Настоящая любовь

Глава восьмая

Когда я проснулась утром в ту субботу, Генри уже ушел. Какое-то время я еще повалялась в постели, пытаясь разобраться в своих чувствах. Это была одна из тех вещей, которым я научилась за годы своего лечения. Беда в том, что в последнее время стоило мне сесть и приняться в них разбираться, как меня начинало страшно тошнить. Я старалась вспомнить, что говорила по этому поводу Дженис Финкль. Пусть они прокатываются через тебя, подобно волнам. Наблюдай за ними так, как ты смотришь на проплывающие в небе облака.

Я села на постели, решив, что больше не буду изводить себя размышлениями. Это был ничего не значащий секс. Я и не буду придавать ему никакого значения. Поэтому я встала с постели и направилась в ванную, где нашла записку. Она была прислонена к зеркалу над раковиной. Я тут же схватилась за телефон и позвонила Корделии. (В таких случаях в роли моей советчицы выступает Корделия, а не Бонни.)

— Что там написано? — спросила Корделия, когда в своем рассказе я добралась до записки.

— Имей в виду, что он — мой босс, — сказала я. — Так что, я полагаю, это что-то вроде шутки на рабочем месте.

— Что там написано? — повторила она.

— Классная работа.

— Классная работа?

— Да, — ответила я. — Тут написано: «Алисон. Отличная работа. Генри».

— О'кей, я вижу, что он постарался быть смешным, — сказала Корделия. — Остроумно. Это совсем не похоже на оскорбление.

— Мне тоже так кажется.

— Тем не менее…

— Я знаю.

— Но ты не должна беспокоиться.

Но я была обеспокоена.

— Мне кажется, если у тебя был восхитительный секс с кем-то, причем не один, а два раза, ты просто обязан дождаться утра, правильно? — сказала я. — Мне это представляется логичным.

— Вы сделали это два раза? — поинтересовалась она.

— Да.

— Два раза один за другим или два раза с перерывом?

— Два раза с перерывом, — ответила я. — Он заснул в промежутке. Это имеет значение?

— Не совсем, — откликнулась Корделия. — Мне просто нужна вся информация.

— Ну, и что ты думаешь?

— Ну что ж, — сказала Корделия и глубоко вздохнула. — Вполне возможно, что у тебя был восхитительный секс, а он просто… ну, ты понимаешь, занимался сексом.

Какое-то мгновение я помолчала.

— Такое бывает?

— Когда я была с Джонатаном, мне было так хорошо, как никогда в жизни, — сказала Корделия. — Он же просто лежал, мечтая, чтобы я оказалась моделью с показа мод нижнего белья.

— Это он тебе так сказал?

— У нас были очень честные отношения, — сказала Корделия. — Слишком честные. Придурок.

Джонатан был настоящим придурком, и с Корделией он поступил по-свински, а она всегда говорила, что оставалась с ним так долго только из-за секса. Для Корделии секс очень важен. Она занимается им много и часто, и у нее есть несколько интересных теорий по этому поводу. Собственно говоря, я знала, что одной из причин, почему секс с Томом оказался не столь замечательным, как секс с Генри, была как раз одна из теорий Корделии. И заключается она вот в чем. По-настоящему замечательный секс — это как секс в кино. Если вы смотрите, как люди занимаются сексом на экране, и говорите себе: «А-а, такого секса в жизни не бывает. Он бывает только в кино», то это значит, что сами вы не занимаетесь великолепным сексом. Я как-то попыталась разговорить Корделию на эту тему, еще в те времена, когда только начала спать с Гилом-гомосексуалистом. «А как насчет фильма «Роковое влечение»? — помнится, поинтересовалась я у нее. — Помнишь, когда вода течет из крана? А в раковине гора посуды?» В ответ Корделия лишь приподняла бровь так, как только она умеет делать, и, увидев это, я поняла — кое-что это да должно бы значить.

— Ну, хорошо, я замечательно провела время, — сказала я. — Два раза. У меня было два замечательных раза. А сейчас я лежу в постели, глядя в потолок, и знаешь, о чем я думаю?

— И о чем ты думаешь?

— Сколько пройдет времени, прежде чем мы дойдем до такой точки в наших отношениях, что после этого я буду ходить в ванную и наносить увлажнитель.

— Ты больна, — сказала Корделия. — И ты это сама понимаешь.

— Понимаю.

— Этот парень — не тот парень, — заявила Корделия. — Поверь мне.

— Я знаю.

— Потребуется много чего, чтобы этот парень превратился в того парня, — сказала она. — Но, может быть, он станет твоим сальным блином.

— Моим кем? — спросила я.

— Когда ты печешь блины, первый из них впитывает в себя весь лишний жир со сковородки так сильно, что тебе остается только выбросить его, — сказала Корделия. — Генри может впитать в себя всю грязь, что осталась после Тома. Тогда твоя сковородка будет готова к настоящей работе.

— Не думаю, что это очень хорошая метафора, — сказала я, — но мне она нравится.

— Так говорила моя мать, — сообщила Корделия. — Вот только она вышла замуж за свой сальный блин. «Не повторяй моей ошибки», — говорила она мне всякий раз, когда мы ссорились. «Выбрасывай свои сальные блины».

— Ну, и что мне теперь делать? — спросила я.

— Все просто, — отозвалась Корделия. — Наслаждайся своим сальным блином. А потом выбрось его.

Мне не дает покоя вот что: может статься, у вас сложилось впечатление, что я расстроена тем, что произошло между мной и Генри, тогда мне стоит попытаться исправить это впечатление. Я вовсе не расстроена. Мне было понятно, что с объективной точки зрения я должна чувствовать себя оскорбленной — тем, что Генри удрал посреди ночи, его запиской со словами «классная работа», тем, что он не позвонил мне ни в субботу, ни даже в воскресенье — но также я должна признаться в том, что испытывала определенное возбуждение. Я имею в виду, что он совершенно меня не знал, не знал даже моего второго имени! Все было так, как будто я наконец начала вести такую жизнь, о которой пишут только в книгах, словно однажды утром я проснулась и ощутила себя ковбоем на родео, или португальским конкистадором шестнадцатого века, или гейшей. Вот как все было здорово. Прожив большую часть своей жизни под грузом ограничений, ожиданий и предостережений — большинство из которых сводилось к тому, что секс следует использовать только как инструмент для того, чтобы привязать к себе мужчину на всю жизнь, а все остальное считается тактическим поражением женщины с самыми печальными последствиями — я наконец наплевала на все условности и отбросила всякую осторожность. После всех тех долгих лет, когда хотела и не могла решиться на это. Что бы вы теперь ни говорили мне об опасностях сексуальной свободы. Никто и никогда не сказал мне правды. А правда заключается в том, что сексуальная свобода чертовски похожа на свободу настоящую.

В воскресенье после обеда я написала статью о китайских ресторанчиках и тирамису. Я понимаю, что это лишь незначительный шаг вперед. Но, когда вы пытаетесь рассказать подобную историю, трудность как раз и состоит в том, что вам нужно слишком много переходов, отступлений и ремарок. Я привыкла писать статьи, обычно очень короткие, поэтому пространные объяснения даются мне не очень легко. В хорошей статье рассматривается только одна мысль: ее начали читать и быстренько закончили, а потом читатель уже совершает собственный переход — либо начинает другую статью, либо завязывает шнурки, либо выходит из автобуса… Ну, что-то в таком духе. Но я должна продолжать двигаться вперед, и все, что вам нужно знать о финале именно этого уик-энда, — это то, что я дописала свою колонку в воскресенье после обеда, как делаю обычно. А в понедельник утром отправилась пешком в редакцию, тоже как обычно, и на компакт-диске у меня с собой была моя статья о китайских ресторанчиках и тирамису Я выглядела хорошо. В смысле, выглядела лучше обыкновенного, хотя и не понимала насколько, пока не добралась до редакции, где Оливия и Матт мгновенно прокомментировали мой вид. Я полагаю, что выглядела так, как должна выглядеть девушка, которая в пятницу вечером переспала со своим боссом. Но я не хотела, чтобы Оливия догадалась об этом. Поэтому все закончилось тем, что я рассказала им обоим о Томе. У Оливии очень хорошо развит нюх на такие вещи. Она твердо верит в поговорку «нет дыма без огня» применительно к человеческой сексуальности — то есть если вы думаете, что два человека могут спать друг с другом, значит, так оно и есть (и, как следствие, если вы думаете, что мужчина может быть гомосексуалистом, значит, он и в самом деле гей).

— С чего это ты так вырядилась? — поинтересовался Матт.

— Вовсе нет.

— Еще как да. Оливия, — продолжал Матт, — тебе не кажется, что Алисон выглядит исключительно хорошо нынче утром?

Оливия медленно обвела меня взором с головы до пят и кивнула.

— Мы с Томом расстались, — объявила я.

— Что? — спросила Оливия. — Когда это случилось?

— Мне не хотелось бы говорить об этом, — сказала я. — Вы просто хотели знать, почему я хорошо выгляжу, и теперь вы знаете.

— Потому что ты снова вышла на охоту, — заявил Матт.

— Я ни на кого не охочусь, — возразила я. — Мне было плохо, поэтому я решила, что должна постараться выглядеть как можно лучше. Хотя бы для того, чтобы не испугаться девушки, которую увижу в зеркале.

— Что случилось? — спросила Оливия.

— Мне не хотелось бы говорить об этом, — ответила я.

— Конечно, тебе хочется поговорить об этом, — сказала Оливия. — Расскажи нам, что случилось.

Я посмотрела на них. Было очевидно, что просто так отвертеться мне не удастся.

— Он думает, что мы отдаляемся друг от друга.

— Дерьмо собачье, — высказалась Оливия.

— Почему обязательно дерьмо собачье? — возразил Матт. — Может быть, они действительно отдаляются друг от друга.

— Именно эту дерьмовую причину всегда изобретают мужчины, — сказала Оливия. — Это означает, что ему хочется трахаться с другими, вот что это значит.

— Собственно говоря, я совершенно уверена, что он точно знает, с кем ему хочется трахаться, — сказала я.

— С кем? — спросила Оливия.

— Ее зовут Кейт Пирс, — ответила я. — И он уже трахается с ней.

— Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Оливия.

— Это продолжается с мая месяца, — сказала я.

— Он тебе так и сказал? — спросила Оливия.

— Он только сказал, что любит другую. Остальное я вычислила сама.

Оливия подошла ближе и пристроила свою ягодицу на моем столе.

— Кто она? — пожелала она узнать.

Пришлось рассказать им кое-что о Кейт. Я сказала, что она костлявая и что у нее прилизанные волосы. Я сказала, что она выглядит хрупкой, как маленькая девочка, отчего мне хочется блевать. Я сказала им, что она подарила лазанью Тому на день рождения и что уже тогда мне следовало бы понять, к чему все идет, но я не поняла. (Меня одолевало искушение пропустить лазанью, поскольку это ненужные подробности, как обычно и бывает с подробностями — Кейт Пирс не из тех, кто любит готовить лазанью — но вся соль в том, что Кейт действительно приготовила Тому лазанью, в самом начале, еще до того, как они начали спать друг с другом, и я скажу вам еще кое-что: это был очень ловкий ход.)

— Что ты имеешь в виду — костлявая? — спросил Матт. — Ты хочешь сказать, худая?

— Она имеет в виду, костлявая, — сказала Оливия. — Существует такое понятие, как костлявость.

— Нет. Он прав. Она худая, — сказала я. — Она красивая. Она худая и красивая.

— Она новая, — сказала Оливия.

— В этом вся штука. Она не новая, — сказала я. — Они встречались три года в колледже, а потом она его бросила. — После чего я познакомила Матта и Оливию со своей теорией, которую разрабатывала на протяжении большей части последней недели. Когда Тому было два года, его мать сбежала в Голливуд, чтобы стать кинозвездой, хотя самое большее, чего ей удалось добиться, это маленькой эпизодической роли медицинской сестры в шоу под названием «Дэниэл Денби, доктор медицины». Бабушка Тома, которой пришлось воспитывать его, надевала на него пижаму и каждый четверг по вечерам усаживала перед телевизором, чтобы он мог хоть мельком полюбоваться на свою мамашу. Правду говоря, подобное развлечение частенько приводило только к разочарованию, поскольку роль в сериале была такой маленькой, что ее нередко попросту вырезали. Все это, как мне кажется, объясняло некоторые черты психологического портрета Тома. В нем накопилось немало ярости по отношению к женщинам. У него было ярко выраженное бессознательное стремление вернуть обратно потерянную мать. Моя теория состояла вот в чем: повторное появление Кейт в его жизни после всех этих лет вновь пробудило это желание, и он оказался бессилен противостоять ему.

— Да, — произнесла Оливия, — он вновь участвует в психологической драме своего детства.

Матт повернулся ко мне и сказал:

— А теперь подробнее о бабушке…

Я уронила голову на руки, сложенные на столе.

Оливия начала расхаживать по кабинету.

— Прекрасно. Он хочет женщину, которая его бросила. Он ничего не может поделать с этим. Это внутри его. Его кажущаяся неспособность найти общий язык с бабушкой…

— Ну пожалуйста, — сказала я.

— На этот раз, однако, мамочка тоже хочет его. У них начинается такой невероятно горячий секс, который бывает только тогда, когда он вызван какими-то другими причинами, примитивными, греховными. Том, к несчастью, не понимает, что происходит. Он всего лишь считает, что нашел родственную душу. Ему кажется, что он нашел недостающий кусочек самого себя.

— Меня сейчас стошнит, — выдавила я.

Оливия посмотрела на меня.

— Но ведь я могу и ошибаться, — сказала она.

— Я убью себя, — сказала я.

— Господь свидетель, я ошибалась и раньше, — продолжала Оливия.

— Парни хотят заниматься сексом со своими прежними подружками. Конец истории, — подытожил Матт. После чего он обернулся к Оливии. — Не могу поверить, что тебе платят за то, что ты ведешь колонку советов.

Оливия вышла, чтобы принести стаканчик кофе, и немного спустя Матт подошел ко мне и присел на край моего письменного стола.

— Ты понимаешь, что для тебя так намного лучше, — начал он.

— Что ты имеешь в виду? — сказала я.

— Когда кто-нибудь бросает тебя, всегда лучше, если он оставляет тебя, чтобы уйти к кому-нибудь еще, — сказал Матт.

— Почему? — спросила я.

— Потому что если он уходит от тебя, это означает, что он по-настоящему, на самом деле, терпеть тебя не может.

Я молча смотрела на него.

— Такое пережить легче, — сказал Матт.

— Мне очень тяжело, — призналась я.

— Верь мне, — сказал он.

— Я попытаюсь, — согласилась я.