На всю жизнь

В комнату проник бой башенных часов. Гинек Ридл насчитал сначала четыре глухих удара, а затем двенадцать раскатистых, громких, которые подстегивали, призывали к действию. Но это была еще не полночь. Часы борецкого костела спешили, и им было совершенно безразлично, что Гинек любит точность, точность прямо-таки до секунды.

Из радиоприемника доносились заключительные аккорды концерта Моцарта для фортепиано и оркестра. Слушая резкие ритмические вариации, Гинек ощущал легкое беспокойство, хотя и знал, что ждать точного сигнала, возвещающего начало нового дня, не имеет никакого смысла. Просто он чисто символически определил для себя эту полночь как Рубикон, решительный поворот в его жизни. Но на самом деле все рухнуло уже год назад. Марика не шла ни на примирение, ни на компромисс. Холодное, короткое поздравление на обратной стороне открытки подтверждало это.

Шесть, пять, четыре…

Звуковые точки, посылаемые репродуктором, напомнили Гинеку о том, что именно сейчас завершается третье десятилетие его жизни. Однако ничего необычного в связи с этим он не переживал. Прислонившись к раме холодного окна, он смотрел в неприветливую ночь. Порывистый ветер швырял оземь капли дождя и мокрые снежинки.

«Ожидается переменная…» — бесстрастным голосом передавала прогноз погоды диктор.

— Не будет переменной, — тихо поправил ее Гинек и выключил радио. Такой прогноз его не устраивал.

Он вытащил из шкафа объемистую спортивную сумку и поспешно стал наполнять ее бельем и личными вещами. Гинек с удовольствием положил бы в нее все свое имущество, потому что не предполагал уже сюда возвращаться.

Когда с вещами было покончено, он сел к столу и взял исписанный листок бумаги. Не колеблясь, подписал к сведениям, без которых, как утверждал Саша, не обойтись в наш век бумажной волокиты, имя и фамилию — Шарка Мартинова.

Добавив сведения личного характера — о государственной принадлежности и месте постоянного жительства, Гинек лизнул противную липкую полоску, потом разгладил конверт авиапочты ладонями. Подержал его с минуту в руке, будто взвешивал свой летний отпуск.

Первый отпуск с Шаркой.

Он положил письмо в конверт и на другом клочке бумаги быстро написал печатными буквами адрес Шарки. Только после этого погасил свет и вышел в коридор.

— В случае чего ищите меня здесь, — сказал Гинек, подавая листок дежурному по общежитию.

Тридцатилетнему мужчине должно быть ясно, чего он хочет от жизни. Эта мысль пришла ему в голову, когда он покинул здание общежития. Одновременно он осознал, что в таком случае ему надо в ближайшие дни поехать к Марике. Поставить формальную точку.

Туфли чавкали по слякоти, холодные капельки и снежинки покалывали лицо, ветер настойчиво пробирался под шинель. Ранняя весна в этих краях бывает очень затяжной.

На площади он повернул к обшарпанному старому зданию школы. В угловом помещении на первом этаже до сих пор горел свет.

Шарка ждала.

Очутившись в сухом, теплом коридоре, Гинек с радостью подумал, что холод и сырость остались за дверью.

1

В понедельник командир улыбался, что было подозрительным. Капитану Ридлу даже казалось, что подполковник Менгарт хочет передать свое хорошее настроение лично ему, инженеру дивизиона.

Если раньше командир основательно разбирал неоконченную в субботу и воскресенье работу, то сегодня сразу же перешел к постановке задач на неделю. После этого он заговорил о растущей агрессивности потенциального противника, о его стремлении модернизировать оружие и разместить вблизи границ Чехословакии новые ракеты. Капитан Ридл все более удивлялся. По пальцам можно было пересчитать дни, когда командир ставил задачи на неделю подобным образом. Гораздо чаще он резко говорил о недостатках и разносил в пух и прах командиров батарей за малейший непорядок в подразделениях. И все же к командиру все относились с уважением, потому что к себе самому он был еще более требовательным, а это военные умеют ценить. Прозвище у него было — Сосулька. Видимо потому, что он относился к тем людям, которые остаются холодными и неприступными в любом случае. Уже в течение многих лет в части из уст в уста передавалось, что наивысшей похвалой у подполковника Ярослава Менгарта служит фраза: «Ну что ж, не так уж плохо, товарищи».

Ридл тихонько шепнул соседу:

— Уж не растаял ли наш старик от жары?

Капитан Главка пожал плечами, но ответить что-либо не отважился.

По всем признакам, «маленькая проповедь», как офицеры окрестили эти регулярные построения по понедельникам без солдат, приближалась к концу.

— Еще раз напоминаю: для военнослужащих наших войск не существует более важной задачи, чем поддержание боеготовности, еще и еще раз боеготовности на самом высоком уровне, — закончил командир своей любимой фразой.

— Аминь, — тихо произнес кто-то за Ридлом, и два-три офицера приглушенно засмеялись. Гинек тоже не удержался.

Подполковник Менгарт посмотрел в ту сторону, откуда раздался смех, и приказал:

— Капитану Ридлу явиться ко мне в одиннадцать-ноль-ноль!

— Есть!

Вскоре после этого по кафельному полу застучали десятки пар ботинок, ровные шеренги строя офицеров и прапорщиков распались на отдельные группы.

— Я уже думал, что Сосулька улыбается мне, радуясь моему возвращению, а оказывается… — Гинек состроил кислую мину. — Бац, и меня сразу на ковер! Прямо как в том анекдоте… Ведут осужденного на казнь на рассвете, а он со вздохом говорит: «Хорошо же этот день у меня начинается».

У Душана Главки дрогнули губы, в голове мелькнула мысль: «Хватило бы только у тебя юмора. Менгарт умеет быть чертовски неприятным. От подобной аудиенции добра не жди». Вслух же он спросил:

— Хочешь, передам тебе дела сейчас, или потерпим до обеда? У меня запланировано совещание с группой, и к тому же я присматриваю за батареей Блажека. Он вернется только в четверг.

— Если уж терпели столько дней… — махнул рукой Гинек. — После обеда решим. Может, что-нибудь срочное?..

Душан отрицательно покачал головой. Офицеры направились к своим комнатам.

— Кан провел отпуск? — поинтересовался Душан.

Гинек мечтательно прикрыл глаза:

— Как в сказке. Саша придумал прямо-таки гениальную программу. С неделю мы бездельничали у них дома, потом закатили шестидневный круиз по Черному морю. Слушай, то, что там было, нельзя просто рассказать, все это надо видеть самому… — Он немного запнулся. — Мы послали вам открытку из Батуми…

— Она пришла в пятницу, спасибо. Ты в это время уже собирался домой.

Гинек напустил на себя серьезный официальный вид.

— Да, пришлось прервать сказочный сон. Сказалась тяга к военной форме, да и как мне без проповедей?!

Душан предпочел сменить тему разговора.

— Когда пойдем обедать? — cпросил он, махнув рукой.

— Вот только выслушаю, — Гинек изобразил серьезное лицо, — как должен себя вести инженер дивизиона, да к тому же еще заместитель командира, на построении. Я зайду за тобой.

Они разошлись перед кабинетом Главки. Гинек направился дальше по коридору, мурлыкая в такт своим шагам какую-то мелодию. Душан Главка задумчиво смотрел вслед своему бывшему сокурснику по училищу, а теперь начальнику.

Хотя капитан Ридл и выглядел беззаботным и веселым, настроение его было далеко не таким. Уже утром он почувствовал себя не в своей тарелке. Ридл объяснял это заботами, которые вновь напомнили о себе к концу отпуска; мысленно он уже был на службе и приступил к решению задач, до которых не дошли руки перед отпуском.

Бреясь в ванной, он вспомнил еще об одном важном деле, которое они обсудили с Шаркой, сидя прекрасным вечером на палубе теплохода. Теперь он осознал, сколько вопросов личного характера ему предстоит решить в связи с этим делом. В голову пришла спасительная мысль: не отложить ли хотя бы чуть-чуть встречу с Марикой. Но он тут же вновь убедил себя, что действовать надо решительно и без промедления; еще в начале весны он попытался уладить дело с Марикой, но та попытка ни к чему не привела.

Во время завтрака Ридл много шутил, но растущую тревогу заглушить не удалось. Это состояние озабоченности не покинуло его на улице. Часть пути они прошли с Шаркой вместе, и от ее внимания не ускользнуло напряжение, скрытое за его внешне веселой и даже развязной речью.

— С тобой ничего не произошло?

— Со мной? Что за вопрос? Конечно ничего. А что?

— После приятного ничегонеделания тебе не очень хочется идти на работу, так ведь? Вряд ли я тебя этим успокою, но я тоже сейчас не в лучшей форме. А учебный год только начинается, — вздохнула Шарка.

Гинек самоуверенно заявил:

— Наоборот, Сосулька наверняка осознал, какого бесценного сотрудника в моем лице он лишился на целый месяц.

Она смерила его насмешливым взглядом:

— Я не слепая, дорогой. Настроение у тебя такое же скверное, как и у меня. Так чувствует себя каждый, когда приятное времяпрепровождение приходит к концу.

Гинек не ответил сразу. Ему захотелось немного позлить ее, и, пройдя еще несколько шагов, он иронически бросил:

— Если учесть, что одну треть жизни мы спим, а другую, на наш взгляд самую короткую, отдыхаем после работы, то нетрудно прийти к выводу, что большую часть времени мы проводим на работе. Одна только мысль о том, что на работе я бы скучал и тяготился…

Он не договорил. Шарка так толкнула его кулаком в бок, что он даже ойкнул.

— Снова начинаешь? — воинственно выдвинула она вперед подбородок. — Почему не признаешься, что тебе не хотелось сегодня утром вставать, что ночью тебе снилось море, а звонок будильника показался землетрясением?

— Оставь в покое море, — не позволил он застать себя врасплох.

— Знаешь что… — Она сердито тряхнула косой, выдернула из его руки свою руку и строптиво зашагала впереди. Старушки, громко разговаривавшие у кооперативного магазина, заметно поутихли.

Гинек громко рассмеялся. Именно эту черту характера Шарки он обожал. Его покоряли ее прямодушие, страстное чувство справедливости и какая-то безграничная вера в то, что и все другие люди так же искренни, как и она. Когда она защищала правду, ее глаза прямо-таки излучали решимость и отвагу, готовность бороться со всем злом мира. Сначала он воспринимал это как проявление наивности, но постепенно со временем уяснил, что именно в этом Шаркино своеобразие. И Марика умела защищать свою правду, но в отличие от Шарки она не признавала аргументов и стремилась не к справедливости, а только к собственной победе.

Он быстро догнал обиженную девушку, обнял ее за плечи.

— Не сердись, Шаринка, не сердись… — примирительно зашептал он ей на ухо.

Шарка отвернула голову. Она не выносила, когда он называл ее Шаринкой.

Вопреки этому он, несмотря на возмущение старушек, поцеловал ее и свернул на поперечную улицу.

— Поэзия кончилась, парень, что бы ты себе ни говорил! — крикнула она ему вслед.

Она уже не злилась, и он мог пуститься бегом.

— Если что-нибудь, будет не так, зайду к тебе в школу, — ответил он через плечо.

Она смотрела ему вслед, пока он не исчез за костелом. «Разумеется, если что-нибудь будет не так», — подумала она, и у нее вдруг возникло желание броситься за ним вдогонку, но у магазина стояла очередь, которая буквально съедала ее глазами.

Привычным движением девушка поправила на плече ремешок сумочки и не торопясь, важно, с высоко поднятой головой перешла улицу. Пусть сплетницы позлятся!

Возникшее утром чувство угнетенности не покидало Гинека. Идя по лугу неподалеку от Борека, он решил написать в Липтовски-Микулаш уже сегодня, но потом отбросил эту мысль. «Ты должен поехать к Марике сам», — подсказывал ему внутренний голос. Он стал раздумывать над тем, как согласовать это решение со служебными делами, навстречу которым он теперь шагал, как вдруг услышал за спиной сигнал автомобиля.

Желтую «шкоду» командира дивизиона знал каждый. Машина затормозила на обочине. Хотя сегодня Гинек предпочел бы совершить трехкилометровый путь пешком, отказаться от предложения подполковника он не мог.

Они поздоровались, Гинек сел рядом с водителем.

— Так что, капитан, — забасил Менгарт, — наверное, сегодня вам вдвойне не хотелось вставать, так?

— Я сказал бы неправду, если бы стал возражать, — признался Гинек, и перед глазами его возникла Шарка. — Мне снилось, что я сижу на корме теплохода, обозреваю море, и вдруг звонок будильника.

Подполковник улыбнулся, продолжая смотреть через лобовое стекло.

— Да, Черноморье прекрасно, — сказал он скорее для себя.

— И внутренние районы страны тоже хороши, — заметил Гинек. — Первую неделю мы провели в небольшом городке, кругом девственная природа, бесконечные степи. Никогда до этого, товарищ подполковник, я не увлекался рыбалкой. Наверное, потому, что терпеливое ожидание улова напоминает мне нашу работу. Но там!.. Мы не успевали вытаскивать из реки форелей. Я ходил с Сашей на реку почти каждый день.

— Это ваш друг?

— Мы знакомы уже много лет. А весной, когда мы были в Советском Союзе на боевых стрельбах, Саша пригласил нас к себе в гости. То есть меня и капитана Главку. Но Душану поехать не удалось…

— Значит, хорошо отдохнули?

— Великолепно, — тихо проронил Гинек. В горле у него пересохло. Интересно, знает ли Менгарт о нем?.. В таком городке мало что можно утаить, и уж никак не тот факт, что с единственной незамужней учительницей местной начальной школы спит женатый военный человек. Он снова принялся делиться своими впечатлениями от отпуска и с облегчением вздохнул только возле главного входа, где Менгарт остановил машину.

Когда они подходили к воротам, подполковник произнес:

— Главное, что вам там понравилось. Мы еще поговорим о Советском Союзе. — Он загадочно посмотрел на Гинека, и тот сразу понял, что разговор пойдет отнюдь не о черноморских красотах…

Войдя после утреннего построения в свой кабинет, Гинек в нерешительности застыл у двери. Помещение сияло чистотой и порядком. Паркетный пол натерт до блеска, занавеска выстирана и накрахмалена, исчезли стопки старых газет и пыль на раме, кто-то заботливо зацементировал расшатанную скобу в стене над картой… И стол был такой чистый, что даже не верилось. Нигде не было ни записки с перечислением дел, решение которых не терпит отлагательства, ни какого-нибудь заявления о ремонте. Возле заботливо выровненной стопки специальных журналов и остро заточенных карандашей лежали чистые листы бумаги под прищепкой с выразительной надписью: «Не забудь!»

Гинек заглянул в ящики стола и сейф. Все аккуратно сложено. До его отъезда ничего подобного здесь не было. Удивленный увиденным, он опустился на стул и поднял телефонную трубку. Набирая номер, он мысленно благодарил Душана за его любовь к порядку.

— Говорит Ридл, позовите капитана Главку, пожалуйста.

— Он проводит совещание. Это срочно, товарищ капитан? Позвать его?

Гинек узнал голос молодого, старательного поручика Майерчика. Он заколебался. Зачем мешать начальнику группы именно сейчас, наверняка распорядок дня у него такой же совершенный, как и порядок в этом помещении.

— Спасибо, не надо, я позвоню позже.

Он положил трубку, встал и снова убедился, с каким размахом орудовал здесь Душан. Из документов он установил, что тот разделался и с проблемами, которые Гинек не успел решить до отпуска. Он даже приступил к работам по переводу техники на зимнее обслуживание и, судя по графику, многое уже сделал. Вот это целеустремленность! Гинек признательно кивал. Он хорошо знал, насколько развито у Главки чувство долга, но каждый должен заниматься своими делами и не прибавлять к собственным обязанностям обязанности других. Он просто был шокирован тем, что сделал Главка в его отсутствие.

Недавно среди офицеров зашел разговор о том, что капитан Главка перед приходом Ридла из высшего военного училища явно метил на назначение инженером дивизиона. Гинек знал об этом. В том, что эти толки не лишены основания, его убеждал сам Главка. Он нередко возражал при обсуждении специальных вопросов, и по тому, как он это делал, Гинек в конце концов пришел к выводу, что бывший однокурсник посягает на его авторитет, авторитет инженера дивизиона, умышленно. Такое отношение никак нельзя было назвать справедливым. При этом капитан Главка оставался таким же, каким и был раньше, — немногословным, замкнутым и работящим. Теперь Гинек Ридл снова вспомнил об этом.

Он пододвинул к себе телефон.

— Главка, — раздалось в трубке.

— Встреча после обеда отпадает, — сказал Гинек без приветствия.

— Что-нибудь непредвиденное? — спросил Душан.

— Да. Ты!

— Я?

— Что, по-твоему, мы будем передавать друг другу? Передавать-то нечего! Никаких незаконченных дел ты мне не оставил. Спасибо!

Наступившая тишина усугубляла неловкость положения.

— Всегда найдется, что делать, — растерянно возразил Душан.

— Если бы ты замещал меня еще две недели, то мне вообще не к чему было бы руку приложить до самой зимы. — Гинек вдруг почувствовал, что не может сдержаться. — Было время, когда я думал, что ты радуешься всякий раз, когда я что-нибудь не успеваю. Но то время ушло.

Откровенность Гинека обеспокоила Душана. Он пытался обнаружить в словах друга нотки иронии, но ничего подобного в них не было. Поэтому он предпочел закончить разговор.

Гинек услышал в трубке длинный гудок. «Скромный и работящий парень, — подумал он. — Правда, чересчур. Но надежный».

Он вспомнил, что надо подготовиться к встрече с командиром. «Но как? Получишь пилюлю за утреннее построение, Менгарт решительно напомнит, что сладкая жизнь кончилась. И уточнит задачи. С помощью Душана за них можно было смело браться. Без уверток, сколько работы накопилось за время твоего отсутствия? Впрочем, Менгарт не терпит уверток. Может, вернется к тому, к чему он, к счастью, только прикоснулся по дороге на работу. А вообще, имеет ли право Менгарт копаться в личной жизни подчиненных?»

После короткого размышления Гинеку пришлось согласиться, что командир имеет такое право. Особенно в их профессии. Ведь каждую секунду может прозвучать сигнал тревоги, дав начало их дуэли со временем. В такие моменты, требующие большого напряжения, даже мелкая неурядица личного характера может заставить человека ошибиться. Поэтому командир должен знать о своих подчиненных как можно больше.

Командир не только имеет такое право, командир обязан это знать!

Плохо выспишься, сорвешь зло на жене, доведешь дело до ссоры — плохое настроение скажется на реакции… Ссора с Мариной? Смешно. Разве с Мариной можно ссориться? С ней ссориться нельзя.

Гинек был абсолютно уверен, что командир спросит о жене. Как ему объяснить, что они уже полгода не виделись, что он не знает, как она живет, и, более того, хочет жить с другой женщиной?

Ощущение тревоги и подавленности усилилось. Он попробовал прогнать его, принявшись энергично готовить личный план работы. Потом вызвал командира второй батареи. За подразделение Блажека он не беспокоился, за ним присматривал капитан Главка. Из открытого дневника на него глянуло тянувшееся через многие колонки вплоть до сегодняшнего дня слово «отпуск». Он зачеркнул его ручкой. Отпуск безвозвратно ушел в прошлое. До одиннадцати оставалось совсем немного времени.

2

Подполковник Менгарт отложил бумагу и посмотрел на настольные часы. Он просто обожал точные часы. Злые языки утверждали, что это у него профессиональная болезнь. Очевидно, доля правды в этом была: когда имеешь дело с ракетами, волей-неволей начинаешь измерять время секундами.

Свидетели при удобном случае не упускали возможности показать, как командир учит офицеров точности и аккуратности. Перед совещанием он набирал нужный номер телефона и переключал беспристрастный голос дикторши точного времени на усилитель селекторной связи своего мини-штаба. Даже секундные опоздания своих подчиненных он сопровождал характерным тяжелым вздохом. Но так же неодобрительно он смотрел и на тех, кто входил в его кабинет раньше намеченного срока. «Вам нечего делать? Как вы планируете работу?» — спрашивал их его укоризненный взгляд. Так или иначе, а точности от своих подчиненных он добился. Сам встроил в кабине своей «шкоды» часы.

Зеленые цифры электронных часов на столе подполковника показывали 10: 54. Двоеточие пульсировало с секундным интервалом. Он бросил взгляд на ручные часы для сравнения и удовлетворенно потянулся. Неделя начиналась неплохо. Суббота и воскресенье прошли без неприятностей, никаких особых задач перед дивизионом не стояло, жизнь в подразделениях текла согласно планам боевой подготовки. Такого спокойного утреннего разбора он давно уже не помнил; у командира полка не было ни одного неприятного вопроса.

Он нажал на белую кнопку, под которой связисты прикрепили табличку с обозначением: «Замполит».

Как только из динамика донеслось: «Прием», он наклонился к микрофону:

— Я вызвал капитана Ридла; ты придешь, Франтишек?

— Конечно, — прозвучал в ответ чуть приглушенный голос. — Прошу меня извинить, если немного опоздаю и, так сказать, вклинюсь в разговор, мне будут звонить из политотдела. Речь идет о Ридле.

— Тогда в порядке, — закончил разговор командир.

На дисплее светилось 10: 56.

Менгарт встал и направился к столику с плиткой. Взял там кофейник, ополоснул его в умывальнике, набрал воды и поставил на плитку. Затем подполковник открыл шкаф и вынул большую, зеленого цвета коробку с расфасованным армянским чаем. «Убывают запасы», — подумал он, взглянув на содержимое коробки, и невольно вспомнил, как они покупали этот чай у говорливого продавца на ереванском базаре. Ему казалось, что все это было невероятно давно. Либуша громко смеялась, торгуясь с веселым малым, и в конце концов купила три коробки.

Он хотел, чтобы она смеялась, забыла о своей болезни. Собственно, для этого ей и нужен был настоящий отдых. Но прежде чем отправиться в четырнадцатидневную экскурсионную поездку по Советскому Союзу, ему пришлось повоевать с ней. «Когда у нас не было времени, ты мечтала о таком путешествии, а теперь не хочешь ехать, — сердился он в ответ на ее возражения. — Дети наши выросли и уже самостоятельно идут по жизни, средства мы с тобой кое-какие скопили, так почему бы нам не поехать?»

Наконец он все-таки уговорил ее, хотя она продолжала возражать, говорила, что хотела бы провести несколько дней с Ленкой и Томашеком. «Кто знает, как все сложится дальше», — вздыхала она. «Ничего, не бойся, в моем плане отведено место и для внучат», — настаивал он на своем.

Поехали они в начале мая. Весной советские южные республики особенно красивы. Так рекламировали проспекты бюро путешествий, и они не лгали. Либуша крепла на его глазах, путешествие было явно ей на пользу. Он радовался вновь появившейся в ней свежести. И тем более огорчился, когда неожиданно в середине лета вынужден был отвезти ее в больницу. Даже Ленке и Томашеку Либуша не успела как следует порадоваться. Менгарт упрекал себя за это.

«Ничего, потерпи еще немного, — мысленно разговаривал он с женой. — Через два-три дня будешь дома». Вчера лечащий врач не скрывал своего оптимизма. «С ее желудком все будет хорошо», — пророчил он.

Размышления подполковника прервал стук в дверь.

— Войдите, — пригласил Менгарт и бросил взгляд на электронные часы, которые высвечивали 10:59.

— Товарищ подполковник, капитан Ридл прибыл по вашему приказанию, — доложил инженер дивизиона.

— Садитесь, товарищ капитан, — показал командир на свободный стул у продолговатого стола для заседаний. — Что пожелаете, чай или кофе?

Гинек нерешительно переступил с ноги на ногу. Он ожидал чего угодно, но чаепитие?.. Мелькнула мысль, что, очевидно, все будет даже хуже, чем он предполагал.

— Если позволите, то лучше кофе, — выдавил он.

— Чай для здоровья лучше, — заключил, склонясь над кофейником с клокочущей водой, подполковник. — А чай у меня душистый, армянский.

Ридлу же было абсолютно безразлично, чем запить неприятности.

— Забыл попросить вас помочь мне пополнить запасы, — продолжал подполковник Менгарт непринужденный разговор, ставя перед капитаном наполовину пустую коробку. — Банки хватило на два месяца. Исключительный чай, дома завариваю каждый день.

— Я привез похожий, грузинский, если хотите, могу поделиться с вами, — предложил командиру Гинек.

— Что вы?! Жена бы вам дала такого перцу за подобное опустошение кладовки.

Ридл насторожился. Упоминание о жене было для него неприятно. Менгарт говорил о Марике, хотя мог хорошо знать о Шарке.

— Да нет же, пачку могу подарить вам совершенно спокойно, — заверил он командира, напряженно следя за тем, в каком направлении развиваются события.

— Говорю вам, экономьте, — повторил подполковник и поставил на стол дымящиеся чашки. — Меня и так грызет совесть, что я до сих пор не обеспечил своему заместителю приличное жилье. Да чтобы еще и чай у него забрать?

Новый намек командира на личную жизнь заставил Гинека напрячься еще сильнее.

— Вы, наверное, пригласили меня не для того, чтобы обсуждать, где выращивают лучший чай, на Цейлоне или в Индии? — не совладал с собой Гинек. Но сказано это было ровным и спокойным тоном и потому не прозвучало грубо.

Командир даже бровью не повел. Он отпил чаю, поставил чашку. Чувствовалось, что он по достоинству оценил решительность и прямоту капитана. В то время как другие старались почему-то оплести разговор пустыми фразами, Ридл прямо переходил к делу. Менгарт уважал инженера дивизиона и за то, что он умел отстаивать свою точку зрения. Кивателей, как он называл льстецов и дипломатов, осторожно выжидающих, как будут развиваться события, командир дивизиона не переносил.

— О чае мы говорить, разумеется, не будем, — произнес подполковник задумчиво. — Речь у нас пойдет не о Цейлоне и не об Индии, а о Советском Союзе. Я ведь вас заранее предупредил.

Теперь капитан был окончательно сбит с толку. На построении командир перед всеми делает ему замечание, теперь же лично готовит ему чай и ведет с ним ничего не значащий разговор. В рабочее время! И это строгий и пунктуальный Менгарт!

В кабинет вошел майор Сойка, заместитель командира по политчасти. Он хотел доложить о приходе, как положено по уставу, но командир остановил его:

— Хорошо, что пришел, Франтишек, а то инженер уже теряет терпение. Я не хотел начинать без тебя. — Он подал майору руку и снова сел. — С чего же начать? — потер он себе подбородок.

— Может, с Советского Союза? — напомнил немного язвительно Ридл.

— А почему бы и нет? — приподнял брови командир.

Инженер дивизиона прищурил глаза и с напускной иронией заговорил:

— Мне там очень понравилось, погода стояла великолепная, море было спокойное, красивое…

Майор Сойка, не знавший, о чем они говорили до сих пор, смерил их пристальным взглядом. «Что-то ты перебарщиваешь, капитан», — подумал он о Ридле. Не понял он и снисходительную усмешку Менгарта. За годы совместной службы Сойка приложил много сил, чтобы заставить Менгарта хотя бы иногда сбрасывать панцирь неприступности. «Нельзя от людей только требовать», — подсказывал он Менгарту. «Я должен это делать, — не соглашался подполковник, — потому что снисходительный, нетребовательный командир — плохой командир». «Но ему не подобает быть всегда холодным, будто сосулька», — вырвалось однажды у Сойки. Командир тогда стиснул зубы и ничего не ответил. Сегодня Сойка его не узнавал.

— Начнем, стало быть, с Советского Союза, — медленно произнес Менгарт. — Я рад, что вам там понравилось, капитан. Скоро вы снова поедете туда. По меньшей мере на полгода…

Если до сего момента капитан Ридл не желал ничего иного, как перехода к сути разговора, то теперь от неожиданно прозвучавших слов у него перехватило дыхание. Смутившись, он не знал, что ответить. Когда в кабинете появился майор Сойка, Гинек понял, что речь пойдет о чем-то важном, но, откровенно говоря, такого он не ожидал. Он опустился на стул и глотнул воздух пересохшим ртом.

В голове его все перемешалось. Почему именно он должен ехать в Советский Союз? И почему на такой длительный срок? Ответов на эти вопросы Гинек не спрашивал; в таких случаях, как и подобает военному, он привык, не задавая вопросов, ждать, когда начальник ответит.

— Хорошо, что я еще чемоданы не успел разобрать, — наконец сказал он с серьезным выражением лица. — Рубашки и белье можно постирать на месте.

Подполковник Менгарт на мгновение испытал что-то вроде гордости. Подумать только, человек на полгода должен уехать, отказаться от всех личных планов, а он не моргнув глазом соглашается, да еще шутит! Нет, не ошибся подполковник, когда в свое время остановил свой выбор именно на Ридле. В том девятнадцатилетнем пареньке, который работал техником системы управления, Менгарт увидел талант. Ридл первым из молодых офицеров стал специалистом первого класса, быстро освоил систему наведения и имитатор. Спустя некоторое время Ридл досконально разобрался в сущности их работы. Поэтому его назначили начальником группы наведения. Менгарт вспомнил, как Ридл расстроился, когда командир отклонил его рапорт с просьбой о направлении в высшее военное училище. Но тогда Менгарт не мог поступить иначе. Он долго думал, кого рекомендовать в училище, а кого оставить в дивизионе, пока не стабилизируется кадровая ситуация. Выбор был ограничен — Ридл или Главка. Оба они заслужили это право, но он послал учиться Главку. Ридл был нужен ему в дивизионе. Хотя бы на год. Менгарт остро нуждался в способных специалистах. Бывший техник Ридл понял его тактику и не смог сдержать себя. Он-де не вол, чтобы такой воз тащить! И вообще, чем больше он везет, тем больше на него нагружают!.. За это Ридл получил три дня домашнего ареста. Наказание воспринял спокойно. Однако не удержался и съязвил, что он все равно не может никуда отлучиться, так как находится на боевом дежурстве. Он был прав.

Ко всеобщему удивлению, позднее Менгарт добился, чтобы Ридл был назначен инженером дивизиона сразу после окончания высшего военного училища. Непросто было Менгарту отстоять свое предложение. Бывшего инженера дивизиона перевели заместителем инженера полка, освободившееся место надо было срочно занять. «Неужели у нас нет никого более опытного?» — недоумевали наверху. «Более опытного или старше возрастом? — стоял на своем Менгарт. — Ридл далеко не новичок в полку, он служил в дивизионе перед уходом в училище, хорошо знает дело. Не оставлять же мне его на должности, которую он занимал, имея среднетехническое образование?! Поверьте, это перспективный офицер, специалист каких поискать».

В конце концов начальство капитулировало перед доводами Менгарта. Ридл оправдал доверие.

Командир был убежден, что Ридл проявит себя и на этот раз. В какую-то минуту ему стало жаль, что он теряет его, и теряет, видимо, навсегда. Он полностью исключал, что командование вновь направит его в дивизион после возвращения из Советского Союза. Наверняка его ждет более высокая должность. Понимает ли вообще капитан Ридл, какая возможность ему представляется?

— Речь идет об очень важном деле, — нарушил установившуюся после реплики Ридла тишину майор Сойка. — Тебе будет поручено выполнение сложной задачи.

— И кроме всего прочего — привезти мне несколько пачек чая, — нарушил командир серьезный, почти торжественный тон Сойки.

Заместитель командира по политчасти нахмурился. От внимания Ридла не ускользнуло, что эти два человека на мгновение поменялись ролями. В то время как всегда серьезный подполковник шутил, майор, обычно щедрый на ободряющие слова, теперь вдруг озабоченно нахмурил лоб. Гинек опешил. Очевидно, ему придется командовать дивизионом на секретном учении союзных войск. Это было единственное объяснение происходящего. Менгарта должны перевести на более высокий пост, и до сих пор это не произошло лишь потому, что подполковник решительно отказывался. В обязанности инженера дивизиона входило и замещать командира. Итак, он будет действовать в роли командира. Как инженеру дивизиона, ему нередко приходилось подтверждать свою квалификацию, особенно на стрельбах. Но чтобы замещать командира в течение такого длительного времени? И потом, за всю его службу ни разу не было такого, чтобы дивизион покидал территорию республики на полгода…

— Мне отдать распоряжение, чтобы дивизион приступил к сборам?.. — Ридл решил проверить свое предположение, но тут же осознал, насколько бессмыслен его вопрос. Такие мероприятия, как учение, не готовятся в один-два дня. В дивизионе давно все было бы вверх ногами, и Менгарт уже замучил бы всех — от рядового солдата до своего заместителя.

— Вы сказали, что у вас все собрано, — напомнил Гинеку командир, и по тому, как он это сказал, сразу стало ясно, что доверительный тон исчерпан. — Вряд ли есть необходимость объяснять, что такое низко летящие цели, откуда они могут к нам пожаловать, в чем заключается их опасность. Не будем также убеждать друг друга, что с помощью техники, имеющейся в Настоящее время в нашем распоряжении, такие цели возможно обнаруживать и уничтожать. Противник создает все более эффективные и мобильные средства нападения, поэтому мы не можем допустить, чтобы они угрожали нам. Это вынуждает нас строить новые комплексы и системы обороны. Они уже существуют. В Советской Армии. Необходимо в самое короткое время развернуть их в наших войсках.

Гинек замер. Он понял, что скрывается за словами командира, и догадывался, о чем тот будет говорить дальше. Создание в войсках новой оборонительной системы предполагает, что кто-то должен в совершенстве владеть новой техникой.

— Политотдел одобрил предложение, — ознакомил Сойка Менгарта со свежей информацией.

Инженер дивизиона испытующе посмотрел на командира. Подполковник не понял, что именно Гинек хочет сказать своим взглядом. Меигарту пришло в голову, что он снова несправедлив к капитану. Вспомнил, о чем вслух говорил весь Борек… Может быть, Ридл меньше всего думает сейчас о служебном продвижении. Но… квартиру он ему не сделает. Даже ему, своему заместителю, у которого жена живет где-то в Словакии, а сам он здесь перебивается, не имея ни кола ни двора. Или, во всяком случае, жил так до недавнего времени. Менгарт с минуту размышлял, не стоит ли одним махом обсудить здесь и личные проблемы Ридла. Видя нахмуренный лоб Сойки, он предположил, что его заместитель по политической части, очевидно, раздумывает над тем же. Однако он понимал, что перед ним сидит впечатлительный, интеллигентный человек, которому достаточно только намекнуть, чтобы злополучный семейный треугольник превратился в прямую. Поэтому он сказал:

— Даю вам три дня отпуска. На устройство личных дел, — подчеркнул он, имея в виду, что в пятницу капитан должен сообщить ему, что сделано. Но потом он вспомнил, что приказы военнослужащему отдаются не в такой форме.

— В пятницу доложите мне о своем прибытии и тогда получите дальнейшие указания, — чеканя слова, проговорил он и скорее для себя добавил: — Речь идет о слишком важном деле, мы должны подчинить ему все. — Сказав это, он встал, давая понять, что разговор закончен, и добавил в заключение: — Не забудьте приложить к рапорту заявление о денежном пособии. Замещать вас будет в дальнейшем капитан Главка.

— Есть, — встал но стойке «смирно» Ридл.

Командир окинул взглядом инженера дивизиона:

— Можете идти. Да, обращаю ваше внимание на то, что построение не место для развлечений. Сегодня я все видел…

«Снова стал Сосулькой», — подумал Гинек, выйдя за дверь. Посмотрев на часы, он направился к комнате начальника группы по эксплуатации.

Наступило время обеда.

3

Будильник звенел на весь дом, но Шарка Мартинова игнорировала его. Она поглубже уткнулась головой в подушку, не понимая, почему Гинек никак не просыпается, хотя этот ужасный механизм все трезвонит и трезвонит. Но вставать первой Шарка и не думала. Ей пришло в голову, что Гинек вернулся очень поздно и крепко спит. Она пошарила рукой рядом с собой, но никого не обнаружила.

Открыв глаза, Шарка посмотрела на другую половину их просторной кровати с подушкой в цветастой наволочке и одеялом. Постель осталась нетронутой, такой же, какой она была с вечера.

Будильник обессилел и замолчал. Испытывая чувство досады, Шарка встала. Наверное, она никогда не примирится с тем, что муж ее не бывает дома по ночам и пропадает неизвестно где. А Гинек уходил часто, причем спрашивать его о чем-нибудь было бесполезно. Его даже вызвали с празднования ее двадцатипятилетия. Какая же жена к такому привыкнет?

«Но Гинек не твой муж».

А что изменится, если он станет им?

В ванной, в качестве которой служил закуток с умывальником и душем с гибким шлангом, отделенный игелитовой пленкой от кухни, едва вмещавшей стол и два стула, она сняла ночную рубашку. Из зеркала на нее смотрело побледневшее усталое лицо. Прозрачности кожи не скрыл даже загар. Каким щедрым было черноморское солнце! Какая это была красота! Палуба с удобными лежаками, бассейн с морской водой, сказочные вечера под темным южным небом. И Гинеку не надо было никуда исчезать. Не было посыльных, не было машин, нетерпеливо сигналящих под окном. Кругом расстилалось море. Прекрасное уединение для влюбленных.

Воспоминания взволновали Шарку. Она решительно взяла зубную щетку и снова изучающе приблизила лицо к зеркалу. С вечера она чувствовала вялость. После дневной школьной круговерти Шарку охватила усталость, потом подкатила тошнота — учителям перед началом учебного года приходится основательно попотеть. Не дождавшись Гинека, она уснула, едва лишь легла…

Шарка открыла кран, и газовая колонка весело загудела. Шарка с наслаждением подставляла под теплый душ грудь, плечи, спину. Потом она принялась расчесывать свои длинные густые волосы. Затем ловкими быстрыми пальцами заплела косу, которую некоторые ее подруги по работе называли старомодной. Но Шарке коса нравилась.

Критически осмотрев себя со всех сторон, она положила свои косметические принадлежности на полку и тут вдруг заметила, что среди стаканчиков и зубных щеток нет черного футляра, в котором хранились предметы личной гигиены Гинека на случай его неожиданных отъездов на длительное время.

«Даже не попрощался! Скорее всего, у него не было времени, а может, просто не захотел будить меня, — подумала она. — Такое уже случалось».

Шарка заспешила на кухню и увидела там на столе короткую записку: «Еду в Липтовски-Микулаш. На обратном пути заверну к отцу. Жди меня в четверг вечером. Целую. Г.»

Она еще раз прочитала записку, перевернула листок обратной стороной. Боже, сколько было сказано слов насчет того, что после отпуска работы будет невпроворот, и вот, пожалуйста, исчезает, как дух. И не куда-нибудь, а к Марике!

«Но ведь он и собирался ехать в Липтовски-Микулаш», — подумала Шарка, стоя у плиты. Отчетливо вспомнила она тот вечер, когда он сам ей об этом сказал. Темно-красное краснодарское игристое искрилось и пенилось в бокалах. Саша с Ниной вышли из каюты и остановились, опершись о борт, на корме, глядя на широкую вспененную борозду, тянущуюся по воде за теплоходом. Шарка и Гинек остались в каюте одни.

— Как только вернемся, я разведусь, — дополнили его слова сказочную атмосферу того вечера. — Произошла некоторая заминка, мы договорились, что заявление о разводе подаст жена, но она этого не сделала.

Он тогда удивил ее. Гинек вообще редко говорил о своем браке. Собственно, они не касались этой темы со дня их первой встречи. Он не стал скрывать, что женат уже два года, что супружеская жизнь его не удалась, что он не видит никаких перспектив ее улучшения. Шарка ценила его искренность, хотя такие признания не новость. Разве в подобных ситуациях большинство мужчин не говорят то же самое?.. Но Гинек был не таким.

— Хочешь выйти за меня замуж? — спросил он.

Шарке показалось, что палуба уходит у нее из-под ног. Какая женщина не мечтает услышать такой вопрос?

— Если ты меня любишь…

— Ты не уверена в этом? — Он отставил бокал, наклонился к Шарке и поцеловал ее.

— Я уверена, что люблю тебя, — прошептала она. — Тогда все зависит только от меня, — улыбнулся он. — Я поеду к Марине сразу, как только станет возможным.

Никогда раньше он не называл свою жену по имени. Красивое имя — Марина. Интересно, она так же красива, как и ее имя? Такая же приятная и нежная? Гинек ни разу не сказал о ней ничего плохого. Но он не виделся с ней. А может, все-таки виделся? Ведь он не раз отлучался на длительное время. Повышенная боевая готовность, учения, бесконечные тревоги… Шарка не видела его целыми днями. Причины своего отсутствия Гинек объяснял так часто, что она перестала их воспринимать. Однажды он сказал ей, что его служба связана с обороной государства. Как будто она не знала, что он офицер! «Я настолько засекречен, что, когда ты меня целуешь, я, бывает, думаю, я ли это и не снятся ли мне твои поцелуи», — шутил он. По правде говоря, Шарке иногда действительно так казалось. Что, собственно, она о нем знала? Они были знакомы год. И вот она уже пятый месяц живет вместе с этим женатым капитаном, дипломированным инженером в области электроники и электротехники. Детей у Гинека нет, так он говорит. Мама наверняка засомневалась бы. «Таких мошенников знаешь сколько бродит по свету, как бы ты, дочка, не обожглась», — стала бы она сокрушаться. О себе Гинек не очень-то распространяется. В семье он был единственным ребенком, сейчас жив только его отец. Мать умерла, когда ему не было и трех лет.

Шарка любит его. Гинек — тот самый человек, который нужен ей. Они живут вместе как муж и жена, и это ее вполне устраивает.

— С разводом затруднений не будет, никаких обязательств у меня нет. В октябре или ноябре поженимся, — решил он в тот вечер на море и в подтверждение своих слов поднял бокал пенящегося вина…

Шарка вышла на улицу. Городок уже давно проснулся. Он вообще рано просыпался и рано засыпал. По крайней мере, так ей показалось, когда она полтора года назад приехала сюда. Закончив педагогический факультет института, Шарка искала работу. Здесь ей предложили и квартиру, небольшую, правда. Но это будет ее собственная квартира, и Шарка не колебалась. Хотя она и привыкла к жизни в большом городе, она не придавала особого значения броским витринам магазинов, беседам в студенческих кафе и прелестям цивилизации и потому подписала трудовое соглашение. Некоторые ее знакомые не поняли этого, а с родителями своими планами она не делилась.

Сначала Шарка чувствовала себя в Бореке одиноко. Здесь она никого не знала, и никто не знал ее. В конце прошлогодних каникул случай свел ее с Гинеком. Ей вспомнилась их первая встреча на площади, в том самом единственном месте, где есть все, что определяет лицо подобных Бореку сел и маленьких городков: бакалейный магазин, ресторанчик, здание Национального комитета и костел. Торопясь успеть на один из трех рейсовых автобусов в районный центр, она споткнулась около автобусной остановки, выронила сумочку, которая раскрылась, и стала поспешно собирать все, что выпало из нее. Ей помогал молодой симпатичный мужчина в военной форме. В автобусе он сел рядом с ней…

Неожиданная мысль пришла ей в голову: если страх перед одиночеством не самый главный повод, то что же заставило ее тогда сблизиться с Гинеком?

— Шарка! — послышалось за ее спиной. Она обернулась.

Элишка Главкова театрально раскинула руки:

— Это ты! А как загорела! — Она обошла Шарку, как манекен в магазине. — Бегу за тобой от самого кооперативного магазина. Это новое платье тебе очень идет. Гинек купил?.. Представь себе, опять не привезли булочки, одни рогалики. Душан их больше любит… Куда это ты направилась так рано, в город?

— Привет, — поздоровалась Шарка. — Сегодня начинается новый учебный год. Такой торжественный день проспать нельзя.

— Вот что значит не иметь детей, даже первое сентября не воспринимаешь, — сразу сменила тон подруга.

— Чего пока нет, то еще может быть, — сказала Шарка и улыбнулась.

Элишка растерянно и как-то целомудренно опустила глаза, но тут же снова затрещала:

— Душан рассказывал, что вы приятно проводили время. Погода, как вижу, вам благоприятствовала, ты так загорела! Если вы выкроите для нас время, мы с удовольствием зайдем к вам.

— Жаль, что вы не могли поехать вместе с нами, это действительно было великолепно.

Но Элишка, видимо, не слушала, что говорит Шарка, и тараторила свое:

— Теперь, когда Гинек уедет, у тебя появится свободное время и я к тебе обязательно заскочу. Да… угораздило нас связать свою жизнь с военными. Никогда их дома не видишь.

— Гинек в четверг возвратится, — поправила Шарка подругу.

— Это верно, но потом… — Элишка прикрыла ладонью рот и виновато заморгала. — Разве Гинек тебе не похвалился? Его посылают в Советский Союз на какие-то курсы!

Шарка почувствовала, как кровь приливает к лицу.

— Нам не удалось поговорить. Он пришел поздно, я уже спала. Рано утром он уехал, решает какие-то служебные дела, — объяснила она и машинально поправила на плече ремешок сумки. — Извини, наша директриса строгая. — Она многозначительно посмотрела на часы.

Даже спустя много времени Шарка не избавилась от ощущения, что она голая бежит по улице, а Элишка Главкова смотрит ей вслед.

«Ну, подожди, мерзавец!» — думала Шарка.

4

Времена, когда Гинек Ридл с удовольствием вдыхал атмосферу вокзальных залов ожидания и с симпатией наблюдал за дорожной суетой, давно прошли. Его жизнь с юношеских лет была связана с железной дорогой. Приходилось часто приезжать и уезжать.

Сначала это казалось Гинеку романтичным. Он исколесил страну вдоль и поперек, встречал людей интересных и неинтересных, выслушивал тысячи достоверных и выдуманных историй, ругался вместе с остальными, когда опаздывал поезд, и жалел, когда приходилось расставаться с приятными попутчиками. Сначала он курсировал между Липтовски-Микулашем, где находилось военное училище, и родной Йемнице, позже ездил к отцу из Борека, из Западной Чехии, чтобы спустя четыре года вновь вернуться в Липтовски-Микулаш для учебы в высшем военном училище. За эти годы он, наверное, проехал путь, равный длине экватора. А как известно, все, чего мы имеем сверх меры, в конце концов надоедает.

На этот раз путешествие показалось ему особенно тяжелым, хотя оно и являлось логическим продолжением того, что произошло до него. Пересев в Праге на ночной экспресс, он почувствовал такое желание поспать, что доплатил за билет и перешел в спальный вагон. Но напрасно пытался он уснуть. Слишком много событий произошло за последние сутки.

После разговора с подполковником Менгартом Гинек тут же разделался с вопросами, которые нельзя было откладывать, потом в книге регистрации убывающих из гарнизона указал место, где он будет находиться. С Душаном Главкой он договорился быстро. Правда, Гинек не был уверен, оценил ли Душан по-настоящему информацию, что командир планирует поставить его в будущем на должность инженера дивизиона. Вообще этот пост должен бы занять командир первой батареи Блажек, но он не имел соответствующей квалификации. Курсы усовершенствования, на которые постоянно посылали Блажека, не заменили ему высшего образования. Командир первой батареи знал об этом и с огорчением сознавал, что шанс свой он упустил. Душан Главка воспринял приказ Менгарта спокойно, по-деловому, может быть, даже с некоторой долей самоотверженности. Гинеку показалось, что по лицу друга пробежала тень зависти. Оно как бы говорило: всегда, когда речь идет о серьезных делах, предпочтение отдают тебе. Но это, конечно, было не так. Однажды он уже обидел Душана. Главка производит впечатление холодного, строгого и сдержанного в отношениях с людьми человека, но на самом деле это хороший товарищ и прекрасный специалист.

Гинек сам еще не опомнился от столь стремительного хода событий, еще не ощутил приятного волнения, которое не очень часто возникает в связи с тем, что мы, оказывается, не лишние и с нами считаются.

Хотя Гинек и торопился, с территории объекта он выбрался только к вечеру. В голову пришла мысль побежать к Шарке и поделиться с ней радостным известием, но потом он передумал. Нет, сначала ему надо все хорошенько самому обдумать и разложить по полочкам в спокойной обстановке. Гинеку вдруг захотелось побыть одному, и он направился к общежитию, где до сих пор еще числился среди проживающих.

Давно он уже не ощущал атмосферы холостяцкой жизни. На кровати лежал неиспользованный комплект постельного белья, из прикрытого шкафа высовывалась старая поношенная форма, на полке пылилась отопка потрепанных журналов.

Он открыл окно. Теплый воздух проник в комнату.

Опершись ладонями о подоконник, Гинек рассеянно смотрел на борецкие холмы. На полгода в Советский Союз! Интересно, что же это за усовершенствованная система? Или речь идет о принципиально новом изобретении, так сказать, о техническом перевороте в оснащении ракетных войск и войск противовоздушной обороны? Менгарт упоминал о модернизированных типах низко летящих целей противника. Существуют ли более эффективные средства их поражения? Видимо, да! Но мыслимо ли, чтобы на переподготовку выбирали инженера дивизиона? Пока что в практике такого не было.

Не было, так будет! Он станет одним из первых, кто овладеет новым оружием. Удивительное чувство — быть первым!

От более опытных товарищей он часто слышал, как они начинали осваивать ракетную технику. Возникало множество проблем с ЭВМ и системами наведения, и, чтобы решить их в кратчайшие сроки, люди забывали о времени, не замечали смены дня и ночи. Два часа отдыха — и снова за работу. Они познавали, учились. Однажды Менгарт сказал: «Нам казалось невероятным и очень радовало то, что всего несколько лет назад был запущен спутник, а мы уже тоже имеем дело с ракетной техникой…»

Теперь подошла его очередь, Гинека! Сколько раз на различных учебных занятиях и при выполнении функций командира дивизиона он слышал слова об ответственности. Иногда они произносились искренне, со знанием дела и потому были убедительными, но бывало, что они звучали всего лишь как лозунг. Сам он ответственность ощущал очень остро. Бывало, по десять раз в месяц находился на дежурстве, выполнял нормативы, когда в течение нескольких секунд надо принять решение, тысячи часов провел в состоянии готовности. Но никогда еще слово «ответственность» не звучало для него в таком смысле, как во время их беседы у Менгарта. Ему ясно дали понять: как он сам овладеет новой техникой, как поймет ее, так и научит овладевать ею остальных.

Неожиданно Гинек поймал себя на мысли, что общежитие, от которого он успел отвыкнуть, слишком тесно для его мыслей. Он закрыл окно, захлопнул дверь комнаты и вышел на улицу. Но в Борек он не пошел, а за зданием общежития свернул на полевую тропинку, ведущую к лесу.

Вот и вершина холма. Жители городка называли это место Смотровой площадкой. И не случайно. С лавочек, сбитых здесь из березовых досок, Борек виден как на ладони. Гинек сел и посмотрел вниз на долину. Полюбил он этот уголок земли. Он напоминал ему родные места. Там он тоже забирался на холм, возвышающийся недалеко от дома, и представлял, что сидит в кабине самолета, пролетает над родным двором и машет отцу крыльями. Мальчишеские сны…

Послышался бой часов на башне борецкого костела. Гинек скользнул взглядом по желтому зданию школы. Шарка, скорее всего, уже дома. А может, еще нет. Надо ведь класс подготовить к завтрашним занятиям. Гинек представил, как она торопливо ходит между партами, заботливо выравнивает стопки учебников, вытирает пыль с кафедры, а потом аккуратно выводит на новой, пахнущей лаком доске: «Здравствуйте, дети».

«Так, прежде всего надо решить формальные дела с Марикой, потом заехать к отцу. Шарка представит меня своим родителям, и мы договоримся о свадьбе», — вернулся он к своим проблемам. Как же все просто, когда два человека стремятся к одному и тому же…

С Марикой они понимали друг друга только в период ее учебы, а потом, стоило ей только получить диплом, тут же начались разногласия. И вот уже седьмой месяц он ждет повестки в суд. Но Марика ничего не предприняла. Впрочем, он мог такое предположить. На что же она надеется? На чудо? Нет, их супружество не спасет уже никакое чудо. Как она поведет себя, когда они встретятся? Он был убежден, что Марика будет милой, заботливой и внимательной… и совершенно не похожей на Шарку.

В отпуске на море он не бросал слов на ветер. К тому же ему хотелось узнать, как Шарка воспримет его предложение. И хотя ели и спали они вместе, он боялся, что она отвергнет его предложение. Может быть, потому, что он так мало знал о ее прошлом. Он ни о чем не расспрашивал, удовлетворившись тем, что Шарка сама ему рассказала. Сам он тоже познакомил ее лишь с основными моментами своей биографии, и она не настаивала на большем. Постепенно в ходе их совместной жизни возникали какие-то правила и обычаи, которые удовлетворяли обоих. Иначе их отношения не становились бы все более близкими и сердечными. Привкус горькой полыни, вызванный неудавшимся браком, постепенно исчез. За это он был благодарен Шарке и любил ее. Чувствовала ли она это?

«Мне будет очень недоставать Шарки», — подумал Гинек. Он привык, что ему, уставшему от службы, измотанному нервным напряжением, есть к кому возвращаться каждый день. Ему не надо было объяснять Шарке, что он практически постоянно находится в состоянии боевой готовности и что в отличие от военнослужащих других родов войск, которые более или менее знают противника теоретически, он его видит каждый день. Зеленоватые экраны не лгут, они свидетельствуют о существовании противника. Конкретного, кружащего, словно хищник. Бывало, что несколько раз в течение дня в лесу около Борека поднимались к небу серебристые наконечники ракет и в любой момент мог последовать приказ поразить цель.

Особенно участились провокации в последние месяцы. Это были официально санкционированные провокации. Самолеты, стартовавшие с западногерманских аэродромов, летели прямиком к Чехословакии и меняли курс только в непосредственной близости границ. Надеяться, что эти самолеты не несут ядерного оружия, и реагировать на ситуацию только после самого факта вторжения в воздушное пространство было бы для обороняющейся стороны равносильно самоубийству. Особенно если учесть, что противник делает ставку на политику с позиции силы и военного превосходства, совершенствует наступательные средства, в том числе оружие первого удара, в результате чего одним из наиболее важных факторов становится фактор времени. Сегодняшние газеты полны сообщениями об обострившейся международной обстановке, о размещении новых ракет, о том, что Запад завел переговоры о разоружении в тупик и продолжает реализовать свои милитаристские планы. Только люди посвященные знают, что это означает на практике, сколько затраченных физических сил и нервной энергии скрывается за этим. И все ради того, чтобы остальные люди могли мирно трудиться.

Ни о чем подобном Гинек с Шаркой никогда не говорил. Но она сама очень хорошо понимала, что нужно ему — или, не доев, лечь отдохнуть, почитать простенький детектив, или, закрывшись в комнате, завести пластинку с музыкой Баха, а может, начать говорить с ней о банальных вещах, расспрашивать, кому она поставила двойку, кто из ребят любит попроказничать у нее на уроках…

В домах под холмом уже зажглись огни. Сколько раз они с Шаркой возвращались этой дорогой с прогулки! Останавливались на склоне и любовались заходом солнца. Однажды, незадолго до отпуска, Шарка размечталась:

— Никогда не думала, что уеду в деревню. А ведь здесь так красиво. Покой, никто никуда не спешит, люди довольны жизнью. Сюда, в Борек, надо было бы забраться художнику и нарисовать тишину. Я обязательно купила бы эту картину.

Если бы она знала… Может быть, именно в те минуты в лесу у Кленчака разыгрывалась одна из драм, требовавших огромного нервного напряжения.

Хорошо, что Шарка ничего этого не знала. Да и зачем ей знать это?

Гинек стал спускаться с холма. Недостроенный многоэтажный дом на окраине напомнил ему о неизбежной ночной поездке. Придет время, и строители закончат свою работу. Гарнизону будут выделены ордера. Наверняка останутся квартиры и для тех, кто служит в части недолго. Да, он мог бы выбрать себе квартиру. С балконом и видом на южную сторону, чтобы солнце заглядывало к ним в комнаты целый день. Но хватило бы только его лучей для создания домашнего тепла! Марика…

Гинек представил Менгарта. Командир наверняка знает о его неудавшемся браке. Вездесущий Сойка держит его в курсе событий. И, несмотря на это, они оказали ему доверие, предоставили краткосрочный отпуск, чтобы он мог решить личные вопросы. Ясно, что для выполнения подобных заданий высшему командованию нужны офицеры, выдержанные во всех отношениях. Интересно, на какой же результат от его поездки рассчитывают эти двое? Он даже испугался своих рассуждений. Неужели они полагают, что он бросит Шарку?

Шарку он не бросит никогда!

«А сможешь ли ты оставить ее одну? На такое большое время?!» Он невольно прибавил шагу. Шарку потерять ему никак нельзя, он и так уже многого лишился. Торопясь к старой школе, стоявшей посреди городка, он все сильнее и сильнее осознавал, что самые радужные перспективы не могут возместить простого человеческого счастья. Волнение, охватившее его после разговора с командиром, постепенно утихало. Полгода, а то и больше без Шарки. От такой разлуки он может много потерять.

Не следует ему одному решать судьбу их отношений. Он ведь знает, чем кончаются такие односторонние решения. Марика попыталась это сделать и…

Гинек остановился перед облупившимся зданием, где раньше учились первоклашки, и достал ключ. Правильно он рассудил: начинается школьный год, в обители романтиков, как они с Шаркой называли квартирку площадью не более 25 квадратных метров, было темно. Он решил переодеться, помыть руки и выйти встретить Шарку. Но, войдя в крошечную переднюю, он с удивлением обнаружил, что Шарка дома. На полке лежала ее сумка.

Она спала как ребенок. Губы были слегка приоткрыты, волосы разбросаны по подушке, дыхание ровное. На носу от летнего солнца высыпали веснушки. Она сердилась по этому поводу, считая, что они ей не идут. Но Гинеку они нравились.

В холодильнике он нашел холодный ужин. Когда он поел, пошел уже десятый час. Надо было будить Шарку, потому что подошло время идти на вокзал.

Он вошел в их гостиную, которая одновременно служила и спальней. Шарка лежала в таком же положении. Очевидно, первый рабочий день сильно утомил ее. С минуту Гинек размышлял, стоит ли нарушать ее сон, потом вырвал из блокнота лист бумаги и написал записку. «Все равно важный разговор нельзя заводить, стоя на пороге», — подумал он.

Сидя в вагоне поезда, идущего на Пльзень, он стал упрекать себя за то, что не разбудил Шарку. «Испугается еще», — подумал он. Однако, пересев в скорый поезд на Прагу, успокоился. «Шарка знает, зачем я еду в Липтовски-Микулаш. Это необходимо для нас двоих. Крайне необходимо».

Гинек попытался уснуть, но в голове мелькали события последних часов. Для Менгарта вопрос о его командировке решен. Но командировка куда? В один из советских учебных центров или непосредственно в часть? А как же Шарка? Для его начальников Шарка вообще не существует; тем более он обязан о ней думать.

Когда в купе проник утренний свет, Гинек вышел в коридор и сделал несколько приседаний. Ему захотелось смыть усталость водой из Вага, быстро несущейся по каменному руслу.

Только перед вокзалом в Липтовски-Микулаше он вспомнил, что приехал к своей законной жене.

Доктор Марина Ридлова ласково погладила маленькую пациентку по волосам и попросила мать девочки:

— Пани Крхнякова, будьте добры, пригласите следующего.

Не успела она продиктовать сестре способ лечения и дату, когда девочка пани Крхняковой взята на контроль, как раздался стук в дверь.

— Войдите, пожалуйста, — пригласила доктор.

В кабинет вошел Гинек. И выглядело это вполне естественно, будто расстались они утром, а теперь, проходя случайно мимо, он зашел к ней выпить чашку кофе. Самоуверенный и гордый. Она была не в силах произнести ни слова. Их взгляды встретились. Ей казалось, что время остановилось, а спину ее насквозь пробуравливают любопытные глаза медсестры Веры.

— Привет, — прервал тишину Гинек.

— Милости просим, — прошептала она. Взволнованная неожиданной встречей, она сказала сестре чуть дрожащим голосом: — Вера, если на прием больше никого нет, то вы можете идти обедать…

Рыжеволосая медсестра с большими, подчеркнутыми косметикой глазами медленно поднялась со стула, смерила оценивающим взглядом сначала свою начальницу, потом незнакомого, таинственного пришельца и как пава, выставляющая напоказ свои прелести, поплыла к двери. Прежде чем она ее открыла, пришелец сказал:

— Комната для ожидания пуста, я был последний. Мне не хотелось мешать вашей работе.

— Наверное, мне не надо торопиться с приходом, пани доктор? — несколько вызывающе спросила сестра и остановилась, ожидая ответа.

— Не надо, Вера, — подтвердила Марика.

Дверь кабинета захлопнулась, мелодия какого-то модного шлягера слышалась все слабее и слабее.

— Молодая, дерзкая, но, что касается работы, вполне надежная, — проронила Марика и растерянно, не зная, что делать с руками, указала на стул: — Садись. — Она неуверенными шагами направилась к умывальнику. — Кофе будешь?

— С удовольствием, — кивнул он.

Она занялась приготовлением кофе, стараясь успокоиться. Белый халат шел ей. Гинек впервые видел ее в рабочей одежде. «Собственно, нет, — поправил он себя мысленно, — тогда, на соревнованиях, она тоже была в белом, только блузка голубая». Она училась на втором курсе медицинского института, и бывшие ее подруги по медицинскому училищу уговорили помочь им в медицинском обеспечении легкоатлетических соревнований. Там Гинек с Марикой и познакомились. Марине был двадцать один год, ему на четыре больше; он тогда только сдал экзамены за четвертый семестр. Через два года, незадолго до окончания Гинеком высшего военного училища, они поженились. Марике оставалось учиться еще два года. А Душан Главка женился на подруге Марики по медучилищу Элишке на полгода раньше…

— Но сахара мы не держим, — улыбнулась Марика, извиняясь, и поставила перед ним чашку. — Бережем фигуры. Разве что сходить к стоматологам?

— Не надо, — отказался Гинек. — Нужно уметь глотать и горькие пилюли.

Если она что-то в Гинеке и не переносила, так это его реплики, подобные этой. Она ничего не имела против его оригинальности. Изрядная порция иронии, часто граничившей с сарказмом, ей не мешала, она даже уважала его за то, что он не умел лицемерить, но злилась, когда он с легкостью относился к серьезным вещам.

— Когда ты приехал? — пропустила она его неприкрытый намек.

— Два часа назад.

— Был дома?

Этим вопросом она сбила его с толку. Сколько же он не был в своем доме здесь? Гинек заглянул в глаза Марики, заметил в них искорки надежды. Однако он не собирался их раздувать.

— Нет, не был. Искорки погасли.

— Почему ты не подавала на развод, Марика? Ведь мы же с тобой договорились.

Она молчала, не отводя отсутствующего взгляда от чашки, и нервно поигрывала ложечкой.

— Я полагаю, — продолжал Гинек, — что нет никаких оснований продолжать наш формальный брак.

— Ты хочешь сказать, что мы с тобой были несчастливы? — спросила она.

— А ты хочешь сказать — счастливы? — ответил он вопросом. — Согласен, взаимные симпатии переросли в любовь. Мы любили друг друга. Я даже позволю себе утверждать — в большую любовь. Один был готов сделать для другого что угодно, и тем не менее все рухнуло. — На минуту он задумался. — Я размышлял над этим несчетное количество раз, искал ошибку, которую мы допустили, но не нашел. Ты была милой, заботливой, преданной женой, какую я всегда желал. Только позже я понял, в чем была наша беда. Каждый был готов сделать для другого что угодно, но только не самое главное. Мы не были готовы уступать друг другу… Марика хотела возразить, но Гинек жестом показал, что еще не все сказал.

— Знаю, ты будешь доказывать, что у тебя здесь одинокие родители, которые всю жизнь работали в поте лица, чтобы построить тебе дом, которые воспитали тебя, помогали во время учебы, и, конечно, они не заслужили того, чтобы ты убежала от них на другой конец страны и оставила их без помощи. Против этого у меня есть только один аргумент. Я получил образование за государственные деньги, и государство, в данном конкретном случае армия, по вполне понятным соображениям послало меня туда, где я нужен… Так мы спорили бы до бесконечности, Марика. Это бессмысленно.

Гинек встал, засунул руки в карманы легких летних брюк и прошелся по комнате. Марика рассеянно подравнивала стопку медицинских карт. Ей было больно слышать, как он говорит об их прошлом: «Мы любили друг друга», «Ты была милой, заботливой»… Разве она не хочет относиться к нему так же и сейчас? Разве она не осталась ему верной?..

— Согласись, что из нашей ситуации нет иного выхода, тем более что мы оба пришли к такому выводу… Слушай, мы же живем не в средневековье, когда супруги имели обыкновение жить отдельно, каждый в своем замке. — Гинек наклонился над столом. — Ты даже не пошла на компромисс; меня могли бы перевести куда-нибудь поближе, к примеру, в Южную Моравию.

Гинек опять зашагал по кабинету. В голове его мелькнула мысль, что разговор пошел не в том направлении, как было задумано. Ведь Гинек приехал сюда не для того, чтобы что-то сохранять, он здесь для того, чтобы решительно покончить с игрой в любовь, притворством Марики. Если до сих пор она считала свидетельство о браке достаточным средством для сохранения их брачных связей, то глубоко ошибалась. Он не намерен обижать ее, но и поддерживать ее иллюзии тоже не собирается.

— Наверное, Марика, сбой произошел раньше. Я возьму вину на себя. Напиши в заявлении, что я лгал, обещая тебе остаться в Микулаше. Напиши что угодно, только бы со всем этим покончить.

— Ничего не напишу, — резко подняла она голову. — Ничего, понимаешь? — Закрыв лицо руками, она расплакалась. Марика никак не могла понять, по какому праву Гинек хочет уничтожить все прекрасное, что между ними было. В чем ее вина? В том, что она избрала профессию детского врача? Хороших мест не так уж много, а в Липтовски-Микулаше ей повезло. «Элишка тоже работает в здравоохранении, но она медсестра, а я врач…» Маришка упорно нагромождала пирамиду причин, по которым она не могла покинуть родной город. «От родителей мы получили весь верхний этаж виллы, ну зачем, спрашивается, ютиться где-то в снимаемой комнате или в общежитии и мечтать об ордере на квартиру в блочном доме? Тем более что я должна готовиться к аттестации… Дома для этого самые лучшие условия. Неужели это трудно понять? Может, жена действительно должна следовать за своим мужем, но почему не может быть наоборот?!»

— Ты меня слушаешь? — Гинек положил руки Марике на плечи. — Марика! — решительно сказал он. — Я подам на развод сам, имей это, пожалуйста, в виду. Мне было бы неприятно, если бы ты стала искать повод для затягивания судебного решения.

Марика ничего не сказала, она как будто не слышала, что говорит Гинек. Она думала сейчас о том, что еще никогда он не был так необходим ей, как сегодня. Его неожиданное появление в кабинете ошеломило ее. Марине вдруг очень захотелось обнять своего мужа, взять под руку и уйти с ним куда угодно, хоть на край света. Ведь еще не поздно…

— Я разводиться не буду. Я люблю тебя, Гинек, — проговорила она тихо.

Даже если бы через руки Гинека прошел электрический ток, он не оторвал бы их так резко от плеч Марики.

— Зачем ты лжешь? Зачем так бесстыдно лжешь? За последний год мы виделись дважды, в предыдущий — пять или шесть раз. В Борек за все это время ты приезжала ко мне всего несколько раз. Даже в общежитие не зашла посмотреть, как я живу. Не видела гору банок от лечо, грязные воротнички рубашек, которые я стирал под краном в общей умывальной комнате. Что ты помнишь? Наши жаркие объятия в спальне у, Главковых, когда мы обещали друг другу начать нормальную семейную жизнь? Свою часть наших замыслов ты безвозвратно увезла с собой. Когда я приехал за тобой, твои условия звучали все так же абсурдно: Липтовски-Микулаш или ничего. Ты обрекла на крах нашу супружескую жизнь, так зачем же лгать? — Гинек на секунду замолчал. — У меня есть другая, Марика, — сказал он затем. — У меня уже давно другая женщина.

— Я все равно тебя люблю, — прошептала она убежденно.

Гинек умел владеть собой. Он не терял самообладания даже в сложных ситуациях, как, например, когда у него с экрана локатора исчезала цель. Он умел сохранить хладнокровие и выполнить поставленное задание. Вот и теперь он ни на секунду не забывал о цели этой встречи, и ничто не могло ему помешать достичь ее.

— Я не шучу, Марика, — твердо сказал он. — Я люблю эту девушку и хочу на ней жениться. И бесполезно мне в этом препятствовать. Я женюсь на ней, даже если судебное разбирательство будет тянуться вечно. Она умеет ждать.

— Я тоже, — ответила она беззлобно.

Он сдержался и в этот раз.

— До свидания, Марика. На суде, — уточнил он, чтобы быть правильно понятым.

Она слышала, как он приближается к двери, но не видела ничего. Медсестра Вера застала ее заплаканной, сидящей за столом с двумя чашками недопитого холодного кофе.

6

Явно невыспавшийся поручик со знаками дежурного на форменной блузе смущенно пожал плечами:

— Я не могу вам выдать этот ключ, товарищ капитан. Не обижайтесь.

— Почему не можете? — Возмущенный Душан Главка так резко нагнулся к окошку служебного помещения, что его фуражка съехала набекрень. Он быстро ее поправил и раздраженно добавил: — У меня нет времени, поторопитесь, поручик!

— Вашей фамилии нет в списке лиц, имеющих право получать ключ от кабинета номер четырнадцать, — ответил поручик и подал Главке запечатанную коробку. — Убедитесь сами, товарищ капитан.

Главка даже не посмотрел на крышку коробки, залепленную целлулоидной лентой. Он потянулся за книгой регистрации:

— Давайте я распишусь в получении. Вот мое удостоверение личности.

Дежурный, вконец растерянный, второй раз сравнивал данные из удостоверения капитана со списком на наклейке коробки.

— Но вы действительно не значитесь здесь…

— Вы знакомитесь с приказами, поручик? — совсем разошелся Главка.

— Я? Да, конечно… — пролепетал дежурный.

— Читаете вы их или не читаете?

— Читаю, но…

— Но плохо, — перебил поручика Главка. — Если бы вы читали их как положено, то наверняка бы знали, что я замещаю инженера дивизиона.

Дежурный быстро взглянул на табличку должностных лиц дивизиона. В колонке «Инженер дивизиона» действительно бросались в глаза слова: «… Замещает капитан Главка».

Поручик застыл в какой-то судорожной стойке:

— Виноват, товарищ капитан, просмотрел…

Главка раздосадованно махнул рукой:

— Как же вы несете службу? Представьте себе, что мы поспорили бы с вами во время тревоги. Пока вы соизволите выдать ключ, война закончится.

— Я служу в дивизионе меньше месяца, — вяло защищался поручик. — Еще не знаю всех офицеров.

— Это вас не оправдывает. Как ваше имя? — резко перебил его Главка.

— Поручик Вацлав Данек, командир огневого взвода.

— Я вас запомню, поручик. Прошу иметь в виду, что здесь боевая часть, а не какое-нибудь добровольное общество.

Главка взял коробку с ключом, проверил, не нарушена ли печать, и, не сказав больше ни слова, вышел. Перепуганный дежурный отдал ему честь.

«Все бы их кто-нибудь водил за руку, — злился про себя Главка. — С нами никто не нянчился. Сразу в кабину и давай паши. В качестве офицера наведения приходилось оперировать таким количеством информации, что изменение в таблице должностей по сравнению с тем не более как освежение памяти. А этот поручик надеется на таблицу! Заслуживающая наказания беспечность. Теперь здесь будут другие порядки! По меньшей мере, такие, какие установлены в группе по эксплуатации. Даже подполковник Менгарт уже длительное время нас ни в чем не упрекнул».

Командира Душан уважал. Он восхищался железной личной дисциплиной Менгарта, его неиссякаемой жизненной энергией, знанием дела и весьма ценил его опыт. Менгарт представлял для него идеал офицера-командира. Сам того не замечая, Душан старался подражать подполковнику в жестах, строгой и отрывистой речи, в четко сформулированных приказах и бескомпромиссных решениях, когда подчиненные их нечетко выполняли. Он гордился тем, что его слова становились таким же законом, как и слова Менгарта.

Единственным недостатком командира, по его мнению, был слишком медлительный подход к решению ряда проблем, в частности, кадровых. Он ничуть не завидовал быстрой карьере Гинека Ридла, потому что хорошо знал положительные качества друга, но его обижало, как ему казалось, пренебрежительное отношение Менгарта к нему, Главке, и его способностям. Когда некоторое время назад по дивизиону разнеслась весть, что единственный кандидат на место майора Опалека он, Главка, он тут же простил командиру его промахи. Тем горше для него было узнать, что, хотя он уже целый год возглавляет группу по эксплуатации, он должен уступить более молодому кандидату, Ридлу. Нет, Главка не испытывал зависти, просто как начальник группы по эксплуатации он считал себя с того дня сброшенным со счетов.

Теперь он без остановки проследовал мимо своей комнаты эксплуатационщиков и направился прямо к двери, на которой значился номер 14. Прежде чем открыть ее, он взглянул на ключ. На бирке было написано: «Инженер Гинек Ридл». Главка представил, как бы там смотрелось его имя… «Не отрывайся от почвы, Душан, тебе уже известен вкус разочарований», — напомнил он сам себе.

Капитан поставил черный кожаный портфель, подарок Элишки к тридцатилетию, и сел за стол. На столе белело несколько листов бумаги, там же лежали календарь с чешскими замками, карандаши и оригинальная прищепка с листочками, на которой крупными буквами было написано: «Не забудь!» Главка любил чистый рабочий стол. Все задания он записывал в одну разграфленную тетрадь, потому что не признавал никаких листочков, со множеством записей и заметок. Ничего лучшего не придумаешь для того, чтобы выпустить из-под контроля половину важных дел. Он удивлялся, как Гинек может работать таким образом и не иметь при этом проблем. По крайней мере, таких, которые бы напоминали Менгарту, что в дивизионе есть более аккуратные офицеры.

Главка вскрыл печать в сейфе, открыл его и положил туда свою тетрадь с личным планом. Во время отпуска Гинека Главка часто засиживался в этом кабинете до ночи. Работать приходилось в поте лица. Он не жалел усилий, чтобы доказать Менгарту, что он такой же способный офицер, как и Гинек.

Заметил ли командир его старания?

Наверное, да, иначе он не издал бы приказ и не обнародовал в официальном документе, что капитан будет и в дальнейшем замещать инженера дивизиона. Главка подумал, что, может быть, он займет эту должность навсегда, как только Гинека отзовут на курсы…

По сложившейся практике этому, конечно, должно было бы предшествовать предварительное собеседование. Однако ни о чем подобном Менгарт пока не говорил. А вдруг он опять колеблется? Однажды он уже отдал предпочтение инженеру, который едва успел получить диплом о высшем образовании. Обычный голубой диплом! А он, Душан, присоединил к семейным реликвиям диплом красный. Кто это оценил? Только начальник школы. Сначала на торжественном собрании выпускников в честь отличников звучали фанфары, а потом он вручил отличникам именные наручные часы — подарок министра.

Подарок министра показывал точно половину восьмого. Капитан взял свой кожаный портфель и машинально открыл его замки с числовым кодом. Элишка утверждала, что такой портфель придает ему важность и солидность. Он тогда засмеялся, а потом добавил преувеличенно серьезным тоном: «Вот теперь у тебя солидный и важный муж». «С прекрасным будущим», — согласилась Элишка без всякой иронии.

Главка перелистал тетрадь, просматривая записи. До его сознания дошло, что за стеной никто не кричит в телефонную трубку и не стучит кулаком по столу. В соседней комнате не было никого, кто мешал бы ему спокойно работать. В кабинете он был один, и это радовало его.

Он усмехнулся, подумав, что на размышления напрасно потратил две минуты.

Главка неохотно покидал кабинет, хотя прекрасно донимал, что место инженера дивизиона среди людей, у техники…

В кабинет капитан Главка вернулся к вечеру. И снова его окружила рабочая тишина. Он раскрыл свою тетрадь и с чувством удовлетворения отметил выполненные задания. Одновременно его рука заботливо вывела в разлинованных графах обнаруженные недостатки и то, что он предпринял для их устранения. После этого он с чувством выполненного долга захлопнул свой «гроссбух».

Около минуты Главка размышлял над тем, продумать ли ему план на завтра дома или сделать это сейчас за счет продления рабочего времени. Он остановился на последнем варианте, поскольку обстановка в кабинете располагала к этому. Капитан приготовил себе чай и углубился в работу. Неожиданно ему показалось, что стул, на котором он сидит, не совсем удобен. Главка встал и вышел в коридор.

Там никого не было. В здании царил покой. Тем более его удивило, что пломба на двери его прежней резиденции вскрыта и из помещения доносятся голоса. Если бы он не расслышал своего имени, он постучал бы и вошел. А теперь он остановился на пороге, различив тенор капитана Блажека.

— Все ясно как божий день! Если Ридла пошлют на эти курсы, то Главке обеспечен рост. Старик сделает из него инженера дивизиона, — рассуждал командир первой батареи.

По его голосу чувствовалось, что за показным равнодушием скрываются обида и разочарование.

— Когда я был молодым, — продолжал Блажек, — в высшие училища никого не пускали, не хватало людей. Потом в нашу дыру прибыли кое-какие специалисты, заболела жена, на моих руках оказалось двое детей. После этого у меня уже не хватило сил заняться учебой, да и потом… кому была нужна эта старая перечница, то бишь я, которую, кстати, с успехом можно было посылать на всякие курсы повышения квалификации и затыкать таким образом дырки…

— Перестань, в нашем деле главное практика, — возразил поручик Майерчик, приглушенный голос которого Главка едва слышал. — Я вот и с дипломом, а все равно бывают ситуации, когда я, что называется, плаваю.

— Ни одни курсы не дадут столько, сколько дает высшее образование, — стоял на своем Блажек. — Это одно, а второе — никаких шансов получить приличную должность. Такой идиотский порядок, делай что хочешь, хоть лопни от усердия, а результат будет нулевой. Через некоторое время ты освоишься с эксплуатацией техники, в деталях узнаешь, что такое батарея, как ею командовать, это всего лишь вопрос практики. У меня же все это есть, а что толку? Практика и опыт нужны мне для продвижения, как холодильник на Северном полюсе. Для Менгарта и тех, кто повыше, я ничего не значу, потому что я не инженер, как ты.

За дверью стало тихо. Душану сделалось не по себе от разговора, который он невольно услышал. Как будто командир первой батареи, всегда немного небрежный, в лихо сдвинутой на затылок фуражке, обвинял и его, Душана, в том, что он упустил свой шанс. Поначалу у Главки возникло желание объясниться с Блажеком, он даже энергично постучал в дверь и вошел в помещение, но потом только откашлялся и произнес:

— Сидите, сидите, я вам не помешаю.

Оба офицера, склонившие головы над какой-то технической документацией, удивленно взглянули на него. Душан торопливо прошел в маленькую смежную комнату с одним окном и взял со стула подушку из поролона. Взглянув на стол, он прихватил календарь, выпущенный издательством «Наше войско». Затем молча вышел в коридор.

Идя в кабинет инженера дивизиона, он думал о капитане Блажеке. Главка хорошо понимал его состояние, но помочь ничем не мог.

Наконец Душан удобно устроился на стуле с любимой подушкой, календарь Гинека убрал в ящик стола, а свой положил перед собой. Теперь можно было заняться подготовкой к завтрашнему дню. Через полчаса план работы был готов, но он решил еще посмотреть на взвод Данека. Исполняющий обязанности инженера дивизиона имеет на это право. Душан снова подумал о том, что на служебной лестнице в дивизионе выше него стоит теперь только подполковник Менгарт, и мысль эта была весьма приятна.

Капитан нашел инструкции, касающиеся обязанностей командира огневого взвода, особенно применительно к технике, и с удовольствием отметил, что теорию он еще не забыл. Потянувшись, Душан встал, тщательно проверил замок сейфа, проконтролировал, плотно ли закрыты фрамуги окон. Из здания он выходил в прекрасном расположении духа.

В дежурном помещении со стула живо вскочил новый дежурный. Главка про себя улыбнулся: нужная информация здесь передавалась хорошо. Офицер, заступивший вечером в наряд, уже знал об утреннем инциденте с поручиком Данеком. Он взял у исполняющего обязанности инженера дивизиона ключи, внимательно осмотрел печать и положил коробочку в секцию под номером 14. После этого он пожелал капитану хорошо провести остаток вечера.

Душан Главка отправился по шоссе к Бореку. Летом это приятная прогулка, идти большей частью надо лесом, и это помогает снять усталость.

Хуже бывает зимой. Хотя солдаты и поддерживают на дороге порядок, часто эти три километра кажутся бесконечными. Но в этом году Душан Главка с нетерпением ждал зиму.

7

Класс гудел как улей. На каникулах дети разболтались, и даже на третий день нового учебного года, после двух месяцев вольготной жизни, им было трудно вновь привыкнуть к дисциплине.

Сегодня Шарка Мартинова и сама никак не могла сосредоточиться как следует на повторяемом материале. Она прохаживалась между партами с книгой для чтения в руках, время от времени останавливала одного вызванного читать ученика и заставляла продолжать другого. Она не следила за текстом и не исправляла ошибки, только укоризненно посматривала туда, где становилось особенно шумно. Как и дети, мысленно Шарка находилась вне школы.

Она с радостью думала о том, что через час пойдет домой, приберется в обители романтиков, сварит кофе, придвинет к окну кресло и будет наблюдать за транспортом, идущим из районного центра. «Жди меня в четверг», — написал Гинек, и сегодня был как раз четверг.

Укрывшись за гардиной, Шарка любила с волнением смотреть на изгиб шоссе, где обычно появлялся Гинек. Привычка сидеть у окна осталась у нее с детства. Так они с сестрой ждали прихода родителей. И всегда очень хотели, чтобы отец с матерью вернулись вместе. Но такое совершалось только в интересах показного безупречного супружества при дневном свете; чаще же родители возвращались поздно и в одиночку, каждый будто крался к дому из одному ему знакомого места. Угнетающая картина для подрастающих дочерей… И Романа Шарка упорно ждала целый год. Дождалась… а он после армии женился на другой.

С Гинеком и ожидание ей казалось совершенно иным. Когда его не было дома, она все равно постоянно ощущала его близость. Заводила его любимые пластинки и, слушая музыку, проверяла тетрадки своих учеников; шила — и ей казалось, что Гинек сидит напротив в кресле и читает; мыла посуду — и будто слышала, как Гинек просит ее приготовить ему чай.

Обитель романтиков была безопасной пристанью для возвращающегося корабля. В ней одиночество не пугало…

Занятия окончились. Звонок разрушил последнюю преграду, сдерживавшую учеников, и мгновенно утонул в гуле класса. Шарка с трудом успокоила детей и задала им домашнее задание. Потом отвела их в раздевалку, поторопила опоздавших и заспешила к учительской. По пути она едва не налетела на директора школы пани Бартову.

— Я везде вас ищу, Шарка! — беспомощно всплеснула та руками.

— Что-нибудь случилось? — испугалась Шарка.

— Опять физкультура в пятом «Б», — вздохнула пани директор. — Не могли бы вы провести этот час?

На лице Шарки отразилась растерянность.

— Это вас не совсем устраивает, верно? — определила Бартова. — У Гампла разболелся зуб, он вынужден был поехать в поликлинику, у всех остальных уроки. Я провела вместо него математику, но физкультуру?! Только представьте себе Бартову в трико и с секундомером на груди, — проехалась она на свой счет.

Такая манера поведения нисколько не влияла на ее авторитет среди преподавателей.

«Если Гинек появится только вечером, ты все успеешь», — рассудила про себя Шарка; ей было жаль заботливую директоршу.

— Все каникулы я обивала пороги, где только можно было, клянчила для школы учителя физкультуры. Не можем же мы вечно так халтурить!.. Но сделать ничего не удалось. Наши деревенские сорванцы, видите ли, и так двигаются много, а вот городским детям без физического воспитания никак нельзя, — сокрушалась директор школы, явно симпатизируя деревенским сорванцам.

— Не думаю, чтобы в городе не хватало преподавателей физкультуры, — усмехнулась Шарка. — Хорошо, я проведу урок физкультуры с пятиклассниками. Погода чудесная.

В учительской, куда благодарная Бартова проводила Шарку, они застали Яндову и Питру. Мудрый историк остроумно комментировал причитания старой девы по поводу того, что есть дети катастрофически шаловливые, от которых все время катастрофически болит голова.

Шарка быстро переоделась. Обувая спортивные тапочки, она снова вспомнила Романа. Он учился на факультете физического воспитания и спорта и часто мечтал: «Выберем себе какую-нибудь сельскую школу, где нам дадут квартиру, и будем с тобой в ней совершенно одни». Где ты, прошлогодний снег? Тренер известного молодежного клуба женат теперь на другой…

В учительской осталась только Яндова. Шарка повесила платье на спинку стула, желая побыстрее уйти. Нудная Яндова не нравилась ей. У Яндовой то солнце сильно печет, то, наоборот, мало греет — всегда что-нибудь было не по ней, и все это сопровождалось словом «катастрофически». Мымра — так называл эту учительницу коллега Питра; это было меткое определение.

— Катастрофически пыльно на улице. Подумайте только, и таким воздухом мы должны дышать целый день! — послышалось от окна, когда Шарка подходила к двери.

Отреагировать на это замечание означало выслушать лекцию о пагубном влиянии загрязненного воздуха на пищеварительный тракт, который Яндова как раз загружала громко пережевываемым яблоком. Шарка была уже у двери, когда смачный хруст на мгновение прекратился.

— Шарка, Шарка!

Она раздраженно повернулась:

— Не обижайтесь, я и так уже опаздываю.

— Да, да, конечно, но вам, видимо, будет интересно узнать, что перед школой топчется тот офицер, который иногда вас провожает, — с подковыркой сказала Мымра. — Он в гражданском, — добавила она.

Гинек!

Шарка бросилась по коридору к парадному входу, сбежала по ступенькам и тут с сожалением вспомнила об обещании, данном Бартовой. Гинек устремился навстречу. Неожиданно в глубине души Шарки зародился страх. Она вспомнила о разговоре с Элишкой Главковой и подумала, не проститься ли с ней пришел Гинек.

— Ого, такой я тебя еще не видел, выглядишь прямо как спортивная звезда, — просиял Гинек. Он обнял Шарку за талию и закружил на каменной мостовой как на паркете.

— Пусти, сумасшедший! — вскрикнула она. Они поцеловались.

«Пусть Мымра лопнет, — подумала Шарка, — все равно подсматривает из-за занавески».

— По расписанию ты должна уже кончить…

— Подменяю преподавателя в пятом классе. Я не думала, что ты приедешь так быстро.

— Домой ноги всегда несут быстрее, — сказал Гинек. — Я с утра уже в Бореке… Если хочешь, давай займусь с мальчишками, увидишь, я задам им жару, — шутливо говорил он. Чтобы обосновать свои намерения, напряг бицепсы на руках.

Она рассмеялась.

— Они загоняют тебя, как кролика, ты еще не знаешь сельских ребят. Как только они дорвутся до мяча, то начинают носиться как угорелые.

— А я, по-твоему, вырос в городе? Н-да, не высокого ты обо мне мнения. Ну ладно, чтобы ты потом ничего не говорила и чтобы не попасть впросак перед этими сорвиголовами, буду судьей футбольного матча, — сказал он великодушно.

— Тогда я бегу за ними, — согласилась Шарка. — Прыгай через забор, встретимся на игровой площадке.

Но будь во всеоружии, чтобы тебя не поддел кто-нибудь из них. Насколько я знаю, ты уже давно не занимался спортом.

Ей не пришлось искать пятиклассников. Едва она вышла в коридор, соединяющий здание школы с раздевалками и спортивным залом, как услышала их гвалт. Двое мальчиков боролись, другие их подбадривали. Шарка прервала захватывающий поединок громким свистком. Пока ученики строились, она взяла на складе мяч, скакалки и второй свисток для Гинека.

Открыв запасной выход, она вывела детей на травяную площадку… Гинек стоял, прислонившись к дереву, неподалеку от ворот для игры в ручной мяч. Она кивнула в сторону Гинека:

— Это товарищ Ридл. Он будет проводить занятия с мальчиками. Девочки останутся со мной.

— Вы новый учитель физкультуры? — удивленно спросил большеглазый мальчуган.

Не успел Гинек и слова сказать, как длинный рыжеватый паренек поправил смельчака:

— Ну и дурак же ты, Врана! Это же любовник товарища Мартиновой, офицер.

Школьники засмеялись. Шарка почувствовала, что краснеет. Спас ситуацию Гинек, который скомандовал:

— Ребята, за мной. Бегом — марш! Кто на разминке будет сачковать, тот вместо футбола побежит десять кругов.

— Девочки, пойдемте, я раздам вам скакалки, — быстро произнесла Шарка.

Она выбрала себе скакалку подлиннее, дала команду построиться, поставить ноги на ширину плеч и по примеру Гинека начала проводить разминку. Делая наклоны туловищем, она успевала следить, как Гинек гоняет ребят. Они по очереди проводили мяч между выстроенными в ряд своими товарищами, учились обводке, отрабатывали другие приемы владения мячом. Гинек подбадривал ребят, одних хвалил, других критиковал. Он полностью вошел в роль педагога.

«Есть люди, которые обладают талантом ко всему», — подумала Шарка, когда увидела, как легко Гинек вжился в роль футбольного судьи.

Он без колебаний наказывал умышленную грубость, назначал штрафные удары, а за ответную грубость показал длинному рыжеватому пареньку желтую карточку. «Гинек способен все делать и все решать, в том числе и мою судьбу», — призналась она себе. Как просто он рассеял ее чувство тревоги, когда она выскочила из школы. Всем своим существом он излучал радость. Что-то необычное происходило с ним, она почувствовала это. Его выдавали глаза, они были какими-то другими… Сердце ей подсказывало, что речь пойдет о чем-то более серьезном, чем то, что она услышала сегодня от Элишки Главковой. Гинек быстро решил личные дела, каким-то чудом получив краткосрочный отпуск. И это сразу после очередного, законного! Такого еще в его службе не бывало. Она вспомнила и о зависти, сквозившей в голосе Элишки. Шарка с гордостью посмотрела на Гинека. Он помахал ей рукой. Но тут же ей почему-то показалось, что он где-то далеко-далеко от нее.

«Не думай, братец, я тебя никуда не отпущу, вот так».

Он возвращался, окруженный возбужденными юными футболистами. Шарка позвала девочек с игровой площадки, класс построился в колонну по три.

— Что скажете об уроке физкультуры, мальчики? — поинтересовалась она.

— Классно! — ответили те дружно.

— Судил справедливо, ничего не скажешь, — бросил рыжеватый, очевидно неформальный лидер класса, и обратился к Гинеку: — Товарищ капитан, будьте у нас тренером. Нас ровно одиннадцать мальчиков в классе, но никто не находит для нас времени.

Мальчики загудели в знак согласия.

— Откуда ты знаешь, что я капитан? — удивился Гинек.

— А по звездам на погонах. Я уже вас встречал в форме. Четыре золотистые звездочки — капитан, одна большая — майор, — отчеканил рыжий и снова заклянчил: — Мы будем слушаться, честное пионерское!

— Посмотрим, — неопределенно сказал Гинек. — Меня ожидают срочные дела, а я не люблю давать обещания, если не знаю, смогу ли их выполнить. Передам вам мой ответ с вашей учительницей. — И он так открыто и пристально посмотрел в глаза Шарке, что у нее даже мурашки побежали по коже.

Закончив урок, Шарка переоделась, и они направились на центральную площадь к бакалейному магазину.

— Купим что-нибудь вкусное и устроим себе праздничный ужин, — предложила она.

Но до кооперативного магазина они не дошли. Гинек обнял ее за плечи:

— У меня идея получше. Давай зайдем к Астроному.

Теперь она определенно знала, что их ожидает что-то очень важное. К Астроному просто так они не ходили.

8

К Астроному Гинек повел Шарку через Смотровую площадку. Они могли пойти по асфальтированной дороге и за Бореком свернуть на лесную тропинку, так было короче, но к Смотровой площадке их тянули воспоминания. Прошлой осенью они впервые там поцеловались.

Они забрались на холм и остановились у скамеек. Он положил на одну из них сумку, сел сам. Шарка глядела на долину.

Борек как будто чем-то подкупил лето, чтобы оно не уходило. И оно щедро раздавало ему разноцветные ковры цветников в садах; дома широко открытыми окнами вдыхали его пьянящие запахи, под дамбой пруда блестели на солнце бронзовые тела мальчишек, которых мало волновали крики родителей, зовущих домой.

И Шарка была тоже частью этой прекрасной летней картины. Ее легкое светло-голубое платье сливалось с цветом полуденного неба, а коса напоминала сноп зрелой пшеницы.

Гинек украдкой следил за ней. Шарка выглядела спокойной и уравновешенной. Заметив на ее лице во время встречи перед школой признаки обеспокоенности, он испугался. Гинек не верил в предрассудки, но говорят же, что неприятности ходят всегда по три. Две он уже получил.

В Словакию Гинек съездил напрасно, ничего не решил, только потратил два дня. Теперь он понимал, что допустил ошибку, не потребовав развода еще в то время, когда переселился к Шарке. Ведь он должен был тогда предположить, что Марика не будет торопиться с разводом. В здание юридической консультации при районном суде Липтовски-Микулаша он вошел весьма решительно. В коридоре с множеством дверей постучал в ту, которая была к нему ближе всех… Стол почти закрывал сидевшего за ним маленького человечка.

— Юридический консультант Маркович, — представился человечек, и его ладошка утонула в руке Гинека. — Чем могу служить?

— Я хочу подать заявление с просьбой о разводе. — Гинек нервно откашлялся. Неожиданно ему показалось неудобным рассказывать совершенно постороннему человеку о своих личных делах. Маркович это заметил.

— Для того чтобы суд развел вас, вы должны доказать, что ваш брак не оправдал надежд, которые возлагало на него наше общество. Понимаете? — подбодрил он Гинека.

Гинек вспомнил, как об этих самых надеждах общества говорил им работник Национального комитета на свадебном обряде. Тихим, глухим голосом, так, что собравшиеся едва его слышали, он говорил о взаимной вежливости, о назначении семьи и воспитании детей. Что же из всего этого было свойственно им? Наверное, только вежливость. Создавать по-настоящему семью Марика не желала до полного выяснения, где они будут жить. Надежды их развеялись так же, как растворилась в приглушенной мелодии органной музыки невыразительная речь работника Национального комитета.

— Я познакомился со своей женой пять лет назад, — заговорил Гинек. — В то время я учился в высшем военном училище в Липтовски-Микулаше.

— Понимаю. — Адвокат жестом показал, что извиняется за то, что перебил его. — Она отказывается ехать к месту вашей службы, — добавил он уверенным голосом.

— Все, конечно, сложнее, но в принципе так, — согласился Гинек и удивленно взглянул на адвоката. — Откуда вам об этом известно?

Маркович положил на стол блокнот и задумчиво закивал.

— Во-первых, вы не первый, кто обращается ко мне с подобным делом. А во-вторых, я уже имел честь разговаривать здесь с вашей женой.

— Вот как? — с нескрываемым удивлением воскликнул Гинек.

— Не сердитесь, пан инженер. Вы ведь инженер, не так ли? — уточнил он. — Извините за то, что фамилия вашей жены не запечатлелась в моей памяти. Разводов, знаете ли, все больше и больше… Пани Ридлова обращалась ко мне с такой же просьбой примерно полгода назад.

— Но в таком случае я бы получил повестку… — растерянно возразил Гинек.

— Нет, пан инженер. До этого дело не дошло… Хорошо помню, что мы тогда подготовили все документы… однако на следующий день ваша жена раздумала подавать на развод.

«Что означала эта комедия, Марина? Ведь наш брак распался, мы строили его на песке, и наша ошибка в том, что мы не поняли этого раньше. Собственно, и времени не было понять это. Виделись мы, если это удавалось, по субботам и воскресеньям у твоих родителей, где ты принадлежала не только мне, но и им. Окруженные заботой твоей матери и отца, ослепленные любовью, мы многое просмотрели. А потом мне зачитали приказ о направлении на службу в Борек. Ты заканчивала учебу, виделись мы все реже и реже. С нами остались только мечты, как мы заживем, когда ты закончить институт и мы наконец будем вместе. Говорили-то мы одно и то же, а вот думали о разном. Первыми это поняли твои родители. Они почувствовали себя в опасности — дочь, с которой они связывали свою будущую жизнь, отдалялась от них. Когда вам вручали дипломы, я узнал, что ты приняла предложение остаться там же, в местном детском оздоровительном центре. Брак, построенный на песке, постепенно разваливался. А у нас с тобой не нашлось достаточно сил, чтобы воспротивиться этому…»

Доктор Маркович встал и подошел к своему рабочему столу.

— Разумеется, это ваше дело, пан инженер, — продолжал он. — Думайте что хотите, но, насколько мне стало известно из вашего дела, ваша жена, по всей видимости, вас очень любит.

Гинек не нашел в себе силы просить адвоката представлять его на бракоразводном процессе и вышел из комнаты, даже не оглянувшись. Он сел на первый же скорый, хотя знал, что возвращения в Липтовски-Микулаш ему не избежать.

Сначала он думал пересесть в Пршерове на поезд, идущий в Брно, и заехать к отцу, но потом изменил план. Он отыскал в бумажнике пражский адрес юриста Ярослава Фрича. Друг детства, он каждый раз при встрече у них в Йемнице сердечно приглашал его в гости в Прагу вместе с женой. Какой парадокс: Гинек приедет к нему без жены, но едет к нему именно из-за нее.

Проблуждав длительное время по Южному городу [1], Гинек все-таки нашел огромный блочной дом. На дверной табличке значилось: «Юрист Ярослав Фрич и инженер Дана Фричова». Он нажал на кнопку звонка. Дверь не открылась. Тогда он позвонил соседям. Те беспомощно пожали плечами: «Да, конечно, они живут здесь. Она блондинка спортивного типа, он высокий, кудрявый. Мы встречаемся иногда, но…» Короче, о Фричах он ничего не узнал.

Всю вторую половину дня Гинек бродил по Праге, надеясь встретить Ярослава после работы. Открыть душу другу — это не то, что исповедоваться какому-то незнакомому адвокату. Он прождал до ночи. Последний скорый на Пльзень он не мог пропустить. По пути из Пльзеня в Борек его сморила усталость, и только на конечной станции его разбудил проводник. Назад Гинек вынужден был добираться пешком. Шарка была уже в школе. Страшно уставший за эти дни, Гинек проспал до обеда.

— Ты был у отца? — спросила его Шарка.

Он отрицательно покачал головой и встал со скамейки.

— Мы навестим его вместе. Очень скоро, — заверил он ее.

Они пошли вдоль леса.

— Шарка, ты уже, надеюсь, поняла, что я всего лишь обычный брачный аферист? — неожиданно спросил Гинек.

Она звонко рассмеялась:

— Давным-давно!

Гинек, к ее удивлению, остался серьезным.

— Обещаю тебе, что мы вот-вот поженимся, а сам не развожусь с первой женой, полгода живу у тебя и в то же время не отказываюсь от кровати в общежитии. Не кажется ли это тебе по меньшей мере странным?

Шарка сложила губы бантиком и нахмурилась — как всегда, когда на серьезный вопрос собиралась ответить иронически.

— Я не шучу. На этот раз действительно не шучу, — настойчиво повторил он.

— А что же ты хочешь от меня услышать? — спросила она с ехидцей. — Может быть, такое: «Ах, какой ты молодец, пан Мошенник, что признался, а теперь собирай свои манатки и проваливай»? Парень, что с тобой происходит? Откуда такие мысли, сумасшедший? — Шарка чмокнула его в щеку и обогнала на несколько шагов.

— Знаешь, у меня как-то все вдруг посыпалось из рук, — признался он.

— Не изменяй себе, братец! — предупреждающе подняла она палец вверх. — Ты ведь сам всегда меня учил, если даже весь мир делает тебе гадости, то все равно надо отвечать ему смехом. Судорожно, через силу, но все равно смеяться.

Она прижалась к нему.

— Знаешь, сколько времени мне понадобилось, чтобы по-настоящему осознать этот твой девиз?! А ты вдруг собираешься менять свои принципы. Опомнись, братец!

Она была права, Гинек слишком драматизировал неудавшуюся поездку. Он напишет Фричу, и они встретятся в Йемнице, куда он с Шаркой поедет к отцу. Однако тягостное состояние не проходило. Он собирался поговорить с Шаркой о предложении Менгарта, но не знал, что завтра скажет командиру. Встреча с Марикой не прибавила ему решительности. Ему предлагали интересную работу и блестящие перспективы. Какой молодой мужчина не мечтает о подобном?! Но у каждой монеты есть две стороны: правильно ли будет начинать с Шаркой так, как он кончил с Марикой?

Им оставалось пройти всего несколько шагов до загородного ресторана под названием «Фазаний заповедник». Его здание неожиданно вынырнуло перед ними из сумрака вместе с просекой, на которой стояло. У Гинека мелькнула мысль, не сделал ли он ошибку, пригласив Шарку именно сюда. «Фазаний заповедник» был идеальным местом для влюбленных, а не для людей, стремящихся принять серьезное решение. Они с Шаркой праздновали здесь дни рождения (с Шаркиного его отозвали по тревоге), вместе радовались здесь успешному завершению первой в ее учительской жизни инспекции, здесь же обмывали капитанские звездочки Гинека. За что им пить теперь?

Они прошли террасой. В углу группа туристов пела под гитару.

В зале, где находился бар, за столиком сидели несколько человек, видимо рабочих, и какая-то семья, очевидно туристы, случайно оказавшиеся здесь. Все они искали взглядом старшего официанта Калита. Тот выскочил с подносом, уставленным тарелками. Заметив Гинека с Шаркой, он по-чаплиновски затормозил между столами, забалансировал с подносом и весело бросил:

— А я уж думал, что вы на своем корабле уплыли куда-нибудь за тридевять земель! — Он утиным шагом доковылял до их стола. — Подождите минутку, только наполню им фужеры и сразу же провожу вас на веранду.

Гинек и Шарка наблюдали, как официант ловко лавировал среди столиков ресторана. Гинек улыбнулся. Кто из них знал, что за своеобразной мужиковатой внешностью Астронома скрывается чувствительная и даже нежная натура? С Калишем Гинек сблизился случайно. Как-то летом в воскресенье он зашел сюда пообедать. Народу было полным-полно, и старший официант буквально парился в собственном соку. Он был просто не в силах принять все заказы. Самых нетерпеливых крикунов Калиш просто игнорировал. Гинек понял это и потому избрал противоположную тактику. Он не кричал, не напоминал о себе, не злился. Прошло некоторое время, прежде чем Калиш его заметил и спросил, чего он желает. Однако Гинек заверил его с серьезным выражением лица, что не спешит: «Вас и так на части разрывают, все кричат. Ничего, я подожду». Калиш внимательно посмотрел на него и быстро пошел на кухню. Через секунду он вернулся с толстой книгой и положил ее на стол со словами: «Тогда почитайте пока». И снова заметался по ресторану, как птица в клетке. К удивлению Гинека, принесенная книга оказалась учебником астрономии. Позже он узнал, что звезды — страсть Калита. Он мог рассказывать о них с упоением по нескольку часов подряд и сразу выделил Гинека как очень внимательного, восприимчивого слушателя. «Ты не похож на других. Совершенно не похож», — разоткровенничался он, когда они впервые вместе смотрели с веранды на ночное небо.

— Идите наверх, — сказал Астроном, кладя в ладонь Гинека ключ от веранды. — Значит, питье как обычно… Есть будете?

— С добавкой, я зверски голодна, — ответила Шарка. — Как всегда, мы полностью полагаемся на твой вкус.

Калиш даже покраснел от гордости, будто ему вручили медаль.

— Из-за тебя, Шарка, я сейчас такие маневры на кухне устрою. Провалиться мне на этом месте, если я не выжму из повара что-нибудь необыкновенное!

Приятно было сидеть на веранде в плетеных креслах. Принесенные Калишем свечи и красное вино создавали атмосферу уюта. Снизу до них долетали туристские песни, громкий смех, а они молчали.

Первым заговорил Гинек:

— Когда я был маленьким, то вбил себе в голову, что буду летчиком. — Он отодвинул фужер. — Однажды я смастерил из трех дощечек самолет, прибил его к палке и представлял, будто я кружу над Йемнице, а ребята внизу кричат: «Гинек, ведь это Гинек Ридл!» — Он улыбнулся. — Я просто помешался тогда на авиации. Помню, в восьмом классе сбежал со школьного концерта и пошел в районный военный комиссариат с просьбой направить меня учиться на летчика. Мне сказали, чтобы я как следует учился в школе, что будущих нилотов выбирают из тех, у кого лучше оценки. Это была катастрофа, ведь я имел четверку по пению, да и ту мне ставили из милости, чтобы не портить ведомость. И хотя я не понимал, для чего пилоту нужно пение, я поставил себе цель получать по этому предмету одни пятерки. Я даже изучил нотную грамоту и напевал осточертевшие мне оперные арии.

— Так вот почему ты так силен в классической музыке! — воскликнула Шарка.

— Мне еще не было пятнадцати лет, — продолжал Гинек, — когда я написал заявление в военное училище. Отец надеялся, что из меня получится хороший инженер по сельхозтехнике, а может, и председатель их колхоза, как он называл местный сельскохозяйственный кооператив. А я ему — бух! «Хочу стать военным!»

Гинек смотрел прямо перед собой, погруженный в воспоминания.

— Он отказался подписать мое заявление. Я стоял на своем. А потом… убежал из дому. Вот так. Бродил по улочкам и размышлял, как лучше наказать отца — броситься под поезд или с моста в реку. Моя бродяжная жизнь продолжалась недолго. Дрожащего от холода, меня подняли со скамейки милиционеры неподалеку от военного комиссариата. О чем разговаривал с отцом подполковник, который пришел к нам на следующий день, я не знаю до сих пор. Сам я в это время в бешенстве колол во дворе дрова. Они были такие же неподатливые, как и отец. И тем более меня удивило, когда офицер вышел из дому и сказал мне: «Жди вызова на медкомиссию». Счастье мое было настолько велико, что я готов был расколоть на дрова все деревья в округе. Но отец продолжал хмуриться…

Двери распахнулись, и на веранде появился Калиш. Лицо его сияло. Он нес тарелки. Приблизившись, точно причаливающий к пристани парусник, он объявил:

— Антрекот из оптовой торговли, рис из Индокитая, грибочки из собственных запасов! Приятного аппетита! Через часок я вежливо выпровожу тех внизу и присяду к вам. Если, конечно, не помешаю.

— Конечно, не помешаешь, — заверил его Гинек. — Сегодня мы должны поговорить со звездами, — добавил он значительно.

Они занялись едой, и Гинек продолжил свой рассказ:

— В военном госпитале меня основательно обследовали — и снова ожидание. Трудно передать волнение, с каким я каждый день смотрел на приближавшегося к дому почтальона Барту. Строгое уведомление о явке в военный комиссариат было для меня самым прекрасным и ценным кусочком бумаги, который я когда-либо держал в руках.

Гинек отпил вина и грустно усмехнулся.

— Но этот вызов оказался не чем иным, как извещением о конце моей летной карьеры. Я узнал, что никогда не буду летать на военном самолете. И знаешь из-за чего? Врачам не понравились мои зубы. На том мои грезы и закончились… Когда острота разочарования немного прошла, — продолжал он, — я осознал, что совершенно не знаю, что буду делать дальше. Я просто никогда не допускал мысли о том, что не буду летать. В письме, присланном из военного комиссариата, указывалось, что я могу выбрать любое другое военное училище. Я мог стать связистом, специалистом по автоделу, мне предлагали учебу и в военной гимназии. Тысячи возможностей проявить себя открывала гражданская жизнь, но все это казалось мне таким незначительным, приземленным. В пятнадцать лет каждому из нас хотелось достичь чего-то особенного.

Гинеку казалось, что все это было вчера. Он замолчал на минуту, вспомнив, каким печальным было лицо отца, когда Гинек сообщил ему о своем новом — неожиданном и окончательном — решении: «Не удалось стать летчиком, так буду ракетчиком!» Теперь его воображение занимали пусковые установки, центры управления, он представлял, как дрожит земля под стартующей ракетой, как по его приказу высвобождается скрытая в ней сила, способная оторвать такую махину от земли и послать ее вверх. Он, инженер Гинек Ридл, разрешает старт и наводит ракету на курс. Детские мечты не знают границ… Но иногда они сбываются.

— И что тебе ответил отец? — спросила Шарка.

— В сущности, ничего и тем не менее очень много. Он посоветовал мне не летать в облаках, а оставаться на земле. Сильно он меня тогда обидел, явно давая понять, что через несколько месяцев я все равно вернусь домой и буду этому рад. Я тогда твердо ответил, что такого никогда не будет, и с фанатическим упорством стал готовиться к приемным экзаменам. Ну а позднее я нашел в почтовом ящике письмо с сообщением, что я зачислен в училище.

Гинек вспомнил, сколько раз с того времени ему приходилось, стиснув зубы, преодолевать различные препятствия, чтобы не осуществилось пророчество отца. Путь к получению квалификации электротехника по низкочастотному оборудованию и первые самостоятельные шаги в качестве техника кабины и офицера наведения были трудными и жесткими, как бетонный плац перед казармой. Пройдя курс обучения в среднетехническом училище и получив диплом, он через несколько лет снова принялся за учебу, теперь уже в высшем училище, хотя ему и казалось, что каждый новый шаг в образовании дается с огромным трудом.

С таким же, как острое слово или шутка, помогавшие ему в тяжелые минуты. Он добился своего. Превратил в явь свой сон. А что дальше? Гинек в задумчивости молчал.

— Стало быть, ты хочешь ехать в Советский Союз, — протянула к нему руку Шарка с обезоруживающей естественностью.

Удивленный ее осведомленностью, он вместо ответа поцеловал ее в ладонь.

Снизу до них долетел голос Калиша, выпроваживавшего гостей. Время было позднее. Гинек не сводил взгляда с Шарки.

— Не заказать ли нам еще бутылочку вина? — спросил он и, не ожидая согласия Шарки, поднялся и вышел с веранды. «Интересно, как Шарка узнала об этом?» — мелькнуло у него в голове, когда он спускался по крутой и слабо освещенной лестнице.

Пока Гинек отсутствовал, Шарка размышляла о его исповеди. Представила себе смышленого и упрямого парнишку с немыслимой — она знала это по фотографии — прической, которого отец застал ночью читающим при свете фонарика биографии известных летчиков, но не выбил из него ремнем ни единой слезы. Через несколько минут размышлений Шарка уже видела его мужчиной, но все таким же мечтателем. И хотя Шарка ничего не понимала в профессии Гинека, не знала даже существа его работы, она чувствовала, что сокровенные желания и мечты, обуревавшие его в детстве, остались в нем и по сей день. Очевидно, он и теперь добивался их осуществления с таким упорством, с каким в юношескую пору сделал свой первый жизненно важный шаг.

Лишить мужчину его мечты означает наверняка потерять его. Но Шарка не хотела терять Гинека…

Они стояли у перил веранды, куда не доходил свет, и целовались. Целовались долго и жадно, как будто уже сегодняшняя ночь должна их разлучить. Они даже не заметили Астронома — Калиша, который с треногой и небольшим телескопом в одной руке и окуляром в другой вышел на веранду. Увидев их, он в растерянности опустил руки, тренога царапнула пол. Он понял, что оказался здесь лишним, и быстро повернул к выходу.

— Не сердись на нас, Астроном! — крикнул Гинек.

— За что мне на вас сердиться? — ответил Калиш с обиженным видом.

— Я, собственно, пришел проститься с тобой, вот так… — стал объяснять Гинек. Он поднял руки вверх и нарисовал ими над головой большой воображаемый круг. Такой, что его трудно было охватить взглядом. — В моей работе, как со звездами, тоже всегда находишь что-то новое, всегда тебя ждет какой-нибудь сюрприз…

Калиш внимательно слушал, но, судя по выражению его лица, мало что понимал.

— Он уезжает от меня, Астроном, на полгода уезжает от меня в такую даль, — подошла к Калишу Шарка и положила голову ему на плечо. — А я так люблю этого изменника, что не могу запретить ему уехать…

Теперь в растерянности оказался Калиш. Он неловко погладил Шарку по плечу, окинул взглядом Гинека и пробормотал что-то невразумительное.

— Мы кое-что привезли тебе, — вспомнил вдруг Гинек. Он сунул руку в сумку и вытащил оттуда большую книгу и бутылку водки. — «Образования на Луне и Марсе», — перевел он русский заголовок на корешке книги. — Ну а это настоящая, сибирская; скоро зима, так вот это тебе, чтобы ты не простудился при наблюдении за звездами! — Он дружески хлопнул Астронома по спине.

— Зимой мы вместе разопьем ее, — пробормотал удивленный происходящим Калиш.

— Не раньше, чем в следующем году, если она у тебя, конечно, сохранится, — сказал Гинек.

— Мы ее сами выпьем, Астроном. Не оставим ему ни глотка! — Шарка строптиво выставила вперед подбородок. В ее словах прозвучала такая решимость, что мужчины рассмеялись. Затем все сели за стол, и Гинек с Шаркой наперебой стали выкладывать Калишу свои впечатления об отпуске.

Обитель романтиков встретила влюбленных поздно ночью. Воздух в ней был густо напоен летними запахами, проникавшими сюда через открытое окно. Они не стали закрывать его, хотя знали, что через час-другой утренняя прохлада проникнет в комнату.

Шарка прижалась к Гинеку. Он обнял ее, и губы их слились в поцелуе, как тогда, на теплоходе, когда разволновавшееся море раскачивало его. Они вот так же обнимались, а за круглым иллюминатором небо над горизонтом полыхало зарницами беззвучных молний.

Сейчас у нее захватывало дух от блаженства, и так же, как в тот раз, она желала, чтобы этой ночи не было конца. «У меня будет достаточно времени на сон в следующем месяце», — подумала она, и ей стало грустно от этой мысли, даже голова закружилась. Шарка вынуждена была встать и немного пройтись по комнате. Через минуту ей стало лучше, и она снова легла.

9

Элишка Главкова видела со своей постели, как большая стрелка башенных часов дернулась и застыла, после чего раздался бой. «Половина первого», — мысленно произнесла она и с завистью прислушалась к спокойному дыханию мужа. Как это ужасно, когда человек не может уснуть! В темноте и тишине душа болит сильнее, намного сильнее.

Все началось 12 июня. Стоял прекрасный погожий день. Во второй половине дня ее пригласил к себе главврач, чей нахмуренный вид никак не сочетался с веселым щебетанием птиц в саду и ярким солнцем, заглядывавшим в кабинет. Там она узнала, что не может иметь детей. Пока что!

Слова «пока что» были не более чем пластырем на рану, нанесенную ей доктором. До 12 июня у нее еще теплилась надежда, и вот теперь эти ужасные слова… Она сама была медработником и хорошо знала, что врачи часто говорят утешительные слова. Медицинские сестры слышат их бессчетное количество раз и видят, как потом, когда пациент удаляется, врачи беспомощно пожимают плечами. Слова должны поддерживать или возвращать веру, без которой нельзя высечь искру надежды.

Элишка Главкова не верила в чудо, потому что лучше врача знала историю своей болезни. И для этого вовсе не надо было быть медицинским работником. Она вспомнила, как больно это известие ранило Душана. Он сжал губы и судорожно глотнул. То была всего лишь доля секунды, но она осталась в памяти Элишки навсегда. Душан прекрасно владел собой. Страдая сам, он помогал ей преодолеть удар судьбы, суровее которого ничего нет для женщины. Он пытался развеять, развеселить Элишку, был внимателен, заботлив. Он даже сам предложил отказаться от отпуска в Советском Союзе, куда их приглашал друг Саша, и провести лето у Элишкиных родителей. И это при том, что они частенько ссорились, когда Элишка предлагала поехать в отпуск к ее родителям. Так уж получилось, что Душан и теща не слишком симпатизировали друг другу. Теща необоснованно подозревала его в том, что он запрещает Элишке навещать ее. Отец Элишки был геологом и путешествовал с семьей по всей стране. «Как бродячий циркач», — говорила иногда мать. Только за последние пять лет семья трижды меняла место жительства в Словакии. Душана Элишка встретила в Липтовски-Микулаше, когда их семья на какое-то время осела в этом городе. Привыкшая с раннего возраста путешествовать, Элишка с легкостью отнеслась к необходимости следовать за мужем куда-то в Западную Чехию. Ее мать, гордившаяся успехами мужа по работе, хоть и сетовала на бродячую жизнь, всякий раз снова, заказывая машину для перевозки домашнего скарба, со вздохом говорила дочерям: «Лучше так скитаться, чем разрушать семью».

Конечно, матери очень хотелось, чтобы дочери с мужьями проводили с ними хотя бы большие праздники и часть отпуска. Профессия Душана не позволяла делать так. Однако мать отказывалась это понимать.

В этом году в интересах сохранения хороших отношений с родителями Элишки Главка решил провести совместный отпуск у них, и Элишка была ему за это благодарна. Она посмотрела на мужа любящим взглядом. Душан упрямо избегал разговоров на тему о детях, и, когда теща заговорила о внучатах, он просто вышел из комнаты. Элишка сама объяснила родителям, что ей сказали врачи, и больше они к этому вопросу не возвращались…

Душан спал крепко. Слегка нахмуренный лоб, плотно сжатые губы. «И во сне заботы его не покидают», — подумала она. На днях признался ей, что теперь у него гораздо больше обязанностей, чем прежде. О своей работе Душан говорил редко, да и то только намеками. Элишка поняла, что он замещает Гинека Ридла и его злит пренебрежительное отношение Меигарта к его способностям. В его тоне сквозила обида. Он не принадлежал к людям, отличающимся особой энергией и деловитостью, хотя и учился упорно и даже самоотверженно; ему не хватало уверенности, а поэтому трудно было отстаивать ту или иную свою точку зрения.

Таким она его знала. Он не жаловался, но в последние недели она сама заметила его раздражение.

Через открытое окно откуда-то издалека в комнату проник шум мотора. Часы на башне костела показывали без восьми час. Слишком много ночей провела Элишка без сна с 12 июня, чтобы не знать, что автомобиль, мчащийся по Бореку в это время, — случай, несомненно, особый. Населенный пункт находился в стороне от оживленного шоссе. Со стороны границы и днем-то сюда могла заехать только какая-нибудь заплутавшая машина, ну а ночью… Это могло означать только одно — тревогу.

В одной ночной рубашке Элишка подбежала к раскрытому окну и выглянула на улицу. Из дома пани Матейковой, где они снимали квартиру, как на ладони была видна площадь и выходившие на нее улицы. Вот из-за костела вынырнули две притушенные фары. Машина мчалась, как на автогонках.

— Душан! — разбудила она мужа. — Едут за тобой!

Он сразу приподнялся и сел на кровати, но прошла минута, прежде чем он осознал происходящее. Пробормотав что-то невразумительное, он вскочил с постели и бросился в ванную, на ходу снимая пижаму, В этот момент за окном заскрипел песок под колесами резко затормозившей машины.

— Он уже одевается! — крикнула Элишка солдату, спрыгнувшему с подножки. — Сейчас будет готов.

— Спасибо! — Солдат махнул рукой Элишке и шагнул назад, к машине. — Менгартик будто вовсе спать не ложился, — бросил он водителю в открытую дверь и вытащил из кармана пачку сигарет.

Элишка услышала его реплику и, спеша на кухню, подумала, почему это солдаты дали ее мужу эту кличку. У нее вдруг возникло желание вернуться и ответить распущенному солдату должным образом, но она только тряхнула головой.

Из холодильника пани Матейковой, куда они клали продукты, она вытащила кусок колбасы, взяла из хлебницы хлеб, быстро завернула все в бумагу и выбежала в коридор. Когда Элишка клала сверток в чемоданчик Душана, дверь из ванной распахнулась. Душан надевал рубашку.

— Что случилось? — В коридор из другой комнаты выглянула седая женщина.

— Ничего, пани Матейкова, не волнуйтесь. У военных опять маневры.

Душан криво улыбнулся, Элишка заговорщицки подмигнула.

— Завтра, собственно, уже сегодня, — поправилась она, — я иду в ночную смену. Приходи побыстрее, чтобы мы еще увиделись. Обещаешь, Менгартик?

Он не ответил. На бегу поцеловал ее, на прощание махнул рукой пани Матейковой и исчез за дверью.

10

Главка ступил в темноту. Он был убежден, что Элишка не спустит с него глаз, пока машина не исчезнет за поворотом, так же как минуту назад знал, что она скажет: «Приходи побыстрее». Жены всегда говорят своим мужьям, чтобы они возвращались побыстрее. Он также знал, что пани Матейкова рано утром сообщит с важным видом в магазине: «У солдат опять ночью были маневры», гордая тем, что узнала об этом событии из первых уст. Сколько раз он шутя и всерьез напоминал Элишке, чтобы она не сообщала информацию военного характера домашним, но все это уже стало своеобразным ритуалом, сопровождавшим объявление о повышенной боевой готовности. Включая и заговорщицкое подмигивание Элишки: нельзя же лишать Матейкову такой сенсационной новости. Ведь как же иначе могла бы она тогда жаловаться соседкам, что из-за квартиранта-офицера ей и выспаться невозможно как следует, все у них тревоги да учения…

— Товарищ капитан, сегодня ваше время явки будет наилучшим, — со знанием дела произнес водитель, переключая передачу. — Вы как будто чувствовали, что нас поднимут.

— Как обстановка наверху? — размеренным тоном спросил Главка.

Шофер хотел было уже ответить, что в штабе кое-кому не спится, вот и решили объявить тревогу, но, увидев в зеркале заднего вида каменное выражение лица Главки, подумал: «С Менгартиком шутки плохи», — и вслух бойко произнес:

— Боевую готовность объявило вышестоящее командование. Проверяются действия личного состава по тревоге, и, кроме того, командир дивизиона приказал проконтролировать систему оповещения и явки офицеров.

Больше капитан Главка ни о чем не спрашивал. Весь остальной путь он молчал, рассчитывая последовательность своих действий по приезде на объект. Ведь он замещает инженера дивизиона!

От напряжения у Главки стучало в висках. На результатах проверки наверняка скажутся любые мелочи. Ему надо вести себя рассудительно и в то же время энергично. Неожиданно возникла мысль о том, что уже в течение длительного времени проводится контроль функционирования ракетной техники. Он вспомнил, что четырнадцать дней назад они устранили неисправность в пусковой установке, и его прошиб холодный пот. Что, если она снова напомнит о себе? Этого ему Менгарт не простил бы. Главка тогда убедил всех, что речь идет об обычных вещах, и справился с ремонтом сам. Главка был уверен, что дефект полностью устранен, но в жизни встречается столько непостижимого, зависящего от воли случая…

Они въехали в ворота, и водитель мастерски затормозил. Главка выскочил из машины и едва не столкнулся с капитаном Блажеком. Они поприветствовали друг друга взмахом руки и поспешили на ракетные позиции. Каждый четко выполнял свои функции. Все решали секунды.

Когда они вбежали на командный пункт, находившиеся там люди даже не заметили их. Увидев подполковника Менгарта, Главка сразу понял, что дело дрянь. «Пусковая установка!» — мелькнула у него мысль.

— Дрыхли, наверное, тут все время… Вы вообще-то осознаете, о чем идет речь? — гремел командирский баритон.

Поручик Майерчик, офицер наведения, глотнул воздуха и заметно побледнел.

К его счастью, командир заметил Блажека с Главкой.

— Не получился функциональный контроль. Немедленно найти неисправность и устранить! — рявкнул он и, окинув всех ледяным взглядом, вышел.

Майерчик испуганно повернулся к своим спасителям, но из-за сухости во рту не мог проговорить ни слова.

Главка вздохнул свободнее. Пусковая установка, видимо, в порядке. Теперь он лихорадочно рассуждал, как быть. Взять инициативу в свои руки? Но как отреагирует на это командир? За выполнение приказа Менгарта непосредственно отвечает командир батареи. Решение созрело прежде, чем стихли шаги командира.

— Что произошло? — спросил Главка перепуганного поручика Майерчика, своего подчиненного. — Давайте по порядку, — подбодрил он его спокойным голосом.

— По двум каналам все прошло безупречно, да и третий, кажется, в порядке… Только ракета… — Поручик беспомощно развел руки.

— Что ракета?

— Неправильно наводится на цель.

— Как это конкретно проявляется?

— В момент захвата ракеты аппаратурой наведения происходит сбой, — выдавил из себя Майерчик.

— Что вы предприняли? — вступил в разговор Блажек.

Бедняга Майерчик бойко начал перечислять проделанные операции. Казалось, он ничего не упустил.

Главка почувствовал, что на нем остановились взгляды нескольких пар глаз: Блажека, Майерчика, техников. Глаза Блажека говорили: «Ты замещаешь инженера дивизиона, найди выход».

— А что ЭВМ? Интересовались ли вы ЭВМ? — попытался Главка размышлять логически. По словам поручика, они основательно проверили все, кроме ЭВМ.

Тон, каким он выразил свою мысль, выдавал его неуверенность. Ответом ему были удивленные взгляды. Почему ЭВМ? Такого еще не было, чтобы отказывала ЭВМ. Когда они склонились над электронно-вычислительной машиной, капитан последовательно проконтролировал отдельные ее функции и усмехнулся. Теперь он не сомневался. За несколько секунд он обнаружил неисправность и устранил ее. Потом гордо выпрямился, взглядом отыскал среди присутствующих Майерчика.

— Даже ЭВМ может ошибаться, поручик, запомните это, — сказал он назидательно, чтобы все услышали. Он еще раз убедился в том, что система работает безотказно, и вышел из командного пункта, чтобы доложить командиру о выполнении задачи.

Как только он удалился, один из специалистов заметил:

— Силен, но с людьми работать не умеет. Идиотами нас всех сделал. Хочет быть Менгартом, но пока что всего лишь Менгартик.

Главка нашел подполковника на командном пункте. Сосредоточенно глядя на секундомер, Менгарт хмурился. Капитан коротко доложил о причине неисправности и способе ее устранения.

— Чуть было не провалились, но в норму все же уложились, — добавил он, когда подполковник жестом разрешил ему стать «вольно».

Командир ничего не сказал, но Главка заметил, что он немного успокоился, кожа на скулах, белая несколько минут назад, теперь приняла естественный цвет.

Разбор действий дивизиона по тревоге подполковник Менгарт назначил на семь часов. В указанное время офицеры и прапорщики построились в коридоре штаба. Командира сопровождал замполит Сойка.

В отсутствие инженера дивизиона рапорт Менгарту отдавал капитан Главка. Он так резко подал команду, что прервал на середине слова тех, кто еще оживленно обсуждал события прошедших часов.

При докладе Главка смотрел Менгарту прямо в глаза, надеясь увидеть в них признаки того, что подполковник доволен его, Главки, действиями. Но ничего подобного он не заметил.

Менгарт холодно поблагодарил за доклад и поприветствовал присутствующих. В ответ прогремело: «Здравия желаем, товарищ подполковник!»

Командир сразу перешел к делу:

— Результаты проверки действий дивизиона по тревоге оцениваю положительно. Смены показали, что они готовы уничтожать противника в любых условиях. Но удовлетворен я не полностью. Обнаружились недостатки в сопровождении целей на малых высотах. Работу операторов ручного сопровождения разберем на совещании. Оцениваю находчивость исполняющего обязанности инженера дивизиона при устранении неисправности ЭВМ.

Капитан Главка вытянулся. Все же Мергарт заметил его, не мог не заметить!

— Что касается проверки оповещения и явки по тревоге, то у меня есть замечания, — продолжал командир, но до самих замечаний дело не дошло.

В коридоре раздались шаги. Присутствующие повернули головы в том направлении, откуда они доносились. Это были шаги капитана Ридла. За несколько метров до командира Ридл по уставу перешёл на строевой шаг, громко стуча каблуками. Через секунду инженер дивизиона остановился, его правая рука взметнулась к козырьку фуражки.

— Товарищ подполковник, капитан Ридл прибыл из краткосрочного отпуска и приступил к исполнению служебных обязанностей! — выпалил Гинек, глядя на мрачное лицо подполковника.

— Становитесь в строй, — строго сказал командир и вернулся к разбору.

Даже Душан Главка не понял, что могло так разозлить Менгарта. Но разбор продолжался, и следовало внимательно слушать подполковника. В заключение Менгарт не преминул вновь напомнить:

— Нашей важнейшей задачей остается постоянное поддержание боевой готовности, боевой готовности и еще раз боевой готовности!..

Когда разбор закончился, капитан Главка приказал разойтись. Командиры батарей, начальники групп и остальные военнослужащие отправились на свои обычные места. Главка заколебался, в какой кабинет ему идти: инженер дивизиона вернулся, а о его назначении пока что не было сказано ни слова. Стало быть, ему снова переселяться. Он направился к Гинеку.

Однако командир его опередил: он вызвал Гинека к себе.

Главка в нерешительности остановился посреди коридора. К нему подошел поручик Майерчик, чтобы поговорить, однако впечатления поручика от прошедшей ночи мало интересовали Главку. И хотя Главка делал вид, что слушает молодого офицера, который при контроле системы впервые уложился быстрее, чем за три минуты, но потом все же ошибся, в действительности же он напрягал слух, чтобы не пропустить ни одного слова из разговора, начавшегося за его спиной. Послышался голос Менгарта:

— Сколько дней я выделил вам для краткосрочного отпуска, товарищ капитан?

— Три, — ответил Ридл.

— Правильно. Вторник, среда, четверг, — перечислил командир.

Главку осенило: командир упрекает Гинека за то, что тот не прибыл в дивизион вместе со всеми по тревоге.

— Какой у нас сегодня день? — спросил командир.

— Пятница, — нехотя проговорил Ридл.

— Точно, пятница, — ледяным тоном подтвердил Менгарт. — Если мне не изменяет память, час «Ч» был назначен на ноль часов сорок минут, то есть уже в пятницу. Я совместил проверку системы боеготовности с проверкой явки офицерского состава и прапорщиков по тревоге. Свое время вы знаете. У вас есть на этот счет оправдания, товарищ капитан? Может, какие обстоятельства чрезвычайного характера?

— Нет, — ответил Ридл.

— В таком случае нет необходимости доказывать, что вы нарушили порядок. О последствиях можете догадаться сами. Прошу иметь в виду, что приказа о вашем отзыве с должности я еще не объявлял. Вы — инженер этого дивизиона со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Ридла хватило только на то, чтобы произнести одно слово:

— Ясно.

Разговор закончился. Менгарт направился в свой кабинет. Напряжение ослабло. Раздался голос майора Сойки:

— Пойдемте ко мне, Гинек, и перестаньте хмуриться.

— Но меня никто не оповещал, — произнес Ридл первое связное предложение.

Майор Сойка и капитан Ридл ушли. Поручик Майерчик, наверное, рассказывал бы о своих впечатлениях до самого обеда.

— Для начала неплохо, — прервал его Главка и дружески хлопнул по плечу. — Идите на рабочее место. Мое пребывание в кабинете инженера дивизиона завершилось. Пойду соберу свои манатки, а потом проведем оперативное совещание, — сказал он, направляясь к двери под номером 14.

На этот раз собирался он медленно. Убрал в чемоданчик календарь и письменные принадлежности. Закрыв крышку чемоданчика, положил на нее сверху подушку. Потом передумал и водрузил ее на прежнее место, снова открыл чемоданчик и вытащил пакет, который приготовила ему Элишка. Удобно устроившись, Главка развернул его и принялся нарезать перочинным ножом колбасу и хлеб.

Ему хотя бы на несколько минут захотелось продлить ощущение радости. Его успех не будет последним! В ушах Главки звенели слова Менгарта: «Приказа о вашем отзыве с должности я еще не объявлял». В армии становится законом только то, что проведено приказом. В Советский Союз, следовательно, могут послать вместо Ридла и кого-нибудь другого.

В дверях, появился Гинек. Душан сразу понял, в каком он настроении.

— Крепко мне шею намылили! — Гинек отряхнулся, будто ему и вправду затекла за воротник вода. — Такой провал, и самое обидное, что я сам в этом виноват.

— Большей частью мы сами себе создаем неприятности, — философски заметил Душан.

Гинек ударил себя ладонью по лбу:

— Мне, идиоту, не пришло в голову, что после полуночи уже… Обжечься на такой тривиальной вещи! И при этом находиться в Бореке уже со вчерашнего утра!

— Менгарт, наверное, читал нотацию?

— Не то слово, ты ведь его знаешь. — Гинек принял позу командира дивизиона: — «Вы нарушили порядок. Делайте из этого соответствующие выводы». И он прав! — злился Гинек сам на себя. — Потом меня пригласил на ковер Сойка и стал накачивать душу моральными лекарствами. Спрашивал, нет ли у меня каких-либо проблем, о которых ему, видите ли, надо знать в интересах поддержания боеготовности, потому что мы — ракетчики, мы просто не можем ошибаться, и наша служба требует устойчивой психики человека. — Гинек завращал глазами. — Не хотел мне верить, что я просто не сообразил, что мой отпуск кончается в полночь. Такого маху дать! И именно потому, что речь-то идет о банальной вещи. А я просидел вечер с Шаркой в «Фазаньем заповеднике». Я нисколько не сомневался в том, что пока свободен, и мы вернулись поздно. Утром мне сразу бросилось в глаза, что дорога странно пуста, ни души. Но листка за дверью не было, очевидно, техник решил, что я еще в отпуске.

— Вряд ли Менгарт пойдет на строгое взыскание. Думаю, будет хуже. Так сказать, в назидание другим, — проговорил Душан, хорошо знающий бескомпромиссный характер командира.

Гннек встал со стула и зашагал по комнате.

— Ну что ж, я снова складываю с себя полномочия, — предупредил его Главка, уже стоя в дверях.

— Спасибо, я твой должник, — кивнул ему на прощание Гинек.

Рабочее время пробежало для Главки как захватывающий кинофильм. Он пребывал в таком хорошем настроении, что некоторые подчиненные не верили глазам и ушам своим. Домой Душан ушел уже в начале шестого, что совершенно было непохоже на него.

Элишку он застал с пани Матейковой на кухне. Вдова учила молодую хозяйку готовить настоящие шумавские картофельные кнедлики с капустой и копченым мясом. Пока женщины накрывали на стол, он принял душ. После ужина Главка предложил жене:

— Пойдем на минутку в сад, у меня сегодня был отличный день… Мне сдается, что Менгарт начинает осматриваться вокруг себя, — добавил он таинственно.

Элишка пожалела, что как раз сегодня ей идти в ночную смену. Давно она не видела мужа в таком добром настроении.

11

Обход объекта был для подполковника Менгарта чем-то вроде чтения собственной биографии. Почти каждую неделю таким способом он как бы давал себе возможность повторить пройденное. Он лично провел контроль режима и организованности, прошел по рабочим местам постоянных служб, мысленно сравнил, с чего в Бореке начинали и чего достигли. В памяти всплывали имена, события, происшествия. Он был в курсе всего, что происходило в дивизионе в течение многих лет.

В последнее время подполковник все чаще поддавался ностальгии. Нет, он не сопротивлялся ей, он стыдился ее.

Менгарт направился к цели сегодняшней проверки. Он знал, что там настроение себе не испортит, там капитан Ридл с кем-нибудь из техников. Менгарту пришло в голову, что их жизнь — одно целое. Либуша тоже об этом говорила и еще добавляла с горькой усмешкой, что ей иногда кажется, будто подготовка армии зависит от того, служит или не служит в ней Менгарт. Подобные сетования произносились в основном в шутку, но бывало, что жена обижалась всерьез. Когда они, например, планировали пойти в гости или кино, поехать к внучатам… и все это отвергалось госпожой «службой». Менгарту временами казалось, что жена ненавидит это слово, которым он вечно оправдывался. Оно слишком часто звучало в их семье…

О том, что командир дивизиона идет на позиции, они, конечно, узнали раньше, чем он туда пришел. Ротмистр Малек получил своевременную информацию от дежурного, передал ее капитану Ридлу и, взяв какую-то схему, быстренько ушел из помещения.

Гинек понял невесть откуда взявшееся рвение техника к самостоятельной учебе — лучше подальше от командира, в присутствии которого теряешь уверенность.

— Не хотите чаю, товарищ подполковник? Можем подать с гренками, — предложил Ридл командиру.

Подполковник не отказался от чая, он хорошо знал нехитрое меню людей на службе. Что еще могли они сотворить в таких условиях из принесенных запасов? Ему Либуша каждый раз дает кастрюльку с чем-нибудь, он подогревает здесь еду на плите. Беспокоится, как бы он не испортил желудок, а сама теперь лежит в больнице. Менгарт грустно улыбнулся над иронией судьбы. Самое худшее то, что оптимизм главного врача в последнее время заметно поубавился.

— Вам — настоящий грузинский чай, а я выпью кофе. — Гинек по примеру профессионала Калиша начал сервировать столик.

Менгарт поблагодарил, взял два кусочка сахару. Гинек сел по другую сторону стола и несколько раз провел ложечкой по стенке чашки.

— Вы пьете без сахара? — удивился подполковник.

— Жизнь и без того чересчур сладкая, — двусмысленно усмехнулся капитан.

Командир посмотрел на своего заместителя так же внимательно, как перед этим на данные, нанесенные на планшет, занимавший часть стены помещения. Он был готов увидеть на его лице укор за инцидент, происшедший в минувшую пятницу. Подполковник терпеть не мог подчиненных, которые не умеют по-мужски подходить к своим ошибкам. В конце концов он сделал капитану всего лишь внушение. Может, напрасно частенько он поддается просьбам Сойки?..

— То, что жизнь прекрасна, я утверждаю из принципа, — стал объяснять Ридл. — Потому что огромное количество людей постоянно жалуются, стонут, что жизнь трудна, несправедлива к ним. Конечно, время от времени нас что-то злит, что-то нам не удается, но ведь все это жизнь. Без трудностей она просто невозможна. Нет, жизнь прекрасна, надо только это признать.

— И что-нибудь для этого сделать, — добавил командир, которого заинтересовала мысль капитана. — Недавно в телевизионной передаче рассказывали о результатах одного опроса. Тележурналисты ходили по Праге и расспрашивали молодых людей, как те проводят свободное время. Я очень удивился, что многие из них скучают. Им восемнадцать лет, а они скучают! В Праге! Сколько раз мы с женой мечтали: служил бы я в Праге, смотрели бы мы новые спектакли, ходили бы на выставки, в кафе в Старом Месте…

— Вы давно заслужили себе право находиться где-нибудь в цивилизованном месте, — заметил Гинек. — По крайней мере, в высших штабах было бы больше людей из войск, — добавил он.

Подполковник не считал своего заместителя льстецом. Тем, у кого достаточно своих положительных качеств, незачем подлизываться. Слова капитана смутили его по другой причине.

— Вы убеждены, что там, наверху, правят одни теоретики?

— Разве я выразился столь однозначно?

— Полагаю, что вы ошибаетесь, капитан. Там достаточно и таких офицеров, которые провели сотни часов в помещениях, подобных вот этому. Они наверняка могут поучить кое-кого даже в войсках, как не потерять цель и как наводить ракету по азимуту и по положению с таким расчетом, чтобы она поразила носитель раньше, чем он сбросит заряд или долетит туда, куда его нацелили. Проблема в другом. В нашем роде войск люди невероятно быстро изнашиваются. Физически, а главное — душевно. Есть и такие, которые вообще не годятся для нашей работы, хотя и имеют основательную специальную подготовку. Через два-три года у них наступает нервное истощение. Живых памятников, как я, например, немного. И не только потому, что некоторым хочется осесть в цивилизованных местах. Я знаю ребят, боявшихся пенсии как черт ладана, но и они в конце концов вынуждены были уйти.

Менгарт встал, выпрямился, будто хотел продемонстрировать, что у него в этом отношении еще все в порядке.

— И от меня хотели, чтобы я занял должность наверху. Несколько раз я отказывался. Пока хватит сил, останусь здесь, тут центр жизни. Да и внучатам есть куда ездить на каникулы, подышать чистым воздухом. А если время придет, потянет куда-нибудь, тогда посмотрим.

Подполковник направился к карте объектов, прикрываемых дивизионом. В который уже раз прочитал названия городов и сел и с гордостью подумал, что он и его люди обеспечивают покой всем, кто там живет. Например, сегодня. Капитан Ридл проводит на объекте двадцать четыре часа. Внешне здесь ничего не делается, даже вот устроили чаепитие, но Ридл сегодня обеспечивает только нижнюю ступень боеготовности. Другие службы готовы действовать немедленно, каждую секунду. Так и идет по кругу, сегодня на нижней ступени, потом на высшей, непрерывное напряжение нервов, то меньше, то больше, ради спокойствия других.

— У вас, должно быть, хорошая жена, — сказал Ридл, когда командир отвернулся от карты. Эти слова были произнесены искренне, от чистого сердца.

Это помещение слышало историю не одной жизни, здесь много их рассказывалось, в том числе и личного характера. Если позволяла ситуация, люди говорили обо всем, жаловались друг другу, делились радостями и заботами. Но откуда Ридл узнал о Либуше, для Менгарта было загадкой. А может, сочувствие, промелькнувшее в его словах, искусственное?

— У каждого такая жена, какую он себе выбрал, — ответил Менгарт.

— В нашей профессии выбирать жену надо особенно осторожно, — тряхнул головой Гинек.

Командир оставил его замечание без ответа, хотя инженер дивизиона затронул извечную тему, обсуждаемую военнослужащими-профессионалами. Суровые жизненные условия обычно быстро проверяют людей. Некрепкие супружеские союзы не выдерживали их давления, и время от времени ему как командиру приходилось брать на себя неприятные функции судьи.

Когда можно было, а главное, когда люди соглашались выслушать его, он давал советы. В памяти его всплыл один из таких примеров. Из месяца в месяц к нему ходил молодой ротмистр и просил серьезно поговорить с его женой. Менгарт попытался сделать это, конечно, против своей воли. И все напрасно, менее чем через год они разошлись. Нет, он не любил заниматься личными проблемами своих подчиненных. Они всплывали на поверхность довольно часто, так что специально их придумывать не было никакой нужды. Либо о них сигнализировал коллектив, либо они проявлялись в нелишней сосредоточенности подчиненного на служебных вопросах. В таком случае подполковник долго не ждал. Майор Сойка поначалу упрекал его в том, что он недостаточно занимается личной жизнью подчиненных, но потом перестал. Менгарт не знал почему. Может быть, его заместитель по политической части решил положиться на коллектив, а может, обиделся, когда он сказал ему: «А что тогда делать тебе, Франтишек? Я не оставляю без внимания ни один случай, имеющий отношение к боеготовности дивизиона, разве этого недостаточно? А если ты полагаешь, что я мало делаю для подчиненных, тогда посоветуй мне, например, как заставить строительную организацию вовремя нам сдать новые квартиры».

— Какие-нибудь разногласия дома? — осторожно спросил Менгарт Ридла. Ему показалось, что инженер дивизиона не случайно начал разговор о женщинах.

— Будет лучше, если я расскажу вам обо всем сам, чем до вас дойдут какие-либо слухи, — сказал Гинек.

Менгарт наморщил лоб.

— Вчера вы выразились в том смысле, что в течение месяца мне предстоит временно изменить место службы. В связи с этим я должен решить некоторые не только мною созданные проблемы. Одна из них — развод.

Подполковник вопросительно взглянул на Ридла, но не дал каким-либо образом понять, что он думает о сообщении Ридла. Он и вправду не подумал об этом. Единственная мысль, возникшая в его голове, была о том, что помещение, в котором они находились, действительно располагает к откровенному разговору.

— Наверное, мне надо было сказать вам об этом раньше, но я был уверен, что все устрою во время краткосрочного отпуска. Однако мне ничего не удалось сделать.

Подполковник Менгарт выслушал короткий рассказ о неудавшемся супружестве капитана, отметив про себя то, что Ридл не пытался свалить всю вину только на жену. Он объективно признал ошибки, которые допустил сам. «Если бы все были такими, то половина адвокатов осталась бы без куска хлеба», — подумал подполковник и грустно улыбнулся, И все же… Еще несколько недель назад он не допускал, что кризис у Ридла зашел так глубоко. Менгарт считал вопрос разрешимым, верил, что капитан найдет общий язык со своей женой и закончит этот затянувшийся роман с молодой незамужней учительницей. Из того, что он теперь услышал от Ридла, из той теплоты, с какой капитан произнес имя учительницы, Менгарт понял, что стал свидетелем принципиальной перемены в личной жизни капитана. И перемена эта наступила не неделю, не месяц назад. Пропасть между Ридлом и его женой росла, по всей видимости, долго и неумолимо. Менгарт также понял, что впервые его обманул личный опыт; но ведь действительно ничто в поведении капитана не говорило о том, что все это время ему живется нелегко. Он добросовестно и точно выполнял свои обязанности. Более того, подполковник вспомнил, сколько раз за последние два-года Ридл в трудных ситуациях поддерживал оптимизм коллектива своим неиссякаемым юмором. Он мог и над собой посмеяться, чтобы подбодрить остальных. Потом, однако, в душу закралось сомнение… Как расценить неявку капитана по тревоге?

— Не бойтесь, я, так сказать, вполне пригоден к службе, самое худшее уже позади, — проговорил инженер дивизиона, будто догадавшись, о чем думает командир. — А то ведь я знаю, майор Сойка мастер преувеличивать и пугать. Не поверил, что всему виной в этом нелепом случае со мной в пятницу не что иное, как моя склеротическая голова! — Ридл улыбнулся.

«Всем бы такую голову», — подумал Менгарт и спросил напрямик:

— Чем я могу тебе помочь? На еще один отпуск не рассчитывай, не получишь. Используй каждый день для основательной подготовки к поездке в Москву. Семейный вопрос… ты также должен решить до поездки.

До подполковника неожиданно дошло, что он перешел на «ты» с заместителем. Ему стало неловко: он принципиально никогда не «тыкал» даже двадцатилетним юнцам. На «ты» подполковник был только с самыми близкими друзьями и сослуживцами. Особенно тщательно таких людей он выбирал среди сослуживцев, потому что никоим образом не хотел, чтобы кто-то злоупотреблял его доверием. Всех, кто прошел через это сито, он особо уважал и верил им, как себе. Капитану Ридлу он верил. Разве не поэтому он выбрал его для выполнения такого трудного задания? Лучшего кандидата Менгарт не мог предложить вышестоящему начальству, в этом он был убежден твердо. Даже теперь, после того, что сказал ему Ридл. И все же Менгарт сконфуженно извинился перед капитаном:

— Простите, это как-то у меня… Не сердитесь…

12

Душан Главка не очень интересовался музыкой, и названия грампластинок ему мало о чем говорили. Поэтому он взял с полки первую попавшуюся. С конверта на него смотрел светловолосый мужчина с чуть испуганными глазами. Несколько лет назад о нем писали все газеты и журналы. Любимец почитателей поп-музыки после тяжелой автомобильной катастрофы сумел вернуться на сцену, где его уже никто не ждал. Раньше Душан даже не знал, что где-то на небосклоне популярной музыки мерцает звездочка певца, однако воля этого артиста заставила всех заговорить о нем. Душан уважал упорных людей, способных достичь поставленной цели.

Он положил пластинку на диск проигрывателя, сел в кресло и обвел взглядом комнату, Марине Ридловой не надо было стыдиться за свой вкус. Комната была обставлена модной мебелью, кресла и диван были элегантны и удобны. Общее приятное впечатление завершали модные аксессуары и цветы. Марика осторожно обращалась с расцветками, щепетильно придерживаясь принципа, что для общей композиции хватит трех оттенков. Мебель, а также проигрыватель и цветной телевизор наверняка стоили дорого. «Скорее всего, источник денег — сберкнижки родителей», — подумал он.

Из колонок усилителя полилась веселая обворожительная мелодия. Душана это несколько озадачило: уж слишком она не вязалась с грустными глазами на конверте. Душан невольно подумал о Гинеке Ридле. Есть люди, которые могут смеяться даже тогда, когда им плакать хочется.

Гинек, Гинек, Гинек, все время один Гинек вертится в голове. Душан приказал себе не думать о нем, но выдержал только минуту. «Если Гинека отзовут, то настанет твоя пора», — лезла в голову мысль. Однако он тут же отогнал ее прочь. Ведь это же глупость. Почему его успех должен зависеть от Гинека? Существуют и другие пути признания. Например, оценка специальных знаний и способностей командовать. Гинек тут не потянет. Командиром может быть человек вроде Менгарта — бескомпромиссный, справедливый, решительный. Гинек слишком либеральничает с подчиненными, наверное, поэтому Менгарт направил его по стезе техника-специалиста.

Неожиданно больно резанула мысль, что сам-то он, Душан, только топчется на месте в тени друга. Может быть, потому, что эта комната тоже имеет отношение к Гинеку? Неприятное чувство. Надо было решительно возразить против поездки сюда. Но разве можно было отказать Элишке? Он так радовался, что у нее прекрасное настроение, что она смеется, с нетерпением ожидая встречи с родителями. Он не хотел портить ей четыре свободных дня — редкое явление для его службы. И вот они направились в Восточную Словакию, к теперешнему месту работы ее отца. Он дал себе зарок стерпеть возможные намеки тещи, лишь бы не испортить Элишке настроение. Начиная с июня, она болезненно реагирует на всякие мелочи. Душан понимал Элишку, душевные раны самые болезненные и тяжело заживающие.

Идея навестить бывшую однокурсницу Марику возникла у Элишки в субботу.

— Папа отвезет нас в Липтовски-Микулаш на машине, а во второй половине дня оттуда идет поезд, — восторженно планировала она вслух. — Я давно не видела Марику. Ты ведь согласен, Душан, правда? — Он хотел заметить, уместной ли будет эта поездка, учитывая взаимоотношения между Марикой и Гинеком, но Элишка приготовила еще один аргумент:

— Супруги должны возвращаться туда, где они познакомились, Главичка, чтобы вспомнить, что они говорили при первом поцелуе. — Она прижалась к нему всём телом и зашептала на ухо: — Ты даже не знаешь, как я тебя люблю!

«Да, — подумал Душан, — если женщины начнут войну против мужчин, то последним можно заранее сдаваться».

Пластинка давно кончилась, и в динамиках слышался один шум. Душану не хотелось вставать и переворачивать пластинку. Откуда-то с первого этажа виллы сюда доносился звонкий смех Элишки. Марику почти не было слышно. Супруги Градские и Марика, выглядевшая печальной, приняли их сердечно, впрочем, их здесь всегда так встречали, только во время последнего их визита сюда два года назад вместе с Марикой их встречал и Гинек.

Душан не отваживался осуждать ни Марику, ни Гинека. Даже своя семья, а тем более чужая — загадочный лабиринт, полный коридоров и закоулков, составляющих отношения между мужем и женой, и добраться до причин плохих или хороших семейных отношений почти невозможно. Нередко и сами супруги не могут этого сделать. Он не одобрял жестокости Марики, с которой она отказывалась покинуть этот дом. Но он не одобрял и способа, каким Гинек решил этот вопрос.

Элишкин монолог внизу иссяк, по лестнице зашлепали ее комнатные туфли.

— Через минуту стол будет накрыт, — весело прощебетала она, входя в комнату. — Тебе надо немного привести себя в порядок, Главичка. Ванная свободна. — Тут она заметила включенный проигрыватель. — Ты слушал пластинки? Есть тут что-нибудь хорошее? У меня чудесное настроение!

— Ты же знаешь, что я в этом деле профан, — бросил он. — Я слушаю музыку подсознательно, поэтому не могу судить или думать о ней.

— А о чем ты думаешь, Главичка? — кокетливо спросила Элишка и села ему на колени.

— О том, какая у меня прелестная жена, которая вовремя напомнит мужу, что ему надо ополоснуться и побриться, — засмеялся он.

— Так поторопись! — Элишка поцеловала его.

Когда Душан вернулся из ванной, Элишка сидела на его месте в кресле. Она была всецело во власти хватающей за душу мелодии и даже не заметила, как он вошел.

Грустные слова песни до глубины души тронули и Душана:

Ресницы Элишки были опущены, из-под них по щекам катились крупные слезы. Душан только теперь увидел их и шагнул назад, к двери, чтобы не оказаться в роли нежелательного свидетеля.

— Не убегай, Главичка, — прошептала она. — Это ничего, я просто так, это пройдет…

Он застыл на ковре в неестественной позе. Наконец прозвучал последний аккорд. Элишка поднялась с кресла, глотая слезы, проговорила: «Прости» — и вышла из комнаты.

Через несколько минут, приведя себя в порядок, она вернулась, села напротив Душана и, как будто ничего не случилось, воскликнула:

— Главичка, у меня возникла чудесная идея! Давай купим машину.

Она удивила его, потому что никогда раньше об автомобиле не мечтала. При планировании их семейного бюджета принимались во внимание главным образом расходы в связи с ожидаемым получением квартиры.

— Будем позволять себе такие уик-энды чаще, — продолжала она. — Можно чаще выбираться куда-нибудь на природу, ездить на экскурсии, в театр, на танцы. Хоть развеемся немного, думать начнем о чем-нибудь другом. Зачем нам деньги в сберегательной кассе?

— Ты сама знаешь, что дело не в деньгах, — проронил Душан.

— Тем более что у нас их и так достаточно. На детскую комнату всегда найдем. А если не хватит, то можно занять, — рассуждала она, словно не расслышав его реплики.

Душан даже содрогнулся от того, как она не теряла веру, как судорожно пыталась забыть о своем несчастье.

— Приближается зима, опять в метель будешь ходить на работу? А в машине удобно устроишься, включишь печку и через несколько минут ты на месте, как уважающий себя человек, Утром поспишь на полчаса побольше.

— Посмотрим, — ответил он неопределенно, сбитый с толку неожиданным решением Элишки.

Из неловкого положения его вызволила Марика Ридлова, пригласив их к столу. Они спустились в столовую на первом этаже.

За столом все шло по традиционному сценарию. Суп, второе блюдо, кофе с пирожным, сливки, разговор ни о чем, комплименты хозяевам, опять ничего не значащая болтовня, на этот раз о дружбе Элишки с Марикой в медучилище. И тягостные долгие паузы.

Главка наблюдал за Яном и Марией Градскими. Роль веселых хозяев им никак не удавалась. Хозяйка дома явно через силу заставляла себя произносить вычурные фразы. Отца Марики душил галстук, и он тоже вел себя неестественно. Душан легко представил себе, что чувствуют эти люди, сравнивая спокойную супружескую жизнь гостей с судьбой дочери. Тут же последовала мысль, что все это — только увертюра к вопросу, который теперь казался неотвратимым. Градским нужно услышать из других уст, что Гинек Ридл безответственный карьерист, испортивший жизнь их дочери. Душан и Элишка должны выступить в роли судей-обличителей. Нет, не надо было сюда ехать!

Душан сидел и думал, как бы лучше пройти надвигающееся испытание. Он тактично напомнил Элишке, что пора собираться на вокзал.

— Ну… а как там Гинек поживает? — робко сорвалось с задрожавших губ Марии Градской.

В наступившей тишине было слышно только тиканье старых часов.

— Не надо, мама… — слабо отозвалась Марика.

Обивка стула под Душаном превратилась в раскаленную плиту. Он представил себя участником дипломатических переговоров: одна сторона легко затрагивает вопрос, а другая элегантно на него отвечает. И сделать это надо так, чтобы не сказать ничего существенного и сами собой отпали бы следующие вопросы. Мастерство дипломата тем выше, чем быстрее и туманнее он выражается.

— Гинек едет в Советский Союз! Надолго! — бухнула неожиданно Элишка.

«Такой ответ преподаватель дипломатической школы расценил бы как непростительную ошибку», — подумал Душан. После него закономерно должно последовать разъяснение. Он строго посмотрел на жену, очевидно готовую разразиться подробностями. Но Элишка, казалось, не заметила предостережения. Впрочем, все равно уже было поздно.

— В Советский Союз? На учебу? — удивленно спросил Ян Градский.

— Не знаю. Наверное. — Элишка повернулась к Душану: — А зачем его, собственно, туда посылают?

Душан упорно старался овладеть собой. Ему предоставлялась возможность поставить под сомнение утверждение Элишки, сказать, что окончательное решение якобы еще не принято, так как в армии все зависит от приказа, которого пока нет, и, стало быть, все еще может измениться. Однако он избрал другой, более безопасный путь.

— Извините, но я думаю, что здесь неподходящее место для разговора о служебных делах и о человеке, которого нет среди нас, — сказал он, потому что должен был что-то говорить.

— Значит, в Советский Союз. Надолго, — тихо и враждебно проронила Мария Градская.

Ни у кого не нашлось смелости продолжать эту тему. Ян Градский взял бутылку, намереваясь долить в фужеры.

— Не сердитесь, но у нас уже нет времени, — извинился Душан. — Благодарим за гостеприимство.

Прощание было коротким. В какую-то минуту между ними возникло невидимое препятствие. Не удалось его устранить даже Марике, хотя она сердечно пригласила их приезжать в гости и проводила до самых ворот.

— Передай привет Гинеку, — неожиданно попросила она, пожимая Душану руку.

В этих словах Марики выражался не только непосредственно заключавшийся в них смысл. Душан не сумел точно установить, но в них сквозило что-то вроде вызова, отчаянного вызова. Он с удовольствием честно выложил бы Марике, чтобы она ничего обнадеживающего себе не внушала, и глаза его, наверное, и говорили об этом, но губы не двигались. Он понял, что Марина все равно бы не поверила. Она не хотела верить.

— Передам, — пообещал Душан.

Накрапывал дождь. Главка шел с чемоданом в полушаге от Элишки, хмурый как осеннее небо. До вокзала было недалеко. Всю дорогу они молчали, и только на вокзале Элишка с укором сказала ему:

— Ты все испортил, абсолютно все! Ведь ты даже сам не знаешь, чего хочешь. Не строй теперь из себя обиженного, я старалась тебе помочь, а ты… Продолжай завидовать Гинеку!

Это прозвучало твердо и жестоко. Самые близкие ранят больнее вдвойне. Только сейчас Душан полностью понял смысл неприятного разговора у Градских, за который Элишка так цеплялась.

— Ладно, разберемся потом, — мрачно бросил он.

— Потом, потом, неужели ты никогда не научишься действовать по обстановке сразу? — выкрикнула она.

— Не надо, Элишка, — прошептал он. — Не надо, иначе я поступлю по твоему совету и тогда уже не буду выбирать слова…

13

Гинек Ридл казался себе претендентом, который не знает толком, чего он ждет. Он не мог избавиться от ощущения, что послезавтра, завтра или даже сегодня произойдет что-то такое, что на время изменит его жизнь. До сих пор Гинек был; инженером дивизиона, и подполковник Менгарт вовсе не собирался делать ему какие-либо поблажки. Когда капитана неожиданно вызвали в штаб соединения, Менгарт проводил его словами:

— Скажи там_; что, пока у меня на столе не будет приказа, вкалывать ты будешь как обычно. Когда кто-то не может дождаться момента своего отбытия, то жди неприятностей.

В штабе Ридлу не сообщили много нового. Служба давно научила его, что все нужное он узнает, когда придет срок. Гинек знал офицеров, которые не терпели именно эту особенность военной жизни и с трудом мирились с представлением, что в любую минуту сегодня или завтра в их судьбе могут произойти кардинальные перемены. Капитан Ридл подобным комплексом не страдал.

Ему намекнули, что он будет заниматься на курсах, организованных командованием Варшавского Договора. Ридл выяснил несколько мелких вопросов, но узнать, когда будет приказ о его отзыве, не решился.

— Получите несколько дней на выполнение формальностей. Да, и загляните в специальную литературу и в учебник русского языка, — бодро наставлял его кадровик. — Чтобы не ударить там лицом в грязь.

Очутившись за воротами штаба, Ридл подумал, что знает о своей поездке столько же, сколько и раньше. О необходимости освежить теоретические материалы ему напоминал уже подполковник Менгарт, а о том, что невозможно просто быстренько сегодня собраться, а завтра уехать, он знал и сам. Самые нужные сведения — когда ехать и сколько у него будет до отъезда времени — он не услышал.

Таким образом, Ридл вынужден был действовать по своему усмотрению. В тот же вечер он написал письмо Ярде Фричу, другу детства, пражскому адвокату. Столько лет они уже не виделись, сколько пережито за это время! Гинеку с трудом удалось составить несколько связных фраз, относящихся главным образом к их давней дружбе. Он припомнил мальчишеские проказы, на которые они были горазды пятнадцать лет назад. Однажды, например, он столкнул Ярду в новом свитере в грязную яму и долго переживал потом… «Если ты в ближайшее время собираешься на субботу или воскресенье в Йемнице, — написал он в конце, — я с удовольствием встречусь с тобой в родном селе».

Ответом на письмо была телеграмма с коротким, но четким текстом: «Еду в Йемнице 1.10. Жду. Ярда».

Первый день октября приходился на субботу. А пока Гинека ожидали пять дней изнурительной работы — обеспечение перевода техники на зимний режим работы и проведение комплекса сезонных работ. Это легко произнести, сделать же гораздо труднее. Приказ о командировании болтался бог знает где.

Ридл размышлял, с чего начать, когда в дверь его кабинета кто-то постучал. Вошел Душан Главка.

— Привет, — сказал он сдавленным голосом, остановившись между дверью и письменным столом.

— Привет! У тебя что-нибудь важное? Если нет, то заходи попозже, слышал, как Сосулька свирепствовал? Прямо не знаю, за что хвататься.

— Думаю, за то, что важнее, — с некоторым колебанием произнес Душан.

Уловив неопределенность в его ответе, Гинек насторожился.

— Мы с Элишкой в субботу и воскресенье ездили в Словакию… Привет тебе от Марики.

Внешне Ридл оставался спокойным, но где-то внутри у него больно кольнуло, а тело словно наполнилось смесью, готовой к воспламенению. Усилием воли он сдержал взрыв. Разве Душан, переговоривший с Марикой, которая цинично попросила передать ему привет, в чем-то виноват? Однако объяснять Душану подоплеку просьбы Марики у него не было ни настроения, ни времени.

— Спасибо, — отреагировал он сухо.

— Это все, что я… — Не договорив, Душан вышел.

Едва за ним захлопнулась дверь, Гинек резко вскочил со стула. Он раздраженно швырнул на пол кучу пособий и предписаний, набранных для учебы, и выругался. Не обращая внимания на валявшиеся брошюры и книги, он быстро стал мерить шагами свой кабинет. Потом остановился у окна.

На бетонном плацу солдаты занимались строевой подготовкой. Командиры отделений выкрикивали команды. Как все просто. Никаких тебе увиливаний, уверток, никаких других слов, действий. Поворот налево, поворот направо. Поворот кругом означает только поворот кругом. «Ты давно сделала поворот кругом, Марика. Когда же ты поймешь, осознаешь, что упорство, с которым ты продолжаешь обманывать себя, не приведет ни к чему хорошему?»

Гинек собрал пособия, вернулся к столу и посмотрел в тетрадь с пометками. Распределить силы и средства, проконтролировать наличие запасных частей, техника должна иметь свои…

Он повернулся к сейфу и проворчал;

— Опять здесь кавардак. — Наконец он нашел план мероприятий, подготовленный Главкой в конце лета. Просмотрев его, он пришел к выводу, что разработанный комплекс нуждается всего лишь в небольшом добавлении и снабжении некоторыми деталями. Куча технических премудростей на столе сразу стала менее грозной.

Еще с минуту Гинек раздумывал над тем, насколько он изменит своим принципам, если не станет лично контролировать техническую работу и сэкономит таким образом время для занятий. Искушение взяло верх. Чтобы укоры совести не были слишком сильными, он переоделся в комбинезон и только потом сел за работу.

Однако не прошло и получаса, как его занятие прервал телефонный звонок. Звонил капитан Блажен.

— Инженер, у нас тут неполадка, уже мозги у всех набекрень, а толку никакого, может, вызвать КРАС?

По его тону Гинек определил, что Блажек не паникует, а если он предлагает вызвать КРАС — ремонтную службу вышестоящего командования, то дело, видимо, действительно серьезное. Гинек бросил отчаянный взгляд на разложенные на столе материалы.

— Мне помнится, мы никогда еще не нуждались в помощи этих ребят, всегда справлялись сами, — сказал он, чтобы понять, насколько может быть серьезна ситуация.

— Значит, ты идешь сюда, — заключил командир батареи.

— Придется идти, если вы не знаете, что делать, — решил он.

В коридоре было необычно шумно. Ридл пришел в самый разгар спора.

— Только КРАС, — твердил Главка. — Ничего другого нам не остается, мы не можем позволить поставить под угрозу боеготовность. А то ведь дело может кончиться и трибуналом.

— Ну, вам нечего бояться ответственности, — съязвил один из офицеров.

Блажек сидел молча, подперев подбородок ладонью.

Приход Ридла утихомирил спорщиков. Он попросил Блажека проинформировать его о том, что произошло. Главка опередил командира батареи:

— Система потеряла стабильность, индикаторы мигают. При этом мы проделали все положенные по инструкции работы. Гинек, я бы не задумываясь вызвал КРАС, нам такое не по зубам.

На лице у Блажека было написано: показывай теперь, на что ты способен, инженер. Ты должен знать по крайней мере три системы, показывай, что умеешь. Ты должен знать и уметь больше, чем мы, неучи.

— Блоки заменили? — поинтересовался Ридл.

— Да, — кивнул Блажек.

Этого Гинеку было достаточно. Из своего опыта он знал, что в подобных ситуациях до истины быстрее докопается тот, кто возьмется за решение проблемы с ясной головой, свободной от ненужных мыслей. Они заглушают логику, затрудняют спокойное мышление. В то время как остальные строят в голове самые невероятные комбинации, пытаясь найти причину неполадки, свежий человек начинает с простейших вещей. Поэтому Гинек спросил:

— Проверили параметры блоков питания?

Главка буквально оцепенел и только бросил внимательный взгляд на техника. Тот, однако, уверенно ответил инженеру дивизиона:

— Разумеется, товарищ капитан. Мы делаем это каждое утро.

Гинек уже хотел было резко заметить, что учить его нечего, но сдержался и только спросил:

— Вы присутствовали при этом лично?

— Нет, — сразу потерял уверенность техник. — Обычно это делают солдаты…

Ридл прервал его:

— Ну тогда не обычно, а как можно быстрее проделайте это сами.

Уши у техника стали красными. Он убежал, а когда вернулся, красными у него были не только уши, но и все лицо.

— Кажется, нам придется контролировать и то, что раньше считалось ненужным, — сказал Гинек, подчеркнув слово «раньше». — Всем нам есть над чем подумать.

Он заспешил в штаб, в свою комнату. Вызывать КРАС, какой позор! До такого он еще не дошел. Техника слушается только тех, кто ее понимает, дружит с ней, обращается с ней на «ты», но никогда не допустит халатного к ней отношения. «Иначе она ожесточится и перестанет слушаться, как упрямый осел», — повторял он про себя прописную истину. А иметь технику в состоянии постоянной боевой готовности было для дивизиона наипервейшей задачей. За любую недоработку, половинчатость можно крепко поплатиться.

Гинек поприветствовал майора Сойку, стоявшего о надпрапорщиком Марешем, секретарем партийной организации.

— Гинек, подойди на секунду, — позвал Сойка капитана. — Это тебя наверняка заинтересует.

Инженер дивизиона подошел, подал руку надпрапорщику.

— Тут секретарь нашей организации имел разговор с партийным комитетом строительного предприятия. Пообещали, что до рождества квартиры будут готовы, — сообщил с радостным видом Сойка.

Гинек задумчиво кивнул, как бы говоря, что принял информацию к сведению.

— Ты ведь тоже писал заявление на квартиру! — с некоторой досадой произнес Сойка, так как полагал, что его сообщение приятно удивит инженера дивизиона.

— Я бы не стал чересчур надеяться, — покачал головой Гинек.

Заместитель командира по политчасти и надпрапорщик удивленно уставились на него.

— Интересно, где вы достанете столько оберточной бумаги, километровой длины ленточку и огромную елку, под которую поставите этот дом в качестве рождественского подарка?

Все трое засмеялись.

— Хорошо веселитесь!

Способность подполковника Менгарта очутиться там, где что-то происходит, была для всех загадкой.

Майор объяснил командиру причину их веселого настроения. Подполковник и бровью не повел, услышав добрую весть, хотя прекрасно знал, насколько меньше у него станет проблем, если строители выполнят свое обещание.

— О чем же мы тогда будем разглагольствовать в жилищной комиссии? — спросил он язвительно. — Через несколько минут весть разнесется по всему дивизиону, к новости все привыкнут, и на ближайшем собрании я снова услышу, что командование ничего не делает для подчиненных.

«Сосулька он и есть сосулька», — подумал Гинек.

— И то правда, — согласился Сойка. — Действительно, давайте поднесем эту новость людям в качестве рождественского подарка.

Подполковник больше уже не возвращался к этому вопросу. Он повернулся к Гинеку:

— Что у нас нового? Придется вызывать КРАС?

— Все в порядке, товарищ подполковник, машина работает, — отчеканил Гинек с небольшим акцентом по-русски, встав по стойке «смирно».

Сойка с Марешем удивленно взглянули на него. Лицо Менгарта задергалось.

— Хорошо, хорошо, товарищ капитан, я был этим серьезно озабочен. — Он еще что-то пробурчал невразумительное и пошел к штабу.

Гинек хитро улыбнулся, будто хотел сказать майору и надпрапорщику, что подполковник совсем не такой холодный, как некоторые думают, и пошел в том же направлении, что и командир. Менгарта он догнал на лестнице. Ему показалось, что подполковник поджидал его, потому что он повернулся и предложил:

— Если у вас есть несколько свободных минут, зайдите ко мне. Я хочу с вами кое о чем поговорить…

Они сели в кресла друг против друга. Помолчав, командир спросил:

— Не считайте это вмешательством в вашу личную жизнь, но уверены ли вы в том, что ваша жена, я имею в виду вашу законную жену, на самом деле не хочет ехать в Борек?

— Если бы она хотела, — ответил Гинек, — я не жил бы здесь с Шаркой Мартиновой.

Менгарт оставил его ответ без внимания.

— Когда-то давным-давно я столкнулся с одним интересным случаем. Одну из тех немногих квартир, которые мы сейчас имеем, мы выделили молодому поручику. Он как раз разводился и хотел, так сказать, начать все сначала. Парень нашел хорошую девушку, а когда они собирались въезжать в новую квартиру, откуда ни возьмись приехала жена поручика. И хотя через три недели их развели, эта бойкая женщина успела поселиться в квартире, а выселить мы ее оттуда сумели только ценою предоставления ей жилья в другом месте. Вот так. Наверное, и по сей день она благодарит нас за щедрость.

— Но у Марики полвиллы, — возразил Гинек. Он чувствовал стремление Менгарта помочь ему. Очевидно, командир понял, что обитель романтиков будет романтической до первых морозов. А когда придется таскать уголь из сарая, романтика кончится… Да еще если представить Шарку одну…

— Я рекомендую жилищной комиссии удовлетворить вашу просьбу, — не задавая больше вопросов, сказал командир и встал. — А теперь занимайтесь своими делами.

Гинек вернулся в свой кабинет в хорошем настроении. С нетерпением он ждал вечера, чтобы сообщить Шарке приятную новость. В последнее время таких новостей было немного, Гинек удивлялся ее терпеливости. Большей частью он возвращался теперь домой поздно; некоторые совершенно секретные материалы не могли быть вынесены не только из учебного класса, но и с того или иного конкретного объекта. Таким образом, он просиживал в расположении дивизиона много часов. Когда он, уставший, добирался до обители романтиков, то думал только об отдыхе; утром его снова ждал такой же день, к тому же он не знал, удастся ли поспать до утра. Проверок боеготовности не убывало, скорее наоборот. И не только проверок. Провокации в приграничном воздушном пространстве продолжались, там, на другой стороне океана, модернизировалась ракетная и авиационная техника. А он все еще оставался инженером дивизиона.

В Борек Гинек вернулся, когда уже совсем стемнело. На площади было светло от уличных фонарей. Ему захотелось побыстрее прийти к Шарке.

14

Шарка Мартинова раздраженно отложила настенный календарь и села к столу, положив голову на ладони. В голове ее бешено вертелись числа, переносившие ее в прошлое и в будущее.

А Гинека все нет! Он как будто сквозь землю провалился! Шарке казалось, что он сторонится ее, исчезает, чтобы появиться в обители романтиков только как усталый путник, ищущий ночлега. «Какая же это в таком случае обитель романтиков?» — мысленно задавала она себе вопрос.

За последнее время она только в Йемнице имела возможность почти постоянно общаться с Гинеком. Они были все время вместе, правда, один раз Гинек ушел, чтобы встретиться со своим другом Фричем. Эти два часа одиночества Шарка провела с отцом Гинека, и не напрасно, она многое узнала об этом человеке.

— Держу пари, что мы найдем отца в саду, — пророчествовал Гинек по дороге от вокзала к дому.

Ридла-старшего они действительно обнаружили в саду.

— Хочешь, поспорим, что он сразу начнет с тобой разговаривать на «ты»?

И Ридл-старший на самом деле сразу заговорил с ней на «ты».

— Сейчас поведет тебя по своим плантациям и будет хвалиться, — предсказал Гинек, но сам удостовериться в этом не захотел. — Схожу к Ярде, чтобы закрыть наш вопрос, — проговорил он, беззастенчиво на глазах отца поцеловал Шарку и, вместо того чтобы пройти калиткой, перелез через забор.

— Давай, давай, может, ноги поломаешь! — крикнул отец вслед сыну. — Как был мальчишкой, так им и остался. А говорить бесполезно — как об стенку горох. Трудная у тебя, девонька, будет с ним жизнь.

Прохаживаясь с приветливым Бржетиславом Ридлом по саду, Шарка узнала, сколько было Гинеку лет, когда он посадил свою первую яблоню и грушу, и какой урожай дали деревья в этом году. Узнала также, что хозяин дома приобрел новый сорт смородины, что раннюю черешню побил весной мороз.

— Наверное, тебе неинтересно слушать мою болтовню? — спросил он Шарку, остановившись у калитки.

— Да нет, что вы, просто я в этом мало понимаю, — призналась она.

— Тогда вы подходите друг другу, — заключил он задумчиво. — У Гинека никогда не было тяги к земле, И, что хуже всего, от нее с каждым годом отдаляется все больше людей. Но при этом они все равно рано или поздно возвратятся к ней. Все должны возвратиться к земле.

Бржетислав Ридл наклонился и взял комок земли со вскопанной грядки. Измельчив землю пальцами, он сказал, что не помешало бы полить ее. Потом посмотрел на свою грязную ладонь.

— Гинек сейчас заботится о том, чтобы люди вернулись к земле, насколько это возможно, естественным путем, — продолжал он. — Это тоже великое дело. Так же, как кормить, одевать, учить. — Он смотрел прямо ей в глаза. Шарке показалось, что он убеждает ее в этом. Видимо, он опасался, что она сомневается в справедливости его слов.

— У Гинека очень ответственная работа, — сказала она.

— Та, первая, это не понимала, — проронил отец.

«Только ты все понимаешь, — подумала о себе самой Шарка, мысленно вернувшись из воспоминаний. Она встала, и пошла в ванную переодеться. — Ты должна понять и привыкнуть к учениям, тревогам, работе до позднего вечера, даже к долгим разлукам… Братец, ты тоже пойми, что мне тебя недостает, что я скучаю по тебе!»

Прежде чем надеть ночную рубашку, она долго разглядывала себя в зеркале. Потом сняла зеркало с гвоздя, прихватила гребень, коробочку с заколками для волос и перебралась на кухню. Там она распустила волосы и снова подошла к зеркалу. Кроме своего побледневшего лица в серебристом прямоугольнике она увидела и уголок настенного календаря. Шарка протянула к нему руку и быстро отыскала август. С рисунка ей улыбались полуобнаженные дети, плескавшиеся у берега речки, вдали по водной поверхности скользили яхты под разноцветными парусами. Она переворачивала лист за листом, рисунки менялись, недели убывали…

Она быстро повесила зеркало снова на стену.

Как бы выглядел Гинек, если бы она сообщила ему, что… у них будет ребенок? Она попыталась представить себе его лицо. Серьезное, с легкой иронией, улыбающееся, удивленное… Нет, ни одно из них ей не нравится. На лице будущего отца в такую минуту должно отражаться все — радость и озабоченность, страх и вера, нежность и ответственность. Ребенок — это божественный дар, но дар этот требует тебя всего, без остатка.

Шарка испугалась собственных мыслей, но предчувствие — это еще не реальность.

Она несколько раз провела гребнем по волосам, и они рассыпались по плечам, покрыли спину. С минуту она раздумывала, что с ними делать. Наконец решила собрать их в пучок, наперед зная, что пучок ей совершенно не к лицу. Умышленно, конечно, чтобы привлечь внимание Гинека. Вспомнила, что новую бледно-голубую ночную рубашку, недавно купленную, он не заметил.

Новая прическа делала ее лет на десять старше. Она вытащила из ящика оправу очков от солнца, из которой когда-то высыпались разбившиеся стекла. Шарка водрузила эту оправу на носик и нахмурилась. «Как брюзгливая старая баба, — подумала она. — Еще несколько лет учений, тревог, проведенных в одиночестве ночей — и ты будешь похожа на противную сову».

В замке загремел ключ. Шарка застыла от напряжения. Сначала в прихожую вплыл портфель Гинека, потом и сам он. Она молниеносно сорвала очки, они упали куда-то на пол, и стремглав бросилась к двери. Прижалась к груди Гинека, обвила руками его шею. На улице шел дождь, она чувствовала капельки на форме Гинека. Холодные и неприятные, они легко проникали сквозь тонкую рубашку. Они поцеловались.

— Намокнешь вся, сильный дождь на улице. — Он попытался легонько ее отстранить.

Шарка не сдавалась. Она еще плотнее прижалась к нему.

— Парень, ты преступник. Оставлять меня каждый вечер одну — преступление. А если еще знать, что через несколько дней уезжаешь, то это отягчающее вину обстоятельство.

Гинек сделал очень серьезное лицо:

— Каждый осужденный имеет право на защиту, отпусти меня и дай мне такую возможность.

— Согласна, но с одним условием. Что сегодня ты уже никуда не исчезнешь.

— Хорошо.

— Даже если позвонит связной? — лукаво посмотрела она на него.

Гинек рассмеялся:

— Что у тебя на голове? Не хватает только посадить на твою макушку воробьев… Что это ты такое сотворила?

— Не уклоняйся от ответа. Так как со связным? Говори, братец, без раздумий, — настойчиво требовала она.

— Если без раздумий, то обещаю, — согласился он и поцеловал ее.

Шарка ослабила руки.

— Но если поразмыслить, то исключить такую возможность нельзя, — добавил он.

— Нет, с тобой, парень, все ясно, ты всегда найдешь какую-нибудь отговорку. — Шарка надела халат и стала накрывать на стол. Она снова подумала, что он в мыслях далек от нее, но она ошибалась.

— Так что ты сделала с волосами? — снова поинтересовался он.

— Хотела, чтобы ты меня заметил, — призналась она.

Хотя Шарка стояла к нему спиной, она почувствовала, что Гинек опешил. Через минуту он встал, обошел стол и взял ее за талию.

— Я мало уделяю тебе внимания, знаю это, но не сердись, иначе нельзя. Не могу же я там опозориться.

— Я не утверждаю, что ты не уделяешь мне внимания, я только хотела, чтобы ты заметил меня.

— Но ведь не замечать тебя и означает не уделять тебе внимания.

— Нет, ты говоришь не то.

— Именно то. Ты дала мне понять это еще у двери.

Шарка с удивлением заметила, как посерьезнело его лицо, как взволнованно он зашагал по кухоньке. В другой раз он бы подшутил над ней, подразнил, чтобы заставить ее капитулировать, и все закончилось бы общим смехом или, в худшем случае, ее пятиминутной обидой. Но таким она его еще не знала.

Гинек исчез в комнате. Через минуту оттуда донеслись звуки концерта Гайдна для органа и оркестра. Гинек давал ей понять, что продолжать разговор он не рекомендует.

Шарка вымыла и вытерла посуду, приготовила себе одежду к завтрашнему рабочему дню и стала ждать.

Музыка дозвучала. Шарка напряженно ждала, станет ли он слушать концерт великого композитора в третий раз или поставит другую пластинку. По логике мог бы последовать Бах — орган был слабостью Гинека. Особенно в минуты, когда он считал необходимым остаться наедине с самим собой.

Но, видимо, Гайдна ему хватило. Проигрыватель замолк, раздались позывные новостей второй телевизионной программы.

Теперь она уже могла войти в комнату. Гинек лежал на диване в рубашке и брюках. Шарка невинно улыбнулась, посмотрела ему в лицо.

— Успокойся, я уже тебя заметил, но будь любезна, расчеши этот стог, — сказал он. — И если ты прогуливаешься здесь в своей ночной рубашке тоже только для того, чтобы я ее заметил, то, будь уверена, я о ней знаю. Почему вы, женщины, считаете, что мужчины должны низвергать поток слов по всякому поводу?

— А почему до вас никак не дойдет, что это нам приятно?

Буря миновала.

Они вновь были в объятиях друг друга после длительного перерыва. По крайней мере, Шарка неделю считала вечностью. Неделя… А как ждать полгода? Слово «полгода» навевает ужас, «шесть месяцев» — звучит лучше, а сто восемьдесят дней ждать можно. Она отметит их в календаре и будет зачеркивать. Каждое утро, сразу, как только встанет.

Календарь! Она вспомнила свои несложные математические подсчеты. Как Гинек поведет себя, узнав, что они ждут ребенка? В таком случае он, конечно, никуда не поедет! Эта мысль омрачила ее. Тогда они пошлют кого-нибудь другого. Гинек не допустит, чтобы она осталась одна — незамужняя, беременная, да еще одна! Нет, такого Гинек никогда не допустит.

Ее охватило волнение. Как-то неожиданно Шарка почувствовала, что ничего так сильно не желает, как оказаться в положении. Она зажгла лампочку, взяла со стола будильник и завела его на полчаса раньше, чем обычно. Погасив свет, она крепко прижалась к Гинеку. В тот вечер она долго не могла заснуть. Потом все-таки задремала, но будильник разбудил ее. Гинек даже не пошевелился.

Она на ощупь добралась до выключателя на кухне, зажгла свет и потихоньку закрыла за собой дверь. В кухне было холодно. Шарка отодвинула занавеску, отделявшую душевую, и пустила воду, Газовая колонка загудела. Тогда Шарка погасила газ и осталась стоять под струей холодной воды. Живительный поток снял остатки сна, прояснил мозг. Ей показалось, что она выстояла под холодным душем рекордное время.

Потом Шарка зябко завернулась в махровую простыню. И только после того, как оделась и привела себя в порядок, она приготовила завтрак и разбудила Гинека. Нежно, легонько. Он проснулся не сразу.

— Сегодня ты выглядишь — прямо блеск! — одобрительно изрек он за завтраком.

— Браво, парень учится замечать, — ехидно сказала она.

Гинек, как обычно в последнее время, очень торопился. В школу Шарка отправилась одна. Она спасалась от дождя под зонтом, и все ей сегодня казалось великолепным. Вышагивала она легко и торжественно. А потом сомнение охватило ее. «Ты что себе вбиваешь в голову? Может, ты вообще не беременна?» — подумала она, погрустнев, но в кабинет директора объяснить, что идет к врачу, Шарка вошла в хорошей настроении.

Бартова всплеснула руками:

— Что-нибудь серьезное? — И, не дожидаясь ответа, затрещала: — Питру вызвали на курсы повышения квалификации, Яндова больна ангиной, всего нас осталось пять с половиной, а теперь ты…

— Мне надо в женскую консультацию, — перебила ее Шарка.

— Уж не хочешь ли ты сказать?.. — Директор сняла и снова нацепила очки.

— Скорее всего, да…

Бартова подошла на шаг к Шарке, осмотрела ее с головы до ног, потом взяла девушку за руку.

— Да что там! Главное, чтобы у тебя все было в порядке, мы тут как-нибудь обойдемся, — сказала она мягко, по-матерински. — Пару месяцев нам еще поможешь, а там увидим. Прости, что я так резко на тебя обрушилась, сама понимаешь: заботы, учить-то детей надо.

— Да ведь я еще ничего конкретно не знаю, — улыбнулась Шарка. Но она была рада, что директор школы восприняла эту новость именно так.

Врач-гинеколог за время осмотра пациентки не произнес ни одного связного предложения, ограничиваясь в основном междометиями «гм», «ага». Когда обследование было закончено и Шарка села, вся в напряженном ожидании, на стул около его рабочего стола, врач наконец произнес:

— Поздравляю вас, мамаша.

Шарку эти слова поразили своей простотой. Потом она уже не воспринимала его многочисленные советы и рекомендации, в ушах звучало только его поздравление.

Шарка не помнила, как вышла из кабинета, как в ее руках оказалась регистрационная карта. Выйдя из приемной, она пошла по длинному коридору к выходу. Шла гордо, охваченная особым, до сих пор неизведанным чувством.

Дождя уже не было. Впрочем, даже если бы шел ливень, она все равно села бы на скамейку в парке у поликлиники. Она должна была вкусить свое счастье. Сколько у него было обликов? Еще вчера она его боялась, ночью страстно его желала, утром в нем сомневалась — а теперь не могла в него поверить. Они с Гинеком ждут ребенка!

Ей захотелось побежать к ближайшей телефонной будке и сообщить Гинеку эту величайшую новость. Такое счастье нужно переживать вдвоем, только вдвоем.

Она снова перевернула на ладони свою регистрационную карту, прочитала, что ей надо показаться этому чудесному доктору через месяц. «В это время Гинек будет уже далеко», — пришло ей в голову, и она испугалась этой мысли. Потом появилась другая мысль, спасительная: «Гинек не уедет, останется дома со мной и своим ребенком. Гинек не оставит нас одних, я в этом уверена».

Гинек очень хотел ребенка. Однажды он ей признался: «В детстве я больше всего завидовал тем ребятам, у кого есть брат или сестра. Отец часто говорил, что муж и жена без детей — как деревья, не знающие, кому отдать свои плоды. Я хочу, чтобы у меня было кому их отдавать».

Гинек не уедет! Но будет ли это хорошо?

Шарка задала себе этот вопрос несколько раз. Ответа на него она не знала. Лишить мальчика грез еще не значит потерять его, но вот отобрать их у мужчины — это наивернейший способ потерять его. Она подумала, может ли настоящий мужчина отказаться от своих сокровенных планов, забыть их, вычеркнуть из памяти, не упрекая себя позже в том, что лишился чего-то большого, неповторимого, что потерял свой шанс.

— Шарка, ты что здесь делаешь?

Она не сразу узнала Элишку Главкову, облаченную в бело-голубую одежду медсестры.

— Я… — только и сумела она произнести. Радость, которую она до сих пор сдерживала в себе, рвалась наружу. Она встала со скамейки, обняла подругу: — Я, Элишка, ужасно счастлива! У меня будет ребенок.

Она восторженно смотрела на Элишку и не понимала, почему по лицу подруги текут крупные слезы.

15

Зазвонил телефон. Подполковник нервно оторвал взгляд от текста своего выступления на партийном собрании. Оно планировалось на вторую половину дня.

Он готовился целый вечер, теперь оставалось добавить цифры и конкретные примеры. Вопросы эффективности работы он считал важными, но делать доклад отказался.

— Выразите свою точку зрения сами, обязательно скажите, какое у нас действительное положение с эффективностью работы с точки зрения коммунистов. Я могу принять участие в подготовке доклада, но выступать в качестве докладчика не намерен. Свое мнение я выскажу в прениях, — сказал он председателю организации Марешу.

Зуммер настойчиво сигналил.

— Менгарт.

— Сойка… Ярослав, мне надо с тобой безотлагательно поговорить.

Голос замполита звучал необычно настойчиво. Подполковник порылся в бумагах, лежавших перед ним, взглянул на часы и нахмурился.

— Давай через часок, Франтишек, — предложил он.

— Нет, дело срочное.

— Ну ладно, заходи прямо сейчас.

Менгарт был удивлен. Что могло заставить его заместителя так спешить? У Сойки не было привычки пороть горячку, наоборот, командиру дивизиона иногда казалось, что он нарочно затягивает решение вопросов, излишне тщательно исследует их со всех сторон. «Неисправность в аппаратуре можно устранить иногда быстрее, иногда медленнее, но ничто не занимает так много времени, как исправление ошибок в воспитании людей», — напоминал Сойка при каждом удобном случае. Командир соглашался, что майор прав.

Сейчас Сойка выглядел озабоченным. Он перешел сразу к делу:

— Неприятность, командир.

Менгарт нахмурил лоб, будто хотел возразить, однако промолчал. В его профессии бывало немало сюрпризов.

Сойка сунул руку в карман и достал сложенный лист бумаги.

— Читай! Речь идет о капитане Ридле. Я снял копию, оригинал остался в политотделе.

Менгарт с трудом разбирал мелкий изящный почерк Сойки:

Менгарт потер глаза, взглянул на своего заместителя:

— Что ты по этому поводу думаешь?

— Не так важно, что об этом думаю я, важно то, что об этом подумали наверху, — сказал Сойка. — Что касается письма, то я оценил бы его как выражение естественной озабоченности матери судьбой своей дочери.

— Только и всего? — удивился Менгарт. — Насчет Ридла ничего не хочешь добавить?

— А что тут добавлять? Мы же оба знаем его историю…

Менгарт встал, нажал кнопку селектора и, когда в репродукторе раздалось: «Дежурный слушает», приказал:

— Немедленно найдите капитана Ридла. — Не дожидаясь ответа «Есть!», он опять повернулся к майору Сойке: — Кому она адресовала это письмо?

— Прямо в министерство. Оттуда его переслали в нижестоящие инстанции. В сопроводительном письме просят разобраться в этом деле и дать ответ. По всей видимости, товарищам не нравится, что для выполнения такого ответственного задания мы предлагаем человека, у которого серьезные семейные проблемы. Напрямик они так не сказали, но уж слишком настойчиво подчеркивали, какая трудная миссия ожидает слушателей курсов. От них будет зависеть, как быстро мы освоим новую технику в наших частях, и справиться с этим могут только надежные, морально устойчивые люди…

— Если бы ты решал, Франтишек, ты рекомендовал бы Ридла или нет? — неожиданно спросил Менгарт.

Сойка снял очки, вытащил платок, протер стекла и снова надел очки. Явно тянул время.

— Если бы я решал… — произнес он наконец, но командир прервал его:

— Всегда ты начинаешь со вступления. Рекомендовал бы или не рекомендовал?

— Рекомендовал бы, — ответил майор. — Рекомендовал, потому что трудно найти такого талантливого специалиста, как Ридл, к тому же умеющего работать с людьми. Это, Ярослав, очень важно, потому что ему предстоит учить других обращению с новой техникой.

— Я очень рад, что у нас с тобой единая точка зрения, — с удовлетворением проговорил Менгарт.

Раздался стук в дверь. В кабинет вошел Гинек в рабочей одежде.

— Помогал ребятам, — объяснил он, доложив о своем приходе.

— Садитесь, товарищ капитан, — предложил Гинеку командир и молча подал ему копию письма.

Капитан стал читать, и по лицу его невозможно было определить, что он думает при этом, — на нем не отражалось ни удивления, ни раздражения. Положив лист, он спокойно сказал:

— Полностью согласен с содержанием, за исключением того, что якобы я живу двойной жизнью и являюсь негодяем.

Сойка перевел взгляд на окно. Менгарт взял письмо в руки.

— Но ведь наверху так не думают?.. Неужели меня будут оценивать на основе мнения оскорбленной тещи?

Только сейчас Гинеку пришло в голову, что его поездка в СССР оказалась под угрозой. Тот, кто лично не знал инженера, мог сделать из этой писанины далеко идущие выводы.

— Разумеется, мы не допустим того, чтобы кто-то ставил под сомнение твои служебные качества, — проговорил Сойка. — Однако не исключена проверка, которая может тянуться…

Гинек с минуту смотрел на Сойку, потом на командира. Казалось, капитан вот-вот взорвется. Но он вдруг иронически усмехнулся:

— Понимаю… Однажды я попросил у отца пять крон на кино. Было это давно. Жили мы очень скромно… И тут отец вдруг обнаружил, что у него в кошельке не хватает мелочи. Подозрение пало на меня. Когда отец нашел пропавшие монеты в кармане своего пиджака, ребята уже делились впечатлениями от фильма. Я же довольствовался прекрасным ощущением того, что я не вор…

— Преувеличиваешь, — резко перебил его Сойка.

Гинек собрался возразить, но Менгарт остановил его жестом:

— Можете идти, товарищ капитан.

Гинек неохотно поднялся:

— Я бы хотел знать, каковы мои шансы на поездку, чтобы кто-нибудь не пожаловался, что я слишком долго держу одолженную специальную литературу.

— Я сказал, что вы можете идти! — Менгарт побагровел.

— Есть, — выдавил Гинек.

Когда капитан закрыл за собой дверь, Сойка спросил:

— Что будем с ним делать, Ярослав?

Менгарт встал, обошел стол, с минуту смотрел в окно, потом повернулся к замполиту:

— Мне известно одно — здесь мы с тобой ничего не решим. Давай обмозгуем, что делать дальше, после собрания.

Сосредоточиться на прерванной работе командир так и не смог. Мысли его были заняты другим: он дотошно анализировал ситуацию, в которую попал Ридл. Подполковник ясно сознавал, что вышестоящие начальники поспешным решением могут повредить Гинеку, а это посеет в его душе обиду. Вместе с тем их тоже можно понять. Задание, которое они собирались дать Ридлу, далеко не легкое. Как их убедить, что инженер дивизиона справится со столь трудной миссией?

Менгарт раздумывал над этим все послеобеденное время. Перед ним отчетливо возникало лицо капитана. Никогда еще он не видел Ридла таким взволнованным, сдерживающим себя большим напряжением воли. Когда подошло время идти на партсобрание, Менгарт вдруг понял, что чувствует себя беспомощным и уставшим.

16

Среди первых, кто занял место в помещении, где проводились партийные и комсомольские собрания, активы и совещания командиров, был и капитан Душан Главка. Он мимоходом поздоровался с членами комитета, разговаривавшими у стола президиума, открыл толстую тетрадь в твердом переплете и углубился в чтение своих заметок.

Три недели назад Главку посетил секретарь партийной организации Мареш и сразу предложил:

— По плану партийной работы мы готовим собрание об эффективности боевой учебы, специальной и политической подготовки и о работе дивизиона в целом. Тебе есть что сказать по этому вопросу…

По тону, каким это было сказано, Душан понял, что его выступление уже запланировано. Заинтересованность комитета в его мнении обрадовала капитана, но давать согласие он не спешил. В прошлом при разных обстоятельствах он несколько раз высказывался по проблемам эффективности, особенно в процессе обучения, принимал участие и в разработке конкретных предложений. Однако внедрять новшества было нелегко. По командирской линии они с Гинеком Ридлом не раз применяли на практике передовой опыт. Однако Душану казалось, что этого явно недостаточно, ведь требуется учитывать темпы развития техники и повышения уровня знаний о современной технике.

— Хочешь посмотреть на нашу работу без розовых очков или провести собрание, потому что об эффективности сейчас повсюду говорят и пишут? — откровенно спросил Душан.

Секретарь партийной организации пододвинул стул, сел на него верхом и таким же тоном ответил:

— Ты думаешь, что в то время, когда американцы буквально нашпиговывают всю Европу своими смертоносными игрушками, мы можем делать что-то лишь для проформы?

Душан с минуту глядел куда-то мимо надпоручика, потом взглянул ему прямо в глаза.

— Следовательно, можно сказать о том, что мы порой вместо ухода за техникой красим и чистим дорожки, что не используем максимально, дорогостоящую электроаппаратуру и тому подобное?..

— А почему бы нет? — согласился Мареш. — Если окажется, что такие вещи действительно существуют, и если мы найдем выход из положения, то комитет не будет возражать против отражения этих проблем в основном докладе.

Помолчав, Душан согласился:

— Хорошо, я подготовлю материалы для комитета, но освещу проблемы так, как их вижу я…

Надпоручик поддакнул, многозначительно улыбаясь, потом встал, задумчиво склонил голову и направился к выходу. Прежде чем взяться за ручку двери, он обернулся:

— Я бы хотел, Душан, чтобы ты правильно понял… — проговорил он медленно. — Мы намерены продолжать все то хорошее, что уже сделано в дивизионе.

Некоторое время Душан рассеянно смотрел перед собой. «Значит, они, скорее всего, принимают меня за радикала», — подумал он со смешанным чувством. На мгновение ему стало жаль, что он обещал секретарю подготовить материалы для доклада. Капитан встал, сложил руки за спиной, несколько раз прошелся по комнате и остановился у сейфа. Громкого спора техников в соседней комнате он совсем не слышал. «Значит, я для них слишком радикальный! Только потому, что меня бесят затасканные и устаревшие методы, нерациональное использование времени, выделенного для учебы, некачественный уход за техникой. Думайте что хотите… В конце концов я согласился это сделать только ради того, чтобы высказать личную точку зрения, пусть и радикальную. По крайней мере станет ясно, готов ли комитет радикально решать проблемы».

Главка приступил к выполнению поручения с характерной для него последовательностью. В следующие дни он обошел все решающие участки, разговаривал с людьми и сравнивал их взгляды со своими.

Каждый вывод в сообщении для комитета он проверял дважды, а то и трижды, он не мог поступить опрометчиво. Когда Главка отдавал несколько отпечатанных на машинке страниц Марешу, он уже твердо знал, что если комитет не включит его предложения в основной доклад, то он выступит с ними в прениях.

— Спасибо тебе, — сказал Мареш, как только прочитал плоды многодневных усилий Главки.

Капитан смутился:

— Я думал… Тебе не нужно что-нибудь объяснить, дополнить?

— Почему мне? — удивленно спросил Мареш. — Мне все ясно, а вот если комитету будет что-нибудь непонятно, мы тебя пригласим.

Главка уходил от Мареша со смешанным чувством. Он был убежден, что с поставленной задачей справится, во всяком случае, он заслужил того, чтобы кто-то хотя бы упомянул об этом. А может, они просто не хотят?

Он узнал, когда состоится заседание комитета парторганизации, и в это время не отходил от телефона. И Мареша он дважды случайно встречал, но секретарь даже словом не обмолвился. Никто не пригласил Главку, не позвонил. Когда же он узнал, что с Гинеком члены комитета беседовали, его волнение еще более возросло. Поэтому к партийному собранию он подготовился особенно тщательно.

Комната заполнилась членами партии, и Мареш открыл собрание. Коммунисты одобрили повестку дня, заслушали информацию о работе комитета. В ней прозвучало и имя Главки. Его благодарили за помощь в подготовке доклада. Он невыразительно улыбнулся и заметил, как внимательно посмотрел на него заместитель командира по политчасти. Душан не знал, как это расценить. Подполковник Менгарт безучастно глядел в свой блокнот и не поднял головы даже после того, как Мареш поднялся на трибуну, несколько раз откашлялся и заговорил.

Уже после первых предложений, произнесенных оратором, помещение будто превратилось в зеленую зону спокойствия. Однако так только казалось. В действительности тишина помогала людям сосредоточиться и с неподдельным интересом следить за выступлением докладчика. Капитана Главку некоторые места доклада просто поразили, так как они в значительной степени повторяли его формулировки. Просмотрев свои заметки, Душан установил, что все, о чем он собирался говорить, уже сказано Марешем. Душан спрятал авторучку и удовлетворенно выпрямился. Только сейчас он заметил, что справа от него сидит внимательно слушающий докладчика поручик Майерчик, а не капитан Ридл, как обычно. Душан с удовольствием толкнул бы Гинека локтем, заметил бы, мол, мои конструктивные мысли в докладе, но тот, скорее всего, прибежал в последнюю минуту и сел где-нибудь возле двери.

Объявили перерыв.

Еще несколько секунд никто не двигался с места, потом помещение сразу наполнилось шумом. Большинство офицеров и прапорщиков устремились в коридор. Переходя от одной группы дискутирующих к другой, Душан искал Гинека. Он увидел его рядом с командиром и майором Сойкой. В этот треугольник он вступить не решился и наблюдал на расстоянии, как Гинек что-то объясняет, размахивая при этом руками. Надо было быть слепым, чтобы не заметить, что Менгарт и Сойка не прерывают инженера дивизиона, а только согласно кивают. «Опять он на коне», — подумал Главка. Его стала разбирать досада, когда курильщики начали понемногу расходиться и исчезать в зале, а возможность поговорить с Гинеком так и не представилась.

Выступления в прениях открыл командир батареи Блажен. Всегда говорливый и довольно остроумный, он сейчас почему-то сильно волновался. Главке даже стало за него неудобно. Блажек говорил в общих чертах и сбивчиво. Душан даже перестал слушать его. Он вдруг представил себя одиноко стоящим в коридоре. Менгарт, Сойка и даже Гинек не пригласили его принять участие в разговоре, хотя он стоял там совершенно один.

Блажек кончил говорить и с облегчением сел. Его сменил на трибуне один из техников, выполнявший функции офицера наведения.

— Признаю, в докладе подмечено точно, что нас можно кое в чем упрекнуть, — начал он самокритично. — Но только ли наша здесь ошибка? Не являются ли также решающими вопросы качества учебы, управления и организации?

Зал зашумел, выступление техника затронуло аудиторию. Только Душан бессмысленно и отрешенно рисовал в своей тетради каракули. Его вернуло к действительности лишь замечание Сойки, адресованное командиру: «Хорошо нас пропесочивает…» Душан рассеянно посмотрел на стол президиума. Заместитель командира по политической части делал в блокноте многочисленные пометки, а лицо Менгарта напоминало спящий вулкан — внутри клокочущий, а на поверхности таинственно погруженный в самого себя. Камень и застывшая лава, противостоящие любому внешнему воздействию, кусок льда, который никогда не растает. Сосулька.

Главка даже сам не понял, как поднял руку. Она взлетела самовольно, неожиданно, возмущенно, едва техник договорил. Подождав, пока зал затихнет, и взглянув на удивленного Мареша, Душан неуверенно произнес:

— Может быть, кому-нибудь покажется, что я отхожу от темы, но я так не думаю… — Он замолчал, будто не знал, о чем говорить дальше. В наступившей тишине его молчание действовало на собравшихся вдвойне. Главка чувствовал, как к лицу приливает горячая кровь. — Полагаю, что непосредственное влияние на эффективность нашей работы имеет и продвижение по службе отдельных офицеров.

Он снова замолчал, однако на этот раз присутствующие расценили паузу как сделанную специально для привлечения внимания.

— Я уверен в том, — заговорил он уже быстро, — что не всегда мы умеем вовремя и точно определить, какие возможности скрываются в человеке и есть ли у них предел.

Теперь он уже говорил спокойно, выделяя только важные места. Даже уставившиеся на него темные кругляшки глаз Менгарта не смущали Главку. Он называл фамилии офицеров дивизиона, которые, по его мнению, заслуживали большего, нежели их официальное положение в дивизионе, не стеснялся он и упоминать тех, кто недостаточно работал над собой.

— Надо, чтобы перед каждым стояла ясная перспектива, цель, которой он может достичь, если будет стремиться к этому и сделает все, на что способен. Это было бы тоже в интересах повышения эффективности нашей работы, — закончил Душан свое выступление.

Коммунисты отнеслись к его выступлению по-разному. Одни согласно кивали, лица других не выказывали ни одобрения, ни возражения, третьи открыто протестовали. Однако одно было ясно — выступление начальника группы по эксплуатации открыло путь для откровенных высказываний и по другим проблемам. От внимания Душана не ушло, что Сойка доволен ходом собрания. Менгарт продолжал хмуриться. Он попросил слова, и выступление его было лаконичным. Командир с холодной иронией заявил, что будет учитывать только конкретные предложения по повышению эффективности работы дивизиона, а не общие рассуждения, и, не удержавшись, бросил:

— Впрочем, я не исследовал все так подробно, как товарищ Главка.

Несмотря на реплику командира, Душан уходил с собрания довольный. Ему показалось, что он оставил в зале камень, который до сих пор носил в себе, что избавился от большой тяжести. Идя к выходу, он вдруг осознал, что улыбается. Когда за ним раздались быстрые шаги, он удивленно обернулся.

— Я понял тебя, ух как я хорошо тебя понял… Можешь передать Марике, что письмо я получил и что всех вас благодарю, — прошипел ему в лицо Гинек Ридл.

17

Пронзительный неожиданный звук сирены разорвал тишину. У Гинека учащенно забилось сердце. Он мгновенно очутился в кабинете офицера наведения, и командный пункт тут же превратился в раскаленный ад.

Кто-то по непонятным причинам все время кричит на него: «Приготовиться к бою!.. Цель уничтожить!.. Вести поиск… Азимут, дальность, высота…» Он автоматически склоняется над зеленым экраном. Где-то над головой шумят вентиляторы. Но пользы от них нет. У него уже давно мокрая рубашка.

Решают секунды, они означают — быть или не быть. Гинек знает об этом. Проклятая жара!

Жара, холод, день или ночь — противник не выбирает. Либо ты готов его встретить, либо тебя нет в живых. Сейчас, в этот момент. А через несколько секунд будет уже поздно. Тут разыгрываются людские драмы, исчисляемые в секундах, здесь действует железная логика войны против всяких войн. В людских драмах на карту поставлены счастье и горе, мечты и разочарование, любовь и расставание, жизнь и смерть.

Определить цель, распознать ее, несмотря на активные и пассивные помехи, уточнить, отдать приказ операторам.

Стрелки часов бегут, их тиканье молотком бьет в висках.

Не потерять цель, ракеты наводить как можно точнее, поразить цель, прежде чем противник осуществит свое намерение!

На экране сближаются две отметки.

Откуда-то из темного угла Гинеку ухмыляется лицо Душана. Там же и Менгарт: губы плотно сжаты, ледяные глаза выражают упрек.

Гинек рывком приподнялся. С минуту он удивленно озирался по сторонам, соображая, где находится, почему на нем мокрая от пота пижама. Темнота, никакого экрана, ни Главки, ни Менгарта. Он не руководит наведением ракеты на командном пункте, а сидит в постели, и рядом спокойно дышит Шарка.

Гинек снова устало опустился на подушку. Сон исчез. Да он и не жаждал увидеть продолжение терзающих душу видений. Не хватало, чтобы к дневной нервотрепке прибавились еще ночные кошмары.

Ужаснее всего изматывало молчание. Командир молчал, майор Сойка молчал, товарищи по службе тоже молчали, хотя известие о каком-то проколе инженера дивизиона разлетелось со скоростью ракеты и о нем наверняка судачили по углам. Время, заполненное повседневными заботами, бежало быстро, а в Гинеке все кипело. Он догадывался, что за стеной молчания разыгрывается тихая битва. Только слепой мог не заметить, что Менгарт и Сойка несколько раз ездили в штаб дивизии. Его они не приглашали. Нет ничего горше, чем не иметь возможности защищаться.

Он потянулся за будильником. Вставать еще рано. Но Гинек все равно осторожно отодвинул Шаркину руку и вылез из-под одеяла. Нащупывая босыми ступнями тапочки, он посмотрел на Шаркино лицо. Оно напоминало лицо матери, готовой проснуться при первом крике ребенка и поспешить ему на помощь.

Гинек пошлепал на кухню.

— Который час? — раздалось ему вслед.

Он удивленно оглянулся:

— Полшестого.

— Ты сегодня раньше идешь на работу? — спросила Шарка, не открывая глаз.

— Что-то не спится.

— Тогда иди ко мне, — предложила она. — Я тоже всю ночь ворочаюсь.

Гинек выпил воды из чайника и вернулся в комнату.

— Какие-нибудь неприятности? — Она положила голову ему на плечо.

— Не знаю, как тебе сказать… — Он прижал ее к себе. — Может так случиться, что я ни на какие курсы не поеду, — сказал он расстроенно. — Главка позаботился о том, чтобы теща раззвонила по всему министерству, что я негодяй.

Он стал рассказывать ей, что произошло за последнее время, упомянул о выступлении Душана на собрании и с напускным равнодушием добавил:

— Ну и пропади оно все пропадом! Две недели назад я и понятия не имел об этой возможности, но жизнь вовсе не казалась мне неинтересной. Особенно с тобой! — Он поцеловал ее.

Шарка почувствовала, что он разочарован.

— Ты думаешь, пошлют Душана?

— Скорее всего, — ответил он и усмехнулся. — Он ведь это заслужил.

Комната постепенно наполнялась серым светом, утро было хмурым. Отчетливо слышалось тиканье будильника. Это был единственный звук, который они слышали. Гинек заглушил его:

— Больше всего меня злит, что мне не дали слова. Но я возьму его сам… Должен взять, нет, не из-за Душана, а ради самого себя. Пусть мне скажут, почему я потерял доверие! — возмущался он.

Она нежно его обняла, засыпала поцелуями. Но сделала это так, чтобы он не почувствовал, что она радуется. Ее хорошее настроение он расценил как попытку развеять его мрачные мысли.

На улице начался противный осенний дождь. Тучи почти касались вершин холмов, и если бы они не избавлялись от многих тонн воды, то, наверное, опустились бы на землю.

— Спрячься под моим зонтом, — предложила Гинеку Шарка и внимательно на него посмотрела. Она ожидала, что Гинек, как всегда, откажется, но он продолжал идти молча и безучастно, никак не реагируя на ее слова.

Гинек не любил ходить под зонтом. У него был свой, складной, полученный по какому-то случаю от Марики. Его Гинек никогда не использовал, и сейчас, подумав о нем, он вспомнил о Марике. Это принесло беспокойство: как далеко продвинулось дело о разводе? Ярда Фрич призывал его к терпению. «Разводов тьма. Мы у нас пропускаем до пяти пар ежедневно и все равно не успеваем», — сказал он.

На прощание Шарка горячо поцеловала его, и ему показалось, что даже в такую мерзкую погоду она выглядит радостной и веселой. Он смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом. Может быть, будет лучше, если он никуда не поедет. Его ожидало так много приятного — свадьба, новая квартира… неожиданно очень захотелось ребенка. В тридцать лет об этом уже пора подумать всерьез…

Природа, казалось, решила проверить людей. За Бореком, на лугах, она показала Гинеку, на что способна. Ветер и дождь усилились. Гинек затянул под подбородком ремешок фуражки, чтобы ее не унесло.

Звук мотора автомобиля он услышал в последнюю минуту. Военнослужащие в Бореке чтили неписаный закон — подбирать по дороге сослуживцев, идущих пешком. Не остановиться в такое ненастье было бы просто преступно. Светло-зеленая «шкода» обогнала его и затормозила. Гинек не мог вспомнить, чья же это машина.

Обрадованный, он подбежал к ней, открыл дверцу и заглянул внутрь. За рулем сидел Душан Главка.

Гинек заколебался.

— Полезай, не укушу. Все равно я с тобой хочу поговорить, — проговорил Душан и осторожно тронул с места. — Сейчас надо не спеша, новый мотор требует деликатного отношения, — будто извиняясь, сказал он. В его словах скользнула гордость собственника. — Сначала полегоньку, а вот когда наезжу тысячи две, я с него все возьму.

— Работать полегоньку, чтобы потом все взять, в этом ты мастер, — не удержался Гинек.

— Ты думаешь? — спокойно проронил Душан.

Гинек следил за «дворниками», они казались ему отвратительными щупальцами. Душан продолжал:

— Если в будущем тебе захочется сорвать на ком-то злость, то не обижай невиновных. Если то, о чем сейчас говорят, правда и твоя теща действительно написала в министерство, то я прошу прощения. Не за себя, за свою жену.

Их взгляды встретились, Душан остановился у обочины. Сидя за рулем едущей машины, он не мог сказать то, что собирался выложить Гинеку. Он вдохнул побольше воздуха и подробно рассказал Гинеку обо всем, что произошло у Градских.

— Я совершенно непричастен к этому. Элишка получила свое, — закончил он.

Гинек глядел на потоки воды, стекавшие по лобовому стеклу машины, и смущенно молчал. И только когда они остановились на стоянке у главного входа, он поблагодарил за оказанную любезность. Пока Душан закрывал двери машины, он успел пройти несколько шагов. Он хорошо слышал за спиной твердую поступь друга, но не обернулся, не нашел в себе сил подождать его.

Коридор Гинек почти пробежал, только бы побыстрее добраться до своей комнаты. Наконец он оказался за дверью, стряхнул воду с фуражки и плаща, повесил их на вешалку. Ощущение того, что в спину ему глядят колючие глаза Душана, не проходило. Он передернул плечами от холода.

Гинек сварил кофе. Приятный горячий напиток немного согрел его. Полистав газету «Обрана лиду», Гинек не смог сосредоточиться на содержании. Отложил газету, несколько минут смотрел невидящими глазами в окно, потом потянулся за прищепкой с надписью: «Не забудь!» и просмотрел находящиеся там бумаги. Ему предстояло позвонить в инженерный отдел, подготовить сообщение для секретаря парторганизации о ходе сезонных работ, проверить, отремонтировали ли техники неисправный тягач… и купить в гарнизонном магазине буханку хлеба, потому что к вечеру в продуктовой лавке его уже, как правило, не бывает.

Гинек стал думать, за что взяться в первую очередь, какая из предстоящих задач самая важная, и вдруг все они показались ему ничтожными. У него не было настроения ни идти в мастерские, ни допечатывать на машинке сообщение, ни звонить начальству.

И все же привычным движением он пододвинул к себе аппарат, снял трубку. С минуту еще раздумывал, потом решительно набрал номер.

— Главка, — послышался в трубке четкий голос.

У Гинека словно перехватило горло. Он несколько раз откашлялся.

— Я хочу… Я хотел спросить, — неуверенно проговорил он, — на обед пойдем как обычно?

В трубке лишь тихо потрескивало. Бесконечно долго, как показалось Гинеку. В действительности же Душан ответил почти сразу.

— Как обычно, — сказал он.

18

— На какое время ты вызвал машину? — спросил майор Сойка Менгарта, складывавшего документы в большой старомодный кожаный портфель с поцарапанным, вечно заедающим замком.

— Поедем на моей, — пробурчал командир.

— Опять? — удивился заместитель по политчасти. — Ведь мы планировали сейчас ехать в штаб, так?..

— Не хочу, чтобы говорили, что я езжу к Либо в больницу на государственном бензине, — отсек Менгарт, — Хватит того, что я хожу к ней в рабочее время.

— Слушай, да перестань ты, в конце концов, с этим рабочим временем! — раздраженно бросил Сойка, но командир пропустил это мимо ушей. Все равно никто не переубедил бы его в тон, что в последнее время он не очень-то жалует дивизион своим вниманием. Ему казалось, что в эти дни он только и занимается тем, что курсирует между Бореком и штабом, а единственным положительным результатом этого было то, что главный врач разрешил посещения жены. Менгарту вдруг захотелось остаться в своем кабинете, вникнуть в чисто дивизионные проблемы (партийное собрание вскрыло их достаточно), пройтись по объекту (ему казалось, что он не делал этого уже целую вечность), проконтролировать выполнение подразделениями работ, может, что-то посоветовать, может, возмутиться, но любым способом разогнать ужасное состояние неопределенности, которое парализовывало его всякий раз, когда он переступал порог вышестоящего штаба. Самое же печальное состояло в том, что, чем дольше затягивалось решение кадрового вопроса, тем весомее ему казались аргументы, выдвигаемые против капитана Ридла. Во время последней беседы он даже задал сам себе вопрос, не настаивает ли он на своем предложении только потому, что с самого начала болеет за Ридла? Знает ли он его достаточно хорошо на самом деле?

Офицеры штаба, очевидно, заметили это минутное замешательство, неожиданно возникшее в душе Менгарта. Хотя он тут же подавил его, они тем не менее продиктовали ему следующее решение:

— Время летит, и мы не можем рисковать в таком важном деле. Подготовьте предложения на другого кандидата. Считайте это приказом, товарищ подполковник!

Менгарту хотелось возразить, но он не дал волю чувствам. Каждый знает, что означает для солдата приказ. Знал об этом и Менгарт, а потому встал по стойке «смирно» и четко ответил:

— Есть! — Это было три дня назад.

По дороге из штаба в дивизион Менгарт молча гнал свою «шкоду». Сойка первым решился разрядить напряженную атмосферу в машине:

— Главка?

— Что Главка? — спросил командир, хотя прекрасно понял майора.

— Единственный, кто может, по-моему, заменить Ридла, это Главка, — терпеливо объяснил Сойка. — По крайней мере, с точки зрения профессиональных качеств.

Командир не ответил. Он молча крутил баранку и, казалось, был сосредоточен лишь на одном — на преодолении крутых поворотов узкого шоссе. Конечно, Менгарт знал все коварные участки дороги и вел машину механически, не обращая внимания на спидометр. Так же быстро, как лента асфальта под колесами, в его голове проносились мысли. Как он все объяснит своему заместителю, инженеру дивизиона? Что скажет, когда снова увидит Ридла? Они встречались на утренних построениях, и Менгарт молчал. Молчал, потому что не знал решения. Молчал и верил. Верил в свой авторитет, в то, что начальство ценит его мнение, верил в правильность своего выбора.

— Ну так что, будешь готовить документы на Главку? — приставал Сойка. Но командир продолжал оцепенело смотреть сквозь лобовое стекло на дорогу. Нелегко признавать поражение.

И только когда они свернули в сторону объектов и миновали предупредительный знак «Военная зона! Вход строго запрещен!», подполковник сбавил скорость. К этому моменту Сойка уже отказался от попыток продолжать разговор. «Шкода» остановилась в нескольких шагах от ворот. Майор и подполковник смущенно посмотрели друг на друга. Сойка открыл дверцу. Однако командир задержал его:

— Извини, Франтишек, у меня в голове черт знает что творится… Я совсем забыл, что меня ждет Либа. Надо вернуться. А по дороге я все продумаю.

— Поезжай осторожно, — напомнил Сойка и вылез из машины. — Передай привет жене.

Менгарт потянулся к ручке, чтобы захлопнуть дверцу. Их взгляды снова встретились.

— Если будет настроение, напиши на Главку характеристику. Надо побыстрее свалить это с плеч, — сказал командир нехотя.

Заместитель по политчасти кивнул и простился с ним скорее по-дружески, чем по-уставному.

Подполковник включил передачу, легко отпустил педаль сцепления, плавно прибавляя газу. «Шкода» набирала скорость, и под спокойное урчание мотора Менгарт вновь принялся рассуждать. Главка тоже отличный офицер, прекрасный специалист, смелый. Нельзя пренебрегать и тем, что он верит в самого себя, начинает верить. Это он доказал на последнем партийном собрании. Если говорить честно, его выступление застало Менгарта врасплох. Кто бы подумал, что этот тихий начальник группы по эксплуатации так откровенно выступит? Даже слишком. Как будто ему не хватило того, что все его критические замечания были включены в доклад. Да, этот может за несколько дней перевернуть вверх ногами весь дивизион.

В зеркале подполковник увидел свою самодовольную улыбку, никак не соответствовавшую серьезности проблем, которые ему предстояло решить. И хотя он сидел в машине один, ему стало немного стыдно. Есть ли причина для улыбки у того, кто проигрывает? «Поражения тоже жизнь», — возразил он сам себе, но от горечи, появившейся во рту в тот миг, когда он говорил себе это, избавиться ему так и не удалось.

Он ощущал горечь и когда говорил с женой, побледневшей, истощенной, с прозрачной кожей на исхудавших руках, исколотых иглами. Глаза Либуши загорались искорками всякий раз, когда он появлялся на пороге больничной палаты.

— Тебя что-нибудь беспокоит? — заботливо спросила она.

— Меня? Откуда ты взяла? — попытался он разыграть удивление.

Узкие, синеватого оттенка губы плотно сомкнулись, за чем должно было последовать: «Не притворяйся, за тридцать лет я так тебя изучила, что знаю даже то, чего ты сам о себе не знаешь».

Он был уверен, что его жена хочет сказать именно это, и потому опередил ее:

— Меня беспокоит то, что я не могу тебе помочь и что нельзя отвезти тебя домой. Мне так не хватает тебя.

— Все равно ты постоянно на работе, я-то тебя знаю, — улыбнулась она, беря его за руку. — Не останусь же я здесь вечно, Ярка. Скоро ты меня отвезешь домой, вот увидишь. Еще будешь чертыхаться, когда я снова начну зудеть, что ты взял в жены не меня, а свой дивизион.

— Не буду, я уже не тот… Ты мне нужна, — тихо сказал Менгарт, и только один он знал, что это не слова утешения, а правда.

Командир дивизиона пробыл у жены до самого вечера. Неожиданно, более чем когда-либо за последние месяцы, он испугался одиночества, которое всегда обрушивалось на него вместе со сгущающимися сумерками за окном. Когда старшая медсестра закрывала за ним дверь, в голову ему ни с того ни с сего пришла странная мысль: а что, если он овдовеет? Он противился ей всеми силами, но она все же успела вызвать лавину сомнений. Каково состояние Либуши на самом деле? Не скрывают ли чего врачи? Почему главврач разрешил ему посещать жену и в неотведенные для этого дни?

«Ты очень устал, — пришел он к выводу, когда добрался до стоянки. — Задания сыплются со всех сторон, требования к боеготовности растут… А тут еще эта заваруха с Ридлом». Подполковник снова почувствовал особую горечь, он знал, что не избавится от нее до тех пор, пока не получит письменного приказа и не прочитает его перед строем офицеров и прапорщиков.

Несмотря на мелкий дождь, Менгарт оставил машину перед гаражом и направился к дому. Потом раздумал, повернул к воротам и по улице прошел к дому, где жил Сойка. «Зачем, черт возьми, лишать возможности лучшего кандидата? — в сердцах проговорил он, но, оказавшись перед старым кирпичным зданием, нерешительно затоптался на месте. — Забыл о приказе, командир?»

Посмотрел вверх. В квартире Сойки горел свет. «Франтишек как раз сейчас пишет на Главку характеристику», — решил он и подумал, чем сможет ее потом дополнить. Проклятие, да когда же он избавится от этой проблемы? Сколько других, важных дел осталось из-за нее в стороне?!

Перед сном мысли его вновь вернулись к Главке. Он подивился тому, сколько аргументов говорило в пользу капитана. Обязанности свои выполняет осознанно и старательно, все успевает делать в срок. «Неброскую, но систематическую работу мы по достоинству оцениваем, как правило, только тогда, когда возникает вопрос, кем заменить того, кто ее делал», — пульсировала в голове мысль. В тот вечер Менгарт долго не мог уснуть.

Командир нетерпеливо ждал материалов комплексной оценки, которые готовили на начальника группы по эксплуатации майор Сойка и партийная организация. Его не очень интересовало содержание документов, он был уверен, что формулировки будут точными и четкими, сам он вряд ли напишет лучше. Не сомневался он и в том, что мнение партийного комитета будет идентично мнению Сойки; однако он хотел приготовить документы для начальства как можно скорее, сдать их и снова целиком посвятить себя вопросам учебно-боевой подготовки дивизиона. Изучая характеристику, написанную Сойкой, он обратил внимание на незначительное замечание, что «в перспективе капитан Главка, несколько амбициозный, хорошо подготовленный офицер, на наш взгляд, лучше всего себя проявит в функции командира…» Как будто Франтишек хотел подсказать ему ответ на вопрос, который Менгарт столько раз задавал себе: в чем заключается существенное различие между Ридлом и Главкой. Почему Менгарт так цепляется за кандидатуру Ридла? Ридл, несомненно, талантливый инженер, для такого задания он подходит больше, намекал Сойка, и Менгарт согласился с этим. Посидев еще с минуту над характеристикой, он положил ее на стопку документов из личного дела капитана Главки…

И вот теперь они снова едут в районный центр. Асфальт сменился щербатой булыжной мостовой, когда Сойка заговорил о главном. Он все время пытался затеять разговор о разных банальных вещах, например о глушителе автомобиля. Но Менгарт оставлял без внимания его слова. Как загипнотизированный, он глазел на столбы светофоров на центральном городском перекрестке, от которого их отделяло несколько десятков метров. Подполковник увидел, что для них загорелся красный свет. В последнюю секунду он крутанул баранку и занял место в соседнем ряду; вместо того чтобы ехать направо, к штабу, командир повел машину прямо по дороге, ведущей из города.

Сойка, встревоженный поначалу этим неожиданным маневром, снова удобно устроился на сиденье и обратился к командиру:

— Сделай такое кто-нибудь из наших водителей, не миновать ему хорошего нагоняя. А куда мы, собственно, едем?

— Наверх, — пробасил Менгарт и бросил быстрый взгляд на заместителя. — Ты не против?

Майор тихонько присвистнул.

— А почему бы и нет? Авось увидим еще разок какого-нибудь большого начальника, — ответил он.

Когда они проходили лабиринтом коридоров, Сойку удивило, сколько офицеров, встречавшихся им на пути, командир знает лично. Они здоровались с ним, некоторые останавливались, чтобы перекинуться несколькими дружескими словами. Но высокий плечистый капитан, работник секретариата, непоколебимо стоял на своем:

— Вы не согласовали ваш приход заранее, сегодня у генерала перенасыщенная программа.

— Да нам надо всего несколько минут… Мы подождем, — не сдался Менгарт и сел в кресло. Он заметил, как капитан недовольно поджал губы, и одновременно поразился: какое спокойствие охватило его самого. Еще утром он встал мрачный, на работу поехал на добрых полчаса раньше, чем обычно, в надежде сделать кое-что до отъезда, но так и не смог сосредоточиться. И только выехав из города, он сбросил с себя неприятный груз впечатлений последних дней. Он, конечно, никогда бы этого публично не признал, но в тот момент он был абсолютно уверен, что иногда недостаточно только отдать приказ. Подполковник невольно взглянул на майора. И хотя майор не мог знать, о чем он размышляет, выражение лица его будто говорило: «Посмотрели бы на тебя сейчас те, кто дал тебе кличку Сосулька».

Двери генеральского кабинета неожиданно распахнулись, и из них вышел поседевший мужчина, высокий, с большим лбом и внимательными глазами за стеклами очков, сверкнувшими на солнце вместе с золотым шитьем на погонах. Вместе с ним в приемную вышли несколько старших офицеров. Менгарт и Сойка застыли по стойке «смирно». Генерал остановился, движением руки попросил полковников подождать.

— Ярослав! Ты откуда взялся?

Командир дивизиона официально доложил:

— Подполковник Менгарт и майор Сойка просят принять. — Потом добавил уже тише: — Не хотел бы беспокоить, Вилем, но…

— Ты беспокоишь? — Генерал засмеялся. — Ведь я не видел тебя, наверное, десять лет, — сказал он, пожимая обоим офицерам руки.

Менгарт коротко и четко доложил о причинах, которые привели его сюда. Он придерживался фактов, оставив в стороне свое мнение и чувства.

— Не хотелось бы, чтобы в молодом инженере дивизиона осталось что-то такое, что, по словам товарища майора Сойки, нельзя будет устранить, как какую-нибудь поломку в оборудовании, — сказал он в заключение.

Генерал, слушавший его до сих пор внимательно, повернулся к Сойке.

— Я разберусь с этим делом, товарищи, — пообещал он.

В кабинет заглянул работник секретариата.

— В следующий раз позвони мне, Ярослав, я выкрою время для нашего разговора, — сердечно простился с ним генерал…

— Ты никогда не говорил, что знаешь генерала лично, — произнес Сойка, когда они пробились сквозь плотное движение на магистраль, ведущую в Пльзень, и Менгарт облегченно вздохнул.

— А ты никогда и не спрашивал, — лукаво ответил он, перестраиваясь перед автозаправочной станцией.

— Вообще-то Ридлу стоило бы заплатить тебе за полный бак бензина, — махнул майор рукой в сторону бензоколонки.

— Не торопи события, — пробурчал Менгарт. — Генерал — человек строгий, я его знаю.

19

Даже в самых красочных, до мельчайших деталей продуманных представлениях о том, как она познакомит с родителями своего избранника, Шарка не могла предугадать всего, на что способна реальная жизнь. Впрочем, эти представления не всегда были романтическими. Ее коробило от того, что она может попасть с будущим мужем в обстановку семейного разлада, что мать с отцом забудут о торжественных минутах, переживаемых дочерью, и продемонстрируют одну из многих ссор своего богатого репертуара, какие в период взросления Шарки были обычным явлением. Теперь она их уже не боялась. Родители давно договорились вести себя взаимно вежливо на виду у людей, и все же Шарка побаивалась предстоящей встречи. А необходимость в ней возникла так неожиданно.

С того утра когда Гинек признался, что у него появились сложности в работе, Шарка пребывала в каком-то странном состоянии. С одной стороны, ей было жаль сильно переживавшего Гинека, а с другой — она всей душой желала, чтобы он никуда не уезжал. Время шло, и, когда ничто уже не говорило о том, что в деле Гинека произойдет принципиальный поворот, она решила действовать.

В тот день Шарка не могла дождаться конца рабочего дня. Она с нетерпением представляла, как сразу из школы пойдет в магазин, накупит вкусных вещей, накроет праздничный стол и, услышав шаги Гинека на пороге, зажжет свечи. Она хотела, чтобы он навсегда запомнил ту минуту, когда она сказала ему, что их будет трое.

То, что увидел Гинек, застало его врасплох. Ошеломленный, он остановился у двери.

— Ты уже знаешь? — спросил он удивленно и, подняв ее на руки, закружился с ней по комнате. — Ты самая невероятная, фантастическая, изумительная женщина!

Шарка еще не успела опомниться, а он уже начал рассказывать ей, как на «большой проповеди» командир дивизиона шокировал всех, когда в самом конце ни с того ни с сего подал команду «смирно» и объявил приказ вышестоящего командира.

— Пусть не рассказывает мне, что он не знал об этом еще в пятницу, — сиял Гинек. — Заставил меня вариться в собственном соку два дня. Наверное, у него на самом деле вместо сердца кусок льда, хотя… Представь себе… потом он нас всех поздравил. Дело в том, что одновременно он назначил Душана Главку исполняющим обязанности инженера дивизиона, а на место Душана перевел молодого Майерчика, ты его не знаешь… Ну а когда командир подавал нам руку, то обратился ко мне перед всеми на «ты». Перед всем дивизионом! Посуди, сам Менгарт! И он не оговорился…

Гинек не догадывался, не мог догадаться, что Шарка с трудом слушает его беззаботную речь, через силу старается не испортить ему радость. Они просидели за столом почти до утра. Шарка так и не нашла в себе силы сказать ему о ребенке. Она знала, что этим поставила бы его перед трудным решением. Скорее всего, Гинек заявил бы начальству, что не может ехать по серьезным причинам. Она нисколько не сомневалась в этом, потому что чувствовала, как сильно он ее любит. Но в то же время она видела, что ему очень хочется поехать.

В последующие дни она все-таки надеялась, что приказ будет кем-то отменен, что в обители романтиков появится связной и сообщит Гинеку, что он должен немедленно прибыть в штаб, а вечером он вернется… Пусть даже он вернется через день, два, даже через три дня, она бы выдержала…

Но Гинек устраивал свои дела перед отъездом, что-то искал, ездил в райцентр, проходил медкомиссию, совершенствовался в русском языке, обходил знакомых, устроил прощальный вечер.

— Менгарт пообещал, что, как только дом будет построен, солдаты помогут тебе переселиться. Формальности я уже уладил с председателем жилищной комиссии. Вот номер текущего счета и подписанные чеки.

— Да не нужно это… — попыталась возразить она, но Гинек не дал ей говорить.

— В подвале два новых полных угольных ящика. Таким образом, у тебя их теперь три. Два раза в неделю к тебе будет заходить солдат, который ездит за почтой. Я дал ему запасной ключ от подвала, он будет колоть тебе дрова и приносить уголь.

И обо всем этом он успел подумать! За несколько дней он переделал массу дел, и Шарке казалось, что для Гинека нет ничего невозможного. Он очень хотел познакомиться с ее родителями. На это у них оставался только один день — день его отъезда. А она так хотела побыть с ним вдвоем в последние минуты, но… ему надо было ехать в Прагу, чтобы зайти в управление кадров министерства национальной обороны.

Они договорились поехать туда утром, а ночь провести вдвоем в обители романтиков. Это означало вставать рано утром, чтобы успеть на первый утренний поезд, а скорее всего, совсем не ложиться. Шарка послала родителям письмо, сообщив о времени их приезда. В тот же день она написала еще одно письмо, вложила его в конверт, но подписывать и запечатывать не стала. Этот конверт она положила в свою сумочку. Содержание письма она давно продумала. «Милый, нам очень скучно, но мы стараемся жить, будто ты от нас никуда не уезжал, ты рядом. Мы разговариваем с тобой, ложимся вечером с тобой и утром с тобой просыпаемся. Мы тобой очень гордимся. Ты уже, конечно, догадался, что тебе надо выбрать два имени: одно для мальчика и одно для девочки. Мы не хотели спрашивать тебя об этом перед отлетом, потому что ты бы замешкался и опоздал на самолет. Мы тебя знаем! А кем бы мы тогда гордились? Прости нас за это и выбирай имена получше, потому что после твоего возвращения времени у тебя останется немного. Целуем тебя, твои Шарка и…»

Будильник заводить не стали, не спали всю ночь. Гинек заснул в поезде. Она долго смотрела на него, но не могла наглядеться. Челка каштановых волос небрежно упала ему на глаза, закрыла лоб. Упругие губы чуть-чуть растянулись в легкой улыбке, подбородок воинственно выдвинулся вперед. Шарка пыталась запечатлеть в памяти его густые брови, невыразительный нос, небольшое родимое пятно под мочкой правого уха. Никогда раньше она его не замечала. Когда мы расстаемся с тем, кого любим, то находим то, что раньше ускользало от нашего внимания.

В Прагу они приехали в девятом часу. Мать с отцом встретили их. Несмотря на то, что был рабочий день, на обед были приглашены многие родственники, включая дедушку со стороны Шаркиного отца, с которым в последние годы не ладили. Гинек всем был представлен, он мужественно выдержал это испытание, терпеливо выслушал лекцию о необходимости семейного спокойствия для супружеского счастья.

— Дальние края, дальние края! Нас, мужчин, всегда влекли дальние края и приключения, — мечтательно проговорил отец за кофе.

Мать стрельнула в него взглядом. Все присутствующие знали почему, Гинек тоже догадывался. Шарка не скрывала от него причин частых поездок отца в Прагу. «Не переношу того, что они уже настолько изолгались друг другу, что считают ложь правдой», — как-то прокомментировала она отношения между родителями.

— Поженитесь сразу, как только вернетесь, пан инженер? — выпытывала мать. — Не хочу быть чрезмерно любопытной, но когда планируете свадьбу? Мы должны подготовиться…

— Мы известим вас заблаговременно, — ответила Шарка. — Раньше чем через полгода этого не произойдет. Папа, в последний мой приезд ты радовался, что тебя сняли с заграничных поездок и теперь ты сможешь отдохнуть. Ты снова ездишь? — спросила она ехидно.

Наступившую неловкую паузу использовал дедушка. Он принялся вспоминать, как служил до войны в знаменитом тридцать пятом полку конюхом.

— Славный был полк, даже песню о нем сочинили, — хвастался он. — Сегодня уже не то, что было раньше. Люди готовы поубивать друг друга ракетами. В газетах об этом пишут каждый божий день, но о конях ни слова, об одних только ракетах…

Пока старик расхваливал старое время, а Гинек смеялся над забавными случаями из его солдатской жизни, Шарка выскочила на кухню.

— Зачем ты говоришь такое? — упрекнула она мать и попробовала картофельный салат.

— Я тоже против таких разговоров, имей в виду, мама, — поддержала Шарку ее младшая сестра Петра, стоявшая у плиты.

— Смышленый молодой человек, такой… интеллигентный, — сказала мать, будто и не слышала дочерей. — Он, случайно, не разведенный? Выглядит старше своих лет.

— Нет, — отрезала Шарка, — не разведенный. Он женатый, к твоему сведению! — Она откусила кусок огурца.

Мать по-своему поняла такой резкий ответ дочери.

— А у него действительно высшее образование? Он выглядит таким скромным. Теперь большинство мужчин утверждает, что они будто бы инженеры, а раскуси их — безграмотные продавцы, но с деньгами.

— При первой же встрече он показал мне свой диплом. — Шарка подмигнула Петре, прося ее помочь покончить с этим неприятным разговором.

— Послушай, мама, — поняла сестра, — если хочешь сегодня пообедать, то не мешай мне здесь. И ты тоже, — повернулась она к Шарке. — Хватаешь тут то одно, то другое, как беременная. Смотри, а то плохо станет.

Она вытолкала ее из кухни. В комнате продолжался разговор ни о чем.

Шарка всей душой желала, чтобы время остановилось и Гинек остался, но сейчас с облегчением вздохнула, когда обед закончился. Атмосфера лицемерия и позерства угнетала ее. В голову пришла мысль, что в Бореке люди искреннее. Они тоже могут ругаться, могут и злиться, ненавидеть, но все это происходит совершенно не так, как здесь, в ее родном доме. Неожиданно она сильнее, чем когда-либо прежде, осознала, что ее настоящий дом в Бореке. Там, где Гинек.

— Шарка, милая, приезжай почаще. И вы тоже, пан инженер, — подчеркнула свое гостеприимство мать Шарки нарочито громко, чтобы ее слышали соседи.

Шарка невольно вспомнила, как с ними прощался отец Гинека: «Будь с нею добр и слушайся хотя бы ее, если не слушаешься своего отца. Если он тебя, Шарка, не будет слушаться, сразу напиши. Попрошу старого Вачкара присмотреть за кроликами, сяду в поезд и прямиком в Борек. Палкой я ему быстро мозги вправлю».

Они направились к трамвайной остановке.

— Совсем не изменились, — кивнула она в сторону дома.

— Не удивляйся, для этого у них просто не было времени. Ты ведь была здесь в последний раз в июне, — усмехнулся Гинек.

— Думаешь, мы изменимся? — спросила она.

— Если не захотим, то не изменимся, — ответил он убежденно. — Измениться может только тот, кто этого хочет. Могут повлиять обстановка, время, люди, но… Я останусь таким же, какой есть, останешься и ты такой же. Не думай, что это я просто так говорю. Иногда это бывает очень непросто — не измениться.

В трамвае Шарка размышляла над его словами. Что произойдет с ними в следующие сто восемьдесят дней? Ведь это полных шесть месяцев, целых полгода! Такой большой срок.

В метро они шутили. Нарочно втиснулись в переполненный вагон. Пассажиры с любопытством посматривали на них.

— Хоть бы на землю упал туман, густой-густой и надолго, — высказала она свое желание, когда они выбрались на поверхность.

Гинек обнял ее за плечи.

— На поезде придется ехать два дня, — сказал он.

— Но ты бы поехал только завтра, — не сдавалась она.

— Долгие проводы еще хуже, — возразил он.

Она согласилась, что это так. Они медленно брели по улице, смотрели на витрины и молчали.

— Через несколько минут я пожалею, что молчала сейчас, но в эту минуту я просто не знаю, что хорошего тебе сказать, — произнесла она.

— Ничего не надо говорить, подожди меня секундочку! — Он приложил указательный палец к ее губам и исчез. Вскоре он вернулся. — Говорят, они обо всем могут сказать. — Он протянул ей букет гвоздик.

Шарка склонила голову над цветами, вдохнула их аромат:

— Ты прав.

Как ни медленно они шли, а все-таки добрались до здания управления кадров.

— Пиши чаще, — попросила Шарка. — Я начала уже сегодня, начни и ты тоже сегодня. Прочитай это уже там и представь, что письмо принес тебе почтальон. — Она вытащила из сумки конверт.

Гинек кивнул в знак согласия.

Они крепко обнялись и поцеловались.

20

Гинек подал девушке за перегородкой свой читательский билет и список требуемой литературы. Девушка исчезла среди книжных полок, а он на минутку подошел к окну. Взгляд сквозь решетку на пустое пространство между зданиями у кого-нибудь мог вызвать неприятные ассоциации, но Гинек давно уже привык к тому, что все, связанное с его службой, охраняли решетки и специальное оборудование, делающие невозможным для непосвященных приоткрыть завесу тайны. Для военнослужащих их рода войск это стало обычным, само собой разумеющимся явлением. И здесь, в учебном центре, действовали железные правила бдительности, оберегающие новые достижения военной науки.

Вскоре девушка вернулась к перегородке, придвинула Гинеку кучу всяких пособий и схем, положила в контрольную коробку его абонемент и улыбнулась:

— Думаете, успеете все это проштудировать? Я заканчиваю работу в девять.

— Должен успеть, — вздохнул Гинек и добавил: — Гораздо интереснее, конечно, было бы пригласить вас на прогулку, но тогда полковник Булгаков наверняка будет сердиться завтра на семинаре.

— Я отцу о таких вещах не говорю, — кокетливо возразила девушка.

— А ему и не надо говорить. Он сам бы догадался по пустоте вот здесь. — Гинек выразительно постучал себя по голове.

Приятный звонкий смех Веры Булгаковой сопровождал Гинека до самой двери. По длинному коридору он направился в комнату для занятий.

На улице царила настоящая русская зима. После теплого помещения она казалась такой же, как в Бореке, но Гинек уже хорошо знал, что от мороза здесь, бывает, захватывает дух, а холод настойчивее, чем на родине.

Сев в самолет в Рузиньском аэропорту, он подумал: что такое одна зима! Но русская зима бывает долгой — а без Шарки весна ему теперь казалась несбыточной мечтой.

Гинек увидел в учебной комнате почти всю свою группу. Офицеры были поглощены работой. Он вспомнил, как дома, в высшем военном училище, слушатели всеми способами пытались отвертеться от самоподготовки. Здесь же их никто не контролировал, однако из слушателей мало кто бездельничал. Надо было напряженно работать, принимать массу информации, запоминать множество технических данных и сведений. Мысленно Гинек хвалил себя за то, что не поленился потратить время на подготовку перед отъездом, его прежние усилия теперь окупались. Советские педагоги справедливо полагали, что они работают с опытными, хорошо подготовленными инженерами. С учетом этого была составлена учебная программа. Темп усвоения материала, особенно в первые недели, казался курсантам убийственным. Часто до поздней ночи им приходилось переписывать лекции. Преподаватели понимали языковые трудности слушателей и охотно давали им тексты лекций.

Гинек разложил на столе часть взятых материалов. Даже после двух с лишним месяцев учебы ему казалось, что он никогда не постигнет всех тонкостей «Барьера». Оборонительный комплекс представал перед ним абсолютно совершенным, даже если научиться использовать хотя бы половину его возможностей…

Поначалу комплекс «Барьер» выглядел совершенно обычной системой. Когда специалисты знакомили их с ее физической сущностью, Гинеку казалось, что ничего революционного в ней нет. В принципе кардинальных изменений действительно не наблюдалось. Были различные улучшения, искусное конструкторское усовершенствование отдельных систем, замена некоторых механизмов новыми, более эффективными и надежными. Но как только они узнали, почему «Барьер» сделан именно так, они поняли, в чем заключается уникальность этого комплекса. Над ним работали ученые уже другого поколения. Неизвестные конструкторы, инженеры, техники, все, кто вложил в это дело свой труд, создали действительно неповторимую вещь. По своим параметрам и эффективности «Барьер» не шел в сравнение ни с чем из того, что Гинек до сих пор знал. Процесс миниатюризации, быстро прогрессирующее развитие микропроцессоров и интегральных схем и другие технические новинки — все это учитывалось при создании «Барьера» и помогло расширить его технические и тактико-оперативные возможности.

Тем сложнее было досконально изучить комплекс, как убедился Гинек. Склонившись над технической документацией, он никак не мог сосредоточиться. Мысли его были о другом.

Представил — уже, наверное, в сотый раз — Шарку… Вот она стоит на тротуаре пражской улицы, грустная, мужественно сдерживающая слезы. Тогда он переборол себя, не оглянулся. Бывает и так, что мы не оглядываемся из-за боязни вернуться. Потом Гинек вспомнил, как оказался в здании управления кадров… В коридоре, прислонясь к радиатору, стоял Плашан Найбрт. Он залихватски сдвинул фуражку на затылок, погасил в пепельнице окурок и радостно улыбнулся Гинеку.

— Бог ты мой, Ридл! Что ты такой зеленый, как Градчаны на сотенной бумажке? Ну что, рад небось, что встретил меня? Или ты думал, что Найбрта не будет там, где происходит действительно что-то стоящее? — весело сыпал он словами, протягивая Гинеку руку.

Встреча с бывшим сокурсником обрадовала Гинека. И капитан Найбрт не был единственным знакомым среди тех, кого он встретил в управлении.

— Иногда у меня возникает чувство, что мы, пэвэошники, прямо как большая семья, — заметил майор Диан, когда они вошли в комнату, где полковник-кадровик роздал им паспорта, таможенные документы и передал слова напутствия от вышестоящего командования. Поскольку Янка Диан был среди них старшим и, по крайней мере, знал каждого в лицо, его назначили старшим группы.

Автобус покатил в сторону аэропорта Рузине. Осень поубавила красоты живописных холмов Дикой Шарки, мимо которых они проезжали. Не было видно и влюбленных парочек в долине Шарки. Шарка… опять Шарка…

Только веселое настроение Найбрта позволило Гинеку на минуту забыть о ней. Бывший однокурсник сыпал анекдот за анекдотом. После окончания училища они встретились с Гинеком впервые. Гинек удивился, сколько Плашан успел сделать за это время. Как всегда, он был первым в ответственных местах. Внешне рассеянный и непоседливый, Плашан внутренне был спокоен и собран.

— Так уж на службе у нас заведено. Чтобы не мешался под ногами, загнали меня в Моравию. Дали мне возможность время от времени ездить поездом. — Он рассмеялся. — Да, жить будем снова вместе, в одной комнате, это ясно, — сказал Плашан, и посторонний человек мог подумать, что еще вчера эти люди жили в одной комнате…

Теперь капитан Найбрт сидел в углу учебной комнаты, подперев голову левой рукой, и внимательно что-то читал. Гинек благодарно посмотрел в его сторону.

С той минуты когда Гинек, нарушив обещание, прочитал в самолете Шаркино письмо… он испытывал чувство вины перед ней. Сначала ему хотелось радостно закричать на весь свет, что он будет отцом, и заказать шампанское, но головокружение от гордости и радости тут же сменилось тревогой. Ведь Шарке нельзя теперь носить тяжелое, нельзя мыть окна! Как бы ей не пришла еще в голову мысль подменять учителя физкультуры! Гинек начал упрекать себя за то, что оставил ее в период, когда женщине нужна помощь и поддержка. На память пришли слова полковника-кадровика: «Если случится что-нибудь чрезвычайное, обращайтесь к военному атташе нашего посольства». Да-да, Гинек обратится к нему! У него веские причины для возвращения.

Когда в Москве с ними попрощалась улыбчивая стюардесса и поток пассажиров вынес его в зал ожидания, Гинек был твердо уверен: он вернется! Вместо него пошлют Душана Главку, и жизнь пойдет своим чередом.

Но он не вернулся.

— Слушай, Ридл, ты что ходишь как в воду опущенный? — спросил на второй день их пребывания в учебном центре Плашан, заметивший подавленное состояние Гинека. — Разведка местности тебя не интересует, кино тоже… Учти, когда возьмешься за дело, то вряд ли выберешься из этой комнаты даже кофе попить. Что с тобой?

Гинек не мог скрыть от друга свои переживания. В кафе, как Плашан назвал буфет на первом этаже, он поведал ему свои заботы.

— Скорее всего, я уеду. Скажу начальнику чехословацкой группы, что случилось, и доложу в посольство.

— Вот тебе и на, — протянул Плашан.

Гинек ожидал услышать целую лекцию о том, что для военнослужащего их рода войск нет ничего хуже, чем жениться или поддерживать связи, близкие к этому юридическому положению. Но в данном случае Плашан начал совсем с другого.

— Скажу только одно: тебе крупно повезло. — Он налил себе жигулевского пива. — Знаешь, что за клад твоя Шарка? Давай порассуждаем… Она ходит с тобой, об этом знает весь городок. Ты не успел развестись и жениться на ней, и, несмотря на это, она утаила, что ждет от тебя ребенка. В нашей деревне сплетницы перемыли бы ей все косточки, в Бореке тоже вряд ли будет иначе. Можешь себя поздравить, Ридл, встретить такую женщину…

— Ты меня не понял. Именно поэтому я должен вернуться домой.

— Именно поэтому ты должен остаться здесь. Не понимаешь? Она поступила так, чтобы ты сюда поехал.

— Пожертвовала собой? Это слишком большая жертва!

Плашан замахал руками:

— Ридл, не заставляй меня в этом благопристойном месте употреблять выражения из лексикона Швейка! Жертва — сильное слово, это можно выразить гораздо проще: она оказалась более умной, чем ты… И она не думает только о себе!

Гинек протестующе махнул рукой, но Найбрт не дал ему говорить:

— Если бы ты узнал, что она в положении, ты бы поехал?

— Нет, — энергично ответил Гинек.

— Вот видишь. У кого больше ума?

— Она пожертвовала собой, — стоял на своем Гинек.

Платан перестал спорить. Он подошел к бару, заказал две рюмки водки, поставил все это на стол.

— Пусть будет по-твоему, — сказал он, поднимая рюмку. — Шарка пожертвовала собой… — Плашан поставил пустую рюмку и закончил свою мысль: — Только каждая, как ты говоришь, жертва имеет смысл лишь тогда, когда она не напрасна.

В тот вечер Гинек написал Шарке письмо. Он писал его несколько раз. Сначала оно получилось длинным, но показалось ему невыразительным, так, ни о чем. Он порвал его. Такая же участь постигла еще два письма. Гинеку все время казалось, что ему не удается выразить самое существенное. В конце концов получилось несколько строк: «Шарка, милая, прошу прощения за то, что не выполнил обещание и не написал сразу. Дело в том, что до этой минуты я не был убежден, стоит ли писать вообще. Письмо отсюда идет примерно восемь дней, а я решал, остаться мне или вернуться. Ни о чем другом я пока не думал. Дай мне, пожалуйста, побольше времени, чтобы я опомнился. Быть отцом — это невероятно! Я очень вас люблю и думаю о вас. Целую тебя. Гинек».

Он написал адрес на конверте, вложил в него исписанный листок и оделся. Вахтер, пожилая женщина в очках, смерила его удивленным взглядом.

— Оставьте письмо у меня, утром я его отошлю, — предложила она, когда Гинек спросил у нее, где находится ближайший почтовый ящик. — На улице добрых двадцать градусов мороза и метель.

— Вы очень любезны, — поблагодарил он, — но мне все равно надо проветриться. Я с удовольствием пройдусь.

Силу мороза он почувствовал, сделав несколько шагов. К его удивлению, мороз не мешал ему, напротив, освежал горячую голову, восстанавливал четкость мысли. Хотя Гинек еще продолжал по инерции сопротивляться тому, что сказал Плашан, он вынужден был признать, что Плашан прав: Шарка поступила мужественно, мужественным должен быть и он.

Легко сказать!

Шум в учебной комнате вернул Гинека к действительности. Вокруг стола майора Диана столпились несколько слушателей. Плашан, размахивая руками, бурно о чем-то дискутировал.

Гинек тоже поднялся со своего места и присоединился к группе. Оказалось, что причиной возбуждения стал сложный математический пример, на который наткнулся Янка Диан.

Учебная программа поднесла им сюрприз не только в виде теоретической математики. В связи с изучением системы «Барьер» они проходили и другие предметы, которые поначалу тоже представляли для них определенную трудность. «Зачем нам химическая подготовка, скажите, пожалуйста? — вопрошал временами майор Ткач. — Мне это никогда не понадобится». Однако руководство курсов избрало такой комплексный подход к подготовке слушателей не случайно. И в последующие недели они смогли уже по достоинству оценить его преимущества.

Когда они общими силами разделались с математикой, Гинек углубился в разбор документации, пытаясь найти логическое обоснование цепи аппаратуры. Но голова почему-то не хотела думать. То ему не нравился плохо заточенный карандаш, то стопка тетрадей была плохо выровнена. «Иногда мы делаем массу вещей только для того, чтобы обосновать, почему мы не занимаемся тем, чем нужно», — утверждал майор Сойка. Гинек вспомнил эту фразу и слова, сказанные Сойкой при прощании: «Мы в такую драку из-за тебя полезли, теперь твоя очередь повоевать». И еще кое-что в этой связи припомнил Гинек: неопределенную улыбку Менгарта, которая появляется у того на лице всего раза два в году. В прошлом году обе такие улыбки подполковника адресовались ему — первая в конце лета, а вторая на прощальном вечере. Эти улыбки будто обязывали Гинека к чему-то.

Наконец он прогнал все отвлекавшие его мысли и углубился в чтение материалов. Взять штурмом «Барьер» означало в совершенстве им овладеть, освоить его сущность и тактическое использование.

Сколько же барьеров придется преодолеть, прежде чем ему это удастся сделать?

Подходила к концу пятница. Шарка Мартинова, когда еще жила в обители романтиков, суббот и воскресений боялась как огня. Одной в старом доме ей было очень грустно. Когда в школе кончалась неделя занятий, она всякий раз с горечью думала о том, что останется одна в квартире в предстоящие два дня. Однажды вечером, незадолго до рождества, она услышала звонок в дверь. Пришли супруги Главки, с которыми она не виделась с самого отъезда Гинека. Они сообщили, что скоро вселятся в тот же дом, что и она с Гинеком. Душан рассказал, что по указанию Сойки они организовали бригаду добровольцев. «Тебе не надо будет ни к чему прикасаться, солдаты все сделают. Уборку возьмет на себя Элишка, верно, Эли?» — повернулся он к жене. Шарка ободряюще и благодарно улыбнулась ей: «Это было бы замечательно! Ведь сама знаешь, что женские руки не заменит и рота солдат».

В новой квартире Шарка чувствовала себя так, словно заново на свет родилась. Элишка Главкова превзошла себя. Она не разрешила Шарке помыть, ни одно окно, сама все отчистила и промыла после маляров, а когда привезли мебель, энергично командовала солдатами и Душаном. Она по-настоящему сблизилась с Шаркой, подробно обсуждала с ней все проблемы, связанные с появлением ребенка, давала советы, как опытная мать. Она казалась совершенно не такой, какой Шарка ее знала. Элишку будто подменили. Она наведывалась к Шарке каждый день, интересовалась, как та себя чувствует, не надо ли ей что-нибудь купить в городе. Несколько раз они вместе ходили в кино, смотрели у Главковых телевизионные передачи. И теперь, проходя мимо длинной очереди у магазина, Шарка с благодарностью вспомнила их заботу и внимание.

Когда кто-то бросил за ее спиной: «И такие, простите, воспитывают в школе наших детей», — Шарка улыбнулась. Первое время ей досаждали любопытство и злорадство людей, но потом она к этому привыкла. Два месяца назад она бы, наверное, расплакалась, а теперь только дерзко тряхнула волосами.

На переходе Шарка остановилась в нерешительности. У остановки затормозил автобус, ехавший в районный центр. Мелькнула мысль, не съездить ли ей в Прагу, нельзя же надоедать Главкам все воскресенья подряд, у Душана ведь не все субботы и воскресенья свободные, как у нее. Но она решила не делать этого. Не хотелось слушать вздохи матери. Гинек для матери был уже не интеллигентный молодой человек, а расчетливый пройдоха, который, получив свое и наобещав золотые горы, исчез. Отец отнесся к ее беременности равнодушно. Когда накануне рождества Шарка приехала к ним, он заставил себя пробыть с семьей некоторое время, а на следующий день утром тщательно побрился, наодеколонился и отчалил куда-то решать свои неотложные дела.

Новый год Шарка встретила около телевизора. Главки приглашали ее к себе, но она отказалась. Они все же обещали зайти к ней. И вправду, после полуночи заявились вместе с несколькими сослуживцами Гинека. Все просили передать Гинеку новогодние поздравления, и Шарке было приятно, что они о нем не забыли.

Шарке не хотелось сидеть в четырех стенах. Элишка обещала приехать только вечером, а погода стояла такая хорошая. Природа будто принарядилась к празднику. Солнечные лучи озаряли белое снежное покрывало, над Кленчаком простиралась бесконечная, как море, голубизна, и Шарке страстно захотелось пойти туда, к этой голубизне. Вскоре за ее спиной осталось последнее борецкое строение, и она очутилась в поле. Обычно здесь дул ветер, но сегодня царила удивительная тишина, ослепительно-белые склоны сверкали, как во владениях Снежной королевы. Шарка подставляла лицо ласковым лучам солнца. Сами по себе возникли мысли о Гинеке. В хорошую погоду они ходили с Гинеком гулять. А когда их пробирал холод, они направлялись к Астроному выпить по чашке горячего красного вина с корицей и гвоздикой.

Запах корицы и гвоздики, искусно добавляемых Калишем в глинтвейн, так явственно представился ей, будто она держала в замерзших руках чашку с этим приятным напитком.

Загородный ресторан «Фазаний заповедник» — этот указатель и теперь висел на пересечении проселочных дорог. Шарка несколько раз прочитала надпись, не решаясь идти дальше. Она боялась, что затоскует по Гинеку, придя в резиденцию Калиша, да и без Гинека она никогда «Фазаний заповедник» не посещала. И все же Шарка пошла.

Дорога к «Фазаньему заповеднику» поддерживалась в порядке. При подъеме на холм Шарка почувствовала легкую одышку и стала чаще останавливаться. «Калиш даже не предполагает, что я жду ребенка», — подумала она, и ей очень захотелось сказать Астроному об этом. Ради такого случая можно навестить Калиша. Гинек бы с ней согласился…

Калиш как раз наливал пиво, когда вошла Шарка. Он поспешил ей навстречу. Его неподдельную радость не испортили даже грубые замечания, долетавшие от посетителей. Он помог девушке раздеться, не смутившись при виде ее просторного платья, и повел через зал. Глядя со стороны на этого сияющего человека, можно было подумать, что он встретил свою дочь. Проходя мимо завсегдатаев ресторана, он громко проговорил:

— Я не позволю тебе сидеть среди такого сброда!

Он знал, что предложить Шарке. Они вошли в маленькую каморку, где он обычно вел бухгалтерский учет, и Калиш крикнул женщинам на кухне, чтобы приготовили что-нибудь вкусное. Ароматный чай, заваренный на лесных травах, он приготовил сам. Посетители ворчали, что они не в зале ожидания, но он делал все по-своему. Кончилось дело тем, что он разрешил над самим наливать себе пиво.

— Капитан прислал мне открытку, — постучал Калиш по стеклу стола, и Шарка с интересом посмотрела на рисунок на открытке. — Я мог бы отвести тебя в парадную комнату, но эти проходимцы выпьют тогда здесь все спиртное, — говорил он громко, чтобы его услышали сидящие в зале.

— Мне хорошо и здесь, я просто хотела тебя видеть, — сказала Шарка. — Друзей никогда не бывает много… и меньше всего их у тех, кто остается один.

Калиш заметил, что Шарка печальна. Вновь спросил о Гинеке, пишет ли он и как ему там живется. Она рассказывала, а он удовлетворенно кивал, слушая ее.

— Одним словом, каждый ищет свою звезду, и все в разных местах, — сказал он, когда Шарка на секунду замолчала. — Я в этом заведении, Гинек — там… Главное — иметь эту звезду, знать о ней. Иногда только одного этого достаточно человеку. Но таких людей, которые достигают своих звезд, мало. Это удается только самым счастливым, которые знают, где их искать, которые умеют драться за них, проигрывать и побеждать. Гинек как раз такой, он добьется своего, вот увидишь.

По дороге домой Шарка подумала, что Астроному следовало бы поить людей живой водой, а не пивом. За несколько проведенных у Калиша часов она воспрянула духом, что теперь очень редко случалось с ней. Высыпав крошки хлеба за окно, она с интересом наблюдала за налетевшими воробьями, затем придирчиво и строго оглядела квартиру, пытаясь найти лучшие варианты расстановки мебели. В субботу утром она составила список всех грампластинок и то же самое намеревалась сделать с книгами, однако ее занятия прервал звонок.

— Поедем с нами на природу, — без лишних разговоров пригласила ее Элишка, одетая в пеструю теплую куртку. — На улице такая благодать.

Шарка согласилась не колеблясь. Книжки подождут. У нее впереди достаточно вечеров.

Когда ехали в зону отдыха, Душан беспрестанно шутил. Хорошее настроение не покинуло их и когда они прогуливались по заснеженным тропинкам леса. Не торопясь, они прошли к горным домикам, посмотрели на залитые солнцем горнолыжные трассы и бесконечные очереди у подъемников. Шарка быстро устала, и тогда Душан повез женщин в город, где остановился у кондитерской. Он заказал четыре порции взбитых сливок.

— Для Шарки две, — объяснил он удивленно посмотревшим на него женщинам. — Не будем обижать человека, который еще не появился на свет.

На обратном пути машину вела Элишка. Душан, сидевший рядом с женой, обернулся назад и спросил:

— Как там Гинек?

Шарка почувствовала в его тоне искреннюю заинтересованность.

— Упорно занимается, — ответила она.

— Передай ему привет и напиши, что в дивизионе происходят большие события.

Воскресенье для Шарки прошло как обычный рабочий день. Она проверила тетради учеников с домашними заданиями, подготовилась к предстоящим урокам и вечером быстро уснула. Спала крепко и утром проснулась свежей и отдохнувшей. Первым делом она зачеркнула число в календаре и с удовольствием отметила про себя, что прошло уже больше половины срока ожидания Гинека.

В школу Шарка отправилась в хорошем настроении. Она вышла раньше, чтобы успеть купить чего-нибудь из продуктов, но с доставкой молока и хлебобулочных изделий снова опоздали. Старушки ругали беспорядок на чем свет стоит, поскольку это было обычной их темой, а увидев Шарку, с живостью переключились на нее. Она притворилась, что ничего не слышит.

Раньше молоковоза на площади появился утренний автобус, и сплетницы сменили тему разговора. Они тут же принялись обсуждать вышедших из него пассажиров.

Сначала Шарка подумала, что ошибается. Однако когда высокий молодой человек в модном пальто приблизился к одному из местных жителей и спросил, где в Бореке находится школа, она уже не сомневалась.

Это был Роман. Руки в карманах, спортивная сумка небрежно заброшена на плечо, головного убора нет, красивая модная прическа. Не успела она оглянуться, как Роман устремился в направлении магазина, возле которого стояла Шарка.

На лице Романа отразилось удивление и что-то вроде смущения за нечто содеянное в прошлом.

— Шарка?! Ты здесь?

И хотя он произнес это едва слышно, все присутствующие тут же обратили на них внимание. Он заметил это и, видимо, поэтому попросил:

— Проведешь меня к школе?

Сопровождаемые внимательными взорами жадных до новостей женщин, они пошли по улице. Она не смогла отказать ему, хотя самоуверенность Романа, как и годы назад, раздражала ее. Она сердилась сама на себя за то, что без всякого сопротивления отказалась от покупки продуктов, но больше всего ее в ту минуту волновал вопрос — что здесь ищет этот непрошеный гость?

— Так вот, значит, в какую глушь ты забралась? Я расспрашивал знакомых, но никто не знал, куда ты исчезла, — нарушил он молчание.

— Никуда я не исчезла. Это тот самый городом, о котором я и один четверокурсник института физкультуры мечтали как об идеальном месте для работы и жизни.

— Не будешь же ты злиться на того студента до самой смерти, — усмехнулся он. — Да еще если он будет здесь преподавать.

— Самолюбия в тебе не убавилось, — ответила она, чтобы скрыть удивление.

— Ошибаешься, но у тебя есть на это право, — сказал он и спросил: — Это здесь?

— Кабинет директора на первом этаже, рядом с учительской, — предупредила его Шарка и поторопилась расстаться с ним, потому что заметила шедшую им навстречу по улице Яндову. Шарка быстро вошла в здание, поднялась по лестнице и направилась по коридору к туалету. Ей было наплевать на брезгливую, падкую на сенсации коллегу по работе, как и на все, связанное с Романом Бенешем.

Только услышав стук в дверь и отдаленный звонкий голос директора, Шарка покинула свое убежище и вошла в учительскую. Она уселась на место, и все присутствующие могли подумать, что для нее нет сейчас ничего более важного, чем учительский конспект. Она не оторвала от него глаз даже тогда, когда в учительскую вошла Бартова и представила коллективу нового преподавателя физкультуры.

— Познакомьтесь, пожалуйста, с остальными, — предложила она Бенешу. — Я пока найду школьного сторожа, который покажет вам квартиру.

Бенеш подавал каждому руку, а Шарка думала о том, как несправедлива судьба, которая злонамеренно снова поставила на ее дороге Романа, а теперь, чтобы завершить свое мерзкое дело, поселяет его в обитель романтиков! Это ее расстроило.

— Мартинова, — глядя куда-то мимо него, отчетливо проговорила она, когда Роман подошел к ней.

Обескураженный холодным тоном Шарки, он лишь легонько коснулся ее руки и пролепетал: — Я… я Бенеш…

На первый урок Шарка ушла еще до звонка. Во время занятий ей стало дурно. Она знала, что это не имеет ничего общего с неожиданным приездом в Борек Романа Бенеша. Большим усилием воли Шарка заставила себя провести все уроки. Придя домой, она легла, прижала колени к животу. Ее била дрожь. Спазмы не прекращались. Когда боль немного отступила, она уснула. В хаотическом сне перед всю представали Гинек, Элишка, Душан, Астроном. Мелькнуло лицо и Романа Бенеша.

22

Дверь комнаты с номером четырнадцать широко открылась, и капитан Душан Главка вышел в коридор. Проверив взглядом, все ли в порядке он в ней оставил, Душан закрыл дверь. «Много тебе еще предстоит здесь переделать сообразно твоим представлениям», — мелькнула у него мысль, когда он выходил из штаба.

Уже более четверти года работал Главка в новом качестве. Работал ответственно, с огоньком. Как только объявили приказ об отзыве Гинека Ридла, им овладело приятное волнение. Однако тут же пришло осознание того, что ничего, собственно, не меняется, он будет только замещать инженера дивизиона. Потому-то и не было никаких предварительных кадровых собеседований, рассудил он. Впрочем, он сам мог догадаться, что вряд ли можно навсегда отзывать офицера, который через полгода вернется. И все-таки именно эти шесть месяцев он считает достаточно длительным сроком, чтобы доказать себе и другим, что Менгарт, хоть и временно, выбрал себе неплохого заместителя.

Майерчик теперь исполнял его функции в группе эксплуатации. Освободившись от своих прежних обязанностей, Душан почувствовал себя свободнее, стал работать систематичнее и интенсивнее и вскоре добился первых результатов. Он считал большим успехом обстоятельство, что ему удалось убедить Менгарта в существовании более эффективных способов технической подготовки и учебы, чем те, которые считались в дивизионе единственно правильными. Мало кто отваживался тягаться с Менгартом в специальной подготовке; одолеть известного практика — это уже о чем-то говорило.

Тактику Главка избрал простую и в то же время действенную. При частых встречах с командиром он быстро усвоил, что Менгарт признает только язык фактов, всевозможные предположения и догадки он просто не слушает. Поэтому Главка с муравьиной терпеливостью и усердием изучал работу отдельных звеньев дивизиона, оценивал методы управления, устанавливал эффективность боевой учебы и деятельности.

Доскональный анализ положения дел помогал ему выискивать резервы повышения боеспособности дивизиона. Прав был Менгарт, когда спустя неделю после бурного собрания по вопросам эффективности сказал в комитете парторганизации:

— Приходите с конкретными, обоснованными предложениями. Моя первоочередная обязанность заключается в обеспечении боеготовности. Я отвечаю за охрану воздушного пространства и позволить здесь всякое экспериментирование не имею права, ведь речь идет о жизни людей. Мы должны быть всегда готовы выполнить нашу задачу, к чему я и стремлюсь.

— Мы тоже этого хотим, но с помощью других средств, — высказался от имени комитета его секретарь. — Мы должны добиваться большего эффекта от всей нашей работы.

Менгарт не уступал:

— Конкретные предложения, товарищи, давайте мне конкретные предложения!

Главка, приглашенный в тот раз на заседание партийного комитета, заявил, что предложения будут. После основательной подготовки он предстал перед командиром с одним из них. Капитан понимал, что рискует, ведь осуществление его плана означало бы переворот в процессе сокращения норм подготовки техники к боевому использованию. Суть его предложений сводилась к ликвидации и совмещению некоторых операций.

— Пятнадцать лет мы руководствовались надежными, проверенными методами, все шло хорошо, дивизион неоднократно получал высокие оценки при проверках, — возразил Менгарт.

Главка привел достаточно веские аргументы в пользу нововведений.

— Мы еще не исчерпали всех возможностей существующих методов работы, — стоял на своем командир.

— Старая машина после капитального ремонта будет ездить, но все равно это будет металлолом! — распалился капитан.

Подполковник защищался. Идея Главки упрется в соответствующие инструкции и прочие документы. А как испытать нововведения на деле?

— Потому мы и должны добиваться изменения документов, которые нас не удовлетворяют. Техника развивается, надо было бы это заметить и тем, кто составляет инструкции по ее использованию, — повысил Главка голос. — Нам нужны не мелкие поправки, а совершенно новый подход к работе.

Командир выглядел неприступным — для старого солдата предписания были законом.

— Знаете, что нам скажут техники? Что у них своих забот по горло и им некогда заниматься осуществлением ваших идей, — высказал он другой, уже менее убедительный довод, когда капитан засыпал его примерами из недавнего прошлого.

— Тогда мы выведем их из летаргического сна, — смело резал Главка. — Против нововведений выступают большей частью те, кто привык к удобству и не намерен от него отказаться. Спросите мнение молодых офицеров. Может, я и хвачу через край, если скажу, что нам не пристало руководствоваться методами, характерными для первых шагов развития ракетной техники.

Такой прямой атаки командир не ожидал. Может, Главка и его считает стариком, консерватором? Думает, что он противится прогрессивным мыслям, ставит свое удобство выше прогресса? Нет, он никогда не боялся новшеств, наоборот, был всегда в числе инициаторов и не считает себя кандидатом в музейную витрину. Его это задело.

— Так с чего же, по-вашему, надо начать? — сдержанно спросил он наконец.

Оба поняли этот вопрос одинаково: от плана Главки нельзя отделаться одним взмахом руки.

Частичный успех воодушевил капитана. С завидным упорством он взялся за другие проблемы, которые, по его мнению, созрели для решения. Ему не нравился способ, методы, не нравилась вся система поиска и устранения неисправностей в оборудовании. При этом он понимал, что некоторые техники воспротивятся его предложениям. Он даже поругался с Блажеком.

— Что ты прыгаешь, как карась на сковородке? — резко бросил командир батареи. — Неужели ты думаешь, что новые системы ввести так просто? У техников другой работы хоть отбавляй. Не выдумывай, вот что я тебе скажу!

Но Главка заставил их работать. Подполковник Менгарт отдал соответствующее распоряжение. Неуступчивость Главки заслужила молчаливое уважение в дивизионе. Об этом свидетельствовали отдельные оброненные фразы офицеров дивизиона о том, что капитан осмелился полемизировать по поводу проверенных многолетней практикой методов учебно-боевой подготовки дивизиона. Нет, он не ждал, что они его за это поблагодарят. Он требовал увеличения нагрузок на личный состав, а это обычно не сопровождается благодарностями и любовью.

С такими мыслями Главка вступил в расположение огневого взвода. Солдаты, завидев капитана, сразу умолкли и постарались исчезнуть из поля его зрения.

Поручик Данек, увидев исполняющего обязанности инженера дивизиона, мгновенно сообразил, зачем тот пришел. Канал! Отказ канала при последней проверке системы боеготовности. Данек не мог избавиться от ощущения, что с той самой роковой встречи во время его дежурства капитан постоянно уделяет ему повышенное внимание. А проклятый канал возьми да и откажи в решающий момент! Через несколько минут он уже нормально работал.

— Что же вы не похвалитесь тем, что отмочили на проверке? Прямо парадный фейерверк вчера устроили, — сказал Главка, выслушав доклад поручика.

— Трудно… Трудно сказать, товарищ капитан, — пролепетал Данек. — Я бы охарактеризовал это как… спорадическую неполадку.

Капитан молчал. Заложив руки за спину, он прошелся по рабочему помещению.

— Мы проверили все несколько раз. Ни одного изъяна обнаружено не было, поэтому я считаю вчерашний сбой случайным, — уже посмелее проговорил молодой офицер.

Исполняющий обязанности инженера дивизиона остановился, лицо его побагровело.

— Говорите, случайная неполадка? Кто меня убедит, что ваша случайная неполадка не повторится в будущем? Вы мне это гарантируете, поручик? Вы, который допустил, что подчиненное вам подразделение превратилось в черт знает что!.. Посмотрите вокруг себя! Никакой дисциплины. Все одеты как попало. Некоторым лень поприветствовать начальника…

Данек попробовал что-то возразить, но Главка еще не кончил перечислять недостатки, которые вовсе не собирался прощать огневому взводу. Он не дал говорить поручику и перешел почти на крик:

— Там, где терпят беспорядок, всегда есть место для случайных неполадок! Я уже давно слежу за вами. Думал, что одного предупреждения вам будет достаточно, но я ошибся…

— Что здесь происходит, товарищи?

Голос, остановивший капитана Главку, прозвучал довольно резко. Лицо заместителя командира по политчасти выражало недовольство сценой, свидетелем которой он явился. Рядом с Сойкой стоял и командир дивизиона. В отличие от Сойки он был спокоен.

— Такие проблемы надо решать в спокойной обстановке, — нарушил наступившую тишину Сойка.

Командир огневого взвода сделал шаг в сторону подходивших офицеров, будто ища у них защиты. Переводя взгляд с Менгарта на Сойку, он стал объяснять, что ставит ему в вину исполняющий обязанности инженера дивизиона и что он сам думает о выводах Главки.

— Товарищ капитан прав, — решительно произнес Менгарт. — Мы стоим перед проверками, и нам надо сосредоточиться на задачах учебно-боевой подготовки, а мы никак не может разделаться с банальными вещами. И маленькие прегрешения, недисциплинированность подрывают боеготовность. Если положение у вас не улучшится, я привлеку к ответственности. — Подполковник был заметно раздражен. После короткой паузы он приказал Главке: — Разберите недостатки с начальником поручика Данека. Пусть он мне доложит, что предпринял, чтобы повысить дисциплину в этом подразделении.

— Есть! — Капитан стал по стойке «смирно».

Подполковник вышел. Главка удовлетворенно посмотрел на Сойку и направился вслед за командиром. Уходя, он не забыл еще раз напомнить Данеку:

— Ни одна неполадка не бывает случайной, поручик. А вот ваша работа по воспитанию личного состава носит действительно случайный характер.

Майор Сойка глотнул воздух и сжал ладони в кулаки. Глядя на удалявшегося исполняющего обязанности инженера дивизиона, он подавлял в себе желание догнать его и напомнить о необходимости соблюдать приличия в отношениях между офицерами. Но в данный момент это было бы напрасным, и он сдержал себя. Положив поручику руку на плечо, майор сказал:

— Присядьте и давайте обсудим положение во взводе.

— Знаете, я… Я здесь с утра до вечера, солдаты и офицеры вкалывают на совесть. Бывает, что во время работы форму снимают…

Майор объяснил поручику, что положения уставов относятся ко всем без исключения.

— Иначе все можно испортить. И… когда что-нибудь не удается, то причины ищут и в мелочах…

Сойке показалось, что молодой командир все понял. Майор ушел. Закрывая дверь, он услышал за ней, как поручик со злостью обрушился на подчиненных. Выругавшись вслух, майор облегчил душу. Данек не понял абсолютно ничего.

Раздраженный случившимся, Сойка быстро шел к штабу. Успокоился он только в коридоре. В комнату инженера дивизиона он вошел уже абсолютно спокойным.

Душана Главку приход Сойки удивил. Он считал вопрос относительно огневого взвода, по крайней мере на сегодняшний день, решенным, а потому нахмурился, давая понять, что майор нарушил его рабочий распорядок.

Сойка заговорил обо всем сразу: о подготовке дивизиона к проверке представителями вышестоящего командования, о выполнении задач, возникших в связи с этим перед дивизионом. Он дал понять капитану, что одобряет его усилия по внедрению более эффективных форм и методов работы. Это утвердило мнение Главки о том, что главное, из-за чего пришел майор, еще не сказано.

— На днях я ездил в Прагу по делам, — как бы мимоходом проговорил Сойка. — В полдень зашел пообедать в один ресторан. Сел в углу один за столом, никого не замечаю. Но человек в форме не остался без внимания других посетителей, завсегдатаев. До меня стали доноситься провокационные реплики, что только военный может позволить себе есть в ресторане в рабочее время и на деньги, отобранные у рабочих, идти на пенсию в пятьдесят пять лет и тому подобное. — Майор кисло улыбнулся.

— Такие разговорчики на меня не действуют, — использовал паузу Главка. — Я не испытываю угрызений совести за даром получаемые деньги. С этими трактирными политиками спорить бесполезно. Они там высказывают смелые суждения об изменении мира, о смене правительств и порядков. Критикуют за пивом что угодно и кого угодно. Кроме себя.

Сойка продолжил повествование, как будто не слышал слов Главки.

— Среди них сидел мужчина, которого они называли доктором. Так вот тот следующим образом обрисовал службу в армии. По его мнению, это систематическое и узаконенное превосходство погон с большими звездочками над погонами с маленькими звездочками, причем если у обладателей первых не хватает аргументов, то они просто-напросто ставят подчиненных по стойке «смирно» и добиваются своего горлом. Вот так…

Главка покраснел, губы его дрогнули.

— Я повысил голос в огневом взводе не потому, что у меня не хватило аргументов.

— Не будьте мнительны, — ответил Сойка и продолжал: — Доктор подкрепил свои рассуждения примером о каком-то надпоручике Севере, который зарабатывает себе авторитет криком, но при этом теряет доброе отношение людей. Интересно также то, чем он закончил свою мысль. Ему, мол, нигде не было так хорошо, как на военной службе. Работа у нас ведется коллективно, а карьера, как правило, является результатом прилежания и оборотистости дядюшек с не очень высоким положением. — Сойка оперся о край стола и посмотрел капитану в глаза. — Но хуже всего, когда сомнительные методы берут на вооружение молокососы, едва закончившие училище. Если хотите знать, чего вы добились, то пойдите в огневой взвод и послушайте поручика Данека, как он там разносит солдат. Не думаю, что таким образом он выполнит поставленные задачи лучше.

Заместитель командира по политической части кончил говорить внезапно. Он решил, что тот, кто захочет его понять, поймет. Не сказав больше ни слова, он вышел из комнаты.

Исполняющий обязанности инженера дивизиона обескураженно уставился в стену перед собой, чувствуя, как кровь толчками наполняет сосуды в висках. «С нами тоже никто не нянчился, и если бы я делал трагедию из каждого резкого слова…» — подумал он и вспомнил сказанные кем-то слова: «Служба — для настоящих парней, а не для слабачков!»

Главка вернулся к прерванной работе. Еще до проверки он решил предложить командиру вариант групповой подготовки техников, которую возглавит сам. Он понимал, что, таким образом, ему придется взять на себя часть обязанностей, которые до сих пор выполнялись командирами батарей. Но в этом был заложен практический смысл. Он будет постоянно информировать обо всем, что происходит в дивизионе. Уже долго носил он в голове техническое решение, которое существенно улучшит качество подготовки операторов ручного сопровождения; приборы, способные автоматически оценивать ошибки, позволят наряду с уменьшением времени подготовки и обеспечением постоянного поддержания формы операторами добиться также определенного экономического эффекта. Вот в батареях удивятся, что до сих пор сами этого не увидели.

Капитан просматривал свои записи, пытаясь сделать все, что запланировал на этот день, однако настоящий рабочий энтузиазм не приходил. Главка все еще мысленно находился в расположении огневого взвода. И только вспомнив отношение командира к происшедшему событию, которое так взволновало Сойку, а его лишило сосредоточенности, он успокоился. Подполковник Менгарт с его выводами согласился. А Менгарт знает свое дело. Прекрасный офицер и командир, хотя и руководствуется застарелой практикой.

23

Учебный класс походил в тот раз более на парламент, чем на аудиторию, в тиши которой слушатели преодолевают тернистый путь познания. Причиной того, что сегодня все уселись вокруг майора Диана, был Славек Шульц, а точнее — повторное исчезновение надпоручика Шульца с самостоятельной подготовки.

— Осточертело ему это, да ему и не надо так много заниматься, — только что заявил майор Ткач.

— Но в армии везде существует порядок, в том числе и здесь, разве не так? — отверг его аргумент секретарь партгруппы Мила Соучек.

На это никто не ответил. Все немного завидовали легкости, с которой учился здесь Шульц, но Соучек был прав, и они это знали. Потом Янка Диан спросил рассудительно:

— Никто не знает, что с ним происходит? Он, конечно, парень толковый, но не выйдет ли ему потом это безделье боком?

— Безделье? — ухмыльнулся Плашан. — Во всем ищите женщину… — Раздались смешки. — Впрочем, я это просто так, — поправился Плашан, не желавший причинить какого-либо вреда товарищу.

Гинек согласился с возражениями Соучека, но в то же время ему казалось несправедливым говорить о Славеке в его отсутствие. Он высказал свое мнение вслух:

— Он неплохой парень, и я думаю, он примет во внимание то, что мы ему выскажем вечером. А теперь не будем бездельничать, — использовал он слово, промелькнувшее в реплике Диана.

Ответом ему было общее согласие. Только Плашан замахал руками и крикнул громче других:

— Сегодня нет, вечером мы играем в волейбол с вьетнамскими друзьями!

Они разошлись по местам, сели за свои столы и остались наедине со своими проблемами. Гинек погрузился в специальную литературу и мгновенно отключился от всего мира. В последнее время ему стало казаться, что он входит в форму, как было перед экзаменами в высшем училище. Он теперь мог сосредоточиваться на изучаемом предмете и просиживать за материалами по многу часов. Он не воспринимал сейчас ничего из того, что окружало его, и стремился использовать каждую минуту, чтобы вобрать в себя новые сведения о «Барьере», который начал раскрываться перед ним во всем своем совершенстве. Преимущества отдельных его систем, которые он последовательно обнаруживал, побуждали его наращивать усилия. Гинек радовался тому, что хорошо начинает представлять интересный, функционально чрезвычайно действенный оборонительный противоракетный комплекс, и, ничуть не колеблясь, работал даже в ущерб личному времени.

— Ты что, решил завтра убить Булгакова своими знаниями? — спросил его Плашан, лукаво улыбаясь.

Приподняв голову, Гинек увидел, что они остались в комнате одни.

— Уже столько времени? — посмотрел он на часы.

— Именно столько, и самое время идти на ужин, а потом размять кости в спортзале, — весело ответил Плашан.

— Отлично, сейчас только вот это добью, — указал Гинек на стол. — Иди, встретимся в кафе.

Без трех минут девять он поспешно собрал документы и материалы и отправился к библиотеке. Когда он вошел, Вера Булгакова снимала с вешалки шубу.

— Я уже хотела идти за вами, вы остались один.

— Знаете, на меня всегда нападает рвение, когда уже надо заканчивать работу, извините.

Девушка вычеркнула из его карточки возвращенные пособия, положила их на полку и подала Гинеку его абонемент. Он подождал, пока она проверит печати картотеки, и помог ей одеться. Они вместе заперли дверь и закрыли ее решеткой.

Морозный воздух, от которого захватывало дух, казалось, проникал в самые легкие. Гинек долго не мог привыкнуть к морозам; одно время он даже был уверен, что обязательно заболеет, но организм каким-то чудом приспособился и не поддавался гриппам и ангинам. Гинек был убежден, что не болеет именно благодаря трескучим морозам.

— У вас в Чехословакии зима не такая суровая, правда? — угадала Вера Булгакова его мысли. Ее круглое лицо пряталось в высоко поднятом меховом воротнике и пушистой шапке.

— У нас тоже бывает холодно, — улыбнулся Гинек. — Мы живем в горах… Но дома холод переносится легче, — вздохнул он.

— Вы очень скучаете? — участливо спросила она.

— Каждому из нас бывает грустно. Хуже всего было на рождество. У нас такое правило — на рождество собирается вся семья. Если кого-нибудь нет, то всем чего-то не хватает. Впервые в жизни я лег здесь спать на рождество так рано. Мы старались сделать все, как дома, повеселиться, но мысли о ближних навевали грусть. Не знаю, поймете ли вы меня, но мне вдруг как никогда захотелось побыть со своими близкими, сказать им все, о чем не напишешь.

С минуту они шли молча, потом Вера Булгакова спросила:

— А почему вы не позвонили домой?

Он уже думал о такой возможности, но разве можно дозвониться в маленький Борек, затерянный где-то на западе Чехословакии? Уверенность, с какой девушка задала ему вопрос, прозвучала упреком, что он сдался преждевременно.

— Думаете, что можно было бы?.. Я ведь живу в маленьком городишке, — ответил он.

— А почему нет? — улыбнулась она ободряюще. — Это наверняка ближе, чем наш Дальний Восток. Купим талончики, а там увидим.

Она объяснила ему, как он может заказать международный телефонный разговор. Наверное, по лицу его Вера поняла, что ему не все ясно, и поэтому она предложила:

— Если хотите, я схожу с вами на почту.

Он согласился. Неожиданно Гинек представил, что действительно может услышать Шаркин голос, и сердце его часто забилось.

— Хорошо, встретимся через пятнадцать минут на автобусной остановке. Я заскочу в общежитие, оставлю ненужные вещи.

Он побежал, как на стометровке, не обращая внимания на то, что от ледяного воздуха закололо в легких. Группа польских офицеров с удивлением посмотрела ему вслед. По лестнице он бежал, перепрыгивая через две ступеньки. Едва не сбил с ног вьетнамского майора, которого все называли Смишеком.

— Ничего, ничего! Тоже спешишь в спортзал? — сказал, широко улыбаясь, вьетнамец в тренировочном костюме в ответ на извинения Гинека. — Будешь играть в волейбол? Сегодня матч Вьетнам — Чехословакия.

Хотя этот невысокий мужчина неопределенного возраста с трудом произносил русские слова и был не в ладах с грамматикой, Гинек понимал его хорошо. Он восхищался упорством, с каким вьетнамцы за короткий срок преодолели пропасть между их родным языком и русским, на котором происходило обучение.

Гинек объяснил вьетнамцу, почему он не примет участия в матче.

— А-а, будешь звонить домой, — проговорил вьетнамец, не переставая улыбаться. — В моей деревне нет телефона, но скоро будет, — заверил он Гинека и махнул ему рукой на прощание.

Гинек заглянул в кафе, но не увидел там никого из чехословацкой группы. В углу за составленными столиками сидели венгерские слушатели курсов. Они, наверное, не могли себе представить вечера без совместного ужина. Двое знакомых кивнули Гинеку, предлагая присесть к ним, но он с благодарностью отказался.

В коридоре он встретил представителей других национальностей — болгар, офицеров из ГДР, румын. Защита от вражеского нападения с воздуха — общее дело всех членов социалистического содружества. Координировать действия, оперативно помогать соседям, оказавшимся в затруднительном положении, создавать непреодолимый барьер, охраняющий все содружество, — все это заставила их делать жизнь, борьба за жизнь. Одиночка не выстоял бы против стаи.

К остановке Гинек подбежал в последнюю минуту, когда автобус как раз подходил.

— Я уже думал, что не успею.

— Пришел бы следующий, — ответила Вера. — Мы, русские, спешить не любим.

Они вошли в автобус. На почтамте находилось несколько десятков людей. Одни просматривали вечернюю газету, другие читали книги. Гинек нетерпеливо переступал с ноги на ногу.

— Я волнуюсь, как перед первым свиданием. Боюсь, что ничего не получится, — признался он.

— Вы так ее любите, что все должно получиться, — смеялась Вера. — Она красивая?

— Кто?

— Ваша девушка. Девушка или жена?

Гинек ответил не сразу.

— Скорее жена, — произнес он спустя минуту, и больше Вера Булгакова уже не спрашивала.

Телефонистка многозначительно постучала ручкой о барьер, и Гинек объяснил, что ему нужно. Женщина принялась листать объемную книгу. Когда наконец она нашла в списке Борек, оказалось, что речь идет о местечке Борек неподалеку от Рокицан. Борека, нужного Гинеку, она в своем талмуде не нашла и только пожала плечами.

Он назвал ей районный центр и оглянулся, ожидая проявления недовольства очередью. Но никто не сказал ни слова.

— Вот он, — ткнула телефонистка пальцем в книге.

Он попросил назначить разговор на четырнадцать часов следующего дня. Шарка после уроков бывает в учительской, и он надеялся, что застанет ее.

— Я попросила, чтобы разговор переключили на общежитие. Утром предупредите об этом дежурных, — наставляла его Вера.

Они свернули на центральную площадь. Неоновая реклама приглашала в кино и кафе, мимо освещенных витрин прохаживались влюбленные, которых не пугал мороз.

— Могу я вас пригласить выпить шампанского? У меня сегодня благодаря вам счастливый день.

— А я не пью.

— Тогда на чай.

— В ресторане не готовят хороший чай. Для русских чаепитие — это настоящий обряд, лучше всего чай пить дома.

— Тогда выпьем кофе.

Швейцар сначала выяснил, есть ли в ресторане свободные места, и только потом проводил их в гардеробную.

Гинек сделал заказ и, пока официант не вернулся, с интересом смотрел на девушку. Брюнетка, спортивного типа… Он познакомился с ней почти сразу как приехал. Библиотеку секретных документов должен был посетить каждый. Вера Булгакова работала по сменам, и Гинек несколько раз ловил себя на мысли, что ему небезразлично, кто выдает им пособия.

— У вас очень глубокие глаза, — сказал он, когда молчание затянулось.

— Наверное, это потому, что у нас очень глубокие озера, — быстро среагировала Вера. — Так говорят…

Они смотрели друг на друга. В ее чистых блестящих глазах он заметил живой интерес. Ошибки быть не могло…

— Вы очень добры, что помогли мне. — Гинек отвел взгляд и даже обрадовался, когда неподалеку от них за столом раздался смех и послышалось несколько чешских слов.

Там, сидя в обществе трех девушек, Славек Шульц что-то рассказывал, энергично жестикулируя. Когда ему не хватало русских слов, он, ничуть не смущаясь, употреблял чешские. Девушки смеялись, помогали надпоручику подыскивать нужные слова.

— Из вашей группы? — спросила Вера.

Гинек кивнул.

— Если хотите пересесть к ним, то не принимайте меня в расчет. Мне все равно уже пора домой. Надо еще позаниматься, ведь я учусь заочно. — Заметив удивление Гинека, добавила: — При переездах отца с места на место я многое упустила. Теперь, в двадцать шесть лет, приходится наверстывать.

Они поднялись одновременно.

Славен Шульц заметил их, когда они подходили к выходу. Он не окликнул их, но Гинек был убежден, что Славек следит за ними.

— Вам неприятно, что он расскажет товарищам, с кем вас встретил? — спросила Вера на улице.

— Нет, — ответил Гинек, и они направились к автобусной остановке. — Еще раз спасибо, — сказал он, подавая девушке руку, когда подошел автобус.

— А вам спасибо за кофе. В следующий раз приглашу вас на чай, на настоящий, русский. — Ее ладонь была теплой и мягкой. — Но в таком случае нам уже не нужно обращаться друг к другу на «вы». Я — Вера.

— Гинек, — произнес он в ответ.

— Я знаю, — сказала она просто.

— Спокойной ночи, Вера.

24

— Можете на меня положиться, конечно, передам. До свидания.

Яндова положила трубку, глубоко вздохнула и с негодованием заговорила, повернувшись к огромному, покрытому зеленым сукном столу посередине учительской:

— Ведет себя так, будто я… солдат. Методы еще те… Стал допрашивать, почему она не на работе, когда будет в школе… Что я, ее секретарша, что ли?

— Нет, только коллега, — язвительно вставил историк Питра.

Математик Гампл и другие преподаватели приглушенно засмеялись.

— Не понимаю, над чем вы смеетесь. Перемена через две минуты кончается, а я еще не успела позавтракать. Крепко вцепилась в парня… — Она сделала красноречивый жест.

— Вы же завтракали на прошлой перемене, — напомнил Яндовой историк.

— Но яблоко я еще не съела, оно лежит у меня в сумке, — разворчалась учительница и потянулась к своей сумке, чтобы вытащить салфетку с тщательно вымытым яблоком и убедить всех в своей правоте. В этот момент в учительскую вошла Шарка.

— Приветствую детей Коменского [2], — весело сказала она.

Некоторые кивнули ей в ответ, другие встали и протянули руку. Питра тоже поднялся, обошел стол, обнял девушку за плечи и влюбленно осмотрел со всех сторон.

— Поведай плешивому старику, как тебе удается день ото дня хорошеть? — льстиво начал он и тут же заботливо спросил: — Все в порядке?

— Я только что из больницы. Врач утверждает, что я делаю успехи, — ответила она гордо.

— Держись! — Питра ободряюще погладил ее по голове и потянулся через стол за тетрадью с конспектами уроков.

Еще до звонка стала собираться в класс и Яндова. Она величественно проплыла по помещению и, пройдя мимо Шарки к двери, бросила:

— Звонил тот ваш… — она поискала подходящее слово, — ну, капитан…

— Что вы сказали? — не поняла ее Шарка.

В учительской сразу стало тихо.

— Звонили издалека, — беспристрастно объявила Яндова. — Все время то по-чешски, то по-русски спрашивали, говорим ли мы. Короче, я понимала каждое второе слово.

Шарка невольно покосилась на телефонный аппарат, стоявший на столике у окна.

— Когда вы с ним говорили?

— Несколько минут назад. Мне велено передать, что он позвонит завтра в три и чтобы вы подождали у аппарата.

Шарке захотелось обнять свою коллегу. Еще никогда Яндова не казалась, ей такой доброй и приятной.

— Что он еще говорил? — с нетерпеливым любопытством задержала она Яндову, посчитавшую разговор оконченным. У той на лице отразилась неопределенность.

— Выспрашивал, почему вас здесь нет, куда вы ушли…

Шаркино сердце подпрыгнуло от радости и бешено заколотилось.

— Что вы ему ответили?

Яндова сделала шаг к двери, чтобы показать коллегам, что дальше расспрашивать ее не имеет смысла.

— Что? Что вы уже не преподаете и находитесь на сохранении.

Шарка побледнела, схватилась рукой за стул и прошептала:

— Этого не надо было говорить…

Она все время заверяла Гинека в письмах, что все у нее идет наилучшим образом. Подробно описывала, какие физические упражнения рекомендует ей делать врач, сообщала, что после них она чувствует себя свежей и на уроках не устает. В действительности все было наоборот. Неразговорчивый гинеколог недовольно качал головой, а после нескольких специальных обследований решительно заявил:

— С работой надо кончать, мамочка.

Нередко целые дни она лежала в постели, а когда становилось совсем плохо, стучала по трубе водяного отопления, чтобы Элишка Главкова, живущая этажом выше, поспешила ей на помощь. Как только Шарке становилось лучше, она брала с книжной полки специальную литературу и садилась за письмо Гинеку, переписывая в него абзацы о нормальном ходе беременности. Зачем добавлять Гинеку забот, все равно помочь он ей не мог.

— Вы не должны были об этом говорить, — повторила Шарка сокрушенно.

Лицо Яндовой пошло пятнами, потом побагровело.

— Вы меня еще обвиняете! Какое мне дело до ваших проблем?!

— Именно поэтому вы и должны были молчать.

Яндова глотнула воздуху и посмотрела на присутствующих.

— Я выступила для нее чуть ли не секретарем, а она? Катастрофически… — Она презрительно тряхнула головой и взялась за ручку. — В следующий раз свои интимные дела решайте сами, барышня, — добавила она, сделав ударение на словах «интимные» и «барышня».

— С удовольствием, — ответила спокойно Шарка. — Но я сомневаюсь, что вы откажетесь от функции секретарши. Ведь тогда вы слишком много потеряете.

— Что?! — Яндова двинулась к Шарке.

Питра загородил ей дорогу.

— Дамы, дамы, — проговорил примирительно он. — Как только страсти улягутся, вам самим станет неприятно от того, что произошло.

— Мне — никогда! — истерично взвизгнула Яндова и задрожала от злости. Казалось, она хочет еще что-то добавить, губы ее шевелились, но слов не было слышно.

— Что здесь происходит? — В дверях появилась пани директор Бартова, по виду которой было понятно, что шум из учительской проник даже к ней в кабинет.

— Оскорблять… оскорблять я себя не позволю! — заявила, всхлипывая, Яндова и, ни на кого не глядя, вышла в коридор.

Остальные тоже стали молча выходить. Последним учительскую покинул немного сгорбившийся Питра. Когда все удалились, Бартова обратилась к Шарке:

— Пойдемте со мной, товарищ Мартинова.

В кабинете директора школы Шарка рассказала, что произошло в учительской несколько минут назад. Бартова слушала ее не перебивая, прядь посеребренных сединой волос свесилась ей на лоб.

— Яндовой всегда надо все знать, — закончила Шарка свой рассказ. — Она испортила мне всю радость от предстоящего звонка Гинека.

— Если бы трубку взяла я, я бы, наверное, сказала то же самое, — устало произнесла Бартова, неторопливым движением поправила волосы, встала и подошла к Шарке. — Тебе очень грустно?

— Я представляла себе это гораздо проще, — кивнула в знак согласия Шарка. — Когда я еще учила детей, дни проходили как-то быстрее и веселее. У меня было много забот с переездом, потом приводила новую квартиру в порядок… А теперь стало ужасно. Читаю, слушаю пластинки, хожу на прогулки, но жизнь как будто остановилась. День тянется целую вечность.

— У тебя есть какая-нибудь подруга? — вопросительно приподняла брови директор.

— Да, есть, но она работает и замужем… — Шарка печально улыбнулась. — Вы мне не поверите, я экономно выполняю домашнюю работу, чтобы было хоть чем-то заняться, к примеру, на следующий день.

— Когда твой будет снова звонить? — сменила Бартова тему разговора.

— Завтра. — Шарка перевела взгляд на календарь, стоявший на столе.

— Скажи ему, чтобы в следующий раз звонил по моему домашнему номеру, — предложила Бартова и написала номер телефона на листке бумаги. — У нас тебе никто не помешает.

— Меня вполне устроит, если вы разрешите пользоваться телефоном в школе вечером, — сказала Шарка и, кивнув в сторону учительской, добавила: — Не хотела бы я там… Зачем еще неприятности?

Директор жестом руки отклонила ее предложение.

— Приходи к нам, — решительно прозвучал ее голос.

Она проводила Шарку до лестницы. По дороге рассказала о том, что она реорганизовала обучение в Шаркином классе, упомянула также, что она довольна новым учителем физкультуры.

— Я, признаться, немного побаивалась его поступления к нам, ведь мне сообщили, что он переходит на работу в Борек за… преступление. Он был тренером в одном пражском клубе и впутался в какую-то аферу. — Бартова заговорщицки огляделась по сторонам и затем прошептала Шарке: — Надеюсь, не в серьезную. Но теперь он не сможет появиться в Праге несколько лет.

Шаркино лицо просветлело, и пани директор заметила это.

— Вот видишь… — сказала она, когда они вышли на улицу. — Разве можно так горячиться? На Яндову не сердись. Ей тоже досталось в_; жизни, оттого и нервы у нее не в порядке. Конечно, от преподавания ее можно было отстранить, но в таком случае я отняла бы последнее, что у нее осталось.

Шарка согласилась и с благодарностью посмотрела на начальницу. Бартова мягко взяла ее за локоть.

— Иди подыши свежим воздухом, прозрачная стала, как пергамент. Понапрасну не утомляйся, но и страдалицу из себя не делай. Хуже всего бояться, как бы чего не заболело. Верь мне, я выносила троих… А завтра не забудь дать ему мой телефонный номер.

Ободряющие слова директора школы сопровождали Шарку до самого выхода на площадь. Там будущая мама купила себе пакет апельсинов и отправилась домой. Переступив порог, она снова разволновалась: как же так, голос Гинека пролетел через столько километров, а она прозевала такой момент! Представила, какие теперь мрачные мысли терзают Гинека. Сразу, подумает, что врачи чего-то опасаются, если положили ее на сохранение. Как успокоить Гинека, как исправить то, что натворил болтливый язык Яндовой?

Шарка раздумывала над этим до самого вечера. С наступлением сумерек квартира казалась ей все теснее и теснее. Хотя три комнаты с просторной кухней соответствовали ее представлениям о современной квартире, здесь постоянно не хватало главного: ни через одну из дверей не прошел Гинек, он не мылся еще в прекрасной белой ванне, не выходил на балкон полюбоваться горной панорамой с выделявшейся горой Кленчак. Не похвалил или, наоборот, не отругал за мебель, покупку которой полностью доверил ей, не отдохнул в вольтеровском кресле, не походил босыми ногами по мохнатому мягкому ковру. Только проигрыватель да еще несколько вещей помнили Гинека…

Шарке пришла мысль прослушать, как она часто делала, его любимые пластинки, но через минуту она отвергла удобство кресла и красоту органной музыки. Она почувствовала, что ей надо на воздух, хоть на минуту выйти из дому, где у нее все валилось из рук, и подумать, что она завтра скажет Гинеку.

На улице похолодало. Мороз пощипывал лицо, ветер гнал под ногами свежую порошу. Холодный воздух освежил Шарку. Неторопливым шагом она направилась к железнодорожному вокзалу на противоположной стороне Борека. Из райцентра как раз подходил поезд местного сообщения. Издали он напоминал светящуюся змею.

Шарка перешла на другой тротуар. Она не хотела, чтобы случайный знакомый помешал игре, в которую она всегда играла, прогуливаясь по этим местам. Шарка представляла, что она идет к поезду встречать Гинека. Она развивала эту картину до мельчайших подробностей, чтобы потом заменить ее другой — как она ждет в зале аэродрома и гадает, через какие двери из таможенного отделения выйдет Гинек.

Из приятных размышлений ее вывел громкий смех на противоположном тротуаре.

Несмотря на слабое уличное освещение, она узнала Романа. Он вел, обняв за плечи, белокурое хохочущее создание: девушке могло быть немногим более двадцати лет, и она нисколько не походила на будущую роженицу, которую коллега Бенеш обещал представить учительскому коллективу весной, как только перевезет ее с ребенком в Борек.

Парочка не заметила Шарку. Занятые друг другом, молодые люди удалялись быстрым шагом. Шарка пошла за ними, испытывая огромное счастье оттого, что никто, кроме нее, не знает в Бореке, сколько она в свое время наревелась из-за Романа. Шарка была рада тому, что с первого дня его работы в школе между ними установились чисто деловые отношения: она ясно дала ему понять, что не желает возвращаться к их общему прошлому. И хотя Роман в школе обращался к ней на «ты» (как, впрочем, и к другим преподавателям примерно одинакового с ним возраста), молчаливое согласие между ними он уважал. И вообще он произвел на всех впечатление солидного, рассудительного человека, не похожего на того, каким его знала Шарка. Постепенно она даже стала верить, что в обители романтиков живет совершенно другой Бенеш и что эта квартира на самом деле оказывает на своих обитателей какое-то магическое воздействие. Однако теперь она снова увидела того прежнего Романа Бенеша, который несколько лет назад уходил от нее по яблоневой аллее, что рядом с институтским общежитием, и даже не оглянулся.

Она заторопилась домой, хотя понимала, что там ее никто не ждет. Но она знала, что одиночество ее только кажущееся. Она спешила, и скрипящий под ее ногами снег как будто напевал: «Я не одна, я не одна». А когда она проходила мимо костела, ей показалось, что из него льется органная музыка, любимое произведение Гинека, концерт для них, и только для них двоих.

25

Душан поставил машину перед домом и стал подниматься, придерживаясь за перила, по скользким ступенькам. От снега, оставленного на полу десятками пар сапог и ботинок, образовались грязные лужи. Душан устал. Последние дни были страшно напряженными. Голова его трещала, он чувствовал себя разбитым.

Поцеловав жену, он направился в ванную ополоснуть руки и проглотить таблетку от головной боли. За ужином он не вслушивался в болтовню Элишки о домашних и больничных делах и, не доев свою порцию, удалился в комнату, служившую ему кабинетом.

Таблетка подействовала. Он положил на стол предложение о мероприятиях, с которыми промучился целую неделю. Чем дольше и подробнее он читал, тем менее реальными представлялись ему его великолепные планы. Это удивляло, ведь вчера и позавчера… «Перестань внушать себе», — мысленно сказал он и попытался заставить себя сосредоточиться. Напрасно. Мысли его ускользали, убегали, как вода между пальцами. После разговора с Сойкой Главку будто что-то надломило, парализовало. Поначалу он не придавал этому значения, делая вид, что неприятное событие в основном никак не отразилось на нем, но позже, однако, слова Сойки дошли до него. Его постоянно преследовал тихий, упрекающий голос заместителя командира по политической части: «Без людей больших дел не совершишь. И криком от людей хорошего не добьешься — даже самые простые планы останутся без них всего лишь куском бумаги».

Нарекания майора представлялись теперь Душан во все более широких взаимосвязях, и, несмотря на его попытки успокоиться, он не мог избавиться от впечатления, что заместитель командира по политической части невольно (а может, и вполне логично) вскрыл самое слабое звено всех его смелых планов и замыслов. Он вдруг ощутил себя новобранцем, стоящим голым перед призывной комиссией.

Если не было необходимости, Главка вообще предпочитал не выходить из комнаты, так как ему казалось, что за ним скрытно наблюдают десятки пар глаз и что товарищи по службе показывают за его спиной на него пальцами. Он размышлял: что бы в его положении сделал Гинек Ридл? Гинек добивался успехов за счет того, что умел работать с людьми. Неужели нужно большое искусство для того, чтобы руководить подчиненными, мобилизовать их на хорошие дела? Откуда берут эту способность Менгарт, Сойка и другие? А он так старался быть похожим на командира дивизиона…

Главка захлопнул папку с документами и положил в портфель. Затем открыл окно я стал дышать свежим прохладным воздухом. И все же у него снова разболелась голова. Душан пошел на кухню попить чаю и там с огорчением обнаружил, что Элишки нет дома. А ему вдруг очень захотелось послушать ее рассказы, забыть свои проблемы. Душан включил телевизор, попытался вникнуть в содержание фильма, который шел на экране. Мастер строительной бригады возражал начальнику, жарко против чего-то выступал. Дело дошло до взаимных оскорблений, они были готовы наброситься друг на друга. Наконец руководитель стройки отправился на строительную площадку. Он на месте доказал людям свою правоту, после чего рабочие энергично взялись за дело. Наверное, даже сам автор сценария не верил, что в жизни все бывает так просто.

Наконец в замке загремел ключ, в коридоре щелкнул выключатель.

— Ты уже дома? — удивилась Элишка.

— Где ты была? — недовольно спросил Душан.

— У Шарки, немного поболтали. Представь себе, уже третий день она чувствует себя вполне прилично. И выглядит хорошо, и нервы вроде бы в порядке, — делилась она своими впечатлениями с мужем. Увлеченность, с какой Элишка рассказывала, была чисто женской и одновременно профессиональной.

— Тогда переселяйся к ней! — отрезал он и исчез в спальне.

Какая муха его укусила? Элишка ополоснула тарелки, фужеры, убрала две пустые бутылки из-под лимонада, потом заглянула к Душану:

— Не выпьешь рюмку вина?

— Ты хорошо знаешь, что сегодня будний день. Я иду спать, — отказался он раздраженно.

— Для этого совсем не обязательно повышать голос. Если у тебя неприятности по работе, то я здесь ни при чем.

Его словно из катапульты выбросило.

— Я просил тебя не вмешиваться в мои служебные дела!

— Тогда не переноси их на семью! — бросила она и захлопнула за собой дверь.

Зарывшись в подушку, она исподтишка наблюдала за мужем. Он беспокойно ворочался на постели. Было ясно: какие-то заботы обременяют его. Делиться ими после той неудавшейся поездки в Липтовски-Микулаш он не решался. В тот раз они крепко поругались. Душан долго не мог простить жене ужасную сцену, разыгранную перед Мариной и ее родителями. Из этого он сделал однозначный вывод: о своей работе теперь ни слова.

И по сегодняшний день Элишка не могла объяснить, какой черт ее тогда дернул. Ей захотелось как-то помочь Душану. В голову пришла мысль использовать случай и настроить против Гинека Ридла отвергнутую им жену. При этом Элишка не знала, что принесет этот неожиданный ход. Она действовала инстинктивно, охваченная желанием сделать что-нибудь полезное для своего мужа. Вскоре после того случая она поняла, что этого не надо было делать, и ей стало стыдно. Видимо, это чувство вины и привело ее потом к Шарке; их дружба, несмотря на появившиеся вначале трещины, вновь окрепла. Она окружила Шарку почти материнской заботой, и ей казалось, что Душан приветствует это. Может, она ошибалась?

Сон не шел и к Душану. Проблем у него всегда было хоть отбавляй, но никогда их не было так много, как в последний месяц. Он всегда был уверен, что его нервы выдержат любое напряжение. Без этого он не мыслил свою работу. И тем не менее сейчас он лишился сна и теперь, мучительно ожидая его прихода, анализировал последние события в дивизионе. Вышестоящее начальство предъявляло к нему все больше требований. Это было вполне логично. Международная обстановка невиданно обострилась. Он регулярно наблюдал за действиями противника на экранах радиолокаторов и понимал, что никогда серьезность положения не ощущалась так сильно, как сейчас. Душан пришел к заключению, что устал. Но ему нельзя быть усталым, он запретил себе быть перед проверкой усталым!

Он повернулся на другой бок и взглянул на лицо своей жены. Ее строгий профиль как бы говорил: «Больше на меня не кричи!»

Он поступил необдуманно, это ясно. Душан мысленно извинился перед Элишкой. Он совсем не возражал против ее посещений Шарки, наоборот, был рад, что они подружились. Душан боялся, что из-за ложной гордости она не сумеет это сделать, и поэтому по достоинству оценил ее поступок. Шарка благотворно влияла на Элишку, ей каким-то чудом удалось вырвать Элишку из мучительного состояния одиночества и вселить в нее веру. Ему было легче нести свою долю их общего несчастья, он полностью растворялся в работе и временами забывал обо всем на свете и даже об Элишке. Когда в последний раз он ласкал ее? В глубине души появилось ощущение какой-то неопределенности, бесполезности. Душан прогнал его, слишком уж угнетающим оно было. Он верил, что все закончится хорошо…

Беспокойные мысли Душана прервал звук, не характерный для глубокой ночи. На улице перед домом засигналил газик.

Когда в коридоре залился звонок, он ожидал, что Элишка, как обычно, испуганно выскользнет из-под одеяла. Но она как ни в чем не бывало продолжала неподвижно лежать. Он резко вскочил.

Элишка слышала знакомые голоса под окнами и характерные звуки разбуженного дома. «Не встану, — сказала она сама себе. — Будет еще кричать на меня!» Из-под полуопущенных век она наблюдала, как Душан торопливо скрылся в ванной. С минуту она сражалась сама с собой. Не могла же она отпустить его без завтрака!.. В конце концов Элишка сдалась…

Уже в дверях Душан нагнулся поцеловать ее. Элишка не сопротивлялась, но все же продемонстрировала полное безразличие.

— Прости меня за вчерашнее, — понял он ее равнодушие.

— Беги, а то уедут без тебя. И возвращайся побыстрее, — не вытерпев, нарушила Элишка молчание.

По дороге Душан узнал, что проверку системы безопасности и сбора личного состава дивизиона по тревоге объявило высшее командование. Это его нисколько не удивило. Однако связной добавил:

— Что-то, по-моему, серьезное, товарищ капитан. На объект приехало много начальства. Я заметил и полковника.

Главка не любил делать поспешных выводов, хотя то, что сказал рядовой срочной службы, давало происходящему вполне определенное объяснение — комиссия по проверке боеготовности. Она всегда сваливалась неожиданно, как снег на голову, и начинала работу комплексной проверкой системы боеготовности. Капитан выругался про себя. Ему не хватило всего пары дней для подготовки предложений командиру дивизиона. Перед глазами встало место расположения огневого взвода. Какая обстановка там сейчас? Ведь надо же выбрать такое время! У комиссии, наверное, особое чутье на такие паршивые ситуации…

Прибыв на объект, Душан тут же определил, что дивизион действительно проверяет комиссия. На командном пункте молчаливо прохаживался подполковник Менгарт. Лицо его было хмурым. Подполковник следил за контролем функционирования техники.

— Проверка? — тихо спросил Главка, поздоровавшись.

Менгарт кивнул:

— Пожаловали. — Командир неотрывно смотрел на стрелки часов. Затем, подняв глаза на исполняющего обязанности инженера дивизиона, приказал непривычно глухим голосом: — Пройдите по объекту, знаете, что нужно делать.

До сих пор Главка никого не заметил из проверочной комиссии. При этом он хорошо знал, что дотошные члены комиссии внимательно следят за каждым движением, каждым действием в дивизионе. Команды звучали резко. Рядовые и сержанты, прапорщики и офицеры досконально знали свои обязанности. Возня людей у техники на первый взгляд вызывала впечатление беспомощности, но внимательный наблюдатель наверняка заметил бы четкую систему действий и рациональность движений. Пусковые установки, радиолокаторы, центр энергопитания — все работало безошибочно. Аппаратура ЭВМ, приемо-передающее оборудование, системы подготовки данных для стрельбы — это было поле деятельности солдат и офицеров радиотехнической батареи. Они измеряли параметры, докладывали, проверяли. Электрики знали, что они отвечают головой за бесперебойную подачу электроэнергии нужного напряжения.

Исполняющий обязанности инженера дивизиона проконтролировал важнейшие участки, кое-где поторопил людей, посоветовал, объяснил. Раза два его подмывало повысить голос, но он сдержался. Майор Сойка, которого он встретил среди тех, кто обслуживал пусковую установку, выглядел дружелюбно.

— Ребята Данека стараются вовсю, я только что от них, — бросил он мимоходом.

Даже самая строгая комиссия, отметив слаженные и четкие действия дивизиона, подтвердила, что норматив, установленный для приведения дивизиона в состояние полной боевой готовности, выполнен на «отлично». Вывод при заключительном контроле был таким: «Дивизион готов к выполнению поставленных задач».

Сойка с Главкой облегченно вздохнули, только Менгарт произнес:

— Нечего радоваться, все еще впереди.

Этой фразой командир испортил настроение всем, кто его слышал. Сойка, скрипнув зубами, пошел сообщить о результатах проверки дивизиону.

И все же доля правды в словах Менгарта была. Проверка еще не кончилась. Она пошла полным ходом после построения личного состава дивизиона, когда солдатам и офицерам представили председателя комиссии и ее членов, сообщили, кто из них какое подразделение будет проверять. План проверки приобретал конкретные очертания. Комиссии предстояло изучать качество боевой и политической подготовки, проверять специальные знания солдат и офицеров и даже физическую подготовку. Неделя напряжения, стремления показать все, на что они способны, а потом ожидание результатов.

Когда в кабинете Главки появился светловолосый майор небольшого роста, представившийся Яном Вимером, и завел с капитаном разговор в исключительно доверительном и доброжелательном духе, Душан остался настороже. Ему были неприятны люди, которые в чужом кабинете сразу начинали себя вести как дома. Однако он не обнаружил перед членом комиссии своих чувств, выдал затребованные документы, объяснил методы работы, коснулся и недостатков, а потом остановился на текущих задачах.

Ознакомившись с документами, майор Вимер предложил обсудить некоторые проблемы. Главка быстро понял, что майор в совершенстве знает обязанности и специфику работы инженера дивизиона. Вимер не задавал дилетантских вопросов, его интересовала суть, а из всей совокупности проблем он выбирал наиболее жгучие. Это укрепило расположение Главки к офицеру. Он разговорился с ним о мероприятиях, которые они собираются провести в ближайшее время в дивизионе с целью повышения эффективности учебно-боевой подготовки и подготовки технических кадров. Майор внимательно его выслушал, а затем спросил:

— Почему вы не осуществили это раньше? Когда я просматривал документы, меня поразили некоторые вещи, уже давно ставшие вчерашним днем.

Капитан Главка начал объяснять, сколько усилий требуется для изменения устаревшего мышления у части офицеров, чтобы заставить их искать новые подходы к совершенствованию процесса учебно-боевой подготовки. Он приводил убедительные аргументы, делал далеко идущие выводы.

— Я бы сказал, что нам иногда не хватает единства действий, — закончил он свой монолог.

— Не то что не хватает, его вообще нет, — поправил Главку майор Вимер с едва заметной усмешкой. Главка не знал, как реагировать на это замечание.

В тот же день Главка увидел Менгарта в офицерской столовой. Вид у подполковника был мрачным. Тем не менее он окликнул Главку и пригласил его к своему столу.

— Как у вас идут дела? Сложности есть?

— Какие сложности? — удивился капитан. — Бумаги у нас в порядке, работа проделана немалая… Я только напомнил им, что мы добьемся большего, если сверху нам перестанут морочить головы разными бессмысленными наставлениями, не имеющими ничего общего с нашим планом работы, ими же одобренным.

Подполковник рассеянно покивал, потом поднялся, не доев. Капитан Главка проследил, как он идет к двери. Впервые Менгарт выглядел растерянным, выбитым из седла.

26

Полковник Булгаков читал лекции интересно и с подъемом, но Гинек слушал его вполуха. Взволнованный и рассеянный, он думал о заказанном им телефонном разговоре с Бореком. Время шло медленно, будто издеваясь над ним.

— Этот материал вы найдете в инструкции, — раздалось за спиной Гинека, и Василий Алексеевич глазами и жестом спросил, может ли он взять у Гинека эту инструкцию. Он назвал страницы, потом положил книжку в сером переплете по ошибке перед майором Дианом, сидевшим в другом ряду, и продолжил лекцию. Командир группы отдал инструкцию с грифом «Совершенно секретно» назад, Гинеку. Однако через секунду полковник о чем-то вспомнил, снова взял пособие и опять оставил его на столе Диана. Майор дал Гинеку понять, что вернет книгу во время перерыва, и сунул ее в стол.

Гинек кивнул и продолжал делать записи. В голове его все еще вертелись мысли о том, что он должен вечером успеть сказать Шарике за две-три минуты. Ее состояние беспокоило его. Напрасно Шарка убеждала его, что находится под постоянным присмотром врачей, что нет такого дня, когда бы к ней не зашла заботливая Элишка Главкова. «Не думай об этом», — просила она его, но даже тысячи километров не могли скрыть наигранной беззаботности. Гинек не собирался отягощать жизнь ни себе, ни Шарке. Тем не менее он утвердился в мысли, что Шарка переживает очень трудное время, что ей не хватает его. Как ни пыталась она держаться мужественно, а все же сама себя выдала. «Парень, знаешь, что мне пришло в голову? — с восторгом сказала она по телефону. — У нас разница во времени два часа. Поэтому ты поедешь домой на целых два часа раньше! Пусть во время полета все опять сравняется, но поедешь ты раньше, чем говорил». Он улыбнулся, услышав ее рассуждения. Ведь до возвращения оставалось еще целых девять недель.

Полковник Булгаков положил на кафедру листы с конспектом лекции и вытер носовым платком испачканные мелом руки.

— Цель занятия мы достигли, — проговорил он, завершая лекцию, и повернулся к майору Диану. — Вы просили меня провести одно практическое занятие сверх программы. Сегодня в пять часов я бы мог это сделать.

Слушатели восприняли предложение Булгакова с облегчением. Ведь основная трудность заключалась не в том, чтобы познать техническую сущность «Барьера», а в том, чтобы практически овладеть навыками использования комплекса. Не случайно специальная часть заключительного экзамена состояла в проверке не только знания материальной части, но и навыков боевого применения «Барьера». А день, когда всем надо было предстать перед комиссией, неумолимо приближался. Знал об этом и Гинек, однако сообщение полковника не обрадовало его. Едва Василий Алексеевич вышел, как он бросился к Диану:

— Янка, у меня на восемь телефонный разговор. Что, если занятие затянется? Или же, наоборот, соединят раньше?..

Начальник группы беспомощно пожал плечами:

— Слышал, в другое время он не может.

— Найбрт за небольшую мзду тебя заменит. Ты начнешь нормально, будешь играть свою роль, а там поглядим, — вмешался в разговор Плашан.

— И в каком виде должна быть эта мзда? — спросил Гинек по дороге из аудитории.

— В виде информации. — Плашан поймал непонимающий взгляд друга. — Доверительной, — добавил он таинственно. — С какой это ты, дружок, девицей рассиживаешь в кафе, называя это телефонными переговорами, в то время как твоих сотоварищей буквально громят на волейбольной площадке вьетнамские парни?

Гинек захохотал.

— Каюсь и признаюсь, — сказал он с чрезвычайно серьезным видом. — Меня пригласила на кофе Наталия Николаевна Гончарова. Она передает тебе привет.

— Слушай, жена Пушкина действительно была красавицей, но она жила сто пятьдесят лет назад, к тому же еще в Москве, а главное — она не работала в секретной библиотеке. Что скажешь на это?

У Гинека возникло неприятное чувство, будто он застигнут на месте преступления.

— Уж не думаешь ли ты…

Плашан победно улыбался.

Заботливость друга застала Гинека врасплох. Кто еще считал его дружбу с Верой Булгаковой чем-то большим, чем дружба? Гинек охотно разговаривал с девушкой о музыке. Оказалось, что она прекрасно разбирается в классике, любит ее. Таким образом, Гинеку хоть на несколько минут удавалось вырваться из стереотипа будничных дней, наполненных учебой и мыслями о том, что делается в Бореке. Кто же может его в этом упрекнуть? Даже Шарка не найдет здесь ничего плохого!

Перед самоподготовкой Гинек и сегодня, как обычно, направился в секретную библиотеку. Веру он застал сосредоточенной над учебником. Стоило ему войти, как озабоченность тут же исчезла с лица девушки.

— Вот и гости к нам пожаловали. Ты не был здесь целую вечность, — сказала она с упреком.

— Прошлую неделю ты ведь работала в утреннюю смену. А убегать с лекций, особенно некоего полковника Булгакова, дело чрезвычайно трудное.

Она улыбнулась и исчезла за занавесом, отделявшим небольшую нишу, служившую работникам библиотеки раздевалкой. Вскоре она вынырнула оттуда и положила перед ним два билета.

— На Шопена, в субботу вечером… Если ты, конечно, хочешь, — добавила она непринужденно.

Колебания Гинека девушка объяснила по-своему.

— Если у тебя нет времени, я их продам. Люди буквально штурмовали кассу, ведь его произведения исполняет Сегуэйра Коста.

Ее прямолинейность обезоруживала Гинека. На миг ему почудилось, что перед ним стоит Шарка. У обеих девушек некоторые черты характера были схожими. На лице Веры было написано одновременно и притворное равнодушие, и напряженное ожидание. Глаза же спрашивали: «Ты не хочешь послушать, как Коста исполняет прекрасные вещи Шопена?»

— Конечно… Разумеется, я с удовольствием пойду, — пролепетал он неуверенно. — Знаешь, мне даже во сне не могло прийти в голову, что именно здесь я увижу известного португальского пианиста. Дело в том…

— Я знаю, что ты больше любишь орган. — Она беспомощно развела руками. — Я спрашивала, но ничего из твоего любимого репертуара в ближайшее время не предвидится… А я предпочитаю фортепиано.

— Ты пошла бы одна, если бы я не смог? — спросил он на всякий случай.

— На романтика?! — спросила Вера удивленно.

Это прозвучало так однозначно, что у Гинека как-то странно сжалось в груди. Откуда-то издали до него словно донесся голос Шарки, жалобный и предупреждающий: «Парень!»

Гинек сел на свое место у окна и приступил к занятиям. Учебная программа теперь все более ориентировалась на изучение специальных предметов. Вот когда офицеры поняли, зачем им потребовалось повторять теоретический материал высших учебных заведений. Слушатели все глубже вникали в технические премудрости, и без солидной предварительной подготовки им было тяжело усвоить новый материал. Позже, при отработке планов боевой деятельности, им стало ясно и другое — почему они занимались всеми предметами боевой подготовки. Курс обучения имел ясно обозначенные цели, ничего в нем, как они постепенно убеждались, не было лишним. Преподаватели строго придерживались программы, ценя каждую минуту учебного времени. Не было никакой задержки с подбором и обслуживанием учебных наглядных пособий и средств. Технические сотрудники факультетов вовремя доставляли в аудитории все необходимое и следили за их эффективным использованием. Чертежи, диапозитивы и схемы предоставлялись в распоряжение слушателей и во время самоподготовки. Такой системы обучения у себя на родине Гинек не знал. Командование учебного центра требовало от слушателей только одного — результатов. Члены чехословацкой группы пришли к выводу, что, хотя объем учебного материала увеличивается, занятия уже не доставляют им таких трудностей, как в первые недели. Они привыкли к регулярной интенсивной работе, приобрели практику в русском языке, память их стала более гибкой. Все верили, что выдержат итоговый экзамен, ожидавший их перед уходом на практическую стажировку в частях Советской Армии.

Но сегодня учеба у Гинека не шла, он мучился над тактикой, часто терял мысль, по нескольку раз перечитывал прочитанное. Правилами стрельбы надо было овладеть в совершенстве. Причину своей рассеянности Гинек знал хорошо: его ждал вечерний разговор с Шаркой. Сколько раз сегодня он уже о нем вспоминал?

Он решил собрать в кулак всю свою волю и больше не отвлекаться ни на что до конца самостоятельной подготовки, но вскоре это решение оказалось нарушенным. Причиной тому был майор Диан.

— Знает кто-нибудь, где у нас Славек Шульц?

От столов донесся недовольный ропот; у каждого были свои проблемы в постижении тактики, зачем добавлять к ним другие?

— Ребята, речь идет о серьезном деле. Булгаков приготовил занятие для определенного количества людей, — присоединился к Диану Мила Соучек. — Это будет по отношению к Василию Алексеевичу нетактично.

И Гинека взяло за живое — почему они должны вечно разыскивать надпоручика? Несмотря на то что личное отношение Славека к учебе всех возмущало, они относились к нему терпимо. В учебном классе он появлялся только тогда, когда ему нужно было заглянуть в секретную документацию. «Может, я каким-либо образом позорю группу?» — защищался Славен от сыпавшихся на него упреков. Коллеги признавали, что он никого не позорит, но соглашались с Дианом, который, как и Соучек, без конца повторял: «Все мы должны соблюдать установленные правила обучения». Славек против этого не возражал, и дискуссии, таким образом, заканчивались безрезультатно.

Гинек понимал, что Диану придется кому-то передать функции Славека Шульца, если тот не придет на занятие. Кого он выберет для такого трудного задания, угадать было не трудно: самым толковым специалистом считался Плашан. Но кто же тогда заменит Гинека? Ридл сам отправился на поиски безответственного надпоручика. Славек будто сквозь землю провалился: в общежитии его не было, в кафе тоже. Гинек напрасно обошел весь учебный центр и в кабинет практической подготовки вошел в последнюю минуту.

Полковник Булгаков появился точно в назначенное время.

— Товарищ полковник, прошу извинения за надпоручика Шульца. Ему стало плохо, и он не смог явиться на занятие, — солгал майор Диан.

Задумчиво кивнув, полковник Булгаков сказал, что заменит отсутствующего сам.

Занятие началось. В помещении чувствовалось напряжение, как на командном пункте во время боевой работы. Гинек решил, что это результат неприятного начала занятий. Работа всех захватила, люди сосредоточились на выполнении своих функций. Гинек любил такие моменты, когда его мозг работал с полной нагрузкой. Тогда Гинек показывал, на что способен, быстро оценивал варианты, комбинировал и находил единственно правильное решение. Глухое гудение аппаратуры повышало психологический настрой слушателей.

— Хорошо, обратите внимание на коррекцию параметров, — сказал, подойдя к Гинеку, полковник, и для Гинека эта похвала прозвучала как гром фанфар. Непосредственная связь теории с практикой была еще одним восхищающим Гинека принципом обучения. Опытные преподаватели в своих лекциях приводили конкретные примеры из жизни боевых частей, объясняли, какие ошибки и в каких ситуациях были допущены персоналом, в чем люди переоценивают технику и в чем, наоборот, недооценивают. После изучения технической документации прибора или агрегата слушатели тут же знакомились с образцами.

Рабочая атмосфера настолько захватила Гинека, что он ни разу за все время не посмотрел на часы. И только когда ЭВМ высветила на дисплее конечные результаты, он облегченно вздохнул и вспомнил о телефонном разговоре.

— Давайте снова проиграем некоторые варианты, — с неожиданной для него категоричностью проговорил Булгаков.

Он дал каждому задание, и Гинек не отважился отпроситься с занятий. Свою задачу по контролю Гинек постарался выполнить как можно скорее и поторапливал других. Когда работа была закончена, полковник обнаружил в их расчетах ошибку. Пришлось снова углубиться в расчеты. Наконец Ткач обнаружил ошибку в своих вычислениях. Они облегченно вздохнули.

— Незаметно исчезай! — бросил подошедший к Гинеку Плашан. — Через несколько минут занятие все равно закончится, а ты можешь опоздать на свой разговор.

— Иди работай и не мешай, — прошипел Гинек, а его красноречивый взгляд говорил: «Разве я могу уйти? Посмотри, как ребята пашут! Сбежать отсюда сейчас — такое не прощается».

Других ошибок они не обнаружили. Булгаков еще раз все проверил, одобрительно кивая, что-то невнятно пробурчал себе под нос и потом громко сказал:

— Если вы вот так побываете на всех ролях с целью всестороннего изучения комплекса, то уровень вашей подготовки будет неплохим. — Эта фраза напомнила Гинеку излюбленное выражение Менгарта: «Ну что ж, не так уж плохо, товарищи».

Напряжение сразу спало, Гинек снова начал воспринимать время. Без двадцати восемь, дошло до его сознания. Он повернулся к Плашану:

— Возьми мои вещи. Мне придется бить рекорд в беге на один километр. Встретимся на ужине.

Он ворвался в дверь общежития как ураган и, едва переводя дыхание, спросил:

— Прага… уже звонила?

— Минуту назад. Я везде вас искала, — оправдывалась женщина-вахтер. — А перенести разговор я не могла. Если бы вы мне сказали, где вас искать… — Женщина выглядела удрученной, будто разговор не состоялся из-за нее.

— Ничего, я закажу на другое время, — сказал Гинек, чтобы как-то успокоить ее.

Уже на лестнице его охватило разочарование. Гинек представил грустную Шарку над телефонным аппаратом, и опять — уже в который раз с минуты их разлуки — в душе его возникло ощущение вины.

Он переоделся в домашнюю одежду и спустился в буфет. Группа венгерских офицеров заканчивала ужин. В углу перед цветным телевизором теснились зрители разных национальностей. Транслировали хоккейный матч чемпионата СССР. Наблюдая за ходом поединка на льду, острее всех переживали вьетнамцы. Они восхищенно и одобрительно вскрикивали после успешной атаки, они радовались и хлопали в ладоши как дети. Игра захватила их своей остротой и динамизмом. Вьетнамские офицеры рассказывали, что у них на родине тоже строятся зимние стадионы и наверняка там начнут играть в хоккей.

— В Чехословакии тоже умеют хорошо играть в хоккей! — стукнул по плечу Гннека Смишек, как будто капитан Ридл был одновременно капитаном хоккейной сборной.

Первым из их группы сюда, в кафе, прибежал Плашан, следом за ним появились остальные. Они сели за стол, кое-кто заказал мясные пирожки, большинство же предпочло пельмени. Тетя Василиса, повар и буфетчица в одном лице, умела их делать мастерски.

— Успел? — спросил Плашан.

Гинек отрицательно покачал головой.

— Ай-ай-ай! — Найбрт закатил глаза к потолку. — Пожалуй, пора заказывать тебе сто граммов водки, иначе ты до утра теперь не уснешь.

Кто-то заговорил о занятиях, о Шульце, который не явился в аудиторию. Все согласились с тем, что это надпоручику даром не пройдет.

— Он должен был сообщить мне, почему не может прийти. Я выглядел идиотом перед Булгаковым! — сокрушался Диан.

— Ну что, дадим ему коллективный выговор? — предложил Мила Соучек.

На том и порешили. Славок Шульц даже не предполагал, как будет встречено его появление в буфете по возвращении из города.

— Что вы на меня уставились? Я не просил дополнительного занятия, — сказал он, поняв, что произошло.

— А ты сообщил кому-нибудь, что не придешь на занятия? — возмутился Диан. — Ведь ты хорошо знал, что полковник подготовил это занятие специально для нас!

— Тебе просто наплевать на всех! — Мила Соучек воинственно выдвинул вперед подбородок. — Хочешь сказать: «Я это умею, и пошли вы все к черту». Ошибаешься, парень, здесь у нас не голубятня какая-нибудь.

— Ага, выходит, меня уже прорабатывает партийная группа. Простите, товарищи, сразу как-то не понял. — Шульц обвел всех взглядом и поднялся. — Но такие разговоры не ведутся за кружкой пива.

Плашан вскочил так резко, что едва не опрокинул со стола пустую тарелку.

— Послушай, — зло прошептал он ему в лицо, — я не люблю выступать в роли воспитателя, но и не терплю фрайеров. Таким, как ты, мы у нас в Тршебоне даем по две оплеухи, по одной с каждой стороны. Может, после этого им становится понятно, что мы разговариваем с ними за пивом только потому, чтобы не делать это в другом месте! — Сказав это, Плашан уже спокойно сел за стол.

Славек медленно дотащился до свободного стула. Слова Плашана явно подействовали на него. После Найбрта высказались и остальные. Славек получил сполна. На этот раз он даже не пикнул в свое оправдание.

Гинек вышел из буфета одним из первых. Он раздумывал на ходу, успеет ли завтра еще до занятий послать Шарке телеграмму и назначить время следующего телефонного разговора. В коридоре его догнал Славек Шульц.

— Что они могут знать о том, как славно можно проводить свободное время, правда? — многозначительно сказал он.

— Слушай, иди ты к черту! — отрубил Гинек, входя в свою комнату.

На другой день он поднялся рано, но телеграмму послать не удалось. Когда он находился в умывальной комнате, туда вошел майор Диан.

— Мы с тобой должны сейчас прибыть к начальнику, — известил он товарища и пожатием плеч дал понять, что подробностей не знает.

У Гинека заныло внутри. Первая мысль была о Шарке — что-нибудь случилось! Он быстро побрился, оделся и с недобрым предчувствием последовал за майором к зданию, где размещалось командование учебного центра.

Они доложили о прибытии полковнику Яшкину. Тот строго посмотрел на них. Начальник чехословацкой группы в форме подполковника чехословацкой Народной армии выглядел солидным и серьезным.

— Вам знакомо это пособие? — Яшкин прочитал название, напечатанное на обложке, и протянул инструкцию Гинеку.

Они сразу все поняли. Гинек держал в руке совершенно секретную инструкцию, забытую вчера в столе Диана. У Гинека зарябило в глазах, когда он представил, что произошло бы, если бы пособие попало в посторонние руки. Спина его сразу покрылась холодным потом. Яшкин пока что зловеще молчал.

Гинек хорошо знал, как в Советской Армии строго наказывают за все проступки, допущенные при работе с секретными документами. Эту прописную истину знал каждый солдат. Здесь же, в центре, слушатели курсов соприкасались с самой совершенной, а потому самой засекреченной техникой. Рассчитывать на поблажку они не имели права.

Полковник Яшкин встал, подошел к окну и, стоя к ним спиной, спросил:

— Вы осознаете, что натворили?

— Да, — сдавленным голосом прохрипел Гинек.

Полковник повернулся, пристально посмотрел на офицеров:

— Тогда скажите мне, как бы вы поступили на моем месте?

Что мог сказать Гинек? Всякое оправдание было неуместным. В голове его мелькнула мысль, что это будет концом, бесславным концом многодневной тяжкой работы, грязной кляксой вместо эффектно поставленной точки. Хорошо хоть, что пособие попало именно к Яткину, неважно каким путем. Существуют ошибки, урон от которых нельзя вычислить или определить наказанием. Преждевременно возвращаться домой с таким багажом, перенести такое нелегко.

Яшкин не стал пока делать никаких выводов, заявив, что сам разберется вместе с начальником чехословацкой группы, и отпустил слушателей. Вконец расстроенные, они возвращались в общежитие. Янка Диан не произнес ни одного слова, но по его плотно сжатым губам можно было понять, что он и себя считает виноватым в этом инциденте.

— А-а, черт! — вырвалось у Плашана, когда они сказали ему о причине неожиданного вызова к командованию центра. — Это оттого, что ты все время нервничаешь. Как будто рожать должен ты, а не твоя благоверная. Кому ты этим поможешь? — упрекнул он Гинека.

Ридл не злился на друга, тот был прав. Он только подумал, почему человек начинает браться за ум только тогда, когда уже поздно. Гинек снова вспомнил Менгарта. Сколько раз подполковник вдалбливал им, что нельзя недооценивать мелочи! «В нашем деле можно ошибиться только один раз. Если вы промахнетесь, то будете уничтожены сами». Командир дивизиона преувеличивал, но сколько мудрости было в его словах! И вот, пожалуйста, стоило, один раз ошибиться, как все оказалось под угрозой срыва.

— Наверное, мне действительно надо было остаться дома… — вздохнул он горестно, когда они с Плашаном, закончив ужин, молча сидели в буфете.

— Опять начинаешь! — повысил голос Плашан. — Не лучше ли подумать о том, как исправить положение?

— Ничего тут уже не исправишь, — ответил Гинек. Рука его, сжатая в кулак, тяжело опустилась на стол.

Остаток недели прошел в неопределенности. Вместе с остальными Гинек ходил на лекции, штудировал материалы на самоподготовке, хотя на следующий день мог быть уже отчислен и отправлен домой. По ночам его преследовали тяжелые сны о бесславном возвращении в Борек.

После субботних занятий, к которым они долго не могли привыкнуть, его никто не вызвал, чтобы огласить, наконец, роковой приговор. Неисправимый оптимист Плашан посчитал это обнадеживающим признаком, для Гинека же продление состояния неопределенности становилось прямо-таки непереносимым. В то время как Плашан пытался развеселить его разными историями, случившимися в период их совместного обучения в училище, Гинек, засунув руки в карманы, бесцельно мерил комнату шагами.

— Давай сходим в кино или на танцы. Тебе надо развеяться. Грустить не имеет смысла, — сказал как-то Платан, поняв, что на друга ничто не действует.

Только сейчас Гинек вспомнил о Верином приглашении на концерт. Но готов ли он слушать Шопена, особенно его Баркаролу, в которой так сильно отразилось предчувствие автором своей смерти? В конце концов он попросил Плашана заменить его.

Найбрт с минуту смотрел на него умными глазами, потом осторожно произнес:

— Честно говоря, я мало разбираюсь в музыке, но, судя по тому, что ты мне здесь рассказываешь, тебе самому следовало бы послушать этот концерт. Представь, каково было этому Шопену, но, несмотря ни на что, он продолжал писать музыку…

Гинек дал себя уговорить. Побрился, надел парадную форму.

Вера Булгакова, элегантно одетая, уже ждала его. Ее праздничное настроение передалось и Гинеку.

Концерт оказался великолепным. Артист, прекрасно уловивший своеобразие произведений Шопена, виртуозно импровизировал, не давая публике в переполненном зале опомниться. Гинек слушал как завороженный. Вера тоже, казалось, растворилась в музыке.

— Вот это я и называю романтикой, — восторженно произнесла она, когда они, все еще находясь под впечатлением музыки, шли по зимнему городу. Глаза ее сверкали. Она взяла Гинека под руку и говорила, говорила. — Только что мы прослушали прекрасные романтические вещи, а теперь вокруг нас романтическая тишина, в воздухе крутятся и падают снежинки, чтобы придать романтический вид крышам, домам, тротуарам… Как ты думаешь, Гинек, что лучше — быть неисправимым, сумасшедшим романтиком или серьезной букой?

— Наверное, романтиком, — ответил он и впервые за весь вечер улыбнулся.

— Тогда перестань хмуриться, а в понедельник заходи на чашку чая. Я работаю во вторую смену, — сказала она ему просто, по-дружески.

Он вдыхал морозный воздух, ежился от холода, слушая девушку, и вдруг уверовал в то, что у него будет возможность исправить ошибку и он сумеет сделать это.

Гинек был в этом убежден и когда в понедельник шел к начальнику чехословацкой группы. Взыскание, вынесенное ему, было строгим, но главное — его не лишили возможности исправить допущенную ошибку.

27

Ярослав Менгарт и в воскресенье проснулся как в обычный рабочий день. Привычка, от которой пятидесятилетний мужчина вряд ли уже избавится. До того как жену положили в больницу, он иногда позволял себе поваляться утром в постели. Просматривал газеты, которые жена приносила ему из почтового ящика прямо в постель, а потом, быстренько умывшись, садился к накрытому столу. С утра подполковник что-нибудь делал во дворе, а к полудню, как правило, отправлялся в дивизион проверить, все ли там в порядке. Без этого ему бы, наверное, и кусок в горло не полез.

Сегодня он с мрачным видом перемыл гору грязной посуды, накопившейся в кухне за неделю, вынул из холодильника два кусочка свинины, отбил их, посолил, поперчил, очистил четыре крупные картофелины, открыл банку с супом из гуляша — и подготовка к воскресному званому обеду была закончена.

Если дома не появлялись ни сын, ни дочь, он считал такой уик-энд самым грустным временем недели. Тогда он чистил от снега тротуар перед домом, а затем как неприкаянный бродил по пустым комнатам в ожидании момента, когда он сядет в машину и поедет в районную больницу. Последний месяц его не притягивала даже работа. И там у него все валилось из рук, ему казалось, что его одолевает усталость, вялость и что-то вроде покорности и смирения. Он не выказывал своего настроения окружающим, вел себя как прежде, но чувство тяжести и неопределенности не пропадало.

От этого чувства Менгарт не избавился даже в период проверки. Он не сумел создать в дивизионе творческую атмосферу одержимых единомышленников, где бы все до последнего человека были готовы расшибиться в лепешку, лишь бы выполнить стоящие перед ними задачи. Больше того, ему казалось, что подчиненные поняли, что он утерял способность быстро реагировать на изменения окружающей обстановки и принимать адекватные решения. И хотя он все равно был еще на своем месте, командирская искорка в нем погасла.

Старость? Может, так напоминает о себе старость?

Сил у него было еще хоть отбавляй, на здоровье не жаловался. Вот только Либы с ним не было. Разве могли что-то изменить два часа в среду и воскресенье, проводимые у больничной койки? Два часа, которых мы так ждем, а потом не знаем, о чем говорить. Два угнетающих часа, когда ты хочешь, но ничем не можешь помочь, когда ты стараешься быть веселым и беззаботным, а выйдя на улицу, опять впадаешь в удручающую тоску.

«Все можно и все нужно преодолеть, в том числе и одиночество», — подумал Менгарт, выезжая из гаража. Он вспомнил, как они когда-то начинали, как жили в одной комнате в общежитии с двумя маленькими детьми на несколько сот крон в месяц. Либуша кипятила пеленки в баке на печке и развешивала в общей ванной. Он учился, так что свободного времени на семью у него мало оставалось. Сколько дней одиночества провела с ним Либа, сколько бессонных ночей, когда он должен был приехать и не приезжал! А время тогда было грозное, вот-вот могла разразиться война. Они часто находились в полной боевой готовности, спали по очереди на командных пунктах, ели из походных котелков и не знали, встретятся ли еще когда-нибудь со своими семьями. Однако и тогда Менгарт не думал о Либуше так часто, как теперь. Может, и это — тоже свидетельство надвигающейся старости? Нет, о старости думать еще слишком рано, кто о ней думает, тот стареет быстрее.

«Результаты проверки неплохие, нет, тебя еще рано списывать в металлолом», — убеждал он сам себя. Пусть его слегка упрекнули в медленном внедрения прогрессивных форм учебно-боевой подготовки, но что могут знать наверху о жизни в дивизионе? Он работал с людьми, которых имел в наличии. Люди не изменяются по мановению волшебной палочки и не приходят в восторг от всякого нововведения, как полагает инженер Главка.

Молодежь хочет идти вперед семимильными шагами, в то время как иногда бывает достаточно маленьких шажочков. Уверенных и точных…

Менгарт поставил машину за углом больницы и пошел к главным воротам. Даже с завязанными глазами он безошибочно нашел бы дорогу в нужное отделение, добрался бы до обшарпанной двери, за которой лежит Либа.

Он взялся за ручку и… нерешительно застыл на пороге. На кровати, многие месяцы служившей пристанищем для его жены, лежала другая женщина. Сердце сильно застучало в груди Менгарта, в голове мелькнули мрачные мысли.

Кто-то легонько взял его за локоть.

— Пойдемте со мной, — послышался голос главного врача.

Менгарт послушно последовал за врачом, впившись взглядом в его белый халат, а весь мир вокруг посерел, сделался безликим. Ему казалось, что серый цвет расползается и вот-вот закроет белый халат врача, а тогда воцарится хаос и мертвая тишина. Тишина, которую можно услышать, которая кричит и доводит до бешенства.

— Я солдат, пан главный врач, и выдержу правду, — сказал Менгарт, сжав руки в кулаки, едва они вошли в просторный кабинет. — Где моя жена?

Главный врач предложил ему сесть, пододвинул свое кресло поближе к нему, и на его уставшем лице мелькнула улыбка.

— Не сердитесь, пан Менгарт, что заранее не предупредили вас, но ваша жена находится сейчас в неожиданном для вас месте. Ее готовят к операции.

Менгарт растерянно заморгал.

— Не волнуйтесь, — продолжал главный врач. — Мы провели все необходимые обследования и пришли к выводу: того, что мы предполагали, у нее нет. Ваша жена, как бы это выразиться покороче и попонятнее, страдает от серьезных нарушений желудочной деятельности. И вот теперь мы можем приступить к операции.

— Операция… будет трудной? — с запинкой произнес Менгарт, ощутив, как ногти до боли впиваются в ладони.

— Да, — ответил главный врач. — Поэтому я и пригласил вас сюда. Я верю в своих коллег и в целом в успех операции, однако конечный результат зависит не только от хирурга и его помощников. Вашей жене будут необходимы хороший домашний уход, спокойствие. Понимаете меня?

Менгарт кивнул, хотя не был уверен, что понял все до конца. Главврач начал подробно знакомить его с диагнозом, объяснил ему план операции и способ долечивания.

— Я не намерен что-либо приукрашивать, пан Менгарт. Вы должны осознать, что ваша жена и после операции не будет полностью здорова, — добавил он.

— Мог бы я с ней поговорить? — неуверенно спросил Менгарт, и главврач разрешил ему это.

Менгарту пришлось взять себя в руки, чтобы войти в палату с наигранной веселостью на лице.

— Я уже думал, что тебя отпустили домой и мы разминулись, — сказал он Либуше.

— Видишь, какие я получила апартаменты. Только для себя лично. Как тогда в Ереване, помнишь?

Еще бы он не помнил! В тот вечер они отдыхали на балконе и пили чай из больших чашек. Воздух был теплый, небо безоблачное. Либуша, загоревшая, с мечтательными глазами, смотрела на цветущие в парке деревья и вздыхала: «Как же здесь прекрасно!»

— Ты думаешь, Ярослав, что мы были счастливы вдвоем? — спросила она неожиданно, вспомнив прекрасные минуты, проведенные в Сухуми, Сочи, Ялте и других городах.

— Я счастлив, живя с тобой, Либуша. И буду счастлив с тобой всегда, — заверил он жену и сжал ее руку.

Ее губы едва заметно затрепетали.

— Это хорошо, Ярослав, это очень хорошо. Я тоже была с тобой счастлива, о чем еще можно мечтать в жизни?..

Домой Менгарт ехал медленно, на третьей скорости. Водители едущих за ним машин нетерпеливо сигналили и, обгоняя, выразительно стучали себя по лбу. Он внимательно следил за лентой дороги с голыми тополями по обочине, выводившей через мост к гряде гор. Оказавшись у их подножия, он остановил машину, выключил мотор и зашагал к лесу. Он проваливался в глубокий снег, падал, снова поднимался и шел дальше. Подойдя к первым деревьям, подполковник остановился. Оперся о ствол стройной ели, подышал на ее кору. Ему надо было хоть минуту побыть одному, без свидетелей, потому что бывает так, что и мужчине это совершенно необходимо.

В Борек Менгарт вернулся незадолго до сумерек. Перед воротами прохаживался майор Сойка, в гражданской одежде и изрядно продрогший.

— Что-нибудь стряслось, Франтишек? — спросил его Менгарт, быстро выйдя из машины.

— Ну и ну, неужели мы не можем прийти друг к другу просто так?.. — ответил майор. — У Либуши был? — осторожно начал он, когда они сели за стол, на котором дымился жасминовый чай и стояли две рюмки сливовицы, присланной братом Менгарта из Моравии, из Зноймо.

— Да. Завтра ей делают операцию.

— Вот видишь, самое худшее минует, и она снова будет с тобой.

Менгарт отпил чаю.

— Ты даже не знаешь, Франтишек, как я этого хочу… — проговорил он.

— Твоя Либа заслужила спокойную жизнь. Что за жизнь с нами у наших женщин? Тем более у твоей Либы — ведь ты всегда был на переднем крае. Всегда там, где что-то творилось. Мало кому по плечу такой объем работы.

— Побереги дифирамбы для похорон, — махнул рукой Менгарт.

Сойка засмеялся:

— Что это ты о похоронах? Тебя ждет прекрасное время. Садик, внучата, рыбалка, время от времени будете с Либой куда-нибудь ездить, сделаете то, на что до сих пор не хватало времени. Пусть молодежь покажет, на что она способна.

— Многого от нее ждать пока нельзя, — скептически бросил Менгарт.

— Думаешь? Я бы не стал недооценивать наших молодых офицеров.

Менгарт, желая, очевидно, уклониться от спора, поднял рюмку:

— Ну что ж, выпьем за самое обычное в нашей жизни и в то же время самое главное! За здоровье!

Они выпили. С минуту молчали. Потом Сойка спросил напрямую:

— Мы с тобой друзья, Ярослав? Плюнь на наши различные подходы к некоторым вопросам и скажи, мы с тобой хорошие друзья?

Менгарт посмотрел на него с некоторым удивлением.

— Конечно, — ответил он.

Сойка задумчиво поиграл пустой рюмкой, потом резко поставил ее на стол.

— Тебе надо уйти, Ярослав, — твердо сказал он.

— Как уйти? Куда? — не понял Менгарт.

— Послушай, Ярослав, иногда лучше уйти с почетом, чем быть уволенным по приказу. В штабе шушукаются, что ты уже не справляешься, тормозишь рост молодых, что ты уже не тот Менгарт, каким был десять лет назад… Я знаю, многие из тех, кто распространяет такие слухи, просто-напросто тебе завидуют. Завидуют твоим способностям, энергии, заслугам. Но доля правды в их словах есть. Проверка это подтвердила.

— Какой правды? — Подполковник вскочил с кресла и угрожающе выпрямился. Он думал, что Сойка пришел из-за Либы, желая его утешить, ободрить, а оказалось…

— Сядь, Ярослав, зачем кричать? — успокаивающе сказал майор.

— Я неблагожелательно отношусь к молодым? — бушевал подполковник. — А как же Гинек Ридл? А Душан Главка? А этот юнец Майерчик? — возмущался он.

— Ты лучше меня знаешь, как с ними обстояло дело. Ридла, скажем так, ты сам выбрал. Он импонировал тебе и тем, что никогда не стремился командовать. Ты правильно рассудил, что в дивизион он не вернется, он понадобится в другом месте. Главку ты, наоборот, недооценил. Не предполагал, что из этого незаметного офицера вырастет хороший организатор и прекрасный специалист, хотя и с большими амбициями. Ты не думал, что он перерастет тебя на голову. Поэтому ты упорно защищаешь застаревшую практику, на которую даже сам уже не надеешься. Ты, видимо, полагал, что усмиришь Главку, но он не поддался. А знаешь, почему он не сдался, Ярослав? Он считает чуть ли не за честь вести с тобой споры из-за каждой мелочи, и, когда ему удается убедить тебя, он бывает вне себя от счастья… Извини, но ты сам захотел это услышать. Да и кто скажет тебе об этом, если не я?

Сойка немного задыхался от волнения. Менгарт будто застыл, рука его с побелевшими суставами с такой силой судорожно сжимала бутылку с прозрачной жидкостью, что казалось, стекло не выдержит и лопнет. Потом до Менгарта, видимо, дошло, что Сойка внимательно за ним наблюдает.

— Значит, по-твоему, мне пора на пенсию, в саду копаться? — сказал он иронически и долил в обе рюмки. Сойка хотел возразить, но Менгарт не дал ему это сделать. — Это за все, что мне удалось создать и взлелеять в этом дивизионе? Я ночами не спал, детей своих видел только спящими, Либуше внимание не уделял — а теперь надо уходить? — Голос его задрожал, покрасневшие глаза уставились вниз, на узор паркета. — Я отдал своему дивизиону все, что имел, самое лучшее, что во мне было!

— Именно поэтому, Ярослав, именно поэтому тебе надо уйти. Это тоже великое искусство, и оно тоже характеризует личность. Попроси о переводе на другую работу, покажи всем, что ты правильно оцениваешь свою роль. Это не проигрыш, Ярослав, поверь мне. Тебе найдут интересную работу, ты будешь продолжать использовать свой опыт, обретешь больше спокойствия и найдешь время для себя и для Либуши. Ты заслуживаешь того, чтобы уйти с почестями, Ярослав.

Голос заместителя доносился до него откуда-то издалека и был едва слышен. Менгарт даже не был уверен, что слова Франтишека — вовсе не галлюцинация. Мог ли он подозревать Сойку в неискренности или нечестности? Неожиданно Менгарту почудилось, что с ним разговаривает не только Сойка, но и главврач, и Либуша. В эти тяжелые минуты, которые могут подстеречь каждого человека, перед его взором пронеслась вся его жизнь, точно он просмотрел своеобразный кинофильм. Это был фильм, полный резких жизненных поворотов, страданий, разочарований, побед и тех мимолетных минут, которые мы называем счастьем.

— Ты на самом деле думаешь, что Главка меня… что я его чему-то научил?

Майор с облегчением засмеялся:

— Неужели ты никогда не замечал, как он старается тебе подражать? Иногда он этим даже действует мне на нервы. Капитан перенимает твои манеры, даже голос повышает совершенно напрасно, как и ты. Сам знаешь, сколько раз я из-за этого на тебя сердился… Да, знаешь, как называют его солдаты? Не иначе как Менгартик, имея в виду, что он еще не дорос до тебя.

— Менгартик? Никогда об этом не слышал, — не скрыл своего удивления Менгарт.

— А тебе и не надо всего знать, хотя ты и командир.

Сойка поднялся со стула, готовясь уйти. Менгарт проводил его к самым воротам и задумчиво посмотрел вслед, пока Сойка не исчез в темноте. Подполковник стоял неподвижно, на лоб его сползли густые с проседью волосы, вокруг век, рта и на висках обозначились резкие морщинки.

Потом медленным шагом он направился в дом, чувствуя боль в сердце. Это была не физическая боль, но не менее мучительная. Подполковнику казалось, что он что-то теряет, теряет медленно, постепенно, это «что-то» еще не очень далеко от него, но он уже не может протянуть руку, чтобы его крепко схватить.

У Менгарта никогда не было привычки сдаваться. Никогда! А теперь, выходит, ему следует уйти, уйти в расцвете сил? Только из-за того, что где-то шушукаются, что он стареет? Какая, к черту, старость, здоровьем он мог бы и с молодыми поделиться, пусть спросят врачей!

Кровь ударила ему в голову. «Такой приказ наверху бы не подписали, конечно нет! А не стоит ли съездить к генералу? — пришла ему в голову мысль. — Он ведь считает меня другом, приглашал снова к нему заглянуть. Но ведь Франтишек Сойка тоже друг…»

Вот в таком раздвоенном состоянии, еще более одинокий, чем когда-либо, просидел он до поздней ночи, а когда решил наконец попытаться уснуть, взгляд его скользнул по неубранным со стола рюмкам. «Завтра помоешь их и положишь на место, — подумал он. — Или послезавтра… Какая разница, день туда, день сюда…»

28

В халате и домашних тапочках Шарка вышла на балкон и подставила лицо солнцу, уже стоявшему высоко в небе. Дуновения слабого, но прохладного ветерка унесли последние остатки сна. Шарка протерла глаза и, взглянув на башню борецкого костела, ужаснулась: уже столько времени!

Она поспешила назад в комнату и направилась прямо в ванную. Проворно собрала распущенные волосы в узел и, придерживая его одной рукой, другой, взяла гибкий шланг душа. Затем, закутавшись в банную простыню, она почистила зубы, а потом, уже одетая, ловко заплела косу. Потом Шарка быстро позавтракала, попеременно поглядывая то на будильник, который забыла вечером завести, то на стопку книг на столе, регистрацию которых она начала неделю назад и до сих пор еще не завершила.

Осторожно — на улице еще лежал снег и в подъезде дома от этого было грязно — она спустилась по ступенькам и заспешила по скользкому тротуару к Бартовым.

Только она коснулась калитки, как к забору подбежала молодая немецкая овчарка. Собака виляла хвостом и радостно лаяла. Шарка невольно вспомнила, как она испугалась Река, когда впервые пришла к Бартовой. Если бы сама пани директор не открыла ей дверь, то она бы, скорее всего, убежала. Даже в прихожей, куда ее тогда привела Бартова, ее не покинуло ощущение неловкости. Приветливость, в основе которой лежит сочувствие, неприятна…

Она улыбнулась воспоминаниям, погладила Река, который проводил ее до самых дверей дома, и позвонила.

— Проходи, у нас открыто, — услышала она отдаленный Ленкин голос. — И меньше обращай внимания на беспорядок, я еще не успела убраться.

Шарка едва не рассмеялась. Точь-в-точь повторялся ее первый визит сюда. В тот раз Ленка еще добавила: «Когда в доме два ребенка, то и у меня, и у бабушки всегда найдется что делать. Так у нас каждый вечер, пока не искупаем и не уложим детей в постель. А мужики наши все свободное время в мастерской пропадают, от них помощи ждать нечего».

Маленький Томашек перебрался через высокий порожек и восторженно замахал руками:

— Тетя Шарка, тетя Шарка, у тебя есть конфеты?

— Как тебе не стыдно, бессовестный? — появилась за ним Ленка с маленькой Леночкой на руках. Она поздоровалась с Шаркой и повернулась к Томашу: — Если будешь сердить тетю, ничего тебе из города не привезу, понятно?

Томашек твердо пообещал быть хорошим. Ленка положила девочку в коляску и благодарно взглянула на подругу.

— Спасибо, что пришла, ехать в город с детьми — сама знаешь какое удовольствие, а мне надо обязательно на фабрику съездить, потому что с марта я уже хочу выйти на работу.

— Еще чуть-чуть, и я проспала бы, — призналась Шарка. — Вчера вечером мы с Элишкой Главковой ходили на собрание членов Красного Креста, оно сильно затянулось.

— Хорошо, что ты мне напомнила. Та выставка вязаных изделий будет в фойе здания клуба. Женсовет надавил все-таки на председателя Национального комитета. Мы должны решить, что у кого взять, чтобы это не были одни покрывала, как в последний раз.

Шарка с детьми проводила Ленку до самого автобуса. Томаш долго махал маме рукой. Только когда автобус скрылся за поворотом, он взялся за Шаркину руку, и они медленно отправились на прогулку.

Шарка полюбила Ленку. Ей нравилась ее прямота, а также то, что Ленка любила жизнь такую, какой она есть, со всеми ее неожиданностями и причудами. Шарка часто сравнивала свою новую подругу с бывшими пражскими приятельницами. Сельская толстушка, на всю жизнь прикованная к печке и детям, сказали бы они, пренебрежительно сморщив нос. Но насколько счастливее была Ленка этих накрашенных девиц, втайне мечтавших о хорошем замужестве, результатом которого будут все та же печка и дети.

Ленка поражала своей энергией. Как оказалось, она мастерица и страстный пропагандист вязания. Шарка просто диву давалась, что можно сделать из шерсти в свободные минуты. Имея двоих детей, Ленка успевала работать в комитете местной организации Союза женщин, сагитировала туда и Шарку.

Ленка была всего двумя годами старше Шарки, и тем не менее ее отличали удивительная уравновешенность и какая-то извечная естественная женская мудрость. Шарка знала, что основа ее подхода к жизни — крепкая семья, где муж и жена всегда говорят друг другу правду, где в отношениях преобладают искренность и терпимость. Шарка ни разу не заметила, чтобы в семье Бартовых кто-нибудь скрыл что-то от других. Открыто о своих проблемах они говорили и Шарке, а атмосфера в их семье отличалась предупредительностью и стремлением помочь друг другу.

Шарка дошла с детьми до пересечения шоссе с лесной дорогой, ведущей к «Фазаньему заповеднику». «А что, если навестить Астронома? — пришла ей в голову мысль. — Вот вытаращил бы глаза!» Она с улыбкой представила себе эту картину, но тут же отказалась от этой идеи — Томашек уже выглядел уставшим. Да и самой ей нужен был отдых, везти коляску с Леночкой было нелегко.

Находясь под Смотровой площадкой, сейчас осиротелой и грустной (скамейки, занесенные снегом по самые спинки, едва были видны с шоссе), она подумала о Гинеке. Когда же закончится его командировка? В последний раз он звонил из центра подготовки накануне экзаменов. Даже на расстоянии чувствовалось, что он придает им большое значение и много занимается. С того времени он будто сквозь землю провалился, ни одного письма не прислал. Может, их загнали на практику туда, откуда письмо и месяц может идти?

С прогулки они вернулись немного озябшие. Шарка покормила детей и уложила их в постельки. Томашек уговорил ее рассказать сказку, но через минуту уже спал как убитый. Шарка поела сама, вымыла посуду на кухне. На нее тоже навалилась усталость, и взятое вязание снова легло в корзиночку. Она встала и потянулась. «Спина у тебя будет болеть все больше и больше. Много вязать тебе уже нельзя. Надо больше двигаться и спать на твердом», — зазвучал у нее в ушах спокойный голос Бартовой. Шарка легла в общей комнате на ковер, сделала несколько упражнений, расслабилась и снова села за работу. Ей хотелось закончить теплый джемпер ко дню рождения Гинека. «Пусть его нет здесь, а я положу сверток на его кровать, как будто он должен прийти вечером», — подумала она. Неужели уже минул год, как он перебрался к ней в обитель романтиков? Неожиданно ей показалось, что Гинек был с ней всегда, и при этой мысли радость охватила ее.

Шарка вспомнила, что в утренней спешке забыла зачеркнуть число в календаре. Она сделает это сразу, как только придет домой, или завтра зачеркнет сразу два. До возвращения Гинека остается еще восемнадцать дней. «Это уже совсем скоро», — подумала Шарка с улыбкой.

Томашек проснулся около двух часов, слез с кроватки и в одной пижаме притопал в гостиную к Шарке. Не успела она его одеть, как снаружи донесся лай Река. Томашек вырвался из ее рук и побежал в прихожую:

— Мама несет конфеты!.. — радостно кричал он.

Но мальчик ошибся. В дверях появилась Бартова, а за ней Яндова. У Шарки перехватило дыхание. Яндова нерешительно остановилась у порога. Директор школы, наверное, только сейчас почувствовала неловкость ситуации, но самообладания не потеряла.

— Проходи, проходи, Анежка, — сказала она Яндовой. — Даю тебе честное слово, что я не готовила тебе специально эту встречу, — сказала она оторопевшей женщине. — Но то, что я склеротик, это точно. Совершенно забыла, что ты договорилась с Ленкой присмотреть за детьми, — повернулась она уже к Шарке.

Взяв Яндову под руку, она повела ее в комнату, объясняя на ходу:

— Шарка подружилась с моей дочерью.

Яндова и Шарка поздоровались. Бартова понаблюдала за ними с минуту, потом взяла на руки Томашека и оставила их одних. Угнетающая тишина еще более сгустилась.

— Как вы поживаете, Шарка? — обратилась Яндова к коллеге, нарушив молчание.

— Спасибо, хорошо. А вы? — в свою очередь вежливо поинтересовалась Шарка.

Яндова пожала плечами, и разговор на этом оборвался. Обе делали вид, что это им не мешает.

— Я хочу уйти из школы, — сказала вдруг Яндова и посмотрела на Шарку. Шарка удивленно подняла глаза. — Мне предложили место в районной библиотеке. Я мечтаю о покое… Двадцать семь лет за школьной кафедрой, шутка ли? Собственно, поэтому я и пришла сюда, хочу поговорить с Бартовой, когда она меня отпустит. Как вы считаете, будет мне там лучше? Согласитесь, что будет, — настаивала Яндова.

По ее лицу было видно, скольких усилий стоило ей принять такое жизненно важное решение.

Шарка вспомнила недавний рассказ Ленки: «В молодости Яндова влюбилась, это была ее первая любовь, которая как правило, безвозвратно уходит. Он служил на границе, ну и в одну из стычек с нарушителями границы погиб. Другой любви Яндова уже не испытала, а может, и не стремилась к ней, кто знает? Да, не всегда жизнь удается, но самое худшее, когда человек ломается под ударами судьбы. Сегодня над ней смеются ее же ученики, бедная женщина».

— У вас непременно все сложится так, как вы хотите, — проговорила Шарка ободряюще. В словах ее прозвучала искренность.

Бартова, вернувшись в комнату с детьми, застала Шарку и Яндову мирно беседующими. Вскоре к ним присоединилась и Ленка, которую из райцентра привез на машине муж. Увидев женское общество, он бросил:

— Снова хурал собрался! Скажите деду, что я в мастерской, — и исчез.

Разошлись они только вечером. По дороге домой Шарка вспомнила, что должна зайти к Элишке Главковой за своей сумкой и что дома ее ждут незарегистрированные книги.

«Автобус из города еще не приехал», — решила она, увидев на остановке толпу людей.

— Привет, горделивая принцесса, — послышалось за ее спиной. Не было нужды поворачиваться, чтобы узнать, кому принадлежат эти слова.

Она тряхнула косой и искоса посмотрела на Романа Бенеша. Он небрежно перебросил через плечо спортивную сумку и взял свободной рукой небольшой, но, по всей видимости, тяжелый чемодан. Желая опередить его дальнейшие ехидные выпады, она спросила:

— Куда так поздно, да еще с таким приданым?

Роман вытащил из кармана пачку сигарет, закурил и выпустил колечки дыма.

— В тридевятое царство, в тридесятое государство, принцесса, в более гостеприимное место. В Пльзене нужен тренер, и квартиру мне дают.

— А Бартова знает об этом? — спросила Шарка.

Он беззаботно улыбнулся:

— Само собой, ведь в течение месяца каждая из сторон может передумать. Так у нас зафиксировано в законе о труде. А ключи от здешних апартаментов я ей отдал. — Роман махнул рукой в направлении старой школы.

Шарка, глядя куда-то в сгущающиеся сумерки, скорее для себя проговорила:

— Вот так-то. Обитель романтиков сама по себе не имеет никакой волшебной силы, ею обладают только те, кто в ней живет.

Он непонимающе уставился на нее, и потому она добавила:

— Ты этого никогда не поймешь.

Она кивнула ему на прощание и пошла. Элишке тяжело будет нести сумку с продуктами, но стоять здесь с Романом и ждать подругу Шарке не захотелось.

«Столько событий в один день», — подумала она, когда в почтовом ящике увидела конверт, надписанный знакомым почерком, и уже в коридоре распечатала его. Шарка с жадностью проглотила содержание письма, стоя у стола с нагроможденными книгами, названиям которых и сегодня не суждено было попасть в картотеку. Дело в том, что на письма в этой квартире отвечали немедленно.

29

Рабочее совещание у командира дивизиона ничем не отличалось от многих других, и все же капитану Главке казалось, что перед ним сидит не подполковник Менгарт, которого он знал столько лет, а кто-то другой. При этом он вряд ли мог бы сказать, почему у него складывается такое мнение. Подполковник руководил совещанием как обычно: повышал голос, когда отчитывал подчиненных за недостатки в организации жизни дивизиона, решительно, пресекал увертки и попытки оправдать половинчатое выполнение задания, с привычной энергией знакомил присутствующих с новыми планами. «Может, я что-нибудь сам себе внушаю, — мысленно укорял себя Душан, — ведь иногда залезет в голову дурацкая мысль, и ничем ее оттуда не вышибешь».

Менгарт развивал свои планы относительно перевода дивизионной техники на летнюю эксплуатацию.

— Пусть вас не смущает снег за окном, — предупреждал он. — Все должно быть четко разработано уже сейчас. Решать такую важную задачу в последнюю минуту означало бы встретить массу проблем.

Главка внимательно следил за командиром. Менгарт, видимо, почувствовал пристальный взгляд капитана, потому что вдруг поднял на него глаза, и их взгляды на секунду встретились. Душан прочел в них озабоченность и одновременно какое-то облегчение. Менгарт едва заметно улыбнулся ему. Никто из присутствующих, кроме Главки, этого не заметил. Капитан был поражен. Менгарт изменил своей практике быть неприступным на служебных совещаниях!

Душан вспомнил, как командир вел себя при составлении предложений о радикальных изменениях в организации работы. Подполковник живо дискутировал с ним, высказал ряд дельных предложений. Никакого скептицизма и холодка в отношении нововведений.

И вот теперь Главка даже улыбнулся. Менгарт! Их Сосулька!

Душан подумал, что командир, наверное, узнал о его удачных и правильных ответах на некоторые не совсем скромные вопросы членов проверочной комиссии. Но тут же отогнал эту мысль, поскольку Менгарт не принадлежал к числу людей, которые в подобных случаях благодарят, да еще таким способом. Неожиданно приветливая улыбка командира как бы стала ему помехой, он даже слегка покраснел, когда командир поставил в пример остальным его отношение к служебным обязанностям.

Растерянность Душана усилилась, когда после окончания рабочего времени, идя по коридору, он увидел, что двери кабинета Менгарта широко открыты. Он готов был дать руку на отсечение, что сделано это было специально.

— Если можете, подождите секунду, я уже выхожу, — донесся из кабинета голос Менгарта. — Нам же с вами по пути.

Они пошли к главному выходу, а Душан размышлял, почему командир хочет побыть с ним наедине. Случайным это не могло быть.

— Не забудьте о вечернем контроле. Обратите внимание на численный состав, порядок, а главное — на службы. У ребят не должно возникнуть ощущения, что мы ослабили повод, дисциплина в таких случаях падает, — повторил Менгарт то же самое, что подчеркивал на совещании по меньшей мере три раза.

Душан еще больше убедился в том, что говорить он хочет совершенно о другом.

— Теперь от вас будет многое зависеть, — продолжал подполковник. — Кроме майора Сойки, я еще никому не говорил… Я подал рапорт об освобождении меня от должности командира дивизиона.

Душан Главка окаменел от удивления. Даже разорвавшаяся под ногами граната не произвела бы на него такого впечатления. Он только смог выговорить:

— Но ведь…

Менгарт будто не замечал его удивления.

— Не исключено, что дивизионом будет командовать кто-то посторонний, хотя предлагаю поставить на эту должность вас. Но в любом случае какое-то время вы будете здесь руководить. Если сюда пришлют кого-нибудь со стороны, пройдет немало времени, прежде чем он освоит детали, узнает людей и систему работы.

— Вы на самом деле?.. Почему? Нельзя же просто вот так! — пробормотал совершенно растерянный капитан.

— Существуют причины, которые поймет только тот, кого они касаются, — ответил Менгарт, и стало ясно, что говорить об этих причинах он не собирается.

Через проходную они прошли молча, каждый занятый своими мыслями. Душан все еще не мог прийти в себя от услышанной новости. Он не мог себе представить дивизион без Менгарта. Это казалось невозможным, чтобы подполковник не стоял перед строем офицеров и прапорщиков на «большой проповеди», отсутствовал бы на проверке боеготовности, не ходил по объекту и не контролировал, все ли службы готовы выполнить задачи по обороне страны. «С его уходом дивизион понесет невосполнимую утрату, — пришел Душан к заключению. — Ведь есть личности, которые очень много значат для коллектива».

— Вам бы надо еще раз все взвесить. В современной обстановке… Мы должны осваивать новую технику, и ваш опыт…

— Справитесь и без меня. Я ухожу со спокойной душой, потому что меня есть кому заменить…

Душан смотрел Менгарту в лицо и искал на нем хотя бы признаки сомнения, означающие пусть маленькую, но надежду на то, что решение командира еще не окончательное. Однако он знал Менгарта слишком хорошо. Своего решения подполковник никогда не менял.

Они молча подошли к автомобильной стоянке и остановились у «шкоды» Менгарта. Подполковник с минуту о чем-то раздумывал, потом спросил своего подчиненного:

— Знаете, как вас называют солдаты?

Душан почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. Не зная, что ответить, он долго искал в карманах ключи от машины.

— Они называют вас Менгартиком, — сказал командир наконец.

Главка покраснел:

— Это хорошо или плохо?

— Хорошо. Или, может, нет? — засмеялся Менгарт.

Душан пожал плечами:

— Наверное, хорошо.

Подполковник сел в машину.

— Вы приехали на своей или поедете со мной?

Капитан поблагодарил за предложение и пожелал командиру приятного отдыха в выходные дни. Потом направился на другую сторону стоянки. Уже сидя за рулем, Душан подумал, не зря ли высказал командиру такое пожелание. Он знал ведь от Элишки о тяжелом состоянии жены командира. В голове мелькнула мысль, не связано ли неожиданное решение Менгарта с необходимостью ухода за женой после операции. «Очевидно, это так», — подумал он и почувствовал облегчение, как после отгаданной загадки.

Несмотря на то что дни в феврале стали заметно длиннее, на лес уже опускалась тьма. Едущий впереди Менгарт, а потом и Душан включили фары. Главка внимательно следил за задними огнями машины Менгарта. Хотя дорогу чистили от снега и солдаты посыпали ее шлаком, подполковник ехал осторожно. Главке очень хотелось обогнать желтую «шкоду». Как будто командир предлагал: не робей, промчись мимо меня, покажи, на что способен. Но Душан продолжал копировать путь впереди идущей машины: ученик должен уважать учителя.

«Менгартик», — промелькнуло у него в голове.

Он не впервые услышал эту кличку. Когда-то Элишка сказала ему об этом. Главка делал вид, что остроумие подчиненных его не беспокоит, но на самом деле прозвище его раздражало. Солдаты таким образом напоминали ему, что он никогда не станет таким, как Менгарт. Но в оценке командира речь шла совершенно о другом; Душану даже стало приятно.

Они разъехались на площади. Менгарт все-таки пропустил капитана вперед и, прежде чем свернуть, светом посигналил ему на прощание.

Душан домой не поехал, а свернул к железнодорожной платформе, чтобы выехать затем на шоссе, ведущее в райцентр. От кирпичного зданьица с облезлыми буквами «Борек» отошли несколько пассажиров. Он сбросил газ: тротуара здесь не было.

Марику Ридлову среди пешеходов Душан узнал сразу. Она держала в руке маленький чемоданчик, беспомощно оглядываясь по сторонам. Он затормозил и вышел из машины.

— Марика! Ты что здесь делаешь? — воскликнул он, не скрывая удивления, и пошел ей навстречу.

— Боже мой, Душан!.. — радостно вскрикнула она.

Он помог ей положить чемодан в багажник, сесть в машину и, когда сам удобно устроился за рулем, посмотрел на Марику. Душан вдруг пожалел, что остановился. Элишка с полными сумками уже наверняка с нетерпением ждет его. Вместо того чтобы поспешить к ней, он взялся помогать Марике, что наверняка принесет неприятности. Марика заметила его колебания.

— Я приехала к Гинеку, — сказала она. — Ты отвезешь меня к нему?

— Гинека здесь нет, Марика, — ответил Душан сдавленным голосом, глядя вперед через лобовое стекло, хотя машина все еще стояла на месте.

— Как это нет? — вырвалось у нее раздраженно. — Я должна с ним поговорить.

Душан пожал плечами:

— Гинек уже несколько месяцев находится в Советском Союзе. Вернется в начале марта.

— Но ведь… — прошептала она разочарованно.

Душан не ответил, он сосредоточенно вслушивался в урчание двигателя. Спустя минуту он услышал свой четкий, может быть, даже слишком твердый голос, нарушивший монотонный гул мотора.

— Это, разумеется, твое дело, Марика, но я думаю, что никакой разговор тебе все равно не поможет… И это не так уж нелогично.

Он обернулся назад, куда посадил гостью, и заметил, сколько ненависти, оскорбленного самолюбия и фальшивой гордости было в ее взгляде. Бледное лицо женщины, подсвеченное уличным фонарем, выглядело ужасно, но гордость в ее глазах не исчезла.

— Едет сейчас что-нибудь в обратную сторону? — спросила она каким-то чужим голосом и взялась за ручку.

Он покачал головой.

— Думаю, что разумнее всего тебе будет поехать сейчас к нам. Выспишься, а завтра увидим, что делать дальше, — предложил Душан, вытащил из кармана связку ключей и вложил их в ладонь Марики. — Мне надо ехать за Элишкой, — объяснил он.

Она не стала отказываться. Душан привез ее к дому, помог выйти из машины. Марика упрямо молчала, плотно сжав тонкие губы.

— Мы живем на третьем этаже, — сказал он. — Чемодан твой я внесу, когда мы приедем с Элишкой.

Она кивнула. Он смотрел, как она медленно идет по тротуару с его ключами в руках, потом взглянул на циферблат часов. Элишка ждала, да и на вечерний контроль надо успеть.

Главка помчался к районному центру.

30

Только войдя в подъезд, Марика Ридлова осознала, что Главковы живут не в том доме, где они с Гинеком проводили ночи во время ее редких посещений Борека. Она никак не могла припомнить, говорил ли ей Душан о новой квартире.

Если бы всего год назад кто-то предсказал, как сложится ее жизнь, она бы посмеялась над ним. Она любила Гинека и была убеждена, что и он ее любит. Как все просто! В то время как другие супружеские пары боролись со множеством проблем, их трудности не касались — она получила от родителей весь верхний этаж виллы, родители же помогли и в покупке мебели; сами Марика и Гинек хорошо зарабатывали и могли бы быстро скопить на собственную машину. До счастья оставался один маленький шажок. И вот его-то они и не сделали.

Гинек не смог его сделать!

— Сам убедится, что дурака валяет. Где еще он найдет такую? Ему бы тебя на руках носить, — размышляла вслух мать, а отец поддакивал:

— Какая жена досталась, образованная, красивая, жить есть где. Ничего, подумает хорошенько, поймет, что может потерять, и вернется, вот увидишь.

— Он еще попросит у тебя прощения. А ты должна иметь гордость, хоть ты уже и не Градская, — подчеркивала мать. — Пока что ни в какой Советский Союз он не поедет, — пророчила она. — Во всяком случае, до рождества будет здесь.

Она ошиблась. Впервые за время их супружества Марика и Гинек не отмечали рождество вместе. Марина втайне надеялась, что он все же уехал в командировку и не дает о себе знать из-за упрямства, но мать была другого мнения: «Не верю, что его послали после того, что я им написала… Ой, играет он с огнем, ведь стоит только захотеть — и женихов десятки сбегутся».

Уведомление, полученное Марикой из суда, было запечатано в голубой и оттого показавшийся ей холодным конверт со множеством печатей. Формулировки, характеризовавшие их брак, были четкими. Тот, кто их писал, не искал виноватых, а констатировал факты. Приложенная ксерокопия письма призывала ее к примирению.

— Скоро забудешь его, найдешь себе нового жениха, сыграем свадьбу… Радуйся, что все кончилось без последствий, — вздыхая, говорила мать, а отец вторил ей:

— Ты была ему хорошей женой. Во всем виноват он. Не забывай, что ты из рода Градских. У нас есть своя гордость.

Плакать она не будет, этого Гинек никогда не дождется. Однако свести с ним счеты и сказать то, что она о нем думает, ей очень хотелось. Но без слез и всхлипывания — они унижают. «Папа прав, гордость у нас своя. Если он не ценил то, что я предлагала, то просить его об этом я не собираюсь. Никаких примирительных разговоров и ощущения неловкости на суде, я скажу ему все это сама, с глазу на глаз. Он украл у меня несколько лет жизни, такое не прощают… Не я, а он должен услышать, что я уже в нем не нуждаюсь», — думала Марика, решительно входя в вагон. По дороге она подробно продумала, какой тон для беседы ей выбрать. Она будет говорить с ним несколько пренебрежительно, иронически, то есть продемонстрирует ему свое превосходство. Она не останется в проигрыше, она была и будет Градской, а то, что в паспорте она значится Ридловой, так это временная ошибка.

Но Гинек уехал. Уехал, не дав ей возможности получить моральное удовлетворение. Теперь, когда она шла по лестнице, ей казалось, что где-то в темноте над ней посмеиваются его глаза. Марика поискала рукой выключатель. Коридор озарился светом лампочки, но ощущение униженности не прошло.

Она поднималась все выше, размышляя, не будет ли умнее вернуться на вокзал и уехать домой первым поездом. Разве Душан не дал ей понять, что здесь она теперь не найдет поддержки? Пораженная этой мыслью, она остановилась на лестничной площадке и, опершись о перила, взглянула на табличку ближайшей квартиры. На ней было написано: «Инженер Гинек Ридл». Марика почувствовала, как у нее сразу вспотела ладонь, сжимавшая связку ключей, как застучала кровь в висках.

Из квартиры доносились звуки концерта органной музыки, и это на секунду вызвало в ней представление, что вот она сейчас откроет дверь, разденется, заглянет в комнаты, увидит Гинека, устало опустится возле него в кресло и начнет рассказывать ему, какой у нее был трудный день, потому что началась эпидемия гриппа и в приемной творится что-то невероятное. Потом они лягут спать, впрочем, сразу они не заснут, ведь завтра суббота и на работу идти не надо. Поэтому можно понежиться в постели, поговорить, помечтать…

— Вам что-нибудь нужно?

Она увидела перед собой приветливое лицо и даже не поняла, что ее палец нажимает на кнопку звонка.

— Простите… я Марика Ридлова, — прошептала она едва слышно.

Лицо молодой женщины сразу посерьезнело.

— Проходите, прошу вас, — пригласила она.

Марика вошла в теплую прихожую, залитую ярким электрическим светом.

— Меня зовут Шарка Мартинова, — представилась хозяйка и протянула гостье руку.

Марика умышленно не заметила протянутую руку, ее взгляд пробежал по округлившемуся Шаркиному животу. «На пятом или шестом месяце», — определила она, лихорадочно делая подсчеты. Сомнение возросло. О чем ей, собственно, говорить с любовницей своего мужа? С любовницей ли? Нетрудно было догадаться, что эта женщина для Гинека не просто любовница.

Шарка пригласила Марину в гостиную и выключила проигрыватель. На замечание пришедшей: «Зачем вы выключили, я эти концерты тоже люблю» — она не ответила и направилась на кухню. Ожидая, пока закипит вода, она раздумывала, что же все-таки привело сюда жену Гинека. Приехать без всякого предупреждения, из такой дали… Ответа на этот вопрос она не нашла. И еще она не могла избавиться от мысли, что Марина Ридлова красивая женщина, очень красивая…

Шарка поставила на поднос чашку с кофе для гостьи, вторую чашку, с чаем, для себя, сахарницу и вернулась в гостиную.

Марика Ридлова успела внимательно разглядеть и ее и комнату, потому что сказала:

— У вас здесь хорошо. Никогда не думала, что у Гинека такой изысканный вкус. Он вообще практичный мужчина, не так ли?

— Я сама обставляла квартиру. Думаю, что ему понравится, — ответила с легкой улыбкой Шарка.

— На деньги Гинека? — спросила Марика, и Шарка почувствовала, как кровь приливает к ее лицу.

— Бывают оскорбления, которые разумный человек, зная их первопричину, может легко перенести, и тем не менее я хочу вас предупредить, что, если вы собираетесь продолжать разговор в подобном тоне, я буду вынуждена выпроводить вас отсюда, — проговорила Шарка и подумала: «На злой вопрос и злой ответ».

— Из квартиры, которая вам не принадлежит? Если я захочу, то могу переселиться сюда, — с деланным равнодушием сказала Марика.

— Я не разбираюсь в юридических тонкостях, но одно знаю хорошо: ничего более безрассудного вам и в голову прийти не могло. Может, вы надеетесь, что кроме половины квартиры еще кое-что получите?

— Вы слишком уверены в себе, — усмехнулась Марина. — И можете за это поплатиться…

— Не знаю, на что вы намекаете. Но если вы думаете, что однажды я пожалею, что решилась жить с Гинеком, то ошибаетесь. Когда кого-нибудь любишь по-настоящему, то думаешь о том, как его удержать, а не наоборот.

Лицо с редкими веснушками раздражало Марику. Да еще это платье свободного покроя…

— Осознаете ли вы то, что украли у меня мужа? — сказала она и вызывающе добавила: — Как вам удалось этого добиться?

— Очень просто. С вашей помощью, — ответила не задумываясь Шарка.

Румянец на лице Марики приобрел фиолетовый оттенок, резко обозначились скулы. Шарке неожиданно стало жаль ее.

— Не лучше ли нам поговорить как женщина с женщиной? — предложила она. — Ведь злость ни к чему не приведет. Зачем вы приехали? Если только ругаться, то… вам лучше здесь не задерживаться.

— Если бы на моем пути не оказались вы… Если бы Гинек вас не встретил…

— Он бы встретил другую, — не дала Шарка ей договорить. — Вы ведь его никогда не любили. Вы только играли в любовь.

— Но я все еще его жена, барышня! — выпалила Марика, с ненавистью глядя на нее.

— Если для вас это так важно… — пожала плечами Шарка. — Я постелю вам в спальне, можете ждать там Гинека. Он приедет примерно через пять недель. Вы правы, никто, кроме вас двоих, этот вопрос не решит.

— Не надо, — прервала ее Марика, заставляя себя держаться непринужденно. — Мне достаточно будет теперешнего адреса Гинека.

Шарка сочувственно улыбнулась ей. Гинек даже адреса не оставил Марике! Она взяла бумагу и карандаш и написала адрес Гинека.

— Еще какие-нибудь пожелания есть? — Интонация вопроса ясно выражала отношение хозяйки к незваной гостье.

Марика поднялась и величаво пошла к выходу. Прислонившись к стене, Шарка невозмутимо наблюдала, как она медленно одевается, очевидно раздумывая, что сказать на прощание.

— Одну секунду, я зажгу вам свет в коридоре! В темноте идти опасно. Многие гости здесь вместо включателя света нажимают кнопку звонка, — проговорила она.

Марина прикусила нижнюю губу, на языке появился солоноватый привкус крови. Но она не заметила боли, потому что была уязвлена неприкрытой насмешкой, сквозившей в словах этой блондинки, и своим унизительным положением.

Она обернулась. Шарка вышла в коридор и направилась к выключателю. И тут послышался вскрик. Короткий, болезненный.

Сначала Марика не поняла, что произошло. Потом в свете, проникавшем на лестничную площадку через полуоткрытую дверь, увидела лежащую на полу Шарку. В ту же секунду она оказалась возле Шарки. Женщина лежала неподвижно, поджав к животу ноги.

Что делать? Рука Марики, пошарив по стене, нащупала выключатель и звонок и нажала на них. Раздался звонок, одновременно вспыхнул свет. Марика быстро опустилась на колени и ребром руки проверила Шаркино дыхание. Оно было слабым. Пульс на шейной артерии вообще не прощупывался. Она резко распахнула Шаркину кофточку, так что пуговицы полетели в разные стороны, а заученными движениями начала массаж сердца.

— Что случилось? — В двери одной из квартир сначала появилась лохматая шевелюра, а затем мужчина в трико.

— Вызовите «скорую», быстро! — приказала Марика.

Шум в коридоре привлек еще одного помощника.

— Боже мой!.. — раздался женский голос.

— Быстрее можно найти машину, чем дождаться «скорую» из больницы, — логично рассудил мужчина, надевая брюки.

— В доме машины есть у Главковых, Ванишовых и Смоликов, — со знанием дела проговорила женщина и склонилась над Марикой. — Вам нужна помощь?

— Я сама управлюсь, я врач. Главное — раздобудьте машину, ее немедленно надо отвезти в больницу.

Марика сняла пальто и перебросила его через перила. Опять нащупала артерию. Кровь в ней едва пульсировала. Она опустилась на колени и снова продолжала массаж.

Шарка чуть заметно зашевелилась и захрипела. Это обнадеживало. Откуда-то снизу донеслись торопливые шаги. Подняв голову, Марика увидела перед собой Душана и Элишку. Лицо Душана было бледным.

— Когда-нибудь мы все покалечимся на этом линолеуме, — сокрушался кто-то, но Марика никого не слушала. Командирским тоном она приказала Душану:

— Подгоняй машину прямо к выходу!

Шарку положили на заднее сиденье. Марика влезла за ней, свернула свое пальто и положила его ей под голову. У Шарки открылось кровотечение; положение становилось критическим.

К счастью, движение не было интенсивным. Покрытое ледяной коркой шоссе бежало под колесами, и Элишка боялась каждого торможения, которое могло вызвать занос. А сзади слышались прерывистое дыхание Шарки и настоятельные просьбы Марики:

— Быстрее! Ей все хуже!

Пугающее темное пятно на сиденье становилось все больше. Марика держала Шарку за руку. Рука была холодной, прозрачной и вялой. Временами тело Шарки напрягалось от боли, с губ срывался стон.

— Приехали, — обернулась наконец к ним Элишка. — Я сейчас…

Марика крикнула ей вслед, чтобы подготовили реанимационную аппаратуру и вызвали гинеколога. Элишка сделала все молниеносно. Обе женщины поспешили за носилками. Перед стеклянными створками двери путь Марике преградила старшая медсестра.

— Я врач, — отстранила ее Марика и подошла к мужчине в белом халате, который уже наклонился над Шаркой. — Она поскользнулась в коридоре и упала. Состояние коллапса с прекращением дыхания и кровообращения. В сознание пришла спустя две минуты после падения. Беременна, полагаю, на пятом или шестом месяце, начинающийся выкидыш.

Врач был немногословен, отдавая строгие указания персоналу. Элишка разобрала не все звучавшие латинские слова, но главное поняла. Она старалась сдержать свои чувства, плотно закрыла глаза, но слезы все равно нашли щелочки и побежали по щекам. Затем она услышала: «Спасибо вам, коллега» — и увидела сквозь занавеску хирургический столик и удаляющийся силуэт Марики Ридловой.

31

Гинек стоял на берегу замерзшей реки с продрогшими рыболовами, терпеливо застывшими у вырубленных во льду лунок. Когда им удавалось привлечь добычу наживкой и ловко подсечь, они снимали пойманную рыбку с крючка и бросали ее на лед. Жизнь уходила из нее за несколько секунд; рыбешка раз-другой подпрыгивала на льду и замерзала.

Нет ничего более совершенного и преходящего, чем жизнь…

Он представил себе ту же реку в жаркий августовский день. Они сидели тогда с Сашей в высокой траве с удочками в руках и ждали, когда дрогнет поплавок. Пойманные крупные рыбины тут же шли на импровизированную кухню, где распоряжались Нина и Шарка. Тогда ему и во сне не могло присниться, что через несколько месяцев он вернется сюда.

Как он обрадовался, когда им после экзаменов на_: звали гарнизоны, в которых они должны будут практически освоить то, чему научились. Ему не верилось, что заключительную часть специальной подготовки он проведет недалеко от места службы Саши. Ну и удивил же он Сашу с Ниной, когда почти сразу по прибытии в городок заявился к ним в гости.

— О приезде чехословацких офицеров нам сообщили, но то, что ты окажешься среди них… — проговорил сияющий Саша и добавил: — Если бы ты написал, мы бы приготовились.

Прием они устроили потрясающий, потому что нет такого русского, который не был бы готов принять друга. Они проговорили почти до рассвета. Нину интересовало, как поживает Шарка, а Саша хотел знать все о его служебных делах. Гинек едва успевал отвечать на их вопросы.

Он похвалился, что заключительные экзамены сдал на «отлично». Рассказал о торжественном вечере, на который они пригласили всех своих новых знакомых из других групп, преподавательский и командный состав, о том, как они пели, шутили, смеялись — и вдруг всем стало жаль расставаться. Даже Смишек в последний день не смеялся. «Если вьетнамец грустный, то он не смеется», — ответил он, когда Гинек спросил его при расставании, почему он так серьезен. И Вера Булгакова загрустила. Гинек подарил ей на память коллекцию пластинок с концертами Чешской филармонии. Девушка была искренне рада и пошла провожать его до, самого автобуса. Она долго махала ему вслед и совсем по-романтически плакала.

Гинек рассказывал, Саша выспрашивал. Потом Нина пожелала им спокойной ночи и ушла спать. Они настолько погрузились в свой разговор, что позабыли о времени. Гинек по опыту хорошо знал, что техника в естественных условиях ведет себя не так, как в учебном центре. Саша, которому поручили опекать чехословацкую группу, рассказал ему о преимуществах и капризах «Барьера». Разве Гинек мог желать лучшего?

Как показали следующие дни, Саша полностью посвятил себя выполнению этой задачи. Нередко они целыми часами просиживали вместе и после окончания работы. Они узнали о характере трудностей, с которыми советские офицеры встречались при развертывании «Барьера». Саша разбирал с ним до мельчайших деталей все схемы, степени автоматического контроля, обсуждались и вопросы устойчивости «Барьера» к разного рода внешним помехам. В этих беседах участвовали все, даже Славек Шульц. Они старались запомнить практические советы, зная, что не найдут их ни в одном учебнике. Они должным образом оценили включение в программу курса шестинедельной стажировки в боевой части, потому что самое главное для работы, которая ожидала их дома, они могли получить только здесь…

Сегодня было воскресенье, и они не работали. Смеркалось. Рыбаки со своими заледеневшими уловами в полотняных сумках начинали расходиться по домам. Мороз к вечеру усилился, но Гинек его не замечал. Ноги сами собой несли его по берегу, а мысли убегали далеко-далеко.

«… Несмотря на быструю помощь, ребенка Шарка потеряла. Сама она в порядке, поправляется… Я ни в чем не виновата, хотя никогда не прощу себе эту поездку в Борек. Если можешь, прости меня. Я и без того до самой смерти буду упрекать себя в том, что произошло между нами. Ведь все могло быть совершенно иначе…»

Отрывки из письма Марики перемешивались в его голове с упреками, массой упреков самому себе. Уж такие мы есть, что готовы предъявлять себе самые абсурдные и бессмысленные обвинения. Мы мучаем себя и считаем это расплатой, наказанием за то, что мы должны были сделать, но не сделали, или за то, что не надо было делать.

Как тяжело… и никакого выхода.

В темноте впереди появился временами разгорающийся огонек сигареты. Саша.

— Я знал, что найду тебя здесь, — сказал он тихим, успокаивающим голосом. Он обнял друга за плечи, и окурок, прочертив дугу, опустился на кристально чистый лед реки. Гинек смотрел на огонек, пока он не погас.

— Почему все это случилось? — тихо проговорил Гинек. — Легче всего сказать, что это судьба. Но удары судьбы можно и надо преодолевать. Если бы я остался дома… Скорее всего, мы были бы сейчас с Шаркой счастливы. Как тогда летом, здесь, на этом месте. Я знаю, ты возразишь, что это вздор, но… Не стоит ли мой «Барьер» слишком дорого?

Саша закурил новую сигарету, потом долго молча смотрел в сторону освещенного городка.

— Понимаешь, жизнь сама по себе — это барьер. Люди пытаются его преодолеть, падают и снова поднимаются. Однако, когда они выходят победителями, они даже не успевают насладиться радостью победы, потому что перед ними возникают новые препятствия, новые трудности, которые вновь приходится преодолевать. Ты прав, зло надо предотвращать. Надо! Смириться — означает отдать нас всех на его произвол, а это приводит к печальному концу.

Они молча прошли несколько шагов, потом Саша вновь обратился к Гинеку:

— Забудь, Гинек. Чем раньше забудешь, тем лучше будет для тебя… для Шарки.

— Слишком рано забывать.

— Бывает, когда даже «сейчас» уже означает «поздно», — рассудил Саша, потом добавил: — Не это не тот случай. Хотя я понимаю, как тебе тяжело. Иногда боль бывает нестерпимой…

«Насколько можно прочувствовать боль, которая не касается непосредственно нас?» — задумался Гинек. Он был признателен Саше, Плашану и другим ребятам за участие, но с болью, которая проникала в самое его сердце, он должен был справиться сам, тут помощь друзей могла ограничиться лишь сопереживанием.

— Заночуешь у нас? — предложил Саша, когда они подошли к окраине городка. — Я пригласил Найбрта… И Нина была бы рада…

— Не сердись, мне надо побыть одному, — прервал его Гинек. — Я знаю, это может показаться странным — человеку тяжело, ему бы следовало идти к людям, развеяться. Но мне хочется побыть одному, извини.

Саша понимающе кивнул, потом коснулся его плеча.

— Я зайду к тебе утром после семи в общежитие, — сказал он, прощаясь с ним у своего дома.

Гинек следил за другом, пока его серая шапка не исчезла в дверном проеме. Когда же сам он войдет в свой новый дом? Ему даже показалось, что многоквартирный дом, перед которым он стоял, похож на тот, в Бореке. И радости, и печали, и желания людей в этих домах были схожими. Они были такими же, как у всех простых людей — жить под мирным небом со своими радостями, печалями, желаниями. Но можно ли получить это даром раз и навсегда?

Он не мог толком вспомнить, как очутился в ресторане, за угловым столиком, один. Наверное, его туда загнал мороз. Сколько же часов он провел на морозе? Идти в общежитие ему не хотелось, это он знал точно. Наоборот, он стремился избежать сочувствующих взглядов друзей, их заботливую опеку.

— Принесите мне что-нибудь поесть, — сказал Гинек официанту.

— Желаете что-нибудь из мяса? — предложил официант и удивился, когда посетитель заявил, что полагается на его вкус. Его удивление еще больше усилилось, когда спустя некоторое время он принес шашлык по-грузински и овощной салат, а посетитель даже не притронулся к еде. Он пристально смотрел на скатерть и о чем-то думал. До шашлыка он так и не дотронулся.

Из ресторана Гинек ушел поздно. Он очень хотел, чтобы в общежитии все уже спали. Он знал, что сам будет до утра крутиться с боку на бок, и не хотел, чтобы друзья видели это.

Перед глазами возникла Смотровая площадка… В тот теплый сентябрьский день он сидел на скамейке, смотрел на Борек, на который опускались сумерки, и думал о неожиданном предложении Менгарта. Он и сейчас хорошо помнил воодушевление и ответственность, которые одновременно наполнили тогда его душу. Как же давно все это было! И все же он мог четко представить озабоченное лицо Менгарта, добрые глаза Сойки, а рядом с ними Шарку.

Он вдруг ужасно затосковал по Шарке. Ее нужно утешить, вдохнуть в нее надежду, сказать ей, что случаются несчастья, которые не разделяют людей, а еще сильнее связывают их. Его воображение рисовало Шаркино лицо, ее грустные глаза…

Гинек тихо прокрался в комнату, разделся в темноте и осторожно лег в постель. С соседней кровати послышался голос Плашана:

— Гинек, тебе нужно поехать домой… Я разговаривал об этом с Сашей и остальными. Советские товарищи отвезут тебя в аэропорт и обеспечат место в самолете на Москву. Янка Диан позвонит в посольство и объяснит им, что произошло. Через пару дней ты можешь быть в Праге…

Гинек слушал Плашана и думал о Шарке. Она, конечно, была бы рада этому. Он тоже, казалось, находился во власти этой мечты, только не понимал, почему молчит и не благодарит друзей за помощь и участие, почему он колеблется, хотя так хочет поехать к Шарке… Почему мысленно просит Шарку, чтобы она снова его простила, и откуда-то слышит свой и вместе с тем как бы чужой голос:

— Не могу я уехать, Плашан. Это нельзя сделать просто так… Сам говоришь, что нельзя думать только о себе…

Он встал, вытащил из ночного столика пачку писем и побрел к двери. И за закрытой дверью еще долго раздавались его шаркающие шаги.

Над огромным бетонированным летным полем с островками молодой травы, в которой здесь и там уже радовали глаз первые весенние цветы, облака играли с солнцем. Ветер помогал им в этом. Он был неназойлив, хотя и резок. Шарка подставляла ему лицо, он хорошо освежал. Большего она сейчас не хотела.

Может, забыть? Забыть обо всем? Но сделать это было гораздо труднее, чем подставлять ветру лицо.

Сегодня утром, проснувшись, она сразу подбежала к настенному календарю. Со стены на нее смотрел нуль, аккуратно выведенный зеленым фломастером.

179, 178, 177… 3, 2, 1, 0! Полгода назад она приписала к каждому дню цифру и каждое утро зачеркивала ее крест-накрест.

Шарка сняла календарь, села к столу и перелистала страницы назад. Она возвращалась назад, хотя возвращаться в прошлое ей хотелось меньше всего. Незачеркнутые цифры, на которые она наткнулась, были холодными, как больничный коридор, безразличными, как реакция на утешающие слова доктора, черными, как мысли после пробуждения в палате. Как можно скорее зачеркнуть их!

Первый, второй, третий, четвертый крестик…

Зачеркивала Шарка легко, решительно. Наконец она зачеркнула последнюю, двенадцатую цифру, ровно столько дней провела она в больнице. Потом страница переметнулась в обратном направлении. Шарка возвращалась к действительности. Она спешила.

Наконец острие карандаша остановилось над зеленым островком надежды. Карандаш скользнул к следующему дню, потом к другому… 1, 2, 3… и так далее. Она написала новый ряд цифр, длинный-длинный… До бесконечности…

У нее немного закружилась голова, и она ухватилась за перила. Устремила взгляд в небо. Между облаками блеснула маленькая серебристая точка.

На террасе запахло весной, которая пробуждала природу к жизни. Шарка это чувствовала. Безошибочно, всем сердцем.

Она верила в весну.

Самолет увеличивался в размерах. Он оставил за собой много километров и теперь преодолевал последние. И именно в этот момент солнце пробилось между облаками и послало на землю свои яркие лучи, высветив на крыше автомобиля, поехавшего навстречу прибывшим пассажирам, оранжевые буквы «Следуй за мной».