Часть 3 За пределами мира

Глава 1

Умершие не возвращаются в мир не потому, что не хотят вернуться, не потому, что мир, в который они попали, лучше того, что у них был. Просто никто не указывает им дороги назад.

Слова шамана одного из племен народа эссов,

записанные странником из Холм-Гота

Их спасло то, что Миня никогда не расставался со своим заплечным мешком. Они давно бы протянули ноги в этих проклятых коридорах, которым, казалось, не будет конца, если бы не полдюжины бараньих окороков и пара дюжин ржаных лепешек, которыми запасся предусмотрительный оруженосец Фертина. Они блуждали пятый день, и Фертин уже окончательно запутался в бесчисленных поворотах, а Миня даже не старался запоминать, куда и сколько раз они сворачивали – он уже давно привык повсюду следовать за своим господином и во всём ему доверять. Он даже не чувствовал, что они попали в какой-то переплет – всё было в порядке, если господин рядом, а раз он куда-то идет, значит, знает куда, значит, так и надо.

Слабый свет проникал через полупрозрачный ледяной потолок, и благодаря этому здесь можно было хоть что-то разглядеть. Кроме мешка с едой, запасливый Миня таскал с собой идола, которым приголубил странного кавалера. Когда Фертин спросил его, зачем он таскает с собой эту деревяшку, Миня ответил, что она совсем не тяжелая, а на дрова пригодится. И действительно, каждый раз, когда им надоедало бродить по каменному лабиринту, Миня просил у Фертина меч, срезал с идола щепу и разводил небольшой костерок. Тепла хватало только на то, чтобы немного отогреть закоченевшие руки, но зато слабый сквознячок тянул куда-то дым, и это означало, что где-то есть выход. Когда, по их подсчетам, заканчивался пятый день их блужданий, Фертин услышал доносящийся откуда-то издалека стук металла о металл – то ли звон мечей, то ли удары молота о наковальню. Миня, который уже завернулся в телогрейку и наладился слегка вздремнуть, подскочил, как будто учуял запах яблочного грога, и прижал ухо к стене. Стучали где-то недалеко, но любой неверный поворот лабиринта мог увести их куда угодно. Впрочем, Фертин сомневался и в том, что им станет лучше оттого, что они отыщут источник стука, но бесконечные блуждания ему уже смертельно надоели, а теперь появилась хоть какая-то цель.

Теперь они шли почти на цыпочках, постоянно прислушиваясь, усиливается звук или, наоборот, гаснет, но он звенел постоянно с одинаковой силой, и вообще было непонятно, откуда он доносится. Не скоро, но Миня утомился тащить на себе мешок и остатки идола, от которого он успел отковырять и спалить только руки и ноги. Когда они остановились, чтобы слегка передохнуть, стук внезапно умолк, а вместо него раздалось хриплое покашливание, и кто-то совсем близко начал напевать: «В кармане медь, и хлебный мякиш за щекой. А я закрою двери в доме, чтоб не дуло…» Голос вместе с топотом удалился, а Фертин заметил трещину в камне, через которую сочился желтоватый свет и падал на противоположную стену.

– Господин, дайте-ка меч, я тут дыру проковыряю, – предложил Миня.

– Ну уж нет! – тихо возмутился Фертин. – Дрова ты им уже колол, а камень долбить не дам. Меч – он для благородного поединка или же для битвы. Пригодится еще.

– Ну, ладно… – потупился Миня и отошел в сторону на полдюжины локтей. Глядя, как Фертин пытается разглядеть что-то сквозь трещину, он вдруг взял обрубок идола под мышку и рявкнул: – Па-берегись!

Фертин вздрогнул от неожиданности и резво отскочил в сторону, а Миня с разгону шибанул идолом в стенку. Несколько булыжников вывалилось наружу, и в каменной кладке образовалась дыра, сквозь которую можно было не только выглянуть, но и пролезть.

Там действительно была кузница, точнее, ничем, кроме кузницы, это быть не могло… Посредине шестиугольного зала стояла огромная ледяная наковальня, высокая труба печи, сложенной из странного голубого кирпича, уходила в ледяной свод, а возле топки, в которой полыхало холодное белое пламя, были свалены грудой зеленоватые кристаллы, каждый размером в кулак – похоже, они-то и были здесь вместо дров.

Первым полез Фертин, он высунул из отверстия голову, осмотрелся, прислушался и, не заметив ничего угрожающего, протиснулся вперед. Когда вслед за ним полез Миня, разрушение стенки было завершено – он только попытался протиснуть в отверстие плечи, не снимая с себя ни телогрейки, ни заплечного мешка. Сразу же раздался гром обвала, и через мгновение оруженосец эллора Фертина уже лежал на груде булыжников, слегка присыпанный каменной крошкой. Он наладился было высказаться обо всём, что он думает об этих стенках, кузнях, идолах, оборотнях, меченосцах, обо всей нечисти и о том, кто ее родил, но Фертин показал ему кулак. Приближались чьи-то гулкие и быстрые шаги. Миня осторожно снял с себя пару булыжников, поднялся и последовал за своим господином, который уже скрылся за печью.

Как только они спрятались, в кузню вошли два мертвяка в панцирях, вооруженные точно такими же мечами из серого металла, как и те, что были свалены возле наковальни. Сначала они уставились на пролом в стене, а потом, разом повернувшись, двинулись вдоль стен, ворочая головами, как механические куклы. Когда один из них приблизился к плавильне, сидевший на корточках Фертин распрямился и точным быстрым ударом снес мертвяку голову. Ему пришлось быстро отскочить в сторону, потому что безголовое тело тут же начало слепо размахивать мечом, да и второй меченосец тоже бросился в атаку. Но его перехватил Миня, воспользовавшись своим испытанным орудием, – он швырнул в мертвяка обрубком идола, и в разные стороны полетели куски панциря, меч и брызги какой-то студенистой массы, которая сразу же дурно запахла. Тем временем Фертин аккуратно искромсал своего противника, последней разделав кисть правой руки, которая так и норовила дотянуться до рукояти упавшего с глухим стуком меча.

Как только они расправились с мертвяками, Миня, брезгливо пнув идола, обляпанного вонючей жижей, подошел к наковальне, надеясь присмотреть себе меч – свой он оставил еще в самом первом подземелье – но что-то мешало ему прикоснуться к этому странному металлу, в котором не было ни блеска, ни звона. Но, пересилив себя, он всё-таки протянул ладонь к рукояти одного из мечей…

– Стой! – рявкнул Фертин, не ожидавший от своего оруженосца такой бестолковости. – Прикоснешься к этой дряни – сам мертвяком станешь!

Миня тут же отдернул руку, с испугом посмотрел на эллора и спросил неуверенно и жалобно:

– А чем же мне от этих нелюдей отбиваться? Тут их, поди, кишмя кишит.

– Бревно свое возьми. Оботри и возьми – оно их получше всякого меча берет.

Вообще-то, Фертин не был уверен в том, что прикосновение к мечу мертвяка может убить человека, но ему было ясно: это нечистое оружие, и человеку послужить не может…

– Давай-ка выбираться отсюда, а то и вправду набежит дрянь какая-нибудь, – предложил Фертин, и Миня, привыкший ему во всём повиноваться, послушно последовал за ним, еле слышно бранясь по поводу вони, которой пропиталось его грозное оружие.

Коридор, ведущий из кузни, ничем не отличался от тех, по которым они блуждали все эти дни, разве что ледяной свод был повыше, и на стенах то там, то здесь попадались какие-то странные надписи, начертанные непонятными знаками. Потом им попался небольшой зал, уставленный идолами вроде того, что тащил на себе Миня, только отлитыми из того же странного металла, что и мечи, валявшиеся в кузне. Миня всё-таки не удержался и схватил одного из них, надеясь, что целым будет орудовать сподручней, чем обрубленным. Он потянул изваяние на себя, но оно лишь чуть качнулось, так и не оторвавшись от каменного пола. Но зато стена рядом с ним вдруг отодвинулась, открывая узкий проход, в который тут же ворвался дневной свет и морозный ветер.

– Свобода! – крикнул Миня и помчался вверх по крутой лесенке из серого гранита, и Фертину ничего не оставалось, как последовать за ним.

На них обрушился холод, причем такой, что одежда на них сразу же обледенела, а бороды моментально покрылись инеем. Фертин выглянул из-за спины своего верного, глупого оруженосца и сразу понял, почему тот замер прямо в проходе. Там, среди снежной пустыни, стояли люди… Нет, не люди – ледяные статуи в одних рубахах или вообще без одежды. Почти рядом с лазом, из которого они высунулись, в позе бегуна замер юноша, почти мальчик, и смотрел прямо на них мертвыми глазами. А в полулиге впереди он увидел основание черной скалы или башни, которая круто уходила вверх, но, изгибаясь странным непостижимым образом, не достигала неба, а как бы минуя его, уходила в никуда. Фертин толкнул Миню в бок, но тот почему-то не пошевелился, лишь хрустнула ледяная корка, которой моментально покрылась его телогрейка – из подземелья почему-то поднимался густой пар. Тогда эллор потащил обратно вниз негнущееся тело своего оруженосца. Спустившись в зал, он пихнул локтем того же идола, и проем в стене бесшумно закрылся. Он хлестал Миню по щекам, сгибал ему руки, растирал его снегом, который успело намести снаружи, и ему самому стало почти жарко, прежде чем лицо бывшего потомственного землепашца вновь слегка порозовело, и он начал моргать.

– Что это со мной? – спросил он удивленно, пытаясь сесть и нашаривая рукой свое драгоценное бревно.

– Не суйся, куда не надо! – вместо ответа посоветовал ему Фертин и начал самолично колоть в щепу остатки несчастного деревянного старичка. Вскоре возле них полыхал костер, не скупой, у которого можно было согреть только ладони, а настолько жаркий, что оттаявший Миня даже пожелал стянуть с себя телогрейку. Пора было идти хоть куда-нибудь, но им было жалко тепла еще не прогоревшего костра. И бережливость их подвела…

– Кто смеет разводить живой огонь в земных владениях Сиятельного Мороха?! – Голос у пузатого коротышки, который внезапно возник из-за поворота, был необычайно визглив и противен, а рядом с ним стоял тот самый кузнец, в мастерской которого они уже побывали.

– Я ж говорил, что не я тех двоих прибил, – сказал кузнец уродцу. – Мне они не мешают…

Но коротышка, казалось, его не слышал и продолжал визжать:

– Я им щас кишки на яйца намотаю!

– Лучше гарпиям скормить. Они уж неделю ничего не кушали, бедолаги… – рассудительно посоветовал кузнец, запустив в бороду мозолистую пятерню.

– Нечего их кормить! – взвизгнул коротышка. – Злее будут.

Уродец выпустил когти, похожие на кривые кинжалы, и начал медленно приближаться к своим будущим жертвам. Фертин, выждав, пока он подойдет поближе, выхватил из ножен меч и сделал стремительный выпад, целясь прямо в кривозубую ухмылку карлика. Но тот поймал лезвие в полете своей пухлой ручонкой и потянул его к себе. Фертин разжал пальцы, и коротышка, не ожидая такой подлости, кувыркнулся назад. А когда он вскочил, Миня, стянув с головы шапку с железным шишаком, зачерпнул тлеющих углей и метнул их ему прямо в рыльце.

– Уй-я! – взвизгнул коротышка и затеял протирать свои глазки, но забыл при этом спрятать коготки, и они прошили насквозь его маленькую головку. От воя затряслись стены, коротышка, оставив за собой дымный след, куда-то исчез, и за дело пришлось взяться Кузнецу, который до этого просто стоял в стороне и посмеивался. Он вытащил из-за пояса молоточек весом не меньше пуда и швырнул его в Миню, который был покрупней Фертина и поэтому казался более серьезным противником. Но Миня как раз в этот момент нагнулся за очередной порцией углей, и молоток, просвистев у него над головой, грохнулся об стену, как раз там, где был выход. Каменная плита от удара разломилась пополам, и в подземелье прорвался луч холодного солнца.

– Бежим! – крикнул Фертин, хватая за рукав Миню, который еще не сообразил, что произошло. – Только не дыши.

Они выскочили наружу, задержав дыхание, и помчались мимо ледяных изваяний, бывших когда-то людьми. Фертин, когда выглянул из лаза в первый раз, заприметил неподалеку точно такое же отверстие, до которого было не больше трех сотен локтей, и он надеялся, что кузнец не рискнет выскочить на мороз, чтобы настигнуть двух бедных заблудившихся путников… Они мчались вперед по твердому снежному насту, и каждый следующий шаг давался труднее предыдущего. Глоток леденящего воздуха означал бы немедленную смерть, и они сдерживали дыхание из последних сил.

И вот они скатились вниз по ступеням каменной лестницы. Плита, заграждавшая вход, была здесь уже разбита – видимо, кузнец швырял свой молоток не впервые – но всё равно сырой холод подземелья показался им чуть ли не жарой по сравнению с той стужей, что была наверху. Отбежав полсотни локтей от пролома, они одновременно вспомнили, что надо дышать, и упали рядом на каменный пол. Эллор глянул на Миню и тут же удивился цвету его лица:

– Тебя и не узнать с такой красной рожей…

– А это во мне крови много… А у вас, извиняюсь, эта… лицо всё синее, – вежливо ответил Миня, стряхивая с себя ледяные наросты.

– Дурачина! – возмутился Фертин. – Я – благородный эллор в семнадцатом поколении, это у меня кровь голубая!

За каждым поворотом их подстерегала опасность, они попали неведомо куда, в какое-то проклятое место, и не было никакой надежды когда-нибудь выбраться отсюда, но обоим почему-то стало весело. А потом, когда послышался топот бегущей толпы, они поднялись и помчались прочь, но почему-то были почти уверены в своей неуязвимости – слишком часто им везло, и Фертин догадывался, что это не могло быть простой случайностью. За ними гнались несколько дюжин меченосцев, впереди которых мчался всё тот же карлик с окровавленным лицом, кузнец, размахивая молотом, и какая-то совершенно голая девка. Погоня приближалась, а впереди был тупик. И вдруг каменная стена перед ними раздвинулась, они влетели в какой-то круглый зал с высоким сводом, а проход закрылся прямо перед носом их преследователей, отдавив визгливому карлику вытянутую вперед когтистую пятерню, которая тут же отвалилась и, вспыхнув холодным пламенем, обратилась в пепел.

Все стены зала были исписаны какими-то странными знаками, которые светились в темноте изумрудным сиянием. Оба беглеца заметили, что знаки вспыхнули именно в тот момент, когда они пересекли каменный порог, а теперь медленно угасали. Фертин вспомнил, что подобные письмена он видел у Корня, и тот говорил, что это язык Откровения, который не был известен даже старому ведуну. Это древнее, как мир, письмо знали только немногие из Служителей Храма, и они хранили свое знание в таком же глубоком секрете, как и все свои ритуалы и таинства… Стена, отгородившая их от погони, не пропускала даже звуков, и Фертин вдруг ощутил, что наконец-то они добрались до надежного убежища, где никакая нечисть не сможет их достать. Он вовсе не собирался здесь сидеть до конца дней своих, но им необходима была передышка. Тем более что заплечный мешок Мини всё еще оставался с ними, и за всё время их странствия он опустел меньше чем наполовину.

– Кто здесь?.. – раздался из темноты чей-то слабый голос, и ворох шкур, сваленных в полусотне локтей от входа, зашевелился. Какая-то серая свалявшаяся шкура отлетела в сторону, и через мгновение перед ними стоял мальчишка, грязный и тощий, в изодранной рясе вроде тех, что носят Служители в дальних странствиях. Он смотрел на пришельцев широко открытыми глазами, и в руке его был зажат камень. Когда Фертин сделал к нему шаг, мальчишка метнул в него булыжник, но, видимо, сил у него было немного, и камень не долетел локтей десять и глухо стукнулся о щербатый пол.

– Ты это, не шали, – строго сказал Миня, пригрозив пальцем, и начал медленно приближаться к мальчишке, стараясь не делать резких движений.

– А вдруг он тоже нечисть, – предостерег его Фертин, но Миня оглянулся на него и сказал:

– Не-е, это наш… Те не стали бы камнями швыряться… Те всё больше колдовством…

Но и до парнишки, кажется, дошло, что перед ним, скорее всего, не враги, а такие же, как и он, пленники… На всякий случай он нагнулся и подобрал еще один камень, а потом, с опаской глядя на Миню, спросил:

– Вы кто?

– А ты кто? – отозвался Миня, скидывая с плеча мешок.

– Я первым спросил.

– Камушек-то положь.

– Не положу. А вдруг вы эти…

– Малыш, пока ты пререкаешься, досюда мертвяки доберутся, – вмешался в разговор Фертин. – Отвечай лучше, когда старшие спрашивают.

– Не пройдут они сюда, – успокоил его мальчишка. – Я тут с оберега знаки перерисовал. Они скорее сдохнут, чем сюда войдут.

Миня тем временем развязал мешок, и густой запах копченого окорока перебил все остальные запахи.

– Меня зовут Ос, – признался наконец мальчишка и выпустил из руки камень. – Когда я написал вот это, они перестали сюда ходить… И я с тех пор ничего не ел…

Но Миня уже нарезал окорок тонкими ломтиками, справедливо рассудив, что чем меньше куски, тем их больше, а пацану с эллором всё равно много не съесть… Ос смотрел на него как на кудесника, только что совершившего чудо, и изо всех сил сдерживал себя, чтобы не подбежать и не вцепиться в окорок зубами. Миня начал ломать лепешку, отправляя в рот крошки, ссыпавшиеся на ладонь, а Фертин подставил горлышко серебряной фляги под струйку воды, стекавшей с потолка.

– Кушать подано, – сообщил Миня, и все трое молча уселись вокруг куска полотна, на котором была разложена снедь.

Ос следил за собой, чтобы не съесть больше, чем его неожиданные спасители, при этом глядя на Миню, но после третьего куска он вдруг понял, что больше в него просто не влезет. Даже то, что он успел проглотить, лежало в желудке тяжелым грузом. Чтобы отвлечь себя от еды, которую он всё равно хотел, Ос начал рассказывать свою историю, слушая которую, Фертин становился всё мрачнее и мрачнее. Выходило, что они бродили не в подземельях под Северной Грядой, как он думал до последнего момента, а та магическая сила, что унесла от них пришибленного идолом кавалера, прихватила и их неведомо куда, но явно очень далеко от того места, где им хотелось бы находиться. Это было самое что ни на есть вражье логово, и выбраться отсюда было, скорее всего, невозможно. Он вспомнил еще и о холоде, царившем снаружи, и от этого ему стало совсем грустно…

– А тот оберег, с которого ты знаки срисовал – он где? – спросил Фертин.

– Да там и валяется, наверно… А может, Лотар подобрал.

– А откуда он у тебя взялся?

– Герант подарил… Он мне – как отец. Я при нем уж лет десять. А что раньше было, плохо помню.

– Герант? Служитель?

– Да! А вы его знаете!

– Знаю… Он с войском идет против меченосцев воевать. А может, и воюет уже. Мы ведь не первый день тут бродим. – Фертин вдруг задумался о чем-то и даже знаком приказал Мине молчать, заметив, что тот собирается вмешаться в разговор. Он начал вспоминать свои долгие ночные беседы с Корнем. Ведун говорил что-то такое, что может им сейчас помочь, а если не помочь, то хотя бы подарить им надежду…

– А ну-ка, Миня, – сказал он почти радостно, – ответь, на сколько нам еще еды хватит.

– А если пацанчик так же кушать будет, еще дней семь-восемь продержимся, – отозвался Миня, удивленный странным интересом эллора.

– Вот что, малыш… – Фертину хотелось, чтобы его слова прозвучали убедительно, так чтобы мальчишка безоговорочно поверил в то, на что он сам только надеялся. – У меня есть несколько серебряных пластин. Но нам нужно будет только три… Если ты действительно так хорошо запомнил знаки того оберега, постарайся нацарапать их на всех трех пластинах. Если эти нелюди действительно их так боятся, мы сможем дойти до той стены, через которую нас протащила какая-то сила… Сила там осталась, только ключика к ней у нас нет. Но мы можем подобрать свой ключ. А если за стеной окажется твой Герант со своим оберегом, магические знаки потянутся друг к другу, и он нас вытащит. Мне один ведун рассказывал… Да я и сам знаю. Отдыхай пока. Потом поешь еще – и за дело. А с этими мы еще поквитаемся. Правда, малыш?

– Я не малыш, – отозвался Ос. Почему-то ему захотелось плакать, но он себе не позволил…

Глава 2

Мир не станет чище, если очищать его огнем и мечом.

Из «Сказания о Великом Походе». Слова эти

приписываются лорду Каролу Безутешному

Три дня убирали мертвых. И каждый вечер, как только заходило солнце, вспыхивали погребальные костры. Служители Храма из отряда Геранта, отложив мечи, удалились в кельи и совершали обряды, помогающие душам воспарить. Жители Пальмеры пока не решались разъехаться по домам. Большая их часть осталась в замке, но многие нашли себе временное пристанище в ближних селищах. Во-первых, нужно было очистить от тел окрестности Скального замка, а во-вторых, все хотели принять участие в торжествах по случаю победы и в пире, который обещала дать королева Элис для всех желающих в честь союзников, пришедших из-за гор.

На следующий день после разгрома меченосцев королева и три Служителя, двое пришлых и один местный, без стражи и носильщиков удалились в старую часовню, укрытую в горах, чтобы там совершить таинство, лишавшее силы древнее проклятие королевы Пальмеры. Было решено, что только после этого возможна встреча королевы с лордом, который привел союзные войска.

А на второй день после победы пропал Ион. В последний раз его видела Сольвей, веселого и счастливого, куда-то спешащего по галереям верхнего замка. Он рассеянно ответил на ее приветствие, свернул за угол и исчез вместе с каким-то местным мальчишкой в синем бархатном кафтане. Сольвей была всего лишь ведуньей, и не в ее власти было приказать устроить поиски. Лорд Бранборг куда-то отбыл в оленьей упряжке вместе с Эллом Гордогом и Веллетом, и почему-то столь долгое отсутствие старого книжника никого не беспокоило. Выждав пару дней в надежде, что Ион всё-таки появится, Сольвей решила обратиться к Юму, у которого в подчинении всё-таки была сотня ночных стражников, и ведунья знала, что юный лорд никогда ни в чем ей не откажет.

Для воинов Холмов в замке были выделены лучшие помещения, а сотники получили по отдельной крохотной келье. Юм уже собирался прилечь отдохнуть – целый день он вместе со своими воинами таскал обледеневшие мертвые тела. Хорошо хоть меченосцев разгрести взялись сами пальмерцы по высочайшему указанию своей королевы. Но сегодня, слава Творцу, эта работа была закончена. Все, кто оказался достоин лучшего мира, получил его… Юма всё еще продолжала грызть обида, что отец всё подстроил так, что ему не удалось поучаствовать в сражении… Наутро после битвы он нашел лорда, желая высказать ему всё, что у него накопилось в душе, но тот холодно посмотрел на наследника и, будто прочтя его мысли, сказал, чтобы Юм не подходил к нему, пока не справится с собственным гневом, потому что лорд имеет право говорить лишь то, что он тщательно продумал и взвесил. Слово лорда слишком дорого стоит, потому что за ним – власть… Да, слово лорда, даже сказанное невзначай, действительно было равносильно приказу для любого из подданных… Слово лорда, но не слово наследника Холма… Впрочем, Юм понимал, что пока ничем, кроме происхождения, не заслужил того, чтоб его слушались… Но всё равно было обидно, ведь и заслужить-то не давали…

В дверь постучали, негромко, но настойчиво. А пока Юм думал, кто бы это мог быть, постучали еще раз, но уже громче… Вставать не хотелось… Ничего не хотелось… Резким движением он скинул с себя шкуру и, накинув на плечи кафтан, взяв со стола сальный светильник, пошел открывать. В галерее, куда выходила дверь, было темно, и только выставив перед собой едва тлеющий уголек, он узнал Сольвей. В первое мгновение наследник подумал, что настала пора еще одного урока, который должна преподать ему ведунья, урока, которого он хотел и боялся. Давным-давно, года два назад, Сим Тарл, наследник Холм-Ала, который был старше Юма лет на пять, рассказал ему, что ведуньи, обучающие отпрысков благородных семейств, завершают учение уроком любви и после этого исчезают надолго или навсегда…

– Юм… Ион исчез. Боюсь я за него, – сказала она, как всегда, спокойно, и у юного лорда отлегло от сердца – значит, время расставаться еще не пришло…

– Но он ведь и раньше пропадал неделями, – ответил Юм, стараясь скрыть свое недавнее волнение. – И никогда не докладывался.

– Это было в своем Холме… А здесь… Этот замок полон загадок, лабиринтов, тайников. Даже его хозяева многого о нем не знают. Подними свою сотню. Пусть поищут.

– Нет, Сольвей, я не могу… День был трудный. Нельзя. Сам я пойду… А если до утра не найдем, тогда и прикажу.

Сольвей посмотрела на него с какой-то грустью, а он начал торопливо натягивать сапоги, потом перекинул через плечо перевязь с мечом и кинжалом. Вскоре они уже шли по темной галерее, шли медленно, боясь наступить на спящих там жителей дальних селищ.

Им помог синий бархатный кафтан того мальчишки, которого ведунья видела с книжником. Первый же стражник, стоявший при выходе из галереи, сообщил им, что это – наряд подмастерьев цеха переписчиков и что проживают они, писари то есть, в Колокольной башне верхнего замка, над хранилищем свитков, только спят они, наверное, все, но если дело есть до них, то можно и разбудить, они люди маленькие… Мысленно Сольвей даже начала укорять себя за собственную бестолковость и за то, что побеспокоила наследника. Конечно же, узнав о хранилище, Ион не мог там не пропасть. Сейчас он, наверное, роется в древних списках, забыв обо всём на свете – и о недавней победе, и о своем лорде, и о пище, и о воде.

Они вышли на стену и пошли быстрее. Здесь уже было морозно, и спящих не попадалось. Многочисленные стражники-пальмерцы узнавали ведунью, владеющую тайной испепеляющего огня, и сына лорда, пришедшего им на помощь, – так что никто их не задерживал. До Колокольной башни, которая оказалась на противоположной стороне замка, они добрались довольно быстро, но стражник у входа, мальчишка лет пятнадцати, их остановил, предупредив, что путь до хранилища такой путаный, и сами они его не найдут, а будут только всю ночь блуждать. Он вызвался их проводить, как только сменщик придет… Им пришлось провести еще какое-то время в караульном каземате, крохотной комнатке, не больше трех локтей в длину и ширину. Зато здесь было тепло – кто-то в подвале топил огромную печь, и прямо за стенкой проходил изгиб длинного извилистого дымохода, который обогревал всю башню, а на крохотном столике лежали печеные яблоки, которыми юный стражник настойчиво советовал угоститься.

Время двигалось медленно, но в конце концов за дверью раздались сначала шаги, потом – голоса. Тот же мальчишка, но уже без тяжелой секиры, повел их по длинным узким извилистым коридорам, по крутым винтовым лестницами, уходящим в какую-то бездну. Изнутри Скальный замок казался еще более грандиозным, чем снаружи, и Сольвей в который раз удивлялась, как такому немногочисленному народу удалось его воздвигнуть. К тому же это огромное сооружение, высеченное большей частью из цельной гранитной скалы, было совершенно не похоже на замки лордов, сложенные из глыб песчаника. За этим скрывалась какая-то тайна… Может быть, Ион, копаясь в рукописях, что-нибудь нашел и об этом, а может, там найдутся рецепты каких-нибудь давно забытых снадобий…

Она и не заметила, как лабиринты каменных коридоров сменились лабиринтами многоярусных полок, на которых были аккуратно разложены внушительные свитки и тома разной толщины. Но разглядеть всё это было трудно, потому что из восковых светильников в хрустальных колбах был зажжен едва ли каждый десятый.

Зато вокруг Иона, сидящего за странным наклонным столом, их было расставлено не меньше дюжины. Старый книжник не сразу заметил пришедших. Юный стражник, увидев, что гости нашли то, что искали, молча поклонился и ушел, а Юм, на цыпочках подойдя поближе, протянул Иону печеное яблоко, прихваченное им в караулке.

– Учитель, мне сказали, что вы исчезли, – сказал он вместо приветствия.

Но Иона отвлек от рукописи скорее не звук его голоса, а запах печеного яблока, он взглянул на сморщенный плод, потом поднял глаза на Юма и только после этого заметил Сольвей, стоявшую чуть поодаль в полумраке. Она уже наливала в серебряный стаканчик какое-то снадобье. Ей было видно то, чего сам Ион не замечал, увлекшись чтением манускриптов, никому неизвестных к югу от Северной Гряды. Она увидела, что силы его на пределе, а тело истощено до такой степени, что еще пара таких дней и ночей могли его просто убить. Она поставила стакан со снадобьем рядом с печеным яблоком, которое Ион, взяв из рук юного лорда, рассеянно положил на стол.

– Это надо выпить, – твердо сказала она и, указав на яблоко, добавила: – А это надо съесть.

Книжник, не говоря ни слова, подчинился. Он мелкими глоточками выпил снадобье, не отрывая взгляда от развернутого свитка, а потом так же начал жевать яблоко. Лекарство подействовало еще до того, как он успел прожевать последний кусочек. К нему вернулось осознание того, где он находится, что делает и сколько времени прошло с тех пор, как его привел сюда маленький переписчик.

– Спасибо, Сольвей… – наконец-то смог он выдавить из себя. – Здравствуй, мой мальчик, мой юный лорд…

– Надо идти, – сказал Юм, взяв учителя под локоть, но тот отстранил его.

– Подожди… И ты, Сольвей, лучше сядь… Сейчас пойдем. Только сначала мне нужно многое сказать. Вот отдохну малость, пока говорю, и пойдем. – Ион сделал паузу, а потом с какой-то странной тоской посмотрел на Юма. – Ты знаешь, мой мальчик, тебе придется забыть больше половины из того, чему я тебя учил. Почти вся древняя история Холмов, которую ты слышал из моих уст, – выдумка переписчиков, которые писали так, как было угодно их господам… Мне необходимо хоть с кем-то поделиться своим новым знанием, и хорошо, что это вы… Так вот: не было никакого вторжения темнокожих варваров в земли Великого Холма. Нет, оно было сотнею лет раньше и было успешно отражено. Зато была великая смута… Еще лорд Отт, дед лорда Карола, прозванного позднее Безутешным, запретил землепашцам покидать земли, на которых они трудились, и обложил всё население Холма огромными податями, которые ему потребовались для ведения войны с пришельцами из-за Пряного моря. Но война закончилась, а подати остались прежними. А лорд счел, что войско, разгромившее захватчиков, станет теперь надежной опорой его власти, и теперь вовсе не надо оглядываться на чье-то мнение или на чьи-то интересы. По всей стране начали вспыхивать мятежи, но все они были подавлены силой оружия. Несколько десятков благородных эллоров, в том числе приближенных ко двору, хотели устроить заговор, но он был раскрыт. Войско и шпионы – вот на что уходила большая часть казны. Получилось так, что народ сам оплачивал собственное рабство. Так могло продолжаться очень долго, из поколения в поколение, и такое устройство власти могло стать незыблемым и привычным для всех. Но случилось так, что внук лорда Отта, лорд Карол, оказался не таков, как его дед. Чтобы править с помощью силы, одной только силы оказалось мало, нужна была еще и жестокость, чтобы беспощадно подавлять огнем и мечом всё, что противится власти, уничтожать всякого, кто посмеет поднять голову. Карол очень рано пришел к власти. Ему было не более дюжины лет, когда на его голову водрузили корону. А до этого ему не уделяли должного внимания, и почти всё свое время он проводил с шутом, с тем самым Гудвином Счастливым, который известен сейчас как великий лирник, песни которого звучат до сих пор. Итак, юный Карол стал лордом, и пока за него правили опекуны, в стране царило спокойствие. Но опекуны, представители самых знатных семейств Холма, не пожелали расстаться с властью и после того, как лорду исполнилось шестнадцать лет, возраст, с которого он по закону должен был начать править самостоятельно. Но дворцовая стража, обидевшись однажды на кого-то из знати, совершила переворот. Опекуны были казнены, и вся власть перешла к лорду. После этого по всей стране начались мятежи землепашцев, мастеровых, торговцев, обиженной знати. Войска, как и прежде, подавляли все эти выступления, но лорд почему-то был слишком милостив к их зачинщикам. Если бы с плеч скатилось несколько сотен голов, снова наступил бы мир и покой, но лорд не казнил никого. Виновных он держал в темницах, отправлял в ссылку, надеясь, что они ответят ему добром на добро. Он не мог снизить подати, не мог вернуть землепашцам свободу, потому что тогда пришлось бы сокращать войско, но само войско не потерпело бы этого. А бунту в войсках не может сопротивляться никакая власть… Вот тогда лорд и решился на Великий Поход. Он объявил о своем решении оставить Холм и искать себе новый надел, где установит порядки, которые считает справедливыми, и огласил свои «Заповеди», которые он составил из законов Холма, существовавших до лорда Отта, советов своего учителя-шута Гудвина и собственных мнений. Он понял, что та власть, которая упала на его плечи, может сохранить себя, только наращивая жестокость, и в конце концов произойдет всеобщая резня, после которой не останется ни народа, ни власти. И он ушел на север, и за ним последовали многие – землепашцы, если их эллор-владетель тоже поддержал лорда-отступника, мастеровые, сумевшие добраться до его лагеря, который он разбил на северной границе. Немало знати присоединилось к Каролу, решив, что, оставшись без лорда, войско просто превратится в огромную шайку грабителей, и тогда начнется великое разорение, которое будет страшнее любого внешнего вторжения. Сам лорд тоже видел такую опасность, но считал, что это всё равно неизбежно, и чем дольше оттягивать эти события, тем ужаснее они будут…

Ион вдруг закашлялся, и Юм очнулся от видений, которые опять, как часто бывало на уроках книжника, встали перед его мысленным взором.

– Прости, мой мальчик, – пробормотал Ион. – Может быть, мне не стоило этого тебе рассказывать, но всё равно, раз уж мы попали сюда, ничего утаить не удастся. Все жители Пальмеры знают историю не такой, какой ее знаем мы. Возможно, их знание так же далеко от истины, как и наше… Но эти манускрипты старше тех, что мне попадались раньше.

– Ион, может быть, нам лучше уйти отсюда, а потом можно и продолжить рассказ, – предложила Сольвей, подавая ему еще один стакан снадобья.

Ион выпил, понимая, что спорить с ведуньей бесполезно, тем более что ему и вправду полегчало. Но никуда уходить он пока не собирался, считая, что невозможно продолжить прерванный рассказ, а можно лишь начать новый, даже если он о том же.

– Сам великий поход описан в наших свитках почти правдиво, но всё, что нам было известно о дальнейшем, о том, как наши предки пришли в эти безлюдные земли, – не более чем красивая легенда. На самом деле эти земли не были безлюдны. Там, где сейчас раскинулись Холмы, жило несколько немногочисленных племен, не знавших железа, не умеющих взращивать плоды земли. Они жили охотой и сбором того, что вырастила сам природа, и еще они поклонялись Белому Вепрю, которого почитали как покровителя, как источник жизни и смерти. Их старики, дожившие до того возраста, когда уже не могли добывать себе пищу, уходили в лес и искали встречи с белым вепрем. Если им удавалось раздразнить его настолько, что тот убивал их, все соплеменники завидовали им и верили в то, что тем самым вепрь подарил им лучшую жизнь в заповедной земле… А еще был Храм, осколок какого-то еще более древнего мира. Его обитатели хранили некие знания, позволявшие им творить то, что местные дикари считали чудом. И еще к ним иногда уходили мальчишки… Уходили и не желали потом возвращаться к своим семьям, в свои становища. Служители не проповедовали свою веру и не осуждали дикарей за поклонение Белому Вепрю – они лишь иногда отвечали на вопросы, но до прихода лорда Карола с частью своего народа некому было эти вопросы задавать. Сначала войска, что пришли вместе с лордом, окружили Храм, еще не ведая о том, что за странная крепость перед ними. Но тогдашний Первый Святитель убедил лорда, что от Храма не будет никакого вреда ни ему, ни его людям, а за разрушение святыни последует немедленная кара. Но Карол и не хотел огнем и мечом утверждаться на новых землях… Прошло несколько лет, пять или шесть, прежде чем он отправился на ту роковую охоту. И была она не развлечением… Он отправился в лес в одиночку, чтобы убить белого вепря, потому что местные племена хоть и были немногочисленны, но не желали ему подчиниться. У них был владыка – Белый Вепрь, и покориться они могли лишь тому, кто победит Белого Вепря. Как и в нашей легенде, двенадцать эллоров сопровождали лорда, но они остались дожидаться его с добычей на перекрестке двух лесных дорог, потому что Карол должен был справиться со зверем в одиночку. Лорд ушел в лес пешим, он снял с себя доспехи, оставил меч, а с собой прихватил только рогатину, с какой ходили на охоту обитатели этих лесов. Он скрылся в чаще, и вскоре вслед за ним отправился Толл Кардог, оруженосец лорда, сказав прочим, что не может оставить лорда наедине с опасностью. А потом, устав от ожидания, по их следам отправились и остальные. И они нашли убитого вепря, убитого лорда и живого оруженосца с окровавленным мечом в руке. Но благородные эллоры сочли более удобным для себя не выяснять, чья кровь на мече – вепря или лорда Карола… Молчание каждого из них было куплено возможностью основать собственный Холм и получить титул лорда. Так появилась на свет «Последняя воля…» А Пальмеру, которая родилась во время Великого Похода, тогда спас далекий предок Элла Гордога с помощью Служителей Храма. Они тогда указали беглецам путь через горы и место, где располагалась древняя заброшенная крепость, которую позднее назвали Скальным замком… Дочь Карола, которой в момент бегства не было и шести лет, гораздо позднее узнала правду о том, что произошло. И тогда-то и появилось проклятие Пальмеры, суть которого я еще до конца не понял, но несомненно, что он стало причиной многих бед нашего мира, одной из тех щелей, через которые сюда пролезает Тьма, предвестница Хаоса…

Ион вновь замолк и некоторое время смотрел куда-то вдаль, как будто старался рассмотреть что-то в темноте, перегороженной многочисленными полками. Редкие хрустальные светильники выхватывали из мрака рукописи, спокойно лежащие на своих местах, и в каждой скрывалась какая-то тайна, и Ион даже не мог сам себе признаться в том, что он просто боится этого океана тайн, в который ему предстоит погрузиться на старости лет. Всё то, что он собирал по крохам долгие годы, лежало перед ним в изобилии, о котором он и не мечтал… Всё! Он остановил поток мыслей, отложив на утро свои раздумья. Ион просто вспомнил о том, как он устал, и о том, что мысли уставшего человека окрашивают мир в темные тона. А потом он взглянул на Юма и, улыбнувшись, спросил:

– Мой юный лорд, а не найдется ли у вас еще одного печеного яблочка?

– По дороге найдем, – ответил Юм. – Я знаю, где есть.

Глава 3

Если с неба упал камень, это вовсе не означает, что он ниспослан свыше.

Из древней кадарской баллады

«Остывающее солнце»

Солнце по-прежнему пряталось за густой серой пеленой зимнего неба. Но снег не падал уже третий день. За сутки до визита королевы в древнюю часовню, укрытую в горах от посторонних глаз, по ущелью, через которое пролегала тропа, прошлись сотни две землепашцев и мастеровых. Они расчистили путь от снега, но приближаться к самой часовне им было запрещено. В самом конце пути двум Служителям из Храма – Геранту и Нау и еще одному местному – Брику пришлось взяться за лопаты, оставленные тут специально для них, и самим расчистить последние две сотни локтей заповедной тропы. Брик двигался впереди и рыхлил наст, стараясь не столько убрать снег, сколько первым добраться до часовни, затопить там камин и отогреть руки. Впрочем, и Герант, и Нау не считали Брика за Служителя, как, впрочем, и всех, кто здесь, в Пальмере, носил рясу. Никто из них не проходил долгого и сурового ритуала Посвящения, но зато в любом, даже самом крохотном селище был свой Служитель, которому это звание досталось по наследству, будто это титул эллора или кошелек с деньгами. В Храме, прежде чем получить право оберегать, врачевать и предостерегать Именем Творца, приходилось много лет убеждать Святителей в истинности своего Откровения и в чистоте своего Дара. Они сравнивали то, что говорил послушник, с тем, что говорил Голос, и с тем, что было написано в книге Откровений, единственной, тщательно хранимой и оберегаемой и доступной только им. Сам Герант получил посох Первого Святителя, находясь вдали от Храма, и поэтому книгу он тоже ни разу не видел. Здесь же подобные книги существовали во множестве, они были у каждого Служителя, и даже любой мирянин мог заказать ее для себя у переписчика. Хорошо, что хоть здесь не сохранилось текстов на языке Творения, знаками которого расписываются обереги, посохи Силы, на языке, который может быть познан смертным только через Откровение, дающееся только тому, кто способен достойно распорядиться силой и знанием, приходящими свыше.

Королева, укутанная в меха, терпеливо дожидалась, пока тропа к часовне будет расчищена и утоптана, а Брик уже был внутри и, скорее всего, уже разжигал огонь в очаге. Герант, не переставая разбрасывать снег, подумал, что если Брику сказать потом, что он был не прав, тот ответит, будто просто хотел принять королеву в тепле и уюте…

Медленно, но верно приближалось то мгновение, которое стоило гораздо больше, чем весь их многотрудный поход и победа у стен Скального замка. Меченосцы были уничтожены, но ведь они были мертвы и до того, как пошли на приступ неприступных стен. Королева согласилась отказаться от проклятия, которое открывало в мир, сотворенный Творцом, путь тем, кто жаждал его уничтожения во имя своих прихотей, во имя замены совершенного примитивным и ущербным, но своим. Ритуал, который необходимо было совершить, был недолог по времени, но безмерно труден. Для его совершения необходимо было знание причин и следствий, и еще – чтобы на то была воля Творца.

Вскоре тропа была готова. Она была достаточно широка, чтобы королева могла пройти по ней, не запорошив снегом свой меховой шлейф, и утоптана так, чтобы она не могла оступиться, принизив таким образом свое королевское достоинство. Часовня была крохотной, но было видно, что ее построили последние истинные Служители по эту сторону Северной Гряды.

Наконец королева Элис вошла вовнутрь и начала рассматривать сложную вязь орнаментов, в которую были вплетены знаки Силы, хранящие от недоброй воли и доносящие голос просящего до Небесного Чертога, из которого видно великое множество миров.

– Что я должна делать? – спросила королева у Служителя Нау, но отвечать торопливо начал Брик, раскрыв толстую книгу, которую вытащил из-за пазухи:

– Моя королева, вам следует произнести не спеша и торжественно вот этот текст. – Он ткнул тощим пальцем в раскрытую страницу и отчертил ногтем место, которое, по его мнению, следовало читать. – А потом я и эти почтенные Служители скажем хором: «Да будет на то воля Творца, и свершится по ней». Потом можно будет возвращаться, пока не начался снегопад, а то не пристало королеве продираться через сугробы.

Брик победоносно посмотрел на Служителей Храма и, взяв королеву под локоть, подвел ее к тумбе, на которой уже была разложена раскрытая книга. Но Герант опередил ее, резким движением захлопнув книгу.

– Невежество – тебе имя! – сказал он Брику раскатисто и сурово, так что тот съежился и даже отступил на шаг.

– У себя за горами делайте что хотите! – взвизгнул он. – Здесь Пальмера, и ритуал должен свершиться по местному канону.

– Отречение от проклятия должно быть произнесено на языке Творения, – попытался вразумить его Нау. – А сотрясая воздух праздными речами, ты только привлечешь сюда нечисть, которая всеми силами попытается нам воспрепятствовать.

– Так ты, значит, говоришь, что мы тут Нечистому служим! – возмутился Брик, и лицо его побледнело от гнева, который копился в его душе с того дня, когда он впервые увидел пришельцев.

– Вы тут вообще не служите, – отозвался Герант. – Вы тут из людских суеверий сделали себе кормушку.

– Да лучше на вас еще одно проклятие повесить, чем это снимать, – выдавил из себя Брик.

– Вы даже и этого не можете, – совершенно спокойно ответил Герант. – Чтобы наложить проклятие, тоже необходимо знать язык Творения, а вам он неведом.

– Мы сотни лет их обороняли, а они вон чего творят! – обратился Брик за сочувствием к королеве. – Если вы, Сиятельная, пойдете сейчас у них на поводу, они подчинят себе сначала Служение, а потом и всё королевство!

Элис смотрела то на Брика, то на Геранта. Больше всего ей хотелось, чтобы Служители сами между собой договорились, но по всему было видно, что вряд ли это возможно. Почему-то слова Геранта внушали ей больше доверия, но Брик всё-таки был свой. Собственно, ни Брик и никто другой из пальмерских Служителей не настаивал на ритуале, считая, что любое проклятие снимается забвением, но Элис слишком хорошо знала, что мало кто из них всерьез относился к Служению, и считала, что они слишком хорошо живут, получая двенадцатую часть от всего, что приносили ремесло, охота и землепашество. Накануне первого вторжения меченосцев правившая тогда королева Окса решила сократить их долю втрое, но последовавшие за этим бедствия Служители объявили карой Небесной за небрежение к ним, и доля была восстановлена. А ведь Нау говорил, что там, за горами, Храм сам себя содержит, и от мирян принимаются лишь добровольные подношения.

Королеве вдруг показалось, что ее молчание слишком затянулось, и решать, тяни – не тяни, всё равно придется ей, и она решила:

– Сначала я сделаю, как хочет того Служитель Брик, а потом сразу же повторю обряд, но по канону Храма и слову Первого Святителя. – Она кивнула Геранту, и тот, не глядя, распахнул книгу Брика на нужной странице и отошел в сторону.

Брик с видом победителя, высоко задрав подбородок, вновь взял королеву под локоть и подвел к тумбе, и она, взяв из его рук крохотную серебряную фигурку сидящего старичка, приготовилась читать.

– Служитель Брик, а кого изображает эта фигурка? – поинтересовался Нау.

– Это священное изображение Безымянного, Творца нашего, – охотно сообщил ему Брик, не оборачиваясь.

– Еще бы он идола сюда приволок, – проворчал Герант.

– Мы выйдем. Как закончите – позовете, – сказал Нау, направляясь к выходу.

Служители из Холм-Гота уже подошли к двери, когда откуда-то сверху раздался нарастающий гул, часовню начало трясти. Королева выронила фигурку, а Брик упал на колени и начал что-то бормотать себе под нос. Из небольшого окна почти под самым потолком вовнутрь провалились оторванные ставни, вслед за ними оттуда начали сыпаться снежные комья, а потом окно забилось снегом. Брик и королева барахтались в снежной куче, Нау взялся помочь Элис, а Герант ударил плечом в дверь. Но дверь не поддавалась, а после третьего удара, вместо того чтобы вылететь наружу, прогнулась вовнутрь, и из щелей тоже полез снег.

– Нас завалило! – крикнул Брик, а потом уже тише добавил: – Это снежный обвал… Такое случается… Могло и по крышу закопать.

– Дымоход работает. – Нау показал на очаг, который продолжал пылать чистым бездымным пламенем. – Если дым выходит, значит, и мы выберемся. Не будем отвлекаться. Мы ведь собрались проклятие снимать. Брик!

– Я позже… – пробормотал Брик. – Сперва вы давайте… Я потом. Сиятельная, потом я…

– Так-то лучше… – Герант начал отряхивать рясу от снега.


Хомрик сидел на горном склоне, высунув голову из облака, нанизанного на вершину. Лицо его было покрыто свежими рубцами, а в груди, которая и так была впалой, образовалась вмятина. Рядом стояла Гейра в своем черном облачении и смотрела вниз, стараясь хоть что-то разглядеть за пеленой тумана. Ниже, там, где облака были погуще, дремала гарпия, зарывшись в сугроб. Они чего-то ждали, Хомрик – нетерпеливо ерзая, а Гейра – небрежно сплевывая вниз какую-то жвачку. Окружающее пространство было заполнено до краев непорочной тишиной, а всё, что было непорочно, Гейру раздражало, но она не могла позволить себе показать свою нервозность перед этим уродом, который был хоть и придурковат, но очень полезен. К тому же кое-кто из Избранных не оправдал даров Великолепного, а новых достойных еще не появилось.

Снизу раздался приглушенный грохот. Ловушка захлопнулась. Хомрик тут же начал болтать ногами и хлопать в ладоши.

– Ну, вот они и влипли! – кричал он, не забывая при этом пакостно хихикать. – Хоть от этих избавились! Мелочь такая, а как мешали.

– Сходил бы да проверил… А то будет как в прошлый раз, – посоветовала Гейра.

– Да ну что ты! Не видишь, какой я весь израненный! – возмутился Хомрик. – И вообще, мы так не договаривались. Я воевать не нанимался. Мне и так больше всех вас вместе взятых достается. Я как пчелка тружусь, ни сна, ни отдыха не знаю. Сама сходи да и посмотри, а мне к этой хибаре и приближаться-то противно. Там оберегов ихних понатыкано прямо как в Храме. Я после этого заболею и умру. Кто тогда Великолепному послужит, общее дело с ним поделает? Вы, что ли?! Ты всё кайф ловишь, Щарап, дохлятина, только и знает, что каркать, Треш золотишко свое пересчитывает, да и зачем он нужен теперь…

– Тихо, – сказала Гейра, затыкая Хомрику рот ладонью.

Она прислушалась, а Хомрик тем временем, задрожав от вожделения, щекотал языком ее ладонь. Гейра какое-то время это терпела, а потом той же ладонью отвесила Писарю звонкую затрещину, от которой вниз сорвалась еще одна лавина.

– Ты опять промахнулся, мой дурачок, – почти нежно сказала она. – Ты маленько опоздал, они уже вошли вовнутрь. Я слышу их голоса… Я чую дым их очага.

Хомрик струхнул не на шутку. Ему почему-то показалось, что на этот раз крайним окажется именно он.

– Как стемнеет, я отправлю туда оборотней, которые остались. – На этот раз голос Дряни звучал зловеще. – Но будет уже поздно, Писарь. Они успеют раньше, если уже не успели.

– Всё равно лучше их убить! – бодро высказался Хомрик. – Тогда больше не напакостят. Только оборотни к тому месту тоже не подойдут. Не смогут они. Передохнут от такой святости. Может, лучше гарпию на них уронить?!

Гарпия внизу, почуяв недоброе, вытянула длинную шею, заглянула Хомрику в глаза и тут же получила от него увесистый удар по морде. Эти твари были любимым произведением Великолепного, и хотя от жизни радости им никакой не доставалось, расставаться с ней им не очень-то хотелось. Но не подчиниться своим хозяевам они тоже не могли.

– За эту зверушку Великолепный с тебя шкуру сдерет, – сообщила Хомрику Гейра.

– А может, наплевать на них, – предложил Хомрик. – Когда их в покое оставляешь, они сами себе начинают гадить, да так, что ни мне, ни тебе не придумать. Переждем маленько, поживем в свое удовольствие, а там, глядишь, снова какое-нибудь дельце созреет.

– Вот Великолепному это и скажи.

– Нет уж, ему я лучше доложу о каких-нибудь несомненных успехах… Да я ему еще дюжину таких проклятий устрою! Что он в это-то вцепился! Я не могу, дескать, явиться незваным! Да позвали уж давным-давно. Или на каждый раз ему отдельное приглашение требуется? Да будь я на его месте… – Хомрик прикусил себе язык. Раскаянье навалилось на него, что та лавина. Он начал медленно и вдумчиво проклинать себя самого, свой язык, Гейру, которая наверняка дословно запомнила всё, что он успел ляпнуть, Служителей, которые, уцелев, устроили ему последнюю подлость, Небесного Тирана, из-за которого, собственно, всё это и началось…

– Придется тебе, дружок, всё-таки идти, – сказала Гейра очень тихо, и Хомрик понял, что идти придется…

Он погладил по голове гарпию, посмотрел в упор на солнце, прижался отвислой щекой к крутому бедру Гейры, а потом встал на край почти отвесного склона, у подножия которого располагалась та самая злосчастная часовня.

– Я – камень у мира на шее!!! – раздался его громогласный вопль, от которого горы вновь затрясло, и даже невозмутимая Гейра вздрогнула. А Хомрик уже катился вниз, и пока он летел, вслед за сердцем, окаменевшим давным-давно, каменела вся его остальная плоть. И вскоре не Хомрик, а памятник Хомрику завис над куполом часовни, стремясь упасть поточнее, чтобы на этот раз у врагов не осталось ни одного шанса выжить. Но в этот момент возле торчащего из-под снега шпиля возникло шевеление, и какой-то серый силуэт начал отползать в сторону. И тогда камень заметался в полете, не зная, какая из целей важнее, чья смерть принесет больше благ Великолепному. В сторону от часовни полз человек в рясе, явный Служитель Небесного Тирана, и камень метнулся к нему, но когда до возмездия оставались доли секунды, к небу поднялся тонкий зеленоватый лучик, и вверх понеслись страшные слова… Это были слова Силы, произносимые на языке Творения. Последним проблеском сознания Хомрик понял, что выбрал не ту цель, и камень метнулся в сторону, но было уже поздно.

Раскаленный булыжник врезался в снег между часовней и Служителем Бриком, которого Герант как постороннего, не имеющего права наблюдать таинство, выставил наружу через маленькое окно под куполом часовни. Камень пробил толщу снега и, столкнувшись с гранитной твердью первородной породы, распался на тысячи мельчайших осколков, которые, разлетевшись в разные стороны, разметали снег вокруг строения, выломали ставни в часовне, а один из них даже ударил в грудь Геранта, которого спас скрытый под рясой бронзовый панцирь. А Служителя Брика взрывом подбросило вверх, да так, что он успел подумать лишь о том, что, вероятно, возносится при жизни прямо к Небесному Престолу. Он наладился было распевать гимны во славу Творца, сочиненные им же самим на досуге, но встречные потоки холодного воздуха не давали ему и рта раскрыть. Очнулся он действительно выше облаков на какой-то снежной горе, а рядом сидела какая-то девка в черной хламиде.

– Ты кто? – лениво спросила девица.

– Я – Служитель Брик, – честно ответил он.

– Если ты – Служитель, то я – девственница! Ха-ха-ха! – Она засмеялась так искренне, так заразительно, что Брик тоже начал в тон ей прихохатывать.

А потом она взяла его за руку, погладила его узкую длиннопалую ладонь и сказала просто и буднично:

– Пойдем-ка, дружок, со мной. Не пожалеешь…

Не прошло и нескольких мгновений, как они очутились в замке Хомрика, и на этот раз Гейра точно знала, что хозяин не вернется.


Она вновь лежала на своей скале, прямо на камне, который был когда-то Резчиком, и грезила своими дымными городами, а рядом дремала гарпия, щурясь от едкого дыма. Внезапно в ее затуманенном сознании возник голос Великолепного:

– Как дела, Гейра? Где Хомрик?

– Он обернулся камнем и свалился на головы наших врагов.

– Неплохо. – Великолепный, казалось, даже слегка изумился. – Я, пожалуй, верну его. Старается, себя не жалеет…

– А может, не стоит. Он и так уродом был, а ведь камушек-то наверняка повредился. Неизвестно, что из него получится…

– Мне нужна не красота, а польза. Я-то знаю: ты хочешь поселиться в его замке, но это замок Писаря.

– Я уже нашла ему замену. Новый Писарь уже дома.

– Нет… Я верну Хомрика, и пусть писари сами между собой разбираются.


Вернувшись в замок, Гейра застала Брика забившимся в угол. Он верещал что-то бессвязное и стряхивал с себя многочисленных мелких, как блохи, пузатеньких уродцев. Многочисленные хомрики бегали по столу и поедали крошки, оставшиеся после недавнего обеда, лезли из всех щелей и пищали. Не глядя на Брика, Гейра набила тонкую длинную трубку каким-то зельем, добыла щелчком пальцев огонь и начала окуривать дымом полчища хомриков. Многие из них падали замертво, но из щелей тут же вылезали тысячи других, и их не становилось меньше. В конце концов Гейру начала одолевать чесотка, она схватила за руку Брика, близкого к беспамятству, и они покинули замок. Хомрик напоследок всё-таки показал, кто в доме хозяин.

Глава 4

Нелепо утверждать, что всем нам достается благ и невзгод точно по заслугам, но на всякий случай заслуги всё-таки иметь стоит.

Изречение Фертина Дронта, благородного эллора

Усадьба эллора Веллета располагалась в дюжине лиг от Скального замка, чуть дальше того места, куда вывела войско Холмов тропа через Северную Гряду. Веллет пригласил к себе в гости лорда Бранборга, Олфа, Геранта и Нау, чтобы отдохнуть перед предстоящим пиром в честь победы, потому что пир дело не менее утомительное, чем война, а между двумя трудными делами необходим хотя бы короткий отдых. Служители, правда, ехать отказались, сославшись на срочные дела, связанные со Служением. Их отказ не очень огорчил Веллета, а вот то, что с ними отказалась поехать симпатичная, если не сказать – прекрасная, придворная ведунья лорда Бранборга, опечалило его гораздо больше. Причем, в отличие от Служителей, она свой отказ никак объяснять не стала, а просто сказала, что не хочет, а чего не хочет – не сообщила. Ну и ладно – он вперед отправил в усадьбу наводить порядок несколько симпатичных дочек мастеровых и землепашцев, проживающих на земле, которой он владеет милостью королевы. Обычно меченосцы не трогали имущества, не вламывались в дома, если там не было хозяев – они стремились только уничтожить всё, что двигалось и дышало, всё, что излучало тепло жизни, так что за свою усадьбу Веллет не волновался. Были моменты, когда он уже терял надежду, что ему когда-нибудь удастся сюда возвратиться. А когда мертвяки захватили нижний замок, он даже не очень-то надеялся встретить рассвет. Пять сотен пожилых воинов, три сотни пришлых Служителей и пять тысяч юнцов, у которых еще не было ни сил, ни умения, не смогли бы выдержать долгий штурм на стене длиной более шести тысяч локтей, если бы не подоспела помощь. Он понимал это с самого начала осады, но старался внушить и королеве, и всем защитникам замка уверенность в том, что стойкость может спасти их. И он в конце концов оказался прав… Когда в замок потянулись толпы беженцев, а меченосцы вырезали целые селища у северного предела, в замке в любой момент могла начаться паника. Целые дни до появления под стенами врагов проходили в гнетущем молчании, и любой вопль отчаянья мог найти отклик у толпы. И наилучшим выходом было убедить всех от королевы до последней кухарки, что опасность не так уж велика, что замок неприступен, что в кладовых всего вдоволь, а до весны не так уж далеко… И все верили ему, а вот его самого некому было убедить в том же самом. Элл Гордог еще до того, как враг начал осаду, уехал на оленях к побережью, а местные Служители уповали на защиту Творца, который, мол, уж точно не даст им погибнуть, но хоть бы один из них взял в руки меч или хотя бы помог женщинам подбрасывать черный камень в печи, на которых закипала смола… И каково же было его удивление, что первые воины, пришедшие на помощь с юга, оказались в рясах. И тут он подумал, что всё-таки жаль, что эта орясина Герант и тот смуглокожий со странным именем Нау отказались составить им компанию… Горячие ванны, наполненные целебной водой из горячих источников, терпкий грог и ячменное вино, сочные ломти жареной оленины, неторопливые беседы у жаркого очага – что еще надо воину после битвы… А если этого окажется мало, то есть симпатичные незамужние простолюдинки, которые редко бывают против того, чтобы упасть в объятия благородных господ. Впрочем, у лорда, кажется, есть леди, но она так далеко и, наверное, порядком ему надоела, и вряд ли слишком молода, раз у них такой взрослый сын…

Олени бодро бежали по твердому снежному насту, три четверти пути были уже позади, и Веллет был уверен, что они успеют на место еще до того, как кончится короткий зимний день. Справа вздымались горные склоны, покрытые густым ельником, слева уходила в бесконечность снежная равнина, морозный воздух был неподвижен – всё дышало свежестью и покоем, а тишина лишь изредка нарушалась криками погонял, которым иногда казалось, что олени не слишком торопятся в родное стойло. С Веллетом в одних санях ехал Олф, к которому эллор Веллет проникся большим уважением, несмотря на то, что за спиной этого достойного воина не стояли многочисленные поколения благородных предков. Веллет даже подозревал, что его отцом был какой-нибудь мясник, и мальчик Олф освоил азы владения мечом, наблюдая, как его предок разделывает свиные туши, но одно он вынужден был признать: среди эллоров королевы Элис вряд ли нашелся бы хоть один, кто смог бы на равных скрестить с ним клинки. Элл Гордог с лордом ехали сзади на вторых санях и о чем-то оживленно беседовали всю дорогу, и Веллет даже слегка им завидовал, потому что Олф оказался молчуном, и, кроме созерцания пейзажа, развлечься было совершенно нечем. Но ничего, скоро они доберутся до усадьбы…

– Эй! Стой! – раздался сзади чей-то крик.

Веллет оглянулся и увидел, что эллор Гордог размахивает руками, давая знак остановиться.

– Сани у них поломались, что ли… – предположил немногословный Олф, а эллор, похлопав возницу по спине, приказал поворачивать.

Но с санями ничего не случилось. Когда они подъехали поближе, Веллет увидел, что и Гордог, и лорд уже стоят по колено в снегу и собираются куда-то идти. Веллет подумал, уж не остановились ли они по малой надобности, но для этого далеко отходить было совершенно незачем.

– Здесь поблизости подземелье, в котором исчез эллор Фертин, – пояснил Элл Гордог.

– Вот мы и решили глянуть, как оно там, – продолжил лорд. – А то, все, кто с ним был, погибли в бою – рассказать толком некому.

– Может, на обратном пути посмотрим, – предложил Веллет, но тут же вспомнил, что с Эллом Гордогом спорить бесполезно, и успокоил себя тем, что горячие ванны, грог и оленина никуда не денутся.

О странном подземелье люди Фертина сообщили сразу, как только войско спустилось с гор, но тогда все слишком устали, чтобы куда-то лезть и на что-то смотреть, а Иону, который прямо-таки рвался туда, услышав о книгах и свитках, лорд просто запретил покидать лагерь, опасаясь, что потом его просто не вытащить обратно, а времени дожидаться, пока он начитается, просто не было. Потом разведка доложила о заброшенном селище, где можно какое-то время передохнуть, и всё войско поспешило туда, а место просто пометили заломанной березой, чтобы потом, если кто-то уцелеет, глянуть. Ни Веллет, ни кто другой из пальмерцев о подземелье ничего не знали, и казалось странным, что первыми на него наткнулись пришельцы из-за гор. Олф даже заподозрил что этот странный эллор, который к тому же староста, что-то темнил, а в том, что ведун, который исчез перед самым обвалом подгорного хода, был связан с Нечистым – вообще мало кто сомневался. Кое-кто из сотников после обвала тоннеля за час до того, как войско собиралось в него войти, предлагал даже спалить селище Первач, чтобы землепашцам, хоть они и вольные, неповадно было привечать у себя всяких подозрительных типов, которые занимаются вредоносным колдовством. Но их тогда остудил Олф, заявив, что неизвестно, виноваты ли Фертин и Корень, а уж землепашцы тут вовсе ни при чем, а если кто хочет против людей воевать, а не против нечисти, тот хуже оборотня, и поступят с ним как с оборотнем. На том пока и порешили. Но тайна осталась тайной, и Элл Гордог предложил лорду по пути заглянуть в странное подземелье, надеясь хоть что-то узнать о странном исчезновении «вольного эллора» и его дружинника.

– А вдруг и вы пропадете, как тот эллор! – Веллет сделал последнюю попытку вразумить лорда Холм-Дола и Хранителя Ворот Пальмеры, но тут в разговор вмешался Олф:

– Только я первым пойду, я-то уж точно не заплутаюсь.

– Нет, – решительно сказал Веллет. – Эта яма на моей земле, значит, мне в нее и лезть, и вперед себя я туда никого не пущу.

Он повернулся спиной к гостям и направился к сломанной березе, вытаптывая в снегу глубокую борозду, а потом внезапно исчез, провалившись в яму, которая оказалась скрытой под снегом. Гордог и Бранборг бросились ему на помощь, но Олф успел первым. Он лег на снег, просунул голову в темную яму, услышал какие-то шорохи и, решив, что Веллет ощупывает стены, спросил:

– Ну, и как там дела?

– Темно тут и воняет, – послышалось в ответ.

Олф скатился вниз как раз в тот момент, когда Веллет нашел-таки дверь и вошел в зал, освещенный красными огоньками хрустальных шариков, лежащих на столе. Олф глянул из-за спины Веллета на огоньки, и ему сразу вспомнились глаза оборотней. На всякий случай он обнажил меч и, отстранив эллора, шагнул вовнутрь. Сзади послышался шум – это лорд и Гордог тоже спустились вниз.

– Не знаю, чье это хозяйство, но мне здесь не нравится, – сообщил им Олф.

– Похоже, здесь что-то вроде лечебницы для оборотней, – предположил Гордог, прошел к столу и заглянул в лежащую на нем раскрытую книгу.

Первая страница была чиста, а на следующей, перелистнув, он прочел фразу, которая, на первый взгляд, показалась ему совершенной чушью, а на второй – полной глубокого смысла: «Земляной орех необычайно вкусен в жареном и печеном виде, но приготовить его надлежащим образом способен не всякий. Я, например, не могу. Но зато я всегда сумею выбрать ту кухарку, которая сделает всё в полном соответствии с моим вкусом, а это гораздо сложнее, чем овладеть собственно поварским искусством…»

– Элл, я бы не хотел, чтобы мы стояли слишком далеко друг от друга. Мне кажется, здесь это опасно, – прервал лорд Бранборг его размышления о вкусовых качествах земляных орехов и достоинствах кухарок. – И тем более не стоит здесь ничего читать. В нечистых местах часто встречаются надписи, в которых скрыты заклятия, направленные против того, кто читает.

– Верно. Мне Служитель Герант то же самое говорил, – поддержал его Олф.

– Если это заклинание, то я кухарка, – ответил Гордог, которого надпись почему-то развеселила. – Давайте-ка лучше поищем следы этого пропащего эллора.

Все сразу же начали смотреть под ноги, и следы тут же обнаружились. Каменный пол был покрыт слоем пыли, и на ней сохранились отпечатки сапог по меньшей мере двух человек и какие-то странные следы с крохотным каблуком и неестественно заостренными носками. Отпечатков на полу было множество, следы покрупнее вели к еще одной двери и обратно, потом нашлось место, куда явно упало чье-то тело, которое дальше пошло на четвереньках, а после… Олф, который лучше других разбирался в следах, людских, звериных и прочих, даже рот открыл от удивления и лишь потом сказал:

– Они ушли в стену! Вот в эту. Все трое. Первым – тот щеголь в странной обувке.

Стена была самой обыкновенной – обычная каменная кладка в проеме между стеллажами, уставленными всякой всячиной, но, присмотревшись, лорд заметил начертанные на камнях странные знаки, которые начинали искриться золотыми искорками, стоило обратить на них внимание.

– Может, тут механизм какой-нибудь, – предположил Веллет, поднимая с пола какую-то странную шляпу с широкими изогнутыми полями.

Он приблизился к стене и начал ощупывать ее ладонью, и вдруг рука его по локоть провалилась в камень, он уперся левой ладонью в стену, надеясь оттолкнуться, но в итоге упал, и теперь по эту сторону торчали только ноги. Олф и Элл Гордог схватились за них и начали тянуть Веллета обратно, но стена не пожелала расстаться со своей добычей. Когда из камня остались торчать лишь пятки, пришлось его отпустить.

– У нас есть две возможности, – сказал лорд, когда прошло первое ошеломление. – Или последовать за ним, или прибегнуть к помощи тех, кто больше нашего смыслит в таких делах, – ведунов, Служителей, книжников…

– А можно одним последовать, а другим прибегнуть, – тут же предложил Олф. – Вот я, например, последую, а вы оба прибегнете.

– Я не прощу себе, если второй раз оставлю Веллета наедине с опасностью, – спокойно и решительно сказал Гордог. – Если до ночи мы не найдем оттуда выхода, отправляйтесь за подмогой.

Ни Бранборг, ни Олф не успели ничего сказать, как стена поглотила Хранителя Ворот…


Гордог едва сумел увернуться от здоровенного булыжника, которым Веллет со своей стороны колотил по стене, упорно не желавшей пропустить его обратно. Успехи его были невелики, и, судя по обилию каменной крошки, разбросанной вокруг, это был не первый булыжник, который Веллет сокрушил о неподатливую каменную кладку.

– Мой дорогой друг! – воскликнул Веллет. – Не стоило так рисковать. Я уже убедился в том, что выйти отсюда гораздо труднее, чем войти.

– Если есть вход, должен быть и выход, – обнадежил его Элл. – Тот, кто всё это придумал, наверняка ходил и туда, и обратно.

И тут где-то за углом послышался топот, а потом приглушенные крики и звон металла. Где-то неподалеку явно происходила стычка, и оба эллора прислушались, стараясь определить где. Шум постепенно приближался, начали доноситься обрывки фраз: «…пригнись!..отродье поганое……не возьмешь!»

– Я думаю, что если там идет бой, значит, свои сражаются против чужих, – предположил Веллет.

– Совсем не обязательно – могли и чужие что-нибудь не поделить.

– Но всё равно…

– Да – всё равно.

И, больше не говоря ни слова, они побежали в темный тоннель, из которого и доносились звуки. Несколько раз они останавливались перед развилками каменного коридора, прислушиваясь, а потом мчались дальше. Гордог, бежавший впереди, вдруг притормозил у очередного изгиба лабиринта, осторожно глянул за угол и сделал Веллету предостерегающий знак. Он увидел спины нескольких меченосцев, наседавших на загнанных в тупик троих людей. В одном из них, который отбивался мечом от троих врагов, он узнал Фертина, здоровенный детина во вполне приличных доспехах, но почему-то без меча, швырял в мертвяков здоровенные булыжники, которые почему-то именно здесь валялись в больших количествах. Три меченосца уже валялись на полу – один разрубленный мечом пополам, и двое барахтались придавленные к полу камнями. А позади у самой стены стоял… Ос, тот самый парнишка, с которым он познакомился в Холм-Готе, приемный сын Служителя Геранта…

Они напали одновременно. Собственно, схватка кончилась, едва успев начаться. Меченосцы уже не были людьми, и поэтому все приличия, которые люди старались соблюдать, когда воевали между собой, здесь не имели никакого смысла. Три меченосца были за несколько мгновений изрублены на куски, а те двое, которые наседали на Фертина, попытались скрыться, но одного из них настиг камень, а второму бросился под ноги мальчишка. Правда, это едва не стоило ему жизни, но Гордог успел подставить свой клинок под серый меч мертвяка.

Когда последние обрубки меченосцев перестали шевелиться, появилась наконец возможность удивиться. Некоторое время они стояли в оцепенении друг напротив друга, а потом Ос узнал-таки Гордога. Он подошел к нему, но вместо того, чтобы выразить бурную радость, спросил:

– А где Герант?

– В замке, наверно, – немного невпопад ответил Гордог.

– А как вы сюда попали? – задал свой вопрос Фертин, надеясь, что неожиданно возникшие спасители знают, как отсюда выбраться.

– А так же, как и вы, – отозвался Элл. – Через стенку.

– Значит, и вы влипли, – посочувствовал им Фертин. – Вы хоть помните, как до той стенки добраться?

– Я помню, – не совсем уверенно сказал Веллет. – Я старался повороты примечать. Найдем. Тут недалеко…

Стену, за которой был вход, но в которой не было выхода, они нашли, только изрядно попетляв по лабиринту, да и то лишь благодаря каменной крошке, которая осталась после попыток Веллета пробиться назад. А пока они бродили, Фертин вкратце рассказал свою историю, историю Оса и всё, что знал, о том месте, куда они попали. Стычка с меченосцами была уже третьей по счету с тех пор, как они покинули место заточения приемного сына Геранта. Но в предыдущих случаях мертвяков было меньше, и выходило так, что Фертину и Мине удавалось напасть на них первыми. Из вежливости Фертин спросил у пальмерских эллоров, не голодны ли они, и с удовлетворением выслушал отрицательный ответ, поскольку у Мини в заплечном мешке осталось только половина последнего окорока и пара лепешек. Фертин, который каждый раз лично делил еду, постоянно уменьшал пайку каждого, включая себя, и теперь Миня вел счет времени от перекуса до перекуса…

Когда место, которое они так старательно искали, было-таки найдено, что делать дальше, никто не знал. Теперь всем было ясно, что долбить стену смысла не имеет. То есть продолбить-то, конечно, можно, но вход от этого не станет выходом. И тогда Элл Гордог задал-таки вопрос, который у него уже давно вертелся на языке:

– А на что вы надеялись, когда шли сюда?

– А на то, что нам помогут оттуда. – Фертин указал на стену.

– Угу, – подтвердил его слова Миня и грустно посмотрел на свой впалый живот.

– Всё равно Герант придет и нас выручит! – уверенно заявил Ос.

– Конечно… Обязательно, – согласился с ним Гордог. Он знал, что Герант скоро непременно окажется по ту сторону стены, но от этого не станет ближе.

Вскоре эллоры, которым сегодня удалось только позавтракать, тоже ощутили, что неплохо было бы перекусить, а у Фертина с Миней вообще никакого терпения не осталось. И тогда Фертин начал делить еду, рассчитывая так, чтобы хватило еще раза на три. Миня чуть не прослезился, глянув на крохотный кусок лепешки с тонюсеньким ломтиком мяса, а Гордог, получив свою долю, задумался, съесть это сейчас или оставить на попозже. Предаваясь этим грустным мыслям, он не заметил, как начал вслух произносить фразу, совсем недавно где-то им вычитанную: «Земляной орех необычайно вкусен в жареном и печеном виде, но приготовить его надлежащим образом способен не всякий. Я, например, не могу…»

И вдруг по каменной кладке прокатилась волна. Фертин, торопливо затолкав в рот еду, бросился к стене и толкнул ее руками. Камень вновь колыхнулся, но не расступился.

– Послушайте, Гордог, что вы там бормотали? – спросил он, плохо скрывая волнение.

– Это из книги – там, за стеной, лежала.

– Да это ж я написал! – сообщил Фертин, и с каждым словом усы его всё больше задирались вверх. – Захожу и вижу – книга на столе, а рядом – перо и чернильница. И подумал, не написать ли мне, что в голову взбредет… Как же там дальше-то… «Но зато я всегда сумею выбрать ту кухарку, которая сделает всё в полном соответствии с моим вкусом…» Эх, что ж я покороче не написал. «…а это гораздо сложнее, чем собственно поварское искусство…» Хорошо, что меня память не подводит.

А стена начала мелко дрожать, и Фертин погрузил в нее руки.

– А ну, цепляйтесь за меня, а то она может только на раз открыться, – сказал он и сделал полшага внутрь камня.

Первым за пояс Фертина уцепился Ос, затем – Миня, а эллоры уже его схватили за плечи. И все они не шагнули, а прыгнули через стену, опасаясь, что неожиданная надежда на спасение вот-вот рассеется.

Странное подземелье, в которое они залезали как будто в пасть дракону, показалось им чуть ли не родным домом. На столе зловещими огоньками горели красные шарики, и книга была точно так же раскрыта, а напротив стоял лорд Бранборг с обнаженным мечом и в боевой стойке, а чуть правее Олф занес свой клинок для удара. Ни тот, ни другой не надеялись, что, оказавшись за стеной, пальмерцы так быстро смогут выбраться назад. Одного из возниц лорд уже отправил в замок с посланием для Геранта, но Святитель, даже если таинство, ради которого он отказался ехать к Веллету, не затянулось, мог появиться здесь только под утро. И лорд, и начальник его ночной стражи могли ожидать появления здесь, в этом подземелье, каких угодно монстров, любой нежити, оборотней, наконец…

– Ослаб, значит, Нечистый, если вас выпустил, – сказал Олф, пряча меч в ножны.

– А не продолжить ли нам наше приятное путешествие, – предложил Веллет, отряхиваясь – ему казалось, что он весь засыпан каменной крошкой.

– В сани не поместимся, – сообщил ему Олф. – Мы одну упряжку назад отправили.

– Да тут недалеко. – Веллет говорил буднично, как будто ничего не произошло. – Две ходки сделаем… Или три.

Первыми решили отправить Фертина, Оса и Миню, которому было позволено добить все оставшиеся запасы еды, благо, что появилась надежда на скорый ужин. Лорд, два эллора и начальник стражи шли в темноте по санному следу. Местами наст проваливался под ними, и тот, кто шел впереди, оказывался по пояс в снегу. Вскоре снежную ванну по очереди приняли все. Едва заметный ветерок раскачивал редкие снежинки, а где-то впереди среди сосен то появлялись, то исчезали крохотные огоньки – до усадьбы Веллета оставалось не более лиги. А сам Веллет думал только об одном: как бы этот лорд, провалившись в сугроб, не нашел еще какого-нибудь подземелья…


– Говорят, у тебя из Цаора пленники сбежали. – Гейра уперла свой тонкий пальчик в широкую грудь Кузнеца.

– Я за них не ответчик, – угрюмо ответил Треш. – Тут Резчик командовал, с него и спрос.

– Где сейчас Резчик, ты и сам знаешь… Туда же хочешь?

– Да что ты говоришь! – Кузнец сложил пальцы в грандиозную дулю и сунул Гейре под нос. – Накося выкуси. Морох скорее из тебя чурку сделает.

Гейра побледнела от злости, потом смачно плюнула Кузнецу под ноги и отправилась к себе на скалу, где ее поджидал Брик. Замок Хомрика так и заполонили хомрики, и надежда Гейры на то, что ей удастся там поселиться, рассыпалась по вине этого мерзкого уродца. Но зато она удостоилась похвалы Великолепного за то, что обратила Служителя Брика в истинную веру. Там, в древней часовне, Брика постигло великое разочарование – Служители из Холм-Гота убедили его в том, что он самозванец и никакого права представлять Творца на земле не имеет. Когда какая-то сила тащила его вверх, на гору, он некоторое время надеялся, что умер и возносится в царствие Творца Всемогущего, но, увидев Гейру, такую милую, такую соблазнительную, такую сладенькую, тут же забыл, куда направлялся. Она-то ему и поведала о том, как на самом деле обстоят дела в мире и за его пределами – оказывается, Творец хоть и сотворил мир, но жить ему толком не дает, ограничивает, значит, свободу воли и творчества. Вот приспичило ему, чтобы камни падали сверху вниз, а не наоборот. Дал человеку, понимаешь, разум, а силы, чтобы им пользоваться, воплощать замыслы, не дал. Живите, дескать, по законам природы и заповедям моим. А если я не хочу, заставлять, что ли, будешь! И правильно, что Великолепный против него восстал! Свобода дороже сытости! Больше всего Брика радовало то, что теперь за его спиной не призрачное милосердие Творца, в существовании которого только Гейра его окончательно убедила, а блистательная сила Великолепного, воплощенного в Сиятельном Морохе, Повелителе Будущего. Это он сам придумал титул такой, чем вызвал благосклонность к себе Великолепного, и теперь даже неизвестно, кто здесь главней, он или Гейра. Нет, он пока воздержится от соперничества. Всё, что надо, оно само придет – если будет на то воля Твор… тьфу ты, Великолепного.

Глава 5

Даровав людям свободу воли, Творец не отступился от тварей своих, а лишь приблизил их к Себе.

Откровение. Книга 9 Храма Пальмеры

Герант и Нау вышли из королевских покоев уже заполночь. Усталость свалила Элис, только когда всё было позади – и таинство, которое отняло немало сил не только у Служителей, но и у нее, двое суток ожидания в часовне, покосившейся от удара раскаленного камня о землю всего в сотне локтей от стены, пропажа Служителя Брика… Она за всё это время ни разу не показала ни страха, ни волнения, держась с поистине королевским достоинством. Обряд уже завершался, когда раздался страшный грохот, и в одной из стен образовалась трещина, но Сиятельная Элис, даже не вздрогнув, продолжала повторять за Герантом непонятные ей слова. Пространство вокруг наполнялось странным сиянием, а душа ее – непривычным покоем и светлой радостью. Камень, упавший с горы, растопил и разметал снежный завал, из-под которого торчал купол часовни, и вверх взметнулось множество раскаленных докрасна искр. И Служители, и королева знали, что прислужники Нечистого попытаются им помешать, и то, что падение булыжника может оказаться не последней их атакой… Впрочем, когда наутро Герант вышел осмотреться и поискать тело Брика, который как раз, на что-то обидевшись, вылез наружу, прямо под камень, он не нашел ни камня, ни тела. Он даже не ощутил дыхания Тьмы, которая непрерывно сгущалась над часовней с того самого момента, как они туда вошли. Враг отступил, и не просто отступил, а отступился от затеи превратить именно Пальмеру в свое владение на земле и отсюда начать обращение этого мира в первородный Хаос, в Изначальную Глину.

Не будь с ними Элис, они сами попытались бы выбраться отсюда, но и теперь они не теряли ничего, кроме времени. Нау, присев на опрокинутую тумбу, листал книгу Откровений, оставшуюся от Брика, и то смеялся, то постанывал, встречая нагромождения нелепостей, допущенных переписчиками. Герант беседовал с королевой, пытаясь объяснить смысл фраз, произнесенных ею во время таинства. Это было непросто – нужно было изложить суть, не раскрывая знаний, запретных для мирян. А еще Герант всё чаще вспоминал о своем приемном сыне, с которым расстался еще в Храме. Теперь он жалел, что не взял его с собой… Сначала Нау, а потом Лотар Воолтон рассказали ему, как мальчишка ухитрился-таки присоединиться к походу на север и как его утащили неведомо откуда взявшиеся мерзкие лапы какого-то монстра… Хуже всего было то, что с ним теперь не было оберега, с которым он имел шансы выжить там, в мире призраков. Впрочем, если бы оберег был с ним, никто бы его никуда не утащил. Сейчас оставалось только успокаивать себя тем, что надежды нет… В конце концов, Ос попробовал сам выбрать себе судьбу, и рано или поздно что-то подобное всё равно должно было случиться. А может быть, Творец защитил его там… Ведь чем непроглядней Тьма, тем пристальней взор Его.

Так прошел день и ночь, а к середине следующего дня они заметили, что со стороны долины к ним приближаются многочисленные маленькие снежные фонтанчики. Как оказалось, заслышав грохот в горах, оба войска – и пальмерское, и из Холмов – тут же сменили мечи на лопаты. Воины раскидывали снег днем и ночью, сменяя друг друга. К ним присоединилось бы и прочее население Скального замка, но на всех не хватило бы ни лопат, ни места в ущелье. В снегу прокопали целую дорогу, которая была втрое шире прежней тропы, и сани были поданы королеве прямо к дверям часовни. Она только успела попросить Нау ехать с ней и держать ее за руку, пока сани не въедут в ворота замка. Только пришлому Служителю она могла, да и то лишь намеком, дать понять, чего ей стоило пережить всё, что произошло здесь…

Убедившись, что королева уснула и никакие кошмары не стараются проникнуть в ее сон, Герант и Нау вышли из королевских покоев. К ним тут же подбежал дожидавшийся за дверью паж по имени Камил и, учтиво поклонившись, задал вопрос:

– Не скажут ли славные Служители, как себя чувствует моя королева?

– Ты скажи лучше, что тебе надо, – ответил Нау, который знал, что юный паж никогда не начинает разговора именно с того вопроса, ради которого разговор этот затевает. Тем более что о здоровье Элис он уже справлялся неоднократно.

– Распорядитель церемоний просил передать вам программу торжества по случаю победы, которое состоится через три дня и продолжится до окончания месяца Студня и завершено пиром по поводу начала 707-го года Великого Похода…

– Хватит, хватит, – остановил его Герант, чуть ли не вырывая из его руки берестяной свиток. – Сами прочитаем, может быть.

Юноша, поклонившись еще раз, бесшумно удалился, а Герант развернул свиток и, глянув на первую строку, замер в изумлении.

– «Начало празднества будет ознаменовано сожжением ведьмы-предательницы вместе с идолом, коему означенная ведьма в невежестве своем поклонялась…» – вслух прочитал он, и Нау даже заглянул через его плечо в свиток, сам прочел надпись и негромко сказал:

– Вот Нечистый-то возрадуется…

– А где они ее держат?

– Там же, где идол стоит. В каменоломне.

– А может, и нельзя по-другому.

– Тут всё можно по любому, если королева скажет.

– Пойдем туда. Расспросим… В заблуждении она или во Тьме…

– Она-то в заблуждении, только Нечистому всё равно, ради чего ему служат…

Они направились искать вход в каменоломню. Нау хоть и был там однажды, но запомнить все пути в хитрых лабиринтах замка было невозможно. Но когда они вошли в каменоломню, стало проще – у каждого поворота, ведущего туда, где когда-то было капище кадаров, стояло по два стражника. Видимо, в замке до сих пор опасались, что сквозь идола в подземелье может проникнуть какое-либо Зло, хотя Нау не убрал тех оберегов, которые уничтожили Кардога, одержимого Нечистым. Это место стало для нечисти не менее гиблым, чем даже Храм в Холм-Готе. Чем ближе они подходили к узилищу жрицы Органы, тем больше становилось стражников. Большей частью это были юнцы не старше пятнадцати лет, но у самого входа в капище стояло четверо воинов из дружины Веллета. Когда Служители приблизились, стражники загородили им дорогу, и тот, который был старше остальных, сказал, что только три человека могут дать разрешение пропустить кого-либо к этой узнице – королева, Хранитель Ворот и начальник стражи замка. Королеву будить никто не собирался, а прочих двоих в замке уже второй день не было. Служители собрались было развернуться и уйти, решив, что это дело может потерпеть до утра, но начальник караула окликнул их и сказал:

– Служитель Нау, там, у ворот, вы спасли мне жизнь… И еще я думаю, что этот приказ к вам не относится, ведь именно вы раскрыли заговор кадаров… Если вы ненадолго, то проходите.

– А если надолго? – поинтересовался Нау.

– Всё равно проходите, – на секунду призадумавшись, ответил-таки стражник, а когда Служители вошли, добавил: – Только не скажет она ничего… Как этого идола ожившего прибили, с тех пор она и молчит…

Жрица была заперта в серебряной клетке, на решетчатой дверце висел огромный замок, который Веллет заказал мастеру Клёну, как только узнал, что среди пришельцев есть кузнец. По стенам и на полу были разбросаны нашлепки жидкой кашицы и небольшие куски мяса – узнице регулярно, дважды в день, приносили пищу, и она столько же раз вышвыривала ее из клетки. Не отказывалась она только от небольшого жбанчика кислого вина, который ей давали, опасаясь, что ведьма может не дожить до казни. Жрица растянулась прямо на полу рядом с дощатой лежанкой. Сейчас она уже мало была на себя похожа, скорее, она напоминала свой собственный труп. Лицо ее исхудало и было странного иссиня-бледного цвета, скулы выступили наружу, а глаза бессмысленно таращились на потолок.

Она явно не спала и была в сознании, но на вошедших не обратила никакого внимания, как, впрочем, уже давно не обращала внимания ни на что. Злобные прислужники Безымянного разрушили надежды на лучший мир, не дав ей принести свое тело в жертву Великому Каде и получить взамен вечное блаженство или хотя бы покой для души. Теперь она умрет от рук этих несчастных, не ведающих, что творят, и ее не ждет ничего, кроме вечного мрака небытия, как и ее убийц, добровольно отказавшихся от благ лучшего мира. Всё, что могла, она сделала для этих людей, она честно пыталась спасти их души, открыв ворота тысячеликому Каде… Хотя надо было раньше убеждать людей – воинов, землепашцев, рыбаков, охотников, погонщиков оленей – меньше слушать лживых разжиревших прислужников Безымянного, говоривших, что Творец попускает нашествия мертвого воинства в наказание за неправедность жизни земной и небрежение к Служителям. Не надо было прятать священные изваяния в подземелье, а ставить их прямо у ворот замка и открыто, не таясь, им поклоняться. Открытому слову верят больше, чем тайному. Только бы там, на воле, остался хоть кто-нибудь из познавших Каду, который не может прийти не позванным, поскольку оставляет смертным право выбора. Жрица Органа лежала неподвижно и безмолвно, не обращая внимания на входящих и выходящих стражников, на клетку, которая не позволяла ей дотянуться до священного изваяния, чтобы скинуть с него покрывало. Она ждала, что ей явится хотя бы Голос, который успокоит ее и наставит на путь, а еще объяснит, как в дебрях Посмертья отыскать путь в мир Кады, где нет ни боли, ни страдания, ни смерти, ни тоски… И еще она старалась порой разглядеть в складках покрывала очертания священного изваяния Кады, скрытого от ее жаждущего взора злобными невежественными людьми, не познавшими света истины…

Служители долго стояли в нерешительности, не зная, что бы такого сделать, чтобы заставить жрицу хотя бы заметить их или отвлечь от тех мыслей и грез, в которые она была погружена. По всему было видно, что Органа чего-то ждет то ли от смерти, то ли от остатка жизни…

Герант обошел клетку, но ее полураскрытые веки даже не дрогнули, и тогда он протянул руку к накидке и сорвал ее с идола. Узница, боковым зрением уловив его движение, вздрогнула и приподнялась на локте, а потом села на настил, прислонив спину к серебряным прутьям. Теперь она, не мигая, в упор смотрела на идола, а серебряные прутья решетки, судя по всему, не вызывали у нее ни боли, ни даже беспокойства. Оба служителя уловили, что она не противопоставляла Силе освященного серебра никакого черного ведовства, а это означало, что никакие темные духи не гнездились в ее изможденном теле и никакие силы, рожденные Тьмой, не были ей подвластны. Жрица по-прежнему не замечала Служителей или делала вид, что не замечает, – в ее глазах отражался только идол.

Герант и Нау встали у нее за спиной и замерли. Если Органа их и заметила, то она наверняка уже о них забыла. Осталось дождаться, когда она войдет в мир тех видений и голосов, которые долгие годы питали ее веру, в глубины той иллюзии, которая казалась ей реальностью. Жрица искренне верила в древнее учение Кады, и вера ее была так глубока и сильна лишь потому, что кто-то извне, из-за пределов Сотворенного мира, старательно ее поддерживал. И теперь Служители готовились последовать за ней туда, в глубины ее сознания, чтобы в нужный момент стереть пелену иллюзий. Это умение приходило вместе с Откровением, и оно требовало реального странствия духа в иных сферах, реальных или иллюзорных. Именно так однажды Герант спас лорда Бранборга, гоняясь за его душой, затянутой в астральную воронку, оторванной от тела…

Сейчас они видели и ощущали то же самое, что и жрица, не позволяя даже тени хотя бы одной собственной мысли прошелестеть на дне сознания – это выдало бы их присутствие в заповедном мире грез жрицы Органы. Сначала они поднялись над замком, внизу потянулась заснеженная равнина, которая казалась бесконечной, а потом возникло основание черной скалы – она поднималась вверх, но странным немыслимым изгибом не упиралась в небо, а обходила его стороной, протиснувшись в трещину между реальностью и небытием, из которой растекалась Тьма.

Из непроглядного мрака возникла береговая полоса, на которую лениво набегал океан нечистот. Прямо из серой гальки прорастали причудливые растения кричащих расцветок, лишенных оттенков и полутонов. Затем они погрузились в гниль, кишащую уродливыми тварями. Беспорядочные течения швыряли и сталкивали осколки огромных строений и изваяний, обрывки манускриптов, начертанных письмом Творения, вывернутым наизнанку. Тьма поглотила их вновь, и Служителям передался ужас, который испытала Органа… Она и раньше странствовала этим путем, но тогда хозяева пространства, в которое она проникала, еще не отступились от нее. Жрица была им нужна, и они поддерживали иллюзию, которой не было сейчас. Но страсть ее, направленная на встречу с миром счастья и покоя, была так велика, что она сама навела на себя морок, видение, грезу. Сквозь тьму начали пробиваться травы, вспыхивать, подобно звездам, цветы. Навстречу ей по солнечному лугу бежали те, с кем поклонялись они изваянию Великого Кады, с кем беседовала она долгими вечерами о счастье и мире для всех и для каждого, те, кому передавала она пиршественную братину во время общих празднеств. Они нашли дорогу к Каде, и они ждали ее, последнюю спасшуюся с земли страданий и страха… Теперь нужно было удержаться здесь, пока ее тело там, за бездной мрака, утратит остатки тепла жизни и отпустит ее окончательно, еще день, еще миг…

Видение рухнуло. Достаточно было одного слова, не важно какого, лишь бы оно прозвучало извне и было услышано. Жрица услышала двухголосое «Оглянись!» и не посмела ослушаться. И она увидела позади себя Тьму, а потом поспешно посмотрела вперед – на нее накатился страх потерять то, к чему она так долго стремилась и что каким-то чудом обрела…

Солнечная поляна исчезла вместе с травами, цветами и счастливыми людьми. Впереди был мрак, точно такой же, что и сзади. Ее сковали страх и отчаянье, и больше всего она боялась, что сама навлекла беду на творение Светозарного Кады. Жрица надеялась разглядеть хоть что-нибудь во мраке и постараться найти путь, ведь Када не мог обойти ее своим милосердием. Он, конечно, поможет ей вновь увидеть то, что она утратила, оглянувшись на голоса темных призраков. Нет, она больше не повторит ошибки, и только на голос Кады, который она узнает из тысяч голосов, будет обращен ее слух.

А где-то далеко-далеко, в каменоломне, которую сначала превратили в капище, а потом – в узилище, Служитель Герант взял в руку восковой светильник, стоявший в выемке стены, и слабые отблески крохотного язычка пламени проникли в колодец мрака, куда затянуло оторванную от тела сущность жрицы Органы. Посреди Ничего неподвижно висели какие-то пузыри, от которых исходили волны тоски, боли… А некоторые из них были красны, как будто были наполнены кровью, и они излучали одну лишь злобу на всё, что находится вне пределов оболочки шара… Герант понял, что это ловушка для душ тех, кто всю жизнь поклонялся своим идолам, принося им кровавые жертвы, устраивая в их честь пиры, сражаясь с их именем на устах. А после смерти их сущности следовали путями, указанными Шепчущими, стремясь отыскать лучший мир, но попадая сначала в плен собственных иллюзий, а потом – в плен, страшнее которого невозможно было придумать. Там, внутри каждого шара, время почти останавливалось, это была пытка вечностью, которая продолжалась до тех пор, пока внутри оболочки не оставалось ничего, кроме злобы и ненависти ко всему, что движется и живет…

Вдруг один из пузырей лопнул, и кровавые брызги разлетелись веером во мрак. Какой-то крысохвостый уродец издал нечеловеческий вопль, но тут же невидимый сачок подхватил его и уволок куда-то вниз. От ужаса, накатившегося на нее, Органа утратила способность перемещаться, ей показалось, что она сама начинает обрастать оболочкой, а по прошествии вечности…

Кошмар прекратился внезапно. Вместо того чтобы оказаться в вечном заточении, Органа вернулась в заточение пожизненное, которое должно было скоро кончиться. Она это знала уже, потому что, подавая ей жбан с вином, надзиратель, каждый раз новый, говорил ей одни и те же слова: «Сожгут тебя, ведьма!» Теперь она даже хотела войти в огонь, надеясь, что сожжение избавит ее от тех посмертных мук, которые ей только что пригрезились.

Два Служителя стояли возле ее клетки, но она по-прежнему старалась на них не смотреть. Она заметила вдруг, что впервые не ощутила жалости и сострадания к смертным, не ведающим учения Кады. Она вдруг вспомнила тот ужас, который ей только что пришлось пережить, и она подумала, что когда душа ее освободится, никогда, ни за что путь ее Посмертья не пройдет вдоль черной скалы, минующей небо.

Один из Служителей, тот, что был покрупнее и с посохом, резким движением вырвал из ножен меч и начал рубить священное изваяние, но почему-то его удары не отзывались болью на теле жрицы, как бывало на ритуале бичевания, когда кто-то из братьев наносил Каде несильные удары хлыстом, а на ее спине появлялись кровавые полосы. До нее только сейчас дошло, что вера ее рухнула, что они с Кадой – уже не единое целое, и мир для нее опустел.

Вскоре от идола остались только щепки, а Служитель, вернув меч в ножны, подошел вплотную к решетке и негромко заговорил:

– Скоро тебя должны казнить, жрица Органа. Не знаю, насколько твой приговор можно считать справедливым, но его никто не отменит. Если это случится, вся людская ненависть, которая обращена на тебя, будет искать себе новую жертву и обязательно найдет ее. Не жди помилованья, да оно тебе и ни к чему… Но будет лучше, если ты постараешься умереть до казни – кровавые зрелища ожесточают сердца и могут войти в моду. Я дам тебе оберег, смотри на него и погружайся в его знаки… Ты выйдешь из плоти, а когда тело вновь позовет тебя, не возвращайся. Там, куда ты отправишься, не найти ни счастья, ни покоя, но ты прикоснешься к истине, и, может быть, тебе когда-нибудь простится всё, что сделала ты по невежеству, внимая голосам Шепчущих и читая знаки, вывернутые наизнанку…

Он сунул ей в руку маленькую серебряную пластину, и она приняла ее, так и не проронив ни слова в ответ.

Когда они вышли из узилища, стражники еще не сменились, и их встретил тот же начальник караула.

– Вы что-нибудь с ней сделали? – спросил он тут же, опасаясь, что ему может нагореть за то, что он не сберег жрицу для казни.

– Всё, что делает Первый Святитель Храма, делается по воле Творца! – ответил вместо Геранта Служитель Нау, и они ушли, пока не начались дальнейшие расспросы.

Когда они прошли все посты, а юнец, который взялся проводить их до выхода из подземелья, вернулся на свой пост, Нау вдруг спросил:

– Куда же всё-таки затащила ее тропа Нечистого? Никогда не видел ничего подобного…

– И я не видел, – отозвался Герант, – и никто не видел. Но я, кажется, понял… Они ловят души людей, которые и при жизни были злы и жестоки. Таких немало, но у каждого свой путь к Свету, воплощающему Замысел Творца. Нечистый тоже пытается что-то или кого-то творить, но у него, кроме подобия тряпичных кукол, ничего не получается. А чтобы его твари могли двигаться и выполнять его волю, он подселяет в них вот такие души, в которых не осталось ничего, кроме злобы и ненависти… Таковы и меченосцы…

– И оборотни?

– Их путь во Тьму прямее и короче… Да и наверняка тебе, брат, уже доложили о том, как мы поймали оборотня…

– А не мог он солгать?

– Нет.

Глава 6

События удивительные, страшные и необъяснимые происходят нередко, так что, предсказывая их, прорицатели не рискуют прослыть обманщиками и шарлатанами.

Трактат ««О гадателях и гадалках».

Автор неизвестен

К удивлению Гейры, Брик сам расправился с хомриками. Он где-то добыл новенькую рясу Служителя, заказал у Кузнеца платиновый посох и с громким криком «Изыди!» пробежался по комнатам. То ли хомрикам показалось-таки, что враг захватил их замок, то ли они решили, что жить под одной крышей с таким психом просто опасно, но их пищащий рой покинул жилище и умчался в неизвестном направлении. По слухам, которые Гейра проверять не стала, они примчались к самому престолу Великолепного и долго уговаривали его приделать им лапки, усики и крылышки. Лапки и усики Сиятельный Морох им приделал, а вот крылышки, такие, чтоб летать, у него не получились, а потом подул какой-то странный ветерок, и хомриков понесло неведомо куда. В конце концов оказались они в крепости Корс и расползлись по человеческим жилищам. Почему-то – видно, Великолепный на прощание подшутил – среди хомриков завелись хомрихи, а шептуны потом сообщили Гейре, что напутствовал их Великолепный словами о том, что, мол, будут они питаться хлебом и другими плодами земли, добытыми людьми в поте лица своего.

Теперь вместо тупого и крикливого урода в замке сидел почти безвылазно бывший Служитель. Но Гейре он не мешал – его было почти не видно и не слышно, потому что дни и ночи напролет он писал «Хронику побед Сиятельного Мороха в его многотрудной борьбе против Небесного Тирана». Этим должен был заниматься Хомрик, но ни разу за всё время с тех пор, как он оказался среди Избранных, Писарь не брался за перо. Зато теперь Брик ухитрялся заполнять зеркальным письмом больше дюжины страниц в день, а всё остальное время он показывал Великолепному результаты своих трудов и получал от него указания, что писать дальше.

Битва, на которую Великолепный, казалось, ставил всё, была проиграна, все труды последнего столетия пошли прахом. Но Сиятельного Мороха это, похоже, совсем не волновало. Он совершенно успокоился, когда выяснилось, что ничего поправить уже нельзя, и почти не беспокоил Избранных своими появлениями.

Однажды Гейру навестил в замке кабатчик Хач и поделился с ней своими сомнениями, не решил ли Великолепный поменять команду на своем корабле. Гейра прожила уже почти две сотни лет, и жизнь ей пока еще не надоела. А любой из Избранных знал, что стоит иссякнуть силе, которую вливает в них Алая звезда, им останется лишь тот остаток жизни, что был у них в запасе до Посвящения. Оставалось только ждать, когда Морох поделится с ними своими новыми планами, или попытаться самим овладеть… Нет, только не это. Гейра вспомнила, до чего довела Хомрика случайная мысль, которую он по неосмотрительности чуть было не высказал вслух, и ей на мгновение стало страшно. Но только на мгновение…

Брик отложил золотое перо, перечитал последние несколько строк и удовлетворенно хмыкнул. Гейра заметила, что, заняв кресло Хомрика, он всё-таки стал чем-то похож на прежнего хозяина, хотя внешне, кроме лысины, у них не было ничего общего.

– Прелесть моя, – обратился он к ней подслащенным голоском, – не желаешь ли ты послушать, что я написал вчера и сегодня? Великолепному нравится.

– Почитай, почитай… – Гейра села прямо на стол перед ним, и из разреза ее черной мантии почти под нос Брику выставились ее точеные колени.

Он не первый раз читал ей вслух свое сочинение, написанное со слов Сиятельного Мороха, и слушать было невыразимо скучно, но полезно…

– Видения рождают страхи, страхи рождают действие. И не важно, на что это действие направлено, важно то, что твари Небесного Тирана, если сердца их полны ужаса или хотя бы дурных предчувствий, пробуждаются к творчеству. И они, несмотря на собственное несовершенство, леность, обремененность привязанностями, которые они сами себе не в состоянии объяснить, начинают с творчества уничтожения. Убийство себе подобного, как, впрочем, и собственная смерть, есть событие волнительное и пробуждающее жажду. А если жажда порождена, то сам человек не в состоянии ее перебороть, он вынужден утолять ее всеми доступными средствами. Но жажда крови неутолима, а значит, вечна. Познав ее, ничтожество перестает быть ничтожеством, и в Посмертье перебирается не просто дух, а дух алчущий, стремящийся к новым формам и воплощениям. Прежде чем выпустить жажду на волю, следует довести ее до совершенства, сделать абсолютной и всеобъемлющей. Только утоляя абсолютную жажду, можно обрести абсолютное блаженство… – Брик левой рукой прожимал страницы книги, а правой уже поглаживал колено Гейры, но она не обращала на это никакого внимания, ощутив вдруг: за тем, что он читает, кроется какая-то тайна, которую Великолепный ни ей, ни прочим Избранным не доверил. – …Многие Высшие, стремясь к творчеству, достойному своих сил, пытались привнести в этот мир свое созидание и свое разрушение, и они потерпели поражение в борьбе с Небесным Тираном, и теперь они в заточении, но жажда их растет. Они не поняли одного: преобразовать то, что и так создано, невозможно, и все эти попытки могут закончиться лишь катастрофой для их зачинателя. Чтобы творить, надо иметь чистый лист, которым для Великого Творения может стать лишь Первозданный Хаос, и именно к нему следует стремиться. Но пока в мире есть твари, почитающие Творца, твари, которым дорога их короткая никчемная жизнь, Великий Замысел не может быть исполнен…

– Сам придумал? – перебила его Гейра.

– Здесь мои мысли переплетаются с мыслями, внушенными мне Великолепным! – гордо ответил Брик и уже обеими руками облапал ее колени, его обычно иссиня-бледное лицо стремительно порозовело, а заостренная лысина покрылась испариной.

– Не гони коней, – остудила его Гейра. – Чем дольше ждешь, тем круче кайф!

Она вышла, оставив разочарованного Брика наедине с его трудами. Пора было посетить чертог Великолепного. У Мороха были свои планы, а у нее, как и у любого из Избранных, – свои. Давным-давно, когда юную Гейру только-только приняли в дело, она делила ложе с Великолепным на своей скале, еще не окруженной дымными городами. На шее у повелителя всегда болтался ключик, с которым тот никогда не расставался. При каждой встрече с Великолепным она старательно рассматривала и запоминала его форму и знаки, которые были на нем начертаны. Потом, когда в их компании появился Треш, она заказала ему точно такой же, щедро оплатив и изделие, и молчание, хотя куда было Кузнецу догадаться, что это за ключик и зачем он ей нужен. Тогда же Великолепный вскользь проговорился, что за его чертогом скрыт источник первородной силы, из которого он сам черпает вдоволь и одаряет Избранных, но то, что они получают, – лишь крошки, которые он небрежно сметает со своего стола.

Она перенеслась на свою скалу и посмотрела туда, где обычно вспыхивает Алая звезда, когда Великолепный, отвлекаясь от своих дел, обращает внимание на мир, прозябающий вовне его творчества. Чтобы войти в чертог, мало было его открыть, до него нужно было еще добраться. А путь туда знал лишь сам Сиятельный Морох, впрочем, сейчас, когда звезда не горит, и он, возможно, не смог бы туда добраться. И вдруг ее осенило. Гарпии! Они же летают к нему в любую погоду, значит, могут доставить туда не только послание, но и посланца, посланку, посланницу… Гейра схватила первый попавшийся булыжник и швырнула его куда-то во Тьму, и оттуда с нервным кудахтаньем вылетела гарпия. Она хотела наброситься на Гейру, но, видимо, вспомнив, что здесь бывают только свои, спрятала зубы и когти, усевшись неподалеку в ожидании приказаний. Долго ждать не пришлось – Гейра села ей на шею и вполсилы хлестнула ладонью крылатую тварь. Гарпия, взвыв от боли, замахала крыльями так, что они просто исчезли из виду, а вскоре из виду исчезли и скала, и дымные города. То ли внизу, то ли сбоку промелькнул океан отбросов и берег из натурального камня. Она решилась! Она сделает то, о чем давно мечтала! Жажда ее велика! Или стать равной Мороху, или занять его место – на меньшее она не согласна. И у нее будет не шестеро Избранных, а сотни, тысячи! Только бы добраться до источника и оказаться между ним и Великолепным, и тогда… Тогда! Молодец, Гейра! Умница, Дрянь! Она любовалась собой – Хомрик окаменел только оттого, что об этом подумал, а она делает это. Только бы повезло… Только бы удалось. Сейчас она готова была обратиться за помощью к кому угодно, хоть к Небесному Тирану, лишь бы цена оказалась не слишком высока.

Впереди замелькали еле заметные красные огоньки, и за ними Гейра не увидела, а скорее ощутила каким-то непонятным новым для нее чувством огромную черную массу, которая казалась темнее, чем вся окружающая тьма. Там светились глаза стражей, о которых она даже не подумала, когда вдруг решилась бросить вызов самому… Тень страха нависла над ней, но тут же развеялась сама собой. До нее вдруг дошло, что сейчас нельзя ничего бояться и нельзя даже думать о своем так внезапно возникшем плане. Гейра вспомнила давние слова Мороха о том, что стражи Алой звезды обладают абсолютным слухом, абсолютным зрением, которому не помеха даже абсолютная тьма, а еще они способны проникать в мысли всех, кто приближается к чертогу Великолепного. Правда, к чертогу на памяти Гейры, кроме гарпий и самого Мороха, никто не приближался. Она загнала в самые дальние, в самые затемненные уголки своего сознания мысли, которые привели ее сюда.

Шесть темных силуэтов, обрамленных тусклым свечением, стояли на ее пути. Было совершенно непонятно, на чем они стояли, неподвижные и грозные, закованные в латы с ног до головы. Казалось, они были уже рядом, но гарпия всё летела и летела, а стражи всё не приближались. В конце концов до нее дошло, что до них еще не близко, просто они невообразимо огромны, настолько, что она сама вместе с гарпией покажется лишь пылинкой на ладони любого из них. Если бы такое чудище ступило на землю, то оно могло бы незаметно для себя растоптать любой замок, а если бы ему вздумалось просто прилечь… Гейру начали одолевать сомнения – если Морох владеет такими монстрами, то почему он до сих пор не обратил этот мир в хаос, и зачем ему Избранные, меченосцы, оборотни, гарпии… Он склонится над этим миром, который она еще не отвыкла считать своим, как медведь над муравейником, и никому и ничему не будет спасения.

Силуэт ближайшего стража занял почти всё видимое пространство, и тут Гейра обратила внимание на его тускло светящиеся глаза – они были едва приоткрыты, а зрачки закатились под веки. Исполинская грудь стража равномерно вздымалась, и вдруг она расслышала его храп. Страж спал, опираясь на исполинский меч. Гарпия пронесла ее мимо огромного оттопыренного уха, и в этот момент ей пришлось заткнуть уши, чтобы не оглохнуть – храп сотрясал всё окружающее пространство, и даже по скользкому телу гарпии, которая была глухой от рождения, пробежала мелкая дрожь. Но гарпия продолжала лететь только ей известным путем, и остальных стражей, тоже, как показалось Гейре, спящих, они миновали, не приближаясь к ним вплотную. Впереди была только тьма. Алая звезда вспыхивала только тогда, когда ее покидал Великолепный. Гейра начисто потеряла ориентацию и даже не смогла бы сейчас сказать, в какой стороне находится скала. Впрочем, здесь, за пределами мира, не существовало привычных направлений и привычных законов – это был заповедник Хаоса, который сохранился либо по упущению Творца, либо был частью Его Замысла…

Раскрыла свое жерло искрящаяся воронка и стремительно втянула в себя гарпию вместе с Гейрой. Прошло всего лишь мгновение, и они оказались у подножия широкой лестницы из камня, обглоданного временем. Лестница висела среди пустоты и вела к какой-то полуразрушенной башне, увенчанной красными огоньками. Гарпия вцепилась когтями в первую ступеньку, сунула голову в железный ошейник на ржавой цепи и мгновенно уснула, и Гейра тоже почувствовала, что ее клонит в сон. Но она не собиралась отказываться от своего замысла, хотя по-прежнему не позволяла себе даже подумать о нем.

Ступени были высокие и неровные, но она быстро, насколько могла, побежала вверх, вдруг поняв, что назад дороги для нее уже нет. Лишь пару раз она останавливалась, не затем, чтобы передохнуть – она уже давным-давно не знала, что такое усталость – а лишь для того, чтобы проверить, по-прежнему ли висит между ее упругих грудей заветный ключик, ее надежда на будущее величие… И вдруг, уже перед самым входом в башню, она вдруг ощутила присутствие Великолепного и то, что он знает о ее приближении и даже ждет ее появления. Предательский страх вновь подкрался к ее сознанию, но она усилием воли не впустила его. Еще шаг – и вот уже над головой высокий свод, освещенный сполохами невидимого пламени, а впереди… Впереди горел самый обыкновенный костер и отбрасывал на потолок чью-то неясную тень. На всякий случай она поплотнее завернулась в свой черный балахон, который ей нравился уже за то, что его легко было превратить в преисполненное целомудрия одеяние ведуньи-отшельницы, а можно было сделать откровеннее полупрозрачных накидок шлюх из крепости Корс.

Гейра ожидала увидеть там еще какого-нибудь стража, но возле костра сидел сам Великолепный и лично подбрасывал в огонь обломки какого-то разбитого шкафчика. Он посмотрел на одну из своих Избранных странным замутненным взглядом и непривычно хриплым голосом спросил:

– Ты кто? Тебя тут раньше не было…

– Великолепный, я… – начала она на ходу сочинять историю о том, что ее терпение иссякло и не было сил ожидать новых указаний от ее щедрого и великого покровителя…

– Погоди, – прервал ее сидящий у костра. – Сейчас на меня дух снизойдет, тогда и поговорим.

Он замолчал на несколько мгновений, и вдруг во взгляд его вернулась привычная ясность, губы сурово сжались, а на лбу образовалась вертикальная складка.

– Дрянь… – сказал Сиятельный Морох почти ласково. – Я знал, что когда-нибудь ты сюда явишься, но не думал, что так скоро… Что ж, не ты первая, не ты последняя.

Морох подбросил в костер еще несколько обломков, и Гейре вдруг показалось, что перед ней никакой не Морох, повелитель Ночи, могучий и неуязвимый, а какой-то жалкий старикашка, который осмелился сидеть у нее на дороге. А еще она подумала о том, что он уже наверняка проник в ее мысли, и если она не добьется своего прямо сейчас, пощады ей не будет, и участь ее будет страшнее, чем у Резчика или Писаря. Она медленно, так, чтобы это не было заметно, начала раскручивать пружину силы, заключенную в ней, и вскоре почувствовала во всём теле привычную легкость и мощь. Руки ее вытянулись стремительным броском, ставшие огромными пальцы вырвали из стены камень и обрушили его на… Но Мороха там, где он только что сидел, уже не было – он вообще пропал из виду, и Гейра, не теряя времени, побежала дальше, надеясь, что ей всё-таки попадется тот заветный замок, ключ от которого болтался у нее на шее. Великолепный возник перед ней внезапно – мелькнул и тут же исчез, а потом сзади раздался короткий сухой смешок. Но она, не оглянувшись, только прибавила ходу, и грубые камни, из которых были выложены стены, слились в бегущие тени. Впереди замаячили, стремительно приближаясь, какие-то полураскрытые ворота, из-за которых сочилось красное свечение. Вот до них осталось всего несколько скачков, и вдруг Гейра заметила прямо у себя под носом огромный желтоватый ноготь на старческом узловатом пальце. За то мгновение, пока ноготь летел ей навстречу, она успела рассмотреть на нем все бугры и трещины, а потом свет померк в ее глазах, а сознание, отлетев куда-то в сторону от тела, расплющилось о каменную стену.

Очнулась она возле тех самых ворот, в которые пыталась проскочить. Великолепный стоял рядом и мило улыбался, глядя, как она ворочается и пытается сесть. Больше всего остального у Гейры болела переносица, и она поняла, что Сиятельный Морох удостоил ее лишь щелчка по носу. Улыбка Мороха никогда никому ничего хорошего не предвещала, но Гейре было уже всё равно – до нее самой вдруг дошло, почему она решилась на то, чтобы пойти поперек самого Великолепного – просто она жила уже достаточно долго, и все доступные радости жизни, та мера власти, знаний, наслаждений, которая была ей по силам, – всё это уже давно прискучило ей. Но в полной мере она осознала это только сейчас, когда гибель уже нависла над ней, и никакого сожаления об утерянном будущем она не испытала.

– Не тяни, старик, – сказала Гейра, заглянув Мороху в глаза, чего ранее не осмеливался делать ни один из Избранных. – Или хочешь, чтобы я на дыбе повисела или под тебя напоследок легла?

– Смерти ждешь. – Морох присел возле нее на корточки. – Да, как смертной ты была, так смертной и осталась… Отсюда тебе уже не выйти, но и смерти тебе не видать, как самого Небесного Тирана. Правда, стоило бы тебе всё-таки сначала справиться с той девчонкой, от которой ты однажды позорно бежала… Но ничего, пусть этим займется Щарап. Старушка и так довольно отдыхала…

У Гейры вдруг мелькнула мысль, что жизнь ей, возможно, будет всё-таки оставлена, и она, вопреки тому, что думалось ей накануне, уцепилась за эту слабую тень надежды. В конце концов, Морох зачем-то ей доказывал всё это время, что, как бы она ни старалась, не в ее силах хоть как-то угрожать ему…

– Ты еще долго… просуществуешь. – Морох говорил негромко и почти приветливо. – Но отсюда тебе уже нет обратной дороги, и поэтому я могу открыть тебе несколько тайн, которыми я ни с кем, кроме себя самого, не делился. Вставай и следуй за мной.

Он поднялся с корточек и направился к воротам, за которыми надеялась скрыться от него Гейра, и она послушно, как побитая собачонка, поплелась за ним. За воротами оказался точно такой же коридор, и они шли по нему, казалось, целую вечность, а Морох по пути всё говорил и говорил, а она жадно ловила каждое слово, надеясь уловить хоть что-нибудь, способное ей помочь.

– Тебя, наверное, нередко посещали сомнения в том, что в нашей общей борьбе есть хоть какой-нибудь смысл, а если смысл тебя не волновал, то уж в том, знаю ли я, что делаю, ты точно сомневалась… Тебе просто всегда в радость были свобода, могущество и безнаказанность, которые я дарую Избранным своим, и, конечно, тебя всегда интересовал источник Силы, которым я владею. Именно власть над силами и пробуждает ту неутолимую жажду творчества, без которого бессмысленно любое движение вперед, вызываемое чьей-то волей. Когда-то Небесный Тиран создал всё живое и неживое в этом мире, и он же дал закон, который я до сих пор не могу преодолеть, – он дал возможность из мертвого самопроизвольно рождаться живому, но вот превращать живое в мертвое, к сожалению, никому не дано. Ты, конечно, скажешь, что видела горы трупов, да и сама перебила кучу народу во славу Великолепного, то есть меня. Но на самом деле смерти нет – есть лишь переход жизни из одного состояния в другое. Что бы ни делать с телом, дух не погибает и не распадается, и единственное, что с ним можно сделать, – это перевоспитать… Ты и вправду думала, что вот это тело принадлежит мне? Да у меня таких сотни в шкафчике висят. Но это мое самое удобное тело – моим мыслям не так тесно в этом мозгу – потому что иных там почти нет. А ведь когда-то он был великим мудрецом, и даже я у него многому научился. А теперь… Ну, сама видела – когда ты подошла к нему, он некоторое время был предоставлен самому себе. Сам виноват – захотел бессмертия. Он получил его, но пользоваться им может только изредка, когда меня нет… Так что любую сущность можно обратить в камень, можно переселить в паука, можно подчинить, можно заточить, а вот уничтожить никак невозможно. Я пытался, и до меня пытались… Зато если у кого-нибудь это получится, все законы, которые нам навязал Тиран, вывернутся наизнанку, и только тогда мы победим, то есть я победю – вы то здесь ни при чем, вы – лишь орудия мои, товарищи, единомышленники, сотрапезники. Тем, кто останется со мной до конца, может быть, что-то и обломится, а может быть, и нет…

Тем временем коридор кончился, и они вышли на открытую площадку, полукругом выступающую из стены башни. Над ней висело непроглядное полотно бархатной тьмы, а к своду, состоящему из Ничего, были прикованы цепями несколько огромных шаров свинцового цвета. Время от времени шары дергались, как будто пытались оторваться от своих оков, и снова безнадежно замирали.

– Вот они, кормильцы наши, – сказал Морох и схватил Гейру за запястье. – Вон там, в этих шариках, заключены те, кто и вправду бросал вызов Небесному Тирану. Но они были смяты, растоптаны, и я видел это, потому что тот, кем я тогда был, участвовал в этой битве на стороне Творца. И когда эти могучие гордые духи были закованы, я стал их тюремщиком. Их сила отделена от воли, а воля от сущности, иначе никакая тюрьма не удержала бы их. Я стерег их тысячи лет, и чем дальше, тем сильнее грызла меня зависть. Ты слышишь! Я, свободный, завидовал им, плененным. Они не в силах использовать свою мощь, которую никто не сумел уничтожить, они не могут даже пошевелиться, настолько надежны и несокрушимы эти запоры, но однажды случилось то, к чему я стремился веками, – я добился того, чтобы они заметили меня, своего ничтожного тюремщика. Теперь уже никто и нигде, кроме меня и самого Небесного Тирана, не помнит их имен, и в этом я равен самому Творцу. Мое знание помогло мне до них докричаться, когда им наскучило хранить свое молчание. И я предложил им воплотить их замыслы, пользуясь силами, которые им остались подвластны. Потом мы скрылись от всевидящего ока Творца все вместе – и тюремщик, и тюрьма, и заточенные в ней. Я сам нашел эту пылинку, эту крохотную щель в сотворенном пространстве. Я сам не знаю, где мы сейчас – может быть, в наросте грязи на ноге какого-нибудь нищего или в недрах какой-нибудь звезды… Стоит оторваться от созерцания очевидного, начинаешь понимать, что бесконечное может уместиться в малом. Хотя, возможно, и тот мир, который я жажду уничтожить, чтобы сотворить вновь, и так зажат у меня в кулаке… Впрочем, нас никто и не ищет, потому что в моих руках ключ от узилища, и если я почувствую обращенное на себя всевидящее око, я, не раздумывая, выпущу их на волю, и это мое самое грозное оружие. Я неуязвим. Я намерен, сколько бы времени и сил это ни отняло, добиться всего, что наметил. А когда я создам первый свой мир, живущий по данному мной закону, взор мой обратится дальше и дальше – в бесконечность…

Говоря громче и громче, Морох всё крепче и крепче сжимал запястье Гейры, и в конце концов страшная боль пронзила всё ее существо. Вопль, прокатившийся многократным эхом под черными сводами, заставил Мороха вздрогнуть и ослабить хватку. Она вырвалась и метнулась к ближайшему шару. Но в последний момент Великолепный схватил ее за ногу, подтянул к себе и прижал коленями к каменному полу.

– Здесь кричать нельзя, – отчетливо произнес он, глядя ей прямо в глаза. – Здесь положено молчать… всем, кроме меня.

Он отпустил Гейру, и тут же ее начали оплетать тончайшие нити. Она успела вскочить, но более не могла пошевелиться, оказавшись в центре плотного прозрачного клубка. Сверху на нее обрушилась еще одна цепь, гораздо тоньше остальных, и уцепилась за шар, пленницей которого она стала.

– Ты мне пригодишься, красотка, – говорил Морох, наблюдая, как нити густеют на теле Гейры. – Пригодишься для моего гардероба. Твое тело совершенно, и когда-нибудь именно в нем я буду являться в мир. Пора самому приниматься за дело – от вас, Избранных, мало толку, и любой из вас рано или поздно становится опасен…

Глава 7

Прежде чем отдать жертву Чаше Цаора, нужно убедить восходящего к ней в том, что впереди его ожидает лучшая доля – лишь тогда он станет листом на дереве мира, а не соком его корней.

Кадарская «Книга жрецов»

Они решили покинуть усадьбу Веллета на день раньше, чем собирались. Осу не терпелось вновь увидеться с Герантом, и Элл Гордог, зная, как мальчишка привязан к своему приемному отцу, однажды утром сказал, что радостей мирной жизни они вкусили уже достаточно и самое время отправляться назад, в замок. Конечно, Осу можно было дать провожатых и отправить пораньше, но Гордогу почему-то казалось, что стоит мальчишке хоть ненадолго остаться без присмотра, как на него обрушатся новые беды, от которых ему уже не удастся отвертеться.

Фертина, хоть он и был доволен в душе, что попал в общество столь высокородных эллоров и даже одного лорда, всё же глодало недовольство тем, что во время битвы он оказался непонятно где и непонятно зачем и никакой воинской славы ему стяжать не удалось. Каждый вечер после горячих ванн, скромных застолий и неспешных бесед он начинал править свой меч, на котором после рубки идола на дрова и ударов о камни образовалось множество мелких зазубрин. А когда Веллет говорил ему, что не стоит так торопиться и новых сражений в ближайшие дни не ожидается, Фертин отвечал, что никогда не угадаешь, где придется обнажить меч, и он привык всегда держать оружие в порядке. А Миня, глядя на своего господина, сходил в лес и на всякий случай вырубил себе здоровенную дубину. Хотя Фертин Дриз долго и упорно обучал своих дружинников фехтованию, но многим из них, и Мине в том числе, казалось, что чем оружие тяжелее, тем оно вернее.

Собираться начали утром, чтобы днем выехать, но эллор Веллет никак не мог успокоиться, пока по достоинству не одарит своих гостей драгоценной утварью и оружием из запасов, которые накопили его многочисленные предки. Дорожные сумки распухали, укладывались и перекладывались, а гости справедливо считали, что невежливо отказываться от подарков. В путь они отправились лишь глубокой ночью, надеясь к рассвету оказаться в замке. А когда оленьи упряжки несли их мимо входа в подземелье, с гор сполз холодный туман, и стало настолько темно, что невозможно было разглядеть соседние сани – был слышен только скрип полозьев, и время от времени раздавались крики погонял.

Элл Гордог, Фертин и Ос ехали в последних санях, и Хранителя Ворот посетило странное предчувствие, что мимо той дыры в земле им опять не удастся спокойно проехать, хотя лезть туда на этот раз никто не собирался. Но Элла почти не удивило, что передние сани, в которых ехал лорд и Олф, вдруг остановились. Потом заволновались олени их собственной упряжки, попытавшись ускорить бег, хотя погоняла не доставал из-за пояса свой кнут. В конце концов все три упряжки сбились в одну кучу, и Веллет, озираясь по сторонам, крикнул то ли на погонял, то ли на оленей:

– Чего встали!? Вперед! И так задержались.

Олф, Фертин и даже лорд одновременно глянули на него так, что он немедленно умолк. Они прислушивались, а Олф, как Веллету показалось, даже принюхивался…

– Эх, луков-то у нас нет, – посетовал Фертин почти шепотом, поправляя перевязь с мечом. – Говорил же я…

– Говорил, говорил, – согласился с ним Олф, – но кто же знал, что эта дрянь сюда пролезет. Значит, не всех мы перебили.

Он еще раньше, чем олени, почувствовал запах оборотней, но сначала решил, что ему это показалось – уж очень хотелось надеяться, что хоть с этой нечистью они уже покончили.

– Может, обратно повернем, – предложил Веллет, которому с оборотнями встречаться не приходилось. – Я свою стражу подниму.

– Никогда эллор Фертин Дриз не бегал от какой-то нечисти! – заявил Фертин, уже не приглушая голоса. Он знал, что у оборотней достаточно тонкий слух, и они уже наверняка распознали, что поблизости есть люди.

– Они не нападут, – вдруг сказал лорд. – Они не нападут – им теперь не до нас.

Все вопросительно посмотрели на него, и тогда лорд жестом предложил прислушаться, указывая пальцем вниз. И точно – как будто из-под земли доносились приглушенное рычание, стоны, скребущие звуки и удары.

– Видимо, после вашего посещения их лабиринта кто-то запер вход изнутри, – предположил лорд. – А этих оборотней просто отдали на убой.

– Эх, Геранта бы сюда! – воскликнул Ос. – Он бы живо их покрошил.

– Да я их сам перебью! – Фертин выхватил меч, соскочил с саней и двинулся в сторону ямы. – Хоть и неохота мне лезть туда снова, но ради такого дела…

– Стой! – Олф схватил его за плечо. – Больше меня из нас с оборотнями никто не бился. И скажу я вот что: таким числом, как у нас, под землей с ними воевать без толку… Да и не денутся они никуда. Они там скорее сдохнут, чем дверь откроют. Напугали мы тех, которые за дверью… Сильно, видать, напугали.

Фертин и сам уже понимал, что поторопился бросаться в бой, даже не зная, сколько у него будет врагов.

– А вдруг разбегутся! – попытался он настоять на своем. – Или впустят их…

– Эллор, остановись, – сказал лорд Бранборг так, что Фертин сразу понял, почему столь немногословному и, на первый взгляд, мягкосердечному лорду так беспрекословно и так естественно подчиняются все его подданные, и не только они. Тон его не оставлял никаких сомнений – лорд знает, что надо делать, и в это сразу хотелось верить.

Бранборг посмотрел на него холодным взглядом, и Фертин, который был намного старше лорда, почувствовал себя расшалившимся мальчишкой.

– У вас обереги остались, которые Ос нацарапал? – спросил лорд уже мягче.

Фертин посмотрел на Оса, а Ос – на Миню и сказал:

– У меня Миня на память выпросил.

– А че? Отдать, что ли, надо? – заранее огорчившись, поинтересовался Миня.

– Да, – просто ответил лорд, и Миня, погрустнев, протянул ему три серебряных бляхи.

Лорд взял их и начал внимательно разглядывать. Все остальные посмотрели на него со скрытым недоверием, сильно сомневаясь, что при свете звезд можно что-то разглядеть. А когда он, присев на краешек саней, достал кинжал и начал править письмена, у всех, кроме Олфа, лица удивленно вытянулись…

– Не знаю, как вы дошли до выхода из лабиринта, но помог вам явно не этот оберег, – сказал лорд, не отрываясь от дела. – На каждом из них больше трех ошибок, а это значит, что силы они не имеют.

– Но я точно помню знаки! – тут же возмутился Ос. – Я их нацарапал на стенах, и никто из этих ко мне больше не смог войти. Чуть с голоду не помер.

– Здесь любая черточка имеет свой смысл, и гораздо проще нацарапать большие знаки на стене, чем мелкие на бляхе. – Лорд закончил правку и, подойдя на несколько шагов к зияющей среди снега черной дыре, по одному забросил туда обереги.

Из-под земли раздался вой, а потом всё стихло.

– Издохли, что ли? – поинтересовался Олф.

– Нет, но оттуда они уже не вылезут. – Лорд забрался в сани и хлопнул по спине погонялу.

Остаток пути к замку оказался долгим – через какое-то время Веллету показалось, что они заблудились в тумане, и было решено ждать позднего рассвета. Они подолгу молчали, и всеми владела одна и та же мысль – если здесь появились оборотни, о которых в Пальмере раньше никто и не слышал, значит, война еще не закончена, и неизвестно, какие еще бедствия могут обрушиться на мир из-за его пределов…


Когда стражники явились за ведьмой, чтобы тащить ее на публичное сожжение, они нашли в узилище только ее мертвое тело. На ее лице застыла улыбка, а сама она казалась спящей. Стражники застыли у входа в нерешительности, но за ними вошли двое Служителей, которые по местному обычаю должны были испросить у нее последнее желание и исполнить его, если приговоренная заявит о своем раскаянье. Они заявили, что казнь отменить нельзя, поскольку публика и так волнуется, и необходимо на радость народу сжечь хотя бы труп. А когда стражники заявили, что сделают это, только если на это будет воля королевы, Служители сами схватили тело за ноги и поволокли его по лабиринту. Но за очередным поворотом дорогу им преградили Герант, Нау, сотник Дан, лордов наследник Юм и еще несколько воинов из Холмов.

– С каких это пор Служители начали издеваться над мертвыми! – грозно сказал Герант, и оба попа, бросив тело, отступили на шаг.

– Ну разве не радостно будет Творцу созерцать с Тверди Небесной, как люди ликуют, глядя на смерть Его врагов! – попытался тут же начать диспут тот, что был пониже ростом.

Герант, казалось, на мгновение забыл, что он уже не просто старшина дружины Храма, а Святитель – прежде чем ответить, он шагнул в их сторону так угрожающе, что показалось, будто он сейчас отдубасит их священным посохом. В последний момент он сдержал себя, и оба Служителя по стеночке, стараясь не делать резких движений, отползли вглубь каменоломни.

– К обряду всё готово? – мрачно спросил Герант, жалея о том, что дал волю своему гневу.

– За южной стеной – там никто не увидит раньше времени… – ответил Нау.

Юм с Даном посторонились, и из-за их спин вышли четверо воинов с носилками. Тело жрицы погрузили на них, прикрыли белым льняным покрывалом и вслед за Герантом понесли туда, где всё уже было подготовлено для погребального костра. Ранним утром Нау беседовал с королевой, убеждая ее отказаться от публичной казни, не особенно надеясь, что жрица найдет в себе силы умереть самостоятельно. В конце концов Элис не сказала ни да, ни нет, заявив, что если казнь не состоится, Нау сам должен объяснить публике, почему отменили представление. И вот Герант ушел совершать погребальный обряд, а Нау предстояло успокоить толпу, которая уже ревела на площади вокруг осинового столба, обложенного осиновыми дровами. У него возникло чувство, будто он сам отправляется на казнь, и сейчас толпа, у которой отняли законную жертву, просто разорвет его.

О начале церемонии должен был объявить герольд, стоявший на помосте рядом с кучей дров. Пока не началось, он беззлобно переругивался с передними рядами собравшегося народа и ждал, когда из дверей королевских покоев выйдет стражник с факелом, от которого и запалят в конце концов дрова.

Нау неторопливо протискивался сквозь толпу. Настроение почти у всех было благодушное, а люди в большинстве знали его в лицо и сами расступались перед ним. Постепенно ему удалось протолкаться в первые ряды, и он услышал, как герольд покрикивает на кого-то:

– Эй! Руки-то убери! Не трожь покрывало – в него ведьму завернут!

– И что, тоже спалят?! Жалко. Вещь хорошая…

– А вот я тебя поленом поперек спины-то!

К помосту тем временем протолкался лирник Ясон, который прибился к войску лорда Бранборга еще после битвы на границе Холм-Гранта. Он что-то прошептал герольду, и тот кивнул в ответ. Лирник тут же расчехлил свою лиру, решив, видимо, поразвлечь публику, пока не началось. Он ударил по струнам и запел:

Если враг побежден, но пока еще жив, нанеси свой последний удар,

И никто никогда не осудит тебя за стремление к полной победе.

Если враг не убит, но уже побежден, пусть его поедает пожар,

Не щади его дом и его не щади, торопись по горячему следу!

Нау пробился в круг, вырвал у него лиру и размахнулся, чтобы разбить ее о голову Ясона, но тот моментально упал на колени и прикрыл ее руками.

– Служитель, если вы разобьете его лиру, он же умрет, – заметил герольд. – Ведь в лире душа лирника.

– Этот не умрет, – ответил Нау, но всё-таки просто положил лиру на мостовую рядом с извивающимся Ясоном, решив, что инструмент-то уж точно ни в чем не виноват. – У него, похоже, вообще нет души.

Ясон, подхватив лиру, быстренько отполз в толпу, а Нау начал молча подниматься на аккуратную поленницу. Несколько раз Служитель чуть не оступился, когда круглые чурки выкатывались у него из-под ног, но в конце концов добравшись до столба, он прижался к нему спиной и оглядел людское скопление. Площадь не вместила всех желающих увидеть смерть последнего врага, и народ заполнил стены, высовывался из окон галерей. Толпа удивленно притихла, а передние ряды даже попятились в недоумении.

– Смотрите! Ведьма себе дружка нашла! – крикнул кто-то, но на него зашикали, и крикун мгновенно затих и затерялся в толпе.

Раздалось еще несколько криков, но их тут же заглушило общее настороженное молчание. Все еще ждали, когда же приведут ведьму, многие держали в руках кульки с гнилой репой, чтобы кидать в нее, пока гудение пламени не заглушит ее вопли. Им казалось, что это почти то же самое, что и швырять со стен раскаленные камни и лить жидкий огонь на мертвяков, штурмующих замок. Все ждали ведьму, и никто не понимал, что делает этот тощий Служитель на поленнице, которая сложена вовсе не по его душу.

Открылись ворота верхнего замка, и по крутой лестнице вниз начали спускаться воины, вооруженные длинными парадными копьями, почти бесполезными в бою, но имеющими грозный, устрашающий вид. Они спускались колонной по двое, и толпа расступалась перед ними. Когда передние дошли до центрального круга, последние еще выходили из ворот. От ворот до самой поленницы образовался живой коридор, и по нему двинулось несколько Служителей. Каждый из них нес стопку книг, найденных в капище кадаров. Каждый из них поднимался на будущее кострище, вываливал книги к ногам Нау и спускался вниз. Словом, происходило совсем не то, чего ожидал герольд, и не совсем то, чего ожидала толпа, поэтому и герольд, и народ молчали.

– Ведьму на костер! – раздался из толпы крик какого-то Служителя из местных, и сначала несколько нестройных голосов подхватили его, а через несколько мгновений тысячи глоток хором ревели: «Ведьму! Ведьму! Ведьму!» Вынесли факел, и крики толпы слились в единый гул. Вслед за факелом притащили идола из подземелья и положили его поверх книг.

Рев толпы нарастал, заполняя всё пространство между стенами. Казалось, никакой звук не может пробиться сквозь него. И тут Нау начал говорить. Он говорил тихо, как будто и не хотел, чтобы его слова кто-нибудь услышал. Собственно, и слушать-то пока никто не собирался, лишь нарастала всеобщая жажда зрелища, которое было обещано, о котором говорили как о символе недавней победы. Нау начал говорить, и поначалу никто не заметил даже шевеления его губ, но большинство собравшихся на площади ощутили какое-то странное беспокойство, как будто с какого-то момента перестали узнавать самих себя…

– …и каждый из вас, видя смерть врага, на которого пала справедливая кара, испытает восторг, и ощущение сладости мира снизойдет на него. Но кто из вас сможет объяснить самому себе смысл ненависти и суть того восторга, который она порождает, настигнув жертву? Кто сможет сказать самому себе, что он знает меру справедливости, что он достаточно милосерден для того, чтобы назначать кару тому, кто равен тебе перед Творцом. А перед Ним равны мы все – сильные и слабые, мудрые и глупцы, добрые и злые, герои и трусы, красавцы и уроды, трудяги и нерадивые, знающие Путь и блуждающие в потемках. Все они равны в одном – Творец каждому оставляет надежду, и во всякой, даже самой ничтожной, твари заключена частица Его. В прошлом осталась только половина вечности, а вторая ее половина принадлежит каждому из нас, и частица надежды заключена в каждом ее мгновении. Так стоит ли осквернять ненавистью то, что когда-то было создано с любовью…

Незаметно сами собой смолкли все прочие звуки, и лишь голос Служителя звучал, тихий, но слышимый всеми. На высоком мосту, ведущем из королевских покоев на стену, стояла Сиятельная Элис вместе со свитой, но никто не заметил, когда она там появилась, из-за южной стены потянуло дымом погребального костра, но и на это мало кто обратил внимания. То, что говорил Нау, не всем было понятно и никому не было понятно до конца, но слова его завораживали, в них ощущалась сила, недоступная смертным.

Ведунья Сольвей стояла у высокого окна, выходящего на площадь, и, замерев, впитывала каждое слово. Она чувствовала: именно сейчас Нау хотя бы вскользь может упомянуть о тех тайнах, которые Служители прячут за семью печатями, не посвящая в них никого, кроме обладающих Даром, посвятивших себя Творцу. Ведуны и ведуньи сами редко делились своими знаниями друг с другом и старались передавать их только по наследству старшему из детей, а если не имели потомков, то единственному ученику. Они обычно даже избегали записывать рецепты снадобий, тексты заговоров, найденные ими на ощупь, знаки Силы. Иногда кто-то пользовался секретами, подслушанными или подсмотренными у других ведунов. Бывало и так, что иные из них нанимали разбойничьи ватаги, чтобы те вылавливали обладателей неведомых им знаний, а потом старались выведать их пытками, обманом, посулами. Но порой ведуны дарили друг другу свои тайны, и это было знаком дружбы и признательности. И никогда никто из них не упускал случая подслушать что-нибудь из уст Служителей. Сольвей сама не раз видела, как больной, которому не помогли никакие средства, исцелялся лишь по одному их слову. Ведунья запоминала эти слова, но когда она повторяла их, пытаясь кого-то вылечить, толку не было никакого. Служители умели вызывать дождь, находить утерянные вещи, называть виновных. Они редко брались за подобные дела, только если на то, как они утверждали, была воля Творца, но если брались, то исполняли всё, что обещали. И Сольвей никак не могла поверить в то, что всемогущий Творец, владыка множества миров, может снисходить до решения ничтожных человеческих дел, которые порой и ей самой казались скучны…

– …никто не лишается надежды, но своими темными делами и мыслями, ненавистью, жестокостью, подлостью и ложью любой из вас отягощает и удлиняет свой путь к Нему в этом мире и через множество иных миров. Иным придется опуститься к самой грани небытия, чтобы, оттолкнувшись от нее, снова воспарить ввысь. Но никому я не пожелал бы такой судьбы, ибо тогда длина пути будет сравнима с вечностью. До вас донесся запах скорби – это дым погребального костра, это та самая ведьма, та самая жрица, поклонявшаяся идолу, та заблудшая душа продолжила свой путь по Сотворенным мирам. Она умерла, не дождавшись казни, и в том ее счастье, потому что сгори она под ваши восторженные вопли, груз ненависти и злорадства, с которым вы ждали ее сожжения, погнал бы ее в стан врага там, за пределами мира. Смирите свой гнев. Будьте сильными.

Нау спустился с поленницы, взял горящий факел из рук стражника и сунул его в опилки, пропитанные смолой. Пламя мгновенно взлетело вверх, но обошлось без восторженных криков толпы. Все смотрели на огонь, пожирающий идола, а из задних рядов народ начал расходиться. Нау неспешно прошел между рядами стражников, а потом затерялся в поредевшей толпе.


– А зачем ты на дрова-то полез? – спросил его Герант, наблюдая через окно, как догорает костер на площади и расходятся последние зеваки.

Нау стоял напротив, прислонившись спиной к стене. Больше всего ему сейчас хотелось присесть, а еще лучше – лечь. Но в безлюдной галерее, где они договорились встретиться с Герантом, когда всё закончится, не было ни скамейки, ни лежанки.

– Чтобы привлечь внимание толпы, которая жаждет жертвы, нужно занять место жертвы, – устало отозвался Нау. – Стукни меня посохом – может, поможет…

– Что-то случилось?

– Ничего особенного… Только что на лестнице Иона встретил, потыкал он меня кулачишком в грудь, а потом разрыдался. Нельзя, говорит, книги жечь, книги, говорит, – всё равно что дети… Лучше бы, говорит, ведьму спалили.

– Объяснил?

– Куда там… Совсем старик заболел – и слышать ничего не хочет.

– Я сам с ним потолкую позже. Ты мне вот что скажи: зачем было раскрывать перед толпой содержание Откровений?

– Я сказал не больше, чем можно понять из книг местных Служителей… Да и того они уже не помнят. Тут не столь важно, что сказано, важнее – где, как и когда.

За углом раздался какой-то шорох, и Герант, стремительно метнувшись туда, заглянул в темный проем между двумя каменными столбами. Там, забившись в уголок, стояла Сольвей. Лица ее почти не было видно, лишь глаза испуганно блестели в полумраке.

– Знания прячутся в темных углах… – сказал он слегка насмешливо. – Ты можешь выйти, ведунья, у нас нет секретов, о которых мы можем проговориться, даже оставшись наедине. А когда надо, Служители понимают друг друга без слов…

Сольвей выпрямилась и вышла на свет. Короткий ее испуг прошел и сменился странным чувством, отдаленно напоминающим стыд, который изредка может испытывать маленькая девочка, которую родители журят за мелкую провинность.

– Ну, действительно, книжки-то зачем было сжигать, – сказала она после короткой паузы. – Всё равно их никто не смог бы прочесть.

– К любому письму можно подобрать ключ, а тем более к этому… Зеркало, свеча, восьмиконечная звезда… – ответил Герант. – А эти книги были древнее того зла, которое вторглось в наш мир. Они слишком опасны для того, чтобы их хранить. И скажи Иону, чтобы успокоился. Нам предстоит еще немало дел, и сейчас не время для его гнева…

– Эй, Святитель! – вдруг крикнул Нау, выглядывая из окна. – Там лорд вернулся вместе с Гордогом и Олфом. А еще твой Ос при них.

Глава 8

Заглянув в наполненную кружку,

Ты увидишь там свою подружку.

Из застольной песни,

популярной в Стране Вольных Селищ

В таверну, которая одиноко притулилась к широкой лесной дороге, снова вернулась жизнь. После того, как окрестные леса прочесало войско лорда Бранборга, оборотни исчезли. Правда, никто не знал, надолго ли, но старик Шиш, хозяин таверны, решился-таки вернуться к своему давно заброшенному хозяйству. Вернулся и не прогадал – сначала торговцы, которые неотступно следовали за войском, повадились у него ночевать, столоваться и пропивать барыши, а потом и землепашцы хоть за две дюжины лиг стали приходить к нему из своих селищ, прихватив свои серебряные заначки, сказав женам, что отправились белок пострелять или добыть кедровых шишек. Сначала Шиш управлялся один, а потом нанял двух работников из беглых от какого-то злого лорда, лютовавшего где-то далеко на юге. А еще через несколько дней к таверне прибилась нищая старуха, которой он разок позволил переночевать, а наутро хотел погнать со двора. Но когда он проснулся, то заметил, что во всём доме прибрано так, как и в лучшие времена ни разу не бывало, и разрешил старухе остаться и даже забирать с кухни объедки, пока она будет поддерживать порядок. Нищенка с радостью согласилась, и одной заботой у хозяина стало меньше. Старуха, правда, была страшна, да и говорить толком не могла – всё шепелявила не пойми что. Но вскоре обнаружилась от нее и еще одна польза – она оказалась толковой гадалкой и на дубовой коре, и на потрохах годовалого гуся, и на пепле, да она вообще могла гадать на чем угодно. Причем она предсказывала даже то, что случится завтра или даже сегодня к вечеру, чего на памяти Шиша ни одна другая гадалка не могла себе позволить. Ведь рассерженный клиент, если гадание не сбудется, мог запросто вернуться назад, отобрать деньги, да и палкой поколотить… Но старуха странным образом никогда не ошибалась, и после того, как слух о ней прошел по округе, от посетителей вообще отбою не стало.

Но в тот день, когда до таверны добрался Плют, коренастый землепашец из селища Дубрава, здесь почти никого не было, кроме трех охотников, которые вчера еще сдали на хранение Шишу пять дюжин лисьих шкур, считая, что здесь их ловчее будет продать. Плют прошел за ночь дюжину лиг, и всё потому, что в его погребе кончилось ячменное вино. А ведь старался, запасал, чтобы на год хватило… Всё Лиска виновата. Ну, благо бы кто другой кобенился, а то ведь ни мяса, ни рожи, нос торчком и рябая вся – тьфу! К тому ж селище их лешаки пожгли, в Дубраве из милости живут… Ну, она-то дура еще, по малолетству, а дед-то Ясень мог бы понять, что если они к какому крепкому хозяйству не пристроятся, не приживутся ведь. Через год, а то и раньше за ворота их выгонят, вот и будут грибами-поганками питаться. Лиска… Верней бы ее Поганкой назвать – даже и говорить с ним не желает – тьфу!

Плют уселся за стол поближе к печи и крикнул:

– Эй, хозяин! Черничного бадейку и клюквенного. Да полгуся мне зажарь!

– Недешево станет, – угрюмо отозвался Шиш, знающий прижимистость землепашцев, которые ели-пили помногу, а платили с неохотой. – Может, бражкой обойдешься?

– Бражку сам хлебай! – огрызнулся Плют и швырнул в хозяина серебряной монетой старинной холм-эгерской чеканки.

Хозяин исчез, вскоре из-за стены раздалось бульканье разливаемых вин и гусиный клекот, тут же оборванный ударом топора. Плют нащупал привязанный к поясу узел с серебром. Денег у него было довольно, он мог бы скупить всё, что было у Шиша в погребах, вместе с таверной. И дед, и отец его разбойничали когда-то на этой самой дороге, а всё награбленное закапывали в подполе собственной избы. Теперь Плют жил один – дед однажды не вернулся с лихого дела, а всех остальных свалил мор. Зато богатство осталось такое, что ему одному на три жизни хватило бы. Он, конечно, и пахал, и сеял, как соседи, но сильно не усердствовал, а вместе с кладом был дедов кистень зарыт – надеялся Плют, что настанут когда-нибудь снова хорошие времена, когда люди без опаски в ночь уходить будут, вот тут-то и приумножит он богатство свое. Будет что детям завещать. Детей, правда, у него пока не было – его почему-то и девки, и вдовые бабы сторонились, хоть и ростом он был виден, и лицом не коряв. И даже Лиска эта, хоть ей и деваться вроде некуда, и та…

Вино в двух кувшинах ему принесла какая-то дряхлая тощая старуха. Она поставила кувшины на стол и прошмакала:

– Угошшайсся, шоколик.

– А ты свой рот поганый в мое вино не совала, пока несла?! – рявкнул на нее Плют и уже приготовился расхохотаться над тем, как старуха вздрогнет, а может, и уронит чего-нибудь.

Но старуха не вздрогнула и ничего не уронила, она только глянула на него так, что Плюту стало как-то не по себе, и хищно ощерилась ртом, обнажив неожиданно многочисленные зубы. Он мельком подумал, почему старуха такая шепелявая при ее-то зубастости, но тут же заметил, что глиняная кружка, стоящая перед ним, уже полна, и одним махом перелил ее содержимое себе в глотку…

Отвлекся он от своих горестных мыслей, только когда старуха принесла половину жареного гуся и еще два кувшина. Плют уставился на нее, соображая, как она ничего не роняет, когда всё кругом шатается.

– Што груштишь? – поинтересовалась старуха, ставя перед ним поднос с гусем, и посмотрела на него так сострадательно, что Плют тут же расчувствовался.

– Лиска… Сука… Не дает… – старательно произнес он, и густая слеза навернулась ему на левый глаз.

Он выпил еще пару кружек и через некоторое время заметил, что, отщипывая куски гусятины, жирными пальцами отправляет их в рот, а напротив сидит старуха и ведет с ним задушевную беседу:

– …а ты теряесся. Ты ее в хату заташши да и сунь што надо куда шледует. А потом ей шамой понравитша. Вот прямо шшас и иди. Я тебе винца с собой дам. Вольешь в ее крушешки две, а ей-то и захорошшеет. Токо ты шебя не жабывай, тоше прикладывайсся… А там тебе всё равно будет, поиметь ее шперва, а потом убить, или шперва убить, а потом поиметь. – Раздались ее сухие смешки, и Плют поддержал старуху громовым хохотом.

Вновь он очнулся уже посреди лесной дороги с винным мехом на плече. До родного селища оставалось еще полдюжины лиг, но он чуял, что Лиски там нет, Лиска, верно, к Веселому ручью скатерки полоскать пошла. И к лучшему – оттуда до Дубравы не слыхать, кричи – не кричи…


Лиска выловила из холодного незамерзающего ручья прополоскавшееся белье и закоченевшими руками свалила его в здоровенную корзину, стоящую на широких полозьях. Оборотни с тех пор, как прошло войско лорда, поблизости не появлялись, да и из иных мест не доходило слухов о встречах с ними. Так что она особо не торопилась успеть домой засветло. Конечно, дед Ясень уже беспокоится, но это с ним бывает всегда, если Лиски нет у него перед глазами, особенно после того, как лешаки пожгли их селище. Она быстренько сложила последнее льняное покрывало, пока оно не успело окаменеть на морозе, и спрятала ладони в огромные меховые рукавицы, которые оставил ей на память сотник Дан.

Теперь можно было возвращаться домой по натоптанной тропе, но вдруг к ней явился солнечный зайчик. Он приходил к ней изредка уже много-много лет, целых пятнадцать. Она помнила еще те времена, когда она качалась в люльке, подвешенной к потолку, а он прыгал над ней, и они весело смеялись. Правда, зайчика, кроме нее, никто не видел и не слышал, но разве это так важно, если при его появлении ей всегда становилось тепло, спокойно и радостно. Впрочем, вряд ли зайчик был солнечным, потому что он появлялся и тогда, когда солнца не было видно, а иногда даже ночью. Он светлым искрящимся мячиком прыгал по сосновым веткам, по синему вечернему снегу, а иногда касался неба… Не облаков, а именно неба – когда оно было совершенно голубым или бархатно-звездным, он всё равно его касался, и это было самым замечательным чудом, которое ей случалось видеть. Иногда он даже с ней говорил. Ну, не совсем говорил, но всё равно было понятно, что он хочет сказать. А порой он исполнял ее желания, правда, она редко чего хотела, кроме того, что есть… А вот селище их из пепла поднять да погибших родичей вернуть зайчик не мог, успокоил ее только, что они, мол, там, где им лучше, а кому хуже стало – так поделом…

А сегодня зайчик был печален. Он возник на дне ручья, но тут же запрыгнул ей на ладошку и стал совсем крохотным.

– Что с тобой такое?

«На севере меченосцев победили».

– Так это ж радость. Значит, сюда не явятся.

«Они-то не явятся, а вот тебе придется у них погостить».

– Мне?

«Без тебя там не справиться. Нечисть только против тебя ничего не может. Ты людей бойся».

– Смешной ты. Зачем? Они мне пока…

– А вот ты где! – раздался сзади осипший надтреснутый голос.

Лиска обернулась и увидела соседа тетки Тинки, Плюта, который целыми днями либо сидел на крыльце своей избы с кружкой ячменного вина, либо спал с таким храпом, что его слышно было в соседних домах. Жил он совсем один, и Лиске было его жалко. Как-то постояла она на его пороге, проговорила с ним о том, как бруснику лучше замачивать, и с тех пор он ей проходу не давал, всё зазывал к себе жить, а как-то даже у Ясеня ее в жены себе выпрашивал, но Лиска-то знала, что дед ее в обиду не даст…

– Может, те подмогнуть санки-то допереть, – предложил Плют заплетающимся языком. – А я тебе винца черничного припас.

Он стянул с плеча мех, в котором что-то булькнуло, и протянул его Лиске, но сам шагнуть не смог, потому что одной рукой держался за березу.

Лиска глянула на свою ладошку и увидела, что зайчик куда-то исчез. Но он был где-то поблизости, Лиска это чувствовала, и поэтому ей не было сильно страшно, хотя Плют был совсем пьяный и уперся в нее мутным злым взглядом.

– Шел бы ты лучше – поспал, – посоветовала ему Лиска и взялась было санки тянуть, но в этот момент Плют отпустил березу.

– А спать мы седня вместе будем, – говорил он, перегородив ей дорогу. – Айда, у меня тут землянка рядышком.

Он начал на нее надвигаться, и тут-то Лиска перепугалась не на шутку. Ей тут же захотелось оказаться где-нибудь подальше отсюда, убежать быстро-быстро, так чтобы ни этот, ни какой другой дурной человек ее не догнал. И вдруг она увидела, как на Плюта набросился комок света, обволакивая его разноцветным сиянием.

– Ведьма! Ведьма! – заорал он, пытаясь сорвать с себя искрящееся покрывало. – Убью!

Он тоже не сильно испугался, посчитав, что прыгающее свечение – это только его пьяный бред, с ним такое порой случалось. Но когда он сбросил с себя видение, оказалось, что Лиски поблизости уже нет. Плют швырнул на снег мешок с остатками вина, вытащил из-за голенища длинный кривой нож, тоже отцово наследство, и бросился в лес, в ту сторону, откуда ему послышались какие-то шорохи.

– Всё равно найду! – рычал он, проваливаясь в снег то по колено, то по пояс. – Не сейчас, так завтра найду! Сама придешь, сука!

Он срубал кинжалом ветки и молодые деревца, оказавшиеся на его пути, ломился прямо через заросли, словно медведь-шатун, выкрикивал, не умолкая, ругательства в адрес неблагодарной девки, в конце концов сделал круг по лесу и вернулся ни тропу. Только тут до него дошло, что никаких следов, кроме его собственных, не уходит в сторону от тропы. Он решил, что девка, верно, прошмыгнула назад, в сторону селища, и бросился за ней, надеясь настигнуть ее перед воротами…


Заснеженные ели покачнулись, в сумрачном небе вспыхнула яркая звездочка и сразу же начала падать прямо на нее. Но Лиска ничуть не испугалась, она лишь успела обрадоваться, что ужасный Плют куда-то исчез, и не так уж важно было, что вместе с ним исчез лес, натоптанная тропа, журчащий ручей и даже корзина с бельем. Зато вокруг нее засияло множество зайчиков, таких же теплых, счастливых и добрых, как тот, что играл с ней с самого младенчества. Она летела куда-то вверх, и ей было легко и хорошо, но немножко грустно, потому что казалось, будто то, что происходит с ней сейчас, похоже на смерть, на ту самую смерть, о которой ей иногда рассказывал зайчик, на ту самую смерть, которой не бывает.

Но она точно знала, что это еще не смерть, а просто странствие, далекое, но, возможно, недолгое… Лиска почему-то была совершенно уверена, что ничего плохого с ней не случилось и не может случиться. И она совсем не испугалась, когда вдруг очутилась в просторной комнате, где вместо потолка клубился искрящийся туман, пол казался мраморным, а стен не было вообще. И еще она обрадовалась, заметив, что зайчик, тот самый, по-прежнему лежит на ее ладошке.

– Где я?

«Это Лейнор».

– Тот самый, о котором поют?

«Да».

– А я вернусь обратно?

«Да».

– А когда?

«После…»

Серебряный туман подернулся частой рябью, и из него выглянуло доброе старческое лицо, а через мгновение старец, одетый в обыкновенную рясу Служителя, стоял перед ней и улыбался.

– Кто ты? – спросила Лиска. – Творец, что ли?

– Ну что ты… – Голос у него был совсем не старческим. – Когда-то меня звали Лист, и я был Первым Святителем Храма, а теперь я умер…

– А я?

– Ты же знаешь, что нет…

– Тогда…

– Ты вернешься. Но ты вернешься не сразу. Просто без тебя у нас не получается спасти тот мир, в котором ты живешь и в котором жил я. Тебе нельзя здесь надолго задерживаться, и поэтому просто послушай меня… Все цепи судеб и событий складываются в путь к спасению, и этот путь проложили сами люди, восставшие против Зла. Но в этой цепи не хватает одного звена, и если его не будет, путь всё равно приведет к цели, но будет слишком долог, труден и горек. Это звено – ты. И ты должна оказаться в нужное время в нужном месте… А потом тебе, возможно, придется проникнуть и в более страшные места… Но ты вернешься. Только тебе, единственной из всех ныне живущих, они не могут ничего сделать. Только тебе…

Старец Лист прочел молчаливое согласие в ее глазах, и зайчик на ладони тревожно похолодел. Серебристый туман поглотил всё вокруг, и вновь начался полет навстречу неизвестности.

Глава 9

Они пришли с юга, как мы когда-то пришли с севера. Они утверждают, что они наследники великого Холма, как и мы – наследники великого Цаора. И мы, и они богаты лишь памятью о могущественных предках.

Летопись кадаров «О пришельцах с юга»

На том месте, где еще вчера толпа дожидалась сожжения ведьмы, стояли столы, приготовленные для пиршества в честь недавней победы. Правда, большая часть народа столпилась за пределами замка – все желающие не могли одновременно разместиться возле угощения, и поэтому народ было решено запускать в замок тысячи по две и только на время одной стражи. А чтобы кто-нибудь не просочился дважды, всем желающим от щедрот королевы была выдана большая, размером с ладонь, серебряная монета, которую специально отчеканили по такому случаю, и у каждого был выбор – или, отдав монету стражникам у ворот, поучаствовать в пиршестве, или оставить ее себе, но обойтись без угощения. К радости Камила, который был назначен распорядителем пира, большинство предпочло не расставаться с монетой. Исключение было сделано только для воинов – им столы были накрыты во внутренних галереях, и свою памятную монету каждый из них получил тоже.

Воинские начальники, от сотника и выше, вместе с придворными и самой Сиятельной Элис пировали в тронном зале… Таким образом, по мнению королевы, обиженных не осталось, и всем воздалось по заслугам. Тем, кто угощался на улице, еще повезло – было тепло, как никогда в это время года. Снег еще не таял, но легко слипался в комки, и публика за стеной, ожидая своей очереди вкусить от щедрот королевы, развлекалась игрой в снежки. Впрочем, и там ходили многочисленные разносчики и потчевали всех подряд ломтями жареной оленины и дымящимся грогом. То здесь, то там толпы обступали поющих лирников, а возле западной стены расположился театр масок, показывая народу забавные сценки. Ближе к ночи, после того, как все угостятся, актеры собирались показать большую драму о славной победе, и это представление собиралась почтить своим присутствием сама королева.

Не участвовала в торжестве только стража, и еще на всякий случай лорд Бранборг приказал вывести из замка пять дюжин воинов во главе с Олфом и разместить их в усадьбе Веллета, а по пути прикончить оборотней, запертых в подземелье. Королеве лорд сказал, что, пока оборотни не добиты, победу нельзя считать полной. И герольды ждали только вестника от Олфа, чтобы провозгласить начало торжества.

Ион постоянно пропадал в библиотеке, обложившись горами свитков, и, похоже, не собирался оттуда вылезать даже по поводу предстоящего торжества. Со Служителями после того, как на площади вместо жрицы кадаров были сожжены ее книги, он вообще не разговаривал, хотя Герант пытался пару раз втолковать ему, зачем и почему это было сделано. Книжник только молча кивал, и если даже обида его прошла, то огорчение осталось, и он с ним ничего не мог поделать.

Где-то в недрах замка пылал огонь в огромных печах, на вертелах жарились целые оленьи туши, выпекались хлебные караваи, в котлах пузырился грог. Запахи проникали повсюду, даже в келью, где поселился Герант, которому было вовсе не до пира. Он чувствовал, он почти знал, что главные события еще не произошли, и то, что они не за горами. Порой ему казалось, будто вот-вот события неведомые и страшные начнут развиваться с невиданной стремительностью, и он впервые в жизни не знал, что надо делать. Светлый Голос Откровения молчал, и это было непривычно, это пугало. Он вдруг с полной ясностью ощутил, как изменился он сам после того, как посох Святителя оказался в его руках. На мгновение его даже посетило сожаление о тех временах, когда он был всего-навсего старшиной дружины Храма и был жив старец Лист, которого он втайне считал слишком задумчивым и нерешительным, но который тем не менее должен был и думать, и решать… А может, и в самом деле всё уже закончилось? Ведь Откровение приходит обычно, когда есть какая-то угроза, а если Голос молчит, значит, и опасности либо нет, либо она слишком далека… Но нет, это беспокойство не может возникнуть просто так. В конце концов, он – воин, он – Служитель, и когда настанет пора, он будет знать, что делать.

В дверь осторожно постучали, и Герант даже обрадовался, что нашелся хоть кто-то, кто осмелился прервать его невеселые раздумья. Дверь скрипнула, из-за нее высунул свою взлохмаченную голову Ос и вопросительно посмотрел на Святителя. Вчера Герант так и не обнял его при встрече, и это было наказанием за непослушание. Он даже не стал слушать рассказа о странствиях в каком-то каменном лабиринте с каким-то эллором Фертином, который к тому же еще и староста…

– Заходи, сынок, – сказал Герант. – Конечно, самое верное сейчас – угостить тебя розгами…

– Я готов! – Ос действительно был готов.

– Молчи пока! – прикрикнул на него Герант и продолжил: –…угостить тебя розгами, но, во-первых, мы слишком долго не виделись, а во-вторых, ты уже сам себя наказал достаточно. К тому же я во время нашей разлуки принял сан Первого Святителя и теперь вполне понимаю, почему в свое время Святитель Лист ни разу не позволил себе отвесить кому-нибудь оплеуху, хотя причин для этого у него было сколько угодно. Посох меняет своего хозяина, сынок. Так что вместо наказания ты получишь дар – эта вещь мне уже никогда не пригодится, а ты с ней теперь долго не расстанешься. – Герант протянул ему свой меч, на котором сам выводил серебром знаки Силы, меч, к обладателю которого оборотни просто боялись приближаться, а бледные меченосцы от одного прикосновения этого клинка рассыпались на мелкие осколки. Правда, если случалось использовать его против человека, этот меч не давал никаких преимуществ, но Герант надеялся, что его приемному сыну никогда не придется воевать против людей… Надеялся, хоть и знал, что это вряд ли возможно.

Ос ожидал чего угодно, только не этого. Меч он взял с благоговением и застыл в поклоне, еще не веря, что так легко отделался. Подарок он воспринял как признание его взрослости и самостоятельности и отныне решил быть осмотрительней, прежде чем решиться еще раз на самовольство.

– А теперь рассказывай обо всём, что там приключилось, подробно и коротко, а то того гляди пир начнется. – Герант уселся поудобнее, приготовившись слушать.

– Да я сам не понял, как он меня схватил, только я ему тоже задал как следует – вот такая дырища в нем была… – Ос показал какая.

Рассказ занял совсем немного времени, и Герант прервал его, услышав, как Ос заперся с помощью знаков оберега.

– Предупреди Нау, Сольвей, Олфа и этого своего Фертина, чтобы не увлекались пиршеством, а в полночь подошли сюда, – сказал Герант, поднимаясь. – Да и сам приходи. А тот оберег – он у тебя?

– Нет, я его Лотару оставил. Он хотел отдать… Но он же мой, оберег-то, – могу я подарить…

– Можешь. Только тогда и Лотар пусть придет. И никому ни слова – остальных, кого надо, я сам предупрежу…

Когда Ос ушел, Герант еще некоторое время просидел наедине со своими мыслями. Дурное предчувствие так и не покинуло его, и он по-прежнему не знал, чем оно вызвано, но зато он знал теперь, что надо делать дальше.


Теперь, слава Творцу, Сольвей знала, где искать Иона, если тот вдруг пропадал. На стенах уже стояли герольды, ожидающие появления вестников от Олфа, столы в тронном зале были уже накрыты, Камил носился по всему замку с длинным свитком, в коем были перечислены все приглашенные лично к королеве, и ставил галочки напротив имен тех, кого он предупредил, чтоб не опаздывали… А Ион еще с вечера уединился с древними фолиантами, и Сольвей была почти уверена, что он забыл и о недавней победе, и о предстоящем пире.

На этот раз он забрался еще дальше в лабиринты книжных полок, и ведунья долго искала его в полумраке хранилища, а когда нашла, оказалось, что он заснул, уронив лицо на огромный раскрытый том. Она осторожно тронула его за плечо, на мгновение усомнившись в том, что он вообще жив, но Ион поднял голову, соображая, кто же перед ним.

– Ион, утро скоро кончится, а времени отдыхать уже нет, – сказала она, разглядывая лицо книжника. Она видела, что он нездоров, и сейчас старалась определить, какие снадобья стоит добавлять в его пищу – другого способа хоть немного подлечить старика она уже отчаялась найти.

– Спасибо, что разбудила, – поблагодарил Ион. – Чую – времени у меня осталось совсем немного, и жалко тратить его на сон.

– А на пир? Ты приглашен к королевскому столу. Отказаться нельзя.

– Мне уже всё равно. Я умру раньше, чем меня настигнет чей-либо гнев. Тем более что там наверняка будут эти Служители, а после сожжения книг я не желаю их видеть.

– Мне тоже жаль… Но, возможно, и на самом деле эти книги были настолько опасны…

– Творец наделил нас свободой воли и свободой выбора… И никто не вправе уничтожать знания и мысли… Я откопал здесь книги кадаров и ничего страшного в них пока не нашел – здесь небольшая летопись о временах, когда пришельцы с юга здесь еще не появлялись, здесь сказки, былины и даже песни. Вот послушай:

Осколок солнца, вечность… Санный след,

Летящий мимо сумрачного неба…

Где б ни был ты, и даже где б ты не был,

Твой путь туда, куда дороги нет.

Зеленый лист несмелого ростка,

Круги от камня, брошенного в воду, –

Им по дороге с теми, кто уходит

Туда, где под ногами облака…

Ион закашлялся, и Сольвей потянулась к сумке со снадобьями.

– Нет, нет, – остановил ее книжник, – мне ничего не надо. Я и так уже прожил слишком долго, дольше, чем положено. Смерть не стоит торопить, но убегать от нее тоже ни к чему. – Он осторожно закрыл книгу и поднял на ведунью слезящиеся глаза. – Если бы они нашли эти книги, наверное, их бы тоже спалили… Лет триста назад, когда письмо кадаров уже стало забываться, кто-то перевел их на язык Холма – это труд, на который кто-то потратил годы, может быть, всю жизнь, и мне больно оттого, что всё это можно уничтожить за одно мгновение…

Наступила тягостная тишина, нарушаемая лишь треском светильников. Потом Ион, поднявшись, начал раскладывать книги и свитки по полкам, оставив на столе лишь несколько листов, на которых делал выписки для себя.

– А за меня не стоит волноваться, – сказал он уже спокойно. – Я не смогу умереть, пока не закончу летопись этого похода. На моей памяти еще не случалось ничего более значительного, и я рад уже тому, что дожил до сего дня… Тем более что теперь есть на чем писать. Мне сама королева подарила целый мешок кож для письма…

– Ион, нам пора – ведь и сегодня может случиться много такого, что стоит увидеть. – Сольвей начала помогать ему собирать свитки. – А те книги, которые сожгли, появились незадолго до первого нашествия меченосцев… Мне Герант рассказал – к нему приходили кадары вчера ночью.

– Как?! Разве их не перебили? – изумился Ион.

– Не все из них согласились с тем, что меченосцы – воплощения Кады. Они веками об этом спорят… И не все пошли открывать ворота. Так вот, они благодарили за то, что он спас жрицу от казни, и за то, что сжег эти книги, потому что в них только заклинания, призывающие Зло, скрытое под личиной Великого Кады…


Сиятельный Морох, Великолепный, владыка Несотворенного пространства, Гордый Дух, тюремщик гордых духов спустился на осиротевшую без Гейры скалу, присел на окаменевшего Траора и сунул палец в его распахнутый безмолвным криком искаженный рот.

– Укуси теперь, – предложил он своему каменному собеседнику и хихикнул.

Глаза Резчика ожили, и из них выступили кровавые слезы.

– Вставай, – сказал Морох. – Дельце одно для тебя есть…

Через мгновение под ним был уже не камень, а живое копошащееся тело.

– Бла-адарю тебя, Великолепный… – выдавил из себя Траор. – Всё сделаю, Справедливый.

– Ясное дело, что никуда ты не денешься, – усмехнулся Морох. – На пир пойдешь. Прямо сейчас… Враги наши гульнуть решили в честь нашего поражения, вот и составишь им компанию, заодно и порезвишься – по-нашему, по-простому… Вот только костюмчик тебе обновить надо – неприлично в таких лохмотьях на людях появляться.

Черный камзол с красными кружевами по-прежнему свисал с Резчика живописными лохмотьями – гарпии постарались, пока тащили его принимать справедливую кару, но сейчас по воле Великолепного вместе с ранами на истерзанном теле Траора зарастала и изодранная ткань. Через несколько мгновений на холодном камне скалы лежал уже прежний щеголь, и только тогда Сиятельный Морох соблаговолил подняться. Резчик тут же вскочил и замер в поклоне, ожидая дальнейших распоряжений.

Великолепный вынул из-за пазухи книгу в черном бархатном переплете

– Вот, – сказал он, поглаживая фолиант, – пока ты отдыхал, другие работали. Новый писарь у нас появился – книжку написал, «Путь Истины» называется. Первым делом подбросишь ее там кому-нибудь, кто истины хочет, а потом зрелище им покажешь, чтоб замерли все в трепетном восторге. Чего дрожишь-то?

– А если они меня, как Мясника, прихлопнут?

– Будет, значит, тебе вечная слава… Дурачина! Мясника они ждали, специально заманивали. А тебя там не ждут, ко встрече не готовятся… Ну, чего тебе еще надо?

– А Гейра где?

– Занята она – цветочки собирает в лучшем из миров, в царстве Великого Кады.

В ответ Резчик только икнул и начал стряхивать с камзола несуществующие пылинки. За те годы, что он провел на службе у Великолепного, он привык к безнаказанности и отвык от страха, который преследовал его постоянно, пока он был обычным смертным. Полсотни лет назад он был обыкновенным герольдом у одного из лордов и между делом подсыпал отраву в пищу тем, кого он считал своими недоброжелателями. Впервые он пожалел о той спокойной безмятежной жизни – и тогда было страшно, но не так… Страшно было не только идти в самое логово врага, он предвидел, как страшно будет ему возвращаться, если удастся уцелеть. Но деваться было совершенно некуда – все соратники, друзья, сообщники, сотрапезники Великолепного знали, что от Мороха могут скрыться только чужие, а свои – никогда…

Глава 10

Прочитав эту книгу и приняв на веру всё, что в ней изложено, вы избавитесь от предрассудков, которые мешают вам жить.

Заглавная строка книги «Путь Истины».

Автор неизвестен

– Имею честь сообщить благородным гостям, что с заступлением первой ночной стражи начнется представление драмы масок. Актеры исполнят пьесу, повествующую о недавнем нашествии и славной победе, а также прославляющую доблесть защитников Пальмеры и их великодушных союзников! – Камил уже в пятый или шестой раз громогласно сообщал о приближении начала представления, и на этот раз в него полетела жареная утка, брошенная меткой рукой Элла Гордога, который давно и прочно недолюбливал юного выскочку. Со стороны стола, за которым вперемешку сидели сотники обеих армий в обществе двух десятков незамужних дочерей местных эллоров, раздался дружный хохот. Стол этот стоял ближе ко входу, откуда появился Камил, и многим удалось увидеть полет жареной птицы.

– Элл, ну зачем вы обижаете бедного юношу, он ведь так старается, – попыталась урезонить Гордога королева.

– Во-первых, он не такой уж бедный, а во-вторых, его тут слишком много. – Элл поднял кружку, и слуга, стоявший позади него, торопливо наполнил ее грогом. – К тому же мне кажется, что наши гости слегка заскучали, и я решил их малость развлечь. А еще… – Он склонился к высочайшему уху. – Он не только сам подобен шуту, но одно его присутствие делает шута из меня…

– Шуты должны быть в сотню раз мудрее своих господ, иначе им трудно выжить, – суровым шепотом сообщила королева и наклонилась к лорду, сидящему от нее по левую руку, – Не утомило ли вас празднество, дорогой друг?

– В вашем присутствии для меня ничто не утомительно, – в полном соответствии с правилами этикета отозвался Эрл Бранборг, но тут же как бы невзначай спросил: – А скажите, правда ли, что в вашем королевстве совсем нет лошадей?

– А что это?

– Что-то вроде оленей, только без рогов.

– Да, я знаю… Олени порой сбрасывают рога.

Некоторое время лорд вдумчиво и серьезно рассказывал королеве о том, что представляют из себя лошади, и о том, скольких лошадей его войску пришлось оставить по ту сторону Северной Гряды, а заодно и о самом переходе через горы… Он, конечно, чувствовал, что весь этот разговор королева затеяла лишь для того, чтобы повернуться затылком к Хранителю Ворот. А отвернуться от Гордога ей потребовалось, чтобы продемонстрировать свое неодобрение… Но от Элис не ускользнуло, что, беседуя с ней, лорд внимательно рассматривает кого-то из сидящих за столами. А он пытался угадать, кто, кроме него, удостоился странного приглашения Святителя Геранта… Вот книжник Ион тихо сидит на углу, и напротив него скучает на серебряной тарелке нетронутое крылышко куропатки, Сольвей устроилась напротив пары Служителей и о чем-то беседует с Нау через стол, Олфа из-за королевского стола еще в самом начале пира переманили к себе сотники, и он, судя по всему, излагает подробности сегодняшней схватки с последними оборотнями и показывает на пальцах приемы рукопашного боя кому-то из пальмерцев, Веллет непривычно молчалив, и его кружка пустеет гораздо реже, чем могла бы по такому случаю…

– …если бы это не было необходимо, мы не решились бы на этот переход – но, только оказавшись на горной тропе, мы поняли, сколь опасное предприятие затеяли. И лишь спустившись с гор, мы узнали, что эллор Фертин и его люди благополучно достигли Пальмеры.

А Геранта здесь вообще не было. Лорд видел, как он вместе со всеми вошел в тронный зал, превращенный на время в трапезную, выслушал приветственные речи, послушал местного лирника, исполнившего что-то очень героическое, и незаметно исчез, а вслед за ним пропал и Ос… А вскоре из компании сотников куда-то удалился и Юм – мог бы и предупредить…

В дверях опять появился Камил, уже отчистившийся от утки. На этот раз он постарался пройти как можно незаметнее, но тем самым обратил на себя гораздо больше внимания, чем если бы объявил еще о чем-нибудь. На него одновременно посмотрели почти все, а Веллет, поднявшись из-за стола, поднес ему кружку с грогом и сказал так, чтобы было слышно:

– Ты бы лучше тост сказал, а то всё трудишься да трудишься…

Камил дрожащей рукой принял кружку и раскрыл рот, чтобы и впрямь что-то произнести, но тут подскочил кто-то из пальмерских сотников, поднес ему серебряный кубок раз в пять побольше кружки Веллета и непринужденно посоветовал юнцу:

– Негоже при королеве с лепной бадейкой здравицы поднимать. На-ка! – Он отобрал у него кружку и сунул в руку кубок, наполненный до краев.

Камил бросил на королеву умоляющий взгляд, но Элис была занята беседой с лордом и, казалось, вообще его не видела. Пришлось произносить.

– Я хочу поднять это кубок… – начал он.

– И выпить! – рявкнул кто-то из сотников.

– …и выпить за… – на мгновение он замешкался, соображая, за что сегодня еще не пили, – …выпить за процветание и нерушимость… и еще за здоровье королевы и наследницы.

– Крепко сказано! – похвалил его Веллет, и все, быстренько заглотив содержимое кружек, уставились на Камила, желая проследить, чтобы любимец королевы непременно выпил до дна.

Пока он пил, стреляя глазками поверх кубка, сзади по знаку Веллета к нему подошли два стражника – и вовремя – они успели подхватить Камила как раз в тот момент, когда пол начал уходить у него из-под ног.

Еще накануне празднества королева распорядилась складывать тех, кто переберет лишнего, в темной галерее, вдоль которой располагались кельи для прислуги. Там заранее были свалены подержанные шкуры, но пока ни у кого не возникло потребности срочно отдохнуть – Камил оказался первым. Клюквенное вино многолетней выдержки сделало свое дело – он совершенно не чувствовал, как его несут по темным коридорам, укладывают на бочок и заботливо укрывают шкурами, и тем более он не мог знать, сколько времени прошло до того момента, когда он очнулся…


– Воины мои, вы мертвы, а ваши противники еще живы! Разве это справедливо! Но всё в ваших бледных руках! Перебейте моих врагов, и они станут такими же мертвыми, как и вы. И вам, воины мои, будет веселее. А если вы снова заскучаете, мы с вами найдем, кого еще умертвить. А когда мы истребим всех, живее вас никого не будет, и мы создадим на земле царство мертвых. Ваше царство, болваны! Вперед! Вперед!

Из-под сцены выскочило дюжины две лицедеев в серых саванах, размахивающих деревянными мечами, изобразив волну, они накатились на стену замка, которая служила задником. Соприкоснувшись с каменной кладкой, драматические меченосцы хором сказали «Ой!», откатились назад, рассыпались и вновь исчезли под деревянным настилом.

Одно облако, сколоченное из досок, было обтянуто белым полотном, а другое – черным. На белом облаке сидела белая маска в белом балахоне, а на черном никто не сидел – ни один из актеров не согласился изображать Нечистого, и поэтому звучал только его хриплый устрашающий голос. Героическая драма чем дальше, тем больше напоминала комедию, и при каждом новом появлении меченосцев публика начинала хохотать, так что порой невозможно было расслышать, что говорят на сцене. Обычно подобные представления кончались, когда утомленная публика сама собой расходилась, одна пьеса сменялась другой – это могло тянуться и двое суток. Начинали обычно с трагической истории молодого безземельного эллора, из имущества имеющего лишь меч и сердце, полное отваги и любви то к дочке королевы, то к рыбачке из прибрежного селища. История эта обычно ничем хорошим не кончалась, и чтобы уравновесить печаль весельем, воскресшие герои развлекали публику сальными анекдотами, показанными в лицах, то есть в масках – по древней традиции актер не мог показать публике своего лица…

На случай, если кому-нибудь из приближенных королевы или воинских начальников вздумалось бы посетить спектакль, в дюжине локтей от сцены были поставлены лавки и разведены костры… Но прийти вздумалось самой королеве… Когда Камил произносил свой роковой тост, лорду Бранборгу запомнилось упоминание о наследнице, и, выждав подходящий, как ему показалось, момент, он спросил у королевы, почему она скрывает от гостей свою дочь, которая, если верить тому, что яблоко от яблони… наверняка прекрасна и умна и была бы несомненным украшением… Почему-то именно в этот момент у Сиятельной Элис угас интерес к беседе с лордом, и она вдруг вспомнила, что Камил неоднократно напоминал о спектакле, и, пожалуй, не стоит упускать возможность насладиться великолепным зрелищем, ведь гости никогда не видели пальмерскую драму масок, а мальчик так старался устроить всё наилучшим образом… Словом, вслед за королевой всем остальным пришлось подняться из-за столов и проследовать за ворота замка, где к ночи несколько похолодало. По пути к месту представления многие из пировавших в тронном зале предпочли затеряться в коридорах замка или в толпе, так что мест на лавках перед сценой хватило всем.

– А ну, дети праха! Поднажми! Всё равно вам бояться нечего! – истерично взвизгнул голос из-за кулис, и новая волна меченосцев начала биться головами о каменную стену, причем мощь ударов подчеркивалась боем огромного бубна, скрытого от глаз публики, которая, видя такое дело, начала оглушительно хохотать.

И вдруг черное облако, висящее над сценой, стало еще черней, а потом начало клубиться, поглощая свет многочисленных факелов и светильников. Отростки черного тумана потянулись к зрителям, полностью поглотили помост, и актеры, изображавшие меченосцев, срывая с себя балахоны, кинулись прочь. Толпа на мгновение замерла, а потом начала в ужасе пятиться, и лишь воины, на ходу обнажая мечи, начали пробиваться в первые ряды.

– Порезвились, и хватит! – сказал голос из-за кулис, но это был уже другой голос. – Теперь я резвиться буду…

Черный туман пополз по снегу, и вскоре вся публика оказалась по пояс в нем. И бежать было уже поздно – туман был густым и вязким, угодив в него, никто не мог сдвинуться с места. Элис поднялась со своей скамьи, все ее силы уходили на то, чтобы не закричать и тем самым не уронить королевского достоинства. И ей это удалось до того самого момента, когда она лишилась чувств. Сиятельная Элис упала бы в черную слизь, растекавшуюся под ногами, но лорд Бранборг, которого она так от себя и не отпустила, подхватил ее, перекинул через плечо и попытался вытянуть ногу из густеющего месива, но ему удалось лишь вытащить ее из сапога. Стоять так с королевой на плече было крайне неудобно, и он вернул ногу назад. Оставалось только ждать, что же произойдет дальше… Страха ни за себя, ни за королеву, ни просто страха он не испытывал – что-то подсказывало ему, что всё закончится благополучно, если, конечно, не случится паники, и люди просто не передавят друг друга. Слой слизи под ногами становился всё тоньше и всё гуще, но дальше уже не растекался, а потом начал ужиматься, как будто кто-то подпалил его по краям невидимым пламенем. Люди, освобождаясь, сперва старались отбежать, а потом начали сжимать кольцо вокруг отступающей лужи черноты. Кто-то сунул в нее горящий факел, но снизу высунулась огромная черная рука, притушила пальцем огонь, потом тем же пальцем пригрозила толпе, а смельчака схватила за горло и потащила за собой. В руку чудовища полетели новые факелы, и пальцы ее разжались, но человек был уже мертв.

А лорд так и стоял с Сиятельной Элис на плече посреди черной лужи. Вскоре он заметил, что именно к нему тянутся ее края, а еще через несколько мгновений черная слизь исчезла, а вместо нее перед ним образовался темный силуэт, превратившийся в изящного кавалера в странном черном камзоле, расшитом красными кружевами.

– Осмелюсь спросить, милостивый лорд, почему вы не изволили издохнуть? – вежливо спросил кавалер, но на лице его была печать большого удивления и легкого испуга.

– Никто не умрет раньше своего срока, – уклончиво ответил лорд, нащупав в кармане памятную монету, отчеканенную по приказу королевы Элис и по эскизу, сделанному Святителем Герантом.

Такая монета была у каждого, кто находился за стенами замка, и лорд понял, насколько Герант оказался предусмотрителен – эта монета была одновременно оберегом на случай нового нападения. Значит, Святителю было известно, что победа еще не окончательна, впрочем, он говорил…

– Я тороплюсь, – напомнил о себе кавалер, скосив глаза на пару дюжин Служителей во главе с Нау, которые, растягиваясь в цепь, осторожно к ним приближались.

– Вот ответ! – сказал лорд, не спеша достал из кармана монету и таким же медленным движением приложил ее ко лбу собеседника.

Монета моментально прилипла, раскалилась и через долю мгновения уже светилась яркой звездочкой во лбу прислужника Нечистого.

– Я тебе это припомню… – зловеще пообещал кавалер и, вновь обернувшись черным туманом, впитался в землю. Только оплавленная монета осталась лежать на снегу.


Сделав над собой усилие, он открыл глаза, но ничего не увидел. Лишь ворсинки вонючей шкуры щекотали щеку и лезли в нос. Но чихнуть он тоже не мог – в голове и так от малейшего шевеления гремел колокол. Камил приподнялся на локте и прислонил лоб к прохладной каменной стене, и ему стало чуточку полегче. Только теперь он начал потихоньку вспоминать, что же с ним произошло. Он вспомнил непомерно огромный кубок в своих руках и множество пьяных рож, которые уставились на него с какой-то пещерной жадностью, и еще там была Сиятельная Элис, но почему-то она даже не взглянула в его сторону, она лишь слушала лживые речи этого лорда из-за гор… Он мельком подумал, что королева хоть и добра, но уж слишком доверчива, непростительно доверчива… Чужаки слишком вольготно чувствуют себя в замке, они заняли лучшие помещения, а Нау, это пучеглазое страшилище, ей, кажется, стал дороже ее верных слуг, то есть слуги… Скорее бы уж этот лорд увел свои войска, пока местные девки не нарожали от них ублюдков…

Вдруг он увидел отблеск факела на сводчатом потолке, а потом услышал чьи-то осторожные шаги. Ему стало бы страшно, если бы голова гудела не так сильно, и на всякий случай он успокоил себя, подумав, что это несут на покой какого-нибудь не в меру упившегося бражника. Но шаги смолкли, и раздались негромкие голоса – собеседники явно заботились о том, чтобы их никто не услышал.

– Ты всех предупредил?

– Ага. Только Лотара долго искал. Он в толпе бродил за стенами и у разносчиков угощался…

– Не переугощался?

– Да нет… А он хоть целую бадью выпьет – ему всё равно ничего не будет.

– Еще раз обойди всех и напомни, чтоб не опаздывали… Всё могут решить мгновения.

– Значит, в полночь у кельи…

– Да, в полночь.

Голоса удалились вместе с отсветом факела, и вскоре шаги затихли. Камил лежал ни жив ни мертв, и самые страшные предположения теснились в его воспаленном сознании. Заговор! Сегодня в полночь… Они убьют королеву, и Пальмера окажется в их власти. Надо предупредить Гордога. Он хоть и якшается с этими, но всё-таки Хранитель… Или нет – самой королеве! Скорее! Только бы встать… Как здорово – это он раскрыл заговор… Так он вернет благосклонность… Преданность должна вознаграждаться…

С трудом, но он заставил себя подняться и нетвердой походкой, держась за стенку, направился туда, где, по его мнению, был выход.


Герант чертил знаки оберега на стенах галереи возле входа в свою келью. Он выцарапывал их серебряной монетой, отчеканенной в память о победе, той самой победе, которую еще предстоит одержать, если, конечно, им очень сильно повезет, и если Творец не оставит их наедине с Врагом.

Первым пришел Олф с сотником Даном. Сотник, явно не ждавший сегодня никаких новых приключений, угрюмо встал чуть поодаль, а Олф подошел к Геранту вплотную.

– Что за дела на ночь глядя? – спросил он, тронув Святителя за рукав.

Герант как раз закончил чертить последний знак, и надпись вспыхнула в полумраке мерцающим серебристым светом. Олф от неожиданности отпрянул, но в глазах его мелькнуло любопытство.

– Сейчас остальные придут, тогда и скажу. – Герант прижал к себе посох и выглянул наружу через раскрытую ставню, там на стене стоял стражник, который в полночь разжигал огонь в бронзовой чаше. – В гости пойдем…

– В какие гости?!

– К хозяину меченосцев.

Олф понимающе кивнул и пошел к Дану.

Вскоре примчался Фертин в сопровождении Оса. Он тут же подошел к Олфу и спросил о чем-то вполголоса, но тот лишь указал на Геранта, и ему тоже пришлось смириться с ожиданием. Вместе с Сольвей пришел Ион, хотя Герант его вовсе и не звал, но книжник весь вечер не расставался с ведуньей и сюда пошел с ней, почуяв что-то необычное. Нау тоже пришел не один – за ним увязался Юм Бранборг, наследник Холм-Дола, который еще в самый разгар пира заметил, что Ос о чем-то оповещает мастера Олфа. Юм потом пытался выспросить у него, в чем дело, но Ос молчал так загадочно и многозначительно, что было ясно – где-то что-то затевается.

Последним ровно в полночь появился Лотар Воолтон и начал многословно извиняться за то, что чуть не опоздал, просто зашел к своим вещичкам захватить тесак, ведь не просто же так они все здесь скопились…

– Каждый из вас сам волен решать, отправится ли он со мной или пойдет дальше развлекаться, – твердо сказал Герант, в упор глядя то на одного, то на другого из собравшихся. – Сегодня Нечистый показал, что в покое нас не оставит, и он не оставит нас, пока мы не закроем ему лазейку в наш мир. Я не уверен в том, что наша вылазка завершится успехом… Скорее всего, из тех, кто пойдет со мной, никто не уцелеет… Я просто знаю, как попасть туда, откуда вылазит всяческая нечисть, и это можно сделать прямо сейчас…

– Герант, они заперли вход! – напомнил ему Олф. – Когда мы сегодня утром перебили оборотней в подземелье, я пытался вышвырнуть их вонючие трупы сквозь стену, чтобы не тянуть время и не возиться с их сожжением. Камень как камень…

– Есть другой путь. – Герант подошел вплотную к своим будущим спутникам. – Ос начертал на стенах своего узилища знаки оберега, того самого, который сейчас у Лотара…

– Да, у меня. Я теперь без него никуда, – сообщил Воолтон, опасаясь, что оберег зачем-то пригодился старым хозяевам и они решили забрать его обратно.

– Те же знаки я написал на этих стенах, и теперь, держась за серебро оберега, можно переместиться туда по коридору Силы, если на то будет воля Творца.

– Лорд сердиться будет, что без него… – заметил Олф.

– Мы либо победим, либо погибнем, – ответил Герант. – Победителей не судят, а покойников – тем более.

– Пусть отец отдохнет, – сказал Юм, и в голосе его прозвучало легкое злорадство. – А то он меня совсем за ребенка держит.

– А зачем так спешить? – поинтересовался Фертин, который не испытывал большого желания возвращаться в лабиринт, из которого он с таким трудом выбрался.

– А ждать чего?! – ответил вопросом на вопрос Герант, который и не особо рассчитывал, что все, кого он звал, пойдут с ним.

– Я иду! – сказал Лотар и протянул Геранту оберег.

Святитель положил его себе на ладонь, и тут же другие ладони легли на него сверху, а посох, который Герант сжимал в правой руке, стал нагреваться, впитывая в себя Силу.

Вдруг в конце коридора раздался многоногий топот и чьи-то невнятные крики. В конце галереи показались зажженные факелы. Впереди толпы стражников бежал Камил, но, указав пальцем на странное сборище, он крикнул: «Вон они!» – и отпрыгнул в сторону, уступая дорогу Веллету и бегущим за ним воинам. Но вперед вырвался Элл Гордог, который первым успел вцепиться в первую попавшуюся спину, которая оказалась спиной Фертина. И в этот момент порыв ветра, казалось, сдул с места всех, кто стоял, сбившись в плотную кучку. А когда стражники заполнили галерею, тех, на кого донес Камил, там уже не было. Вместе с ними исчез и Элл Гордог, Хранитель Ворот Пальмеры… Лишь один Лотар Воолтон остался растерянно стоять посреди гаснущего свечения. Он просто замешкался, решив последним положить руку на оберег, чтобы никто не подумал, будто его обуяла жадность и он переживает за свою вещь. Хранитель Ворот успел его опередить…

Глава 11

Вторгаясь в пустоту, сам становишься частью ее.

Запись ведуна Корня на полях Книги Ведунов

Опутавшая ее темнота пропускала звуки, и первым, что она услышала, были шаги удаляющегося Мороха. Теперь она была обречена на что-то вполне сравнимое со смертью, но это была смерть, которая могла растянуться на века. Гейра совершенно не чувствовала своего тела, и это для нее было самой тяжелой потерей, даже большей, чем утрата всего мира, в котором она была вольна быть жестокой и властной, чувственной, непреклонной, свободной, безудержной…

– Аспар-р-р-р… – раздался едва слышный голос откуда-то извне.

– Иблит-т-т-т… – вторил ему другой, шепчущий, дрожащий ползучим эхом.

– Луциф! – Третий был подобен всплеску отпущенной тетивы.

Голоса умолкали и возникали вновь, переплетались между собой, сливались в общий гул, подобный пению морского прибоя. Они звали, стонали, а молчание их было тягостней стона… Но зовущие не слышали друг друга, лишь хрупкая оболочка узилища Гейры впитывала в себя их голоса, доносившиеся до нее на грани умирания, увязая во тьме, поглотившей ее. Но внезапно она ощутила, будто что-то согревает ее грудь, а черный бархат, окутавший ее зрение, подернулся какой-то едва заметной рябью… Голоса затихли, а вместе с ними куда-то пропал ее страх перед вечностью, который до сих пор сковывал ее волю и разум, при этом распаляя ее жажду, с которой она явилась сюда, в недра Алой звезды. И вот сейчас вожделенная цель была рядом, и она осталась наедине с той силой, к которой так стремилась. Цель была рядом, но она была еще более недостижима, чем в тот момент, когда Гейра, гонимая внезапным порывом и застарелым иступленным страхом, мчалась верхом на гарпии к Алой звезде, навстречу гибели или величию, величию… величию…

И вдруг она ощутила, что опутавшие ее нити ослабли, а потом и вовсе рассыпались, а по ее телу, где-то возле пупка, ползает кто-то мелкий, скользкий, противный. Но она подавила в себе желание немедленно прихлопнуть неожиданного гостя – каким бы гадким и мерзким он ни оказался, всё равно чье-то соседство было лучше вечного одиночества.

– Гейра, не зашиби! – вдруг раздался тонюсенький голосочек, который показался ей знакомым. – Это я, Хомрик. Я узнал тебя по пупку на ощупь. Ты же Гейра, да?

– Ты откуда здесь? – поинтересовалась Гейра.

– Между прочим, это ты во всём виновата! Не надо было меня так пугать. Будь я таким, как прежде, ох, и насовал бы я тебе по чему попало.

– Сперва заткнись, а потом объясни всё толком. – Впервые Гейра была рада присутствию Хомрика – теперь он был не только мерзким подлым отродьем, но еще и товарищем по несчастью, а в несчастье даже такой товарищ лишним не покажется.

Хомрик послушно заткнулся, понимая всю невыгодность своего положения, и не менее послушно начал рассказывать:

– Я знаю, вы меня все за дурачка держали, и сейчас там обо мне никто и не вспомнит, мол, был – хорошо, нет – еще лучше… А я вот выкрутился, похудел малость, но выкрутился. Просил же я его добром, сделай как было, а он так прищурился по-доброму, руками замахал, и все мои осколочки превратились в какую-то гадость ползучую, неразумную. Но я-то соображаю – как целое ни дроби, вся сущность в одном из кусочков останется. И я, пока Морох поганый с прочей мелочью возился, тихо-тихо просочился вот сюда – он ничего и не заметил…

– Что-то ты осмелел, – заметила Гейра и нащупала Хомрика в темноте, пока тот топал от пупка в сторону груди.

– А че мне теперь бояться. Теперь я сам себе хозяин… А здесь много чего нарыть можно, о чем и сам Морох долбаный и знать не знает. Сам-то он боится сюда лазить. Тут им и не пахнет… Ой! Что это? – Хомрик добрался до заветного ключика и начал его обнюхивать. – А вот это, похоже, полезная вещица! Да с такой вещицей нам с тобой ничего не страшно. Это ж ключик от тюряги! Мы ж можем кого-нибудь выпустить, тут и Мороху конец.

– А нам не конец?

– А может, и нет. Нам ведь всё равно, лишь бы этого придурка, Мороха дерьмового, прищучить. Надо только подумать, кого для начала выпустить, Аспара или Иблита… Всё равно их инферы забьют – они сразу же проснутся, когда пленники ноги сделают…

– Какие инферы?

– А ты что, не видела, когда сюда летела? Спящие болваны, которые возле Алой звезды дрыхнут… Только надо подумать, как всё это нам ловчее сделать, подружка моя.

– Я тебе не подружка! – возмутилась Гейра и легким щелчком сбила его с правого соска.

– Ну, тогда – я тебе дружок, – пискнул Хомрик и захихикал.


– Я клянусь! Я сам слышал, как они сговаривались. Если они ничего не замышляли против вас, Сиятельная Элис, зачем бы им прятаться по темным коридорам? – Камил еще до конца не оправился от своего недавнего недомогания, но старался держаться прямо и говорить убедительно.

Королева смотрела на него слишком сурово, чтобы можно было подумать, будто она и впрямь сердита. Когда Камил прибежал поднимать тревогу, Сиятельная Элис всё еще пребывала в беспамятстве, а Веллет и Гордог тоже еще не вполне оправились от недавнего потрясения. Камил бежал им навстречу и кричал что-то про заговор, что знает, где прячется враг, и намерен немедленно показать, и пусть все немедленно следуют за ним, но непременно держат оружие наготове, а то злобные заговорщики необычайно коварны и ни перед чем не остановятся.

Времени на расспросы, если верить паническим крикам юного фаворита, не было, и пальмерские эллоры, увлекая за собой стражников, помчались за ним, желая оправдаться хотя бы перед собой за недавнюю растерянность. Веллет ожидал увидеть кого угодно – бледных меченосцев, уцелевших кадаров, чудовищ, оборотней, воскресших адептов давно забытого цеха магов, о которых сохранились только страшные рассказы, годные лишь для пугания непослушных детей… Но в галерее, окруженные мерцающим серебристым свечением, стояли Служители и воины из южных Холмов, и в центре сгрудившихся людей стоял сам Святитель Герант.

А потом они исчезли… Исчезли, прихватив с собой Гордога, который со странной поспешностью ворвался в холодное голубое пламя, как будто ему было известно, что затевали эти безумцы. А может, не безумцы… А может, и не затевали, а сами влипли… А может, и вправду заговор…

Лорд Бранборг явился на зов королевы в сопровождении герольда Тоома, отправив восвояси сотни две воинов, которые наладились было последовать за ним, и сейчас целая толпа высокопоставленных пальмерцев смотрела на него в упор, ожидая хоть каких-то объяснений тому, что произошло.

Юнец обвинял людей, пришедших с ним, а значит, и его самого в предательстве и заговоре, а такое обвинение не могло остаться без ответа. Был старый испытанный способ развеять любые наветы – вызвать обвинителя на поединок чести, но лорд, видя бледность и худосочность юноши, неловкость его движений, счел такое решение недостойным для себя. К тому же у Камила при себе не было меча, и лорд подозревал, что он вообще никогда не держал в руках оружия, впрочем, с него довольно будет и его ядовитого языка…

– Сиятельная! Вам известна моя преданность. Разве я не заслужил, чтобы мне верили! – Казалось, что Камил не умолкнет уже никогда, но королева глянула ему в глаза и приложила палец к губам, и он замолчал, прервавшись чуть ли не на полуслове.

– Лорд, я не думаю, что малыш прав, и прошу извинить его несдержанность, – обратилась Элис к лорду. – Если бы Служители что-то затевали против меня, то им ничего не стоило осуществить свои замыслы, пока мы пребывали в снежном плену. Но есть нечто такое, что и меня повергает в недоумение… Скажите, почему там, на пиру, вы спросили меня о наследнице?

– О ней упомянул ваш паж, вот этот самый, когда произносил свой тост. – Лорд указал на Камила. – Я, например, не прячу юного лорда… Думаю, что мое любопытство было вполне естественно.

– Что ж, ваш ответ меня вполне успокоил… Вы просто не знаете некоторых традиций, свято хранимых здесь со времен королевы Пальмеры. Наследница не может показаться на людях, пока ей не исполнится пятнадцать лет, и пока может общаться лишь с теми, кому доверено ее воспитание… Это довольно мучительно, по себе помню, но весьма полезно… Воспитание должно быть строгим, ибо власть, которую она примет из моих рук, будет велика. А чем больше власти, тем больше соблазнов, не так ли?

– Я тоже вполне удовлетворен ответом, – изобразив улыбку, отозвался лорд. – А теперь, я думаю, нам стоит сделать то единственное, что мы можем сделать в нашем положении…

– Что именно?

– Я слышал, один из «заговорщиков» не сумел скрыться от бдительного ока вашей стражи, неплохо было бы его и допросить.

– Именно это я и собиралась сделать. – Элис подала знак стражнику при входе, и тот впустил Лотара Воолтона, а пока тот шел через весь зал, попросила лорда приблизиться к ней и негромко сказала: – Только вы расспросите его сами, а то наши обычаи запрещают мне беседовать с простолюдинами в тронном зале.

– Так наградите его титулом эллора, он его вполне заслужил.

– Ну не сейчас же…

– Тогда его допросит мой герольд, а мы вместе послушаем, – предложил лорд уже чуть громче, так чтобы Тоом мог его услышать, и королева согласно кивнула.

А Лотар в этот момент чувствовал себя не лучше, чем тогда, на берегу покрытого льдом залива возле разрушенных стен Прибрежного замка, и еще он никак не мог вспомнить, полагается ли ему падать на колени перед королевой или достаточно лишь низкого поклона. На колени падать не хотелось – хотелось куда-нибудь деться подальше от множества жестких взглядов, направленных на него, от этого визгливого юнца, который вцепился в его куртку там, в галерее, когда все, кроме него, отправились навстречу опасности, а он почему-то, остался У старого мореплавателя до сих пор стоял в ушах его крик: «Этого! Этого не упустите! Да скорей же! Уйдет ведь!» А он никуда уходить и не собирался… То есть собирался, но когда этот недоносок заорал, было уже поздно…

Он всё-таки выбрал поклон и очень удивился тому, что королева кивнула в ответ, а этот лорд с юга, стоявший рядом с ее креслом, смотрел на него с надменным сочувствием.

– Приятель, я вижу, тебе здесь не очень-то нравится, – сказал вдруг долговязый герольд, которого Лотар и раньше видел при лорде. – Моему лорду тоже не очень-то хочется здесь задерживаться, так что быстренько расскажи нам, что вы там делали вчера и куда все исчезли, а то и королева волнуется…

– Да вот из-за крикуна этого поторопились они. – Лотар указал мозолистым пальцем на Камила и почувствовал себя гораздо свободнее хотя бы оттого, что говорить пришлось не с самой королевой. – А то бы и я с ними же и отправился. Не знаю уж куда, а только собрались они прямо Нечистому в пасть. Герант так и сказал – может, вернемся, а может, и нет. Зря вот только мальчонок они взяли… Да разве от них отвяжешься…

– Миню, оруженосца эллора Фертина, знаешь? – вдруг спросил его сам лорд и, не оставив времени на ответ, потребовал: – Найди его немедленно и приведи туда же, на то же место, туда, в галерею.

Лотар вопросительно глянул на королеву, и она едва заметно кивнула. Только после того, как рыжебородый мореход исчез за дверью, королева позволила себе откинуться на спинку трона.

– Лорд, что вы задумали? – спросила она. От нее не ускользнуло, что после короткого разговора с Воолтоном Бранборг был несколько не в себе, и ей передалось его волнение.

– Там мой сын, и я намерен последовать за ним.

– Это неразумно. У вас же нет больше сыновей, а если оставить Холм без лорда и без наследника, то ваше имущество поделят соседи…

– Прошу извинить, но я вынужден откланяться.

– А каким образом вы намерены их настигнуть?

– Я пойду по их следам, – уклончиво ответил лорд и поспешно вышел, так что его насмешливый герольд едва успел распахнуть перед ним дверь.

– Но он же там не один! С ним же и служители, и Гордог, наконец!

– Служителей не очень-то заботит жизнь отдельных людей… Даже близких… Даже своя собственная. Если Голос прикажет умереть, они умрут, не задумываясь. Впрочем, Голос не приказывает…


Долго искать Миню Лотару не пришлось – тот был большой любитель перекусить и всё свободное время проводил поближе к кухне. Вот и сейчас он был занят тем, что пополнял свои запасы копченостей прямо в коптильне. Отказу ему не было, потому что он приглянулся чем-то пожилым толстухам, которые занимались разделкой оленьих туш. И он как раз завязывал туго набитый мешок, когда из-за спины услышал приветствие Лотара:

– Кончай обжираться, а то скоро в ворота не пролезешь.

– А я про запас… – почему-то начал оправдываться Миня. – Мне господин сказал, что скоро назад пойдем. Надо же на дорожку…

– Пойдем со мной, лорд тебя зовет.

– А чего он своего гонца не прислал? – удивился Миня.

– Вот у него и спросишь…

– Тока я сперва Фертина Дронта отыщу, старосту нашего, а то мы люди вольные, нам лорды эти – не указ.

– Нету Фертина твоего. Пропал он. Вот лорд и дознается, куда он делся.

– Ну хоть мешок к себе занесу.

– Потом занесешь. А то он сам тебя найдет, – пригрозил Лотар и пошел как бы своей дорогой, и Мине ничего не оставалось делать, кроме как взвалить на себя мешок и, кряхтя, последовать за ним.

А лорд был уже в галерее и ждал. Он уже почти пожалел о том, что послал за Миней именно Лотара, но вскоре из-за поворота послышалась чья-то тяжелая поступь. Миня с некоторой опаской поглядывал из-за спины мореплавателя, не снимая с плеча мешка, от которого доносился густой запах копченостей. Но Лотар сделал шаг в сторону, и Миня оказался лицом к лицу с лордом.

– У тебя сохранился тот серебряный оберег? – тут же спросил его лорд.

– Какой такой оберег? – изумился Миня.

– Не прикидывайся, мне Олф сказал, что ты специально за ними увязался оборотней добивать и серебряные бляхи, что я у входа в подземелье разложил, ты сразу же прибрал.

Миня начал как-то виновато переминаться на месте, а лорд повернулся к Тоому и сказал:

– Дай-ка ему мешочек серебра, а то он скрытный какой-то.

– Не мешочек ему, а мешочком бы ему… – высказал свое мнение герольд, но серебро достал, подошел к Мине и сунул ему мешочек за пазуху.

– Да я того… – промямлил Миня и, уронив свой мешок, полез в рукав.

Неожиданно ловким движением он достал оттуда все три бляхи и протянул их Тоому.

– А теперь, если хотите, можете идти, – обратился лорд и к Мине, и к Лотару.

– Нет уж, я с вами. Я ж и так собирался. – Лотар, видимо, понял, зачем лорду понадобился оберег.

– Так если староста Фертин там, и я туда, – заявил Миня. – Вот я и мясца на дорогу припас.

– Сказано же было – если хотите… – напомнил им Тоом слова лорда.

А сам Бранборг тем временем уже раскладывал треугольником на полу обереги и тихонько бормотал что-то совершенно непонятное. Потом он пригласил всех войти в границы треугольника и взяться за руки. Надпись на стенах снова вспыхнула голубым пламенем, но вдруг раздался металлический скрежет, как будто кто-то отворил проржавевшую насквозь дверь, и вслед за этим раздался короткий сухой смешок. Серебро светящихся букв осыпалось со стен, а обереги, лежавшие на полу, скрутило, как от страшного жара, и свечение, которое едва занялось вокруг четырех фигур, замерших в ожидании, схлынуло и впиталось в каменные плиты.

Лорд, обессилев, опустился на пол и сказал, посмотрев на всех снизу вверх:

– Они закрыли этот ход…

– Они – это кто? – поинтересовался герольд.

– Не знаю… Да не важно кто. Нам-то здесь всё равно не пройти, и что делать, я теперь не знаю.

– Я знаю, – сказал вдруг Лотар Воолтон, и все посмотрели на него с удивлением и надеждой…

Глава 12

В том, что всё сложилось именно так, а не иначе, никто не повинен или повинны все.

Летопись Холм-Ала. 9-го дня месяца Опадня

лета 502 г. В.П. Слова приписываются лорду

Оту Тарлу, и сказаны они после поражения

войск Холма от лесных варваров

Мир на мгновение перевернулся, а потом исчез совсем – тоже на мгновение. Оказавшись вновь в каменном мешке с ледяным сводом, Ос ощутил в груди тот же холод, который не оставлял его все те долгие дни, что провел он в узилище. Это было страшнее того холода, который снаружи, и даже голода, который чуть не убил его здесь. Он вдруг подумал о том, что они не взяли с собой никакой еды, но потом попытался обнадежить себя мыслью о том, что Герант всё предусмотрел и знает всё, в том числе и то, что они будут кушать. Хотя здесь можно погибнуть, не успев проголодаться.

– Фертин, ты помнишь, как добраться до основания черной скалы? – спросил Герант спокойно и буднично, как будто спрашивал дорогу до овощной лавки.

– Смутно… Но найдем, – ответил Фертин не слишком уверенно. – А может, сперва кузнеца отыщем, и я с ним поквитаюсь.

– Забудь о нем, – посоветовал Герант, но, заметив, что благородный эллор намерен вспылить, добавил: – Пока сам не попадется…

– А к скале всё равно без толку идти, – сообщил Фертин. – Там наверху воздуху глотнешь, и можно ставить себя вместо памятника. Холодно тут у них… И всё равно я только от кузни дорогу найду, так что пошли…

Он подошел к одной из многочисленных нор, неведомо кем продолбленных в камне, и, встав на четвереньки, двинулся в темноту, которая казалась тем непроглядней, чем уже были стенки лаза. Но Миня в прошлый раз здесь пролазил. Правда, это был сильно отощавший Миня… Два раза налево, затем вниз и снова налево – они тогда целые сутки потратили на то, чтобы отыскать этот ход, и был момент, когда надежда найти выход почти угасала.

Фертин прислушался, не отстали ли остальные, но позади него явно кто-то еще протискивался вперед. Он подумал, что зря пошел первым, надо было Оса вперед пустить, а самому ползти замыкающим, но было уже поздно что-либо менять – не возвращаться же. Стало заметно холоднее, а значит, вход в лабиринт был уже недалеко, хотя в этом и была-то одна радость, что простору побольше. В бесконечных коридорах царили разруха и запустение, стены местами были покрыты грязно-зеленой плесенью и копотью давних пожарищ. Фертин вдруг подумал о том, что, скорее всего, теперешним хозяевам лабиринта это грандиозное каменное подземелье досталось случайно, возможно, через тысячи лет после того, как сами строители и их потомки ушли из этого мира.

А вот вылез он вовсе не там, где в прошлый раз – всё-таки не дело воина считать да пересчитывать повороты в какой-то норе… Нора выходила в грандиозный круглый зал, в центре которого стояла бронзовая чаша, наполненная холодным огнем. Поначалу она показалась Фертину не слишком большой, но когда он прикинул расстояние до нее, оказалось, что огонь полыхает в кольце диаметром в две дюжины локтей, и примерно такой же высоты постамент подпирает днище чаши, а пологая лестница с широкими ступенями, такая, по которой не взбираются, а восходят, вела прямо к основанию пламени.

Фертин вылез из норы, чтобы освободить путь тем, кто следует за ним, и пристроился на узком уступе, в пяти локтях поднимающимся над полом. Но он уже слегка устал ждать, прежде чем из темного проема высунулся Ион. Чувствовалось, что путь дался ему нелегко – белая мантия, в которой он пустился в опасное странствие, стала серой, а местами протерлась. Впрочем, Фертин, оглядев себя, заметил, что и его кафтан не вполне цел.

Ион посмотрел на Фертина, потом на чашу и сразу как-то погрустнел.

– Мы заблудились? – спросил он, явно надеясь на отрицательный ответ, и осторожно нащупал ступней каменную полку, на которой сидел в задумчивости благородный эллор.

– Раз уж мы здесь, нам нечего бояться заблудиться, – ответил Фертин. – Здесь, по крайней мере, мертвяки не бродят.

Герант, точнее, сначала его посох, показался из совсем другого отверстия – тремя локтями выше. Отверстие было для него тесновато, и он никак не мог протиснуть в него свои плечи. Но кто-то подтолкнул его сзади, и края норы начали осыпаться, обсыпав стоящего внизу Иона каменной крошкой.

– Эй, Святитель, – не слишком почтительно обратился к нему книжник, – позволь, я подержу твой посох, а то он тебе, наверное, мешает.

Герант глянул на него почти свирепо и посоха, конечно, не выпустил, а Фертин, встав на цыпочки, схватил его за руку, потянул на себя и подставил плечо под его широкую грудь. Когда Святитель наконец выбрался, почти сразу вслед за ним выбрались и мальчишки, и только Ион заметил, как Герант вздохнул с облегчением, когда увидел взлохмаченную голову Оса, где-то по пути потерявшего шапку. Постепенно выползли и все остальные, правда, Сольвей и Олф, который полз последним, слегка задержались. Ведунья нашла что-то по пути, но в темноте не разглядела, что именно. И только при не слишком ярком свете холодного пламени она разглядела горсть алых кристаллов, которые вдруг начали переливаться изнутри тусклым свечением.

Герант взял с ее ладони один из камушков, пригляделся к нему и брезгливо бросил вниз.

– Зачем?! – спросила Сольвей, направив на Святителя ледяной взгляд.

– А тебе они ничего не напоминают? – мрачно отозвался Герант. – Ты же ведунья, ты же должна догадаться.

– Камни оборотней, – подсказал Олф. – Здесь, наверное, копи, где их добывают.

– Для меня важно не догадаться, для меня важно понять… – Она все-таки наклонила ладонь, и остальные кристаллы тоже посыпались вниз.

– Чаша Цаора! – вдруг сказал Ион, глядя на холодное пламя. – «Чаша Цаора вновь голодна, Владык Цаора поразила праздность, и никто не ведет на юг великие армии. Иссяк поток пленников из варварских пределов, никто не восходит к Чаше в жертвенном венце, и Када вновь пьет тепло земли, утоляя голод и жажду восшедших в лучший мир по его милосердной воле. Забыв обычаи предков, всё больше людей умирает, не успев погрузиться в пламя Чаши, дарующее вечность и блаженство…»

– Что это? – одновременно спросили Герант и Сольвей, настороженно посмотрев на книжника.

– Пока вы все пировали и бездельничали, я читал летописи кадаров, – ответил Ион. – Хотя мне казалось, что легенда о Цаоре – всего лишь выдумка, грезы о прошлом величии.

– Расскажи. Расскажи всё, что ты знаешь о Чаше. – Чувствовалось, что Герант взволнован.

– А может, Творец подскажет, – совершенно беззлобно съязвил Ион.

– Книжник, у нас нет времени для склок, – вмешался Нау. – Назад вернемся, тогда и пособачимся.

– О Чаше я уже почти всё сказал, – сообщил Ион, присев на булыжник. – Это был главный жертвенник кадаров в те времена, когда здесь еще не было ледяного безлюдья. Когда-то давно, возможно, не одно тысячелетие назад, здесь располагалась империя Цаор, которая долгое время держала в страхе всех, до кого могла дотянуться. Владыки были беспощадны и к своим, и к чужим, а целью их жизни было кормление Чаши. И стоило уменьшить число жертв, как небо над Цаором покрывалось льдом. Этот огонь поглотил несметное число пленников, а порой даже обедневшие семьи продавали жрецам Чаши своих детей. Это не считалось жестокостью, потому что каждый здесь верил, что тело жертвы поедает Када, но он за это расплачивается с душой тем, что принимает ее в лучший мир, где нет предела покою… Цаор стал бедствием для всего мира, и мир объединился против Цаора. Империя рухнула под ударами варваров, Чаша осталась без пищи, и тех, кто остался в живых, погнал на юг невыносимый холод, уничтожающий всё живое. В летописи говорится, что кадары одичали, оставшись без Чаши, хотя на самом деле именно Чаша делала из них дикарей. И еще – может быть, переписчик ошибся, но в свитке сказано, что пламя должно быть кроваво-красного цвета…

– Оно изменило цвет, потому что его давно не кормили человечиной. – Герант сдвинул брови и стиснул посох в побелевших пальцах.

Все умолкли, вглядываясь в холодное ровное свечение пламени, и стало слышно негромкое гудение пламени.

– Ну, не век же здесь торчать! – вдруг заявил юный лорд и начал спускаться вниз по щербатой стене, и Ос последовал за ним.

– Может, не стоит дозволять мальчишкам своевольничать, – обратился Ион к Геранту, и тот после недолгого раздумья ответил:

– Никто из нас пока не знает, что делать дальше. Не стоит друг другу мешать.

Мальчишки тем временем набрали на полу камней, поднялись по лестнице к самому краю Чаши и начали швырять их в огонь. С уступа было видно, как булыжники, долетая до центра чаши, вдруг взмывают вверх и исчезают где-то под потолком. Когда камни кончились, Юм швырнул в Чашу монету, и пламя, как-то скособочившись, несколько раз дернулось короткими всплесками. Только после того, как серебряная молния ударила в потолок и исчезла, оно вновь стало ровным.

– Мы должны погасить его, – предложила Сольвей и достала из своей сумки кошель с серебром. – Оно не выносит серебра.

Не говоря ни слова, все полезли в карманы, в поясные и заплечные сумки, Фертин начал срывать с себя многочисленные бляхи, а Олф и сотник Дан стянули друг с друга серебряные налокотники. А когда Герант решил, что серебра достаточно, все спустились вниз, к основанию чаши. Два Служителя, сгрузив всё серебро на подол рясы Нау, поднялись к самому краю Чаши и начали сначала понемногу, а потом всё чаще и чаще швырять серебро в пламя. Огонь начал трещать, корчиться, завывать, гаснуть внизу и длинными языками взмывать под потолок, а куски серебра, покружившись со свистом в вихрях пламени, взлетали вверх и растворялись в каменном своде. Пламя почти погасло, когда Нау швырнул в него последнюю монету, лишь одинокий язычок, оторвавшийся от Чаши, одиноко трепыхался где-то вверху. Но вот он начал потихоньку разрастаться и подтягиваться вниз. Еще мгновение, и холодный огонь вспыхнул бы вновь, но Олф, стоявший вместе с остальными возле самой нижней ступеньки, сорвал с плеча лук и пустил стрелу с серебряным наконечником. Раздался слабый хлопок, и Чаша окончательно опустела. А стрела, поразив последний сполох огня, вдруг как будто споткнулась обо что-то, дернулась назад и, развернувшись наконечником к потолку, устремилась вверх…

– Ну, теперь можно и нам туда… – Герант сказал это так, чтобы услышать мог только Нау, но его слова, отраженные сводом, дошли и до остальных.

– А мы? – тут же спросил Ос с некоторой обидой.

– Там всё равно не хуже, чем здесь, – заметил Юм и слегка поежился.

Герант подумал, что если первым ступит на Чашу, он всё равно не сможет воспрепятствовать остальным сделать то же самое, и, махнув рукой, сделал шаг…


Резчик опять провалил дело, но теперь это уже не имело никакого значения. Великолепному просто нужна была передышка, чтобы смириться с прошлым и подумать о будущем, а Избранных нельзя было оставлять без дела, чтоб не расслаблялись. На то, что мор начнет косить земных тварей, Великолепный и не надеялся – два раза одна и та же шутка обычно не срабатывала. Но Резчику было невдомек, что главное он сделал, когда, еще перед началом представления затерявшись в толпе, незаметно засунул книгу в заплечную сумку какого-то подмастерья цеха переписчиков. Может быть, не скоро (спешить-то некуда) кто-то ее прочтет, кто-то перепишет, а потом она пленит чьи-то юные сердца, жаждущие новизны и свободы, и найдутся те, кто ступит на путь истины, прочитав «Путь истины» (славный каламбурчик).

Брик оказался более гостеприимным хозяином, чем Хомрик, и сейчас они втроем – Проповедник, Резчик и бочонок какого-то пойла из старых запасов Писаря – сидели в трапезной замка и расслаблялись, а потом хотели податься в Корс, зайти к Хачу, пройтись по кабакам и борделям. А Щарап куда-то пропала – еще третьего дня прислала недопырька с вестью, что она свою работу сделала, и с тех пор ни слуху ни духу. То ли она почуяла что-то, то ли и впрямь перетрудилась, развалина. Кабатчик еще вчера появлялся, всё на хомриков жаловался, мол, мало им других забегаловок или собственных домов добропорядочных Собирателей Пены, нет – они норовят всё больше в его погребе размножаться, среди бела дня по стенам бегают, а от этого посетители трезвеют раньше положенного, и в подвал к чудным наливочкам теперь никого не заманишь. А кому, спрашивается, его наливочки сейчас нужны – новая эпоха на пороге, а он всё по старинке соображает. Не оборотней строгать надо, не оборотней – сейчас и людишки попадаются почище любых лохматиков. Пора, пора нового человека воспитывать, такого, чтоб мог за медную деньгу бабушку свою зажарить, чтоб за себя, родимого, себя не жалел… Взять, к примеру, того же Кузнеца – не понимает он своего великого предназначения, всё золотишко тачками вывозит, а предложи ему серебро – и серебро бы взял, не побрезговал. Вот и пусть теперь в Цаоре взаперти посидит, пока нового дела ему не найдется…

Морох тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли. Он стоял посреди Рубинового зала, своей мастерской, и пришел он сюда, чтобы предаться сладострастию Творения. На алом полированном полу лежала груда ошметков плоти инферов – гарпии накануне натаскали. От инферов не убавится – если гарпия у такого кусок мяса выкусит, ему это что укус комариный, да и того он не учует, потому что спит.

Настала пора закладывать первые камни в основание новой эпохы, когда по земле будут бродить чудовища, подобные людям, и люди, подобные чудовищам. Создание должно стать неимоверно могучим и абсолютно покорным, стремиться во Тьму и не бояться Света… Правда, нелегко будет подобрать на складе хорошенько выдержанную душонку, которая устроила бы подобную тварь, но запасы делались тысячелетиями и еще будут пополняться, пока людишки воздвигают кумиров…

Сиятельный Морох поднял вверх растопыренные пальцы левой руки, а правой начал выводить знаки зеркального письма, и алые пылающие строки начали возникать прямо в воздухе над кучами мертвой плоти, и в тот же момент откуда-то донесся короткий истеричный женский вопль. Надпись тут же осыпалась черным пеплом, испоганив мясо инферов, а сам Морох испуганно оглянулся, лишь в следующее мгновение поняв, что же, собственно, произошло.

Он всё-таки ее недооценил… Гейра выбралась оттуда, откуда нет выхода, и это могло оказаться не последним сюрпризом. Начало новой эпохи пришлось отложить на некоторое время, а сейчас следовало вытрясти душу из Дряни, пока она не успела напакостить. Хотя что она может, разве что сдаться и постараться убедить, что еще пригодится. Может, и пригодилась бы, если б не совалась куда не надо и хотела бы в меру…

Морох неторопливо, стараясь ступать неслышно, направился туда, где под черным сводом висели на цепях заточенные Владыки, и когда до цели остался один лишь поворот, он услышал голос, нет – голоса.

– Может, лучше всё-таки просто смыться. Старичок нас искать не будет – о тебе он вообще не знает, а про меня не скоро вспомнит… – Гейра говорила как-то сдавленно и торопливо.

– Молчи, Дрянь! – кто-то грозно пискнул в ответ. – Я-то, может, и скрылся бы – все хомрики одинаково пахнут, а тебя любая гарпия унюхает, любой недопырек настучит, любой из Избранных заложит. И я бы на тебя настучал, только стук мой никому не нужен. Давай я вставлю ключик в замочек, а ты повернешь, или наоборот – ты вставишь, хотя вставлять – не бабское дело…

Послышался какой-то шлепок, длинная тирада пискуна прервалась слабым вскриком, а до Мороха дошло, что дело приобретает настолько серьезный оборот, что у него даже не хватило бы воображения представить, что будет, если… Для начала он пихнул ногой пол, выложенный обшарпанной плиткой. Каменная волна побежала вперед по коридору и свернула за угол, шелестя спокойно и неотвратимо. На этот раз Гейра, падая, не успела даже вскрикнуть, а Великолепный уже поставил колено на ее грудь, а в его длинных пальцах копошился и верещал Хомрик.

– Так, значит, этот мелкий пакостник, – Морох помахал Хомриком у носа Гейры, – ухитрился туда пробраться и оттуда выбраться… А как ты думаешь, показал бы он тебе выход, если бы у тебя не было вот этой штучки? – Гейра не сразу поняла, о чем это он, но Великолепный, схватив ее за волосы, развернул лицом в сторону ключика, который всё еще торчал в замке.

– Пусти! – пищал Хомрик. – Пусти, а то палец откушу!

Морох сдавил его чуть посильнее и тут же забыл о нем навсегда. Он смотрел на Гейру, которая уже перестала сопротивляться, а просто смотрела на него то ли с ужасом, то ли с отвращением, то ли с вожделением… Выражение ее взгляда уже не имело никакого значения…

– Как тебе не повезло, – посочувствовал он ей напоследок, убрал колено с ее груди и сделал пару шагов назад, не отрывая от нее взгляда.

Гейра поднялась, еще не понимая, что происходит, и вдруг сорвалась с места, надеясь, что Великолепный замешкается. Только бы домчаться до того места, где она оставила гарпию, и тогда у Мороха будет время, прежде чем он настигнет ее когда-нибудь, понять, что она ему еще вполне может пригодиться. Но она не услышала топота за спиной, Сиятельный Морох лишь протянул далеко вперед свою руку и железной хваткой вцепился в ее плечо. Он развернул ее к себе лицом, пробормотал что-то невнятное, и перед глазами Гейры, Дряни, а для кого-то и Хозяйки, заплясали рубиновые символы, а через мгновение на нее обрушилось всепоглощающее Ничто.

Она не обратилась в бесформенный камень… В дверном проеме застыла, испуганно оглядываясь через плечо, прекрасная бегущая фигура. Мороха и раньше частенько раздражало то, что Гейра слишком красива, и теперь он вдруг понял почему. Сама она была доступна, слишком доступна… Но чем пристальней он рассматривал ее, чем тщательней ощупывал выпуклости и впадины этого тела, тем недоступнее, непостижимее становилась ее красота. Он пытался слепить что-то подобное из плоти инферов, но всё, что он творил, почти немедленно отправлялось в океан отбросов, который временами начинал выходить из берегов, и берега приходилось раздвигать.

Великолепный вырвал из пола тяжелую плиту и швырнул в изваяние. Плита рассыпалась на мелкие осколки, а фигура только покачнулась. Ему вдруг показалось, что выражение ее глаз изменилось и стало слегка насмешливым. Волна гнева, потихоньку вскипавшая в нем, поднялась в полный рост. Низвергнуть! Немедленно!

Рукава его мантии превратились в два смерча, которые тут же метнулись к изваянию и начали вырывать каменную Гейру друг у друга, а потом подхватили ее и понесли за пределы Алой звезды, сквозь Несотворенное пространство, мимо черной скалы, а потом сбросили где-то в диких лесах у восточного побережья Великих вод.

Морох отер пот со лба обрывком рукава и поднял глаза навстречу странному свисту, донесшемуся со стороны черного свода, и тут же из его глубин вырвался оплавленный булыжник. Удар пришелся прямо по лбу, и пока оглушенный Морох соображал, что же происходит, на него один за другим упало еще несколько камней. Несколько мгновений он провел в беспамятстве, а когда очнулся и начал собирать свое покореженное тело, на него обрушился серебряный дождь, и каждая дождинка пронзала его насквозь, поражая уже не тело, а само его существо. В груду истерзанного мяса, которая еще недавно была Сиятельным Морохом, Великолепным, вонзилась стрела с серебряным наконечником, и на этом его воля, еще державшаяся за сознание, иссякла. Черный свод властно призвал к себе его сущность, остатки его души. Черное клубящееся облако отделилось от кровавых останков и впиталось во тьму…

А потом с потолка, задев плечом один из прикованных шаров, изо всех сил держась за свой пылающий посох, прямо в кровавую лужу упал Герант.

Глава 13

Больше всего меня страшит то, что переписчики в угоду грядущим владыкам исказят истинный ход событий.

Ион. Летопись похода за Северную Гряду

Сразу же вслед за Герантом, ступив на центр Чаши, исчез Нау. Это было похоже на ветер, но не было ветром… Ряса на нем колыхнулась, а через долю мгновения Чаша опустела. Юм вдруг представил себе, будто он стоит на стене замка и собирается прыгнуть в ров, заполненный водой. Прошлым летом он дважды хотел сделать это и дважды не решился. А потом он спросил у Сольвей, как перебороть свой страх перед мутной водой, которая далеко внизу. Она сначала взяла с него слово, что он больше не будет рисковать понапрасну, а потом сказала: «Иногда не стоит оставлять себе времени задуматься…» Он пошел вверх по ступенькам, и Чаша казалась ему с каждым шагом всё страшней и страшней. Она вдруг стала похожа на раскрытую пасть чудовища, и Юм Бранборг, сотник армии Холмов, закрыл глаза и сделал последний шаг. Взлет сменился падением, а когда он раскрыл глаза, ничего не изменилось – темнота осталась темнотой, и ему вдруг показалось, что он уже умер. Тогда Юм ущипнул себя за нос, пытаясь убедиться в обратном, и вовремя – внизу показался пол, выложенный щербатой каменной плиткой, и он едва успел развернуться так, чтобы упасть на ноги.

Рядом стоял Герант и стряхивал с себя ошметки кровавого мяса, а сверху раздался крик «Па-берегись!». Юм едва успел отпрыгнуть, и рядом с ним приземлился Ос. Потом Герант взял их обоих за плечи и отвел в сторону, а сверху, из глубин черного свода, посыпались люди – Фертин и Элл Гордог, затем Сольвей и Ион, держась друг за друга. Олф по пути столкнулся с одним из странных шаров, и его чуть не вышвырнуло обратно в черноту, которая снизу казалась вязкой, как болотная жижа, но он успел ухватиться за цепь, а когда вихрь, едва не подхвативший его, иссяк, спрыгнул вниз. Последним из черного купола вывалился сотник Дан. На его поясе болтались пустые ножны, но и в руке меча тоже не было, и приземлился он как-то странно – поджав под себя левую ногу. Когда Олф и Герант помогли ему подняться, на его бронзовом нагруднике обнаружилась вмятина.

– Что ж ты так неловко… – посочувствовал ему Олф.

– Кузнец этот, Клешня который… – начал объяснять Дан. – Как только я на Чашу ступил, он как выскочит, будто из-под земли, и давай молотом махать. Сперва меч у меня выбил, а потом как по краю Чаши шарахнет. Когда я взлетал, Чаша набок свалилась, и меня и понесло вкривь и вкось…

– Ой! Как это?! – вдруг раздался крик Сольвей. Она смотрела на Геранта, а с его рясы сами собой стирались пятна крови, да и куски плоти вместе с кровавой лужей на полу начали сами собой исчезать.

В ножнах сотника Дана вдруг возник меч, а на шлеме Фертина вдруг возник герб с изображением куницы и надписью: «Холм-Дронт». Возле стены, на которую смотрел Ион, выстроился стеллаж с книгами…

– Остановитесь! – резко сказал Нау. – Здесь опасно чего-либо хотеть! Затаите свои желания… Мы угодили в Несотворенное пространство, и здесь не работают законы, данные миру Творцом.

– Ого! Значит, тут любые желания исполняются! – восхитился Ос, но Герант тут же схватил его за плечо, развернул к себе лицом и сказал так, чтобы слышали все:

– Мой мальчик, это опасно, это страшнее полчищ Нечистого. Мы всего лишь люди, и как только нам достается больше силы и власти, чем способна вынести душа, враг, который внутри каждого из нас, становится сильнее.

– Я могу стать лордом! – вдруг воскликнул Фертин.

– Я могу получить знания, и это пойдет на пользу всем! – вторила ему Сольвей.

– Я получу книги и несколько лет жизни, чтобы их прочесть! – Ион уже стоял возле стеллажей и ощупывал корешки фолиантов.

– Королева признает, что ее наследница – моя дочь! – торжественно изрек Элл Гордог.

– Я уничтожу остатки нечисти! – неожиданно громко рявкнул Олф.

– У меня будет самый лучший корабль! – Ос не хотел до поры говорить о своей сокровенной мечте, но слова сами вырвались на волю.

– Сольвей! – только и смог выдохнуть Юм.

Герант заметил, что Нау, побледнев, обеими руками держится за цепь, к которой прикован один из шаров, а на лице его написано, что он хочет немедленно умереть, лишь бы…

«…и, сокрушив идолов, заставлю варваров поклоняться Творцу Единому и исполнять неукоснительно заповеди Его. А тех, кто будет упорствовать в своих пагубных заблуждениях, постигнет кара земная и небесная…» – Голос звучал где-то внутри, постепенно просачиваясь из каких-то темных закоулков сознания. Герант еще не понял, его ли это голос, а он уже рвался наружу, и Святитель плотно сжал губы, чтобы только не выпустить его. Посох жег пальцы, сердце то замирало, то взрывалось тяжелыми частыми ударами. Герант знал несколько оберегов, хранящих разум от вторжений, и достаточно было лишь начертить посохом прямо в воздухе знаки Силы, но у него самого сил едва хватало только на то, чтобы не выпустить посох, в котором сейчас видел последнюю надежду на спасение.

Все с беспокойством смотрели на Служителей, с которыми творилось что-то неладное, и никто не ощущал, что голоса, овладевающие их разумом, пришли извне…

Собрав последние силы, Герант выкрикнул:

– Бегите! Бегите отсюда! – Но разум его понимал, что бежать некуда и нет времени искать дорогу назад, а Восставшие Духи, Плененные Духи, Безумные Духи, Гордые Духи, в узилище которых они попали, получат новых исполнителей своей воли… Медленно, но верно надвигалось затмение то ли разума, то ли мира, то ли просто затмение… Враг уничтожен… Его нет… Победа обернулась катастрофой… Сознание скоро померкнет, и, очнувшись вновь, он перестанет быть самим собой…

То ли просто слезинку, то ли каплю росы

На раскрытой ладошке к губам поднеси.

В ней соленое солнце и свежесть небес,

Горьковатый туман, терпкий пихтовый лес.

Пей с ладошки своей отражение дня

Это всё для тебя, это всё для меня…

Негромкий почти детский голосок пел эту старинную песенку, с которой во всех селищах и замках укладывали детей спать, которая защищала от ночных страхов, дурных воспоминаний и предчувствий. Казалось, что песня звучит где-то далеко-далеко и доносится сквозь неведомые страшные мрачные бездны. Герант открыл глаза и только тогда заметил, что он идет по какому-то замшелому каменному коридору, и все, кто отправился с ним сюда, за пределы мира, тоже идут рядом с ним, а впереди, то и дело оглядываясь, движется какая-то конопатенькая девчушка. Оглядывается и поет, поет и оглядывается. А когда коротенькая песня кончается, она начинает ее снова, и с каждым разом ее голос звучит всё чище и яснее, яснее и чище…

Герант первым понял, в чем дело, но это уже не имело значения. Даже если они не найдут дороги назад, даже если эта дорога продлится целую вечность, они всё равно спасены. Коридор кончился, и теперь они шли по лестнице, свисающей над бездной. Какая-то крылатая тварь, мирно дремавшая на ступеньках, оскалила пасть и встала на дыбы, но к ней, обнажив мечи, кинулись Олф, Гордог и Нау. Тварь, громко каркая, свалилась вниз, и хлопанье ее крыльев вскоре затихло.

– Лиска… Да это же Лиска! – вдруг воскликнул Дан. – Ты-то здесь откуда?

– А меня зайчик привел, – просто ответила Лиска. – Только страшно тут. Домой надо.

– Домой? – переспросил Герант. – А ты и дорогу знаешь?

– Зайчик покажет. – Она раскрыла ладошку, и на ней действительно вспыхнул солнечный зайчик, который казался таким чужим среди руин и бастионов Алой звезды. – Пойдемте.

Лиска шагнула вниз с последней ступеньки и пошла дальше, просто ступая на молчащее Ничто.

– Это Несотворенное пространство. Здесь не нужно воздуха, чтобы дышать, и не нужно опоры, чтобы идти, – сказал Герант сам себе, но на всякий случай покрепче сжал посох, прежде чем последовать за ней.

Мимо пронеслись фигуры гигантов, казавшиеся еще более массивными, чем оставшаяся позади Алая звезда. Неподалеку сверкнула крыльями гарпия и с клекотом провалилась куда-то вниз, осколки Мироздания стремительно проносились мимо неторопливо идущих людей. Впереди шла Лиска, зайчик кружил вокруг нее, то улетая вперед, то немножко отставая, а сразу за ними – Олф, Гордог и Дан, рассказывая друг другу забавные случаи, происходившие в дни мира и войны. Ос и Юм пытались бежать наперегонки, и их удивляло то, что как бы они ни мчались, неторопливо идущая Лиска всё равно была впереди. Сольвей вела под руку Иона, но старый книжник был бодр и утверждал, что давно уже не чувствовал себя так хорошо. Служители шли молча, они скинули сапоги, чтобы ощутить босыми ступнями первородную глину. Нау даже хотел выбросить свою обувку, но Герант напомнил ему, что когда они вернутся, будет очень неприятно идти босиком по промерзшему жесткому снегу…

Лиска ступила на черную скалу, зайчик нырнул вниз и замер в дюжине локтей от вершины.

– А дальше-то как? – поинтересовался сотник Дан, он спросил у Лиски, но ответила ему Сольвей.

– Похоже, здесь нет ни верха, ни низа, – сказала она и пошла по стене, казавшейся вертикальной, а зайчик куда-то исчез, видимо, решив, что дальше и так понятно, куда идти.

Они огибали скальные выступы, а за спиной Нау, который теперь шел последним, извивающийся каменный столб бесшумно рассыпался на небольшие обломки.


Лотар Воолтон точно знал, что если в это время года обогнуть с восточной стороны Бледные горы, ветер никогда не меняет направления. Он ровно и сильно дует с юга на север, и чем дальше, тем становится холодней. На третий день пути приходилось непрерывно кормить маленькую печурку дровами и черным камнем. Этим занимался лично Эрл Бранборг, лорд Холм-Дола, а герольд Тоом, видимо, вспоминая о своей прежней должности при дворе, то и дело предлагал себя в качестве полена. Ветер гнал на север их парусные сани, Лотар каждые полстражи выскакивал наружу править парус, выпуская на волю скудный запас нагретого воздуха, а возвращаясь назад, подолгу чуть ли не прижимался к печурке. Иногда, если требовалось, ему помогал Миня, но тот грелся по-своему, вознаграждая себя за каждую вылазку куском окорока из мешка, который он не пожелал оставить, хотя Лотар долго убеждал его, что еды они взяли с собой достаточно. Кузнец Клён вылезал на свежий воздух гораздо реже – лишь когда ему слышались подозрительные скрипы бронзовых скоб, которыми крепились мачта и реи, а всё остальное время он обсуждал с герольдом способы заточки мечей.

– Если так дальше пойдет, наружу не высунешься. Примерзнешь, – сообщил Лотар, торопливо захлопнув за собой крышку лаза.

– А мы хоть знаем, куда нам надо? – невпопад отозвался Тоом. – Вот пошли бы через пещеру, как тот оборотень советовал.

– Ветер донесет, – пообещал лорд, расщепляя кинжалом дубовое полено. – Только вот дрова кончаются.

– Ниче… Надышим. – Миня перевернулся на другой бок и спрятал нос под шкуру.

И вдруг парус наверху хлопнул, как бывает при внезапной перемене ветра, мачта натужно заскрипела, а сани резко остановились.

– Ветер переменился! – удивленно сказал Лотар, потирая ушибленный лоб. – Отродясь тут такого не бывало.

– А кто вообще знает, что здесь бывало отродясь, – заметил мастер Клён. – Тут, поди, отродясь и не был никто.

Лотар, Клён и Миня, надвинув шапки на брови и обвязав поясами шубняки, вышли наружу разворачивать парус. По словам Воолтона, сани могли двигаться и против ветра, а лорд ни в коем случае не хотел менять курс, хотя и не объяснял почему.

Мачта скрипнула, парус снова хлопнул, поймав ветер, и сани вновь двинулись вперед, хотя и не так быстро, как раньше. Лаз распахнулся вновь, но почему-то на этот раз Лотар спустился вниз не спеша, а остальные вообще не стали залезать обратно.

– Дверь закрой! – рявкнул на него Тоом.

– Приятель, – Лотар слегка усмехнулся, глянув искоса на герольда. – Не хотите ли подышать свежим воздухом…

– Хамишь?! – Тоом уже приподнялся, желая оттаскать Лотара за бороду, чтоб другим неповадно было забывать разницу между людьми благородного звания и….

Порыв ветра, влетевший снаружи, оказался действительно свеж. Воздух был морозным, но не обжигал нестерпимой стужей. Тоом осекся на полуслове и, отстранив Лотара от лаза, высунул голову наружу. Встречный ветер сдвинул его шапку на затылок, но Миня, сидящий сзади на корточках, вновь надвинул ее ему на лоб. Благородный эллор на этот раз не обратил внимания на вольность, которую позволил себе простолюдин. Вокруг не просто потеплело – в воздухе стоял запах, который невозможно было ни с чем спутать, запах ранней весны.

Кто-то хлопнул его по спине, и он, не оглядываясь, выбрался наверх, а из лаза по пояс высунулся сам лорд.

– Либо нам сильно повезло, либо нам сильно помогли, – задумчиво сказал Бранборг и, обернувшись к мастеру Клёну, добавил: – Пока тут сидишь, в оба смотри, может, и увидишь чего… Скоро.

Кузнец кивнул ему, и они вместе с Веллетом забрались обратно к печке, которая успела почти погаснуть.

– Еще до заката мы будем на месте, – заявил он то ли эллору, то ли себе самому.

– Осмелюсь спросить, благородный лорд, откуда вам известно, что цель близка? – поинтересовался Веллет.

– Всё в руках Творца, – уклончиво ответил лорд и взялся за недорасщепленное полено.

И вдруг сверху раздались крики:

– Скалы! Впереди скалы!

Лотар мгновенно проскользнул в раскрытый лаз, и мачта тут же вновь заскрипела, а в снежный наст вонзился тяжелый якорь. Сани некоторое время продолжали двигаться вперед, и якорь успел распахать в снегу длинную борозду и в конце концов зацепился за осколок черной скалы, а снежная равнина впереди была усыпана такими же каменными глыбами.


Олф и Гордог ушли искать ход в подземелье, где хоть и мог еще бродить озверевший Кузнец, но можно было найти защиту от пронизывающего ветра. Ион пытался им помогать, но толку от него было немного. Сольвей наблюдала издалека, как они бродили вокруг обломков черной скалы, заглядывая под них, пытаясь рыхлить снег там, где обнаруживались впадины, и, безнадежно понурившись, шли дальше. Больше всего она боялась взглянуть на Лиску, которую прижимала к себе и сквозь телогрейку чувствовала ее дрожь. Девочка совсем продрогла, а лицо ее было бледнее, чем у ледяных изваяний, из которых не успели сделать меченосцев. Она пыталась отогреть в ладонях замерзшее в пузырьке снадобье, но в руках осталось слишком мало тепла.

Герант и Нау складывали промерзшие тела у основания огромного каменного пальца, на два десятка локтей поднимающегося над снежной равниной. Фертин с Даном и мальчишками, вырезая мечом глыбы из снежного наста, сооружал стену, которая хоть на какое-то время могла бы защитить их от ветра. На то самое время, которое им еще осталось…

Служители закончили свою работу и направились к Сольвей, и вскоре до нее донеслись обрывки их разговора:

– …погребальные костры не из чего…

– …весной вернуться…

– Не мы, так другие.

– Сольвей! – крикнул Герант издалека. – Ну почему ты стоишь, словно добыча оборотня! Двигаться надо. Шевелиться!

– Зачем оттягивать неизбежное… – она сказала это почти шепотом, но Герант ее услышал.

– Творец нам поможет, как помогал до сих пор, – уверенно и спокойно сказал он.

– А если нет?

– Значит, каждый из нас уже выполнил свое предназначение, – вмешался Нау. – Дело сделано, а останемся ли мы в живых, вернемся ли – это уже не так важно.

– Творец… Чем он нам помог… – Слезы были готовы выступить из ее глаз, но она умела не плакать. – Всё, что мы сделали, мы сделали сами… Потому что не могли не сделать.

– Ведунья, – голос Святителя прозвучал резко и сурово. – А ты не думала о том, почему, например, Ос, мой приемный сын, увязался за флотом Храма, угодил в лапы прислужников Нечистого и смог оставить надпись на стене узилища, почему оруженосец Фертина ухватился за того идола, единственное оружие, которое помогло им выжить в Цаоре, почему сам Морох оказался в том месте, куда обрушился серебряный дождь, которым мы гасили пламя в Чаше, почему…

– Ты хочешь сказать, Святитель, что вас вело Откровение, всё наше везение – промысел Творца, а мы тут и вовсе ни при чем… – Сольвей крепче обняла дрожащую Лиску. – А она, вот эта девочка, почему должна погибнуть?

Герант промолчал, пока Сольвей говорила, он сбросил на снег меховую рукавицу и закоченевшими пальцами сжимал свой посох, стремясь ощутить в нем признаки жизни. Но посох оставался холоден. Вместо Геранта ответил Нау:

– Ты не знаешь, что такое Откровение. Ты думаешь, что это просто Голос, который нашептывает нам, что и когда нужно делать, но это не так, это не всегда так. Просто в любом человек заключена частица Творца, и чем согласнее с ней душа, тем вернее мысли и поступки человека. Откровение живет в каждом из нас, не только в Служителях… Только не всех оно призывает посвятить себя Служению. Мы живем в этом мире, мы и должны хранить его…

Он хотел сказать еще что-то, но вдруг мальчишки, забравшиеся на только что воздвигнутую снежную стену, закричали почти одновременно:

– Парус! Парус!

Поход был закончен. Пришло время возвращаться.

Эпилог

– Она уже знает? – спросил Герант, глядя, как леди Ола проходит в сопровождении трех служанок через внутренний двор замка Холм-Дола.

Ола возвращалась с прогулки. Как только стало достаточно тепло, она каждое утро прогуливалась вокруг крепостного рва. Поначалу Олф отправлял дюжину стражников охранять леди, но прошло несколько дней, и он убедился, что в окрестностях замка ей ничто не угрожает.

– Все уже знают, – тихо ответил Святителю лорд Бранборг. – Все, кроме нее.

– Ты боишься, что она не захочет последовать за тобой?

– Не захочет… Но последует.

– Будешь старшиной дружины Храма вместо меня. Это не хуже, чем быть лордом.

– А как же Нау?

– Он со своим флотом не расстанется. И Ос при нем остался. Хочу, говорит, быть навигатором, и всё тут.

– Как его поход на Корс?

– А никак… Вошли в гавань, свалили статую Хлои, идолицы морской, корабли, которые на якоре стояли, пожгли и домой… Нау потом сказал, что в земли Прибрежных варваров не воителей посылать надо, а проповедников…

– Подобрел…

– У каждого Служителя свое Откровение, – ответил Герант и поспешил сменить тему: – Говорят, к тебе на днях лорды съезжаются.

– Да. Холм-Грант остался без хозяина – Кардоги кончились.

– И кому же он достанется?

– Все будут младших сынков пристраивать, но кто ж из лордов чужого родича до власти допустит… Предложу им Фертина. Он уже лорду Холм-Велла обещал отторгнутые земли вернуть, так что тот тоже поддержит, и Тарл из Холм-Ала его знает. Будет Фертин Дриз лордом, раз уж так хочет.

– Когда за тобой прислать?

– Сам приеду. Вот Юма коронуем, так и жди. – Лорд еще раз посмотрел вниз, где служанки уже открыли перед Олой двери во внутренние покои. – Только ты нам келью попросторней приготовь. Она не привыкла.

– Как наследник?

– Опечален. Сольвей, ведунья, три дня назад исчезла.

– Значит, урок окончен…

– Ничего, успокоится. А то он даже к гадалке ходил, поселилась тут одна поблизости.

– Хорошо гадает? – усмехнулся Герант.

– Юм сказал, что лучше всего у нее получается гадать на раздавленных хомриках. Она их тапочкой бьет, потом лепешку рассматривает и вещает…

Они оба рассмеялись, а Геранту показалось, что посох слегка потеплел, но мало ли что примерещится…

– Так вот, – продолжил лорд, – гадалка и сказала ему, что возлюбленную свою не видать ему больше, пока они молоды и красивы. В общем, что ей было велено, то и предсказала. Ты лучше скажи, что в мире творится, а то я после похода из замка почти не вылезал.

– Что творится… Недавно странники вернулись из Холм-Эста. Рассказывают, что зимой по лесам странный ураган пронесся, вековые дубы из мерзлой земли с корнями рвал. А потом у местных варварских племен откуда-то взялась каменная баба, и начали они ей поклоняться, а весной снова на владения Халлаков-младших набеги начались.

– Отбились?

– Отбились. Только народу пришлось перебить не меньше тысячи. И всё равно, пока идолицу у них не отобрали, не угомонились. Ее Вэлд Халлак в замок к себе забрал и теперь, говорят, целыми днями на нее смотрит, не налюбуется. А что с него взять, молодой еще.

У ворот менялся караул. Сегодня стражники, зная, что лорд прогуливается по стенам, стояли как положено, но донесения от соглядатаев, что воины используют время караулов для сна, поступали всё чаще. И это был признак мирных спокойных времен, только вот долго ли они продлятся, эти времена…

– Сколько нам осталось времени до нового нашествия? – спросил вдруг лорд, ощутив какую-то неясную тревогу.

– Может быть – год, а может – сто. Чем больше мерзостей творится в мире, тем легче он становится добычей нечисти. Я не знаю, что нас ждет. И никто не знает. Но Зло когда-нибудь вернётся. Оно всегда возвращается, когда нам начинает казаться, что мир и покой пришли на века…

Загрузка...