-никак — скорость.

С тяжелым сердцем отпустили я и Гром Максима, но, что поделаешь, ответственное поручение требовало и огромного риска.

Четверо отважных покинули базу.

В Кайковском лесу братья Сенько оставили Гуриновича и Воронкова ждать машину, а сами поспешили в Минск разыскивать Михаила Иванова. После полудня он прибыл на грузовике в лес.

— Легковую достать не удалось, — сказал он с сожалением. — Попробуем проскочить на этой.

Шофер познакомился с немецкими документами оперативников и сказал, что у Воронкова они никуда не годятся.

— Ладно, Максим, не переживай. Посадим тебя в кабине посередке, авось эсэсовцы не заметят, — успокоил его Михаил.

Так они и сделали. К Минску подъезжали в сумерках. Ка окраине их встретили четыре фашиста — сторожевой пост, а впереди виднелся контрольный пункт и другие гитлеровцы.

— Обстановочка! — многозначительно промолвил водитель.

Проверка документов не сулила ничего хорошего. Иванов и Гуринович прошли ее благополучно, а Воронков, которого не удалось спрятать, сказал унтер-офицеру, что у него нет никаких документов.

— Выходи! — последовал приказ.

Гуринович незаметно подтолкнул Максима: иди, выручим! Воронков вылез из кабины, и один эсэсовец повел его вперед по дороге на контрольный пункт. Иванов включил мотор, машина догнала уходящих, притормозила, Гуринович выстрелил из пистолета в охранника, тот упал. Воронков прыгнул на подножку, и водитель до конца выжал педаль газа. Грузовик помчался по шоссе, словно тяжелый снаряд, выпущенный из осадного орудия. По кузову защелкали пули, но показался первый переулок, и машина свернула в него, оставив эсэсовцев с носом.

На полном ходу Иванов искусно маневрировал по темным улицам до тех пор, пока не стало ясно, что от погони они оторвались.

— Теперь в городе не появляйся, — сказал Гуринович шоферу. — Поймают.

— Пустяки, — ответил Иванов. — Документы я предъявлял не свои, а номер машины сменю — вот и вся недолга.

— Ишь ты! — подивился его находчивости Воронков. Иванов преспокойно поехал домой, а оперативники провели некоторое время на еврейском кладбище, удостоверяясь, нет ли за ними слежки. Только после этого они направились к Матузову.

Командир подпольной группы впустил их через окно, выходящее во двор. Его жена Дарья Николаевна при свете коптилки заметила, что лицо у Воронкова залито кровью, и встревожилась. Но это оказалось не ранение, а просто глубокая царапина. Пришлось рассказать о приключении на городской окраине. Затем посланцы отряда посвятили Кузьму Лаврентьевича в план операции. Внимательно выслушав товарищей, Матузов заговорил:

— Кубе отлично знает, что приговорен к смерти, и тени своей боится. Определить с полнейшей достоверностью, где состоится банкет с его участием, невозможно. Он скрывает любой свой шаг, нам остается лишь предполагать, заложить мину в наиболее вероятном месте и взорвать ее вечером 6 сентября.

— Где же он может появиться в этот вечер?

— Не исключена возможность, что в столовой службы безопасности — СД. Она находится в университетском городке, в бывшем здании историко-филологического факультета. Сами подумайте, что может быть для него безопаснее! Центр города, кругом эсэсовцы…

— Ты безусловно прав, Кузьма, — заметил Воронков. — Однако каким образом мы сможем туда проникнуть?

— А в этой столовой работают два члена моей группы — Капитолина Гурьева и Ульяна Козлова.

— Замечательно! — воскликнули оперативники. — Завтра же знакомь нас, будем вместе с ними думать, как и куда заложить заряд.

На встречу с Воронковым и Гуриновичем пришла Капа Гурьева, молодая девушка, служившая официанткой. Тихая, робкая и застенчивая, она меньше всего походила на отчаянного диверсанта. Но это было как раз то, что обеспечивало успех дерзкой операции: такую скромницу никто не заподозрит в покушении на генерального комиссара. А уверенность в ее мужестве возникла у оперативников уже с первых реплик разговора. Оперативные уполномоченные спецотряда, находясь почти беспрерывно на выполнении опаснейших заданий, постоянно обманывая смерть, достаточно поднаторели в психологии, без особого труда угадывали нравственные возможности, духовный потенциал любого вновь встреченного человека. Для них было очевидно, что между внешней человеческой оболочкой и глубинной внутренней жизнью нет простых, примитивных связей. Они повидали много героев и трусов на этой войне, но не могли бы с уверенностью сказать, как выглядят одни и другие. Люди раскрываются в действии, в ситуации, в поступках. Тот факт, что Капа Гурьева вступила в подпольную группу, решилась на крайне рискованную борьбу с оккупантами, уже говорил о ней многое. Задание она выслушала спокойно, без той нервной взвинченности, которая выдает натуры слабые и неустойчивые. Она быстро перешла к практическим вопросам по проведению операции, спросила буднично и деловито, куда лучше всего заложить взрывчатку. Гуринович и Воронков подробно расспросили ее о планировке столовой, а особенно дотошно о каждом предмете в обеденном зале. Между прочим, Капа сказала, что там на перевернутой бочке стоит кадка с пальмой. Оперативников заинтересовала эта деталь.

— Тяжелая кадка? — спросил Воронков.

— Конечно.

— Вдвоем с Ульяной смогли бы поднять?

— Во время уборки поднимали ее втроем. Но вдвоем тоже сумеем.

— Под бочкой самое подходящее место, Капа.

— Я так и поняла.

Следующие вопросы были такие: как пронести в столовую взрывчатку и как эвакуировать в лес исполнителей диверсии вместе с семьями? Гурьева сказала, что у Ульяны 6 сентября выходной день, подозрение на нее не падет. Свою семью — маму и двух сестренок Гурьева должна будет вывезти в партизанский лагерь и сама в нем останется. Оперативники пообещали прислать за ней машину.

Затем было решено, что тол привезет Михаил Иванов, маломагнитную мину с часовым механизмом принесет Дарья Николаевна. Тут же оперуполномоченные и Матузов проинструктировали девушек, как обращаться с взрывчаткой и часовым устройством, уточнили план действий, обговорив буквально все мелочи.

Операция началась в ночь на 6 сентября. Во двор столовой въехал на машине Иванов и подал условленный сигнал. Здесь, в центре города, оккупанты чувствовали себя в безопасности, никакой постоянной охраны поблизости не было. Услышав гудки, во двор вышли Капа Гурьева и Ульяна Козлова с ведрами в руках. Иванов достал из-под сиденья 15 килограммов тола. Девушки уложили его в ведра и накрыли половыми тряпками. В этот момент из темноты появилась Дарья Николаевна, на ходу передала Капе маломагнитную мину. Гурьева знала, что взрыватель сработает через двадцать часов, как раз во время фашистского банкета.

Капа и Ульяна вошли в столовую и поставили ведра с толом в кладовку, где хранились дрова. Потом вошли в обеденный зал, осмотрелись и прислушались. Вокруг не была ни души, только на кухне работали судомойки, оттуда доносился звон посуды. Девушки для верности погасили свет в зале, принесли ведра и приблизились к пальме. Это были самые жуткие минуты в их жизни. Стоило кому-нибудь ненароком заскочить сюда, включить свет — и подпольщицы были бы застигнуты с поличным, в такой ситуации не выкрутишься. Почти не ощущая себя и все окружающее как реальность, девушки подняли кадку с пальмой и опустили ее на пол. Капа достала из ведер тол и мину со взрывателем, аккуратно, как ее учили на конспиративной квартире, уложила весь заряд под бочку. Водрузили пальму на место, включили свет и посмотрели, все ли в порядке. Нет, ничего не заметно.

— Это им на сладкое, — сказала Капа. — Придешь седьмого, разузнай все как есть и доложи командиру группы.

— Мне-то хорошо, — прошептала Ульяна, — а тебе работать… А ты не ходи, Капочка, вдруг раньше взорвется.

— Надо, Ульяна. Чтоб никаких подозрений. Я уйду без четверти девять.

— Боже, за пятнадцать минут! Нет, лучше полдевятого, Капа!

— Так задумано. Пошли, Ульяна. Тихо.

Девушки нырнули в темноту и застучали каблучками по тротуару. На перекрестке они коротко простились и разошлись по домам.

Утром Капа, отправляясь на работу, сказала матери, чтобы та собрала вещи, одела потеплее девочек: вечером семья уходит в лес.

— Господи, да что случилось?

— Ничего не случилось, мама, но больше прислуживать фашистам я не могу. О нашем решении никому ни слова!

Она поцеловала мать, спящих сестренок, подумала: «Вдруг больше не увижу», но ничего больше не сказала, ушла.

С утра в столовой было как обычно. Приходили, завтракали, негромко и сдержанно говорили, все строгие, сосредоточенные. Дела на фронте у них шли день ото дня хуже, но они еще надеялись, что пересилят. После обеда столовую закрыли. Появились работники СД и стали проверять помещения. Один из них подошел к пальме, похлопал по кадке. Капа Гурьева, наблюдавшая за любознательным фашистом, почувствовала слабость в коленях и прислонилась к дверному косяку. К счастью, никто не обратил внимания на побледневшую официантку.

Проверявший фашист отошел от пальмы, осмотрел все углы обеденного зала, заглянул даже в печки. Он доложил старшему, что в зале полный порядок. То же самое сообщили из остальных помещений. Оставив у дверей двух часовых, сотрудники СД ушли.

Служащие столовой начали готовиться к банкету. Установили два длинных ряда столов, накрыли белыми скатертями, расставили тарелки, цветы, бокалы. Во дворе зафырчал грузовик, привезший много ящиков с винами разных марок, коньяком и шнапсом. На кухне заканчивали приготовление горячих блюд, холодные закуски уже давно ждали гостей.

К вечеру появились первые эсэсовцы в парадных мундирах, в нарукавных повязках со свастикой. Капитаны, майоры, полковники. Были они оживленны, беседовали не так глухо, как дневные посетители, но все же сдержанность сквозила во всем, как бы говоря окружающим, что те имеют дело не просто с германскими офицерами, а с представителями особо секретной и особо важной службы.

Для Капы сбор гостей тянулся невероятно долго, хотя она и не сидела сложа руки, а старательно выполняла свою утомительную работу. Сознание необычности предстоящего ужина настолько поглотило обслуживающий персонал, что никто не обратил внимания на то, что официантке Гурьевой сегодня немного не по себе. А ей стоило больших усилий провести этот рабочий день в ненавистной столовой, она держалась на предельном напряжении воли и меньше всего опасалась, что мина взорвется раньше назначенного срока. Она забыла о себе и не тревожилась за свою судьбу, потому что дело, порученное ей, было неизмеримо главней и смысл ее существования заключался теперь в том, насколько результативным будет ее сегодняшний личный удар по врагам.

Какое все-таки это счастье — иметь силу, чтобы преодолеть неуверенность, страх, физическую слабость и показать всем этим полнокровным, напыщенным, прожженным офицерам, любой из которых мог бы убить ее кулаком, кто настоящий хозяин в Минске — они или она. Предчувствие законного торжества над оравой откормленных фашистов помогло ей дотерпеть последние три четверти часа до условного гудка Миши Иванова.

Когда приехал генерал, гости расселись за столами. Холеный полковник поднял крохотную коньячную рюмку и стал произносить тост. Капитолина не понимала всех слов, но знала, что речь его так же самодовольна и лжива, как он сам. И еще она радостно и ясно сознавала, одна из всех находившихся здесь, что у него это последний приступ риторики и что многие из его коллег, сидящих справа и слева, тоже в последний раз слушают столь милые их сердцу лающе-картавые фразы. Больше у них ничего не будет, только дикий грохот и белая вспышка, которые продлятся долю секунды…

На улице раздался гудок автомобиля.

Капа, как была в крахмальной наколке и миниатюрном передничке, выскочила из столовой и впрыгнула в машину. Михаил дал газ, через несколько минут они были у Капиного дома и грузили маму, сестренок и вещи. Где-то в предместье их нагнала сильная звуковая волна, они оглянулись и увидели красно-желтый столб пламени над университетским городком. Но последний контрольный пункт машина уже миновала.

У кромки леса Иванов остановился. Из-за деревьев показались Гуринович и Воронков.

— Кубе там? — был их первый вопрос.

— Не пришел, товарищи, — виновато ответила Капа, как будто гауляйтер не явился на банкет по ее оплошности. Оперативники чертыхнулись.

— Ничего, не мы, так другие, — сказал Гуринович. — А ты, Капитолина, молодец. Это твоя мама? Мама! Ваша дочь — замечательный диверсант!

— Господи! — перепугалась мать.

— Да я в хорошем смысле, в советском. Только что она взорвала фашистское сборище. Завтра будем знать результат.

Взволнованная событиями дня, пожилая женщина так в точности и не поняла, о чем идет речь, и только горестно прошептала:

— Что это делается на белом свете! Уму непостижимо…

Назавтра в отряде стало известно, что в столовой СД было убито 16 и ранено 32 офицера гитлеровской службы безопасности.

Следующую аналогичную операцию осуществила по нашему заданию подпольная группа Константина Мурашко.

Рая Волчек славилась в Минске красотой. Была она очень молода, перед войной окончила среднюю школу. Эвакуироваться не успела и долгое время нигде не работала, замуж не выходила, жила у родителей. От большинства девушек и молодых женщин времен оккупации отличалась тем, что не скрывала своей привлекательности, не надевала рубище, не пачкала лицо сажей. Ходила по улицам гордо и смело, как в добрую мирную пору, носила лучшие платья и модную прическу.

Никто, однако, не мог бы упрекнуть ее в легкомыслии. Оставшиеся в городе парни по-прежнему обожали Раю на расстоянии, и даже наглые, развязные оккупанты не смели подступиться к ней. Впрочем, она стала осторожна и не появлялась в рискованных местах, а вечером и вообще не выходила на улицу.

На втором году войны Раиса Волчек неожиданно для всех посетила биржу труда и высказала желание работать на благо великой Германии. Немецким чиновникам польстил визит столь обаятельной девушки. Они могли бы послать ее на черную работу, как делали это со многими молодыми белорусками, не имевшими специальности или даже вопреки их профессии, но чиновники решили заслужить благосклонность начальства и предложили Рае должность официантки в офицерском ресторане-казино. Оно лишь недавно открылось на Советской улице, неподалеку от Раиного дома.

Девушка засомневалась, справится ли с такой работой и придется ли ей по душе публика.

— Знаете, близко от дома, очень удобно… Да не выношу я пьяных солдат, приставаний и вообще кабака.

Чиновники были покорены ее откровенностью.

— О! Нихт зольдатен! — затараторили они наперебой. — Официрен! Дойче официрен нихт пьяный, как швайн.

— Честно?

— Честно! Честно!

— Убедили, — закончила торг Раечка и улыбнулась от всей души.

Служащие биржи были довольны сделкой.

На поверку, разумеется, ресторан-казино оказался самым вульгарным кабаком, с диким пьянством, развратом и пошлейшей эстрадной программой. Его часто посещали офицеры, едущие с фронта или на фронт, терять им было нечего, и они ударялись в разгул со всей искренностью смертников.

Нелегко пришлось Раечке в этой атмосфере, однако она выдержала и не сбежала, к удивлению всех ее знакомых.

— Откуда у нее такое упорство? — поражались они. — Школа, чистая юность, родительский дом и вдруг — пьяная фашистская преисподняя…

Никто не подозревал, что Рая сама удивлялась своей почти необъяснимой стойкости и терпеливости. Как выяснилось позднее, для этого все-таки имелись веские причины.

Она в совершенстве овладела профессией официантки, была приветлива и мила с посетителями, умела мягко избавляться от бесчисленных поклонников. Немецкая фрау, начальница казино, благосклонно относилась к способной славянке и нередко поручала ей обслуживание старших офицеров в отдельном кабинете.

Раиса никогда не отказывалась, хотя это было наиболее противно. В отдельном кабинете фронтовые майоры и полковники нарезались до зеленого змия, лезли обниматься, слюнявили руки своими мокрыми губами, кричали, хвастались, плакали и блевали. После таких попоек у офицеров частенько исчезали оперативные карты, штабные и личные документы. Жаловались в СД они редко: кому охота объяснять на допросах, что был в стельку пьян и ничего не помнит.

Но однажды фрау начальница все же спросила Раю, не находила ли она выроненных клиентами секретных документов.

— Впервые слышу, — ответила Рая, как всегда откровенно. — Пусть поменьше пьют.

— О да, да! — согласилась немка. — Русский фронт!

И скорбно вздохнула, отходя от девушки.

После этого случая я приказал, чтобы Раиса прекратила похищать документы и ограничилась бы подслушиванием разговоров, содержание которых она и раньше передавала командиру ее подпольной группы Константину Мурашко. Нам надо было обезопасить Волчек, мы готовили ее к диверсионному акту.

В одну из встреч Константин Илларионович сказал Рае:

— А что, если взорвать это пьяное казино к чертовой матери?

— Как это к чертовой матери? — не поняла сразу девушка.

— Толом и магнитной миной.

— А у вас есть?

— Для такого дела я достал. А взорвешь ты. Сумеешь?

— Не сумею, конечно. Я не сапер.

— Олег Фолитар передаст тебе взрывчатку и мину с часовым механизмом. Твое дело только пронести заряд и поместить его в удобном месте.

— Это сумею.

— Давай решим, куда запрятать наш подарочек.

Рая подробно рассказала о всех вещах, стоявших в главном зале: столы, стулья, эстрада, печь, платяной шкаф для персонала.

— Где помещается шкаф? Рая объяснила.

— Давай в него. Взрыватель установим на восемь часов. За полчаса до взрыва выйдешь из казино, тебя будет ждать машина Миши Иванова, он увезет тебя в партизанский лагерь. Предупреди мать, чтобы тоже ушла из города или же уехала вместе с тобой к товарищу Градову.

— А это обязательно — уезжать в лес?

— Обязательно, Раечка. Во-первых, мы спасаем исполнителей и их семьи от возможного ареста. Во-вторых, все подозрения падают на внезапно исчезнувших, и невинные люди меньше страдают от ищеек СД.

— Интересная тактика, — сказала Рая.

— Человечная, — уточнил Мурашко.

А дальше все было, как при взрыве в столовой СД.

В казино погибло 22 германских офицера.

Командир подпольной группы на заводе имени Мясникова Георгий Краснитский после первой диверсии продолжал работать инженером, имея от меня задание создать новую группу и осуществить второй взрыв.

В результате первого, июньского, ремонтно-механический цех был полностью разрушен, о восстановлении его не шло речи. В городе много говорили об этой акции.

Оккупанты развесили по городу объявления, в которых сулили 200 тысяч рублей премии тому, кто поможет разыскать диверсантов. Никто не помог, деньги остались в германской казне.

После взрыва Краснитский, зная, что исполнители уже на партизанской базе, сделал хитроумный маневр. Он посоветовал шефу завода Фрике проверить, кто из рабочих цеха исчез со своих квартир. Шеф позвонил в СД, ищейки установили, что по месту жительства нет Подобеда, Глинского и Вислоуха вместе с семьями.

— Картина ясна? — спросил Георгий у Фрике.

Фрике похвалил инженера за бдительность и проникся к нему еще большим доверием. Ранее арестованный рабочий Зубин, не причастный к делу, был освобожден.

Летом Краснитский создал новую группу. В нее вошли кладовщица Кунцевич, фрезеровщик Маньковский, бухгалтер Линкевич и рабочий Бурак. Они подготовили взрыв дополнительной котельной, отчего остановился бы кузнечный цех, однако диверсию пришлось отложить по непредвиденным обстоятельствам.

У Георгия на заводе была хорошо налажена разведка. От своих людей он знал, что два комсомольца — токарь Шиманский и слесарь Кухта — ведут подрывную работу против фашистов. Ему не было только известно, что это подпольщики, действующие по заданию отряда «Народные мстители» В. Т. Воронянского (дяди Васи), и он не спешил вступать с ними в контакт, помня мои строжайшие наказы по конспирации. А Шиманский и Кухта и вовсе не подозревали об истинном лице близкого к шефу инженера: информационная служба у них, видимо, была поставлена слабей, чем у Краснитского.

В июле подпольщики Воронянского взорвали отремонтированный паровоз и передвижной мост, соединяющий вагонные цехи. Оба комсомольца ушли в лагерь дяди Васи, а на заводе начался переполох, усилилась фашистская слежка, и диверсию в котельной пришлось отложить до конца сентября.

Когда котельная вышла из строя, немцы сделали вид, что ничего не произошло. Это был их новый тайный маневр. Под прикрытием внешней невозмутимости они скрытно усилили контрразведку на заводе. Даже такой талантливый подпольщик, каким был Краснитский, почувствовал, что фашистская служба безопасности напала на его след. Он знал, что СД обычно арестовывает людей на их квартирах, и незадолго до ухода в спецотряд переменил жилье. Спустя месяц к его прежней хозяйке Елизавете Петровне Сумаревой нагрянули гитлеровцы, перевернули все вверх дном, ничего не обнаружили и ушли. Сумарева немедленно предупредила Георгия, и через два дня его уже не было в городе. Он звал с собой и Елизавету Петровну, но та не решилась оставить обжитой угол, и напрасно. Впоследствии работники СД забрали ее, и она погибла в застенке.

Подпольный горком

История минского подполья изобилует примерами высокого героизма и глубоко трагическими эпизодами. Патриотический порыв подпольщиков, их беззаветный энтузиазм и отчаянная смелость сочетались с недостаточным опытом конспирации. Поэтому изощренный враг сумел нанести несколько ощутимых ударов по нелегальным организациям города. В результате весенней и осенней карательных акций 1942 года погибли почти целиком два первых подпольных горкома партии. Минск потерял таких видных деятелей партийного подполья, как К. Д. Григорьев, С. И. Заяц (Зайцев), И. П. Казинец, Г. М. Семенов, Д. А. Короткевич, В. К. Никифоров, В. С. Омельянюк, К. И. Хмелевский (Костя).

Мрачную роль в судьбе этих и многих других товарищей сыграл матерый фашистский агент Борис Рудзянко. Гитлеровская служба безопасности заслала его в подполье еще осенью 1941 года, и с тех пор он творил гнусное предательское дело. Разоблачить и покарать его удалось только после войны.

После гибели двух составов подпольного горкома партии стало ясно, что нелегальными организациями в Минске целесообразнее руководить извне. Работу подпольных групп теперь направляли и обеспечивали партизанские отряды и соединения. Координировал эту деятельность Минский подпольный обком КП(б)Б.

В октябре 1943 года спецотряд перебрался в свой зимний лагерь, и здесь мы получили сообщение о том, что по решению ЦК Компартии Белоруссии подпольный обком создает Минский подпольный горком, который будет базироваться в нашем отряде.

Бойцы и командиры расценили это решение как знак большого доверия к нам партийного руководства республики и как свидетельство того, что подпольная борьба в Минске приобретает отныне неизмеримо более важную роль, вступает в качественно новый этап. Я выслал навстречу товарищам из горкома группу конных разведчиков, и на следующий день они вернулись в лагерь вместе с партийными работниками.

Одного из них я сразу же узнал: Георгий Николаевич Машков, мы были знакомы еще с тех времен, когда он работал комиссаром в партизанском отряде Шубы.

— Добрый день, Георгий Николаевич, — сказал я. — В горкоме теперь?

— Секретарь по пропаганде, — ответил Машков. К нам подошел плотный, широкоплечий человек в полувоенной форме, с твердым взглядом небольших темных глаз.

— Знакомься, — продолжал Машков, — Савелий Константинович Лещеня, партизанская фамилия Савельев, секретарь подпольного горкома.

Лещеня тепло улыбнулся, пожал руку мне и замполиту Грому.

— Поздравляю вас, товарищи, — сказал он. — Вы оба решением обкома назначены членами подпольного горкома. Значит, будем работать вчетвером.

— Спасибо, — ответили мы. — Постараемся оправдать доверие.

— А это наш редактор, — сказал секретарь.

Редактор газеты «Минский большевик» Александр Демьянович Сакевич был высокий, худощавый и очень подвижный мужчина.

Замполит и я пригласили приехавших к столу и за обедом разговорились. Лещеня — белорус, окончил Московский институт стали, находился на партийной работе. В начале войны ЦК Компартии Белоруссии направил его в тыл врага, он был парторгом в Минском подпольном обкоме, затем комиссаром партизанской бригады.

Машков, электромонтер по профессии, тоже давно на партийной работе. В партизанской войне участвует с первых дней, последняя должность — комиссар бригады. Сакевич до назначения в «Минский большевик» работал редактором любаньской подпольной районной газеты.

После обеда я доложил секретарю горкома о боевой деятельности спецотряда рельсовой войне, нападениях на гарнизоны, разведке и диверсиях в городской черте. Гром рассказал о партийной работе среди партизан и населения. Секретари горкома с интересом выслушали нас и в целом одобрили боевую и политическую работу отряда. Редактор Сакевич во время нашей беседы делал заметки в блокноте — собирал материал для первого номера газеты.

— Теперь, — сказал Лещеня, — перейдем к очередным задачам партизанского движения и подпольной борьбы. В нынешнем году обстановка на фронте коренным образом изменилась в нашу пользу. Враг почти повсеместно отступает, в тактике партизан должны появиться новые элементы, отражающие своеобразие момента. Познакомьтесь, пожалуйста, с директивами ЦК Компартии Белоруссии всем партизанским отрядам и подпольным организациям.

Секретарь горкома достал из полевой сумки несколько тонких листков бумаги. Гром и я стали читать.

В директивах указывалось, что взрывы и другие диверсии надо совершать только на предприятиях, которые работают на военные нужды. На остальных заводах и фабриках принимать меры к тому, чтобы помешать захватчикам вывезти ценное оборудование, создавать с этой целью новые подпольные патриотические группы.

Партия предупреждала, что, отступая под могучими ударами Красной Армии, гитлеровцы будут пытаться угнать с собою мирное население. Поэтому партизанским отрядам и соединениям рекомендовалось создавать в лесах особые лагеря, куда выводить с приближением фронта жителей городов и сел, чтобы спасти их от рабства и уничтожения.

ЦК Компартии Белоруссии поручал всем парторганизациям на временно оккупированной территории республики усилить массово-политическую работу среди населения, регулярно оповещать мирных жителей о наших успехах на фронте и в трудовом тылу, рассказывать о боевых действиях партизан, о всех мероприятиях, направленных на скорейший разгром врага и спасение материальных ценностей от разграбления отступающим противником.

— Да, это новый этап в нашей работе, — сказал Гром.

— Не менее трудный, чем предыдущие, но более радостный, — подтвердил я.

— И очень ответственный, — подчеркнул Савелий Константинович Лещеня. — Не случайно именно сейчас образован наш горком. Подпольное движение в Минске должно многократно вырасти. Горком будет проводить эту работу не только через спецотряд, но и через другие подразделения и соединения партизан Минской зоны. Секретарям и членам горкома надо подумать, каким бригадам какие объекты поручить. Сразу же после освобождения города в нем начнется новая, созидательная жизнь, восстановление всего разрушенного врагами, налаживание нормального быта, и это нам уже теперь необходимо иметь в виду.

Серый, тусклый октябрьский денек открывал перед нами захватывающие перспективы. Мы как бы впервые ощутили, что все безмерные жертвы, принесенные сражающимся народом, скоро окупятся великой победой и на истерзанной белорусской земле вновь воцарятся мир и счастье. Большое удовлетворение вызвала у нас прозорливость Коммунистической партии, которая заранее указывала нам, каким будет наш завтрашний день и что нужно сделать, чтобы он пришел быстрее.

В лагерь доставили походную типографию. Она оказалась очень компактной, печатная машина была чуть больше пишущей машинки.

— Вот это крохотуля! — воскликнул я удивленно. — А что она может делать?

— Мал золотник, да дорог, — весело ответил редактор. — Ее сконструировал наш инженер Пильтиенко и назвал «Партизанкой». Она печатает в час 100 экземпляров газеты размером в одну восьмую печатного листа. Такие типографии для партизан и подпольщиков сейчас выпускают в Москве.

— Где вам оборудовать помещение? — спросил у Сакевича начхоз Коско.

— Пожалуйста, подальше от шумных перекрестков, лучше всего за границей лагеря, чтобы любопытные не мешали нам работать, — попросил редактор.

Вместе с ним мы нашли отличную поляну. Бойцы вырыли просторную землянку, сделали большие окна. Типография и прибывшие с ней рабочие удобно разместились в своем «доме печати», радисты провели туда электрический свет, и Сакевич взялся за выпуск первого номера «Минского большевика».

Георгий Николаевич Машков написал передовую статью. Недавние подпольщики, а теперь бойцы спецотряда Григорий Подобед и Капитолина Гурьева — рассказали о борьбе патриотов Минска с фашистскими захватчиками. Радисты принесли в редакцию последние сводки Совинформбюро. Сакевич составил обзор событий на фронтах и трудовых успехов в советском тылу.

В конце дня редактор принес свежий оттиск газеты в землянку горкома. Секретарь по пропаганде осторожно и любовно взял номер в руки. Газета была под стать типографии — маленькая, размером в стандартный лист писчей бумаги, текста на ней умещалось немного — статья и несколько заметок. Читали мы ее благоговейно, вслух, чувствуя, что каждое слово несет большой боевой заряд. Горком единодушно утвердил первый номер, и редактор подписал его к печати.

Половину тиража мы постановили распространять в городе. На это ответственное дело выделили лучших связных и разведчиков: Максима и Анну Воронковых, Михаила и Василису Гуринович, братьев Сенько, Михаила Иванова, Галину Киричек и Феню Серпакову.

Всего до освобождения Минска было выпущено 25 номеров нашей газеты общим тиражом 10 тысяч экземпляров. Кроме того, горком наладил печатание листовок, освещавших злободневные проблемы борьбы в тылу врага, информировавших партизан и население о важных событиях в ходе войны, и заслал в город 15 выпусков, отпечатанных массовым тиражом.

Деятельность подпольного горкома проходила в соответствии с директивами ЦК Компартии Белоруссии и под руководством Минского обкома. Спецотряд выделил горкому запасную радиостанцию и опытных радистов для связи с руководящими партийными органами.

Главное внимание было сосредоточено на создании в Минске новых патриотических групп. 26 октября 1943 года горком записал в своем постановлении: «Организовать на всех предприятиях и в учреждениях города диверсионные и повстанческие боевые группы с задачей проведения диверсий и сохранения предприятий и учреждений города при отступлении немцев. Имеющимся в городе диверсионным и повстанческим группам, наряду с проведением диверсий, уничтожением складов и техники противника, в связи с приближением фронта поставить новые задачи по вопросу захвата и сохранения техники врага, сохранения оборудования заводов, зданий предприятий и учреждений города».

Постановление было разослано во все партизанские отряды и бригады Минской зоны. Партизаны с большим воодушевлением узнали о создании подпольного горкома и стали энергично выполнять его решения. В декабре горком дал задания нескольким бригадам по усилению подпольной работы в Минске. Бригаде «Беларусь» было, например, поручено организовать на 18 промышленных объектах подпольные группы для диверсий, наблюдения за минированием зданий и предотвращения взрывов вражеских мин. А в январе горком сообщал в докладной записке Минскому подпольному обкому, что в городе организовано 79 боевых групп, в которые вошли 326 подпольщиков. Подпольная сеть горкома распространилась на заводы «Большевик», имени Ворошилова, имени Кирова, имени Мясникова, радиозавод, на железнодорожный узел, фабрики «Октябрь», имени Крупской, табачную, на ТЭЦ-1, ТЭЦ-2 и многие другие предприятия.

Кроме больших количественных изменений, в подпольной сети с появлением горкома произошли качественные сдвиги в ее действиях. Теперь члены патриотических групп должны были не только уничтожать, но и оберегать от уничтожения. Горком развернул широкую работу по разъяснению партийных указаний, по усилению контактов с подпольщиками. Каждая крупная операция теперь проводилась с санкции горкома, удары по врагу усилились, но вместе с тем выросла бдительность патриотов по отношению к замыслам оккупантов, которые повсюду на нашей территории применяли при отступлении тактику «выжженной земли». Нашей задачей было сорвать коварные планы удирающих фашистов.

Вторая боевая осень

В сентябре 1943 года народные мстители Белоруссии привели в исполнение справедливый приговор ближайшему сподвижнику Гитлера, кровавому палачу Вильгельму Кубе. Наши радисты перехватили 22-го числа немецкое сообщение о его смерти. Но мы не поверили: мало ли на какую провокацию способны изощренные фашистские ищейки. Из Москвы пришла радиограмма: «По сообщению лондонского радио, в Минске убит генеральный комиссар Кубе. Проверьте, соответствует ли это действительности и кто исполнитель акта».

Братья Сенько, ездившие в Кайковский лес к тайнику, который связывал нас с Мурашко, вернулись на взмыленных лошадях и привезли ту же весть. Я потребовал от разведчиков подробностей. Они сообщили, что Кубе взорван ночью в собственной постели, от него мало что осталось.

— Кто исполнители?

— Подпольщица из отряда майора Федорова (Димы). Она работала у Кубе горничной, — взахлеб рассказывал Владимир. — Пронесла сквозь охрану магнитную мину и заложила в изголовье палачу! На его место назначен генерал-лейтенант Готтберг. Он начал с того, что приказал расстрелять несколько десятков эсэсовцев из охраны генерального комиссара.

Вскоре мы узнали имя отважной патриотки — это была комсомолка Елена Мазаник. В Москву тотчас полетела радиограмма. Конных разведчиков Николая Ларченко я разослал в окрестные села и соседние отряды, чтобы оповестить всех о казни гитлеровского наместника. Торжество наше было велико. Мы по-хорошему завидовали боевым друзьям, которым удалось столь блестяще исполнить приговор белорусского народа. Бойцы, подпольщики и разведчики нашего отряда тоже искали путей к уничтожению Кубе, этим же были заняты многие другие отряды, бригады и нелегальные организации. И вот наконец общие усилия патриотов увенчались успехом. Генеральному палачу Белоруссии не помогли ни засекреченность местонахождения, ни глубокая тайна поездок, ни частая смена машин и автомобильных номеров, ни многослойная охрана, ни сложная пропускная система. Разорванного на мелкие куски, его едва собрали в серебряный гроб и отправили на самолете в Берлин. Таков был подарок фюреру от белорусских патриотов.

Несколько позднее мы узнали остальные подробности операции. Мину с часовым заводом Елене Мазаник передала руководитель одной из городских подпольных групп Мария Осипова. Под видом торговки она доставила ее в Минск в корзине с творогом и брусникой. Участие в осуществлении смелого замысла приняли партизанка бригады П. Г. Лопатина (дяди Коли) Н. В. Троян и рабочий-подпольщик Н. П. Дрозд.

За высокое мужество, проявленное в борьбе с врагом, славным советским патриоткам Е. Г. Мазаник, М. Б. Осиповои и Н. В. Троян присвоено звание Героя Советского Союза.

Сменивший Кубе группенфюрер СС генерал-лейтенант полиции фон Готтберг не отличался в лучшую сторону от своего предшественника. Это был такой же кровавый, разнузданный палач. Репрессии против мирного населения и советских патриотов стали еще более ожесточенными.

Шла вторая осень пребывания нашего отряда в тылу врага. У нас было 700 бойцов, 400 разведчиков, связных и членов подпольных диверсионных групп; 500 женщин, детей и стариков находилось в семейном лагере. Мы имели штаб из 7 человек, оперативный взвод из 20, подчинявшийся начальнику разведки Меньшикову. В его же ведении числился взвод конных разведчиков Николая Ларченко из 30 всадников. Отделение радистов располагало четырьмя рациями, в нем было 6 радистов и столько же бойцов охраны. Санитарное отделение насчитывало 12 человек, в том числе 4 врачей. В хозяйственном взводе состояло 45 бойцов и 50 — в комендантском, его обязанности заключались в охране и обеспечении продовольствием семейного лагеря. Стрелки, автоматчики и пулеметчики делились на три линейные роты трехвзводного состава, которыми командовали Усольцев, Малев и Сидоров.

Сложившаяся таким образом структура отряда позволяла нам надежно обеспечивать и успешно выполнять все многообразные боевые задачи.

В отряде насчитывалось более 100 коммунистов. Партийные организации были созданы в каждой роте, в отдельных взводах имелись партгруппы. Во вновь избранное бюро отряда вошли Михайловский, Мацкевич, Сермяжко, Гром и я. Секретарем опять выбрали Константина Сермяжко. По тому же принципу строилась комсомольская организация, ее вожаком стал радист Яновский.

Нашей главной целью по-прежнему оставался оккупированный Минск. Секретари подпольного горкома Лещеня и Машков ушли в соседние партизанские бригады, чтобы наладить координацию по руководству подпольным движением в городе и обеспечить выполнение всеми отрядами последних указаний ЦК Компартии Белоруссии.

Только я попрощался с секретарями горкома и старым партизаном Юлианом Жардецким, прикрепленным к ним в качестве проводника, как связные доставили из тайника письмо от Мурашко с просьбой о срочной встрече в Кайков-ском лесу. Я взял нескольких конных разведчиков и поехал на явку.

Командир подпольной группы был озабочен и возбужден. На одном из немецких аэродромов близ Минска у него находились свои люди: Зоя Василевская и Александра Никитина работали уборщицами в общежитии летчиков, а военнопленные Оперенко и Капустик под наблюдением гитлеровских механиков обслуживали самолеты. Мурашко исподволь готовил обе пары к диверсиям, но сейчас настало время ускорить подготовку, потому что фашисты намеревались вывезти с аэродрома военнопленных и вообще всех русских. Не исключена возможность, что они задумали перебазироваться подальше в тыл.

— Значит, решил немедленно провести диверсию? — спросил я.

— И не одну, товарищ подполковник, а несколько!

— Вот как! — Замысел командира группы заинтересовал меня еще больше.

Мурашко объяснил, что Зоя и Александра берутся заминировать общежитие летного состава, в котором живут 50 пилотов и штурманов. Оперенко и Капустик могут заложить мины в самолеты и в склад горючего. Все они полны решимости выполнить опасное задание, не хватает им только чисто технической подготовки.

Мы тут же постановили, что обращению со взрывчатыми материалами исполнителей обучат Олег Фолитар и сам командир группы. В операции примет участие жена Мурашко Галина Циркун, Зоя Василевская была ее подругой, и они вполне доверяли друг другу. В рискованных подпольных делах личные взаимоотношения играют далеко не последнюю роль, и успех всегда зависит от того, насколько крепко спаяны участники диверсии. Все взрывы решено было по возможности произвести в один день и к вечеру эвакуировать исполнителей в лес, а потом доставить на базу спецотряда.

Я пожелал Константину Илларионовичу и его товарищам успеха, и мы расстались.

Мурашко и его жена подготовили заряд тола в 10 килограммов, добавили к нему маломагнитные мины и отнесли все это хозяйство в дом Галины на Рабкоровской улице. Отсюда было рукой подать до общежития летчиков. Затем Галя привела Зою Василевскую, показала, где находится заряд, и передала подруге инструкции мужа вместе с ключом от дома. Переночевать подруги решили у Василевской, сюда же пришла Никитина с дочкой. Долго они не ложились спать, заранее переживая перипетии завтрашней операции.

В тот же день, когда женщины готовили свою часть диверсии, Мурашко встретился с Олегом Фолитаром, вручил ему шесть магнитных мин и велел передать их Оперенко и Капустику, обучить обращению и напомнить, что цистерны должны загореться завтра после полуночи, когда подпольщики уже будут вне досягаемости фашистов.

Военнопленные жили рядом с аэродромом, их барак, к счастью, не охранялся. В сумерках Олег вызвал Василия Оперенко, научил пользоваться минами и повторил приказание Мурашко о ночном взрыве.

— А як же самолеты? — спросил Оперенко. — Их когда рвать?

— Самолеты можно днем, — сказал Фолитар. — Но с таким расчетом, чтобы взрывались они не на аэродроме, а в воздухе. В лес уходить по сигналу девушек, после того как они заминируют общежитие.

— Добре, — согласился Василий. — Будет исполнено.

Он немало подивился молодости связного — Олегу в то время только-только сравнялось 16,- но с уважением отнесся к его солидному боевому опыту.

— Передай дяде Косте, будет полный порядочек!

— Надеюсь, — ответил Олег и ушел.

Оперенко вернулся в барак, подсел к Капустику и шепотом пересказал разговор. Друзья засунули мины под подушки и тоже долго не могли уснуть в эту ночь — последнюю в немецком бараке, на положении подневольных прислужников фашистской сволочи. Завтра оба они должны распрямиться и показать свое истинное лицо патриотов.

Утром они поднялись позже других, спрятали мины под одеждой и вышли на летное поле. Им приказали подготовить к старту транспортный самолет. Подпольщики протирали промасленными тряпками плоскости, наливали в бак бензин. Когда немецкий механик отлучился, Василий сунул в моторную часть мину, она накрепко прилипла к металлу. Закончив работу, оба отошли в сторону и стали наблюдать, что будет дальше. Время шло, а самолет оставался недвижим. Друзья начали беспокоиться, что он взорвется на земле, это весьма осложнило бы их судьбу: расследование, неизбежные жестокие допросы, и кто знает, что еще.

Капустик первый увидел идущих к самолету генерала, двух полковников и пилота. Оперенко побелевшими губами прошептал:

— От бисовы души. В последний момент…

Момент и в самом деле был последний. Едва успел самолет подняться в воздух, как раздался глухой взрыв. Все посмотрели в ту сторону и увидели, что, объятый пламенем, он несется к земле. Возле товарной станции самолет врезался в пакгауз и рассыпался на куски.

С аэродрома на место аварии выехали две машины с офицерами и техниками. А Капустик и Оперенко, воспользовавшись суматохой, подошли к складу горючего и приклеили к двум цистернам по две магнитные мины. Потом они вернулись к пассажирскому самолету, который им также поручили подготовить к полету. Подпольщики работали не торопясь, вслушиваясь в разговоры немецких техников. По словам вернувшихся с места катастрофы, комиссия установила, что на самолете взорвался бензобак. Истинная причина аварии ускользнула от фашистов, и это порадовало друзей. К вечеру, заканчивая подготовку самолета, Капустик заминировал его мотор.

Скоро в самолет села группа артиллерийских офицеров, он улетел, но, как вскоре сообщили на аэродром, взорвался над Радошковичами, экипаж и пассажиры погибли.

— Теперь нам хана, — сказал Капустик. — Теперь догадаются. Бежим, Вася.

— Погоди, — остановил его Оперенко. — Дождемся девчат. Забыл приказ? Если у них провал, мы должны выручить.

— Как тут выручишь, — засомневался Капустик. — Погибнешь вместе с ними.

— Лучше погибнуть, чем бросить девчат.

— Ты прав, — согласился Капустик. — Приказ есть приказ.

Между тем условного сигнала от девушек все еще не было.

В то утро женщины на квартире Василевской проснулись рано, разбудили и накормили детей, увязали в узлы пожитки, минуту молча посидели перед дорогой. Галина Циркун расцеловала подруг, взяла их узлы, малышей и пошла к совхозу Сенница, где ее ждал муж.

Зоя и Александра отправились в дом Галины, уложили 10 килограммов взрывчатки и две маломагнитные мины в хозяйственные сумки, прикрыли бумагой, а сверху замаскировали содержимое куском сала и яйцами.

Они умели болтать по-немецки, отношения с аэродромной охраной у них были свойские, и солдаты пропустили их, не обыскивая. Подпольщицы держались непринужденно, перекинулись с часовыми несколькими репликами, похихикали для правдоподобия и разошлись на работу: Зоя — в общежитие, Александра — в столовую.

— Как увидишь на дверях полотенце, — сказала Зоя, взяв обе сумки, — сразу ко мне. Будем уходить.

Подруга кивнула.

Василевскую встретили пустые комнаты общежития, летчиков не было, по коридору слонялся хромой немец-комендант. Он мигом запустил глаза в Зоины сумки и сказал жадно:

— Сало!

Зоя отрезала ему кусок сала, он достал хлеб и начал есть с таким аппетитом, будто его не кормили всю войну. А сам не отводил взгляда от сумок. «Вот черт хромой, — подумала Зоя, — как бы не полез внутрь, с него все станет». Она знала, что комендант побаивается начальника аэродрома капитана Элерта, и решила сыграть на этом.

— Чего уставился! — сказала она грубо. — Сало я купила для господина капитана Элерта. Не смей трогать!

Она поставила обе сумки в шкафчик начальника и заперла его на ключ. Комендант разочарованно пробурчал ругательство. Однако он не оставил надежды выпросить еще кусочек и крутился возле Зои все время, пока она убирала в комнатах. С места аварии приехали офицеры, громко разговаривали о случившемся и никак не могли уйти. Только к вечеру они уехали в город развлекаться, уковылял куда-то и хромой попрошайка, наверное, подался за самогоном к перекупщикам. Зоя немедленно воспользовалась безлюдьем: оторвала половицу, засунула под нее толовые шашки, приложила к ним магнитные мины, часовое устройство которых должно было сработать в полночь, когда в общежитии будет полно пилотов и штурманов. Поставила половицу на место и прибила гвоздем. Опустевшие сумки кинула в шкафчик Элерта, заперла и ключ выбросила в окно. Вывесила на внешней двери полотенце как бы для сушки, а на самом деле — сигнал для остальных подпольщиков.

Увидев его, Оперенко и Капустик покинули аэродром.

К Зое пришла Александра Никитина.

— Все в порядке? — спросила она.

— Да. Уходим спокойно, будто гуляем.

Вместе с конными разведчиками я ждал исполнителей операции в Кайковском лесу, близ тайника. Ночью они пришли, и я впервые познакомился с Василевской, Никитиной, Циркун, Оперенко, Капустиком и Фолитаром. Их сопровождал Мурашко. Разведчик Чернов приготовил для всех ужин, но никто не стал есть, все ждали взрывов. Зоя Василевская нервничала, сомневалась, все ли сделала как надо. Мужчины были сдержанны, однако тоже переживали.

В первом часу ночи до нас долетели раскаты взрыва.

— Общежитие! — воскликнула Зоя.

На следующий день мы узнали, что ее заряд убил 20 и ранил 13 фашистских летчиков.

Настала очередь склада с горючим. Мы вышли на опушку леса. В нескольких километрах от нас в черное осеннее небо взметнулся язык багрового пламени и далеко вокруг осветил местность. Раздался второй взрыв, заполыхал долгий неистовый пожар.

— А много было бензина? — спросил Чернов.

— Пять цистерн по четыре тысячи литров, — ответил Оперенко. — Одна, правда, неполная.

— Славно, славно поработали, — похвалил я подпольщиков. — Теперь ужинать и в путь. Дома отоспимся. После ужина я отозвал в сторону Мурашко.

— Вы с нами, Костя?

— Рановато, Станислав Алексеевич, — сказал он. — Слежки за — мной пока нет, поработаю еще в городе.

— Ну смотрите. Удвойте осторожность. После таких диверсий контрразведчики озвереют. А жене вашей лучше уже сейчас уйти в лагерь, вам самому будет спокойней.

— Я тоже так считаю.

— Тогда прощайтесь. До скорой встречи, Костя!

— До скорой, Станислав Алексеевич!

Попрощавшись, Мурашко и Олег ушли обратно в Минск, а все остальные двинулись в Гресский. лес.

В октябре наш лагерь принял еще одну группу подпольщиков — из города Марьина Горка, с тамошнего льнозавода. Организовались они давно, еще до прихода нашего спецотряда в тыл врага, в ноябре 1941 года.

Вначале их было пятеро: Аркадий Емельянович Суходольский, Александр Иосифович Варивончик, Виктор Васильевич Гончарик, Николай Афанасьевич Позняков и Филипп Михайлович Слабинский. Они решили вредить захватчикам всеми доступными способами и стали саботировать: уничтожали запасные части и смазочные материалы, выводили из строя оборудование, портили электромоторы и проводку, в питательную воду для котла локомобиля наливали кислоту, отчего в водогрейных трубах образовывалась течь. Топлива на заводе не хватало, и оккупанты распорядились сжигать гнилую тресту. Но подпольщики бросали в топку качественное сырье, а гнилое подавали для переработки на волокно. В результате их усилий получилось, что действующее промышленное предприятие практически почти не давало продукции.

Другой заботой подпольной группы была борьба с фашистской ложью и дезинформацией. Александр Варивончик установил контакты с работником местного радиоузла Последовичем, который помогал принимать и записывать сводки Совинформбюро. Члены группы переписывали их от руки и распространяли среди населения Марьиной Горки.

Первое время подпольщики льнозавода работали на свой страх и риск, обособленно от других патриотических организаций. Это их не удовлетворяло, и они пытались войти в связь с партизанами, но им пока никак не удавалось. Слухи о партизанских налетах росли и ширились, да пойди сыщи лесных воинов — не так-то просто.

Однако по глубинной логике жизни подпольная группа сама себе помогла. Поскольку в результате ее саботажа завод функционировал день ото дня хуже, то оккупанты убрали директора и назначили нового — М. И. Жовнерчика. Он был из местных жителей, перед войной работал в минской строительной организации, с приходом захватчиков переехал к родителям в деревню Дайнову. Став директором, хорошо относился к рабочим, оказывал помощь нуждающимся, а о фашистах отзывался отрицательно. Подпольщики учли эти обстоятельства и вызвали его на откровенный разговор, во время которого выяснилось, что Михаил Иванович не только честный советский человек, но и активный патриот, желающий одного беспощадного сопротивления иноземным пришельцам. Он стал членом группы, а вскоре и возглавил ее. Содействие подпольщикам стала оказывать и его жена Ольга Алексеевна. Друзьям по организации Жовнерчик сообщил, что у него есть связи с местными партизанами.

Круг действий группы стал шире. Она оказывала партизанскому отряду материальную помощь, вела разведку в фашистском гарнизоне и учреждениях, сообщала в лес о карательных планах немцев. На встречи с лесными бойцами Михаил Иванович сначала ходил один, потом стал брать с собой Филиппа Слабинского, Николая Познякова и других подпольщиков. Первое время группа была связана с отрядом, который возглавлял командир Красной Армии И. И. Тищенко (дядя Ваня, Бородач), а в сентябре 1942 года наладила контакты с нашим спецотрядом и отрядом имени Суворова Второй Минской бригады. Мы порекомендовали группе не ограничиваться саботажем, а энергичнее взяться за разведку и диверсии.

Под руководством наших отрядов подпольщики Марьиной Горки стали вести более глубокую разведку, следить за дислокацией гарнизонов противника в своем городе и райцентре Пуховичах, за передвижением эшелонов, за местным аэродромом. Выполнению разведывательных заданий способствовало то, что вырабатываемая на льнозаводе электроэнергия подавалась в воинские части Марьиной Горки и на станцию Пуховичи. Под видом осмотра и ремонта электролиний и проводки члены группы могли бывать не только на территории частей, но и в помещениях и собирать там ценные сведения, которые затем со связными или через тайники передавались в отряды.

Группа Жовнерчика оказывала помощь подрывникам, выходившим на железную дорогу пускать под откос поезда. Подпольщики Позняков и Варивончик на станции Пуховичи минировали воинские составы. Аркадий Суходольский, Филипп Слабинский и другие товарищи взорвали мост через реку Цитовку, подожгли льнозавод, осуществили еще ряд диверсий. Виктор Гончарик, кроме участия в разведывательно-диверсионной деятельности, собирал и передавал партизанам оружие, боеприпасы. Михаил Жовнерчик, помимо руководства группой, снабжал отряды медикаментами, радиодеталями, солью. Все подпольщики доставляли в Марьину Горку и распространяли партизанские листовки, газеты, плакаты.

Нелегальная работа продолжалась до октября 1943 года, когда были внезапно арестованы Жовнерчик и Суходольский. Оставшиеся на свободе решили уйти в лес во избежание провала. Арестованным товарищам удалось бежать из-под стражи, и все члены группы пришли в наш лагерь, за исключением Познякова, примкнувшего к отряду имени Суворова, которым командовал Пивоваров. В боевых рядах лесных воинов вчерашние подпольщики продолжали храбро сражаться против оккупантов.

26-ю годовщину Великого Октября подпольный горком и спецотряд встречали боевыми успехами.

Лещеня и Машков побывали в нескольких партизанских бригадах, познакомились с их работой, дали указание координировать с горкомом все действия, особенно подпольных групп в Минске. Много внимания секретари уделили усилению агитации и пропаганды, порекомендовали значительно увеличить выпуск газет, листовок, воззваний, шире распространять их среди населения.

Командиров подпольных групп Мурашко и Краснитского, инструктора горкома Осадчего мы направили в Минск с заданием установить связи с подпольщиками других отрядов и создать новые группы. Они выполнили поручение и на заседании городского комитета доложили, что в числе вновь созданных нелегальных организаций появилась группа на дрожжевом заводе во главе с техноруком Борисом Чирко, на Второй минской электростанции рабочий-подпольщик Иосиф Буцевич вывел из строя 2 котла, железнодорожник Гературан взорвал 10 вагонов с боеприпасами, Олег Фолитар и Игнат Чирко заминировали 5 цистерн с горючим, братья Сенько при участии Фролова продолжают убивать немецких офицеров, Ульяна Козлова готовит взрыв в эсэсовской столовой.

Накануне праздника на железную дорогу вышли диверсионные группы Любимова, Сермяжко, Мацкевича, Ларионова и Дмитриева. Они взорвали 7 эшелонов с живой силой и техникой врага.

Редактор Сакевич и замполит Гром готовили праздничный номер «Минского большевика», листовки и воззвания. Репетировала программу партизанская самодеятельность, приводились в порядок землянки и территория лагеря, хозяйственники хлопотали насчет продуктов и вина.

По своему обыкновению, фашисты попытались отравить нам праздник. Разведка, которая в эти дни была особенно бдительна, сообщила, что из Старых Дорог в нашем направлении выступил карательный полк. Он двигался к селу Поречье с намерением форсировать реку Птичь и захватить участок шоссе Осиповичи Бобовня, находящийся под контролем партизан. Я послал связных в соседние отряды Сороки и Мысника, чтобы организовать совместный отпор эсэсовской экспедиции.

Первыми приняли бой бойцы майора Сороки. У деревни Хреновое они встретили карателей огнем из двух пушек. Гитлеровцы повернули назад и вошли в соприкосновение с нашим отрядом. Они атаковали несколько раз, но безуспешно. Роты Усольцева и Малева, умело маневрируя, не дали себя окружить и нанесли урон атакующим, на поле боя осталось около 30 их трупов. Отличились в бою пулеметчики Аркадий Оганесян и В. Ф. Михеев, которые метким огнем отбили у врага охоту к дальнейшему наступлению на партизанские позиции. Так и закончилась эта бесславная акция фашистов 6 ноября 1943 года.

Ночью лагерь слушал приказ Верховного Главнокомандующего. Радист Пик с товарищами полностью его записали и передали Сакевичу для опубликования в завтрашней газете. Чуть позже пришла радиограмма с Указом о награждении орденами и медалями многих офицеров, бойцов и подпольщиков нашего отряда. Михаила Гуриновича и меня удостоили ордена Ленина, орденом Красного Знамени наградили Максима Воронкова и Костю Сермяжко, ордена Отечественной войны получили начальник штаба Луньков, командир роты Малев, подрывники Ларионов, Кишко, Михайловский, Тихонов, подпольщицы Капа Гурьева и Ульяна Козлова, орденом Красной Звезды отметили заслуги начальника разведки Дмитрия Меньшикова, разведчика Анатолия Чернова.

Поздравлениям не было конца. Весь лагерь не спал, награжденных без конца тискали, обнимали, в глухих уголках неведомым образом даже появился самогон. Однако лишнего бойцы себе не позволяли, дисциплина у нас всегда была образцовая.

Под утро в отряд пришел командир подпольной группы Матузов с двумя женщинами.

— Знакомьтесь, Станислав Алексеевич. Моя жена Дарья Одинцова и член группы Ульяна Козлова.

Я тут же представил храбрую диверсантку секретарям горкома, которые тоже не спали в эту бурную предпраздничную ночь. Лещеня и Машков сердечно поздравили девушку с правительственной наградой и спросили, удалось ли провести задуманную операцию в эсэсовской столовой.

— Удалось, — ответила смущенная донельзя торжественным приемом, орденом, поздравлениями Ульяна. — Вечером пятого числа под большим столом я установила сильную мину с двенадцатичасовым взрывателем. Утром шестого она взорвалась. Столовая рухнула, убито и ранено несколько десятков эсэсовцев.

Таким был заключительный праздничный подарок спецотряда Октябрьской годовщине.

Вечная память!

Последние месяцы партизанской войны в Белоруссии были отмечены мощным ростом народного сопротивления, многократным усилением ударов по врагу. Борьба принимала все более ожесточенный характер, и в ней мы не могли избежать горьких потерь. Как руководство отряда ни берегло людей, они все же погибали. Но даже смертью своей отважные бойцы показывали пример самоотверженности и героизма.

Из 32 человек, перешедших на лыжах линию фронта, мы потеряли 8 — четверть первоначального состава спецотряда. Эта цифра много ниже предполагавшейся до перехода, но разве существует на свете такая арифметика, которая смогла бы примирить с утратой боевых друзей!

Когда ноябрьская 1943 года карательная акция фашистов провалилась и полк эсэсовцев отступил, ко мне подошел выпачканный осенней грязью, пропахший пороховым дымом замполит Гром.

— Слушай, Станислав, — сказал он. — Тяжело ранен Ваня Залесский. Пойдем к нему.

Иван Залесский был одним из юных патриотов, примкнувших к спецотряду в белорусских лесах. Ему исполнилось 18 лет, перед боем он подал заявление о приеме в комсомол. У нас воевали ребята и моложе Вани — Олег Фолитар, Даниил Сорин, Анатолий Шпаковский, пуля пощадила их, а вот Зал веского мы не уберегли.

Он лежал на санитарных носилках, накрытый до подбородка плащ-палаткой. В лице ни кровинки. Вокруг в тяжелой грусти стояли партизаны, среди них врач-хирург Чиркин.

— Как Ваня? — спросил я его вполголоса.

— Рана смертельная, товарищ подполковник, — ответил врач. — Повязку наложил, но бесполезно. Его теперь не спасти…

Не приходя в сознание, Ваня через час умер. Мы похоронили юного стрелка близ его родного села Сыровадное. Над свежим холмиком земли прогремел прощальный залп из винтовок и автоматов.

В 22 километрах от белорусской столицы на шоссе Минск — Могилев находился немецкий гарнизон Обчак. Вокруг него все гарнизоны были разгромлены, настала пора ликвидировать и этот.

Разведка сообщала, что в центре села находится школьное здание, которое фашисты превратили в настоящую крепость, окружив его высоким забором с бойницами для стрельбы и насыпав перед забором земляной вал. Гарнизон держал под прицелом все подъездные пути и чувствовал себя в безопасности.

Штаб отряда стал думать, как и какими силами уничтожить вражескую крепость. В Червенском районе умело воевала чекистская группа майора Ивана Ивановича Домбровского, в ней насчитывалось 40 бойцов. Бесстрашный командир в одной из схваток был убит, и Москва дала указание группе влиться в наш спецотряд. Привести ее к нам я послал капитана Козлова.

— А на обратном пути, Александр Федорович, попытайтесь атаковать Обчак, это недалеко. Возьмите с собой роту.

— Роту не возьму, Станислав Алексеевич, много. Группа Домбровского славится боевым мастерством, испытаю ее в деле.

— Согласен. Разработайте план атаки и доложите. Вечером Козлов рассказал мне, как он думает разбить фашистский гарнизон.

— Штурмовать крепость в лоб — не партизанский метод. Используем военную хитрость.

Мне и Грому понравился его замысел, капитан взял с собой бойцов Грунтовича, Маурина, Бачило, Шевченко и ушел на соединение с группой Домбровского.

Два дня он готовил ее к операции. По его плану группа из 15 человек должна была инсценировать нападение на гарнизон и отвлечь на себя силы противника. Штурмовая группа в составе 30 бойцов под командой Козлова ударит в тыл, уничтожит склады, живую силу и отойдет в пункт сбора.

Операция удалась на славу. Партизаны Домбровского действительно оказались умелыми и отважными воинами. Они ворвались в село и обстреляли казарму, подожгли конюшню, склады с горючим и вооружением, убили 36 гитлеровцев и 15 ранили. Когда штурмовая группа уже добивала остатки гарнизона, на помощь ему прибыло два броневика.

— Отход! — скомандовал Козлов.

Оставшиеся в живых фашисты насели на партизан. Последними отходили Грунтович и Маурин, прикрывая автоматным огнем товарищей. Они по очереди стреляли и перебегали. Маурин, сделав перебежку, лег рядом с Грунтовичем и толкнул его в бок:

— Павел, перебегай!

Грунтович простонал и остался лежать в грязи. Маурин взял его на руки и, пригибаясь под пулями, пришел к месту сбора. Бойцы уже оторвались от преследования, броневики не могли двигаться по размытой дороге и вязкому полю. Маурин донес раненого до своих, осторожно опустил на постеленный кем-то ватник, вынул из кармана перевязочный пакет, окликнул притихшего товарища:

— Павлуша! Грунтович молчал.

— Павел!

Маурин припал ухом к его окровавленной груди.

— Умер.

Павла Грунтовича похоронили утром на песчаном берегу под высокой старой сосной. Партизанская связная, девушка из местных жителей, принесла на могилу букет осенних цветов.

Зимою в лагерь отряда ни разу не приехали братья Сенько. У них на счету было 13 убитых офицеров, 2 угнанных грузовика с продовольствием и 5 похищенных легковых автомашин. Они участвовали в диверсиях на железной дороге и во многих других операциях. Братьев любили все, кто их знал, и долгое отсутствие обоих в конце концов стало тревожить.

Однажды ночью из Минска пришла связная Катя Карпук. Дежурный по лагерю разбудил меня, и я поразился Катиному виду. На ней лица не было, она еще не произнесла ни одного слова, а сердце у меня уже заныло в страшном предчувствии. Слезы не давали ей говорить, я налил в кружку воды, успокаивал как мог.

— Мужайся, мужайся, Катюша.

Катя отпила из кружки, утерла глаза концами головного платка и сказала еле слышно:

— Володю и Костю выдали…

— Кто?!

— Не знаю. К нелегальной квартире подъехал полный грузовик фашистов, окружили дом, ребята отстреливались до последнего…

— Кто предал?! — опять спросил я в отчаянии от горькой потери.

— Не знаю, Владимир крикнул из окна, что их выдал артист.

— Какой артист?

Катя не знала. Нам даже не удалось установить, была ли это кличка или профессия предателя. Никто никогда прежде не слышал об артисте от братьев Сенько, даже ближайшие друзья по подполью Михаил Иванов и Николай Фролов. Весьма вероятно, что фашистским ищейкам удалось выследить отважных патриотов и подослать провокатора. Тайна провала братьев Сенько остается не раскрытой по сей день.

— Дальше! Что было дальше?

— Они убили восьмерых. Раненный, Володя застрелился, а Костя потерял сознание от потери крови, и фашисты увезли его в СД.

— Где его содержат?

— Не знаю.

С утра я разослал связных и поднял на ноги всю нашу разведывательную сеть в Минске. Предпринимались всевозможные меры, чтобы установить место заключения Константина и затем попытаться вырвать его из рук палачей. Но гитлеровцы умело законспирировали все сведения относительно Кости и где-то в неведомом нам сыром подвале долгие дни и ночи допрашивали и пытали полуживого героя.

Уверенность в том, что он ничего не скажет фашистским палачам, была настолько велика, что все остальные подпольщики, работавшие рука об руку с братьями Сенько, не только не ушли из города, но даже не переменили квартир. Тем самым они нарушили строгие законы конспирации, зато остались верны более глубокому и важному закону нашей жизни о доверии человеку. Тем более такому, каким был наш Костя. Фашистские изуверы ничего не добились от славного комсомольца и 11 января 1944 года повесили его в городском сквере с дощечкой на груди: «Партизан». Перед смертью Константин крикнул:

— Не бойтесь, товарищи минчане, бейте фашистов! Я умираю за свою Родину!

В этом же месяце погиб один из ветеранов спецотряда, вышедших в марте 1942 года из Москвы, комсомолец Николай Денисевич. Более полутора лет он храбро воевал в тылу врага, стойко переносил все превратности партизанской жизни. Последнее время он служил во взводе конной разведки. Немецкий гарнизон в Марьиной Горке зимой стал предпринимать вылазки в партизанскую зону. Чтобы узнать о намерениях противника, Меньшиков выслал в том направлении группу разведчиков. Выполняя задание, они напоролись на карателей. В бою Денисевич уничтожил пятерых фашистов и сам упал сраженный злой пулей.

Рая Врублевская, член подпольной группы Мурашко, установила контакты с чехами-зенитчиками на аэродроме. Фашисты, испытывая на фронтах недостаток солдат, отослали своих на передовую и заменили их пленными. Подпольщица рассказывала им о всенародном сопротивлении оккупантам, о героических белорусских партизанах. Беседы вызвали у чехов горячий интерес, они заявили, что не хотят служить Гитлеру и мечтают присоединиться к патриотическим силам. Горком партии постановил помочь зенитчикам уйти в лес. Операцию поручили провести Константину Мурашко.

Спустя три дня он вернулся с 12 чехами.

— Рудольф Заяц, — представился стройный, чуть выше среднего роста чешский офицер, хорошо говоривший по-русски.

Второй был парень могучего сложения, как наш Карл Антонович.

— Ян Новак. Здравствуйте, братья-славьяне! — произнес он с акцентом и широко улыбнулся нам.

— Стефан Рассияр, Стефан Качалка, Ян Голас… — называли себя остальные.

Чехи были вооружены автоматами и пистолетами, на двух грузовых машинах привезли 50 тысяч патронов. Партизаны сердечно приняли чешских патриотов и крепко с ними подружились. Особенно часто мы видели вдвоем богатырей Карла Добрицгофера и Яна Новака. В свободное от боевых заданий время они подолгу сидели в сторонке и о чем-то толковали, может быть, вспоминали свои страны, попавшие под гитлеровский сапог, мечтали о мирной жизни в кругу родных и друзей. И наверняка рассказывали друг другу о своих военных скитаниях, о том, что довелось перенести в этой самой страшной из войн.

В составе диверсионных групп чехи стали выходить на железную дорогу. Случалось им напарываться на фашистскую засаду, в этих стычках наши новые товарищи вели себя мужественно и стойко. Минская СД пыталась скомпрометировать чехов, перешедших к партизанам, и подбросила на имя Рудольфа Зайца провокационное письмо. Но вражеская акция не удалась, никто в отряде не поверил, что Рудольф может быть предателем. В боевых операциях он зарекомендовал себя исключительно храбрым бойцом, порой даже приходилось одергивать его и ругать за безрассудную смелость. Чтобы убедить его в полном доверии, а также отдавая должное его заслугам, я назначил Рудольфа командиром взвода.

Беззаветно сражались и все остальные чехи. В мае 1944 года Ян Новак вместе с группой подрывников Павла Шешко ушел на задание. Эшелон был пущен под откос, диверсанты возвращались на базу. Какое-то время им пришлось идти вдоль полотна железной дороги, на котором они не заметили ничего подозрительного. Однако враг отличался коварностью и нередко прибегал к хитрости. Убрав с насыпи часовых, гитлеровцы притаились в придорожной лесополосе. Ян шел впереди, и когда фашисты с близкого расстояния внезапно ударили из автоматического оружия, отважный чех упал, пронзенный пулями. Диверсанты атаковали засаду, отбили тело товарища, который еще был жив, и на руках понесли его к лагерю. По дороге Ян Новак скончался…

Партизаны поклялись отомстить за Яна, как они мстили за всех павших бойцов. Три усиленные группы подрывников, захватив по два заряда взрывчатки, вышли на задание.

Тем временем в сторону Марьиной Горки двинулась группа разведчиков. Им предстояло собрать сведения о тамошнем аэродроме. Среди них были Анатолий Чернов и недавний подпольщик Филипп Слабинский, высокий голубоглазый парень. Он был родом из тех мест, и когда разведчики достигли окрестностей аэродрома, Филипп убедил товарищей, что дальше он пойдет один, так будет безопасней, а уж местность он знает лучше всех. Его отпустили. Через час в районе аэродрома раздались выстрелы. Перестрелка не затихала минут сорок. Разведчики поняли, что Слабинский наткнулся на гитлеровскую охрану, но еще надеялись, что ему удастся уйти, и остались ждать его.

На следующий день крестьяне рассказали группе Чернова, что возле аэродрома 70 фашистов окружили одного партизана. Он вступил с ними в бой, уничтожил 8 врагов и упал убитым. Мирные жители похоронили смельчака, так и не узнав его имени. Но разведчики сразу поняли, что погибший — их друг Филипп Слабинский. Он пал и был погребен в своих родных местах, где начал бороться с врагом еще осенью 1941 года.

Взорванные в те дни тремя группами поезда стали местью и за Филиппа Слабинского.

Не дожил до победы и руководитель подпольной организации, в которой Филипп начал свой боевой путь, — Михаил Иванович Жовнерчик. Другие четверо подпольщиков со льнозавода в Марьиной Горке и жена командира, Ольга Алексеевна, остались живы.

Во время последней карательной экспедиции фашистов весной 1944 года погиб наш бывший связной, доставлявший в Минск взрывчатку, лесной объездчик Всеволод Николаевич Туркин.

Тогда же мы потеряли бойца Адама Гринько, вчерашнего колхозника из местных жителей. Выполняя боевое задание в районе Шищиц, он попал на минное поле. Взрывом ему оторвало руку и ногу, изуродовало туловище. Лежа в залитой кровью воронке, он сказал товарищам:

— Передайте мою винтовку в надежные руки. А я свой долг перед Родиной выполнил.

Так уходили из жизни славные патриоты, бойцы спецотряда.

В гитлеровском застенке погибла член подпольной группы Краснитского Елизавета Петровна Сумарева. От раны в грудь скончался в бою помощник начальника штаба лейтенант Андросик. Пал смертью храбрых немецкий антифашист, советский разведчик, член комитета комсомола спецотряда Гейнц Линке.

Долгое время мы считали мертвыми двух наших подпольщиц, двух Раис Врублевскую и Радкевич. Оккупанты арестовали их, и в спецотряде все мысленно простились с отважными женщинами. Но война богата неожиданностями.

Судьба Раи Радкевич сложилась весьма драматично, ее арестовали вместе с пятилетним сыном и мужем, партизаном отряда «Железняк». В гитлеровской службе безопасности взрослых раздели догола и жестоко избили. Они не отвечали на вопросы следователя о своей патриотической деятельности. В СД семья просидела без пищи неделю, но никто из супругов не заговорил. Тогда их погнали в тюрьму. По дороге Раиса была разлучена с сыном и больше уже никогда ничего не узнала о его судьбе. В тюрьме муж и жена пробыли три месяца, а в декабре 1943 года их отправили в Освенцим, один из самых страшных гитлеровских лагерей уничтожения.

Вновь прибывших поместили в холодный карантинный барак, накололи на левую руку номера, переодели в полосатую арестантскую одежду. Советских женщин эсэсовцы загнали в седьмой блок, где над заключенными ставились опыты. В бараке кишели паразиты — вши, блохи, клопы, зараженные инфекционными бактериями. Женщины повально болели тифом, и выживали немногие. Увидев, что человек ослаб, гитлеровцы сжигали его в крематории.

Рая Радкевич тоже заболела, но изо всех сил боролась за жизнь. Невероятным усилием воли, с помощью верных подруг ей удалось подняться на ноги. Ее выгнали вместе с другими на кок-сагыз. Рабочий день продолжался с утра до позднего вечера, кормили раз в сутки — пайка граммов двести липкого черного хлеба и миска баланды из свекольной ботвы. Падавших от слабости отвозили в крематорий.

Весь режим концлагеря был рассчитан на истребление заключенных. Каждую ночь в три часа их раздетых выгоняли из барака, ставили на колени и заставляли так дожидаться рассвета. Потерявших сознание забивали палками до смерти.

Несмотря на дикую, бесчеловечную обстановку, советские женщины не падали духом, пели родные песни, делились последним, саботировали распоряжения лагерной администрации.

После тифа Раиса заразилась чесоткой. Многие заболели коростой. Когда эпидемия приняла массовый характер, женщин согнали в баню, сказав, что будут делать селекцию. Значение этого слова они поняли, когда охранники отобрали тяжело больных и заживо сожгли в крематории. Среди погибших были близкие подруги Раи.

Ежевечерне, когда колонна возвращалась с работы, у ворот лагеря духовой оркестр играл веселые мелодии, а рядом стоял комендант Бреммен по прозвищу Семиголовый Людоед. Каждому заключенному он подставлял палку. Кто не мог перепрыгнуть, отправлялся на смерть.

Немногие смогли избежать гибели в этом чудовищном концлагере. Муж Раи Радкевич был замучен в Освенциме, а она, проведя в гитлеровских застенках в общей сложности 19 месяцев, чудом уцелела и после освобождения Красной Армией вернулась в Белоруссию.

А вот история другой нашей подпольщицы — Раисы Врублевской.

Партизанская «Незабудка»

^{Сломанная юность. — По соображениям конспирации. — Застенки и концлагеря}

Рая Врублевская рано осталась без матери и жила в Минске с отцом, Александром Александровичем, сестренкой Олей и бабушкой в доме по улице Чкалова, 55.

Жизнь протекала до войны ничем особо не примечательная, не очень уж счастливая, потому что жива была утрата хозяйки дома, но тем не менее это было широкое и полноводное бытие. Семья умела радоваться тому, чему был рад весь народ, успешно, самоотверженно строивший свое счастливое будущее. Советским детям созданы были условия для интересной и полнокровной жизни, для них открывались дворцы и театры, их обучали в школах вдумчивые педагоги, о них повсюду и всегда заботились партия, комсомол, государство, общественность.

Моральный климат семьи создавался всем строем нашей жизни, его утверждали и поддерживали все члены семейства. Очень многое зависело от Александра Александровича, кадрового высококвалифицированного рабочего. Он одинаково владел профессиями слесаря, токаря, сапожничал, чинил часы. Когда соседи обращались к нему за помощью, он никогда не отказывал и никогда не брал денег за выполненную работу. Дочери жили в обстановке коллективизма, взаимовыручки и бескорыстия, эти нравственные нормы утвердились в их сознании с малых лет.

Рая была типичным подростком предвоенного времени. Ее личные склонности делились между балетным кружком во Дворце пионеров и… школьными уроками санитарного дела. Страна готовилась к предстоящим схваткам с миром империализма, и увлечение делами военными было характерно для советских людей.

В октябре 1940 года Раю приняли в комсомол. Это событие навсегда осталось в ее душе как большой гражданский праздник, как веха на жизненном пути, с которой она стала иной, вплотную причастной к событиям большого масштаба. Предчувствия девушки оправдались, правда очень суровым образом, но вскоре ей действительно пришлось стать непосредственной участницей трудной, героической отечественной истории.

Ей было всего только шестнадцать, когда началась война.

21 июня вся семья готовилась отметить день рождения Оли, завтра ей исполнялось тринадцать. Собрались провести Олин день за городом, на чистом воздухе возле Сторожевского озера-водохранилища. Гладили праздничные наряды, пекли и жарили разнообразнейшую снедь для веселого пикника, старшие шептались о подарках, которые они преподнесут новорожденной…

Утром бомбовые взрывы известили минчан о начале гитлеровской агрессии. На вторые сутки во многих местах пылали пожары, на третьи — огнем, казалось, был охвачен весь город. В этот день отец не вернулся с работы, и Рая, несмотря на жестокую бомбежку, решила добраться до него — это на другой конец города.

Два часа с лишним пробиралась девушка сквозь пылающие улицы, под надрывный вой самолетов и оглушительные взрывы бомб. Когда пришла к отцу на работу и вызвала его, на нем лица не было — так он испугался за нее. Только и смог прошептать пересохшими от волнения губами:

— Доченька… Да как же… Ты ли это?..

И прижал отважную девчонку к замасленной спецовке.

Отец и дочь возвращались домой к вечеру. Красивый, уютный Минск было не узнать. Зверские бомбежки фашистских варваров изуродовали милый облик города. Повсюду возле обгорелых и разрушенных зданий лежали убитые и раненые, валялись домашние вещи, зияли глубокие воронки. Врублевские помогли двум раненым лейтенанту и красноармейцу добраться до Центрального сквера, где стояли зенитные орудия и находился пункт первой помощи.

Домой вернулись поздно, опаленные пожарищами родного города, многое пережившие в этот день. Александр Александрович как бы заново узнал свою старшую дочь — смелую, несгибаемую, решительную. И в этот вечер он смог сказать ей, что по условиям работы на производстве не может эвакуироваться вместе со всеми, их семья вынуждена остаться в городе, который со дня на день захватит враг.

— Уж очень быстро двигаются, — сказал отец. — Кто бы мог предвидеть!

И в самом деле, продвижение гитлеровских войск на Западном фронте было стремительным.

Рае запомнились серые, запыленные мотоциклисты, первыми вступившие в полуразрушенный город. За ними появились танки с черными крестами на бортах и скрылись на дороге по направлению к аэродрому.

Потянулись дни черной неволи. В городе не стало еды, одежды, соли, не стало свободы, над каждой человеческой судьбой нависла угроза расправы и смерти. В эту тяжкую, глухую пору семье Врублевских помогло то, что ее глава был мастером на все руки. Работал от темна до темна, добывал пропитание родным и себе и между тем делал еще кое-что, о чем пока не ставил в известность Раю. Она далеко не сразу узнала о том, что их дом по улице Чкалова, 55, превратился в конспиративную квартиру подпольщиков.

Дела на этой квартире начались с малого: отец и бабушка дали переодеться двум нашим летчикам, которые не успели взлететь и остались на захваченной территории. Минчане в те дни вообще широко помогали укрываться окруженным бойцам и командирам Красной Армии, делились с ними последним, провожали на восток, туда, куда откатывался фронт.

Осенью фашисты стали вывозить минскую молодежь на работу в Германию. Отец и мысли не мог допустить, чтобы Рая угодила на чужбину в рабство. Отправил ее к родственникам в деревню Станьково. Там один их них, Валентин Пекарский, сказал ей, что из сельской местности тоже увозят, поэтому надо вернуться в Минск и устроиться на работу к оккупантам, например, в общежития при аэродроме — убирать комнаты, мыть полы. Немцы, по его сведениям, охотно принимают белорусских девушек. Раиса никак не могла понять, к чему клонит Валентин, и наотрез отказалась прислуживать захватчикам.

— Эх ты! — промолвил Пекарский. — А ведь такое удобное место для работы!

Рая и тогда не поняла, какую именно работу имеет в виду ее родственник. Но она вернулась в Минск. Валентин не раз появлялся у них, вел какие-то разговоры с ее отцом. Однажды она увидела, как отец передал Валентину несколько хорошо сделанных финских ножей. Рая заинтересовалась этим, и Пекарский, видя, что дальше скрывать от нее бесполезно, сказал, что и ей пора начинать подпольную борьбу.

— А с чего начинать? — поинтересовалась Раиса.

— Со сбора всего, что пригодится для борьбы с врагом, — ответил Валентин. А главное сейчас — агитация и пропаганда среди населения, надо поддержать в людях веру в нашу победу!

Отец и Пекарский справедливо решили, что ей, прежде чем браться за дела подполья, необходимо застраховать себя от увоза в неметчину. А для этого надо поступить на работу к оккупантам, как это ни противно, и сделать это побыстрей — ведь уже наступила зима, первая военная…

Неподалеку от дома Врублевских работала группа советских военнопленных. Рая частенько навещала их и с разрешения конвоира Адольфа передавала им что-нибудь поесть. Однажды Адольф спросил у Раи, не согласится ли она постирать белье его начальнику. Преодолевая гадливость, она ответила утвердительно. За это конвоир предложил устроить ее на работу в немецкий склад в районе Козырева. И на это Рая согласилась, поскольку знала теперь, что делает это в интересах подполья.

На складе хранились обмундирование, канцелярские принадлежности. Работали здесь главным образом немцы из трудовой организации «Тодт». Чтобы окончательно войти в доверие к фашистам, Рая продолжала брать белье в стирку, порою его накапливалось столько, что бабушке тоже приходилось с ним возиться. На квартиру к Врублевским за бельем стали заезжать немцы. Соседи, знавшие семью Врублевских, с возмущением спрашивали отца, зачем же это они стали прислуживать оккупантам, разве он не может заработать семье на кусок хлеба? Александр Александрович дипломатично ссылался на бабушку, мол, это все она, хочет сама себе добывать пропитание. Неизвестно, верили ли этой версии соседи, но главное было достигнуто: конспиративная квартира благодаря стирке белья и наездам гитлеровцев надежно засекречивалась. Об этом говорил хотя бы такой факт. Однажды в домик Врублевских заскочили полицаи, чтоб пронюхать, как и что здесь делается, а застали в доме немецких офицера да солдата, которые не замедлили спросить у чинов «службы порядка», зачем те пожаловали. Полицаи смутились и ушли. С того случая квартира укрепилась в конспирации, что было на руку подпольщикам.

Спустя короткое время Раиса получила от Пекарского первое задание: раздобыть на складе ленту для пишущей машинки и самую тонкую бумагу. Рае задание показалось до обидного легким. Она числилась на складе как бы разнорабочей и имела доступ ко всем таким материалам. Она выполнила поручение, причем изобретательно вынесла все требуемое со склада в ворохе грязного белья, принесенного фашистами в стирку. Опять эта занудливая стирка помогла!

Валентин поблагодарил за ленту и бумагу и вскоре передал Раисе отпечатанные на этой бумаге листовки.

— Знаешь, какое это оружие? — спросил Валентин. — Не хуже любого другого!

Он поручил переправить часть листовок военнопленным. Рая отнеслась к делу, как и прежде, творчески. Конвоиры уже привыкли, что милая русская девушка нередко передает пленным хлеб и сигареты. Сигареты она зарабатывала все той же стиркой. Вот юная подпольщица и решила воспользоваться этой привычкой немцев, запекла часть листовок в свежий хлеб, а часть заклеила в пачки с сигаретами. В очередную встречу с пленными она все это благополучно им передала.

Следующее задание, полученное от Пекарского, было таким: переодеть работавших на складах троих военнопленных в немецкую офицерскую форму и передать им финские ножи, изготовленные Александром Александровичем. Раиса выполнила и это. Правда, она так и не узнала, на какое дело шли трое патриотов, — по соображениям конспирации Валентин ей этого не сказал, а вскоре связь с ним и вовсе прервалась. Как много позже узнала Раиса, он вынужден был покинуть подполье, воевал в партизанском отряде и погиб в бою.

Затем Рая Врублевская нащупывает связи с нашим спецотрядом. Она была хорошо знакома с Борисом Капустиком, а он уже состоял в подпольной разведывательно-диверсионной группе Константина Мурашко. Вместе с Борисом Рая Врублевская ходила в деревню Сенницы, а потом и в Озеричино, где познакомилась с Константином, его женой Галиной Циркун, связной группы, которая и предложила дать Раисе подпольную кличку «Незабудка».

Теперь Незабудка получала все задания от Мурашко. Работала она уже на другом складе, где хранились радиоаппаратура, запчасти для самолетов и очень много технической литературы. Незабудке было поручено разукомплектовывать аппаратуру, предназначенную для отправки в воинские части, менять в ней радиолампы, технические паспорта, прилагаемые к ней, а также перепутывать всю сопутствующую литературу.

Рая справлялась с заданиями успешно, у нее уже накопился опыт нелегальной деятельности, и ее ни разу не поймали с поличным. Работа на складе способствовала сохранению конспиративной квартиры на улице Чкалова, 55: стоило Незабудке при визите полиции или чинов СС предъявить свой пропуск на немецкий склад, как у врагов исчезали всякие подозрения, и они не производили обыска. А доведись его произвести, фашистские ищейки обнаружили бы много любопытного для себя и смертельного для Раисы и ее семьи: взрывчатку, оружие, листовки. Она часто хранила их по заданию командира группы, потом передавала Борису Капустику и другим людям.

Борис участвовал в диверсионных актах на аэродроме, а еще Раисе запомнилась операция в депо. Он привлек к подпольной деятельности Александра Сербина, и оба товарища продолжали работу теперь всегда вместе, вплоть до своей безвременной гибели.

В напряженной и опасной работе проходил 1943 год. В начале ноября исполнилась давнишняя мечта Незабудки — побывать в лагере спецотряда, познакомиться с партизанским бытом. Ее мечтой было воевать в отряде, жить в лесу среди отважных патриотов, но интересы дела требовали ее присутствия и работы в оккупированном Минске. В канун праздника я встретился и познакомился с отважной партизанской Незабудкой. Какие впечатления у меня остались от того далекого дня?

Передо мной предстала хрупкая девчушка, с милым застенчивым личиком, во всем ее облике сохранялось еще так много детского, что я подумал: «Боже мой, и это одна из отважных подпольщиц отряда, воюющих в самом логове врага!» Первым побуждением было — забрать ее из Минска, устроить в отряде на любую должность, чтобы только не подвергать риску это юное создание. Да, а кем ее заменить? Ведь она хорошо законспирированный член подпольной группы, польза от нее неизмерима…

Рае, как она мне потом рассказывала, запомнились от этой встречи Октябрьский праздник в боевой обстановке, песни у партизанского костра, приемка самолета с Большой земли, замечательные бойцы и командиры спецотряда, с которыми ей довелось познакомиться и подружиться за недолгое свое пребывание в лагере.

В обратный путь Незабудка отправилась с грузом взрывчатки для подпольщиков Мурашко. Тол был замаскирован деревенскими продуктами — вроде девушка ходила в села менять одежонку на съестные припасы. Из Озеричина до самых немецких постов близ Минска Раю провожал Карл Дуб. На этот раз Незабудке было почему-то страшновато возвращаться в город: сказывались долгие месяцы смертельно опасной работы.

После очередной диверсии на аэродроме не всем участникам удалось уйти невредимыми. Борис Капустик и Александр Сербии были застрелены при попытке к бегству. 10 декабря Незабудка ждала машину с подпольщиком Чайкой, но встреча с ним не состоялась. В этот день в 15.00, когда Рая как раз ожидала машину, в дом вошли фашисты, а с ними Нина Сербина и ее мать-старушка. Нина успела сообщить о гибели мужа и Бориса. Фашисты, услышав разговор, сразу надавали всем пинков и пощечин, страшно ругаясь при этом. Незабудка поняла, что они арестованы. Ей и Нине надели наручники, сковав их вместе. Сестренку Олю и старушку мать Нины связали веревками. Произвели обыск, ничего не нашли. А в доме тогда хранились капсули для тола, они были запрятаны в стенные часы, за двойную стенку — это придумал отец, а капсули предназначались Борису Капустику для диверсии. Забрали и отца.

Всех арестованных поместили в одну камеру, что позволило Александру Александровичу тихо проинструктировать дочерей, как вести себя на допросах, что отвечать следователям. Прямых улик у фашистов не было, и это облегчало положение подпольщиков, схваченных в тот день…

В одиннадцатом часу ночи стали вызывать на допросы. Первую повели Раису. Она придерживалась тактики полного отрицания связей с подпольем и партизанами, говорила, что возмущена несправедливым арестом.

— Словами тебя, видно, не проймешь, — сказал следователь и дал знак подручным.

Раю принялись избивать плеткой. Сначала она не издавала ни звука, потом стала кричать.

— Будешь говорить? Будешь?! — орал следователь.

— Ничего не знаю, ни в чем не виновата! — кричала девушка.

Допрос окончился безрезультатно. Не дали никаких ценных следствию показаний и остальные арестованные. Тогда наутро всех снова заковали в наручники и повели по городу в СД. Здесь повторились допросы, избиения, пытки. Потом отправили в тюрьму на улице Володарского и в течение двух месяцев продолжали вести следствие. Однажды ушла на допрос и не вернулась Нина Сербина, с тех пор судьба ее неизвестна.

Последний раз Раю допрашивал незнакомый гитлеровец, по-видимому, в немалых чинах. Когда ее ввели в кабинет под рычанье овчарки, непременно присутствовавшей на допросах, этот новый следователь сказал переводчику:

— Где ты ее раздобыл? Какой же это партизан, это совсем ребенок!

Переводчик ответил:

— Если этому ребенку всыпать как следует, она может заговорить вполне по-взрослому!

— Ну-ну, — сказал следователь, — попробуй у нее что-либо узнать…

И переводчик стал допрашивать. Начал, как водится, с угроз.

— Выбирай одно из двух: жизнь или долгие мучения! Таким, как ты, мы не дадим сразу умереть, а выбьем правду во что бы то ни стало!

В душе у Раи, как она теперь сама рассказывает, стоял сплошной ужас. Тело холодело, ноги деревенели. Но сверхусилием воли она скрывала свое состояние, делала вид, что все эти угрозы ее не касаются, ведь она невиновна.

Ее повели в комнату пыток. Чего только здесь не было для истязания людей! Но и здесь Рая повторила, что не может ничего сообщить следствию.

К ее удивлению, пыток не применили. Допрос повел немец, переводчик лишь присутствовал при этом. Гитлеровец был вкрадчив и понимающ. Он не выспрашивал, а как бы вел непринужденную беседу. Рая сделала вид, будто идет на откровенность и даже рассказала гитлеровцу, как она жила до войны. Довоенной жизни она противопоставила теперешнюю. Вот-де арестовали по одному только подозрению, два месяца ни за что морят в тюрьме. Этот новый тактический ход придал Раиной легенде большую убедительность. С ней решили больше не возиться, но и отпускать не намеревались, а отправили в концлагерь, что помещался на улице Широкой.

Страшное это место было в оккупированном Минске. Недолгое время пробыла в нем Раиса, но насмотрелась всего досыта. Видела, как слабых и больных сажали в душегубки, чтобы отравить выхлопными газами. После побега, во время которого были убиты часовой и офицер, весь лагерь построили и тут же у всех на глазах расстреливали каждого десятого как заложника.

Но были и светлые мгновения — встреча с отцом, например. От него Рая узнала, что сестренку Олю отправили из тюрьмы раньше и увезли в рабство в Германию.

Вскоре с очередной партией заключенных поехала на Запад и Раиса. Перед тем они трижды проходили санобработку по-фашистски, то есть их совершенно голыми гоняли от дезкамеры до бани и обратно. А на дворе стоял февраль. Леденящий холод, посиневшие тела, ругань, зуботычины…

Все знали, куда их везут. И мириться с этим не хотели. Где-то перед Польшей или уже на ее территории из эшелона бежало несколько мужчин. За это конвоиры зверски избили всех, кто ехал в том вагоне. В женской теплушке, где находилась Рая, стихийно возник протест против избиений, они раздобыли у одной старушки красный головной платок, вывесили его за оконную решетку и хором запели песню: По долинам и по взгорьям Шла дивизия вперед, Чтобы с бою взять Приморье — Белой армии оплот…

Охранники были вне себя. Со скрежетом отворилась дверь вагона, пошли в ход приклады и плетки, а в это время в другом вагоне начиналась другая песня. Фашисты затворяли эту теплушку и бросались к той… Так вот и ехали.

Вначале эшелон хотели разгрузить в концлагере близ Берлина, но потом раздумали и, напротив, из этого лагеря добавили в поезд заключенных. Смотреть на них без ужаса было нельзя: живые трупы, обезображенные и замученные. Все наголо острижены, одеты во что попало.

Эшелон прибыл во Францию. Все изголодались до невозможности, так что идти по одному не могли, брались по трое под руки и шагали, едва передвигая ноги. Когда разводили мужчин в одну сторону, женщин в другую, Раиса опять встретила отца. Оказывается, он ехал в рабство на том же поезде. Свидание было недолгим, их разлучили, и уже потом Рая узнала, что Александр Александрович бежал из немецкого лагеря и попал к вступившим во Францию союзникам.

300 женщин из эшелона отправили в лагерь на север страны, в деревню Круа. Здесь выводили на строительство железобетонных укреплений. Ни с того ни с сего вдруг объявили двухнедельный карантин, мол, по поводу тифа. Как позже Рая узнала, никакого тифа и в помине не было, а это облегчала участь заключенных русская врач Рыдлевская, имитируя перед немцами опасность эпидемии.

Затем до Раи дошли слухи, что из соседнего барака несколько женщин совершили побег. Ей тоже предложили бежать к партизанам. Вначале Раиса не решилась, потому что не успела присмотреться к обстановке, досконально изучить систему немецкой конвойной службы. Но потом она узнала, что весь лагерь собираются отправить в Германию для работы на шахте. Это обстоятельство заставило ее мобилизоваться, и она совершила дерзкий ночной побег, ей помогал французский проводник. Но в темноте Рая его потеряла, заблудилась в незнакомой местности…

Фашистам нетрудно было опознать в истощенной, оборванной девушке беглянку из-под стражи. Они ее тут же схватили и отправили в другой лагерь.

Спустя год, 3 октября 1945 года, в день своего двадцатилетия, Рая Врублевская вернулась в родной Минск. Встреча с городом была одновременно радостной и горькой. Что осталось от славного Минска, уму непостижимо… Домой идти было страшновато: а вдруг не найдет никого в живых? Вот она на улице Чкалова. Их дом чудом уцелел среди развалин и пожарищ… Но в нем уже живут другие. Неужели… Однако соседи, немногие из уцелевших, успокоили помертвевшую от горя девушку: живы ее родные, живы! Оказывается, отец вернулся в прошлом году, вскоре после него прибыла из германской неволи сестренка Оля. Вся семья, арестованная два года назад, собралась наконец вместе. Чудом уцелели.

И началась новая, хотя и трудная, но мирная послевоенная жизнь. Рая училась и работала, в 1948 году переехала из Минска в Челябинск, поступила на трикотажную фабрику. Была мастером смены, начальником цеха, затем стала методистом производственного обучения, вела большую общественную работу как председатель фабричного комитета и председатель ревизионной комиссии обкома профсоюза рабочих текстильной и легкой промышленности. За трудовые успехи и общественную деятельность Раиса Александровна удостоена юбилейной медали в честь 100-летия со дня рождения В. И. Ленина.

Самая тяжелая блокировка

К лету 1944 года дни фашистских захватчиков на белорусской земле были сочтены. Красная Армия громила врага в Могилевской, Витебской, Гомельской и Полесской областях, четыре фронта — Первый Прибалтийский и три Белорусских готовились к решительному удару по группе армий «Центр», изгнанию оккупантов за пределы республики и выходу на государственную границу СССР.

Германское командование в предчувствии грозных летних боев стремилось укрепить свой тыл, парализовать и даже ликвидировать партизанское движение. В конце мая южные районы Минской области стали обширным полем сражения. Несколько дивизий, снятых с фронта, обложили партизанские леса и под прикрытием авиации, артиллерии, бронемашин и танков начали наступление на отряды и бригады вооруженных патриотов.

В Колодинских лесах, в 40 километрах южнее Минска, вела тяжелые бои с противником бригада «Буревестник» под командованием М. Г. Мормулева. В конце мая партизаны этого соединения оставили четыре населенных пункта. С другой группировкой карателей сражалась бригада «Беларусь» во главе с майором А. С. Юрковцевым. На ее участке фашистам удалось ударом с севера захватить шоссе Марьина Горка — Шацк. Крупные силы с востока, со стороны города Марьина Горка, насели на Вторую Минскую бригаду, которой командовал капитан Н. Г. Андреев. Здесь враг штурмом взял совхоз «Синча», партизаны оставили села Велень и Клетище Пуховичского района. С юга, от Слуцка и Старых Дорог, гитлеровцы вели наступление на бригаду имени Фрунзе, возглавляемую И. В. Арестовичем. С запада, от Греска, Белой Лужи, Шищицы, Буды Гресской, крупные части пехоты с танками и орудиями двинулись на бригаду имени Суворова А. М. Каледы и наш спецотряд.

Комбриг Каледа передал в мое распоряжение два отряда — имени Фрунзе и имени Суворова. С оставшимися подразделениями ему было удобнее маневрировать в тогдашней сложной обстановке.

Произошли изменения и в составе нашего спецотряда. В самом начале последней карательной экспедиции Москва отозвала из отряда замполита Грома и начальника штаба Лунькова. Подпольный горком по моей просьбе утвердил замполитом Константина Сермяжко, а начальником штаба капитана Козлова. Немного раньше, весной, к нам присоединилась перешедшая линию фронта через Рудобельские ворота чекистская группа старшего лейтенанта Дмитрия Кузнецова, в ее составе было 40 автоматчиков.

Усиленные группы разведчиков начали перестрелку с передовыми дозорами неприятеля. Я решил выдвинуть все три отряда вперед, к берегу реки Случь, и там занять оборону. Река в том месте была неглубока, но все же водная преграда.

К рассвету достигли шоссе Осиповичи — Бобовня в районе сожженного моста. На флангах я поставил отряды имени Фрунзе и имени Суворова, а спецотряд в центре обороны оседлал шоссе. Западный берег Случи и подходы к сожженному мосту заминировали.

Над нашими позициями пронеслись две эскадрильи бомбардировщиков. В тылу у нас грохнули взрывы, и все затихло.

Разведка сообщила, что из Шмщиц выступили каратели с артиллерией и танками. Я сел на Орлика и поехал осматривать линию обороны. Бойцы хорошо замаскировались, минометы установили в глубокой канаве, откуда удобно было бить навесным огнем, расчеты противотанковых ружей также выбрали малоуязвимую позицию. Напротив моста залег взвод Рудольфа Зайца со станковым пулеметом.

— Как настроение, братья славяне? — спросил я, подъехав.

— Отличное, товарищ командир! — отрапортовал комвзвода.

— Ваш участок очень важный, — сказал я. — Без приказа ни шагу назад!

— Умрем, но не отступим! — заверил Рудольф. Я отъехал успокоенный. На чехов и их товарищей по взводу можно было положиться.

На противоположном берегу раздался гул моторов. Я поскакал на командный пункт, спешился и залег. Орлика коновод увел в кусты.

Передо мной далеко на запад уходила белая лента шоссе. По нему двигалось несколько черных пятнышек. Я посмотрел в бинокль. К реке медленно приближались немецкие мотоциклисты. Ехали осторожно, боязливо оглядываясь по сторонам. Достигли минного поля, и один подорвался. Другие в испуге застрочили из пулеметов, развернулись и помчались назад.

Появились три танка и самоходное орудие. Первый танк напоролся на мину, закружился на месте и замер. Остальные танки и самоходка открыли огонь, снаряды рвались за нашими спинами, мы молчали. Под прикрытием брони к реке вышла пехота и начала накапливаться на берегу.

— Огонь! — подал я команду отрядам.

Партизаны ударили из всех видов оружия. Пехота залегла и стала окапываться. От танков отскакивали ярко светящиеся искры. Тем временем на шоссе появилась автоколонна с новыми пехотинцами, которые стали выгружаться. Начальник штаба Козлов побежал к пулеметчикам у дороги и приказал сосредоточить огонь на свежих силах. Несмотря на меткую, густую завесу свинца, враг, превосходивший нас численностью примерно втрое, сосредоточивался на западном берегу Случи, готовясь к решительному броску через реку. А как у меня на флангах?

Из отряда имени Фрунзе прибежал связной с запиской: «Противник обстреливает нас полевой артиллерией, накапливается на берегу и готовится переправиться через реку. Есть убитые». Та же самая ситуация. Я ответил коротко: «Держитесь». А как там комбриг Каледа? Посланный к нему Анатолий Чернов вернулся и доложил, что он обороняется успешно, об отступлении не думает.

После воздушного налета противник бросился на штурм партизанских позиций. Его передовые группы форсировали водную преграду, но, не успев закрепиться на восточном берегу, были уничтожены. Это охладило воинский пыл карателей. Они отошли и притихли. Мы поужинали и с наступлением темноты выслали в сторону врага разведку.

Она доложила, что противник пытается перейти реку вброд, слышен тихий плеск воды. В небо тотчас взвились наши ракеты. Пулеметчики открыли огонь по тем, кто пробирался к берегу и кто уже выполз на него. Фашисты бросились наутек. На нашем берегу в яме спряталось шесть солдат. Я приказал Меньшикову взять их в плен. Через полчаса пятеро были приведены на командный пункт. Карл Антонович стал допрашивать их, мокрых, оглохших от стрельбы, напуганных мощным партизанским отпором.

Пленные рассказали, что офицеры внушили им, будто у партизан всего по пять патронов на человека и поэтому на них можно смело идти и ничего не бояться. Но солдаты убедились на собственном опыте, что их обманули. Партизанский огонь был ужасным. Каратели подтвердили, что их дивизия переброшена с фронта, из-под Бобруйска. Против партизан посланы пехота, танковая бригада, шесть авиаэскадрилий, артиллерия и даже инженерные части для расчистки завалов на дорогах.

После допроса мы отвели пленных в безопасное место и приставили к ним охрану.

На рассвете немцы начали орудийный обстрел. Упавший в расположении роты Малева снаряд убил двух бойцов. Закончив артподготовку, противник пошел в атаку. Связной из соседнего отряда имени Щорса сообщил, что на их участке врагу удалось переправиться через Случь. Мы поняли, что обстановка изменилась не в нашу пользу и надо отходить. Отражая атаки, отряды отступили к деревне Селище и заняли оборону на опушке леса. К вечеру разведчики доложили, что каратели крупными силами перекрыли шоссе Бобруйск — Слуцк и Минск — Слуцк, тем самым замкнув кольцо блокады. Нам оставалось лишь надеяться на прорыв.

3 июня, в теплый солнечный день, обстановка еще более усложнилась. Разведчики Юлиан Жардецкий и Павел Рулинский узнали, что в нашем тылу фашисты заняли деревню Нисподянку. Этого нам еще не хватало!

— Надо выбить врага оттуда, — сказал я начальнику штаба Козлову. — Но больше роты я снять с позиций не могу.

— Дайте роту, я сам ее поведу, — ответил капитан.

Мы вывели из обороны роту Сидорова, усилили ее автоматчиками, и Козлов повел бойцов на штурм деревни. Партизанская атака была сокрушительной, противник бежал из Нисподянки, теряя убитых и раненых. Козлов вернулся на командный пункт, а Сидоров с ротой остался в отбитой деревне, надежно прикрыв нам тыл.

Линия обороны трех отрядов вытянулась на два километра. Наши боевые порядки не отличались плотностью, но зато воинский дух партизан был чрезвычайно высок. Противник беспрерывно подтягивал резервы, технику, нам же надеяться на подкрепление не приходилось, мы рассчитывали только на самих себя, а потому стояли насмерть.

В двух атаках неприятель потерял 40 солдат и офицеров. Отразили мы и третью атаку. В пять часов вечера 3 июня я получил донесение от комбрига Каледы: «Товарищ Градов, в 16.00 немцы прорвали оборону на участке моей бригады, заняли деревни Рудицу и Сыровадное и направились с востока в лес, к вам в тыл. Каледа».

Сообщение было из рук вон плохим. Но как упрекнешь соседей, если знаешь, что они несколько дней мужественно противостояли превосходящим силам врага?

Командование спецотряда приняло решение оставить Гресский лес. В окрестные деревни послали связных предупредить крестьян, что отступаем, пусть они тоже уходят, прячут имущество от фашистских грабителей. Семейный лагерь мы заблаговременно перевели в недоступные карателям глухие болота.

Спустя час после известия от Каледы все три отряда оставили позиции. Противник, заметив это, кинулся в атаку под пули группы прикрытия, наскочил на мины, потерял десяток солдат, три подводы с боеприпасами и отстал от партизан.

Остановились близ деревни Кошели. Пришла сюда и бригада имени Суворова. Анатолий Каледа был расстроен необходимостью отступать, но радовался встрече. Скоро нас стало еще больше: отошли за реку Птичь в нашем направлении бригады «Буревестник», «Беларусь», Вторая и Третья Минские, несколько подпольных райкомов партии.

Утром подпольный горком созвал на совещание командиров и комиссаров бригад, секретарей подпольных райкомов. Не было среди нас только И. В. Арестовича, его бригада имени Фрунзе сражалась между дорогами Бобруйск — Слуцк и Осиповичи — Бобовня.

Командиры и партийные руководители, обменявшись мнениями, пришли к выводу, что в данной обстановке надо резко изменить тактику партизанских действий. Враг значительно превосходит нас в живой силе, а в технике и подавно. Отсюда следует, что в открытый бой с ним вступать нецелесообразно. Лучше всего прорываться из окружения и нападать на карателей с тыла. Это будет и смело, и неожиданно, и по-партизански.

На совещании определили боевую задачу для всех соединений. Бригады «Буревестник» и Третья Минская прорываются через Вороничские болота и выходят в тыл врагу в Узденском районе. Бригада имени Суворова через шоссе Минск Слуцк заходит в тыл противнику в Копыльском районе и соединяется там с бригадой Шестопалова. Бригаде имени Фрунзе через Каледу передали указание сманеврировать, выйти в тылы фашистской группировки и наносить ей удары методом засад.

Спецотряд, бригады «Беларусь» и Вторая Минская, подпольные райкомы и горком должны были с боем прорваться в Осиповичский район, повернуть и бить карателей с тыла. Создали штаб соединения, в который вошли секретари горкома Лещеня и Машков, комбриги Андреев, Юрковцев и я. Командование соединением штаб поручил мне.

В нем насчитывалось более 5 тысяч партизан, кроме того, по пути к бригадам присоединялись женщины с детьми из семейных лагерей и окрестных деревень. Сила большая и громоздкая в условиях вражеского тыла и сжимающейся фашистской блокады. Продовольствие иссякло, кончались боеприпасы. В спецотряде имелся небольшой запас патронов, я распределил их между всеми партизанами соединения, приказав расходовать бережно, без команды не стрелять, бить только наверняка. Лошадей и подводы оставили лишь для раненых, боеприпасов и радиостанций. Весь иной груз распределили между бойцами. Избавившись от непомерного обоза, штаб добился большей подвижности и маневренности своих сил.

Колонна двинулась на прорыв. Стояла теплая июньская ночь. Вдали громыхала артиллерийская канонада, темно-синее небо озарялось взрывами и заревами пожаров. По мере сближения с противником все тягостнее становилось на сердце, росла тревога за исход предстоящей схватки.

Накануне боя штаб решил дать всем передышку. Остановились переночевать на полуострове Битень в Пуховичском районе. Переправили на восточный берег реки Птичи обоз, выставили охранение и легли спать.

Я устроился на траве под кустами, неподалеку от берега. Спал беспокойно, хотя усталость за эти дни накопилась смертельная. Около четырех утра проснулся от взрывов, пулеметного стрекотания и гула авиационного мотора. Немцы обстреливали полуостров из минометов и пулеметов, в небе висел их самолет, корректировавший огонь. Лагерь пробуждался рывками, нервно и растерянно. Люди не могли понять, где они, что происходит и зачем все это. В такие минуты и случается самое страшное, что бывает на войне. У кого-то спросонья страх победил рассудок, и он завопил:

— Спасайся! Окружены!

Вся человеческая масса, сосредоточившаяся на полуострове, вздрогнула, на мгновение замерла от ужаса и потом, не разбирая дороги, по кустам и канавам ринулась к реке, на паром, вплавь к тому берегу…

Мне стало стыдно, горько, досадно. Это был самый тяжелый момент в той самой тяжелой блокировке. Я выскочил наперерез бегущим.

Из бегущей толпы выделились командиры, члены штаба соединения, окружили меня, и общими силами мы подавили панику.

И вовремя, потому что после огневой подготовки на лагерь уже наступала германская пехота. Теперь, когда наваждение прошло, партизанам стало совестно за минутную слабость, и всю свою досаду они излили на атакующих фашистов. Каратели откатились, оставляя на поле боя многочисленные трупы.

Штаб решил переправиться через Птичь. Пока бойцы наводили плавучий мост, мы созвали командиров и комиссаров всех отрядов и строго, по-партийному обсудили факт утренней паники. Затем собрания были проведены в каждом подразделении.

Не дожидаясь вечера, стали форсировать реку. Бригады Юрковцева и Андреева должны были переправиться первыми вместе с подпольными райкомами и горкомом. Спецотряд остался прикрывать переправу.

Налетели бомбардировщики. Как часто случалось и раньше, они бросали бомбы неточно и не нанесли нам урона.

После того как обе бригады перешли на восточный берег, я долго ждал от них связного. Но никто не приходил. Разведчики доложили, что на том берегу ни единой души. Неужели ушли, бросив спецотряд? В это время по парому открыли огонь фашистские танки. Я приказал переправляться под огнем и догонять общую колонну.

На восточном берегу распрягли и отпустили последних лошадей, взвалили груз на плечи и двинулись по топкому болоту вслед ушедшим. По пути подобрали четырех раненых из бригады Юрковцева и в час ночи догнали обе бригады. У меня состоялся крупный разговор с комбригами. Андреев утверждал, что связной ко мне был послан, но, по всей видимости, погиб или заблудился.

Дальнейший путь на восток продолжали все вместе. Вышли в Осиповичский район и остановились в молодом сосновом лесу южнее станции Талька. Дали партизанам отдохнуть до темноты. По моему предложению ночью повернули обратно на полуостров Битень, рассчитывая, что каратели его уже успели прочесать и уйти.

К рассвету достигли полуострова, заняли оборону и выслали разведку. Меньшиков и его бойцы у деревни Битень столкнулись с фашистской колонной. Вскоре последовала атака на полуостров. Пришлось мне поднимать спецотряд в контратаку, после чего наступающие откатились.

Вторая атака последовала сразу же за первой, а через час третьей атакой фашисты прорвали оборону Второй Минской бригады. Я повел к месту прорыва группу автоматчиков Дмитрия Кузнецова. Мы сошлись с немцами лицом к лицу, стреляли почти в упор. Враг не выдержал удара и бежал.

Всего в тот день с пяти часов утра до полудни отбили двенадцать атак. На совещании штаба соединения Юрковцев упрекнул меня, что мы без нужды вернулись на этот «полуостров смерти», как его окрестили партизаны. Комбриг отчасти был прав, но где, в каком ином месте нам было бы спокойней? Повсюду сжималась жестокая блокада. Лещеня перебил Юрковцева:

— Поздно об этом говорить. Лучше подумаем, как быть дальше.

Я предложил продержаться здесь до вечера, а потом прорываться на запад. Штаб согласился со мною.

Опять началась атака. Отбили и ее. В бою ранило пулеметчика Аркадия Оганесяна.

С наступлением темноты гитлеровцы пошли в новую, особенно яростную атаку, пытаясь захватить полуостров штурмом. И вновь мне пришлось вести в контратаку партизан. На километровом участке обороны мы смяли и отбросили врага. Нашему отчаянному натиску сильно помог Козлов, зашедший с сотней автоматчиков в тыл немцам.

Воспользовавшись моментом, соединение двинулось сквозь прорванную блокаду на запад и под утро 9 июня остановилось на дневку в заболоченном лесу в 4 километрах от деревни Лавы. Восемь суток боев сказались. Партизаны уснули мертвецким сном. Прорыв был удачен, весь день нас не беспокоили каратели, даже авиация не прилетела. Отлично вышли из смертельного кольца!

Штаб решил увести соединение в Гресский лес, а по пути разгромить вражеский гарнизон в Лавах. Ночью все отряды заняли рубеж атаки. Гитлеровцы упорно сопротивлялись, но через тридцать минут оставили деревню и бежали в Старые Дороги.

Пока мы двигались в Гресский лес, разведка выяснила, что немецкие войска покидают партизанскую зону. Это означало, что карательная экспедиция закончилась, не принеся и в последний раз успеха германскому оружию. За дни блокады партизаны соединения потеряли около 100 человек убитыми и столько же ранеными. Потери гитлеровцев были приблизительно в десять раз больше. Сильно пострадали от карателей жители деревень партизанских районов.

Штаб распустил по домам мирное население, спасавшееся под нашей защитой от фашистских изуверов, а партизанские части разошлись по своим базам.

10 июня мы прибыли в свой зимний лагерь. Полуразрушенные землянки, воронки от бомб и снарядов, целый гараж сожженных карателями трофейных легковых и грузовых автомобилей. Бойцы принялись за работу.

Из болот на свое прежнее место перевели семейный лагерь. В нем никто не пострадал, все выглядели здоровыми и веселыми.

Возобновился выпуск «Минского большевика», состоялось партийное собрание, на котором кандидатами в члены партии были приняты Рахматулла Мухамедьяров, Павел Рулинский и Даниил Сорин, а в члены партии — Василий Каледа. К выходу на железную дорогу готовились группы подрывников. Словом, налаживалась нормальная партизанская жизнь.

Однако через несколько дней радист Яновский принял из Москвы приказ, который в корне изменил наши планы.

Изгнание

Прочитав радиограмму, я не удержался и радостно воскликнул:

— Замечательно!

— Что именно? — поинтересовался замполит Сермяжко.

шлого года Минский подпольный горком КП(б)Б. Вся деятельность партизан проходила под постоянным руководством партийных органов, Центрального штаба и наркомата.

В связи с рейдом на запад горком освободил меня от руководства подпольными группами в Минске и других городах области. Я передал секретарям списки подпольщиков и связных, пароли и явки.

После совещания мы объявили бойцам о приказе Москвы. Окончилась партизанская битва на родной земле! Парни, прошедшие огонь, воду и медные трубы, азартно выкрикивали:

— Даешь Пруссию!

— Войдем в Берлин!

По этому радостному случаю я разрешил начхозу Иосифу Иосифовичу Коско организовать праздничный ужин с вином.

Три ночи подряд на площадке близ деревни Обчее мы принимали грузы с самолетов, присланных Центром. Нам сбросили боеприпасы, одежду, обувь, мясные консервы, рис, табак, сахар, свежие московские газеты, пистолеты, автоматы и ручные гранаты.

В поход решили взять 500 бойцов, самых молодых и крепких. Остальных я поручил Дмитрию Кузнецову. На его же попечении был семейный лагерь.

— Вреди отступающим гитлеровцам чем можешь, — сказал я на прощание лейтенанту, — соединяйся и взаимодействуй с армейскими частями. Встретимся после победы.

В распоряжении горкома остались для связи с минским подпольем Краснитский, Мурашко, Матузов и многие другие, ушедшие из города на базу отряда под угрозой ареста фашистскими палачами из СД и абвера.

Тепло простившись со всеми, походная колонна покинула лагерь. Группу разведчиков вели хорошо знавшие местность Юлиан Жардецкий и Павел Рулинский. Ночью перешли шоссе Минск — Слуцк и через 40 километров оказались в лесах Копыльского района. Здесь повстречались с разведкой из бригады Шестопалова, а вскоре к нам приехал и сам комбриг. Он рассказал о положении в этой зоне и выделил спецотряду проводников.

На привале настроили рацию и приняли сообщение Москвы о летнем наступлении Красной Армии в Белоруссии.

— Скорей на запад, — весело сказал Сермяжко. — Не то окажемся в тылу у своих!

Кто из лесных воинов в эти долгие месяцы не жаждал скорее встретиться с частями Красной Армии! Но теперь патриотический долг вел нас в Пруссию, чтобы там приложить опыт, накопленный в белорусских пущах. Все рвались вперед, не обращая внимания на тяжелую поклажу, труднопроходимые дороги, на стертые новыми сапогами ноги и вечную походную усталость.

За три дня мы дошли до Немана и на его зеленом берегу остановились на привал. Мне вспомнилось, как мы форсировали эту реку в 1924 году после дерзкой Столбцовской операции. И вот спустя 20 лет я снова в тех же местах и опять должен попасть со своими бойцами на западный берег. Как прихотливо порой складывается судьба, сколько в ней бывает повторов, вариаций на одну тему, но абсолютно точных совпадений не случается никогда. На этот раз не пришлось мне переправиться через Неман.

Яновский принял радиограмму, в которой отряду предписывалось прекратить рейд и оставаться на месте. Во втором сообщении из Москвы говорилось о посмертно награжденных наших товарищах: Николае Денисевиче, Владимире и Константине Сенько, Николае Андросике, Вайдилевиче, Якове Воробьеве, Гейнце Линке, Павле Грунтовиче, Ване Залесском, Туркине и многих других.

Обе радиограммы я зачитал бойцам. Первая вызвала разноречивые толки, вторая сосредоточенное молчание. Павшие герои навсегда остались в наших рядах, мы не вычеркнули их ни из списков, ни из сердца.

— Как же понять новый приказ? — спрашивали меня командиры и рядовые.

— Я знаю не больше вашего. Поживем — увидим.

Костя Сермяжко сказал, что, наверное, надобность в нашем отряде на западе иссякла, другие отряды из более близких районов могли прийти в Восточную Пруссию раньше нас, да и вообще военная обстановка так стремительно меняется, что всего вперед не угадаешь! Мы согласились с замполитом и стали ждать дальнейших распоряжений.

В последних числах июня конная разведка Красной Армии натолкнулась на наши посты. Валя Васильева, Ларченко и Терновский привели в наше расположение отряд гвардейцев 1-го Белорусского фронта. На радостях партизаны стащили их из седел и стали качать. Потом пошли расспросы, разглядывание погон и гвардейских знаков. Устроили товарищеский ужин, на котором бойцы спецотряда и гвардейцы многое вспомнили из пережитого и увиденного. Одни рассказывали о войне в тылу врага, другие — о фронте, и все вместе дружно пили за изгнание фашистов из пределов родной страны.

У меня с армейскими разведчиками состоялся и деловой разговор. Я передал им данные нашей разведки о противнике, они обрисовали мне ход наступательного сражения в Белоруссии. Получалось, что передовые части в продвижении на запад опередили нас на многих участках. Но линия фронта не была сплошной, и в тылу наших войск оставались порой крупные вражеские группировки.

На следующее утро к нашему лагерю подъехали артиллеристы резерва Главного Командования. Пушкари упрекали партизан за порчу дорог — ни пройти, ни проехать, тем более со сверхмощными орудиями. А лесные воины им отвечали: «За то нам ордена навесили!»

Так или иначе, а встрече были рады обе стороны.

Новая радиограмма предписывала нам войти в освобожденный Минск. Столица Белоруссии свободна! Партизаны и артиллеристы грянули могучее «ура», десятки крепких загорелых рук подкинули в воздух радистов, и те долго взлетали чуть не до верхушек молодого сосняка.

По-братски прощались бойцы спецотряда с фронтовиками, вместе сфотографировались, закусили, спели песни. Наш путь лежал на северо-восток, они уходили на запад, к недалекой уже государственной границе, а потом в Польшу и Германию.

В Минск мы не шли, а летели словно на крыльях. Нам еще в точности не было известно, что там будет, но все ждали встреч с товарищами по борьбе, с родными и близкими или хотя бы известий о них… Военная обстановка все еще была сложна, однако мы решили выйти из леса и для быстроты продвигаться прямо по шоссе Слуцк — Минск.

— Довольно бродить по болотам да чащам. Пусть нынче окруженные немцы покормят комаров, — говорили партизаны. — Меняемся ролями!

На полях созревали озимые, в лесах неистовствовали певчие птицы. Похоже, освобождение от постылых пришельцев праздновала и белорусская природа.

Навстречу нам двигались бесконечные армейские колонны: автомашины с бойцами и грузами, танки, самоходки, тягачи с прицепами. В небе летели краснозвездные истребители, бомбардировщики, штурмовики. Давно мы не видели такой грозной силы, давно не чувствовали себя так уютно.

— Ну и ну! — с восхищением восклицали партизаны, широко раскрыв глаза.

В восемь утра 6 июля спецотряд вступил в Самохваловичи. До столицы Белоруссии оставалось 18 километров. Но здесь нас остановил армейский патруль. Офицер пояснил мне, что дорога на Минск небезопасна, южнее города скопились остатки разбитых частей и пытаются прорваться к своим на запад. Я пошел к старшему начальнику. Седой молодой полковник сказал:

— В город мы вас не пустим. Противник появляется внезапно отрядами до тысячи человек, погибнете. Даже сюда наведывается…

— Тогда дайте нам участок обороны!

— Это другое дело. Сил у нас тут маловато пока.

Полковник выделил спецотряду участок на опушке леса. Около полудня из кустов появились немцы. Карл Антонович по моей просьбе крикнул им, чтобы сдавались. В ответ застрочил пулемет. Мы ответили, потом атаковали и захватили пленных. К вечеру нас сменила рота фронтовиков, а мы двинулись в Самохваловичи. Местечко оказалось забито партизанами.

— Какой бригады? — спросил я одного.

— Третьей Минской.

— А где комбриг Мысник?

Партизан ответить не смог, пришлось долго разыскивать командира. Мысник был в дурном расположении духа.

— Подумать только! Минск — рукой подать, а нас туда не пускают. Да что мы, воевать не умеем?! Блудных фашистов не побьем? Пойдем к генералу, Градов!

— Пойдем!

Армейский генерал, вероятно, впервые столкнулся с партизанским напором.

— Пустите нас сегодня же! — потребовали мы в один голос.

— Не могу, дорогие товарищи. По данным авиаразведки, крупные группировки неприятеля то и дело пересекают Минское шоссе, стремясь на запад. Пропадете, обождите до завтра.

— Да у нас две тысячи обстрелянных партизан! Нам ли бояться окруженных и разбитых гансов! Да мы их знаете как… — горячился комбриг Мысник, я его поддерживал.

Генерал уступил нашему натиску. Но не сразу.

— Храбрецы! — вначале воскликнул он. — Легендарные герои! И не жаль вам голову сложить в дни освобождения! Братва лихая! Лесная вольница!

Потом смягчился.

— Бог с вами. Вы же партизаны. Не пусти вас — мелкими группами просочитесь. Нет уж, идите лучше массой. Разрешаю!

Мы поблагодарили.

— Боеприпасов подкинуть? — осведомился генерал. — Стычек-то вам не избежать, сведения у нас точные насчет окруженных.

— Разве что мин, — сказал повеселевший Мысник.

— Будут мины, комбриг! Двигайте, орлы, отчаянные души, ни пуха вам!

Пополнив запас мин, вечером бригада и спецотряд выступили по шоссе в сторону Минска. Впереди и на флангах шли усиленные группы разведчиков. Возле деревни Станьковщины они обнаружили во ржи большую компанию фашистов.

— Возьмем? — предложил Мысник.

— Возьмем.

Партизаны бесшумно окружили поле. Карл Антонович выдвинулся вперед и предложил немцам сдаться. Те стали строчить из пулемета. Тогда мы открыли огонь и начали сжимать кольцо. Враги не выдержали, один за другим вставали с поднятыми руками и шли в плен. Это были остатки полка 110-й штурмовой дивизии. Мы построили пленных в колонну и повели за собой.

По пути мы выловили еще несколько немецких групп, и колонна взятых в плен заметно увеличилась.

Близ Минска нам встретились наши танки и пехота: началась ликвидация окруженных войск противника. Возле самого города мы передали пленных армейской части.

В белорусскую столицу бригада и спецотряд пришли в 11 часов вечера 6 июля.

Город кое-где горел, центр фашисты превратили в руины. Несмотря на позднее время, на улицах было полно народу. Население горячо приветствовало нас. Партизан обнимали, целовали, дарили цветы. Только не преподносили хлеба-соли, потому что ни того, ни другого у минчан давно не было и в помине. Питались они в основном картошкой на воде.

Местами раздавалась перестрелка. Это бойцы выбивали уцелевших оккупантов.

Спецотряд расположился лагерем на берегу искусственного озера. Я разыскал горком партии. Встреча с Лещеней и Машковым была сердечная. Секретари работали уже вовсю, даже ночами. Связные приводили к ним подпольщиков, они знакомились, расспрашивали о боевых делах. Командир группы Борис Иванович Чирко доложил, что его люди внимательно следили за действиями вражеских минеров и спасли от взрыва заводы имени Мясникова, имени Ворошилова, имени Кирова, «Большевик», Дом Красной Армии, Театр оперы и балета, Вторую электростанцию.[5]

Первый секретарь и все присутствовавшие крепко пожали руку мужественному подпольщику.

— Народ никогда не забудет ваших заслуг, — сказали ему.

Экономист ликероводочного завода Петр Карпович Национ рассказал, как была организована охрана завода от разрушения отступающими фашистами и как члены подпольной группы Пинкевич и Стопленник 3 июля разминировали крупный немецкий склад боеприпасов. Все огромное количество снарядов, мин, авиабомб, гранат и толовых шашек передано по акту трофейной команде Красной Армии.

Пришли в горком Гаврилов, уничтожавший пассажирские вагоны с вражескими офицерами и солдатами, Игнат Чирко, сжигавший цистерны, и многие другие подпольщики.

С 6 июля в Минск со всей освобожденной к тому времени республики стали прибывать партизанские бригады и отряды. Город не мог вместить такого количества людей. Ведь в Белоруссии действовало 213 бригад и 1255 отрядов, из которых 997 входили в состав бригад и 258 сражались самостоятельно. Поэтому в окрестностях раскинулись партизанские лагеря. Жизнь в них шла новая, мирная. Хотя до конца войны оставалось еще десять месяцев, белорусский народ уже праздновал первую победу — избавление от гитлеровской оккупации.

Площади и улицы столицы были с утра до вечера запружены местными жителями и партизанами. Происходили радостные встречи товарищей по оружию, родных и близких. Песни лились во всех концах города.

В ознаменование большой победы над подлым врагом правительство БССР провело 16 июля 1944 года в Минске парад партизан.

С утра отовсюду — из Сторожевки, Комаровки, от Червенского тракта, из окрестных деревень потянулись к ипподрому колонны лесных воинов и населения. Огромный зеленый луг на берегу Свислочи заполнила необъятная людская масса. Мне вспомнились минские праздничные довоенные демонстрации. Десятки тысяч собирались тогда на площади Ленина, но такого количества народа я ни разу не видел.

Пробиваясь сквозь скопление радостных людей, я и Костя Сермяжко повстречали немало знакомых. Партизанский командир Андрей Дубинин рассказал, что в Западной Белоруссии накануне соединения с частями Красной Армии погиб майор Леонид Иосифович Сорока, наш давнишний сосед по Минской зоне… Не успели пережить это трагическое известие, как навстречу живой, загорелый и невредимый Федор Боровик. Весной он ушел с группой политрука Николаева в отряд майора Серго согласно указанию Центра. Был там командиром группы подрывников, пустил под откос шесть эшелонов… И так, пока мы шли к своему отряду, добрые новости перемежались с печальными, и мы с Костей то хмурились, то улыбались.

Перед началом парада на трибуну поднялся секретарь ЦК Компартии Белоруссии П. К. Пономаренко, командующий 3-м Белорусским фронтом генерал армии И. Д. Черняховский, секретарь Минского обкома В. И. Козлов и другие партийные, советские и военные руководители.

Товарищ Пономаренко поздравляет всех с освобождением Белоруссии.

Огромная площадь отвечает партизанским «ура!».

— Разрешите от вашего имени передать слова любви и благодарности нашей родной Коммунистической партии, славным воинам, принесшим освобождение белорусской земле.

Снова звучит взволнованное «ура! ура!».

— Да здравствует наша великая Родина!

— Ура!!

Пантелеймон Кондратьевич от имени участников митинга и всего белорусского народа благодарит войска трех Белорусских и 1-го Прибалтийского фронтов, изгнавших врага с территории республики.

Он говорит о том, что пришлось пережить людям в фашистской неволе, вспоминает тех, кто не дожил до светлого дня. Сотни тысяч советских граждан уничтожены гитлеровскими злодеями, замучены в лагерях смерти, в душегубках, зверски истреблены в селах и городах. Сколько матерей потеряли своих дочерей и сыновей, сколько детей остались сиротами!

Пономаренко говорит о героизме народа, о боевых делах партизан. Душой всенародного сопротивления гитлеровским оккупантам была Коммунистическая партия. В тылу врага действовали 10 подпольных обкомов, 193 межрайкома, меж-райпартцентра, горкома и райкома, 1,2 тысячи первичных партийных организаций в партизанских соединениях и отрядах и 184 территориальные парторганизации. Под руководством партии было создано и работало 10 областных, 210 городских и районных комитетов комсомола, более 5 тысяч первичных комсомольских организаций, объединявших свыше 95 тысяч членов ЛКСМБ, с оружием в руках боровшихся против иноземного нашествия.

Пантелеймон Кондратьевич вспоминает о тяжелом и героическом пути, который прошел народ за три года войны, называет имена многих героев партизанской и подпольной борьбы.

— Товарищи минчане! Партизаны и партизанки! Вы показали себя доблестными патриотами в эти страшные три года, вы не покорились врагу. Сейчас перед вами стоит задача — не покладая рук работать над восстановлением и обновлением родного Минска, всех городов и сел Белоруссии. Нам помогает вся страна. Уже идут первые поезда с продовольствием и строительными материалами из Горького, Свердловска и других мест. Мы залечим раны нашей прекрасной столицы!

— Залечим! — ответил народ.

Митинг закончился. Партизаны равняли ряды.

— Парад, смирно! Бригады и отряды замерли.

— Равнение направо! Поотрядно, шагом марш!

Первой перед трибуной проходит бригада имени Воронянского. За нею бригады имени Щорса, Чапаева, Чкалова, Кирова. На украшенных цветами лошадях проезжают партизаны-конники. Катятся трофейные пушки. Идут бойцы бригад «Штурмовая», Первой, Второй и Третьей Минских.

За ними шагает наш спецотряд. Пройдя мимо трибуны, я, замполит Сермяжко и начальник штаба Козлов отошли в сторону посмотреть на продолжение парада.

Какие гордые, мужественные лица! Сколько достоинства и благородства во всем облике лесных бойцов.

Проходят бригады «Буревестник», имени Ворошилова, «Беларусь» и другие. Разная одежда, разные возрасты, разнообразное оружие, но общее дело, одна Родина, одна Правда!

Незабываемый парад.

Последние выстрелы

После партизанского парада я получил из наркомата новое назначение и простился со спецотрядом. Да и сам отряд полностью выполнил свои функции и подлежал расформированию. Многие бойцы продолжали затем воевать в армейских частях и встретили победу кто в Берлине, кто в Праге, кто на Эльбе.

Меня на фронт не послали.

Вскоре верная своему союзническому долгу, наша страна объявила войну империалистической Японии. Сильная, хорошо вооруженная Квантунская армия врага была разгромлена в течение 23 дней. Советские войска во взаимодействии с Тихоокеанским флотом освободили Северо-Восточный Китай, Северную Корею, Южный Сахалин и Курильские острова.

На Дальнем Востоке я никогда не бывал, тем интереснее мне было получить назначение в Маньчжурию начальником оперативной группы по очистке тыла. Мы обеспечивали не только надежность коммуникаций и безопасность тыловых армейских учреждений, но и защищали мирных жителей от угрозы бандитизма и всевозможных эксцессов со стороны недобитых японских вояк. Китайское население встречало советских солдат-освободителей со слезами восторга на глазах. Оно было крайне измучено многолетней иностранной оккупацией, полуголодным существованием, полнейшим социальным и политическим бесправием. Китайцам бывшей японской вотчины Манчжоу-Го Красная Армия принесла на своих победоносных штыках свободу, мир, национальную независимость, справедливость и счастье.

И я уверен, что великий китайский народ не забыл всех жертв, принесенных нами ради его раскрепощения и процветания. В течение долгого времени мне приходилось общаться с китайцами различного общественного положения, и я остался самого высокого мнения об их национальном характере, богатейшей многовековой культуре, неиссякаемом трудолюбии, традиционной воспитанности и деликатности. Особенные симпатии пробуждали простые люди, крестьяне и рабочие, ремесленники и интеллигенты — те, кто создает материальные и духовные ценности нации. Они с большой готовностью сотрудничали с советской военной администрацией, всегда оказывали нам посильную помощь, выражали самые горячие чувства признательности, дружбы и братства.

Наши солдаты и офицеры платили китайскому населению тем же. Трудностей на только что освобожденной земле встречалось немало, однако все они преодолевались совместными усилиями представителей двух великих народов.

Мэром столицы Маньчжурии города Хайлара долгое время был пожилой китаец господин Пу. Но с приходом советских войск он подал заявление об отставке, ссылаясь на сложности в снабжении населения и японских военнопленных, которых скопилось здесь свыше 8 тысяч, на невозможность навести порядок, разместить возвращающихся беженцев и на тому подобные причины.

В те дни положение в городе не отличалось крепким общественным порядком. Нахлынувшие со всех сторон деклассированные и уголовные элементы, руководимые или поощряемые иностранными разведками, совершали погромы и насилия, а вину сваливали на советских людей. Тем важней было сохранить на посту господина Пу, который бы своей властью пресек творящиеся безобразия и своим авторитетом оградил бы от клеветы наших славных воинов.

Мой непосредственный начальник на Дальнем Востоке полковник Георгий Иванович Мордвинов попросил меня встретиться с мэром и убедить его не подавать в отставку.

— Да я же новый здесь человек, — пытался я возразить полковнику. — И этикета китайского не знаю, и обычаев…

— Этикет обыкновенный, советский: говори правду и уважай собеседника. Твоя фигура Героя Советского Союза, ветерана нескольких войн произведет впечатление на мэра. Ему ведь далеко не все равно, кто к нему придет уговаривать.

— Ладно, — согласился я. — Переводчика дашь?

— Не потребуется. Господин Пу владеет русским языком, и это поможет нам в дальнейшем сотрудничестве. Давай, Станислав Алексеевич, завоевывай человека на нашу сторону.

Надел я Золотую Звезду, ордена и медали. Звание Героя Советского Союза мне присвоено 5 ноября 1944 года за выполнение специальных заданий в тылу противника, за Белоруссию в общем.

Разговор с мэром был не из легких. В чрезвычайно вежливой, даже учтивой форме он упорно отказывался от должности, приводил убедительные аргументы, цифры и факты. Я заверил его, что в своей деятельности он получит всестороннюю сильную поддержку советского командования, что именно с его личным участием в Хайларе быстро наладится нормальная жизнь, что его работа послужит делу укрепления китайско-советской дружбы.

Господин Пу действительно хорошо относился к нашей стране, и мой призыв к укреплению братских уз наших народов произвел на него глубокое впечатление. Он отхлебнул из крохотной чашечки глоток чаю, помолчал немного и сказал с поклоном:

— Вы правы, уважаемый полковник. Будущее Китая целиком зависит от дружбы с великим северным соседом. Вы поставили меня перед выбором. Я выбираю счастье моего народа и остаюсь мэром города.

Приятно, когда здравый смысл побеждает временные заблуждения.

Советская военная администрация снабдила город продовольствием, хотя не располагала излишками и имела строжайший приказ не расходовать на сторону ни одного килограмма муки. Срочными суровыми мерами в Хайларе были подавлены попытки бандитизма, воровства, расхищения национального имущества. Несколько инициаторов грабежей и насилий по приговору трибунала были расстреляны.

Порядок на городских улицах стал образцовым, десятки затруднений ликвидированы, и господин Пу смог спокойно выполнять свои обязанности. Мэр трудился исключительно добросовестно.

Примечательны были встречи в Маньчжурии с представителями белой эмиграции. Стремясь загладить вину перед Советской властью, они активно помогали нашим войскам добивать остатки Квантунской армии. Этот факт имел большое политическое значение. Однажды я спросил бывшего белогвардейца, чем объясняется столь резкий сдвиг в их отношении к СССР, и получил следующий ответ:

— Родина у человека одна. Большевики спасли Россию от порабощения иностранцами. За это мы вас благодарим и чистосердечно помогаем.

Вот какой резонанс имели успехи Советского Союза в строительстве социализма и во второй мировой войне.

Советское правительство многим эмигрантам разрешило вернуться с семьями на родину, где они честно трудятся по сей день.

Через некоторое время приступила к работе смешанная мирная комиссия. Я рассчитывал на возвращение домой и отдых после войны.

Однако последние выстрелы для меня еще не отзвучали. На территории родной мне Литвы при поддержке иностранных разведок активизировались националистические банды.

Органам государственной безопасности потребовались длительные и напряженные усилия, чтобы ликвидировать бандитизм, оторвать от него колеблющихся, обманутых, случайно вовлеченных людей и приобщить их к созидательному труду.

Хуторская система, обширные леса, запасы оружия, припрятанного старым реакционным офицерством, — все это в значительной мере облегчало действия преступников. Выходцы из кулацких семей, фашистские пособники, служившие в период немецкой оккупации в карательных отрядах, полиции, СД и гестапо, с отчаянием обреченных шли на все. Они убивали советских и партийных руководителей, грабили села и хутора, срывали мероприятия народной власти, направленные на ликвидацию последствий иноземного нашествия.

Министерство госбезопасности, учитывая, что я литовец, знаю язык, местность и обычаи, направило меня на ликвидацию националистических банд.

В который раз я очутился в знакомых мне местах и снова бродил по лесам и хуторам, не выпуская из рук оружия.

С националистическими бандами боролись органы госбезопасности, внутренние войска МВД и специально созданные из передовых представителей трудящихся отряды бойцов защиты народа. Бандитизм в Прибалтике в послевоенные годы был не чем иным, как продолжением классовой борьбы.

На территории Ионишского района действовала банда Таутвидаса, на счету которой было много тяжелейших преступлений против народа — убийств партийных, советских работников и рядовых граждан, поджогов, грабежей. Из надежных источников стало известно, что в ближайшее время бандиты решили провести совещание и с этой целью шныряют по району, собирая его участников. Два вооруженных националиста направились в опилинку (волость) Таусены и остановились в деревне Куйси. Здесь их и решено было захватить.

Ранним утром группа из 10 бойцов защиты народа во главе с младшим лейтенантом Александром Жуковым оцепила двор, где скрывались бандиты, и стала внимательно осматривать все постройки. Боец защиты народа Леонас Вильчаускас вошел в сарай и начал всматриваться в темноту. Ничего не видно… Но вот в дальнем углу послышался шорох. Боец вскинул винтовку и лязгнул затвором. В темноте вспыхнуло пламя и простучала короткая автоматная очередь. Раненый Леонас крикнул товарищам:

— Здесь они, здесь!

Бойцы поспешили на помощь. Из сарая выскочили два человека, пригибаясь и стреляя на бегу, кинулись вон со двора. Но им не удалось пробить окружение.

— Огонь! — скомандовал Жуков.

Оба бандита были убиты. Опознание установило, что один из них был Альбинас Шляжас по кличке Мейронис, кулак из деревни Аликнайчи, второй Иозас Гаспиравичюс по кличке Нарсутайтис, тоже кулак из деревни Анапонис.

У бандитов были обнаружены автомат, винтовка, граната, бинокль, два пистолета, 300 патронов, подпольные документы, фотоснимки и личная переписка.

В стычке отличились младший лейтенант Александр Маркович Жуков, бойцы защиты народа Леонас Вильчаускас, Иван Леонтьевич Боев, Юлис Кирспаускас и Владимир Николаевич Тимошенко.

Но это было только начало операции, которой мне поручили руководить. Помня, что буржуазные националисты намеревались устроить совещание в лесу Дауырава, я приказал подразделениям внутренних войск и бойцам защиты народа оцепить плотным кольцом ту часть леса, где намечалось бандитское сборище.

Однако проживавший неподалеку один из связников банды сумел сообщить своим о грозящей опасности, и утренняя проческа леса результатов не дала. Неудача огорчила начальника Ионишского райотдела МГБ майора Васина.

— Ничего, Алексей Алексеевич, — сказал я, — лиха беда начало. Днем прочешем лес еще раз и если не поймаем, то применим военную хитрость.

Дневное прочесывание также окончилось безрезультатно. Тогда я предложил операцию прервать, отойти от леса в город Паневежис, а завтра с рассветом неожиданно с марша вновь оцепить лесной участок. Бандиты, убедившись, что мы отошли, соберутся на совещание, тут-то мы их и накроем. Так и решили. Я распорядился выделить для охраны дорог, проходящих вблизи леса, парных дозорных и несколько автомашин с небольшим количеством бойцов. Их задача вылавливать отдельных бандитов, которым удастся прорвать блокаду.

Ночевали мы в лесу близ Паневежиса, а на рассвете сели в грузовики, прибыли на место проведения операции, быстро окружили лес и двинулись его прочесывать.

Мои предположения оправдались. Бандиты в самом деле подумали, что опасность для них миновала, будто мы уехали надолго, и пришли на сборище. Это были не рядовые преступники, а главари шаек, имевшие связи с империалистическими разведками, убежденные и озверелые враги Советской власти и своего народа. Когда их обнаружили, они оказали яростное сопротивление и ни за что не хотели сложить оружие. Четверо были убиты, а пятый скрылся в густых зарослях. В перестрелке погибли два наших солдата.

Я приказал вторично прочесать лес. Бандита по кличке Меркурас нашли в кустарнике. Бойцы защиты народа и солдаты окружили его. Один из них крикнул:

— Меркурас! Ты окружен! Сдавайся!

Из кустов на голос полетела граната. Солдат еле успел отбежать и укрыться за толстым стволом, как раздался взрыв и осколки просвистели у его головы.

— Сдавайся, Меркурас! — предложили ему вновь.

В ответ раздались выстрелы. Бойцам ничего не оставалось делать, как вступить в перестрелку, в ходе которой бандит был убит.

Мы приняли меры, чтобы установить личность ликвидированных националистов. Ими оказались: командир банды «Вовере» Бенис Левейко по кличке Комарас и его ближайшие подручные Ионас Кильчаускас по кличке Деде, Анацинтас Лукшас по кличке Полька, Менулис и уже упомянутый Меркурас. В качестве трофеев нами были взяты четыре автомата, карабин, граната, шесть пистолетов, два бинокля, около 700 патронов.

Но операция продолжалась. Разведка сообщила, что несколько бандитов скрываются в деревне Витирчи в одном из дворов. Я выслал туда чекистско-войсковую группу под командованием старшего лейтенанта Георгия Волкова. Группа прибыла в деревню, окружила двор и приготовилась к бою. Самого хозяина дома не оказалось, он с женой куда-то уехал. Солдаты начали осмотр дома и в нежилой комнате увидели на столе две тарелки с остатками пищи, рядом лежали две вилки. Старший лейтенант Волков приказал осмотреть все постройки. На чердаке сарая были обнаружены следы ночевки двух человек.

— Бандиты где-то здесь, — сказал Волков. — Продолжать поиски!

Но солдатам никак не удавалось обнаружить никаких признаков какого бы то ни было тайного убежища. Наконец в сарае за овсяными снопами они нашарили загадочную дверь. Потянули за ручку — не поддается и подозрительно пружинит.

— Ломай! — распорядился старший лейтенант.

Солдаты дружно ударили прикладами в дверь, и тотчас в ней появились пулевые отверстия — стреляли с той стороны.

— Ложись! — последовала команда.

Из-за двери бил пулемет, не давая поднять головы. Но солдаты во главе со старшиной Тамахидзе не растерялись, открыли по двери ответный прицельный огонь. Не прошло и нескольких минут, как вражеский пулемет смолк. По сигналу Волкова солдаты поднялись с земли, приблизились к изрешеченной свинцом двери и взломали ее. За нею был хитро замаскированный просторный бункер, а в нем — два мертвых бандита, кулацкие сынки из шайки «Радвила» Владис Казлаускас из деревни Тубинис Ионишского района по кличке Шлега и Ионас Маченас из деревни Сукори Линкувского района. В бункере были найдены станковый пулемет, автомат, два пистолета, ракетница с тремя ракетами и около 500 патронов.

В бандитской сумке солдаты обнаружили «Медаль материнства» и удостоверение к ней за номером 103 160 на имя Елены Стасовны Неймекштене. Проверка установила, что полтора года назад жительница деревни Сукори Е. С. Неймекштене была схвачена бандитами, избита и ограблена. Вместе с другими вещами у нее отобрали и медаль с удостоверением.

За умелое руководство ликвидацией бандитского гнезда, проявленную находчивость и стойкость по моему представлению командование поощрило старшего лейтенанта Георгия Степановича Волкова, старшину Абтангина Ильича Тамахидзе, младших сержантов Анатолия Александровича Лукина и Михаила Степановича Коваля.

Полтора года существовали в Алитусском районе три преступные бандитско-националистические группы. Мы знали их вожаков. Всего в этих группах вместе со связниками насчитывалось 24 человека. Много горя претерпели от них жители района, много пролили слез. Пришла пора раз и навсегда положить этому конец. Отдел МГБ подготовил разведывательные данные, согласно которым я начал действовать.

Нам сообщили, что в деревне Валюны, на хуторе Неопольскаса в сарае оборудован бункер, где скрывается один из бандитских вожаков группы «Дайнава» Чеславас Сипавичус (Васарис). Ранним утром чекистско-войсковое подразделение окружило хутор. Я приказал взять бандита живым, однако, заметив приближавшихся солдат, из бункера открыли стрельбу. На все предложения сдаться в ответ свистели пули. Завязалась перестрелка. Но вот бункер умолк. В нем вместе с главарем группы мы обнаружили и четверых убитых его сообщников. У погибших взяли три автомата, четыре винтовки, пять пистолетов, две гранаты и 200 патронов.

Но уцелевшие участники бандитской группы Васариса по-прежнему продолжали совершать террористические акты и систематически грабили местное население. Они убили колхозника Алексаса Ревуцкаса и его жену Анелю Ревуцкене, жителей деревни Вильчаны. От их рук пал кассир колхоза «Пергале» Мотеюс Милькаманавичюс.

На подавление террористов мною была послана оперативная группа под командованием старшего лейтенанта Севостьянова. Преступников обнаружили в окрестностях деревни Домлино. Это были главарь шайки Иозас Пратусявичюс (Кардас) и его подручный Владас Ремейка (Биюнас). Обоих в перестрелке убили.

После каждой операции бандитские ряды буржуазных националистов редели. Население благодарило нас за ликвидацию преступных групп и активно помогало в розыске уцелевших бандитов.

Очередное сообщение в районный отдел государственной безопасности нацеливало нас на Путинский лес, где скрывалась небольшая, но жестокая шайка, располагавшая хорошо оборудованными бункерами, связными и пособниками.

Я выехал в этот лес во главе подразделения бойцов защиты народа и солдат внутренних войск. Ознакомившись с местностью, принял решение на наиболее вероятных направлениях выхода бандитов из леса устроить на ночь засады и секреты, а противоположный берег реки Неман, куда они тоже могли кинуться в поисках спасения, прикрыть пунктами наблюдения.

Затем солдаты и бойцы прочесали лес, но никого не нашли. Тогда мы погрузились в автомашины и уехали в районный центр Алитус, показав тем самым противнику, будто мы удовлетворены прочесыванием и надолго исчезаем.

Вооруженные преступники легко ловились на эту удочку и после нашего ухода обычно вылезали из своих нор и принимались активно готовиться к очередной бандитской акции. А на рассвете следующего дня наши машины опять с ходу заскочили в Путинский лес. Мы снова начали его прочесывание. В 10 часов утра в лесных дебрях были обнаружены четыре бандита. Заметив нашу цепь, они попытались спастись бегством, но очень скоро поняли, что окружены, и оказали яростное сопротивление. В перестрелке погибли один наш солдат и двое бандитов, а двое, оставшиеся в живых, бросились вплавь через Неман. Однако форсировать реку им не удалось. Пули настигли их в воде.

Когда убитые на суше и на воде бандиты были опознаны, мы поняли, что в результате операции уничтожены главари так называемой группы «Дзуку». Среди убитых находились командир этой группы Винцас Амбразявичюс (Баландис) и его ближайшие «оруженосцы». При них было два автомата, две винтовки, четыре пистолета. В лесу солдаты обнаружили бункер, в котором нашли автомат, пистолет и пишущую машинку.

Однажды разведка донесла, что деревню Поцюны частенько навещает член банды Анупраса некий Повас, немец по национальности, намеревающийся выехать нелегальным путем к своей семье в Германию. На предполагаемом пути следования Поваса была скрытно выставлена засада. Бандит попался в ловушку, его схватили и обезоружили. На допросах арестованный назвал свое подлинное имя: Хенрик Россман, 1913 года рождения, уроженец Германии. Он указал местонахождение трех известных ему бункеров банды Анупраса.

Я направил туда оперативную группу во главе с майором Рудницким. Хенрик Россман привел группу к одному из бункеров. Майор приказал арестованному подать голос. Россман исполнил. Но из бункера не отвечали.

— Давай еще! — шепнул Рудницкий.

Россман вновь крикнул. Молчание. И лишь после неоднократных окликов из люка кто-то высунулся, но тут же скрылся обратно. По Россману и Рудницкому из бункера открыли огонь. Началась перестрелка. Бандиты были уничтожены. Их было двое. В бункере нашли два пулемета, четыре автомата, три винтовки, три пистолета, 4 тысячи патронов, пишущую машинку, антисоветскую литературу и немецкую рацию.

Темной ночью бандиты убили жителя деревни Крижуны Алитусского района Ионаса Лаукайтиса. Разведка установила, что террористический акт совершила группа Биюнаса. Она состояла из семи человек и скрывалась в кустарниках близ деревни Стрельцы.

Бойцы защиты народа блокировали кустарник. Заметив окружение, бандиты открыли жестокий огонь. В перестрелке трое националистов были убиты, остальные, воспользовавшись наступившими сумерками, отстреливаясь, уползли в кусты. Я приказал окружить это место плотным кольцом и дожидаться рассвета.

Ночью бандиты пытались вырваться из окружения, но это им не удалось. А утром мы двинулись на шайку, двоих из них убили, а двух взяли в плен.

С ликвидацией этой банды в Алитусском районе воцарилось спокойствие, и местное население наконец-то смогло жить и работать, не боясь внезапных нападений и кровавых расправ озверелых буржуазных националистов.

Пришлось мне побывать в то время и в Казлу-Рудском районе. Там было зарегистрировано пять бандитско-националистических групп, в которых насчитывалось 19 бандитов и 26 связников.

Однажды ночью над Казлу-Рудским районом появился иностранный самолет и сбросил на парашютах трех инструкторов буржуазного националистического подполья, прошедших подготовку в зарубежном учебном центре одной империалистической разведки. Меня вызвал министр госбезопасности республики генерал-майор Петр Михайлович Капралов. Мы склонились над картой района, на которой были обозначены места вероятного нахождения бандитских гнезд.

— Вот что, Станислав Алексеевич, — сказал генерал. — Возьмите оперативных работников, солдат внутренних войск, бойцов защиты народа, оцепите леса, найдите все тайники и полностью ликвидируйте банду. Задача ясна?

— Так точно!

— Выполняйте.

Дело происходило зимою. Стояли сильные морозы, земля была покрыта глубоким снегом и промерзла на большую глубину. Но несмотря ни на какие трудности, мы каждый день уходили в лес. Спустя несколько дней в северной части леса были обнаружены три действующих бандитских бункера. Один из них только что был оборудован, во втором нашли антисоветскую литературу, в третьем лежали постельные принадлежности. Бандитов в бункерах не оказалось. Куда они девались, неизвестно. Скорее всего, отправились в ближайшие хутора за продовольствием и свежими новостями. Но из-за боязни попасть в руки властей там они не могли долго оставаться.

Посоветовавшись с офицерами, я решил заложить у каждого бункера круглосуточные секреты. Рано или поздно вооруженные преступники появятся у своих убежищ и будут захвачены врасплох.

Мои расчеты оправдались. В лесу стали появляться то одна, то другая группа националистов. У бункеров вспыхивали ожесточенные схватки. Одни вышедшие на секреты бандиты были взяты живыми, другие погибли в перестрелках.

Но этим мы не ограничились и вскоре провели еще более крупную операцию по вылавливанию уцелевших преступников. Бандитов охватила паника. Они покинули свои тайные убежища и начали метаться по лесам в поисках выхода, но всюду наталкивались на наших солдат и бойцов защиты народа. Нами были заняты все окрестные деревни, перекрыты все дороги. Некоторые главари, агенты иностранных разведок, устремились к государственной границе, пытаясь уйти за кордон. Но мы учли и такую вероятность. На пути к границе стояли наши посты. Одни бандиты погибали в схватках, другие сдавались в плен.

В борьбе с буржуазным националистическим подпольем мы, сообразуясь с обстановкой, с личностью бандитов, шли и на мирное разрешение конфликта. Ведь бандитские шайки были далеко не однородны по своему составу. Вот один из типичных примеров.

В Виленской области я посетил самый неблагополучный район — Аникшчайский. Здесь через аппарат райотдела МГБ удалось установить, что почти всеми местными бандами руководит Клаюнас — бывший офицер литовской буржуазной армии, помещик и махровый контрреволюционер.

Долгую бессонную ночь провел я в райотделе, раздумывая над тем, как лучше подступиться к вожаку. Самый элементарный и проверенный на практике способ выследить, где он укрывается, и затем, блокировав все подступы к хутору, избе или лесному бункеру, захватить или застрелить его. Однако мне пришла иная мысль: попытаться использовать простое человеческое слово убеждения.

Во время Великой Отечественной войны, командуя спецотрядом в Минской зоне, я не однажды применял этот способ — посылал письма-ультиматумы в адрес фашистов и их пособников и в большинстве случаев добивался успеха.

К утру у меня был готов текст письма Клаюнасу на литовском языке, в котором говорилось: «Вы совершаете тягчайшие преступления, убивая мирных честных людей. Советское государство и литовский народ не простят вам и вашим подчиненным террор. Тешить себя иллюзиями, будто народная власть недолговечна или внутри страны произойдут какие-либо изменения, угодные вам и господам империалистам — вашим хозяевам, совершенно бессмысленно! Государство рабочих и крестьян было, есть и будет, и день ото дня, как вы сами могли убедиться, крепнет. Советую вам понять эту истину и вспомнить историю: советский народ отстоял свою Родину, отбил три похода Антанты, изгнал интервентов, а в годы последней войны, навязанной нам фашистами, разгромил и принудил капитулировать гитлеровскую Германию и освободил Европу от коричневой чумы.

Ваша борьба обречена на полное поражение. Вспомните, что после гражданской войны действовали крупные банды Махно, Мамонтова, Булак-Балаховича. Все они пытались сокрушить Советскую власть. А чего добились? Народ воткнул в их могилы осиновый кол. Так будет и с вами!

Мне хочется надеяться, что вы поймете, какое горе вы приносите литовскому народу, желающему спокойной жизни после тягот военной поры. Если вы действительно любите свой народ, если у вас осталась хоть капля совести и чести, вы поймете все, что я написал вам в этом коротком письме, и откликнетесь на него.

Чтобы избежать напрасных жертв, я предлагаю вам и вашим подчиненным прекратить с этого дня позорную и бесполезную борьбу, выйти из леса с оружием и сдаться. Всем, кто добровольно согласится на легализацию, будет объявлена амнистия и предоставлена возможность трудиться на благо своей Родины».

Переписав начисто черновик, я добавил: «Ответ шлите немедленно с нарочным в районный отдел МГБ».

И подписался: «Уполномоченный Литовского Советского правительства Герой Советского Союза полковник С. Ваупшас».

Один из сотрудников райотдела доставил мое письмо в лес и заложил в тайник, которым пользовался бандитский главарь.

Двое суток напряженного ожидания, и вот наконец посланцы из леса. Дежурный ввел в кабинет двух смущенных и робеющих девушек. Одна из них, испуганно глядя на мою Звезду Героя, проговорила:

— Мне поручено передать вам вот это.

И протянула конверт.

Я вскрыл его и прочитал ответ Клаюнаса. Он сообщал, что отдал приказ прекратить всякие боевые действия. Что же касается добровольной явки и легализации, то лично он не может нарушить клятвы, карающей смертью всех, кто добровольно перейдет на сторону Советской власти. Однако желающим сдаться препятствовать не будет и даже окажет содействие. В заключение Клаюнас просил освободить его невесту, содержавшуюся в Вильнюсской тюрьме, а также не арестовывать девушек-связных.

Пока я читал записку Клаюнаса, девушки сидели на краешках стульев и настороженно прислушивались к шорохам, звукам, шагам в коридоре, словно отовсюду им грозила смертельная опасность. Я задал им несколько незначительных вопросов, напомнил, что их сверстники — литовские комсомольцы активно помогают строить новую жизнь в родной Литве. Одна из девушек, неожиданно осмелев, задала мне вопрос:

— А разве мы не преданны своей Литве?

— Милая девушка, — спокойно отвечал я. — Без Советской власти нет и не может быть настоящей, свободной Литвы.

— Почему? — последовал второй вопрос. — Мы хотим быть свободными и независимыми.

— Эту свободу и независимость нам обеспечит лишь пребывание в составе Советского Союза. Оно поможет нам сохранить язык, национальную культуру, создать свою промышленность, построить счастливую жизнь.

Девушки переглянулись и замолчали. Потом с явным удовольствием закусили в столовой райотдела и почувствовали себя спокойнее. Пока они ели, я написал новую записку Клаюнасу, советуя не затягивать легализацию и понять, что каждый честный литовец должен все свои силы отдать народной власти.

На прощанье связные спросили:

— А тех, кто к вам придет, вы не расстреляете?

— Нет. Кто придет, тому простим. А кто будет продолжать свои преступления, пусть пощады не ждет. Подумайте и вы над этим, девушки.

— Мы боялись, что вы нас не отпустите.

— Идите спокойно и все расскажите Клаюнасу. Надеюсь встретиться с вами снова.

— Спасибо. До свидания.

Через несколько дней от Клаюнаса прибыл молодой парень и сообщил, что вскоре некоторые участники банды придут с повинной. Я отпустил и этого связника. В третий раз явилась средних лет женщина… Я понял уловку Клаюнаса: он каждый раз посылал новых связных, опасаясь, что мы завербуем его людей или на допросах начнем выяснять все, что касается местонахождения банды, ее численности и вооружения.

Конечно, длительные колебания Клаюнаса раздражали меня и моих товарищей. Но мы правильно рассудили, что терпение принесет больше пользы в данной конкретной обстановке, нежели вооруженные методы борьбы. А главного я уже достиг: бандитский террор в районе прекратился.

Пока же я решил съездить в Вильнюс и лично доложить в Министерстве госбезопасности подробности моих контактов с Клаюнасом. Меня принял министр генерал-майор Петр Михайлович Капралов, которому я изложил свой план вывода банд Клаюнаса из лесов без применения оружия. Генерал недоуменно развел руками.

— Вы представляете себе, кто такой Клаюнас и что это за подлая организация? У каждого руки в крови, а вы предлагаете так… полюбовно!

— Не полюбовно, а разумно, товарищ генерал, без человеческих жертв. Банды все время в поле нашего зрения, и пустить в ход оружие никогда не поздно.

— Рассуждаете вы логично, — задумчиво проговорил министр. — А вот как получится на деле?

— Давайте попытаемся! Мы ничем не рискуем.

— Как ничем? Враг есть враг. Он вооружен, преисполнен злобы, напичкан инструкциями из-за рубежа… Он крови жаждет, крови!

— Правильно, товарищ генерал. Но уже сейчас эти враги выполнили приказ Клаюнаса и прекратили вооруженные нападения.

— А может быть, это тактика? Хитрый тактический ход?

Мне все же удалось убедить министра согласиться с моим планом. Удалось доказать и целесообразность освобождения из-под стражи невесты главаря, которая должна была через день предстать перед трибуналом.

— Ну хорошо, — согласился со вздохом Петр Михайлович. — Быть по сему. Своевременно ставьте меня в известность, как будут развиваться события. Желаю успеха!

Вернувшись в райотдел, я обменялся с Клаюнасом еще тремя письмами и, чувствуя, что тот все еще колеблется, предложил ему в течение 48 часов явиться с повинной, указал маршрут и порядок следования. Подводам с участниками повстанческих банд и оружием надлежало прибыть по шоссе в город Аникшчай и заехать прямо во двор районного отдела МГБ. «Все оружие разрядить, патроны и капсюли от гранат сложить на отдельную подводу. Над подводами вывесить красный флаг. Пропуск — «Москва», отзыв — «Литва».

В случае отказа выполнить мое последнее предупреждение мы вынуждены будем начать боевые операции и беспощадно уничтожать всех сопротивляющихся».

Конечно, я волновался: если Клаюнас не подчинится, заговорит оружие, прольется кровь… Я уже представлял себе укоризненное выражение на лице министра: «Вот видите, я же вас предупреждал!»

Однако в условленное время вереница подвод с красными флагами появилась на улицах Аникшчая. Среди бандитов я увидел знакомых девушек-связных.

— С благополучным прибытием, — сказал я приехавшим. — Все оружие сдали?

— До последнего тесака, гражданин полковник.

— Хорошо. Личного обыска производить не буду. Поверю вам на слово. А где Клаюнас?

Молодой парень в кожаной тужурке мрачно ответил:

— Клаюнас думает пока повременить… Силой его не заставишь, не такой человек…

— Пусть пеняет на себя, — сказал я и предложил прибывшим умыться у колонки во дворе райотдела, а затем повел их в столовую, и они сытно поели. Об этом позаботился начальник райотдела подполковник Туаев.

После столовой все вновь собрались во дворе, где у нас завязалась беседа.

— Где хотите жить и чем заниматься? — спросил я.

Большинство высказалось за то, чтобы уехать на время из Литвы, так как националистическое подполье, узнав о выходе этой группы на легализацию, попытается мстить.

— Нельзя ли нам пока поселиться где-нибудь подальше, например на Дальнем Востоке? — поинтересовался один из бывших бандитов.

— Хорошо. Я свяжусь с Вильнюсом.

— Хотим спокойно работать, — сказал другой.

— Давно пора! — ответил я.

Получив согласие министра, мы подготовили для переселенцев паспорта и через несколько дней проводили вчерашних врагов в далекий путь. Все они честно трудились на предприятиях и стройках востока страны.

В 1964 году, в день 20-летия освобождения Литвы от немецко-фашистских захватчиков, на улице в Вильнюсе меня окликнул располневший розовощекий мужчина.

— Товарищ полковник! Не узнаете? Я Альгирис, ваш старый клиент.

Я с трудом признал в нем одного из участников банды Клаюнаса.

Он рассказал, что все уехавшие тогда на восток давно вернулись в Литву, обзавелись семьями, живут, работают, растят детей.

— Большое вам спасибо, товарищ полковник, за терпение и помощь. Благодаря вам и вашим товарищам мы стали людьми.

Я был искренне рад за него и за всех остальных. Судьба их главаря сложилась иначе. Поскольку он с группой наиболее верных приспешников продолжал отсиживаться в лесу, мы решили взять его силой. Совместно с начальником райотдела Туаевым разработали детальный оперативный план и вскоре окружили хутор, где скрывался Клаюнас. В завязавшейся перестрелке уничтожили несколько бандитов, а вожака захватили живым.

Когда сотрудники райотдела поставили передо мной высокого, заросшего щетиной мужчину с холодным, злобным взглядом, я сказал ему:

— Ну что же, господин Клаюнас, будем заканчивать наши взаимоотношения. Вы подвели меня, обманули Советскую власть. За бандитизм и двурушничество придется отвечать.

— Расстреляете? — хрипло спросил Клаюнас.

— Это решит трибунал. Прощайте.

Его увели. Началось следствие. Потом Клаюнаса судил военный трибунал и по совокупности преступлений приговорил к расстрелу.

Не менее опасной была банда Шарунаса, действовавшая в том же районе. Она совершала налеты на советские учреждения, терроризировала и грабила население, насиловала женщин, убивала из засад коммунистов, охотилась за чекистами. Преступники обнаглели до такой степени, что пытались внедрить свою агентуру в органы госбезопасности и завладеть важными секретными документами.

Однажды сотрудник Министерства госбезопасности Литвы лейтенант Грачев выехал в служебную командировку в Аникшчайский район и не вернулся. Поползли слухи, что якобы он перешел на сторону бандитов. Ходили предположения, что молодой офицер заблудился и замерз в лесу, что его отравили подручные бандитов, было еще много всяких разноречивых версий.

Я немного знал Грачева. Вместе со мной он участвовал в подавлении бандитских выступлений в Укмергском районе. Раньше храбро воевал на фронтах Великой Отечественной войны. Близкие его также были коммунистами, верными патриотами.

И вот он исчез, да еще с папкой строго секретных документов. Беспокойство и волнение охватили всех работников министерства и самого министра. Несколько дней ждали вестей о Грачеве, а когда ждать больше стало невмоготу, министр вызвал меня и сказал:

— Станислав Алексеевич, паршивая история. Езжайте туда, поднимите на ноги весь район, проверьте все хутора, леса и перелески, но выясните судьбу Грачева и найдите его — живого или мертвого. О случившемся я сегодня же доложу в Москву. Езжайте, полковник, езжайте!

Через два часа я вместе с группой чекистов во главе с майором К. Т. Дороховым и бойцами внутренних войск выехал в Аникшчайский отдел МГБ.

При первом же знакомстве с фактами выяснилось, что лейтенант Грачев, которому поручили составить план ликвидации банды Шарунаса, с разрешения своего непосредственного начальника взял с собой важные служебные бумаги и поехал в район. Здесь он намеревался встретиться с некоторыми верными людьми и привлечь их к участию в разрабатываемой операции.

Прослеживая маршрут Грачева, я установил, что последним пунктом, где он останавливался, был волостной поселок Шаршуны, откуда лейтенант на лошади добрался до глухого малонаселенного хутора. На хуторе он встречался с неким Вацлавом и его женой, отдыхал и обедал. Срочно собранные сведения подтвердили мое предположение о том, что Вацлав — двурушник, ловко прикидывавшийся советским патриотом, а на самом деле являвшийся агентом Шарунаса.

Наш отряд выехал в лес. Местные жители помогли нам выследить бандитов. Мы настигли Шарунаса в густых зарослях. Началась жестокая перестрелка, несколько преступников было убито, остальные взяты в плен, главарь бежал, а пленные ничего о Грачеве не знали. Тогда мы поехали в глухой хутор. Арестованные Вацлав и его жена отрицали свою причастность к исчезновению Грачева, но в конце концов сознались, что они дали знать о его прибытии в лес, и когда он пришел на другой хутор, вблизи Коварска, там на него напали бандиты и застрелили, все документы убитого, не рассматривая, поспешно спрятали у родной сестры Вацлава Ядвиги, также сотрудничавшей с террористами.

Выслушав эти признания подлецов, которым прежде мы доверяли и которым простодушно вручил свою жизнь молодой чекист, я не выдержал и обругал их:

— Шкуры продажные! Какого парня загубили!

Потом приказал отряду ехать на место убийства.

В ту морозную ночь неистово мела пурга, подъехать к хутору Ядвиги на машинах было невозможно. Утопая в сугробах, мы добрались до него пешком. Чекисты вели за мной дрожащего от страха Вацлава. Он показал дом Ядвиги. Еще не старая женщина, она, увидев нас, тоже затряслась, как в ознобе, и я накинул на нее полушубок, чтобы она согрелась и обрела дар речи.

После нескольких часов беседы с помертвевшей от предчувствия расплаты Ядвигой картина окончательно прояснилась. Во дворе ее дома Шарунас, получив сигнал от своих шпионов, устроил засаду и схватил ничего не подозревавшего Грачева. Тот стал отчаянно сопротивляться, и тогда главарь двумя выстрелами из пистолета убил лейтенанта, а его личные документы и папку с бумагами сунул Ядвиге, приказав спрятать до появления из леса специального связника.

Бандиты отвезли труп чекиста в лес, бросили в глубокий овраг, засыпали снегом и хворостом. За документами пока никто не приходил, из чего можно было заключить, что Шарунас даже не догадывался, какими важными материалами располагал Грачев.

Ядвига повела меня и моих сотрудников в амбар, сбросила несколько кулей с мукой и из одного мешка вытащила грубошерстную наволочку, в которой находились бумаги Грачева. Папка была перевязана бечевкой. Все секретные документы оказались нетронутыми. Я вздохнул с облегчением, но на всякий случай еще раз спросил Ядвигу, читал их кто-нибудь или нет.

— Нет, нет, пан полковник, ни единая душа. Все спешили… А мне до этих бумаг дела нет. Малограмотная я.

— Малограмотная! — в сердцах сказал я. — А припрятала так, что век ищи — не найдешь. Убийцу покрывала!

Ядвига разрыдалась.

Труп лейтенанта Грачева, раздетого догола, мы нашли в лесном овраге и отправили в Вильнюс. Сообщили о подробностях в Министерство госбезопасности, а затем при помощи местных патриотов настигли и окончательно разгромили остатки контрреволюционной своры Шарунаса.

В ожесточенной классовой борьбе жертвы неизбежны. Чекисты Литвы потеряли немало славных товарищей, внесших ценный боевой вклад в разгром буржуазного националистического подполья.

Юозас Петкявичюс с юношеских лет деятельно участвовал в работе подпольной комсомольской организации. В 1935 году за участие в забастовке был арестован, но вскоре освобожден. Спустя три года молодежь избрала его членом Алитусского горкома комсомола, тогда же он стал коммунистом, а затем его выбрали в Алитусский уездный комитет партии. В 1940 году литовская буржуазная охранка схватила Петкявичюса как «опасный элемент» и отправила на девять месяцев в концлагерь.

С первых дней восстановления Советской власти в республике Юозас Александрович находится на партийной работе. Осенью 1940 года по рекомендации парторганизации направляется на службу в органы государственной безопасности. После освобождения Литвы от немецко-фашистских захватчиков Петкявичюс сразу же включился в решительную борьбу с националистическими бандами. За боевые заслуги был награжден орденом Красной Звезды.

6 марта 1946 года в городе Вильнюсе при исполнении служебных обязанностей старший лейтенант госбезопасности Юозас Александрович Петкявичюс был зверски убит буржуазными националистами.

Биография чекиста Рувинаса Эльясовича Токериса очень сходна с судьбой Петкявичюса. Токерис тоже молодым человеком стал участником комсомольского и партийного подполья, не раз арестовывался, а с установлением в 1940 году Советской власти начал работать в органах государственной безопасности.

В 1944 году Рувинас Эльясович возвратился в освобожденную Литву и был назначен оперуполномоченным Кедайнского уездного отдела НКГБ. 7 декабря он возглавил оперативную группу и в районе деревни Резги попал в окружение бандитов. Несмотря на их численное превосходство, чекисты приняли бой. Будучи тяжело ранен и расстреляв запас патронов, лейтенант Токерис продолжал отбиваться от наседающих врагов. Он подбирал с земли брошенные ими гранаты и кидал их обратно. Когда лейтенант потерял сознание, бандиты подползли к нему и добили. Вместе с ним погиб еще один чекист. Остальные прорвались сквозь огненное кольцо и вышли из окружения.

Рувинас Эльясович Токерис был посмертно удостоен ордена Отечественной войны второй степени.

Ненастным осенним днем начальник Меркинского волостного отделения госбезопасности капитан Даниил Фомич Фомин выехал в город Друскининкай на уездную партийную конференцию. У Чертова моста близ деревни Уцеха машину обстреляли бандиты. Фомин пытался выбраться из машины, чтобы принять бой, но был смертельно ранен. Ехавшие с ним пятеро бойцов защиты народа вступили в перестрелку и убили четырех вооруженных преступников. Но капитана спасти уже не могли.

Даниил Фомич Фомин похоронен в городе Варена.

Ионас Антонович Иоцюс в 1944 году стал работать в органах милиции. На следующий год его направили в школу НКВД, после которой он перешел на службу в Наркомат госбезопасности. Активно участвовал в разоблачении националистического подполья и ликвидации банд, неоднократно руководил чекистско-войсковыми операциями, действовал смело и решительно.

За успешное выполнение специальных заданий и проявленные при этом инициативу, настойчивость и отвагу был награжден именным оружием и орденом Отечественной войны второй степени.

На исходе весны 1952 года начальник отделения Каунасского уездного отдела МГБ старший лейтенант Иоцюс проводил операцию по захвату главаря бандитов Каралюнаса. В завязавшейся стычке главарь и его сообщник были убиты, но в единоборстве с вожаком геройски погиб и доблестный чекист Ионас Иоцюс.

Летом 1945 года Михаил Артемьевич Кутяшов начал работать оперативным уполномоченным. 7 августа на опушке леса недалеко от деревни Бобришки младший лейтенант Кутяшов и четыре бойца защиты народа попали в бандитскую засаду. Силы были неравны, и националисты зверски убили всех пятерых.

Михаил Кутяшов с воинскими почестями похоронен в городе Алитусе.

Но многие герои борьбы с буржуазными националистами живы. Ушел в запас подполковник госбезопасности Пятрас Повилавич Якубонис, с именем которого связаны успешные действия против бандитов. За подвиги и умелую организацию дела он награжден орденами Красной Звезды и Трудового Красного Знамени.

Подполковник в отставке Георгий Георгиевич Лебедев до 1950 года нес боевую службу и показал себя замечательным специалистом, готовя надежные кадры для борьбы с националистическим подпольем.

Чекист Ефим Степанович Павленко, ныне майор в отставке, был одним из ведущих работников в мероприятиях по ликвидации опаснейшего предводителя бандитов Скирмантаса, он же Лукач. За эту операцию Ефим Степанович награжден орденом Красного Знамени.

После войны продолжали службу в органах государственной безопасности ветераны боев с националистами подполковники А. Д. Гришечкин и К. К. Шилгалис, старший лейтенант С. К. Шимкус.

Участник Великой Отечественной войны Александр Дмитриевич Гришечкин вместе со мной находился в составе Укмергской оперативной группы, показал себя бесстрашным и волевым чекистом. Благодаря его опыту, энергии и предприимчивости было разгромлено много бандитских гнезд.

В специальных операциях против националистических банд отличились Казне Казевич Шилгалис и Стасис Казевич Шимкус. Не однажды они рисковали жизнью, попадая в самые невероятные ситуации, но всегда с честью выходили из любых испытаний.

Враги трудового народа были преисполнены ненависти к чекистам, защищавшим Советскую власть, не щадя своих сил и жизни.

Главари банд и националистического подполья знали меня в лицо, выслеживали, стремясь захватить живым или прикончить. Не однажды автомашина, на которой я разъезжал по делам службы, оказывалась простреленной. Гулко лопались пробитые пулями баллоны, разлетались мелкими брызгами стекла, вспыхивал бензин, льющийся из продырявленного мотора. Но вражеские пули меня миновали, гранаты летели мимо, осколки не задевали. Зато сам я бил из автомата и маузера наверняка.

Это были мои последние выстрелы.