Не кричи, кукушка

Витек уже сорвал с Кати трусики и пытался сделать свое гнусное дело. Но то ли он слишком перевозбудился, то ли потому, что чересчур спешил, у него это не получалось. Штаны Витька сползли до колен, он кряхтел то поднимая, то опуская омерзительный голый зад. Эта картина ошеломила Федю. На какое-то мгновение он оцепенел. И когда увидел выглядывавшее из-за плеча Витька окровавленное, распухшее лицо Кати с закрытыми глазами, сначала не узнал ее. Лишь бросив взгляд на изорванное сиреневое платье, понял, что изнасиловать пытаются его сестру. Федя машинально протянул руку за дверной косяк, куда он обычно ставил вилы. Их там не оказалось. Он повернул голову и увидел, что они лежат на полу. Когда Витек понял, что уронил вилы сам, нечаянно зацепив их ногой, он успокоился. Лишь отодвинул их чуть в сторону, чтобы не мешали. Федя молниеносно, словно выскочивший из засады зверь, рванулся вперед, схватил вилы и с размаху вонзил их в спину Витька. Он услышал, как они стукнулись о позвоночник, со скрежетом пропороли его и вошли в тело. Витек сразу обмяк, вытянулся во весь рост и начал скрести пальцами доски пола. Федя напрягся, поддел его на вилы, сбросил с Кати и пришпилил к доскам. Кровь ручьем потекла по спине Витька, на губах показалась красная пена. Он пытался повернуть голову, чтобы увидеть того, кто расправился с ним, но голова тяжело упала и лишь пальцы продолжали скрести доски.

Федя нагнулся, схватил Катю за руку, резко поднял ее на ноги.

— Пойдем! — крикнул он, выталкивая ее из стайки.

Она пошла, всхлипывая и не пытаясь высвободить свою руку из жесткой ладони брата. По ее распухшему, окровавленному лицу текли слезы. У калитки показалась Редкозубова с трехлитровой банкой в руках. Увидев Катю, она поставила банку на траву и кинулась к ней. Запнулась обо что-то, упала, вскочила и побежала снова.

— Это что же за выродок такой! — заголосила она на всю улицу, повернувшись к Руфиному дому. — И как только Бог позволяет им появляться на свет!

Федя хотел завести Катю в дом, но, оказавшись у крыльца, она беспомощно опустилась на ступеньку. Он сел рядом, погладил сестру ладонью по голове. Она прижалась к его плечу и заплакала навзрыд.

— Пусть выплачется, легче будет, — сказала Редкозубова, присаживаясь рядом с Федей. — А где упырь-то этот?

Федя кивнул в сторону стайки. Старуха проследила за его взглядом, вздохнула и перекрестила стайку широким крестом. Катя заплакала еще сильнее. У Феди начали трястись руки. До него только сейчас стало доходить, что он расправился с человеком, пусть и преступником.

— Пойдем в дом, — сказала Редкозубова, глядя на Катю. — Тебе надо вымыться и переодеться.

Федя обнял сестру за плечо и попытался поднять ее с крыльца, но она не вставала. В это время с опушки леса раздался громкий и надрывный голос кукушки. Она словно звала кого-то. Катя на минуту затихла, убрала голову с Фединого плеча и отчетливо произнесла:

— Не кричи, кукушка!

— Что, что ты сказала? — спросил Федя, тряхнув сестру за плечо.

— Не кричи, кукушка! — шепотом повторила Катя, встала и медленно пошла в дом.

Старуха Редкозубова, широко открыв рот, посмотрела ей вслед и перекрестилась.

Измотанная дикой давкой в таможне, мокрая от пота Люська наконец-то увидела Вадима и, высоко подняв руку, нервно замахала зажатым в ладони платком. Она даже попыталась подпрыгнуть, чтобы он заметил ее поскорее. Но Вадиму не хотелось идти к ней. Он посмотрел на Люську и повернулся к Кате, не зная, с чего начать разговор. Первым делом, конечно, нужно было попросить прощения и объяснить, почему он тогда не заступился за нее и сбежал из стайки. Но Вадим боялся начинать разговор, потому что прекрасно видел тот водораздел, который пролег между ними за эти годы. Катя из деревенской девочки превратилась в леди, к которой боязно подойти, а он стал лишь челноком. А что может челнок? Предложить леди, чтобы она купила у него букетик фиалок? Этого не понимала Люська, истерически кричавшая на весь зал:

— Вадим! Я здесь!

Люська кричала так, что можно было подумать, будто с нее сдирают кожу. Вадим сделал ей знак рукой, давая понять, что сейчас подойдет. Катя, смотревшая на Вадима с радостным ожиданием, повернула голову, увидела Люську и мгновенно изменилась в лице. Ее красивые губы плотно сжались, а взгляд стал растерянным. Но Вадим не заметил этого.

— Катя, — сказал он, отворачиваясь от Люськи, как от назойливой мухи.

Это имя Вадим произнес не голосом, а сердцем. Он вспомнил, как лежа на пляже, целовал ей пальцы и от этого воспоминания сразу исчезла нерешительность. Темно-карие Катины глаза были такими родными, смотрели так тепло, что Вадим увидел перед собой другую жизнь, полную чистой любви и света. И от этого видения почувствовал, как отряхнулась душа, сбрасывая с себя ошметки грязи, и потянулась к другой душе, недосягаемой и потому казавшейся еще чище. Потянулась, чтобы, пройдя через ее свет, никогда больше не коснуться никакой скверны. Ему показалось, что и Катя сейчас чувствует то же самое. Но Вадим ошибся. Кончиками пальцев Катя поправила шляпу, перевела взгляд с него на Люську и сказала тоном, от которого у Вадима побежали по спине мурашки:

— Извините, я спутала вас с другим.

— Да ты что? — Вадим не мог поверить тому, что она говорила. — Я же приезжал к вам в деревню.

Вадим, как утопающий, пытался ухватиться за последнюю соломинку, все еще надеясь, что она может спасти.

— Я никогда не видела вас ни в какой деревне, — ледяным тоном произнесла Катя. — Извините.

Она отвернулась. Между ней и Вадимом тут же вырос широкоплечий амбал, скорее всего из ее личной охраны. Но страшен был не амбал, а то, что Катя объяснилась так холодно и жестко. Все эти годы она постоянно жила в его душе. Были женщины, которыми он увлекался, были те, которых, как ему казалось, любил. Но ни об одной из них он никогда не думал так трепетно и нежно, как о Кате. Он готов был на коленях вымаливать у нее прощенье за предательскую трусость. Ведь после того, как проскочив от страха мимо Редкозубовой, Вадик пришел в себя, он хотел позвать кого-нибудь на помощь и спасти Катю. Но рядом никого не оказалось. Все взрослое население, попрятавшись в укромных местах, пьянствовало. Даже деда с бабкой не оказалось дома, они тоже пошли на станцию за дармовым вином. Вадик прошел в комнату, упал на кровать и заплакал от бессилия. Утром он уехал в Новосибирск и больше никогда не возвращался в деревню. Но все эти годы, кляня себя за трусость, думал о Кате. Ведь ему не надо было бросаться на насильника. Достаточно было закричать, позвать на помощь и тот, спасая свою шкуру, сам сбежал бы из стайки. А Вадик оцепенел от страха, который парализовал волю. Впрочем, он всегда верил, что Катя поймет и простит его за минутную слабость, только бы им удалось встретиться. Плохое забывается, остается лишь хорошее. Но Катя не забыла и не простила.

А ведь сейчас это прощение, может быть, более всего было необходимо ему. Он понимал, что у Кати другая жизнь и ему в ней уже нет места. Пусть так. Ему и не надо от нее больше, чем несколько в общем-то ничего не значащих слов или хотя бы жеста, которые дали бы возможность начать жить сначала. Может быть обрести свою любовь. Настоящую, от которой замирает сердце и удесятеряются силы. Он бы выбился в люди, может быть даже попал в тот круг, в котором вращается Катя. Лишь бы она освободила душу от камня, который многие годы тянет к земле…

Но для Кати, в отличие от Вадима, каждое слово и каждый жест имели значение. Она никогда никого не предавала и потому не могла простить предательство, тем более такое, которое перевернуло всю жизнь. Прощение надо вымолить или искупить, может быть, даже ценой жертвы. Но Вадим не умел совершать искупление. Он никогда не вставал на колени, его душа не знала слез покаяния. Только сейчас, глядя на чужую и холодную Катю, в его голове впервые пронеслась мысль об искуплении. Но он тут же понял, что никакое искупление теперь уже не изменит ничего. «Всему свое время, — как говорил мудрец. — Время любить и время ненавидеть».

У Вадима затряслись губы. Он опустил голову и медленно пошел к таможенному залу. В глазах было темно, в голове стучало.

Он оглянулся. Катя смотрела на него, но в ее взгляде уже не было ни холода, ни неприязни. Вадим остановился, прикрыл веки и перед глазами встала речка, белый песчаный пляж, Катя в сиреневом платье, похожая на цветок. Он вдруг увидел, как она кончиками пальцев чуть приподняла подол своего платья, намереваясь раздеться, но застеснялась и заставила его отвернуться. А через некоторое время поцеловала его в щеку. От этого воспоминания замерло сердце. Вадим осознал, что уже никогда не будет счастлив. Если бы сейчас не встретил Катю, могло случиться, что еще обрел бы свою любовь. А теперь — нет. Теперь будет любить только Катю. Будет жить воспоминаниями о ней. О первом поцелуе и этой встрече. Потому что лучше Кати нет никого…

Вадим не знал, сколько простоял с закрытыми глазами. Открыл их, когда услышал рядом знакомый голос, который спросил: «Тебе помочь? У меня машина».

Вадим вздрогнул. Рядом стоял Сема Ляпунов. От него пахло хорошим одеколоном, он был в дорогом костюме и модном французском галстуке. Сема явно причислял себя к тому кругу людей, в который входила Катя. Еще немного и у него появится личная охрана. Вадим подумал, что и Тамара сейчас относит себя к людям высшего круга и так же, как Катя, по всей видимости, считает его ничтожеством. И помощь Сема предлагает не от искреннего великодушия, а чтобы подчеркнуть свое положение.

Не обращая внимания на бывшего друга, Вадим посмотрел туда, где несколько минут назад стояла Катя. Теперь ее там уже не было. В дверь, ведущую на посадку, входили последние пассажиры. Ему показалось, что душа его бросилась вдогонку за ней. Он стоял измученный и опустошенный. Такой опустошенности он не ощущал никогда. Ему не хотелось жить. Все, к чему он стремился последние годы, оказалось суетным и ничтожным. «Что же мне делать»? — думал Вадим и не находил ответа. Тяжело подняв голову, он покачнулся и нехотя направился к таможенному залу, где его ждала изнервничавшаяся Люська. Но вдруг остановился и, повернувшись к Семе, глухо спросил:

— Куда они полетели?

— В Мозамбик, — ответил Сема, поняв, что Вадим спрашивает о Кате. — А где ты с ними познакомился?

— Я с ними не знаком, — сказал Вадим. — Кто они такие?

— Ты что, не знаешь Виктора Шелехова? — удивился Сема. — Он же работал в институте горного дела. Главный специалист по добыче драгоценных металлов. Сейчас работает в Мозамбике главным специалистом по добыче золота. — Сема нагнулся к Вадиму и полушепотом сказал: — Самый богатый человек из всех, кого я знаю.

— А эта?… Которая с ним…

— Катя? — Сема повернулся к двери, за которой скрылись пассажиры, отлетающие во Франкфурт. — Жена его. По-французски и испански говорит лучше, чем мы с тобой по-русски.

— А ты-то откуда их знаешь? — спросил Вадим.

— Просил Шелехова узнать, нельзя ли нам поставлять в Мозамбик свои макароны. Бизнес надо ставить на широкую ногу. — Сема щелкнул пальцами. — Жить надо высокими целями, старик.

Вадим окончательно сник. Теперь для него недосягаемым стал и Сема. А ведь до женитьбы на Тамаре никаких разговоров о высоких целях он не вел. «Неужели женщина так меняет мужчину? — думал Вадим. — Неужели счастье и все, что с ним связано, зависят только оттого, на ком ты женился или кого ты любишь?» Вадим не мог ответить на эти вопросы.

Кто-то неловко толкнул его в плечо, он обернулся и увидел бомжа, спешащего к буфетному столику. К тому самому, на котором Вадим оставил недопитую пепси-колу. Она все так же стояла там, но теперь рядом с бутылкой лежала недоеденная куриная ножка. Какой-то пассажир, торопясь на самолет, не успел обглодать ее. За бомжом торопливо семенила его избитая, оборванная подруга.

Вадим оцепенел. Ему показалось, что он увидел самого себя. Ведь и у бомжа когда-то была другая жизнь. Ведь и он, по всей видимости, кого-то любил и мечтал о счастье. Но то ли предал свою любовь, то ли струсил, а дальше все покатилось само собой. Сломаться, как и изменить любимому, трудно только первый раз. Потом этого уже не замечаешь. Вот и у него сначала была Катя, затем Тамара, теперь Люська. Он не хотел думать, что будет дальше. Изнервничавшаяся Люська, поджидая его, уже кипела от ярости.

Вадим подошел к ней, не глядя, взял за ручки две огромные сумки, и двинулся к выходу.