– Ой!

Человек медленно приближает лицо к прозрачной перегородке. Он застывает и напряженно всматривается сквозь стекло, словно различая вдали что-то интересное. Потом переводит взгляд и застывает снова.

– Эй, там! Есть там кто-нибудь? Кто зажег свет? Кто вы?

Он стучит по стеклу – все громче и громче. Из-под ладони смотрит вдаль.

– Я знаю, что вы наблюдаете за мной. Выпустите меня. Хватит играть в кошки-мышки!

Он снова стучит, подпрыгивает, как будто хочет достать до потолка. Затем возвращается к стеклу и говорит более мирным тоном:

– Хорошо, очень смешно, но самые лучшие шутки – короткие. Теперь дайте мне выйти отсюда. Я ХОЧУ ОТСЮДА ВЫЙТИ!

Человек с яростью кидается на стенку, свет неожиданно гаснет.

– Эй! Я ничего не вижу!

Свет снова зажигается. Человек видит перед собой бесформенный силуэт. Он подходит с любопытством.

Он различает рыжую шевелюру, затем ухо.

Перед ним весьма привлекательная молодая женщина.

Она медленно встает, потягивается с кошачьей грацией. На ней обтягивающий тело костюм, напоминающий расцветкой тигриную шкуру, и чулки в сетку.

Человек отступает. Женщина откидывает назад рыжие волосы и открывает свое лицо. Она зевает и трет глаза. Смотрит на человека, секунду колеблется и начинает кричать.

Человек подскакивает от удивления. Молодая женщина пристально смотрит на него несколько мгновений. Вдруг она нарушает тишину еще более громким и пронзительным воплем. Непонятно, – она кричит, потому что боится или потому что хочет испугать.

Человек отступает на несколько шагов, словно перед ним дикое животное. Видя его страх, молодая женщина глубоко вздыхает.

– А-а-а! – рычит она.

Затем умолкает. Оба смотрят друг на друга, ничего не понимая.

– Э-э... – говорит человек в замешательстве.

Словно два животных, они изъясняются нечленораздельными звуками.

Человек пытается найти другое выражение своим чувствам:

– Мм, мм...

Женщина переводит дыхание и ревет, словно львица, чтобы напугать его раз и навсегда.

– А-а-а! Г-р-р...

Человек в страхе застывает. Потом приходит в себя и подходит к женщине.

– Э-э... Э-э... Do you speak English? – спрашивает он осторожно.

Женщина удивленно замолкает.

– Habla espanol, setorita? Fala portugues? Sprechen Sie Deutsch?

Молодая женщина все так же угрожающе смотрит на него.

Чтобы успокоить женщину, человек протягивает ей, в знак совершенно мирных намерений раскрытую ладонь, потом переворачивает ее для рукопожатия.

– Э-э... hello, здравствуйте, мадемуазель... Buenos dias...

Женщина смотрит на его руку. Затем хватает и кусает ее.

Человек кричит, зажимает пострадавшие пальцы между колен и подпрыгивает от боли.

Женщина заходит сзади, борцовским приемом бросает его на землю и прижимает колени к рукам.

– А-а! – умоляет человек. – Я сдаюсь!

Женщина новым приемом заламывает ему руку и говорит грозным голосом:

– Это что за фигня? Мужчина криво улыбается.

– Ах, значит, вы говорите по-французски...

– Что здесь происходит? – спрашивает она, нажимая ему на руку.

– Ой! Вы мне руку сломаете! – (Она нажимает сильнее.) – Ой!

– Я тебя слушаю!

– Ой, нет, прек... То есть... Мне воздуха не хватает. Когда вы заламываете мою руку, плечо блокирует дыхание. Идет давление на солнечное сплетение. Ослабьте хватку, по крайней мере, я не могу говорить в таком положении.

Она колеблется, потом отпускает его. Он поднимается. Одергивает белую рубашку.

Она скалит зубы, готовая укусить, оглядывается вокруг.

– Где мы? – спрашивает она.

– Сами видите. В стеклянной клетке.

Женщина подходит к стенке и трогает ее. Гневным жестом с яростью ударяет по ней.

– Какого черта мы здесь делаем?

– Ах, если бы я знал, – отвечает мужчина.

Она смотрит на него с любопытством.

– А ты кто?

– Меня зовут Рауль, а вас?

Он поправляет очки и рубашку. Она поворачивается к стеклу.

– Рауль, там вроде бы что-то есть. Он подходит к ней, и оба всматриваются в стекло.

– У меня такое впечатление, что за нами наблюдают люди. Я слышал шум. Как будто кто-то шептался, так, чтобы его не слышали.

Женщина всматривается еще внимательнее.

– Эй! Э! На помощь! Мы здесь! Выпустите нас отсюда! Позовите полицию! На помощь! На помощь!

Она снова стучит по перегородке.

– Это бесполезно. Я уже пробовал. Если кто-то и видит нас, то он не хочет ничего делать.

– Вуаеристы, – говорит она, делая гримасу. – Мы, наверное, в каком-нибудь гигантском пип-шоу... выставлены помимо своей воли... на обозрение вуаеристам! Развратные вуаеристы-сатиры, которые платят, может быть, даже за такое зрелище!

– Их называют «зри-те-ли». Молодая женщина задумывается,

потом вдруг лицо ее принимает веселое выражение. Она поправляет волосы, костюм, принимает несколько изящных поз. Смоченным слюной пальцем приглаживает брови.

Встревоженный Рауль делает новое предположение:

– Может быть, за этими зеркальными стеклами стоят камеры, нас снимают, а миллионы зрителей смотрят.

Ей нравится эта идея.

Рауль подходит к правой зеркальной стенке, стараясь рассмотреть что-нибудь сквозь нее.

Женщина приближается к стеклу и говорит воображаемой аудитории:

– Я очень, ну просто очень и очень тронута тем, что выбрали именно меня. Я хочу поблагодарить продюсеров, которые остановили свой выбор на мне, а также зрителей, которые будут за меня голосовать. У меня было трудное детство, и мне не хотелось бы сейчас говорить о нем. В ранней юности я научилась танцевать и счастлива показать вам все, что я умею делать.

Женщина опускает глаза и продолжает менять позы.

Рауль пожимает плечами.

– Я умею садиться на шпагат, – говорит женщина.

Она садится на шпагат.

– И еще вот так.

Женщина выполняет несколько гимнастических упражнений, но не совсем довольна собой.

– Если будет музыка, у меня получится намного лучше.

– Вы смешны.

– И еще я умею вот так.

– Эта слава для супермаркета.

Женщина делает сложную акробатическую фигуру, адресуя вымученную улыбку Раулю.

– Эй, приятель, если тебе не нравится, не расхолаживай других.

– Я должен был догадаться, едва только увидел ваш убогий тарзаний наряд.

– Знаешь, куда послал бы тебя мой убогий тарзаний наряд? – шепчет она. – Слушай, у меня небольшая проблемка с левым профилем. Лучше бы меня так не показывать. Как думаешь, где камера? Обычно ведь горит маленькая красная лампочка, да?

Молодая женщина, решив, что заметила что-то такое, поворачивается к воображаемой камере и затягивает модную песенку. Потом начинает танцевать, отбивая чечетку.

Затем останавливается, разочарованная тем, что ничего не происходит.

– Ну, все, вы закончили свое выступление? – спрашивает Рауль.

– Ты завидуешь, потому что даже на это не способен.

– Это уж точно. Да и не стал бы ни за что выделываться на публике.

– А за что же тебя выбрали?

– Сам себя спрашиваю.

(Женщина, самой себе.)Почему же ничего не происходит?

Она перестает улыбаться и вдруг с сомнением в голосе:

– А почему ничего не происходит?

Немного поколебавшись, она поднимает голову к потолку, как будто предполагаемые продюсеры могли спрятаться там.

– Скажите все-таки, вам интересно то, что я делаю? Вам нравится? Вы находите меня красивой? Хотите, я вам еще что-нибудь покажу? Я умею еще жонглировать, но мне для этого нужны мячи. Или обручи. Их можно даже поджечь, но тогда надо будет притушить свет, чтобы было лучше видно.

Пауза.

– Я бы хотела ознакомиться с правилами. Мы же имеем на это право, правда? (Раулю.) Я не хотела бы, чтобы они злоупотребляли моим правом на имидж. (В потолок.) Эй, если вы нас снимаете, надо бы о деньгах поговорить. И насчет рекламы в прессе я хочу с агентом договориться. А? (Раулю.)

Так, у меня нет ни адвоката, ни агента.

Она призывает Рауля в свидетели.

– Это безобразие, это незаконно, что они не дали нам сначала прочесть правила. Рауль, у тебя агент есть?

Мужчина погружен в раздумье.

– Было около полудня. Я работал. Позади меня возник какой-то туман, я обернулся – и все, полная темнота.

– Э-э... Со мной такая же история! Наверное, это новый способ отбора. Не ждут больше кастингов, а берут людей просто так, наугад, прямо из дому! Интересно, какой же приз можно выиграть. Может быть, замок или самолет, а может быть, даже коллекционный гоночный автомобиль. Я всегда мечтала ездить на «Феррари».

Рауль мечется по помещению и простукивает стенки.

– Ты зря не показываешь им, что умеешь делать. Тебя отсеют. (Принимается с энтузиазмом отбивать чечетку.) Чего терять-то?

Принимает различные позы. Делает колесо, показывает гимнастические упражнения.

– Я уважаю в себе homo sapiens. Она пожимает плечами и делает стойку на голове.

– Ой-ой-ой! Как ты умеешь говорить!

– Я говорю нормально. И я не виноват в том, что малограмотные, не обладающие даже минимальным словарным запасом люди вошли теперь в моду.

– Подожди. Козе понятно, что ты, с твоей белой рубашечкой, прилизанной прической и очками, словно у крота, в моде ничего не понимаешь.

– Хороша мода! Выставлять людей на потеху зевакам, чтобы те всласть позабавились... В этом и нового-то ничего нет. Древние римляне поступали так с гладиаторами. Хлеба и зрелищ. Вы видели «Бен Гура»[1]?

– Здравствуйте, цитаты пошли! Этим только старики занимаются! Да ты и выглядишь, по-моему, как старик. Ты даже в детстве уже был старым, уверена.

– Если нужно смотреть передачи для дебилов, чтобы быть молодым, ладно, я согласен считаться стариком. Между прочим, в мое время в моде были научно-популярные телесериалы, такие, как «Star Treck» или «Пленник». В них диалоги, по крайней мере, смысл имели. Кстати, «Пленник» был первым телевизионным реалити-шоу. Люди под наблюдением камер жили на острове, вдали от всех. Как мы...

– Вот чего я не понимаю, так это почему нас так мало. Обычно участников около десяти, и зрители потом постепенно отсеивают одного за другим. А здесь только ты и я, выберут быстро.

– А если это тренинг по выживанию для ответственных работников? Я как-то был с коллегами на таком. Нас заперли в тюремной камере и наблюдали за нами. Хотели узнать, как мы поведем себя в смоделированной ситуации попытки побега. Мы потом смотрели на себя по видео. И получали оценки.

– Я не ответственный работник.

– Подождите, – сказал он с иронией, – дайте-ка я догадаюсь... Ведущая шоу, танцовщица в кабаре? Массовик-затейник в клубе для отдыхающих? Стриптизерша?

У молодой женщины появляется улыбка, похожая на хищный оскал.

– Жалкий тип.

– Простите, я пытаюсь догадаться. В подобном костюме... Не знаю. Как вас зовут, кстати?

– А тебе какое дело?

– Ну, если вы таким тоном будете разговаривать... Хочу вам заметить, что если на нас смотрят, то публике вы вряд ли понравитесь. С таким поведением вылетите после первого же голосования.

Она размышляет.

– Но вам везет, я играю честно. И, если хотите, сделаем заново сцену знакомства. Они потом при монтаже подправят. (Говорит неестественным тоном.) О, здравствуйте, мадемуазель. Меня зовут Рауль Мельес, а вас?

Он протягивает ей руку. Она смотрит на руку, еще немного колеблется, поворачивается к публике и вдруг принимает фальшиво-восторженный вид.

– Саманта Бальдини.

– А чем вы занимаетесь в жизни, мадемуазель Бальдини? Наверное, вы актриса?

Саманта подыгрывает Раулю:

– Нет, не актриса, но все-таки артистка.

– Художница? Скульптор? Музыкант? Прима-балерина? Мимистка?

Саманта чуть хмурится, так как не знает значения последнего слова, но быстро оправляется.

– Не совсем, скажем так: артистка цирка! Я – дрессировщица тигров.

– Дрессировщица тигров? Да уж, такое не часто встретишь. Вы, должно быть, очень храбрая. Они вам никогда не причиняли зла, эти ужасные хищники?

Саманта отвечает, во все стороны бросая взгляды и улыбки, словно на арене.

– Нет, все хорошо. Спасибо, что беспокоишься обо мне, милый Рауль. Это, как бы сказать... настоящая профессия. Ты должен еще в ранней юности научиться преодолевать свой страх.

– Извините меня, я мало что понимаю, может быть. Но... ваш наряд так специально задуман, – Рауль улыбается, – чтобы гармонировать с вашими... партнерами?

– Конечно. Это мамаша Антуанетта сшила его специально для меня. А вообще-то, отвечая уж совсем честно на ваш вопрос, скажу: я действительно волнуюсь перед каждым выступлением. Хотя я прекрасно знаю, что это просто большие котята. Вы будете смеяться (она выдавливает вымученный смешок, смотрит по сторонам), но в цирке тигров фамильярно называют «большими котятами».

– И никогда не было несчастных случаев?

– Ну, однажды... один старый чокнутый самец, Терминатор, дядюшке Пепперони все-таки яичко поцарапал. Э-э... с тех пор они с тетушкой Наталией часто ругаются.

На лице Рауля играет деланная улыбка якобы заинтересованного телеведущего.

– Вот как? Ну, что же, большое спасибо вам, дорогая Саманта, за то, что вы приоткрыли нам дверцу в мир артистов. Это действительно потрясающе. Можно мне называть вас Сам?

Рауль улыбается фальшивой улыбкой. Саманта колеблется.

– Ну конечно, господин Рауль.

Он смеется. Саманта догадывается, что Рауль над ней издевается.

– Нет, погоди, а ты-то, в твоей белой рубашке, ты чем занимаешься? Молчи, я сама догадаюсь. Сыровар? Колбасник? Ах, нет, ты слишком красиво говоришь... Психиатр. Головы уменьшаешь. Промываешь мозги для...

– Я ученый. Я занимаюсь исследованиями, которые продвинут науку далеко вперед.

– Фабрикант смертельных вирусов?

– Я работаю на большую косметическую фирму.

– Уж не из тех ли ты уродов, кто мучает животных?

– Мы проводим эти опыты ради вас, ради вашей безопасности, чтобы у вас потом не было высыпаний, зуда или аллергии. Надо же проверять препараты на ком-то живом.

– Я так и думала, ты занимаешься вивисинцией...

– Вивисекцией, – поправляет он.

– Я это видела по телевизору. Это чудовищно.

– Не стоит так уж верить всему, что показывают в новостях.

– Есть вещи, которые не придумаешь. Вы оставляете хомяков на несколько часов под ультрафиолетовыми лампами, проверяя действие кремов для загара. Это правда или нет?

– Чтобы ты лучше загорела, дитя мое.

– Вы отрезаете головы обезьянам и проверяете, продолжают ли они жить без тела!

– Чтобы лучше излечить тебя от мигрени, дитя мое.

– Вы капаете шампунь в глаза кроликам!

– Чтобы лучше защитить твои глазки от раздражения, дитя мое.

– Ты и вправду гнусный кретин. Рауль смотрит на Саманту с усмешкой.

– Это вы еще всего не знаете! – говорит он. – Мои коллеги работают с малярией. Им постоянно нужны живые комары. Знаете, как их кормят? Помещают в аквариум кролика. Комары налетают на него, облепляют с ног до головы, а когда улетают, кролик весь пустой, плоский, высосанный...

– Прекрати, или я тебе морду разобью.

Рауль невозмутимо продолжает, забавляясь своими воспоминаниями:

– ...Не так давно, чтобы выяснить, способствуют ли мобильные телефоны возникновению рака, к включенному мобильнику на несколько недель привязали мышей. Заболеют ли мыши раком, осталось неизвестным, но вот лапки у них трястись стали...

– Если бы меня здесь не держали, я бы на тебя в суд подала. Такие типы, как ты, должны сидеть за решеткой.

Она поворачивается и обращается к воображаемой публике:

– Вы ведь согласны со мной? Этот человек отвратителен.

– Ну, а себя вы кем считаете? Это чтобы угодить вам, привередливым потребительницам, мы проводим все эти опыты. Вы купите шампунь или крем с неизвестными побочными эффектами?

– Самое легкое свалить все на потребительниц. Они про все это ничего не знают. А вы этим пользуетесь. Просто чтобы денег заработать.

– Ну и что же? Теперь, когда вы знаете, вы будете покупать непроверенную губную помаду?

– Жалкий тип!

– Это не ответ. Что вам нужно, так это мазать губы кровью. Гарантированно натуральный продукт, не вызывающий аллергии. Во время ваших выступлений в цирке будет смотреться эффектно.

– Лапочка моя, не говори о том, чего не знаешь.

– Так вы думаете, я не знаю, как вы своих тигров дрессируете? Вы им лапы прижигаете раскаленным железом!

– Только в самом начале. А потом мои котята очень гордятся тем, что срывают аплодисменты. Это совсем другое дело.

– Это точно такое же «дело». В обоих случаях животные страдают для нашего удовольствия. Вам не кажется, что вашим тиграм было бы лучше жить вместе со своими детьми в джунглях, а не таскаться с вами в ржавых клетках, есть котлеты из отбросов и выступать перед крикливой толпой? Вы думаете, им интересно, вашим «большим котятам», красоваться на арене ради вас?

– Они меня любят!

– Если вы так уверены в их привязанности, войдите-ка как-нибудь к ним в клетку, когда они голодные. Без плетки и палки. Посмотрим, под каким соусом они вас «полюбят».

– Я бы зашла.

– Ах, да, я забыл: чтобы привлечь к себе внимание, вы готовы на все.

– Ты ничего не понимаешь, цирк – это хорошо. Он доставляет радость детям.

– Давай разберемся. Чтобы доставить радость детям, вы перед ними мучаете животных! Логично. Мои опыты, по крайней мере, не афишируются.

– Ах ты...

Она бросается на него. Они дерутся. Она легко побеждает. – Да уж, – стонет он, – с вами трудно вести диалог.

Саманта душит его.

– Извинись немедленно!

– Лучше сдохнуть. Неожиданно раздается грохот и

вспыхивают молнии.

Их отбрасывает друг от друга, словно сильным электрическим разрядом.

Рауль и Саманта в разных концах помещения. Удивленно смотрят друг на друга.

– Что это такое? – тревожно спрашивает она.

– Электрический разряд. Вольт пятьсот, я думаю. Прошел через пол, который послужил проводником. И спрятаться-то невозможно.

Рауля трясет.

– Ох, как больно, – говорит она, потирая бока.

Рауль, обернувшись к стеклу:

– Эй, вы не имеете права! Я пожалуюсь в Международный суд. Это вам так не пройдет. Я хочу выйти отсюда. Я решил уйти. Эй, вы слышите? Я больше не принимаю участия в программе, я не играю.

Гримаса на лице Саманты сменяется блаженной улыбкой.

Преобразившись, она становится на колени, складывает ладони и начинает молиться.

– Что вы делаете?

Она не отвечает и продолжает молиться.

– У вас от короткого замыкания разум помутился?

– Молчи, нечестивец.

– Неужели трудно объяснить?

– Ты не понял? Этот разряд – это не электричество, это была... молния. «Его» молния.

Пауза.

– Я думаю... я думаю, что мы умерли. Да. Умерли. Ты и я, мы... умерли.

– Она в полном бреду.

– Плохо соображаешь? Туман, забытье, ослепительный свет. У нас был сердечный приступ, и мы очнулись здесь в...

– Ну, давай.

– В ра-ю. Рауль хохочет.

– В раю? А эти там (показывает на стеклянную перегородку), это кто? Ангелы?

– Наши небесные судьи. Они ничего не говорят, они наблюдают. Они будут меня судить. Они видят мою жизнь. Видят меня маленькой девочкой. Видят меня подростком. Видят меня теперь. Они знают обо мне все.

Она обращается к «публике»:

– Простите меня. Простите меня. Ох, как я раскаиваюсь в том зле, что могла сделать.

– Это правда. Она чуть-чуть... (Он постукивает пальцем по виску.) Извините ее.

– Я хочу искупить мои грехи. Искупление. Я готова к искуплению.

Она стучит себя кулаком в грудь.

– Я была ленивой, скупой, гордой, завистливой, я лгала и даже была обжорой.

– А сигаретки у вас не будет? Саманта продолжает бормотать:

– «Господи, я не достойна того, чтобы войти в Твое царствие, но скажи одно слово, и душа моя излечится».

– А если те, кто за нами наблюдает, не ангелы, а... демоны?

– Простите и этого безбожника тоже, он не отвечает за себя.

– Мы видим «безбожника» в чужом глазу, а в своем и «апостола» не замечаем.

– Ты можешь пасть закрыть? Я пытаюсь спасти положение.

– Мне кажется, что гипотеза насчет ада правдоподобнее. Мы всегда представляли себе ад чем-то вроде пещеры-бани-талассотерапии, только жарче и противнее. А настоящий ад вот такой. Закрытое помещение, пустое, тихое, холодное. Непонятное. С ощущением того, что за тобой кто-то наблюдает, кто – неизвестно. Ад (он показывает на стекло)– это чей-то безмолвный взгляд.

– Какое несчастье жить без веры! Рауль подходит к стене и смотрит на

свое отражение.

– А если мы спокойно поразмышляем, – предлагает он.

– Мне незачем размышлять, я знаю.

– А я, глядя на вас, все больше сомневаюсь.

– Усомнись в своих сомнениях, и ты поверишь.

– Очень жаль, но я верю только в то, что вижу. А вижу я, что заперт в каком-то аквариуме вместе с женщиной в леопардовом костюмчике. Точка. Я беру себя за запястье и чувствую свой пульс. Я прикасаюсь к своей груди и чувствую стук своего сердца. Из этого я делаю вывод, что я жив и нахожусь в ясном уме и что вы, напротив, начинаете терять рассудок.

– Два года назад, – говорит Саманта, поворачиваясь к нему, – мне одолжили тигрицу из другого цирка, поскольку моя заболела гриппом. Тигрица не хотела меня слушаться. Я чувствовала, что она опасна. Только я начала работать с ней, как она бросилась на меня с открытой пастью. Несколько секунд я была в ее полной власти. Но вдруг, будто чудо какое-то, она остановилась. Потом посмотрела на меня, и я увидела по ее глазам, что на нее снизошел Святой Дух. Я встала на колени и принялась молиться, а тигрица лизнула мне щеку.

– Прямо как у святой Бландины, – произносит он насмешливо.

– Именно, как у святой Бландины. Тогда-то я и поняла, что моя жизнь принадлежит не мне, и что я – Его слуга.

Она опять опускается на колени и молится в тишине.

– И слушать такое в середине двадцать первого века! – возмущается он.

– Человек неверующий – всего лишь мешок мяса.

– Я никогда и не претендовал на что-то другое.

– Удивительно все-таки! Ты не веришь в Бога, а веришь в машины. Но технологии нас не спасут. А такие, как ты, помогают машинам превращать нас в рабов.

(Звонит телефон. Звук далекий; неясно, откуда он доносится.)

Рауль и Саманта пристально всматриваются сквозь стекло в даль. Такое впечатление, что таинственный наблюдатель забыл отключить мобильный телефон.

Телефон звонит снова. Их взгляд становится еще напряженнее.

Когда телефон звонит в третий раз, они принимаются искать глазами источник звука.

После четвертого звонка Рауль хлопает себя по одежде, роется в карманах.

– Это мой телефон! (Он достает маленький мобильный телефон.)

Рауль подносит телефон к уху, и лицо его выражает досаду.

– Кто это? – спрашивает Саманта.

– Будильник. (Он нажимает на кнопку, отключая звук.) Я использую мобильный и как будильник.

– Будильник? Так что же это, утро уже?

– Действительно, мы и не задавались вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как нас украли.

– А по твоему мобильнику-будильнику это узнать нельзя?

Он ошарашенно смотрит на нее.

– Да, да, конечно. Телефон показывает, что последний раз я пользовался им семнадцатого декабря. А сегодня – двадцать четвертое. Значит, уже неделя прошла.

Она подходит к нему.

– Двадцать четвертое, говоришь... Рождество?

Он набирает номер, ждет. Ответа нет, он набирает другой номер.

– Не отвечают. Не соединяет. Рауль продолжает заинтригованно:

– Чего я не понимаю, так это почему нет даже слабого сигнала.

Он пробует в разных углах клетки поймать сигнал. Безрезультатно.

Он садится по-турецки рядом с Самантой, по-прежнему стоящей на коленях. Застывшим взглядом смотрит прямо перед собой.

– Саманта, я замру, словно статуя, и вы тоже. Ничего происходить не будет, зрителям станет скучно. И тогда, может быть, нас наконец отпустят.

Спустя какое-то время слышится бурчание в животе.

– Я есть хочу, – стонет Саманта, потирая живот.

– А я думал, раз мы в раю, то не должны чувствовать ни голода, ни жажды.

– Я есть хочу. Я пить хочу. Я ЕСТЬ ХОЧУ!

– Никто не придет. Мы, как Робинзон Крузо и Пятница, предоставлены сами себе.

– Ты меня бесишь.

– Если никто не придет, то мы съедим друг друга.

– Фу! Ты, что же, думаешь, тобой можно соблазниться?

– Напротив, вас я нахожу весьма аппетитной.

Он облизывается.

Она хочет дать ему пощечину. Он еле успевает схватить ее за запястье.

Она пытается осуществить свое намерение другой рукой.

– Вечная проблема с интегристами, – говорит он, держа ее за оба запястья. – С вами невозможно разговаривать, вы тут же переходите к насилию.

– Пусти меня. Ты...

Вдруг сверху сыплется дождь из чипсов.

Рауль оставляет свою пленницу.

Саманта ловит чипсы.

Он тоже подбирает один и очень внимательно его рассматривает.

– Это что за штука? – спрашивает заинтригованная Саманта.

– Консистенция странная, похоже на чипсы.

Он подносит чипс к носу.

– Не пахнет ничем.

Саманта втягивает носом воздух и поворачивается к Раулю:

– Как думаешь, жрать это можно?

– Надо бы попытаться.

– Давай ты.

– Почему я?

– Э-э... Ты – ученый.

Рауль, после колебания, откусывает крошечный кусочек.

– Ну и как?

– Никак. Что-то среднее между хлебом и картоном.

Теперь пробует она.

– Да они восхитительные! – восклицает она. – Как просфора.

Молодая женщина собирает чипсы и набивает себе рот.

– Во всяком случае, это решительно доказывает, что мы не в раю и не в аду, – говорит он назидательно. – Если мы поглощаем пищу, значит, мы находимся все еще в материальном мире.

– Молчи и ешь.

– Наши похитители хитры. Они нас испытывают. Они наблюдают за нашим поведением. Можно утверждать, что еда упала как раз тогда, когда мы держались за руки. Это не случайно. Я вам сейчас покажу.

Он придвигается к ней.

– Лапы прочь!

Саманта делает вид, что дает ему пощечину.

Рауль крепко сжимает ее запястья – сверху снова падает корм.

– Вы видите? Я прав. Каждый раз, когда мы вот так касаемся друг к друга, они бросают нам пищу.

– И что из этого следует, господин Всезнайка?

Он тревожно поднимает голову:

– Они чего-то ждут от нас.

Она, в свою очередь, тоже обеспокоенно смотрит вверх:

– Чего?

– Своих хомячков я награждаю галетами тогда, когда они выполняют то, чего я от них добиваюсь. Вы, наверное, то же самое делаете со своими тиграми, да?

– Я своих кормлю сырым мясом, а не искусственным кормом. От него их рвет.

– Существа, которые за нами следят, – говорит он, глядя на потолок, – кто бы они ни были, считают наше поведение «позитивным» тогда, когда мы вот так держимся за руки.

Саманта застывает на мгновение, потом снова становится на колени.

– Это не просфора и не чипсы, это... манна небесная, – говорит она торжественно.

– Ох, мистики...

– Как у Моисея в пустыне. Бог нас не покинул.

– Эй, Бог! Если ты нас слышишь, не дашь ли еще сандвича с маслом, ветчиной и корнишонами? И пивка? И сигаретки?

Саманта не смеется.

– Политика кнута и пряника, – продолжает он. – Электрический разряд как наказание. Еда как награда.

– С нами делают то же, что мы делаем с животными.

– Так вы думаете, они станут жечь вам ноги раскаленным железом, а мне заливать в глаза едкий шампунь?

– Как я раскаиваюсь в том, что приносила страдания другим!

– Да, правда, все-таки отвратительно то, что она делала.

– Я грешила.

– Опять начинается. Чувство вины. Не верится только, что искреннее.

– Я грешила. И я наказана.

– Вы – да, вы заслуживаете наказания. (Он смотрит на потолок.) Но я? Не понимаю.

– Заткнись!

– Да вы еще и вульгарны. А вульгарность – это один из семи смертных грехов!

– Я тебе сейчас глотку все-таки заткну!

– Вульгарная, агрессивная, прожорливая. Да, тут есть за что прощения просить. Можно добавить еще грубость, суеверность, жадность, капризность, склонность к эксгибиционизму, к постоянным истер...

Она бросается к нему и хочет влепить пощечину, но он пригибается и с трудом увертывается.

Становится в стойку, словно боксер, готовый к схватке.

– Истеричка... На этот раз вы меня не застанете врасплох. В юности я занимался тайским боксом.

– Один раз я тебя достала и еще достану.

Они смотрят друг на друга с вызовом. Она бьет его ногой. Он сгибается от боли.

– Ой! Да она сумасшедшая! Мне больно.

– Алле-ап! Лежать, зверюга. Будь умницей. Понял? Умница. Ап! (Обходит вокруг него, как укротительница вокруг хищника.) Ап! Тихо. Спокойно. Будь умницей.

– Хорошо. (Он пожимает плечами.) Нам трудно понять друг друга. Но все же нам надо как-то устроиться.

– Нам надо просто поделить пространство. (Она ногой чертит линию по центру помещения.) Отсюда до... сюда – мое. С другой стороны – твое.

Она выкладывает чипсы по разделительной полосе.

– Я читал в одном социологическом исследовании, что мы по сути своей животные-одиночки, строго придерживающиеся своей территории. Вот и подтверждение. Кстати, когда я был женат, все сводилось к тому же. Мы поделили на двоих кровать. И одеяло, и диван, и даже с полочку в ванной. Чувство своей территории – одно из основных для нашего вида.

Саманта продолжает выкладывать чипсы.

– Ты что, был женат?

Рауль подносит руку к сердцу, словно грудь его украшена медалями.

– Женат, разведен, снова женат, снова разведен и снова собираюсь жениться.

– Заметь, я не удивляюсь. Просто с трудом представляю себе нормальную женщину, которая сможет тебя выносить все время.

– А уходил всегда я. У женщин очень сильно желание понемногу отгрызать себе куски чужой территории. Начинают со все более частых уик-эндов у ее родителей, а заканчивают последним оплотом власти...

– ...Погоди, дай мне догадаться. Кто первым утром занимает ванную?

– Нет. Пультом от телевизора. Вот основной показатель превосходства в супружеской паре. «Управлять телевизором» – значит определять распорядок всего вечера. Когда мужчина отказывается от этого – он теряет все.

– Все мужчины с великими теориями о женщинах – всего лишь мужчины, которые женщин боятся.

– Это правда. Я боюсь женщин. Но я и мужчин боюсь. Я – мизантроп, и горд этим.

– Еще одно мудреное словечко.

– Мизантроп – это тот, кто не любит людей в принципе.

На лице Рауля появляется презрительная усмешка:

– Да, я не люблю людей. Я не люблю нервных жителей города и не люблю деревенщину.

– Ну, так тебе должно быть здесь хорошо!

– Я пытаюсь быть последовательным в своих поступках. Я не люблю политику – я не голосую. Я не люблю детей – у меня их нет. Я не люблю собак – я их не завожу. Я не люблю телевизор – я его не покупаю. Я не люблю цирк – я туда не хожу.

– Ну, а что же ты именно любишь?

– Я люблю... не кататься на лыжах зимой. Я люблю... не тесниться на пляже летом. Я люблю не стоять в пробках в час пик. Я люблю быть равнодушным к результатам футбольного матча с участием команды моего родного города. Я люблю не покупать подарки на Рождество в переполненных магазинах. Я люблю уклоняться от обязанности надираться шампанским на Новый год.

– С тобой, должно быть, не так-то весело проводить время.

– Я не люблю постоянно улыбаться и смеяться, делая вид, будто у меня все в порядке. Я не душа компании, это точно, но я и не притворяюсь, что я счастлив. И, поскольку я трезво оцениваю окружающий меня мир, вечером я прекрасно засыпаю без спиртного, без снотворного, без наркотиков, без транквилизаторов, без всех этих вещей, которые помогают выносить окружающих, а себя считать счастливым.

Саманта размышляет.

– А я, я люблю... кучу вещей. Я люблю свою семью, маму, она готовит такую вкусную лазанью с анчоусами и брокколи, дядюшку Пепперони, он вечером у печи для пиццы рассказывает нам истории о нашей родине. Люблю тетушку Наталию, которая, вот уж точно, в выражениях не стесняется. Люблю смотреть, как моя кузина Тициана танцует, люблю, когда Эмилио играет на гитаре и когда Луиджи аккомпанирует на бандонеоне[2]. Люблю запах поджаренного в оливковом масле лука, люблю рагу с майораном, которое кипит и пузырится в котелке. Люблю неприличные шутки Эмилио, от которых краснею. Люблю моих тигров, хотя они и не всегда в хорошем настроении. Люблю зрителей, которые платят за то, чтобы меня увидеть, люблю этих наблюдателей, которые, может быть, на нас смотрят. Люблю Бога, который на нас смотрит уж точно.

– Вы живете в очень размеренном мире.

– Я люблю мое детство. То время, когда я набивала себе синяки на коленках и играла в шарики с ребятами из зверинца. Когда смеялась, как сумасшедшая, впервые увидев какашку слона. Люблю короткие минуты зрительских аплодисментов после моего номера. Даже, если они аплодируют вяло, даже, если и зрителей всего десяток, меня опьяняет каждый хлопок. Это мой наркотик, мое успокоительное. И я тоже очень хорошо сплю по ночам.

– Блаженны нищие духом, ибо им принадлежит царствие небесное.

– Ты плюешь на себе подобных потому, что не можешь их понять. Ты просто трус.

– Человек в принципе трусливое животное. Я знаю это, я вижу своих мышей, хомяков, кроликов. И меня всегда восхищали то самоотречение и мужество, с каким они терпят наши пытки. Когда я заставляю их страдать, я не могу не уважать их...

– Уж не хочешь ли ты сказать, что преклоняешься перед своими жертвами!

– Они стоически переносят боль. Я видел, как белые лабораторные мыши убивали своих малышей, лишь бы избавить их от наших опытов. Они все понимали. И старались уменьшить боль тех, кого любили. А мы... Да взять хотя бы нас с вами! Как мы себя ведем: то паника, то споры.

– Это ты...

– А вы, вы замужем? Она колеблется.

– Я жду встречи с мужчиной моей жизни.

– С прекрасным принцем! Когда вы сказали, что верите всему, о чем говорят в новостях, я нашел это... наивным. Когда вы сказали, что верите в Бога, я нашел это... трогательным. Но когда вы говорите, что верите в прекрасного принца, я нахожу это...

– Глупым?

– Редким. Откуда вы взялись? Честно говоря, я думал, что такие экземпляры уже давно вымерли.

– Тебе отрезать язык, да?

– Как они милы, мечты простушки.

– А я знаю, что он ждет меня где-то. И однажды я его встречу. Мы поженимся и у нас будет пять... нет... не пять... (решительно)... да, пять детей.

– А как вы его узнаете, мужчину вашей жизни?

– По первому поцелую...

– Как в истории про лягушонка, который превратился в принца после поцелуя?

– Именно так.

– Вы, наверное, уже проверили немало народу, я думаю?

– Пока ни с кем ничего «волшебного» не было.

Вид у Саманты мечтательный.

– А что такое «волшебное» должно произойти?

– ...Этого не опишешь, – отвечает она возбужденно. – Это сразу почувствуешь. Ты как будто вся раскроешься ему навстречу. И огромная волна тебя подхватит и понесет куда-то.

– Да, вот-вот! А через год он на вас уже и не смотрит. И начнет борьбу за пульт.

– Только не он. Он будет выше мещанства.

– Представляю ваши любовные игры. Во время циркового номера вы их соблазняете дикарским костюмчиком. После представления они воркуют. Красуются. Распускают перья, а вы выбираете.

– Нет, обычно все происходит в ночном клубе.

– Я забыл. Новый ритуал выбора партнера. Все совершается в темноте, чтобы нельзя было как следует рассмотреть внешность партнера. И в шуме, исключающем всякую возможность поговорить.

– Я люблю танцевать! Ну и что? Ничего в этом нет плохого.

– А потом мы удивляемся, почему мы вырождаемся. Это надо видеть, как люди выбирают друг друга. В темноте и грохоте. Дарвинизм наизнанку: совокупляются и воспроизводятся самые убогие.

– Иногда по ночам я вижу его во сне. (Медленно садится по-турецки.) Он красивый. Высокий блондин с голубыми глазами, он играет на пианино и...

– ...снимается в рекламе зубной пасты.

– Ты завидуешь, потому что твоя жизнь не удалась.

– А вы предпочитаете быть счастливой в своих мечтах?

– Твоя единственная радость – разбивать мечты других.

– Заметьте, я вас отлично понимаю. Я тоже хотел бы быть наивным, это, должно быть, очень успокаивает.

– Будет лучше, если каждый из нас останется на своей территории. Ты – там, я – здесь. Оттуда сюда не переходим, понятно?

– Э-э... хотелось бы все-таки иногда встречаться в центре, чтобы подержать друг друга за запястья... Есть-то надо или нет?

– О'кей. Но если я замечу что-нибудь или будет какая-нибудь провокация, я...

– Я знаю, вы оторвете мне ухо или выколете глаз.

– М-м-м... (Саманта ищет слова.) И еще кое-что. Здесь нет туалета и нет мебели, за которой можно спрятаться... значит, когда я кое-чего захочу, я попрошу тебя отвернуться и зажать уши.

– Без вопросов. Я, кстати, в свою очередь, прошу вас о том же.

– Вот видишь, если ты чуть-чуть постараешься, с тобой вполне можно поладить.

– Не знаю, сколько времени мы еще тут пробудем, но они, надеюсь, предусмотрят что-нибудь вроде наполнителя кошачьего туалета.

– И воды нам дадут. Мне все больше хочется пить. Чем дольше разговариваешь, тем сильнее сохнет горло. Пить! ПИТЬ! ПИТЬ!

– Мы нашли способ дать им понять, что хотим есть. Надо попробовать как-нибудь попросить воды.

Рауль подходит к Саманте и неожиданно обнимает ее.

Он сжимает ее в объятиях, она вырывается.

Свет неожиданно гаснет.

Пауза.

Когда свет зажигается, посреди сцены на разделительной линии вертикально стоит колесо.

– Это что за штука? – спрашивает Саманта.

– Огромное колесо.

– И для чего оно?

– Я ставлю колесо в клетку хомяку, в основном чтобы его занять и дать ему возможность размять лапки.

Саманта медленно, словно мученица перед пыткой, подходит к колесу, залезает в него и начинает вращаться.

– Саманта, что вы делаете?

Она движется в колесе все быстрее и быстрее.

– Господи, просто какой-то сумасшедший дом. (Он садится на пол.)

Вовсе нет! – говорит она, чуть замедляя вращение колеса. – Надо смириться со своей участью, бессмысленно бороться против «колеса судьбы».

Она снова принимается вертеться.

– Стоп! Саманта, перестаньте дурачиться, я вас прошу!

– Я делаю то, что я хочу.

– Так, мне нужна сигарета.

– Отличная возможность бросить курить.

– Я выкуривал две пачки в день. И вряд ли здесь найдется антиникотиновый пластырь.

Саманта останавливает колесо.

– Рауль, хочешь попробовать? Когда крутишься быстро, ни о чем не думаешь. Даже глюки появляются, но приятные.

– Вы вспотеете и еще больше захотите пить.

Он смотрит на колесо и вдруг хлопает себя по лбу.

– Черт возьми! Да как же я раньше не догадался!

– О чем?

– Они дают нам еду тогда, когда мы держимся за руки. Почему, как вы считаете?

– Не знаю.

– Они бьют нас электрическим током тогда, когда мы деремся. Почему, как вы считаете?

– Да хватит загадок-то...

– Это игра, спектакль, тут есть публика. Нам дают приспособления для хомячков, чтобы посмотреть, будем ли мы вести себя так же, как они. Нас толкают к...

– Куда?

– Они... Они хотят, чтобы мы... занялись любовью.

– У тебя с головой все в порядке?

– Подумайте. Мы займемся любовью, быстро закончим спектакль и сможем вернуться домой. Я клянусь вам, если будет выигрыш, я отдам вам свою долю.

Она отступает.

– Саманта, не бойтесь. Подойдите. Она недоверчиво подходит. —Давайте, переходите границу, я вас

приглашаю к себе.

Он берет ее за руку и тянет к себе. С потолка падают чипсы.

– Теперь поцелуйте меня.

– Хорошо, не будем горячиться. Все идет хорошо. Послушай-ка меня, Рауль, ответ (она вопит) НЕТ!

– Только в щечку.

– И речи быть не может!

– Не ребячьтесь. Рассматривайте это как научный эксперимент.

– Хороший предлог.

– Мы должны знать. Она колеблется.

– Ты клянешься не воспользоваться ситуацией? В любом случае я тебя предупреждаю о том, что...

Рауль целует ее в щеку. Свет немедленно гаснет.

Когда он снова зажигается, на сцене стоит емкость, наполненная водой.

– Рауль, смотри... питье!

– Поилка... Так я и думал.

– Ох, вот оно что. Ты имел в виду, что чем больше мы будем тискаться, тем больше у нас будет вознаграждений.

Они идут пить.

– Это похоже на правило, – утверждает Рауль, смачивая себе виски. – Не знаю, кто его установил, но оно действует.

– Еда, питье, колесо для гимнастики, у меня есть все, что мне нужно, – говорит Саманта, оглядываясь.

– А если мы зайдем дальше, может быть, у нас будет, не знаю... отдельный туалет, матрасы, маленькие кабинки.

– Я надеюсь, ты не захочешь со мной «побаловаться» ради морозильника?

Она возвращается на свою территорию, поправляя сдвинувшиеся чипсы.

– Извините меня, Саманта, я только хотел улучшить условия нашего содержания.

– Ты на себя-то посмотри. Ты прививка против желания. Какая девушка захочет с тобой спать! Только баба, окончательно потерявшая надежду, или извращенка.

– Все? Вы номер закончили?

– Ох, и потом, я же уже сказала тебе, мне нравятся только высокие блондины с голубыми глазами.

– Я знаю. И где-то лягушонок с волшебным поцелуем ждет вас, верный вам еще до знакомства, изнемогающий от того, что никак вас не встретит.

– Да. Это обоюдно.

– Представьте, что я – лягушонок. Пока вы меня не поцеловали, вы не узнаете, превращусь я в прекрасного принца или нет.

– Я согласна целовать лягушонка, но не жабу!

– Даже если мы останемся здесь надолго, очень надолго?

– Обойдусь.

– А если я вас возьму силой?

– У тех, кто уже пытался, яички до сих пор об этом помнят.

– Какая изящная метафора, особенно в устах молодой девушки, ждущей прекрасного принца.

– В любом случае я не способна ни на какую мало-мальскую нежность, если я не влюблена по уши, действительно по уши.

– Но кто же вам говорит о «любви»! Я только пытаюсь быть практичным. Мы могли бы начать, я не знаю, с каких-нибудь... прикосновений. Для улучшения условий нашей жизни. Потом посмотрим.

– Ты, наверное, давным-давно не трахался, а, Рауль? – спрашивает Саманта. Она идет снова вертеться в колесе.

– Я читал, что в одном зоопарке, в Соединенных Штатах, жила пара животных, панды, которые не хотели размножаться, – сказал он, глядя сквозь стекло. – Сторожа стали давать им игрушки и в конце концов так заставили их совокупиться. Это колесо... это игрушка. И нам будут давать все больше и больше игрушек, вот увидите.

Сверху раздается странный громкий звук.

Они поднимают головы.

Саманта подбегает к Раулю и прижимается к нему.

– Рауль, мне страшно. Наступает полная темнота. Слышны

странные звуки.

Пауза.

Свет зажигается. В центре помещения лежит куча мятой бумаги.

– Посмотрите, Саманта, что-то новенькое.

– Рулоны бумаги. И зачем нам это? Он подходит, чтобы лучше рассмотреть.

– Полотенца, носовые платки, туалетная бумага, салфетки...

Саманта оценивающе разглядывает бумагу.

Вдруг она начинает разматывать рулон и что-то мастерить.

Он подходит ближе.

– Что вы делаете? – спрашивает он. – Хижину?

– Поели, попили. Теперь я устала. Мне нужен покой, уединение, маленький спокойный уголок, в который я могла бы забиться.

Рауль тоже решает сделать хижину, но у него получается не так ловко.

– Э-э... Я всегда был неумехой. Вы мне не поможете?

– Каждый за себя.

– Я очень прошу вас.

Саманта соглашается и мастерит ему из бумаги домик.

– Спасибо. У меня в детстве были хомяки. Они так хорошо это делали.

Они входят и выходят из своих домиков, как это делают хомяки.

– Я строила такие хижины, когда была маленькой, с братьями. Мы брали одеяла и щетки. Мама ужасно сердилась. Мы там прятались и играли в ковбоев и в индейцев.

Рауль восхищается хижиной Саманты.

– Поздравляю, вы замечательный бумажный архитектор. Просто настоящая маленькая оса.

Саманта крутится в своей берлоге и шуршит.

– Вы что там делаете? – спрашивает Рауль. – Уже спальню лепите?

– Только кровать, подушку и столик у изголовья. Я люблю, когда удобно.

Рауль поворачивается в своем гнезде, и крыша его обрушивается.

Он быстро все поправляет, боясь, как бы Саманта этого не заметила.

Берет кусок бумаги и мастерит кораблик, который ставит на видное место, чтобы произвести на Саманту впечатление.

– Ах, так ты заделался декоратором, Рауль?

Он хватает другой кусок бумаги и делает самолетик.

– Мадемуазель Бальдини, не желаете ли, чтобы я помог вам обустроить вашу квартиру? Я могу вам сделать и сверхзвуковой.

Саманта показывает кастрюлю из бумаги.

– Спасибо, у меня есть все, что мне нужно.

Рауль запускает самолетик, берет большой кусок бумаги, кладет в рот и жует.

– Ты так зубы чистишь? Какой ты глупый все-таки!

Рауль достает разжеванный кусок бумаги и придает ему форму плюшевой игрушки.

– Я всегда сплю со своим мишкой. Саманта делает брезгливое выражение лица.

– Ладно, на сегодня, я думаю, хватит. Привет, Рауль.

– Спокойной ночи, Саманта. Несколько секунд спустя Рауль высовывает голову из своего укрытия.

– Э-э... вот еще. У вас точно нет сигарет? У меня просто ломка какая-то.

– Раньше надо было думать. Рауль с сомнением качает головой.

Каждый лежит в своей берлоге. Рауль ворочается, крыша снова падает. Он засыпает, голова и ноги высовываются из-под бумаги. Он начинает храпеть, сначала негромко, потом все сильнее и сильнее.

Из домика показывается голова Саманты, она похожа на сердитого зверька. Она зажимает уши. Свистит.

Рауль храпит тише.

Переворачивается на другой бок. Прекращает храпеть. Успокоенная Саманта прячется в домике.

Рауль начинает храпеть снова.

– Эй! Э-эй!

Рауль храпит все громче.

– Эй! Ох! Мотор! Потише!

Рауль храпит еще громче. Саманта снимает ботинок и швыряет в него.

Храп стихает и тотчас же возобновляется.

– Эй! Это невыносимо!

Она вскакивает и зажимает ему нос. Он задыхается и просыпается:

– Что... что...

– Ты храпишь. Раз мы должны жить вместе, надо с этим что-то придумать. Я не собираюсь всю ночь слушать твои серенады.

Он зевает и потягивается.

– Уже утро? – спрашивает он, протирая глаза.

– Мы и пяти минут не спали. Ты тут же начал храпеть, как поросенок. Ох, я не выношу мужчин, которые храпят.

– Мне очень жаль.

– Хорошо тебе, извинился и все.

– Ну а что? Я не виноват. Я такой. Я храплю. И я не буду себе оперировать мягкое небо для того, чтобы вам понравиться.

– Мне понравиться? Речь не об этом! Это вопрос сосуществования. Твоя свобода заканчивается там, где ты начинаешь мешать соседу. Ты мне мешаешь.

Свет гаснет.

Пауза. Слышен звон металла.

Свет зажигается.

– Смотрите, Саманта, лестница! Она обходит лестницу.

– Залезем? – предлагает она.

– Хорошо. Давайте.

– Нет, давай ты.

Рауль неуверенно протягивает руку, касается лестницы.

Электрического разряда нет. Он успокоенно берется за перекладины и поднимается наверх.

Саманта держит лестницу, чтобы она не опрокинулась.

– Рауль, что там видишь?

– Что-то вроде потолка с дырками. В середине большой люк. Наверное, через него они нас сюда и закинули. Если вы подниметесь и подержите меня за ноги, я попробую дотянуться до потолка.

Саманта залезает по лестнице и держит его за ноги.

Рауль поднимается еще на одну ступеньку.

– Ну, все, вот и потолок.

– Давай, открывай люк! Рауль старается открыть люк.

– Материал очень легкий, но и очень прочный.

– Толкай сильнее!

– Вы думаете, это так просто! Он пытается снова.

– Ну, вот, он открывается! Я открыл! Люк открывается.

На них падает луч света.

– Что ты видишь?

– Огромную комнату. Очень-очень высокий потолок. Метров двадцать в высоту.

– Чего ты ждешь? Давай! Бежим!

Она начинает карабкаться по лестнице, как вдруг на открытый люк и Рауля падает тень.

– А-а-а! – кричит Рауль в ужасе. Он падает, увлекая Саманту за собой. Слышен стук: люк захлопывается, свет исчезает.

Они встают на ноги.

– Ты и вправду дурак.

– Т... т... т...

– Т...что?

Глаза Рауля расширены, он ошеломлен.

– Т... т... там, наверху.

– Ну что там еще?

– Там... кто-то... кто...

– Кто? Что? Ничего не понимаю, что ты говоришь!

– Я видел только его глаз.

– Глаз? Чей глаз?

– Он был такой... такой...

– Надо было с ним поговорить!

– ...Это был не обычный глаз... он был невероятно огромный.

Он раскидывает руки. Саманта размышляет.

– Глаз Бога! – говорит она неожиданно, с удовлетворением. – Я была все-таки права. В конечном итоге, мы – в раю. Мы избраны. «Он» на нас смотрит. «Глаз Бога».

– Он был желтый и зеленый. Посередине черная блестящая щель. Это было похоже на глаз какого-то земноводного. На глаз гигантской лягушки!

– Что ты несешь?

– Идите сами посмотрите, если вы мне не верите. В конце концов, вы у нас специалистка по лягушкам!

Саманта залезает наверх. Люк освещается очень ярким светом. Саманта открывает рот от удивления.

Она очень медленно спускается, потрясенная:

– Это не Бог...

– И уж совсем не то, о чем я думал. Это зверюга метров в десять высотой минимум. Может, и больше.

Рауль достает мобильный телефон и набирает номер. Безрезультатно.

– Рауль, если это не Бог и не телевизионное шоу, то что же это может быть?

Рауль морщится.

– Он живой, – говорит он, – он большой, это что-то невиданное.

– Может быть, это кино, спецэффекты?

– Слишком уж долго его снимают. Обычно запаса пленки хватает на двенадцать минут.

– Бывают очень большие люди, такие больные.

– Ну, рост выше десяти метров, – говорит он насмешливо, – можно рассматривать как патологию, не подлежащую излечению.

– Если это не Бог, если это не спецэффекты кино, это – животное. Мы – пленники огромного зверя!

– Да-а... Даже огромные животные не бывают такими большими. Во всяком случае, это не крокодил, не бычачья лягушка и даже не разморозившийся динозавр. Это что-то совсем, совсем «новенькое».

– Новенькое? До такой степени?

– Абсолютно новенькое... На Земле... такого никогда не бывало.

Лицо Саманты меняет выражение.

– Что-то из...

(Он кивает.) Ммм... Ммм...

– Невозможно.

Они стоят, глядя на потолок. Саманта съеживается.

– Саманта, а если...

– ...ужас!

– Великолепно!

– Это кошмар.

– Мечта.

– Я сейчас сильно ущипну себя и проснусь.

Рауль насвистывает мелодию из «Встречи третьего типа».

– Это «они», сомнений нет.

– Нет! – кричит она в ужасе.

– Наоборот.

– Нет!

– Да.

– Нет! Нет. Нет... Это не...

– Да. Да. Да.

Пауза.

– Когда я был маленьким, я мечтал стать послом людей у «Них». И вот они наконец здесь.

Он поднимается по лестнице.

– Ты – сумасшедший!

Она удерживает его за брюки.

– Надо поговорить с ними! – упрямо заявляет Рауль.

– Это «пришельцы»!

– Ну и что? Я – не расист.

– Это чудовища!

– Почему вы думаете, что все, что не с Земли, должно быть чудовищным?

– Это «гигантские лягушки». Мерзость!

– А, может быть, нужно только поцеловать их, и они превратятся в прекрасных принцев.

– Они сожрут нас!

Саманта хватает Рауля за руку и крепко сжимает.

С потолка немедленно падает еда.

– Они нас откармливают, Рауль! Как откармливают гусей. Чтобы стали жирнее... Ты не понял, они хотят съесть нас!

– Вы бредите.

– Они ждут, чтобы мы разжирели. Вдруг они будут кормить нас через воронку, чтобы... сделать «фуа гра из человечины»!

– Да нет! Кроме нас, никто во всей вселенной не способен на подобную жестокость.

Саманта как будто теряет рассудок. Она не слушает Рауля. Ее голос становится все более исступленным:

– Они нас слопают. Когда мы достаточно растолстеем, они нас зарежут и подвесят вверх ногами, чтобы собрать кровь. И сделают колбасу. А потом они отрежут нам руки и ноги, выпотрошат нас и заполнят фаршем. Сейчас ведь Рождество, так?

– У них, наверное, другие праздники.

– Мы будем кипеть в соусе с горячим маслом. Нас подадут на стол с каштанами и обжаренными в луке-шалот маленькими картофелинами. А как украшения в ноздрях у нас будут пучки петрушки, а во рту черри-помидорчики. Нас обольют нашим собственным соком. Немного соли? Перца? Все готово! За стол! Что у нас сегодня на ужин?

– Ладно вам. Успокойтесь.

– Люди! (Она изображает мать семейства, подающую детям блюдо.) Чудесные люди, горяченькие, хорошенькие, хрустящие! Да, люди! И не бройлерные, а откормленные зерном без фосфатов. «Ура! Ура!» – закричат маленькие лакомки.

– Мадемуазель Бальдини... Вам нужно...

– Кто хочет ножку? Кто хочет окорочок? Кто хочет шею? Гузка – для знатоков. Не торопитесь, малыши, хватит на всех!

– Саманта!

Молодая женщина обращается то к Раулю, то к воображаемым детям, сидящим вокруг стола.

– Нет! Ну-ка, нет, нет! Кожу не оставляйте, она самая вкусная! Ну, а вы, месье, как вы находите моих людей? Не пережарены? Немного белого сухого, чтобы запить? Белое вино отлично сочетается со вкусом людей. Кстати, осторожно, в них полно мелких косточек, которые могут застрять в горле или в зубах. Я приготовила зубочистки. (Делает вид, что ставит на стол коробочку с зубочистками.)

Саманта!!

– А после людей чуть-чуть кальвадоса... для пищеварения. Не будет пучить. Потому что у людей есть недостаток: увы, они (потирает себе живот) вызывают газообразование.

– Саманта! Хватит! – говорит Рауль умоляюще.

В конце концов, он решает дать ей выговориться.

– Кто хочет добавочки? – выдыхает она устало. – Люди – это настоящее праздничное блюдо!

– Инопланетяне таких размеров, что мы послужим скорее закуской.

Саманта застывает, ее улыбка хорошей хозяйки сменяется гримасой ужаса.

Рауль поднимается по лестнице и кричит:

– Эй! Откройте, я хочу с вами поговорить!

Саманта стоит по-прежнему неподвижно.

– Рауль, я даже знаю, почему они делают это. Они мстят нам за то, что мы едим лягушек. Мы ведь оба французы, а только французы едят лягушек!

Она садится на пол, оглушенная.

– Черт возьми, Саманта! Придите в себя! Вы что, не понимаете, что происходит? Вы не отдаете себе в этом отчет? Представьте себе, сколько людей мечтают оказаться на вашем месте! Это лучше, чем любой научно-фантастический фильм! Это Ре-аль-ность! Они здесь. Над нами. Это пришельцы из космоса, которые появились впервые в истории человечества! Мы их видели...

– Они отвратительны.

– Они нас видели.

– Я боюсь их. Я хочу вернуться домой.

– Я должен подготовить речь... «Дорогие пришельцы...» Нет, это уж слишком банально. Надо говорить проще, яснее. (Обращается к потолку.) МЫ – ЛЮДИ...

– Насчет этого, я думаю, они уже в курсе.

– ...ВЫ – ДРУЗЬЯ. Я – ПОСОЛ.

Ждет ответа. Ничего не происходит.

– ВЫ ПОНИМАТЬ СЛОВО «ДРУГ»?

Саманта и Рауль прислушиваются. Реакции нет.

– Брось, Рауль. Все равно, что с устрицами разговаривать.

Рауль возвращается к «официальному» тону:

– МИР. МИР МЕЖДУ НАШИМИ ДВУМЯ НАРОДАМИ. Я ХОТЕЛ БЫ ПОДПИСАТЬ КОНТРАКТ О КУЛЬТУРНОМ И НАУЧНОМ ОБМЕНЕ.

– Он уже готов предать свою планету! Это враги!

Рауль невозмутим.

– Я ГОТОВ К ПЕРЕГОВОРАМ. МЫ ИМЕТЬ МНОГО БОГАТСТВ, ОЧЕНЬ КРАСИВЫЕ ПРЕДМЕТЫ, ОЧЕНЬ СЛОЖНЫЕ, ИХ ТРУДНО СМАСТЕРИТЬ.

– Ты им что собираешься предложить? Шариковые ручки?

– МЫ ДЕЛИТЬ ВСЕЛЕННАЯ. ПОЛОВИНА ВАМ, ПОЛОВИНА НАМ.

– С какой стати они будут иметь с нами дело? Ты сотрудничаешь с твоими лабораторными мышами или лягушками?

Рауль оборачивается к Саманте.

– Почему тогда они держат нас живыми?

– Чтобы развлечься. Чтобы нас пытать. Они хотят, быть может, отомстить за своих братьев, замученных людьми. В коллеже, на уроках биологии, я помню, мы должны были обнажить нерв в лапке лягушки и заставить лапку дергаться под воздействием электричества. А лягушка была... еще живая. Она обязательно должна была быть живой. Они будут искать у нас в ноге нервы, чтобы учить своих детей!

Рауль не обращает на нее внимания.

– Почему они не отвечают?

– Не выбивайся ты из сил, Рауль. Они считают нас, должно быть, совсем неразвитым видом животных. Эй, там! Мы умные! E = mc2! Вы же не будете есть животное, которое говорит, что E = mc2! (Поворачивается к Раулю.) Формула такая, да?

– Для них, должно быть, это каменный век.

– Но есть вещи, которых они не знают. (Становится на ступеньку лестницы.) Вы знаете рецепт майонеза? Он известен только на Земле! А знаете, как вывести пятно от жвачки? Уверена, что не знаете. Кубиком льда! Именно так. А рецепт торта с лимонной цедрой?

Она достает мобильный телефон у Рауля из кармана.

– А вот это позволяет говорить на расстоянии, без проводов, не повышая голоса, и он может издавать забавные звуки. У вас такие есть?

Она по очереди включает мелодии в телефоне. Ничего не происходит.

– Они не могут этого знать, а? Не могут! Эй! Мы люди, мы не животные! – кричит Саманта.

– Почему они не отвечают? Если бы я нашел двух маленьких инопланетян, производящих ртом звуки, я бы им уделил, конечно же, больше внимания.

Они задумываются.

– А если они нас коллекционируют? Я коллекционировала бабочек, когда была маленькая. Я их закрывала в банках с крышками, а потом... накалывала на булавки.

Она опять впадает в отчаяние. Рауль хочет успокоить ее:

– Они не будут с нами этого делать. Скорее всего у них мирные намерения. У нас равные шансы попасть в руки как к злым инопланетянам, так и к добрым.

– Я не про добрых или злых говорю тебе! Можно быть добрым и есть лапки лягушек. Можно быть добрым и коллекционировать бабочек! Просто не задумываться об этом...

Она опускает голову.

– А вдруг действительно они нас коллекционируют? Смотрите, ведь они могут собирать парами образцы всех видов животных Вселенной. Я – мужчина, вы – женщина, понимаете? Что-то типа Ноева ковчега. Но большего масштаба. Космического. Они нас схватили и пока посадили сюда.

– Сделают из нас чучела и выставят в Галерее эволюции: «Человеческая пара с планеты Земля».

– Тогда бы они нас уже убили. Но мы живы. Нас кормят. Нас даже балуют игрушками. Это доказывает, что они хотят нам добра.

– Говорю тебе, они все равно убьют нас когда-нибудь.

– А я думаю, что они будут продолжать нас кормить и дарить нам игрушки до тех пор, пока вы не забеременеете.

При этих словах Саманта широко раскрывает глаза.

– Мы пропали, Рауль.

– Да нет! Единственная наша задача – научиться выносить друг друга в этой... как назвать-то... в этой... клетке для людей.

– ...в этом человечнике?

– Если хотите, в... человечнике. Кстати, заметьте, совершенно не обязательно человечник должен находиться на Земле. Числа! Черт возьми! Потерянная неделя! Все понятно. Это не пришельцы на Земле, это мы у них!

– Мне нужно сесть. Я что-то так устала. Ужасно устала...

– Астрономы не нашли жизни ни на одной планете Солнечной системы, так что мы, конечно же, оказались за ее пределами.

– А это далеко?

– Ближайшая к нам солнечная система – это Проксима Центавра. И это... скажем... два световых года от Земли.

– Это сколько километров? Я только в километрах понимаю.

– Примерно тысяча двести миллионов километров.

– Подумать только, а ведь я никогда не уезжала из Франции!

– Вы понимаете, что мы совершили самое дальнее путешествие из всех, что когда-либо совершали люди. До этого никто дальше Луны не летал...

– А я просила об этом?! И мне здесь не нравится.

– Погодите жаловаться. Дышим мы воздухом. Значит, здесь есть атмосфера. Мы едим. Мы пьем. Мы ходим по полу. Значит, как и на Земле, здесь есть притяжение.

Он прыгает, все выше и выше.

– Притяжение почти такое же, как и у нас, кстати, – продолжает он.

– Ну почему именно я?

– Не знаю... Может быть, из-за вашей внешней привлекательности.

– Есть и получше меня. Актрисы, манекенщицы, звезды там!

– Может быть, у них нет цирков? Вы произвели на них впечатление. Увидев вас в клетке с тигром, они, может быть, решили, что вам и в другой клетке будет комфортно.

– А вы? Вы, как я понимаю, не в клетке работаете. И потом... вы совсем не красавец.

– Может быть, я заинтересовал их своим интеллектом. Мы дополняем друг друга. Ваша красота и мой интеллект.

– Вы что, думаете, что я совсем дуреха?

– Может быть, они знают нас лучше, чем мы думаем.

Саманта и Рауль возвращаются к лестнице.

– Рауль, нам надо бежать!

– Но мы же еще не вступили в контакт с ними.

– Подожжем бумагу. У тебя есть зажигалка или спички? Или дай мне твои очки, света сверху хватит...

– Вы хотите упустить эту уникальную возможность? Вы будете жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

– Подожжем бумагу, расплавим люк в потолке и дадим деру.

– ...Так. А очутившись на свободе... Предположим, что воздухом можно дышать, и притяжение такое же, как на Земле. А вы подумали, как придется исхитряться парочке хомяков, сбежавших излаборатории?

Рауль изображает кошку:

– Мяу... Их немедленно съедят бродячие кошки. Представьте-ка себе, какого размера инопланетные кошки.

– Если бежать быстро, можно спастись.

– И куда направиться?

– В аэропорт.

Рауль хохочет. Саманта остается серьезной.

– Нас привезли в ракете. В ракете и улетим. Я тебе говорю, Рауль, через неделю будем дома.

– Так надо же еще дотянуться до рукояток, прочесть инструкцию по управлению «космическим кораблем». А вы узнаете наше Солнце в звездном небе?

– Дедушка научил меня находить Большую Медведицу, это нам поможет?

– Вряд ли.

– Бог нам поможет.

– У Бога, на мой взгляд, достаточно проблем на Земле, маловероятно, что он будет заниматься парочкой, оказавшейся вне его юрисдикции.

– Тогда мы пропали.

Вдруг люк открывается. Из него падает луч света.

Рауль поднимается по лестнице. Какая-то тень заслоняет свет – вероятно, инопланетянин наблюдает за ними.

– Я ДРУГ. Я ХОТЕТЬ БЫТЬ ПОСОЛ ЗЕМЛИ У ВАС.

Тень исчезает. Возвращается свет, затем снова появляется тень.

Саманта присоединяется к Раулю:

– Другой глаз! Он поменьше, смотрит на нас. Их двое!

– МИР. МИР МЕЖДУ НАШИМИ ДВУМЯ НАРОДАМИ. Э-Э... СПАСИБО ЗА ПРИГЛАШЕНИЕ.

Снова свет. Внеземные существа больше не смотрят на них. Люк со стуком закрывается.

– Вы видели, как они нас разглядывали? – спрашивает Саманта.

– Они проверяли, не поранили ли мы друг друга в драке.

– Ага! Я все поняла. Мы – у них... в ресторане. Знаете, как лангусты в аквариуме. Наверху, наверное, были клиенты, которые выбирали себе блюдо!

– Прекратите истерику.

– Как лангусты! В шикарном ресторане. Потом того, которого выбрали, живого бросят в кипяток. Так и есть: они ездят на Землю за продуктами, а нас потом сажают в декоративный человечник в ресторане.

Рауль озадачен.

– У вас еда – какая-то навязчивая идея.

– Потом разрежут нас пополам, вдоль и зальют майонезом. В глаз немного лимонного сока...

– Хватит!

– Я не выношу кипятка! (Она вот-вот разрыдается). Я даже душ принимаю почти холодным.

Незнакомый звук. Саманта прижимается к Раулю.

Наступает темнота. Слышен шум работающей машины. На стене в глубине помещения появляется телеизображение.

– «...Добрый вечер, дамы и господа. Вы смотрите, быть может, последний в мире выпуск новостей. Напряженность между Индией и Пакистаном продолжает расти».

Фотографии двух генералов, индийского и пакистанского.

– «Пакистан заявил о том, что обладает бомбой, способной уничтожить всю планету, и угрожает применить ее, если Индия не согласится с его притязаниями на Кашмир».

Документальные кадры взрыва атомной бомбы.

– Саманта, но ведь это Ришар Жак-мен из «Последних новостей»! Посмотрите на дату внизу – это было три дня назад.

– «Пакистан считает, что затронута его национальная честь; его диктатор Зиа Уль Азах...»

Архивные кадры. Генерал Зиа Уль Азах обращается к толпе.

Толпа приветствует его и скандирует воинственные лозунги.

– «...как известно, смертельно болен раком в последней стадии. Для достижения своей цели он готов пожертвовать всем человечеством. Срок его ультиматума истекает через десять минут. В первый раз нам грозит полное уничтожение планеты».

Архивные кадры. Лозунги становятся все более и более агрессивными.

– «Никто не верит в реальность его угрозы. Генеральный секретарь ООН...»

Архивные кадры демонстрируют человека в штатском, что-то спокойно объясняющего. Ему вежливо аплодируют представители ООН.

– «...уверяет, что он смог бы наставить пакистанского диктатора на путь разума. Но последний заперся в своем бункере...»

Фотография бункера.

– «...не желая никого принимать. Финансовые круги в панике, показатель Доу Джонса упал...»

На экране – мусорные корзины Уолл-стрит, заполненные обесцененными акциями.

Смена кадра, внизу бегущей строкой – непонятные внеземные символы.

Замедленные кадры взрывающейся Земли крупным планом.

Куски континентов медленно разлетаются в разные стороны в безвоздушном пространстве. Панели стен домов, машины, оторопевшие люди плывут в звездной пустоте.

Рауль и Саманта, остолбенев, смотрят друг на друга.

– Чушь! – восклицает она вдруг и хохочет.

У Рауля вид озабоченный. Он не говорит ни слова.

– Это совершенно невозможно. Рауль все так же неподвижен.

– Эй! Рауль, проснись. Ты что, попался на это? Все подстроено, взорвали какой-нибудь пластиковый шар, чтобы мы поверили в эти небылицы. Пользуются тем, что мы и так на нервах!

Рауль размышляет.

– Саманта, а вдруг это действительно произошло?

– Неужели ты дашь себя провести? Ты, великий ученый! Ты думаешь, вправду диктатор не-помню-чего по имени «А-пчхи» может...

– А что если?..

– Не знаю. Это – просто безумие! Рауль приходит в себя:

– В любом случае тогда...

– Это совершенно немыслимо.

– Или...

– Нет, конечно, нет.

Саманта и Рауль смотрят друг на друга некоторое время и говорят в один голос:

– Черт! Они это сделали.

– Так-так, сохраняем спокойствие, сохраняем спокойствие, – говорит Рауль медленно.

– Ох-ох-ох! Да, обухом по голове. Многовато для одного дня. Не знаю, как ты, но я устала, так устала... уф.

Саманта кружит по помещению, глядя в пол, потом садится в уголке.

– Не паниковать. В конце концов, не от чего впадать в отчаяние. Мы встретили... «внеземных обитателей», которые нас проинформировали, вежливо, очень вежливо, подчеркиваю, о том, что... ну... наша родная планета, Земля, взорвалась и, таким образом, больше не существует. Так-так-так.

– Так-так-так... – повторяет она, как эхо.

– Это возможно, все возможно. Особенно в наши дни. Эпоха контрастов и сюрпризов, не так ли? Не будем волноваться. Не стоит драматизировать. Не стоит сгущать краски.

– Ну, краски-то и без того густоваты...

Рауль плохо справляется со своим смятением. Он тщетно пытается успокоиться:

– Что бы ни случилось, надо всегда сохранять присутствие духа. И ясный разум. Ситуация под контролем, я живой. Вы тоже живы. Мы так часто сетуем на свою судьбу. Помню, однажды я потерял ключи... вы не можете себе представить, как я перенервничал. Из-за ключей! Я вообразил себе черт-те что. Испугался, что мне придется спать на улице. А на самом деле они завалились под подкладку. В кармане пиджака была дырка! Представляете, просто маленькая дырка!

Он шумно, глубоко дышит. Саманта начинает рыдать.

– Мы пропали, Рауль! Больше нет Франции, нет Европы, континентов! Нет людей, зверей, растений, океанов. Ничего. Пшик. Улетели. Испарились. Рассеялись.

Саманта плачет, стонет и беснуется. Потом ее плач переходит в смех, все более и более безумный.

– С тобой все в порядке? – встревоженно спрашивает Рауль.

Саманта внезапно умолкает. Она словно пьяная.

– Саманта, ты в порядке? Саманта в прострации, не отвечает.

Рауль трясет ее за плечо, она остается неподвижной.

Он нежно хлопает ее по щекам. Она не реагирует.

Он колеблется, потом дает ей сильную пощечину.

Она моргает.

– Скажи мне, Рауль, если Земли больше нет, мы, значит... одни. Последние представители вида. Два последних... Мне как будто на плечи навалилась непосильная тяжесть.

– Финал сериала о приключениях людей. Последняя сцена, – говорит Рауль, массируя ей плечи.

Вдруг взгляд Саманты снова оживает.

– Или первая серия нового фильма... Мы будем словно новые Адам и Ева.

– Адам и Ева были в раю. А мы, мы в стеклянной банке.

Она решительно встает.

– Я, Саманта, говорю тебе: пока есть жизнь, есть надежда. Вместе мы сможем восстановить все, что было разрушено.

– Еще надо этого захотеть.

– Даже если нет желания, есть долг.

– Долг? Какой долг? Долг продолжить страдания во Вселенной?

– Долг раздуть маленькую человеческую искорку.

– Мне очень жаль, но я в этом не участвую.

– Ты дашь человеческой истории прерваться?

– Без малейшего колебания.

– Ты преступник!

– А кто меня будет судить? Саманта, с вызовом:

– Я.

– По какому праву?

– По праву на защиту своего вида.

– Ну, а у меня есть право оспорить твое право. И вопиюще очевидные аргументы.

– У меня тоже.

– Мои сильнее.

– Не думаю.

Они меряют друг друга взглядами.

– Хорошо. В таком случае, мадемуазель Бальдини, я вам предлагаю судебный процесс над человечеством.

– Процесс! Но нас всего двое, мой бедный Рауль, а чтобы провести процесс, нужна уйма народу!

– Мы распределим роли. Вы будете адвокатом, а я – судьей и прокурором.

– А кто будет свидетелями?

– Мы.

– А кто будет присяжными?

– Мы.

– А каким будет вердикт?

– Жизнь или смерть рода человеческого.

– Раз и навсегда...

– По окончании заседания, если мы придем к выводу, что человечество виновно, мы продолжим спать каждый на своей территории. Таким образом, после нашей смерти людей во Вселенной уже не останется. Если же мы решим, что человечество достойно быть спасенным, мы займемся любовью, чтобы положить начало новому поколению людей.

– Но я ничего не понимаю в юриспруденции. Я один раз была в суде, за превышение скорости, но все закончилось очень быстро.

– Я вам помогу. Заседание должно пройти торжественно.

Рауль идет в глубь помещения, делая вид, что выходит через воображаемую дверь, а затем входит через нее в зал суда, становится посреди комнаты спиной к стеклу.

– Тишина, заседание начинается, – объявляет Рауль, ударив три раза пяткой в пол. – Суд идет.

– Подожди, я немножко приведу себя в порядок.

Саманта поправляет одежду и волосы. Потом толкает воображаемую дверь и входит с таким же воинственным видом.

Рауль показывает ей ее место. Каждый делает вид, что раскладывает бумаги и ручки, воображаемые рукава мешают им.

– Слово обвинению.

Рауль занимает место прокурора:

– Спасибо, господин председатель. В качестве прокурора я обвиняю человечество в предумышленном убийстве, совершенном над... самим собой. В качестве наказания требую его уничтожения и удаления из космоса.

– Спасибо, мэтр, – говорит Рауль, занимая место судьи. – Кто выскажется в защиту?

– Я, э-э... что надо говорить? Рауль склоняется в ее сторону и шепчет:

– Невиновно.

– Вот-вот, невиновно.

Рауль возвращается на место прокурора:

– Я, как прокурор, утверждаю, что конец Земли пла-че-вен. Нашу планету погубил небольшой конфликт, который человечество не смогло уладить.

– Не стоит обвинять все народы в том, что между двумя из них возник конфликт.

– Это могли быть какие угодно народы. Люди воюют между собой столетия. Они все время испытывают потребность в захватах, покорениях, грабеже, убийствах, насилии.

– Не все одинаковы. Всегда находились разумные люди, противостоявшие завоевателям, – отвечает Саманта.

– Я вызываю свидетеля обвинения. Господин Рауль Мельес, историк, историк-любитель, по крайней мере.

Рауль делает вид, что входит, становится лицом к стеклу и поднимает правую руку.

– Я клянусь говорить правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Он снимает очки, покусывает дужку уголком рта, как заправский историк.

– История человечества знает много примеров насилия. Взять хотя бы индоевропейцев. Они умели обрабатывать железо и приручать лошадей, у них была сословная организация общества, и благодаря этому они в течение пяти тысячелетий держали в повиновении живущие рядом с ними народы, навязывая им свое преклонение перед военной силой и мужеством на поле брани.

– Возражаю! – перебила его Саманта. – Народы, отрицающие насилие, тоже были.

– Это правда. В это же время финикийцы, евреи, карфагеняне развернули торговлю, открыли первые банки, проложили шелковый путь, освоили другие пути, по которым везли чай и пряности. У них не было мощной армии, они предлагали альтернативу военным завоеваниям: сотрудничество и обмен товарами между народами. Чтобы совершать морские путешествия, они изобрели компас, карты, парус. Итог: карфагеняне были покорены римлянами, финикийцы были вырезаны, евреи постоянно преследовались.

– Их идеи не погибли.

– Гибель Земли подтверждает: стремление к конфронтации оказалось сильнее, чем стремление к сотрудничеству Звон оружия всегда заглушал призывы к любви, Мы все соревнуемся и соперничаем друг с другом. Потому что такова наша истинная природа... Мой вывод как свидетеля таков... человек человеку – волк.

– Спасибо за выступление, господин историк. (Рауль занимает место судьи.) Слово защите.

– Вы словно забыли о том, что мы способны ухаживать за больными и защищать слабых, немощных и старых.

– Мы прославляем молодость. Мы прославляем власть. Мы восхищаемся силой и воинами. А слабых, отличных от нас или чуждых нам, мы постоянно преследуем.

– У нас есть школы, больницы, дома престарелых. Мы способны на взаимопомощь. Мы добрые и благородные существа.

Рауль, с места прокурора:

– Вздор!

Возвращается на место судьи и стучит ногой:

– Тишина, или я удалю всех из зала заседания! А вас, мэтр, я попросил бы взвешивать ваши слова. Слово защите. Свидетель может покинуть зал, если у вас, мэтр, нет к нему вопросов.

– У меня нет вопросов к свидетелю. Но у меня есть заявление. Я обращаюсь к вам, господин прокурор, и к вам, господин судья.

Рауль возвращается на место прокурора. Саманта встает напротив него.

– Э-э, здравствуйте, господин председатель, здравствуйте, господин прокурор, и здравствуй я сама, защита, короче... И публика в зале суда, наверное... (Она поворачивается к стеклу.) Я клянусь говорить истинную правду и все такое. Зуб даю.

Показывает на свой зуб.

– Так что я хочу сказать, – продолжает она с горячностью, – мы, люди, – это самый чудесный опыт жизни во Вселенной!

– Вы в этом уверены?

– Ну, конечно, человек не похож на других зверей. Это великое творение Господа. Это священное животное.

– Священное? Священно-глупое! Чем же это человек лучше кита, хомяка, пчелы или даже лягушки?

– У нас большой мозг. Мы умнее всех остальных зверей.

– Это правда, кора головного мозга у нас «кудрявее», объем мозга больше, чем у большинства остальных животных. Но как мы этим воспользовались? Мы глупее самых распоследних динозавров. Они хотя бы не виноваты в том, что вымерли!

– Возражаю! Это несчастный случай. Э-э... Из того, что мы только что услышали, понятно, что ответственен всего один человек, диктатор, к тому же больной. Ошибочка вышла по его вине. Надо ли резать все стадо из-за одной бешеной коровы?

Рауль говорит тоном прокурора:

– В таком случае я ставлю под сомнение систему, которая позволила опереточному диктатору оказаться во главе государства, обладающего ядерной бомбой.

– Хорошо, о'кей, это недосмотр. Но в тот момент, когда эта сволочь нажимала на смертоносную кнопку, миллионы приличных людей делали добрые дела.

– Тогда я вас спрашиваю: почему же на высшие посты назначаются сволочи, как вы выражаетесь, а не приличные люди?

– Я-то откуда знаю? Потому что приличные люди слишком заняты добрыми делами и им некогда думать о политике.

– Аргумент несостоятелен! – возмущается Рауль.

– Прекратите употреблять ваши мудреные словечки, я их не совсем понимаю.

– Человек может быть добрым иногда, но суть его дурна. Такова страшная правда. Вспомните случай, который произошел в Англии: два восьмилетних мальчика забили до смерти другого, младше их и совершенно им незнакомого!

– Да-а, что-то такое было по телевизору.

– Ну, так вот, на допросе они сказали: «Нам было скучно, мы хотели развлечься!» Им было по восемь лет. Восемь лет, слышите? Где уж тут рассуждать об индоевропейской или финикийской культуре! Откуда в таком возрасте такая дикость? Когда я услышал об этом, я подумал: если бы человек мог свободно проявлять свойства своей натуры, то он, может быть, открыто признал, что он не любит своего ближнего, не любит себя самого и испытывает потребность уничтожать все вокруг себя. Полиция, правосудие, тюрьмы – это все способы заставить людей сдерживать свои разрушительные инстинкты. А если бы не было страха перед жандармом, они показали бы свои истинные лица – лица убийц.

– Человечество похоже на растущего ребенка.

– И что?

– Оно было в подростковом возрасте.

– Вы хотите сказать, что господин Род людской делал те же глупости, что и подростки, которые гоняют на мотоциклах, бьют машины и напиваются?!

– Человечество готовилось стать взрослым. Взрослеют постепенно. Обязательно случаются проколы. Кто ни разу не воровал конфеты в супермаркете? Кто ни разу не поджигал почтовые ящики? Кто, подстрекаемый ордой приятелей, ни разу не угонял вечером мотороллер...

– Я.

– Да ладно, хватит. Единственное, в чем можно упрекнуть человечество, так это в том, что оно взрослело медленно. Но у него были на то уважительные причины. Трудное детство. Разведенные родители. Дурная компания. Но юноша Род людской очень старался. Постоянно совершенствовался. В один день все не делается.

– Да, делается в семь. А у нас сейчас восьмой. После дня отдыха – день траура.

Саманта делает вид, что ищет что-то в кипе бумаг.

– Я не могу позвать сюда нужных мне свидетелей, но, поверьте, господин председатель, их могли бы стоять здесь, рядом со мной, перед судом, тысячи – тысячи тех, кто рассказал бы вам, каким хорошим был этот юноша – Род людской.

Рауль, удивленный восторженностью своей подруги, меняет тон:

– Ваш чудесный юноша Род людской серьезно навредил планете, которая его кормила. Ему не была свойственна благодарность. А о его трудном детстве стоит поговорить. Род людской был по меньшей мере преступником. Сколько рек безвозвратно уничтожено его рукой? Сколько мест обитания диких животных осквернено? Сколько морских пляжей обезображено? Сколько лесов истреблено?

– Он уже начал исправляться. Деревья стал опять сажать.

– Род людской был единственным видом животных, применявшим пытки. Только он получал удовольствие от страданий своих собратьев. Другие звери убивают, чтобы защититься или насытиться.

– Неправда. Я видела, как мой кот почти час мучил ящерицу. Он оторвал ей хвост, потом не торопясь одну за другой лапки, он вонзал в нее когти, а ящерица корчилась от боли. Есть это несчастное, исстрадавшееся существо он не стал, гордо положил труп мученицы мне на кровать.

– Это лишь подтверждает все сказанное мной. Ваш юноша Род людской не только опасен, но и заразен. Он развращает живущие рядом с ним другие виды животных.

Саманта не может скрыть своих чувств. Она вдруг принимает гордый вид:

– Бог, зная людские слабости, снабдил их одним качеством.

– И каким же, скажите на милость, госпожа адвокат?

– Совестью, господин прокурор. Совестью, которая порождает в человеке три достоинства.

– Лицемерие, жестокость, злонамеренность?

– Нет. Любовь. Юмор. Творчество.

– ...Чепуха. Все это ничего не дает. Саманта повышает голос:

– Человек – единственное существо, способное на Любовь с большой буквы. Остальные животные занимаются ею только для воспроизведения рода, чувств они не испытывают.

– Да, но во имя этой Любви с большой буквы люди совершают худшие из преступлений. Например, во имя любви к родине они развязывали самые кровопролитные войны.

– Иисус был человеком. И сказал: «Любите друг друга».

– И Иисуса распяли. А потом во имя Его создали инквизицию.

– Человек – единственное животное, способное на страсть!

– Человек – единственное животное, чьи страсти ведут к безрассудству.

– Человек... (Саманта ищет аргументы)... – единственное существо, способное на юмор.

– Человек – единственное животное, которому понадобилось изобретать юмор, чтобы смириться со своим отчаянным положением.

– Человек – единственное животное, которое создает красоту. У вас была когда-нибудь возможность оценить качество тончайшего китайского шелка?

– Беспомощное подражание невесомым нитям паука!

– А античные скульптуры в музеях?

– Грубая поделка в сравнении с кружевом розового бутона!

– Легкий прыжок балерины?

– Как неуклюж он в сравнении с полетом стрекозы.

– Звуки сопрано?

– Какофония в сравнении с пением соловья.

Саманта сосредоточенно думает.

– Человек – единственное животное, умеющее играть рок-н-ролл, – говорит она убежденно.

– А сверчок? Его надкрылья перещеголяют любую электрогитару.

– Только человек знает искусство живописи!

– А улитка?

– Но это не живопись! Просто мазня.

– Вы говорите так потому, что никогда не смотрели на слизистый след улитки сверху. Узоры гораздо затейливее, чем на многих абстрактных картинах.

– У нас есть наука! У животных, насколько я знаю, науки нет.

– Ну, что ж, будучи ученым, я хочу вам напомнить, что благодаря именно этому преимуществу мы сумели смастерить атомную бомбу, которая и жахнула нам прямо в рожу!

– Мы не животные, мы придумали противозачаточные таблетки!

– И демографический взрыв! Нас сегодня шесть миллиардов. Десять миллиардов через десяток лет. Другие животные умеют регулировать свою рождаемость, а мы явно переборщили. Кролики сами уничтожают свое потомство, когда оно становится слишком многочисленным. А мы создаем трущобы!

Он устало поднимает вверх руки.

– У нас есть машины. – Саманта неистощима.

– И загрязнение окружающей среды.

– Мы придумали безопасные выхлопные трубы!

– Что не мешает образованию желтого облака над каждым мегаполисом. Я уж не говорю об озоновой дыре.

– Так, хватит! Вы меня выводите из себя. Осуждать человечество легко. Но оно и вас породило, напомню вам. Оно вам даровало жизнь. Человечество – это мы. Хорошо, мы злые, мы мучаем, мы отравляем, кончаем жизнь самоубийством, у нас есть безумные тираны и войны. Но давайте поставим вопрос по-другому. Неплохо хотя бы и то, что нам удалось дожить до прошлой недели. Три миллиона лет существования для таких уродов, как мы, – это все-таки уже достижение. (Она приставляет палец к груди Рауля.) И... здесь и сейчас два человека осмелились устроить судебный процесс своему собственному роду. Ни одно животное на это не способно. Рауль пятится.

– Мы ставим вопрос о судебном преследовании проделок рода людского. Вот что прекрасно в людях. Да, сударь, они все время задают себе вопросы. Они все могут подвергнуть сомнению. Они способны даже раскаиваться в своих ошибках.

Рауль отступает еще дальше.

– А мы оба... Мы дрались, оскорбляли друг друга. Но мы друг друга не убили. Мы задумались, мы признали свои заблуждения, мы эволюционировали. Таково поведение человека. И вот почему мой подзащитный достоин оправдания.

Рауль колеблется, потом жестом показывает, что Саманта его убедила. У него не осталось аргументов.

Торжествующая Саманта снова занимает место свидетеля, Рауль – место присяжных.

– Господин судья, мы приняли наше решение, повинуясь голосу совести. В совершении предумышленного убийства человечество... не виновно. В совершении непредумышленного убийства – также не виновно.

Рауль встает на место прокурора, Саманта делает вид, что собирает свои адвокатские бумаги.

– Снимаю шляпу, дорогая коллега. Вы блистательно провели процесс.

– Благодарю вас, господин... э-э... нет, дорогой коллега.

Рауль пожимает Саманте руку.

Выражение глаз Саманты меняется, ее поведение тоже. Она пристально смотрит на Рауля протрезвевшим взглядом.

– Вы меня... Да ты меня обвел вокруг пальца, а, Рауль?

– Что?

– Да ты меня чуть не одурачил!

– Что такое?

– С самого начала ты хотел меня трахнуть! Этот процесс – просто уловка, это чтобы я подумала, будто сама хочу этого. Потому что, если я верно понимаю, оправдание человечества означает мой окончательный приговор.

– Подождите. Это что же, я взорвал Землю, чтобы к вам приставать?!

– Ты что, думаешь, я не вижу твои масленые глазки за твоими очечками, господин Я-хитрее-всех-на-свете?

– Если вы не довольны, можно подать апелляцию. Это нас, кстати, и займет, потому что мы здесь можем застрять надолго... Таким образом, мы продолжаем приключения человечества. Вы же этого так хотели, не так ли?

– Без чувства я любовью заниматься не могу. Даже если я себя заставлю, тело мое не сможет. А ты, как я тебе уже говорила, абсолютная противоположность моему идеалу мужчины.

– Вы не сделаете этого даже ради человечества, ради его Совести, его Любви, его Творчества, его Способности задаваться вопросами?

– Сначала ты меня раздражал, потом ты меня бесил, потом ты меня разочаровал, теперь, должна тебе сказать, ты мне противен.

– Ах, да, я вспомнил... Вы бережете себя для прекрасного принца!

– Оставь мне мои фантазии. Больше у меня уже ничего нет.

– А вы думаете, что Ева была идеалом Адама?

– У них выбора не было, – говорит Саманта.

– Так у нас его тоже нет. Мы ОДНИ! МЫ ПОСЛЕДНИЕ! И вы сами это доказали, – напоминает Рауль.

– Мне твои руки не нравятся. Для меня очень важно, какие руки. Форма пальцев так много значит. Эти пальцы будут ласкать меня. Надо, чтобы я их признала, чтобы я захотела их приручить. А у тебя пальцы толстые. И покрыты черными волосами. И ты грызешь ногти, фу!

Он удивленно смотрит на свои руки.

– Мадемуазель Бальдини, вы хуже пакистанского диктатора. Он уничтожил человечество из националистических убеждений, а вы последуете его примеру потому, что вам не нравятся мои руки. Прискорбно!

– В любом случае я знаю, что, даже если я соберу всю мою волю в кулак, у меня ничего не получится, нечего и настаивать.

– Ну, вот проблема и решилась. Человечество приговорено из-за моих рук.

Тут нет ничего личного. Против тебя-то я ничего не имею, Рауль.

– Вы находите меня до такой степени отталкивающим?

– Между нами: когда только что мы стояли рядом и разговаривали, я заметила, что у тебя еще и изо рта плохо пахнет.

Рауль поднимает голову и обращается к потолку:

– Скажите, земноводные, вы не могли бы для меня украсть другую женщину? Эта мне совсем не подходит, ну совсем. Я люблю брюнеток с большой грудью. Конечно, вы у меня о вкусах не спрашивали.

Саманта подходит к Раулю. Он отступает, как будто боится того, что она к нему прикоснется.

– Я думаю, – говорит Рауль, – нам, чтобы не убить друг друга, лучше всего не разговаривать. Я вас не знаю, мы не знакомы, мы не общаемся, хорошо? Там – ваш дом. И видеться нам не обязательно. Будем считать, что апелляция... была только что рассмотрена. Из-за вас человечество проиграло процесс.

Он залезает в огромное колесо и начинает нервно в нем крутиться.

– Заметь, Рауль, я прекрасно понимаю, что я немного несправедлива, потому что процесс мы честно провели вдвоем.

Рауль крутится в колесе быстрее.

– Конечно, я могла бы сделать над собой некоторое усилие. Находясь в твоих объятиях, я могла бы думать о ком-нибудь другом.

– Ваше высочество слишком добры ко мне.

– ...И потом, я могла бы призвать на помощь кое-какие свои эротические фантазии... только... надо дождаться, пока они погасят свет. И я ни в коем случае не согласна целоваться.

Рауль бешено крутит колесо.

– И мне нужно быть сверху, я не люблю положение снизу, я задыхаюсь, – вздыхает она.

Рауль останавливается.

– Вы не поняли, Саманта. Я этого больше не хочу.

Саманта поворачивает к нему голову.

– Как бы то ни было, мой дорогой, выбора у нас нет.

– Нет, у нас есть выбор. Я вам покажу, что у нас есть прекрасный выбор.

Рауль вылезает из колеса, разбегается и бьется головой о стенку.

– Что это с тобой?

– Мне очень жаль. Я не собираюсь десятки лет сидеть тут с вами взаперти. Я предпочитаю умереть.

– Подожди, давай еще поговорим. Рауль отходит, берет больший разбег

и изо всех сил бьется головой о стенку.

– Ох, сейчас тебе, наверное, было очень больно.

– Слушать вас гораздо больнее. Рауль отходит еще дальше и собирается снова разбежаться.

– Подожди! Ты с ума сошел! Она становится перед ним.

– Уйдите с дороги.

– До чего же он становится хорошеньким, когда сердится.

Рауль обходит Саманту и вновь с силой бьется головой о стенку.

– Рауль, ты не имеешь права это делать!

Она пытается его остановить.

– Я делаю то, что хочу. Отойдите! Она берет его за руки.

– Я готова сделать усилие.

Рауль разбегается.

Падает и поднимается на локтях.

– В любом случае все бесполезно, – говорит он. – Мы обречены.

– Надо спасти род человеческий.

– Что? Спасти род человеческий? Вы, что, не отдаете себе отчета в том, где мы находимся?

– У Адама с Евой тоже все было непросто. Они были одни во враждебном мире, полном змей и свирепых животных. Но они не испугались. Они решили, что их дети сумеют выжить. И мы должны доверять будущим поколениям.

– Есть препятствия, которые нельзя преодолеть. Эту планету невозможно покинуть.

– Адам и Ева не пытались вернуться в рай. Они приспособились. А новые условия жизни там, вне этой клетки, заставят и нас измениться.

– Новые условия жизни! Я уже представляю себе цирк с маленькими дрессированными людьми, прыгающими сквозь зажженные обручи.

Рауль встает, поправляет рубашку и кричит, изображая торговца зеленью:

– Люди! Люди! Кто хочет маленьких людей? Чистенькие, свеженькие, розовенькие! Люди! Люди! Подходите, посмотрите на моих людей! Два по цене одного. Есть люди с родословной. Есть дрессированные. Есть кастрированные, в квартире не пачкают. Есть под цвет вашей мебели, мадам. Сторожевые люди, охраняющие ваш дом во время каникул, месье. Мои люди не кусаются. Умеют даже лизать руку, которая их кормит. Моих людей легко приручить. Они бегут на свист. А если вам надоест с ними возиться, их можно утопить в унитазе!

Саманта подходит к Раулю и пытается его обнять. Он ее отталкивает. Потом садится и спокойно говорит:

– Человечество покончило жизнь самоубийством, моя бедная Саманта. Надо уважить его последнюю волю и тоже покончить самоубийством. Из солидарности.

– Нет. Я отказываюсь.

– Природа с большой буквы, наверное, создала человека для того, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Теперь она знает что. Провал.

– Не будь таким циником. Ты слишком суров, слишком желчен. Неужели у тебя вместо сердца камень?

Рауль странно усмехается. Насмешливо смотрит на Саманту.

Лицо его меняется. Он пристально смотрит вдаль, в одну точку. Потом произносит с отсутствующим видом:

– Это случилось безлунной ночью. Мне было лет двенадцать, и каникулы я проводил время с соседкой снизу. Мы взбирались на вершину холма, откуда хорошо было видно звездное небо. Она спрашивала у меня, как называются созвездия, и я рассказывал ей о героях греческих мифов, чьи имена носили звезды. Она просила: «Еще, еще». И я говорил всю ночь о космосе, о галактиках, о внеземных цивилизациях. Нам казалось, что мы, крошечные, остались одни во всей бескрайней Вселенной. Мы ощущали полную гармонию. В какой-то момент она провела рукой по моим волосам и опрокинула меня на спину. Мы лежали рядом друг с другом в свежей траве, просто держась за руки.

Она сказала: «Представь, что Земля – огромный сферический межпланетный корабль, и мы лежим на самом его носу». И заговорила о научно-фантастических романах. Она очень много читала. Это она меня приучила к такой литературе.

Саманта подходит к нему, садится рядом, как ребенок, слушающий интересную историю:

– А дальше?

– Потом она села сверху, прижала коленями мои руки, приблизила свое лицо к моему. Я не мог пошевельнуться, а она меня поцеловала. А потом тихонько засмеялась. От нее пахло карамелью.

– А как ее звали?

– Эстелла. Звезда.

– Ты ее видел после?

– В шестнадцать лет я сделал ей предложение. Я подарил ей позолоченное кольцо с надписью внутри 1 + 1 =3.

– Как чудесно... А потом?

– Однажды ее отец застал нас в постели. Он не сказал ни слова. А на следующее утро отправил ее в пансион в другой город.

– А ты что?

– Я бросил школу, снял все деньги со счета в банке и отправился на поиски. Мы сбежали.

– А-а, – сказала она с облегчением.

– Худо-бедно мы прожили несколько месяцев. Я разносил рекламу пиццы по почтовым ящикам, она работала кассиршей в супермаркете.

– А потом?

– А потом ее сбил какой-то водитель. В зимний вечер на безлюдной улице. Позже одна дама говорила мне, что видела из своего окна «Фольксваген», ехавший зигзагами. Шофер скорее всего был пьян. Он сбил ее и уехал. Дама эта никого не позвала на помощь. Эстелла несколько часов лежала, истекая кровью, никто и пальцем не шевельнул. Было это двадцать четвертого декабря. Естественно, все же праздновали Рождество...

Рауль недобро скалится. Саманта придвигается к нему ближе.

– Когда приехали спасатели, было слишком поздно. Они тоже, наверное, праздник отмечали. Ведь это так важно – собраться всем вместе в один и тот же час, в одну и ту же минуту. Всем вместе пить и петь.

– Этого шоферюгу надо...

– Я хотел убить себя.

Пауза.

– Увы, у меня на это не хватило храбрости. Я не мог прыгнуть с моста, хотя часами смотрел в пропасть внизу. Когда я принимал таблетки, у меня начиналась рвота. Не так-то просто оборвать жизнь. Она упрямо держится где-то внутри вас. В кишках. Всегда есть какой-то участок желудка, который заявляет: «Мне очень жаль, мозг, но я не согласен, прости, я тебе все обратно отсылаю, придумай что-нибудь получше». Он грустно усмехается.

– Я пил успокаивающее, снотворное, антидепрессанты. Это мой желудок усваивал. Я спал. Я и сейчас не знаю, может быть, я до тех пор не проснулся. Все, случившееся после, мне всегда казалось каким-то нереальным.

Он опускает голову.

– Я вернулся к «нормальной» жизни, к «нормальной» работе, я женился на «нормальной» женщине. Я перестал смотреть на звезды, я перестал даже голову поднимать. Когда я ходил, я смотрел под ноги. Все, что мне осталось, это научно-фантастические романы. Я переворачивал страницу и чувствовал ее присутствие. Эстелла... Мне казалось, что она рядом, подсказывает мне, какую книгу выбрать. Что же касается самоубийства, я выбрал для себя облегченный вариант. Сигареты. Действуют медленно. А внешне я стал просто несколько менее улыбчивым.

– Как мне жаль. Если бы я знала...

– Что бы это изменило? Вы смотрели бы на меня с жалостью. Вы поцеловали бы меня, чтобы утешить? Мне не нужно ваше сострадание. Я не хочу вашего сочувствия.

Взгляд у Рауля мутный, улыбка печальная, он похож на пьяного.

– Какая я была дура, – признает Саманта.

Рауль делает разочарованный жест.

– Я завидую вам потому, что вы встретили однажды женщину своей жизни. Я вам завидую потому, что вы таким молодым нашли такую большую любовь. Я понимаю, что после этого вам все кажется пресным.

– Да это вам повезло, что вы еще не встретили «мужчину своей жизни». Зачем встречать, если его у вас потом отнимут? Я иногда спрашиваю себя: если Бог существует, то не затем ли он нам делает подарки, чтобы, отобрав их у нас, позабавиться нашей растерянностью? «Ты решил, что я даровал тебе женщину твоей жизни? Это было бы слишком просто. Смотри, я ее у тебя забираю».

Саманта садится лицом к нему.

– Рауль... Поцелуйте меня.

– Здравствуйте, я ваша тетя. Что это с вами?

– Поцелуйте меня, быстро.

– Нет.

– Пожалуйста.

– Я больше не мужчина, я уже мертвец. Давно. Давайте заканчивать эту трагедию. Занавес.

Собирается снова удариться головой о стену, Саманта не дает ему этого сделать.

– Нет. Я вам не дам умереть. Вы уже достаточно страдали. Вы заслужили светлую полосу в жизни.

– Какую светлую полосу? (Насмешливо обводит рукой вокруг.) Я вижу только стеклянную тюрьму.

– Меня. Я ваш новый подарок на Рождество. Бог поместил меня сюда к вам для того, чтобы в последний раз извиниться перед вами.

– Не будьте смешной. Вы сами знаете, что не хотите этого.

– Теперь хочу. Даже жажду всем сердцем.

Саманта медленно, словно стриптизерша, скатывает с ноги свои сетчатые чулки.

– Что вы делаете, мадемуазель Бальдини?

– Я раздеваюсь. Она поводит бедрами.

– Я вам нравлюсь, Рауль?

Она ведет себя все более вызывающе.

– И вы смиритесь с моими жесткими, волосатыми руками и грязными ногтями?

Она напевает, пританцовывая.

– Вы сможете вынести дурной запах изо рта?

Саманта подходит и расстегивает пуговицы на белой рубашке Рауля. Он удерживает ее руку.

– А мой храп?

– Будет меня убаюкивать.

Он позволяет ей расстегнуть пуговицы на рубашке.

– Саманта, а если у нас будет ребенок?

– Я буду любить его так же, как и вас. Я уже подумала об имени. Что вы скажете насчет Кевина?

Рауль, удрученный, пытается высвободиться.

(Про себя.) Этого не может быть. (Ей.) Ладно, оставим это.

– Вам не нравится? Подождите, у меня есть варианты получше. Древнее: Авель. Или, может быть, Икар? Геркулес. Ной. Ной – хорошо. Ной Мельес, звучит хорошо, а? Лучше, чем Кевин Мельес. Кевин Мельес, тут я ошиблась. Вы видите, когда я ошибаюсь, я это признаю.

Рауль стучит в правую зеркальную стенку, словно еще раз проверяя ее прочность.

– Вы не понимаете серьезности нашего положения. Я напоминаю вам о том, что мы в тюрьме.

– Искра будет. Пока во Вселенной остается двое живых людей, искра тоже остается, и никакие тюремные стены ее не сдержат.

– Искра или пожар...

– Мы должны верить в своих детей. Они лучше нас придумают, как выйти отсюда.

– Сомневаюсь.

Она шепчет ему на ухо:

– Усомнись в своих сомнениях, и ты уверуешь.

– Я в Бога не верю. Теперь вы знаете почему.

– Попробуйте еще раз, самый последний разок. Попробуйте, Рауль. Посмотрим.

– Мне очень жаль, я больше не могу. Саманта берет его за руку и делает точно такой же захват, как в самом начале.

Он падает, удивленный.

– Рауль, если вы не хотите сделать это для меня, сделайте это для Эстеллы.

Она ложится рядом с ним и говорит очень нежным голосом:

– Видишь звезды там, наверху? Что это за созвездие справа? Это не Венера?

– Это... это... это маленькие белые пятнышки на металлическом потолке нашей тюрьмы.

– А там?

– Ничего. Следы ржавчины.

– Расскажи мне о внеземных существах. Скажи, Рауль, ты думаешь, что они существуют?

– Очень возможно.

– А как ты думаешь, где они живут?

– В далекой, очень далекой галактике.

– А на что они могут быть похожими?

– Ну, почему бы не на лягушек?

– Ты думаешь, мы когда-нибудь сможем с ними поговорить?

– Вряд ли.

Она берет его за руку.

– Представь себе, что Земля – огромный космический корабль, летящий в пространстве, а мы лежим на самом его носу.

– Не могу.

– А я чувствую, как мое лицо обдувает ветер. Смотри, мы обогнали звезду. А там это что за свет?

– В безвоздушном пространстве не чувствуешь ветра.

– Я слышу, как метеорит со свистом пролетел мимо нас справа.

– В безвоздушном пространстве ничего не слышишь.

– Я ощущаю тепло солнца, к которому мы приближаемся.

– В безвоздушном пространстве... Саманта садится на руки Рауля, нагибается и целует его.

– Но... но... но... (Она медленно приподнимается.)

Саманта дотрагивается до своих губ.

– ...Разве так может быть?

Она снова целует его, чтобы убедиться, что не ошиблась.

– Так это «ты» – прекрасный принц... Пауза.

– Ты!.. Тот, кого я все время ждала. Они страстно целуются.

Сверху, как хлопья снега, падает еда. Саманта помогает Раулю подняться и ведет в свой бумажный домик.

Они хихикают так, как будто щекочут друг друга. Сначала Саманта смеется громче, чем Рауль, но вскоре они уже хохочут в унисон.


Загрузка...