Не любовью единой (Новеллы о женских судьбах)

Ольга Воронцова

Не любовью единой

Новеллы о женских судьбах

Книга писательницы Ольги Воронцовой, посвященная малоизвестным эпизодам из жизни Мессалины, Жанны д'Арк, Лукреции Борджиа, мадам де Помпадур, Анны Вырубовой и других женщин, которые, на свою беду, оказались на вершине власти и потому заслужили в истории своих стран и мировой истории репутацию "роковых", основана не на эмоциях, а на исторических фактах. Читатель сможет сам проследить их жизнь и оценить, насколько оправданна репутация этих героинь и чего стоят многие мифы и легенды, сопутствовавшие им при их жизни и оставшиеся в памяти всех последующих поколений людей вплоть до нашего времени.

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Короткая жизнь и любовные неудачи

Валерии Мессалины из рода Цезарей

Любовь и ревность Алиеноры Аквитанской,

королевы двух берегов

Две жизни Жанны д'Арк,

Орлеанской Девственницы

Несправедливая судьба Лукреции Борджиа,

дочери Римского папы

Утомительное счастье Марии де ла Гранж

д'Аркиен, польской королевы

Истинная история мадам де Помпадур,

фаворитки короля Луи XV

Четыре запоздалые любви

Екатерины Великой, императрицы

и самодержицы всея Руси

Горькое счастье Анны Вырубовой,

фрейлины императорского двора

Предисловие

Мир, в котором мы живем, построили мужчины. Построили для себя и правят им. Женщине в нем приходится приспосабливаться. Бывает, что при этом она невольно вме-шивается в мужские дела. И тогда происходят удивительные истории. О таких женщинах эта книга. Они полюбили и в своем стремлении к счастью перешли границу дозволенного женщине в этом жестоком мужском мире.

Им многое было позволено в силу их красоты, ума, силы воли или случайного стечения обстоятельств. И они пользовались этим в полной мере. Поэтому сейчас мы говорим именно о них, а не о других, так уж получилось, что их имена, а не иные остались в истории: Мессалина, Алиенора Аквитанская, Жанна д'Арк, Лукреция Борджиа, Мария де ла Гранж д'Аркиен, маркиза де Помпадур, Екатерина Великая и Анна Вырубова. Все они разные, но всех их объединяет одно - в руки им была дана слишком большая власть над людьми. Слишком близко героини этой книги находились к вершине власти. Подчас достаточно было одного их слова, одного взгляда, чтобы изменить судьбы мира, и порой они действительно изменяли мир.

Обычно такие персонажи еще при жизни тянут за собой длинный апокрифический шлейф мифов, легенд, анекдотов и просто сплетен, а в истории этот шлейф приобретает совсем уж невероятную пышность и длину. Отделить правду от вымысла здесь трудно, но можно, только зачем? Ведь выдумка, по крайней мере внешне, всегда интереснее прозы реальной жизни.

Другая опасность, подстерегавшая автора этой книги, состояла в том, что все ее героини уже имели установшуюся в веках репутацию. Например, Мессалина два тысячелетия служит эталоном распутства, Жанна д'Арк спасла Францию и погибла на костре, Алиенора Аквитанская - непревзойденный образец Прекрасной Дамы средневековья, Лукреция Борджиа прежде всего ассоцируется у нас со словом "отравительница", мадам де Помпадур - фаворитка. И так далее. Очень нелегко отказаться от штампов, особенно если эти штампы заскорузли в веках и тысячелетиях. Не упомяни о них, и читататель может не узнать героиню: помилуйте, а это кто такая? Да нет же, это не она, у той было все по-другому, я точно знаю, что она направо и налево изменяла мужу, весьма достойному, кстати, человеку!

Читатель не любит неожиданностей. Зачем его удивлять и раздражать тем, что и распутство и патриотизм, красота или коварство были вовсе не главными в жизни героини, о которой он, читатель, и сам столько знает?

Как уже сказано, очень трудно, но возможно восстановить по крупицам реальную жизнь исторического персонажа, особенно если он был на виду и на слуху у множества современников. Но при этом еще труднее не потерять то, что делает этого человека историческим персонажем. То главное в нем, из-за чего именно его имя мы помним до сих пор и будут помнить после нас, тогда как мириады других имен и судеб других людей безвозвратно канули в Лету.

Я не ставила себе целью ниспровергать авторитет истории - это было бы не просто самонадеянно, это было бы глупо. Не было у автора и цели открыть что-то новое в судьбе ее героинь, ибо вряд ли это новое могло быть такого масштаба, что затмило бы уже известное и заставило бы пересмотреть самое историю. Сверхцелью автора было сподвигнуть своего читателя задуматься над тем, что помимо великих по героизму или трагизму, благородству или низости дел у героинь прошлого была еще своя собственная жизнь.

Меняется мир, но человек остается в нем таким же, каким его сотворил Создатель. Мы все не лучше и не хуже тех людей, которые жили и за сто лет до нас и за тысячу. На их месте мы поступали бы точно так же, как поступали они, и они на нашем месте - тоже. Просто они волей обстоятельств стали избранницами истории, что сейчас происходит или может произойти в любой момент с некоторыми из нас.

Великое ли это счастье или, напротив, величайшая трагедия в жизни, судите сами.

Короткая жизнь и любовные

неудачи Валерии Мессалины

из рода Цезарей

С середины I века от Рождества Христова и поныне всех развратных жен называют Мессалинами. "Она настоящая Мессалина" - таков приговор женщине, он окончателен и не подлежит обжалованию. Это женское имя словно клеймо, его уже не смыть и не стереть никакими силами.

* * *

Рассказ о бурной жизни и позорной смерти Мессалины можно начать так.

Заканчивался последний год VIII века от основания Вечного города. Смеркалось... К вечеру неожиданно подул ледяной ветер. Его порывы рвали пламя факелов, освещающих спальню императрицы. Мессалина подошла к окну. Стройный юноша, которого она видела сегодня утром на ступенях храма, стоял на противоположной стороне улицы, кутаясь в темный плащ. Из-под плаща виднелся краешек его тоги с узкой пурпурной полосой, знаком всаднического достоинства.

- Замерз бедняжка, - усмехнулась полными чувственными губами императрица и, повернувшись от окна, с неожиданной брезгливостью взглянула на Мнестера.

Его обнаженное бронзовое тело было безупречным, как у греческого бога, но сейчас оно почему-то только раздражало императрицу.

- Мне не холодно. - Голос красавчика комедианта был резким и визгливым, как у рыночной торговки. - Напротив, мне жарко от твоих ласк, Августа.

Мессалина поморщилась и молча вышла из комнаты. По широкой пологой лестнице из коринфского мрамора, устланного парфянским ковром, она спустилась в атрий дворца, где, как обычно в этот час, толпились трибуны, легаты, суффекты, квесторы, цензоры и патриции со своими матронами.

- Сальве, Божественная Валерия, - приветствовали они императрицу.

Но та ответила им лишь легким кивком и, незаметным жестом подозвав к себе вольноотпущенника Нарцисса, приказала ему привести юношу с улицы в ее покои. Лишь после этого Мессалина подошла к своей дальней родственнице Агриппине Младшей и завела с ней обычный светский разговор о только что прошедших секулярных играх. А потом исподволь перевела разговор на римское общество и как бы невзначай задала вопрос о Гае Силии:

- Это правда, что этот... как его?.. ах да, Гай Силий обручился с Юнией Силаной?

Агриппина опустила голову, чтобы спрятать улыбку.

- Об этом многие говорят, Августа, - уклончиво ответила она.

- Вот как, - усмехнулась в свою очередь Мессалина. - Ну тогда передай ему, что мы с моим мужем придем на их свадьбу. - Императрица отвернулась от двуличной интриганки Агриппины и встретилась взглядом с Нарциссом, который уже вернулся с улицы.

Вольноотпущенник закрыл глаза и едва заметно кивнул. Приказ императрицы был выполнен: Гай Силий, сын знаменитого полководца императоров Августа и Тиберия, уже ждал Мессалину в ее спальне...

* * *

Согласитесь, это было бы увлекательнейшее чтиво. Увы, подобная книга о Мессалине уже написана Рафаэло Джованьоли, автором "Спартака". И если вас интересует красивая сказка о распутной Мессалине, то читать дальше не имеет смысла. Ибо дальше будет рассказано о настоящей Мессалине, которая так же отличается от "самой развратной" римской императрицы, придуманной талантом блестящего писателя, как отличались настоящие гладиаторы из армии Спартака - неуправляемый сброд грабителей и убийц - от благородных борцов за свободу человеческой личности из романа Джованьоли.

Реальная жизнь - не красивая сказка. Но порой она преподносит такие сюжеты, перед которыми бледнеет любая выдумка. В полной мере это относится и к жизни Валерии Мессалины.

* * *

Вызывающая, демонстративная супружеская неверность, циничный и наглый разврат Мессалины прямо на глазах у мужа, римского императора Клавдия, смутили не кого-нибудь, а римлян, весьма далеких от современных представлений о супружеской добродетели. Тех самых римлян, которые только что пережили оргии Калигулы. Многие современники Мессалины сами в них участвовали. Чем же таким особенным поразила их Мессалина? Чем заслужила столь дурную славу супруга Божественного Клавдия? Почему именно ее имя осталось в веках символом невиданного по своей разнузданности разврата? И что мы вообще знаем о Мессалине?

Если исключить то, что две тысячи лет одни историки повторяли со слов других историков, словно бы играя в детскую игру "испорченный телефон", то выяснится, что знаем мы о Мессалине на удивление мало.

По отцовской линии Валерия Мессалина происходила из знатного и древнего римского рода Мессалов, а по материнской была правнучкой Октавии, сестры римского императора Августа Октавиана. Оба они, и Август Октавиан и Октавия (у римлянок не было собственного имени, всех девочек называли родовым именем; например, все дочери Гая Юлия Цезаря были Юлиями), - итак, Август и Октавия были детьми прославленного римского полководца Гая Октавия и Атии. Гай Октавий был знаменит тем, что уничтожил остатки банд рабов, продолжавших грабить и убивать мирное население после разгрома и смерти Спартака. А его жена Атия была дочерью сенатора Марка Атия Бальба и Юлии, сестры самого Гая Юлия Цезаря. Таким образом, в жилах Мессалины текла кровь Божественных Юлиев, или, выражаясь современным языком, Валерия Мессалина была не просто женой императора, она была принцессой крови и по происхождению была ничуть не ниже своего мужа Тиберия Клавдия Друза Германика, четвертого по счету римского императора. Валерия Мессалина родила ему двоих детей. А потом, по общепринятой версии, жена римского цезаря Клавдия повела такую распутную жизнь, что вздрогнул даже видавший виды императорский двор.

Вершиной разврата первой леди Рима стала ее свадьба со своим любовником Гаем Силием - при живом-то муже, причем не простом муже, а римском императоре! Это якобы и стало последней каплей, переполнившей чашу терпения императора. Он приказал казнить свою неверную жену в назидание, как тогда говорили, urbi et orbi, то есть городу и миру (ставя при этом на первое место Вечный город Рим, а затем весь остальной мир).

Вот, собственно, и вся хрестоматийная история печально известной римской матроны Валерии Мессалины, презревшей мораль своего времени и поплатившейся за это своей жизнью и жизнью своих детей.

* * *

Знаем мы все это из "Истории двенадцати цезарей" римского историка Гая Светония Транквилла и "Анналов" другого римского историка Публия Корнелия Тацита. Правда, при внимательном чтении трудов этих историков возникают некоторые сомнения: а все ли было так, как принято думать?

Светоний пишет: "Он (император Клавдий. - Ред.) был женат на Плавтии Ургуланилле, дочери триумфатора, а затем на Элии Петине, дочери консуляра. С обеими он развелся: с Петиной из-за мелких ссор, а с Ургуланиллой из-за ее наглого разврата и из-за подозрения в убийстве. После них он женился на Валерии Мессалине, дочери Мессалы Барбата, своего родственника... Детей он имел от троих своих жен: от Ургуланиллы - Друза и Клавдию, от Петины Антонию, от Мессалины - дочь Октавию и сына, который сперва был назван Германиком, а потом Британиком... Британик родился на двадцатый день его правления; во второе свое консульство Клавдий не раз еще младенцем поручал его вниманию народа и солдат, на сходки выносил его на руках, на зрелищах то прижимал к груди, то поднимал перед собою и желал ему самого счастливого будущего под шумные рукоплескания толпы".

А в это время, чем бы вы думали, занимается мать будущего властителя мира Британника? Вот что об этом пишет Ювенал:

"Взгляни же на равных богам, послушай, что было

С Клавдием: как он заснет, жена его, предпочитая

Ложу в дворце Палатина простую подстилку,

хватала

Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь

служанкой

Блудная Августа эта бежала от спящего мужа;

Черные волосы скрыв под парик белокурый,

стремилась

В теплый она лупанар, увешанный ветхою тканью,

Лезла в каморку пустую...

Ласки дарила входящим и плату за это просила".

Согласно сведениям другого историка - Тацита, супруга императора Клавдия по публичным домам (лупанариям) не шлялась, но по ночам из дворца все же бегала, правда в довольно приличное место. "Она воспылала к Гаю Силию, красивейшему из молодых людей Рима, такой необузданной страстью, что расторгла его брачный союз (помолвку. - Ред.) со знатной женщиной Юнией Силаной, чтобы безраздельно завладеть своим любовником. Силий хорошо понимал, насколько преступна и чревата опасностями подобная связь, но отвергнуть Мессалину было бы верною гибелью, а продолжение связи оставляло некоторые надежды, что она останется тайной. Привлекаемый вместе с тем открывшимися пред ним большими возможностями, он находил утешение в том, что не думал о будущем и черпал наслаждение в настоящем. А Мессалина не украдкой, а в сопровождении многих открыто посещала его дом, повсюду следовала за ним по пятам, щедро наделяла его деньгами и почестями, и у ее любовника, словно верховная власть уже перешла в его руки, можно было увидеть рабов принцепса, его вольноотпущенников и утварь из его дома.

Между тем Клавдий, оставаясь в полном неведении о своих семейных делах, отправлял цензорские обязанности и осудил в строгих указах распущенность театральной толпы, осыпавшей бранью и поношениями бывшего консула Публия Помпония (ибо он давал для сцены свои стихи) и ряд знатных женщин...

Мессалине уже наскучила легкость, с какою она совершала прелюбодеяния, и она искала новых, неизведанных еще наслаждений, когда Силий, толкаемый роковым безрассудством или сочтя, что единственное средство против нависших опасностей - сами опасности, стал побуждать ее покончить с притворством... Итак, едва дождавшись отъезда Клавдия, отбывшего для жертвоприношения в Остию, она торжественно справляет все свадебные обряды".

И тут, как пишет Светоний, бедный обманутый муж наконец прозрел (не без помощи доброжелателей, о которых речь впереди): "Узнав, что в заключение всех своих беспутств и непристойностей она даже вступила в брак с Гаем Силием и при свидетелях подписала договор, он казнил ее смертью, а сам на сходке перед преторианцами поклялся, что так как все его супружества были несчастливы, то отныне он пребудет безбрачным, а если не устоит, то пусть они заколют его своими руками".

Римские историки, вероятно, и сами понимали, как нелепо и неправдоподобно все это выглядит со стороны. Тацит словно просит прощения у своих читателей: "Я знаю, покажется сказкой, что в городе, все знающем и ничего не таящем, нашелся среди смертных столь дерзкий и беззаботный, притом - консул на следующий срок, который встретился в заранее условленный день с женой принцепса, созвав свидетелей для подписания их брачного договора, что она слушала слова совершавших обряд бракосочетания, надевала на себя свадебное покрывало, приносила жертвы пред алтарями богов, что они возлежали среди пирующих, что тут были поцелуи, объятия, наконец, что ночь была проведена ими в супружеской вольности. Но ничто мною не выдумано, чтобы поразить воображение, и я передам только то, о чем слышали старики и что они записали".

* * *

Вот мы добрались до главного. Оказывается, историки, заклеймившие Мессалину позором, никогда ее не видели. Тацит родился только через семь лет после казни Мессалины, а Светоний - и вовсе через двадцать семь лет после того, как Мессалины не стало. Тацит так и пишет: "Я передам только то, о чем слышали старики..." Согласитесь, очень ценный источник сведений! Особенно если учесть, что римский историк заносил историю развратной Мессалины в свои "Анналы" спустя семьдесят лет после смерти Мессалины, когда и сам был уже далеко не первой молодости. Легко подсчитать возраст его источников информации - тех самых стариков, современников Мессалины, и еще легче представить себе их вменяемость в возрасте лет девяноста с хвостиком!

А в пору занятий исторической наукой Светония вымерли даже самые дряхлые современники Клавдия и Мессалины. Наверное, поэтому Светоний не утруждает себя ссылками на имена свидетелей или архивные документы, которые у него, кстати, были в полном распоряжении как у главноуправляющего канцелярией и архивами императорского дворца императора Адриана.

Самый же яростный обличитель царственной блудницы римский поэт Ювенал тоже родился гораздо позже ее смерти. Основную часть своей жизни он занимался, по собственному же признанию, "сочинением декламаций на вымышленные темы". А поэтом стал только при императорах Траяне и Адриане, то есть спустя семьдесят лет после смерти Мессалины. И поэтом-то он был не простым, а очень специфическим поэтом-сатириком.

Сын то ли раба, то ли вольноотпущенника, Ювенал не мог похвастаться происхождением, поэтому старался как мог. Он сам признавался, что главным движущим мотивом его творчества была "ненависть". И этот его талант очень пришелся ко двору императоров Траяна и Адриана. За стихи о Мессалине и других бывших властителях Рима их автор был назначен полководцем в провинции, то есть, выражаясь современным языком, получил генеральские погоны.

Дело в том, что римские императоры Траян и Адриан, которым так нравилось творчество Ювенала, принадлежали уже к другой династии - Флавиев. Флавии, происхождение многих из которых было довольно темным, сменили династию Юлиев-Клавдиев после кровопролитной гражданской войны. Разумеется, представителям новой императорской династии было приятно слушать, какими нехорошими были их предшественники. На этом фоне сами они выглядели просто образцом добродетелей. Отчего же за эту мелкую услугу не сделать сатирика генералом. Поэт-сатирик генерал римской армии - это даже не смешно.

Такой яростной злобы и ненависти к давно умершей Мессалине, как у Ювенала, не встретишь больше ни у кого из римских писателей. Ни у Тацита, ни у Светония, которые тоже по своей должности придворных историков Флавиев были обязаны разоблачать недавнее прошлое, не поднялась рука написать о том, что императрица подрабатывала в лупанариях - низкопробных публичных домах для рабов и прочего римского сброда. Тацит лишь смущенно предупреждает читателя: "Я считаю главнейшей обязанностью сохранить память о проявлениях добродетели и противопоставить бесчестным словам и делам устрашение позором в потомстве".

Вот и давайте посмотрим, какие же бесчестные дела совершила Мессалина по свидетельствам римских историков.

* * *

Император Клавдий развелся с двумя распутными женами, одна из которых к тому же была убийцей. Наконец он женится на Валерии Мессалине. Она рожает ему двух детей, в которых император души не чает. Особенно ему дорог сын. Клавдий нянчит его на виду у толп римлян и солдат своей преторианской гвардии. Он как бы показывает римлянам их будущего императора. И римляне его понимают.

Для народа Рима имя Британик, которое носил наследник Клавдия и Мессалины, было символичным. Ведь в те годы римляне с тяжелыми боями покоряли Британские острова - последние независимые земли на Западе. Германия и Галлия уже давно были римскими провинциями, непокоренной оставалась только Британия. Дальше Британских островов, по убеждению римлян, был край света - Океан. И римляне восторженно приветствуют императора с крошечным мальчонкой на руках, они ведь знают, что в жилах наследника течет кровь его матери Валерии Мессалины, а значит, великих Гая Юлия Цезаря и Божественного Августа Октавиана.

До наших дней не дошла та часть записок Тацита, которая была посвящена первым шести годам правления императора Клавдия, то есть как раз того времени, когда его супруга Мессалина изменяла мужу направо и налево. Рассказ о ней у Тацита начинается с оборванной половины страницы, и начинается прямо с того, как она изменила Клавдию с Гаем Силием и была за это казнена. Но если прочесть "Анналы" Тацита с начала и до конца, создается впечатление, что из середины его рукописи кто-то аккуратно вырвал все страницы, касающиеся жизни Мессалины.

Правда, главное все-таки осталось: жена Божественного Клавдия не просто изменила мужу, а дала ему развод (в Риме это можно было тогда сделать заочно, в отсутствие одного из супругов) и вышла замуж за человека, который теоретически имел все возможности стать императором вместо Клавдия.

Гай Силий был знатного рода, его отца, известного военачальника, казненного императором Тиберием двадцать четыре года назад как опасного конкурента, римляне еще помнили и любили. Гай Силий был очень богат, денег на подкуп преторианской гвардии императора Клавдия у него хватило бы. И наконец, Гай Силий был уже назначен на следующий год консулом, то есть формально он становился главой Римской империи.

Тут надо сказать, что, хотя Римской империей единолично правил император, видимость республики все еще сохранялась. Сейчас мы называем императорами Августа Ок-тавиана, Тиберия, Калигулу и Клавдия. Но римляне и - главное - сами властители Рима еще не рисковали называть себя императорами, хорошо помня, что произошло с Юлием Цезарем, когда он только заикнулся об этом. Они называли себя обтекаемо: либо цезарями (по фамилии Гая Юлия Цезаря), либо официальным термином "принцепс" (то есть "первый в сенате"). Формально же, по закону, который никто не отменял, правили Римом два консула, которые сменялись каждый год. Конечно, во времена Клавдия консулы уже всячески пресмыкались перед принцепсом, да и назначал их сенат по указаниям очередного цезаря. А иногда сам принцепс, ради разнообразия, повелевал назначить консулом на очередной год его самого, для смеха выбирая себе в напарники кого-нибудь из сенаторов.

Выходит, что не любовная связь жены Клавдия с красавцем Гаем Силием насмерть перепугала окружение императора, а то, что богач и будущий консул Гай Силий женился на римлянке, в чьих жилах текла кровь Юлиев, а значит, как в это искренне верил любой римлянин тех времен, кровь Венеры-Прародительницы.

Вот, оказывается, в чем состояла истинная вина Мессалины - в ее новом замужестве. Самой распутной женщиной в истории Рима Валерия Мессалина стала не за измену мужу, а за то, что перестала изменять ему с любовником, выйдя за любовника замуж. То есть поступила, как порядочная женщина, не желающая быть развратницей.

* * *

Что же касается настоящего разврата за спиной мужа, то в этом Мессалине, по свидетельствам тех же римских историков, явно не по силам тягаться с другими первыми леди Рима.

Например, жена Юлия Цезаря, дочь Помпея и внучка Суллы, веселилась вовсю со знатным римским юношей Публием Клодием, пока в 62 году до н.э. ее любовника не застукали у нее дома в женском платье, причем во время священного праздника. Скандал разразился знатный!

Сенат затеял дело об оскорблении святынь. Но Юлий Цезарь сказал сенаторам исторические слова: "Жена Цезаря должна быть выше подозрений" - и тут же по-тихому развелся с распутницей. А когда озадаченные сенаторы поинтересовались у него, зачем же он развелся, если его жена невиновна, Юлий Цезарь ехидно ответил им: "Потому и развелся, что жена Цезаря должна быть выше подозрений". А ее любовник Клодий не только отделался легким испугом, но и стал близким другом и весьма полезным сторонником Юлия Цезаря.

Спустя век, уже во времена Мессалины, римский поэт Сенека писал другу: "Ты ошибаешься, Луцилий, если думаешь, будто только наш век повинен в таких пороках, как страсть к роскоши, пренебрежение добрыми нравами и все прочее, в чем каждый упрекает свое столетие. Это свойство людей, а не времен: ни один век от вины не свободен. Некоторые думают, будто деньги были заплачены в том суде, где Клодий обвинялся в тайном блуде с женой Цезаря и осквернении таинств жертвоприношения. Верно, судьи получили деньги, но вдобавок (и это куда позорнее денежной сделки!) - возможность поблудить на закуску с замужними женщинами и подростками из знатных семей. В самом преступлении было меньше греха, чем в его оправдании".

Следом за Юлием Цезарем Римом правил Август Октавиан. И тоже развелся со своей женой Скрибонией, "устав от ее дурного нрава". Свою родную дочь и внучку - их обеих звали Юлиями - Август был вынужден сослать, потому что они были "запятнаны всеми пороками".

Старшая Юлия, дочь Августа, была женой Тиберия, правившего Римом после Августа. Тиберий был вынужден сбежать из Рима в добровольную ссылку на остров Родос на целых восемь лет, чтобы не находиться рядом со своей женой, такую репутацию она имела в Риме. Будущего императора Тиберия страшило не то, что над ним как рогоносцем смеется весь Рим - и черт с ней, с женой, на которую никакого удержу нет! Честолюбивый Тиберий смотрел далеко вперед. Он понимал, что с репутацией рогоносца он не мог рассчитывать стать императором после Августа. Лучше убежать и спрятаться в какой-нибудь дыре, чтобы люди сначала посочувствовали ему, а потом и вовсе забыли о его позоре. Так оно и вышло. Светоний пишет: "В расцвете лет и сил он неожиданно решил отойти от дел и удалиться как можно дальше. Быть может, его толкнуло на это отвращение к жене, которую он не мог ни обвинить, ни отвергнуть, но не мог больше терпеть; быть может - желание не возбуждать неприязни в Риме своей неотлучностью и удалением укрепить, а то и увеличить свое влияние к тому времени, когда государству могли бы понадобиться его услуги".

Что касается целомудрия жен следующего после Тиберия римского императора Калигулы, то тут и сказать что-либо язык не поворачивается: это были либо его родные сестры (по очереди), либо вообще мужчины, и жили они все вместе в императорском дворце Палатине, превращенном в роскошный лупанарий.

А следом за Калигулой императором стал Клавдий, который развелся с первой своей женой этрусской Ургуланиллой из-за ее "наглого разврата", со второй - Петиной - из-за "мелких ссор" и женился на Мессалине.

Любопытно, что и дальше в истории Рима не было ни одного императора, которому не изменяла бы его жена. Причем все они - все без исключения! изменяли своим мужьям-императорам вызывающе, демонстративно, с громкими скандалами на всю империю.

Но лишь одна Мессалина была казнена за "распутство".

* * *

"Пировавшему Клавдию сообщили о смерти Мессалины, умолчав о том, была ли она добровольной или насильственной. А он, не спросив об этом, потребовал кубок с вином и ни в чем не нарушил обычного ритуала застолья. Да и в последующие дни он не выказал ни малейших признаков ни радости, ни ненависти, ни гнева, ни скорби, ни вообще какого бы то ни было движения души человеческой - как при виде ликующих обвинителей, так и глядя на подавленных горем детей".

Светоний пишет: "Людей удивляла его забывчивость и бездумность - то, что греки называют рассеянностью и незрячестью. Так, после убийства Мессалины, садясь за стол, он спросил, почему же не приходит императрица?"

По Тациту, "сенат помог Клавдию забыть Мессалину, так как постановил изъять ее имя и ее статуи из всех общественных мест и из частных домов".

Кто-то очень сильно постарался, чтобы избавить Клавдия от мыслей о казненной жене. До наших дней дошло только одно изображение Мессалины на камее, которая хранится сейчас в парижской Национальной библиотеке. На камее она изображена с двумя своими детьми - Октавией и Британиком. Однако общая композиция трех фигур, сильно напоминающая традиции христианской иконописи Богоматери с младенцем Христом, и сам медальный профиль Мессалины заставляют сильно сомневаться в том, что это был ее прижизненный портрет. На камее изображена матрона лет сорока с пухлым, отечным лицом и двойным подбородком.

А между тем Валерия Мессалина вышла замуж за Клавдия, когда ей было четырнадцать лет. Умерла она двадцати трех лет от роду.

Так рассыпается в прах малосимпатичная фигура сластолюбивой и видавшей виды римской матроны, изменяющей седому императору Клавдию с молодыми красавцами любовниками. Сквозь тысячелетние наслоения лжи и злобы проступает совсем другой образ - молоденькой женщины, почти девочки, волей судеб затянутой в жернова большой имперской политики и с хрустом и кровью перемолотой этими жерновами вместе с двумя ее малютками.

* * *

Трагическая развязка наступила в 48 году от Рождества Христова, или, по римскому календарю, в 801 году от основания города, когда империя еще казалась вечной. До завоевания Рима варварами оставалось пять веков.

Этот год для Рима был особенным. Смену веков отпраздновали в империи невиданными торжествами. Были организованы даже редчайшие секулярные игры (устраиваемые только в конце очередного столетия). До этого секулярные игры Вечный город видел лишь трижды за всю свою восьмисотлетнюю историю.

Римская империя раскинулась от Испании и Британских островов на западе и берегов Балтийского моря на севере до Армении на востоке и истоков Нила и пустынь Мавритании на юге. Сто тридцать миллионов римских подданных и покоренных народов трудились на благо двух миллионов жителей Рима и трех миллионов обслуживающих их рабов.

Никто из этих пяти миллионов не слышал предсмертного крика Мессалины в садах Лукулла. Слышали этот крик только палач - офицер-преторианец и сопровождавший его вольноотпущенник, посланный проследить за исполнением приговора. Ни громадный молчаливый солдафон, ни его вертлявый и болтливый спутник не могли и подумать, что отчаянный женский вопль, похожий на вой волчицы, выкормившей Ромула и Рема, возвещает наступление сумерек, отныне неотвратимо опускающихся на Вечный город.

А завязался этот трагический узел, разрубленный мечом трибуна, задолго до того, как дом знатного римлянина Марка Валерия Мессалы Барбата огласил крик его новорожденной дочки Валерии.

Как писал Тацит: "Меня охватывает раздумье, определяются ли дела человеческие роком и непреклонной необходимостью или случайностью".

Давайте и мы задумаемся, тяготел ли над Валерией Мессалиной непреклонный рок или она пала жертвой случайного стечения обстоятельств.

* * *

Мы будем пользоваться привычным нам христианским летосчислением. По этому календарю, в 9 году от Рождества Христова, то есть более чем за тридцать лет до описываемых событий, первое сокрушительное поражение от варваров-германцев потерпели римские войска. В топях междуречья Рейна и Эльбы в глухом Тевтобургском лесу нашли свой конец сразу три легиона с полководцем Лоллием Квинтилием Варром и тремя легатами - всего тридцать тысяч отборных и опытных римских солдат и почти столько же вспомогательных войск. В Риме император Август, говорят, бился головой о стену с криками: "Квинтилий Варр, верни легионы!"

Это было не просто военное поражение. Римляне никогда не сражались исключительно ради воинской славы, их всегда интересовал конечный итог военной кампании - захват новых колоний, куда следом за римским легионером приходил римский купец. Но на этот раз поражение Варра граничило с катастрофой. При вести о неслыханном позоре могли последовать восстания покоренных народов на неспокойном Востоке. Могущество Римской империи впервые за многие годы серьезно пошатнулось. Риму срочно были нужны новые солдаты и - главное - деньги на новые войны в Германии. Много солдат и очень много денег.

Консулы-суффекты (то есть первые в очереди на должность консула на ближайший год) Марк Папий Мутил и Квинт Поппей Секунд предлагают внести изменения в старый закон Юлия Цезаря об ограничении прав безбрачных и бездетных граждан Рима. Закон Папия-Поппея моментально получает одобрение сената, и отныне все состояние богачей, которые умирали бездетными, наследовал "общий отец" - Рим. А проще говоря, наследство поступало в государственную казну, то есть в распоряжение императора.

Под другие статьи закона Папия-Поппея - о прелюбодеянии и разврате подпадали все незамужние римлянки, по той или иной причине не имеющие мужей. Даже долго оставаться вдовой римская женщины не имела права. Только из-за всеобщего возмущения римлян срок вдовства был продлен до трех лет. После этого женщина волей-неволей должна была снова выходить замуж. Одновременно был ограничены срок помолвки, то есть отныне римлянину нельзя было обручиться, например, с трехлетней девочкой и спокойно наслаждаться холостой жизнью, якобы в ожидании того счастливого мига, когда невеста достигнет брачного возраста. Было ограничено и число разрешенных разводов.

Короче говоря, всем римлянам было приказано жить исключительно семьями и плодиться. Несогласных тащили в тюрьму, а все их имущество отписывали в казну. Отныне любовь в Риме регулировалась законом и тем же законом любовь для женщин ограничивалась любовью к мужу. Все остальное по закону считалось развратом и прелюбодеянием и тоже подлежало наказанию. (В скобках заметим, что много лет спустя этот закон раз и навсегда отменил муж Мессалины император Клавдий, который при Тиберии сам вдоволь нахлебался принудительного семейного счастья с двумя первыми женами.)

Так, одним махом решив проблему с будущим пополнением римских легионов, император Август Октавиан тем не менее должен был что-то делать с мятежной Германием, причем безотлагательно. И он направляет туда нового военачальника, способного исправить положение.

Зовут этого полководца Тиберием, он тот самый рогатый муж Юлии, родной дочери императора Августа, и сын новой жены Августа Ливии. Перед этим Тиберий провел успешные карательные операции против восставших Паннонии и Далматии (нынешних Венгрии и Хорватии), но в Германии никаких особых побед не одержал.

Тем не менее в 13 году Тиберий триумфатором возвращается в Рим, и император Август назначает его своим формальным соправителем. А на место Тиберия в Германию отправляется новый командующий, двадцативосьмилетний Германик, старший брат будущего императора Клавдия. На войну Германик едет вместе со своей женой Агриппиной и их младшим годовалым сыном Гаем Цезарем, будущим императором Калигулой.

В следующем 14 году Август умирает. Старший сын Ливии Тиберий, родившийся еще до ее брака с Августом, становится императором.

Все эти события еще, казалось, не имеют никакого отношения к Валерии Мессалине, которая и родится-то лишь через одиннадцать лет. Но Парки уже прядут незримые нити ее судьбы.

* * *

В Риме в те годы еще не сложилась настоящая царская власть с прямым престолонаследием. К тому же римские императоры, еще не отягченные христианской моралью, меняли жен, как перчатки. Каждая из новых жен входила в императорский дворец Палатин вместе со своими детьми от предыдущих браков. В итоге после смерти каждого императора оставалась масса наследников с более или менее законными правами на престол. Кто из претендентов станет императором, зависело от того, кто из них успеет раньше других воспользоваться своим правом, каким бы сомнительным оно ни было. Времени для этого отводилось крайне мало - пока не остыло тело уже бывшего императора. И здесь многое зависело от той женщины, которая находилась ближе остальных к этому остывающему телу.

Последняя по счету жена императора Августа Ливия держала смерть своего мужа в тайне до тех пор, пока по ее приказу не был умерщвлен молодой Агриппа Постум, единственный прямой потомок Августа по мужской линии, его родной внук. Только после этого было официально объявлено о кончине императора, и его место занял сын Ливии Тиберий.

Потом посланный убить Агриппу трибун в присутствии свидетелей доложил императору Тиберию, что приказ его матери Ливии выполнен. Тиберий сделал большие глаза и громко заявил, что такого приказа не могло быть, а убийца внука Августа должен предстать перед судом сената. Никакого суда, конечно, не было, дурака-трибуна поскорее убрали с глаз подальше.

Так что стал ли Тиберий императором в результате случайности или "непреклонной необходимости", как писал Тацит, судите сами. Но он им стал, и это повлекло целую цепочку дальнейших событий, повлиявших на судьбу еще не родившейся Мессалины.

* * *

Одним из таких событий была смена главнокомандующего Верхней и Нижней Рейнскими армиями в Германии.

Сначала ими командовал другой сын Ливии Друз Старший, который получил прозвище Германик. Солдаты его любили и сражались под его командованием всегда удачно. Полководец, который всегда побеждал, естественно, пользовался популярностью и в Риме. Ведь каждая его победа сопровождалась гладиаторскими боями и прочими зрелищами, а из покоренной Германии сплошным потоком шли крепкие рабы и красивые белокурые рабыни.

Друз Старший Германик походил на героев недавнего прошлого, когда Рим еще был республикой. Многие сенаторы, лишившиеся власти при императорах, были бы рады видеть Друза своим новым принцепсом. Они считали - и, наверное, не без оснований, - что бесхитростный воин не захочет мараться в постоянных придворных интригах и восстановит республиканский строй, а сам продолжит заниматься своим любимым делом - войной. Пожелай Друз Германик стать императором, он, наверное, им стал бы, повернув свои армии на Рим. Многие здесь еще помнили, что именно так стал диктатором Рима Гай Юлий Цезарь. Наверняка это понимал и Друз. А главное, понимала это и его мать Ливия, жена покойного императора Августа. Август отобрал ее у мужа и женился на ней, когда она была беременна Друзом на шестом месяце. Все в Риме были уверены, что на самом деле Друз был сыном Августа. Только сама Ливия и Август знали, что это не так.

Но Друз падает с лошади и ломает ногу. А через несколько дней умирает от заражения крови. Командование очередной операцией берет на себя легат Квинтилий Варр - и погибает вместе с шестьюдесятью тысячами римских солдат. Исправлять положение, как мы уже знаем, отправился старший брат Друза Тиберий.

Особой воинской славы он не стяжал и вскоре вернулся в Рим. Возвращение Тиберия организовала его мать Ливия, видевшая, что ее супруг, престарелый император Август, долго не протянет. Так и получилось. Тиберий стал императором, а на его место в Германию отправился его племянник, сын Друза Старшего, которого звали Германик Юлий Цезарь.

Помимо красоты своей матери, которая была дочерью Марка Антония, Германик унаследовал воинскую славу отца. Ни у кого из римских легионеров и в мыслях не было, что сын великого полководца может оказаться бездарностью. Кроме того, новый главнокомандующий прибыл в армию вместе с женой, красавицей Агриппиной, и малюткой сыном. Можно себе представить восторг воинов! Ведь тем самым молодой генерал как бы подчеркивал: поражений больше не будет и порукой тому присутствие в военном лагере моей жены и младенца сына.

* * *

Весть о кончине императора Августа привела к мятежу в Верхней Рейнской армии, которой, кстати, командовал Гай Силий, отец будущего любовника Мессалины. Ветераны требовали повести их на Рим и там отпустить в отставку. За это они были готовы свергнуть императора Тиберия и поставить на его место Германика. Молодой главнокомандующий явно растерялся.

С одной стороны, Тиберий был его родным дядей и даже отчимом (умирающий Август успел приказать Тиберию усыновить своего племянника). С другой - жена Германика Агриппина явно хотела стать императрицей и постоянно пилила мужа за его нерешительность.

Германик совсем потерял голову и пошел на поводу у бунтовщиков. Он начал увольнять ветеранов. Больше того - он приказал выдавать им при отставке деньги. Армия стремительно разлагалась, денег и отставки требовали уже не ветераны, а молодые легионеры. Начался настоящий бунт. Солдаты убивали своих командиров и грабили полковые денежные ящики. Офицеры прятались кто куда. Солдаты их находили и убивали. Лишь немногие пытались подавить бунт. Именно тогда впервые стало известно имя молодого центуриона Кассия Хереи, который усмирил свой отряд, зарубив нескольких смутьянов. Через много лет меч уже трибуна (полковника) Кассия Хереи прервет жизнь императора Калигулы. Но тогда среди бунтовщиков Кассий Херея с оружием в руках пробивался к палатке своего главнокомандующего, где крохотный мальчик Калигула испуганно жался к своей матери Агриппине при каждом новом предсмертном крике очередной жертвы взбесившейся солдатни.

Только тогда Германик понял, что он натворил. Он упал на колени перед своей женой и, прижавшись лицом к ее животу - Агриппина была снова беременна, - заплакал. Агриппина подхватила на руки их двухлетнего сына и вышла из палатки к озверевшим солдатам. Как ее не убили сразу, одни боги ведают. Потом говорили, что солдаты устыдились вида беременной внучки Божественного Августа с мальчонкой на руках. Как будто пьяная от вина и крови солдатня могла чего-нибудь устыдиться! Но факт остается фактом Агриппина заставила бунтовщиков выслушать мужа. А у того то ли хватило своего ума, то ли Агриппина подсказала, что надо говорить. И Германик воспользовался своей беременной женой как щитом.

- Жена и сын мне не дороже отца и государства, - начал он свою речь перед солдатами, - но его защитит собственное величие, а Римскую державу другие войска. Супругу мою и детей, которых я бы с готовностью принес в жертву, если бы это было необходимо для вашей славы, я отсылаю теперь подальше от вас, впавших в безумие, дабы эта преступная ярость была утолена одной своей кровью и убийство правнука, убийство невестки Тиберия не отягчили вашей вины.

Дальше он говорил о величии Рима, о том, что надо отмстить за гибель Варра и трех легионов, и еще много слов. Но его уже не слушали, даже самые оголтелые бунтовщики чесали себе затылки. Ведь одно дело убить своего центуриона, за это, конечно, по головке не погладят, но саму голову могут оставить на месте. И совсем другое дело - поднять руку на внучку Божественного Августа и невестку императора. Вот за это голову снесут точно. Легионеры быстро смекнули, как им тут же, не сходя с места, заслужить прощение за свои бесчинства. Они начали вязать самых крикливых. А чтобы те потом, на суде и следствии, не болтали лишнего, всех так называемых зачинщиков тут же в кутерьме и закололи.

Так Агриппина сделала Германика для начала просто полководцем. А дальше ей предстояло лепить из своего мужа великого полководца. Для Агриппины и ее сыновей это был единственный путь к высшей власти в Риме.

* * *

Второй шаг Агриппины на этом пути связан с первым походом ее мужа против германского вождя Арминия, который шесть лет назад близ Тевтобургского леса истребил легионы Квинтиллия Варра.

Командир передового отряда Луций Стертиний, ускакавший на разведку, обнаружил в лесу значок девятнадцатого легиона Квинтиллия Варра. Германик поворачивает свою армию в Тевтобургский лес, чтобы отдать последние почести погибшим шесть лет назад римским солдатам. Войска вступают в старый лагерь Варра.

Полуразрушенный вал и неполной глубины ров свидетельствовали, что здесь держали последнюю оборону уже остатки разбитых легионов. Вокруг по всему полю белеют скелеты, где по одиночке, где наваленные грудами. На опушке леса с деревьев на римских легионеров скалятся черепа, прибитые варварами к стволам. Еще дальше в лесу видны следы жертвенников, где варвары принесли в жертву своим богам пленных трибунов и центурионов первых центурий армии Квинтиллия Варра.

Римляне молча предали погребальному огню останки трех легионов и насыпали над ними курган. Получив донесение об этом, император Тиберий вынес порицание Германику. По мнению императора, не следовало приводить армию к этому месту, так как вид убитых и непогребенных товарищей только ослабил боевой дух легионеров. И похоже, он был прав.

Когда на следующий день начались стычки с неприятелем, римские легионы дрогнули и отошли в лагерь, начав срочно его укреплять. А затем началось общее отступление римского войска. Обоз с ранеными и больными сильно затруднял отступление. Варвары наседали, щипая римское войско со всех сторон.

И тут произошло то, что чуть не поставило крест на еще не начавшейся военной карьере Германика. В римском лагере, который охранял единственную переправу через Рейн, откуда-то распространился слух, что Германик разбит и несметные полчища варваров уже на подходе. Все бросились к мосту через Рейн, чтобы разрушить его. Можно представить себе, какая царила паника!

Неровный свет факелов, гаснущих под порывами ледяного ветра, орущие и бегущие в разные стороны солдаты, растерявшиеся офицеры. И тогда командование на себя взяла Агриппина, которая ждала мужа возле этого единственного моста через Рейн. Только те легионеры, кто видел это своими глазами, могли бы рассказать, как удалось молодой женщине перекричать орущих и визжащих от страха мужиков, но и этот факт из римской истории остается фактом.

При возвращении легионов Германика их встречал не начальник предмостного укрепления, а Агриппина, которая распоряжалась, кого отправить в лазарет и куда какой манипуле (роте) стать на постой. Она же своей рукой раздавала награды особо отличившимся легионерам, на которых указывали ей муж и его офицеры.

За свой первый поход Германик удостоился первой полководческой награды от императора Тиберия и ликования римского народа. Люди говорили друг другу, что они не ошиблись, сына великого полководца ждет еще более великое будущее, и даже, быть может, скоро он станет... Тут римляне замолкали и подозрительно оглядывались вокруг.

Победы Германика над варварами следовали одна за другой. Рано или поздно такие разговоры не могли не дойти до Тиберия. И тогда он впервые вслух выразил недовольство женой племянника.

- Неспроста ее заботы! - говорил он своей матери Ливии. - Не о внешнем враге она помышляет, домогаясь преданности воинов. Нечего делать полководцам там, где женщина устраивает смотры манипулам, посещает подразделения, заискивает раздачами, как будто ей недостаточно для снискания благосклонности возить повсюду сына главнокомандующего в простой солдатской одежде и выражать желание, чтобы его назвали Цезарем Калигулой. Эта женщина подавила мятеж, против которого было бессильно имя самого принцепса, мое имя!

Это не придуманный мною монолог императора Тиберия, а его подлинные слова, аккуратно записанные придворным стенографом и хранившиеся в архивах императорского дворца Палатина.

Тиберий нутром чуял, откуда ему грозит опасность. Уж слишком молодая жена его племянника Агриппина напоминала характером его мать Ливию, когда той было столько же лет, сколько сейчас Агриппине, а сам Тиберий был всего на несколько лет старше этого щенка Агриппины - сопливого мальчишки Калигулы. И для Ливии, и для Тиберия было ясно, чего добивается Агриппина.

На мужа она, ясное дело, давно махнула рукой. Свой шанс стать императором тот бездарно упустил сразу после кончины Августа. Теперь вся надежда Агриппины была на ее младшего, третьего сына, которого звали Гай Цезарь, а солдаты ее мужа ласково называли Калигулой (Сапожком) за то, что мать наряжала мальчика как настоящего римского легионера, только в маленьких сапожках.

У каждого легиона обеих Рейнских армий были, как полагается, собственные орлы - значки, при утере которых легион расформировывался. Но отныне у всех германских легионов, вместе взятых, теперь был живой "орел" мальчишка, который жил и воевал вместе с солдатами.

Время летит быстро. Не успеешь оглянуться, и наступит момент, когда этот мальчик, пока вооруженный пусть маленьким, но настоящим римским мечом, сумеет метнуть настоящий увесистый дротик римского легионера. Очень далеко полетит этот дротик, запросто может сбить с престола императора Тиберия.

Между тем войска Германика вышли к "Океану", за которым была только мифическая загробная страна здешних варваров - Валгала. Осталось лишь отомстить варварам за позор Квинтиллия Варра (и заодно - за позор собственного первого похода, который тщательно скрывался). И тогда Германика ждет невиданный триумф в Риме!

Германик поворачивает войска в глубь Германии и разбивает в решительном сражении проклятого Арминия. Отныне позор смыт кровью десятков тысяч варваров. За последним орлом последнего легиона Квинтиллия Варра, который варвары зарыли в лесу, Германик отправляет Гая Силия с тремя легионами. Отец будущего любовника Мессалины возвращается к Германику с орлом и победой.

Уже было очевидно, что предстоит еще одна летняя кампания, и варвары запросят мира. Но как раз в это момент Германик получает письмо от императора Тиберия. Дядя приказывает своему племяннику сдать командование войсками и прибыть в Рим отпраздновать дарованный Германику сенатом триумф. Довольно успехов, довольно случайностей, пишет Тиберий. Дядя напоминает племяннику, что сам Божественный Август посылал его, Тиберия, в Германию девять раз и он, Тиберий, добился там благоразумием большего успеха, нежели силою.

Германик, вернее, Агриппина пытается сопротивляться. Под ее диктовку муж пишет императору, что для окончательной победы ему нужен всего один год. Но Тиберий, понимая, с кем имеет дело, отвечает, что если все еще необходимо вести войну, то пусть Германик оставит другим возможность покрыть себя воинской славой, например своему родному брату Друзу. Возразить тут нечего. Надо либо подчиниться приказу императора, либо... пойти по пути Юлия Цезаря через Рубикон и свергнуть императора Тиберия силой своих армий. Почти наверняка Агриппина уговаривала мужа пойти по второму пути, но Германик долго колеблется, а затем все-таки выбирает первое - и тем самым подписывает смертный приговор себе и Агриппине.

Из Рима его и Агриппину император отправляет на Восток, назначив Германика правителем всех заморских провинций. Титул громкий, но отныне за спиной Германика не стояло ни одного солдата. Одновременно новым управляющим Сирией Тиберий назначает Гнея Пизона, известного своей непомерной жаждой власти и богатством жены Планцины. Хитрый лис Тиберий знал, что он делает. За спиной Гнея Пизона стояли его легионы, а Германик прибыл к нему только с женой и личной охраной.

Все приказы "правителя всех заморских провинций" правитель одной конкретной Сирии демонстративно не выполняет. Несколько раз при личных встречах Агриппина улаживала их конфликты, грозившие перерасти в рукопашную. А после одного из обедов у Пизона Германик неожиданно заболевает странной болезнью. Агриппина в отчаянии, ведь она уже не раз находила у них в доме остатки человеческих трупов, начертанные на свинцовых табличках заговоры и заклятия с именем Германика, полуобгоревший труп, сочащийся гноем, другие орудия ведовства. Но поздно... Ее муж, дважды упустивший императорский престол, который сам шел ему в руки, умирает. Сын еще мал, ему всего семь лет. Защиты от гнева Тиберия и козней бабки его мужа Ливии искать Агриппине негде.

Сильная духом, она предприняла отчаянную попытку переломить судьбу, обратившись напрямую к римскому народу. Римляне потребовали привлечь убийц Германика к ответу. Как писал Тацит, "возбуждение народа достигло крайних пределов: никогда прежде не позволял он себе столько тайных пересудов о принцепсе и столько молчаливых подозрений". На стенах домов по ночам появлялись надписи: "Тиберий, отдай Германика!"

Тиберий почувствовал, как шатается под ним престол. Мертвый Германик мог совершить то, что не удалось ему живому - свергнуть императора. И Тиберий отдает Пизона суду сената. Гней Пизона в суде не сказал ни слова в свое оправдание. Потом говорили, что у Пизона оставались письма Тиберия с приказом убить Германика. Но он не огласил их, обманутый лживыми обещаниями сохранить ему жизнь. Из суда Пизона относят домой на закрытых носилках, чтобы граждане Рима не растерзали его по дороге. А дома его уже ждал подосланный убийца. Смертный приговор Пизону объявил сам Тиберий, но только на следующий день, уже после смерти подсудимого. О наличии компроментирующих Тиберия писем говорит и то, что Плацину, жену Пизона, никто не тронул, а имущество, которое в подобных случаях конфисковывалось частью в пользу родственников пострадавшего, то есть в данном случае Агриппины и ее детей, а частью в казну, Тиберий специальным указом оставил сыну Гнея Пизона.

Пар был выпущен, римский народ был удовлетворен "справедливостью" Тиберия. И император вплотную занялся Агриппиной и ее детьми.

- Ты, дочка, считаешь оскорблением, что не царствуешь? - сказал он ей на одном из званых обедов и протянул яблоко.

Агриппина демонстративно отказалась принять угощение из рук императора, показав тем самым, что не доверяет Тиберию и ждет, что сам принцепс собственноручно отравит ее, как отравили по его приказу ее мужа.

Она была сослана Тиберием на один из островов в Тирренском море и там зверски убита. Но до этого ей пришлось пережить весть о казни Тиберием ее двоих старших сыновей. Убить третьего ее сына Калигулу император Тиберий почему-то не решился. Вероятно, потому, что мальчишкой заинтересовалась его мать Ливия и взяла сироту к себе. Чувствуя, как Тиберий, которого она сделала императором, все больше и больше выходит из-под ее контроля, Ливия решила подготовить ему достойную смену. И это ей удалось в полной мере.

Родной правнук Ливии и ее воспитанник Калигула задушил подушкой ее родного сына Тиберия в 37 году от Р.Х. и стал императором Рима. Агриппина добилась-таки своего, хотя и случилось это через четыре года после ее смерти. Но хотя матери Калигулы уже не было в живых, благодаря неуемному стремлению к власти Агриппины колесница римской истории из всех возможных путей уже свернула на тот, где в конечном итоге она переедет судьбу другой матери - Мессалины.

Сложись обстоятельства по-другому, Мессалину ждала бы обычная судьба римской матроны. Про закон Папия-Поппея вы уже знаете. А незадолго до рождения Валерии Мессалины император Тиберий потребовал еще больше ограничить вмешательство женщин в чисто мужские дела.

* * *

Перед очередным заседанием по сенату поползли слухи, что сегодня на заседание прибудет сам принцепс. Но все сроки прошли, пора было начинать, если сенаторы собирались сегодня попасть домой, а Тиберия все не было. Сенаторы растерянно переглядывались и галдели, лишь Цецина Север загадочно улыбался и молчал. Наконец он поднял руку.

Сенаторы смолкли, как по команде, оборвав свои разговоры на полуслове. В зале воцарилась мертвая тишина. Все знали, что в последние дни Север проводил все вечера на Палатине и, похоже, был в большом фаворе у императора.

Выйдя вперед, Цецина Север помолчал для важности, а потом, играя хорошо поставленным голосом записного оратора, начал сначала тихо, а затем с каждым следующим словом прибавляя по полтона. Сенаторы напрягли слух, но уловили только конец его фразы.

- ...И потому следует запретить высшим должностным лицам империи, уезжающим к месту новой службы в провинцию, брать с собой жен, - сказал Цецина Север и, замолчав, обвел взглядом скамьи сената.

Его коллеги явно не ожидали такой повестки дня.

- Присутствие женщины неминуемо связано с осложнениями, из-за их роскоши в мирное время, из-за их страхов в военное, - продолжил развивать свою мысль Цецина Север. - Из-за них римское войско в походе уподобляется орде варваров. Этот пол не только слабосилен и не способен к перенесению трудностей, но если дать ему волю, то и жесток, тщеславен и жаден до власти. - По обычаю римских ораторов, не любящих ходить вокруг да около, а ясно и коротко излагающих суть того, что они хотят сказать, сенатор Цецина Север сразу перешел к главному: - Они выступают перед воинами, прибирают к рукам центурионов - и вот недавно женщина распоряжалась управлением когорт, боевыми учениями легионов.

Сенаторы многозначительно переглядывались и согласно кивали головами. Теперь всем стало ясно, что имеет в виду их коллега и кто на самом деле стоит за его спиной. Император Тиберий, едва усидевший на престоле, когда управлением когорт и боевыми учениями легионов Германика распоряжалась его жена Агриппина, не желал переживать страх заново. Новых Агриппин в Риме не должно быть.

Между тем Цецина Север продолжал:

- Пусть сенаторы сами припомнят, что всякий раз, когда происходят осуждения за лихоимства, в большей части преступлений бывают повинны жены; вокруг них тотчас же собираются худшие люди провинции; женщины предпринимают и совершают всевозможные сделки. В своих приказаниях женщины чаще упорны и неумеренны, и те, которые некогда были обузданы законами, а теперь освободились от этих оков, норовят распоряжаться не только дома и на форуме, но в войсках.

Цецина Север еще раз обвел взглядом зал и пошел на свое место. Секунду-другую сенаторы молчали, а потом заговорили все разом. Поднялся невообразимый шум. Вперед выбежал Валерий Мессалин и замер с поднятой рукой. Шум постепенно умолкал. Сенаторы начали шикать на своих не в меру болтливых соседей. Сенатор Мессалин был единственным среди них, кто мог своим ораторским искусством отреагировать на любой негласный приказ принцепса так, что ни один доносчик потом не смог бы обвинить оратора в неуважении к инператору.

- На войну, разумеется, нужно идти только тем, кто способен носить оружие, - дипломатично начал свою речь сенатор Мессалин и тут же виртуозно оправдал свою славу лучшего оратора в сенате, опровергнув сам себя: - Но есть ли для возвращающихся после бранных трудов более чистое и добродетельное отдохновение, чем даруемое супругой? Вы считаете, что испорченность жен совращает мужей? - иронически поинтересовался сенатор Мессалин. - Но разве всякий холостяк безупречен? Тщетно прикрывать нашу мужскую слабость, выискивая для нее другие названия: если жена в чем бы то ни было преступает должную меру, виноват в этом муж. Несправедливо из-за безволия нескольких отнимать у мужей подруг, делящих с ними и счастье, и горести, и, покидая пол, по природе слабый, предоставлять его собственной невоздержанности и чужим вожделениям. Ведь и в присутствии мужа едва удается сохранить нерушимость супружеского союза; что же произойдет, если жены на долгие годы будут забыты, словно они получили развод? Поэтому, противодействуя непорядкам вне Рима, следует помнить и об охране нравов в самом Риме.

Сенаторы сдержанно загудели, и в их гуле ощущалось явное одобрение мыслям коллеги. Валерий Мессалин удачно обошел все подводные камни и даже ухитрился бросить камень в огород самого императора, причем так ловко, что схватить его за язык было невозможно. Сенат забаллотировал предложение Цецины Севера, притворно разводя руками и покачивая головами: дескать, и рады бы, да действительно нельзя. При этом многие нервно поеживались. Но на этот раз речь шла не о новых налогах и даже не об осуждении на смерть кого-нибудь из их рядов. Речь шла об основе основ империи - семье.

Валерий Мессалин на ступенях сената продолжал развивать свою мысль уже в тесном кругу своих друзей.

- Как вы думаете, может ли порядочная женщина, будучи в здравом уме и ни в чем не нуждаясь, во всеуслышание объявить себя проституткой? - Сенатор комически поддернул подол тоги, имитируя поведение жриц любви в переулках возле городского рынка. Но тут же посерьезнел и поднял ладонь, призывая следить за ходом его мысли. - Не стать проституткой, а именно объявить себя таковой. Так прямо сказать всем своим соседям, знакомым и родственникам, а также квартальному начальству: "С сегодняшнего дня прошу считать меня проституткой". Между тем так вынуждены поступать даже знатные римские матроны. Вот до чего дошло дело! Потомки напишут о нашем времени: были в Риме бесстыдные женщины, которые отрекались от прав и достоинств матрон, сами объявляя себя проститутками, чтобы уйти от кары законов.

В голосе сенатора Мессалина чувствовались искреннее возмущение и горечь.

- О каком стыде может идти речь и зачем нужны незамужней римской матроне ее "права и достоинства", если по закону Папия-Поппея в любой момент ее могут разорить, и тогда ей уж точно остается только пойти в публичный дом, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Уж лучше заранее на словах объявить себя гулящей. Напомню вам, друзья, что речь идет о наших с вами женах и дочерях. - Мессалин невесело усмехнулся и замолчал.

Молчали и его собеседники. Хмуро молчал его дальний родич Марк Валерий Мессалин, жена которого была снова беременной, и гадалки предрекали ей появление на свет девочки с трагической судьбой.

* * *

Прошло двенадцать лет. Императора Тиберия уже давно не было в Риме. Еще в год рождения Мессалины он решил уехать из Вечного города, который ненавидел. И Рим платил ему той же монетой, причем сторицей. Тиберий избрал для жительства остров Капри и туда перенес свой императорский двор. Больше ни разу до конца жизни Тиберий не был в Риме, даже на похороны своей матери Ливии, умершей в 29 году, он не приехал.

Тиберий любил повторять: "Я держу волка за уши", - имея в виду римлян. Отныне он мог травить волка издалека, и чужими руками. С Вечным городом Тиберия больше ничего не связывало. Оба его сына умерли. Одного из них отравила его жена, вступившая в любовную связь с начальником личной охраны Тиберия. В Риме наступил настоящий террор и настоящий рай для доносчиков. Любой донос кончался осуждением на смерть обвиняемого, а состояние казненного доставалось императору за вычетом процента, полагавшегося доносчику.

Деньги Тиберий тратил в основном на усовершенствование дворца на Капри и подачки своим придворным. Во дворце он завел новые порядки. Если в Риме нравственность граждан поддерживалась драконовскими законами и страхом доноса, то на Капри царила совсем иная атмосфера.

Во дворец Тиберию поставляли красивых девочек и мальчиков со всей империи. Пресыщенный император любил устраивать здесь оргии, какие потом тщетно старался повторить в Риме Калигула.

Как помните, Калигулу, младшего сына Германика и Агриппины, после смерти его отца и ссылки матери забрала к себе мать Тиберия Ливия. А когда она умерла, мальчишку, который уже подрос и стал юношей, забрал к себе на Капри Тиберий. Здесь Калигула и получил первые уроки правления Римской империей, участвуя вместе с престарелым императором в изобретении все новых и новых чудовищных сладострастий. Для присылаемых во дворец на Капри мальчиков и девочек придумали специальное название - "спринтии". Они под руководством Калигулы должны были делать все, чтобы возбудить притупившуюся похоть Тиберия.

Все покои дворца были украшены картинами и статуями самого непристойного свойства. Во всех спальнях лежали книги Элефантиды - римская "Кама Сутра" того времени - как наставление для живущих здесь. По всему острову были построены так называемые Венерины местечки, где в гротах и между скал молодые люди обоего пола при приближении императора срочно изображали фавнов и нимф. В Риме Тиберия уже открыто называли "козлищем".

Для императора, впавшего в старческую расслабленность, не оставалось ничего святого. Особенно поразил римлян один случай, когда Тиберий во время жертвоприношений распалился похотью на прелесть мальчика, несшего кадильницу, тут же отвел его в сторону и растлил. Потом позвал брата этого мальчика и сделал с ним то же самое. А потом приказал перебить мальчишкам ноги и сбросить их со скалы в море.

Другой случай, о котором было много разговоров в Риме, произошел с некой Маллонией. Тиберий заставил ее отдаться, но большего не мог добиться. Императору хотелось, что девушка отдавалась ему со страстью, но она откровенно демонстрировала свое отвращение.

- Волосатый и вонючий старик! - закричала она однажды в отчаянии. - У тебя воняет из твоей похабной пасти.

Тиберий настолько растерялся, что Маллония успела выбежать из дворца и заколоться кинжалом. В Риме народ шепотом передавал друг другу горькую шутку: "Наш старый козел облизывает козочек".

Такие царили нравы в Римской империи во времена детства и отрочества Валерии Мессалины. В 37 году на Капри двадцатипятилетний Калигула, соблазнив Эннию Невию, жену начальника личной гвардии императора Макрона и через нее заручившись поддержкой самого Макрона, задушил подушкой Тиберия и стал императором Рима.

* * *

В тот год Валерии Массалине исполнилось двенадцать лет. По тогдашним меркам она вступила в возраст невесты. Совсем скоро ей предстоит снять детское красное платьице - претексту, крашенную императорским пурпуром (пурпурные одеяния под страхом смертной казни могли носить в Риме только дети римских граждан до совершеннолетия и император) и надеть обычное белое платье невесты.

А невестой Мессалина была завидной, императорских кровей и не уродина какая-нибудь. Ах, если бы мать Калигулы Агриппина была жива! Лучшей невесты для своего любимого сыночка ей было бы не сыскать во всей империи. Но Агриппина давно умерла страшной смертью в ссылке на далеком острове в Ионическом море. Посланный Тиберием палач сначала выхлестнул ей плеткой глаз и лишь потом, после множества издевательств, убил. А ее сын Калигула уже успел за годы пройти хорошую школу сначала у своей прабабки Ливии, а потом у сына Ливии - Тиберия на Капри.

Под присмотром этих "любящих" родственников, прабабки Ливии и дяди Тиберия, Калигула по очереди переспал со всеми тремя своими родными сестрами. В 37 году его старшая сестра Агриппина уже была замужем за знатным римлянином Домицием и родила от него сына Нерона, будущего римского императора. По жажде власти эта Агриппина очень сильно напоминала свою покойную мать Агриппину Старшую. Только в отличие от нее Агриппина Младшая действовала другими методами - через спальню сильных мира сего. Ее мужа Домиция даже видавшие виды римляне считали человеком "гнуснейшим во всякую пору его жизни". Под занавес своей короткой жизни Домиций отличился тем, что явно в подражание императору Калигуле растлил свою родную сестру Лепиду.

При восшествии на престол Калигула был связан письменным обещанием жениться на Эннии Невии, жене Макрона, начальника личной гвардии Тиберия. Макрон, который помог Калигуле убить Тиберия, в награду остался префектом претория (командующим личной гвардии) нового императора. Макрон не возражал, чтобы его жена, с которой он продолжал жить, по ночам уходила спать к императору, более того - он постоянно интересовался у нее, когда же она окрутит Калигулу окончательно. И тогда, как рассчитывал Макрон, они с Эннией убьют Калигулу и станут властителями Рима. Но Калигула оказался не таким наивным, он казнил их обоих, а сам жил с самой любимой из своих родных сестер - Друзиллой. Рим вздрогнул, такого он еще не видал!

Но Друзилла внезапно умирает.

* * *

Замужеству Валерии предшествовал семейный совет. Девушке исполнилось уже четырнадцать лет, ждать дальше было по римским понятиям неприлично. Да и накладно (закон Папия-Поппея по-прежнему действует). Но спорили скорее из приличия. Дело было решенным. Клавдия Пульхра, родная тетка невесты, язвила:

- Моя любимая племянница могла бы стать императрицей, если бы ее родители были чуть поумнее. А теперь пойдет бедняжка за дурака, да к тому же нищего.

Мать Мессалины Домиция Лепида только поморщилась:

- Он вовсе не нищий.

- Да, конечно, на идиотские книжонки и на выпивку у него всегда найдется. Но он нищий, нищий! Или ты забыла, что наш покойный император, тьфу, не к ночи помянут он будет, Тиберий, заставил Клавдия купить жреческий титул за пять миллионов сестерциев. У него нет ни асса! - Клавдия Пульхра спорила из принципа, она и сама понимала, что если родичи Валерии Мессалины и лелеяли планы породниться с сумасшедшим императором, то после последнего брака Калигулы с Цезонией надежд не осталось никаких.

Так просто на женщинах, подобных Цезонии, мужчины, подобные Калигуле, не женятся. Похоже, Калигула наконец нашел любовь, которая за пару недель не пройдет. Это было видно по всему. На приемах во дворце, где раньше сестры Калигулы занимали место за пиршественным столом, которое полагалось занимать жене императора, теперь возлежала Цезония. Но Клавдия Пульхра считала, что грех не воспользоваться случаем, чтобы задеть золовку за живое. Сама Клавдия Пульхра была из рода Клавдиев, она лишь замужем была за Квинтиллием Варром, сыном того злосчастного Квинтиллия Варра, который погубил свои легионы за Рейном, но золовка никогда не упускала случая напомнить ей, чего стоит мнение Варров. Самым любезным голосом говорила: "Ну конечно, если принимать важное решение, то непременно надо посоветоваться с вами, у вас прозорливость в роду".

Вот и сейчас мать Валерии мило улыбнулась:

- Ты как всегда права, у вас это семейное. Но по-моему, лучше уж нищий муж для моей девочки, чем император, который меняет жен каждый месяц. Похвалил ему кто-то на их очередном ужасном сборище на Палатине Лоллию Павлину, жену префекта Меммия. И Калигула велел вызвать обоих в Рим, а здесь, увидев Лоллию, развел красотку с мужем и женился на ней. А спустя пару недель выгнал ее. Да не просто выгнал, а запретил ей впредь "сближаться с кем бы то ни было". Она же еще молодая женщина, нет, ты только представь себе, какая у нее теперь жизнь!

Клавдия Пульхра громко засопела. Нет, это уже слишком! Так нагло намекать на ее возраст. Но Домиция как ни в чем не бывало продолжала:

- И тут же он женится на Ливии Орестилле. Пришел пьяным на свадебный пир, чтобы поздравить молодых, и говорит ее жениху: "Не лезь к моей жене!" Говорят, что тот чуть не упал в обморок, когда император заставил его рассказывать, как он любит свою молодую жену, а сам в это время лишал ее девственности. Ну и что? Орестилла надоела Калигуле еще быстрее - через несколько дней.

- Зато с Цезонией он, похоже, не расстается, - возразила Клавдия Пульхра золовке. - Несмотря на трех ее прежних мужей и трех детей от них.

- Очень рада за них, - отрезала Домиция. - У них своя свадьба, у нас своя.

- Ага, на старом придурке!

- Не надо так говорить о родном дяде императора. - Это наконец подал голос глава семьи, решив из мужской солидарности вступиться за будущего зятя, несмотря на то что этот зять был на несколько лет старше его.

- Клавдий, конечно, уже не молод, ему сорок восемь, - продолжал Марк Валерий. - И это, сестра, вовсе не плохо, что он имеет при дворе репутацию, как ты выражаешься, дурачка, потому что пишет книги. Книги, кстати, очень неплохие. Но дело не в этом. Просто моей девочке спокойнее будет, если в окружении Калигулы ее мужа никто всерьез не станет рассматривать в качестве возможного конкурента императора. Надеюсь, это тебе понятно.

И хотя Марк Валерий был намного младше Клавдии Пульхры, и брат и сестра были сводные, авторитет младшего брата Клавдия Пульхра признавала. Она лишь пожала плечами и поджала губы, но вслух возразить не решилась. Марк Валерий усмехнулся:

- Ты же помнишь, сестра, как восторженно римляне приняли нового императора - молодого Калигулу. Ведь у нас в Риме мало кто знал про его амуры с родными сестрами и прочие непристойности при дворе Тиберия на Капри. Для большинства римлян он по-прежнему оставался сыном легендарного Германика и несчастной красавицы Агриппины. Римляне все еще помнили его тем самым мальчишкой по прозвищу Сапожок, который не заплакал на руках у матери, когда вокруг бесновалась пьяная солдатня взбунтовавшихся германских легионов. Наши добрые римляне имеют короткую память, но тут они хорошо помнили, что вместе со взрослыми солдатами Сапожок хоронил останки легионеров нашего несчастного родича Квинтиллия Варра в дремучем Тевтобургском лесу и вместе с ними разделил триумф побед над варварами. За него боялись римляне, когда в Сирии был предательски умерщвлен их кумир Германик, а его жена и сын остались беззащитными перед клевретами Тиберия. И когда до Рима дошла весть о кончине императора Тиберия и народ бегал по улицам с криками "Тиберия в Тибр!", Калигула въехал в Вечный город на волне всенародной любви и преданности. - Марк Валерий замолчал, но все в комнате понимали, что он хотел сказать дальше.

Целых три года понадобилось римлянам, чтобы прозреть окончательно и увидеть, что Калигула, которого они так любили и ждали, оказался едва ли не хуже тирана Тиберия. На оргии ему были нужны деньги, много денег. Опять заработала машина так называемого правосудия по доносам. "О, если бы у римского народа была только одна шея!" - в сердцах любил повторять молодой император, и римляне знали об этих его словах. А кто не знал, тот и сам догадывался, к чему ведет Калигула.

И Бог бы с ним, если бы он только ходил по домам знатных римских граждан и забавлялся с их женами в присутствии мужей или только растлевал юношей из тех же знатных семей. В конце концов в дома простых граждан он не заходил и с их женами и малолетними сыновьями не забавлялся. И тем не менее Калигула незримо присутствовал в каждом доме римлян - в виде страха, который поселился здесь, казалось, навечно. Многие, чтобы спастись от казни с последующей конфискацией имущества в пользу цезаря, объявляли Калигулу сонаследником своих детей, надеясь, что это может спасти. Но император во всеуслышание объявил, что считает издевательством, если после этого завещатели еще живы.

Однако последней каплей, переполнившей чашу терпения римлян, стали новые налоги. При этом Калигула повелел объявлять о каждом новом налоге устно или вывешивать их, но писать мелкими буквами и помещать слишком высоко, чтобы их можно было прочесть. В результате никто не знал, за что ему надо платить, и подвергался дополнительным штрафам.

Как писал Светоний, "ни одна вещь, ни один человек не оставались без налога. За все съестное, что продавалось в городе, взималась твердая пошлина; со всякого судебного дела заранее взыскивалась сороковая часть спорной суммы, а кто отступался или договаривался без суда, тех наказывали; носильщики платили восьмую часть дневного заработка; проститутки - цену одного сношения; и к этой статье закона было прибавлено, что такому налогу подлежат и все, кто ранее занимался блудом или сводничеством, даже если они с тех пор вступили в законный брак".

А затем Калигула превратил свой собственный дворец в грандиозный публичный дом: "В бесчисленных комнатах, отведенных и обставленных с блеском, достойным дворца, предлагали себя замужние женщины и свободнорожденные юноши, а по рынкам и базиликам были посланы глашатаи, чтобы стар и млад шел искать наслаждений; посетителям предоставлялись деньги под проценты, и специальные слуги записывали для общего сведения имена тех, кто умножает доходы цезаря".

Словом, по всему выходило, что Калигула долго не продержится, рано или поздно он плохо кончит. И тогда из прямых наследников Калигулы останется только его грудная дочь от Цезонии, и Цезония - не та женщина, чтобы удержать власть после смерти своего мужа. Получалось, что Клавдий как родной брат легендарного Германика вполне мог претендовать на власть. И Марк Валерий только в очередной раз подтвердил это:

- Пусть римляне относятся к писателю Клавдию с иронией, но без зла, они вовсе не презирают его. Его, сестра, скорее жалеют: дескать, слегка повредился в рассудке от своих книжек, а так старик ничего, не вредный. Вспомни, сестра, даже собственную жену Ургуланиллу, которая нагуляла у него же дома ребенка от его же вольноотпущенника, он не стал преследовать по закону, а просто по-тихому развелся с ней, признав своим ее ребенка от бывшего раба. Никому из знатных семейств, никому из сенаторов и прочих государственных мужей Клавдий тоже не навредил. Даже придворная знать, эта самая худшая и самая подлая разновидность клевретов нашего императора Калигулы, пусть он правит нами вечно, считает ниже своего достоинства плести интриги против Клавдия, держа его за недоумка. - Марк Валерий отпил вина и невесело рассмеялся. - Вчера я сам видел, как они подпоили Клавдия, а когда он заснул, сняли сандалии с его ног и надели ему на руки. Клавдий проснулся и начал тереть себе лицо обувью. Даже сам император, пусть он правит нами вечно, покатился от хохота. Вы даже не представляете, как всем было смешно... - Марк Валерий снова усмехнулся и сказал уже другим тоном: Но для простых римлян и неграмотных солдат Клавдий как был, так и остается родным братом великого полководца Германика, а значит, не может не быть хорошим человеком, понятно?

И это тоже было понятно всем, причем не только на семейном совете, но в городе. Всем влиятельным людям в Риме, кому Калигула стоял поперек горла. Девочка красивая, наверняка думали они, вертеть своим пожилым мужем она сможет, как захочет. А поскольку она сама еще молода и неопытна, то манипулировать будущим императором через нее не составит большого труда. Пусть они так думают, но вертеть ею они будут через ближайших родных Мессалины. Кстати, саму четырнадцатилетнюю Валерию Мессалину никто в семье, разумеется, не спрашивал, хочет ли она выйти замуж за человека в три с лишним раза старше ее.

Впрочем, Клавдий был мужчиной хорошо сохранившимся и видным. Он был высок и хорошо сложен, а "седые волосы и лицо у него были красивые", как признавали современники. И был он вовсе не таким глупым, каким его считали при дворе и в сенате. Как и большинство хороших писателей, он действительно говорил на публике плохо, мямлил, путался в словах, то есть не обладал ораторским талантом, каковой, по представлениям римлян, должен иметь всякий уважающий себя государственный муж. Клавдий даже намеренно усугублял этот свой недостаток, что свидетельствовало вовсе не о его глупости, а как раз об обратном. Лишнее слово в сенате или во дворце могло дорого стоить.

Он свободно владел тремя языками - родным, греческим и этрусским. Был человеком очень образованным, мягким и добрым. Любил хорошую компанию собутыльников. Это и был его, пожалуй, единственный серьезный порок: Клавдий любил выпить.

Исчерпывающую и по-римски лаконичную характеристику своему внучатому племяннику Клавдию дал Август Октавиан в одном из писем своей жене Ливии, матери Клавдия. "Пока тебя нет, - писал жене император Август, - буду каждый день звать его к обеду. Хотелось бы, чтобы он был осмотрительней и не столь рассеянно выбирал себе образец для подражания и в повадках, и в платье, и в походке. Бежняжке не везет: ведь в предметах важных, когда его ум тверд, он достаточно обнаруживает благородство души своей". Великий Август считал Клавдия образованным, умным и благородным человеком, которого губит доброта, граничащая со слабохарактерностью.

И наконец, редкий в Риме, а для римских императоров вообще исключительный случай, который с нескрываемым удивлением отмечали все римские историки: Клавдий был совершенно равнодушен к прелестям мальчиков, он ценил исключительно женскую красоту.

Словом, если бы не возраст, не такой уж это был плохой муж Валерии Мессалины. В 39 году они поженились. Вероятно, свадьба была скромной, потому что о ней не осталось никаких сведений в римской историографии. Во всяком случае, Калигула не почтил ее своим присутствием, вероятно, к счастью для новобрачных.

За два года до того момента, когда трибун Кассий Херея раскроил клинком голову Калигулы, Валерия родила Клавдию девочку Октавию и снова забеременела. Вероятно, это были два самых счастливых года в жизни Клавдия. Юная красивая жена, которую он любил по-настоящему, забавная кроха дочурка, спокойные занятия литературой, пирушки с друзьями, такими же книгочеями, что еще нужно человеку, когда наступает осень его жизни.

Единственное, что портило жизнь Клавдию, так это необходимость исполнять общественные обязанности, возложенные на него в силу его положения в Риме: следить за помойками в городе или дремать на заседаниях суда в курии, да еще угнетала обязанность ходить на публичные мероприятия, которые посещал император.

Историкам было бы, наверное, очень соблазнительно написать, что Клавдий организовал заговор против своего племянника Калигулы и зарезал его, чтобы занять его место. Но ни у кого из них не поднялось перо написать такое. Да никто из заговорщиков и не думал посвящать в свои планы Клавдия. По их мнению, толку от ученого придурка все равно не было никакого, и вообще они хотели восстановить в Риме республику. Да и сам Клавдий был очень неглупым человеком и прекрасно понимал, с чем будет сопряжено его императорство - о жене, детях, писательстве, приятном времяпрепровождении в холостой компании собутыльников придется забыть навсегда. К власти он не стремился по принципу: от добра добра не ищут.

Власть сама нашла его и завладела им насильно ровно за двадцать дней до того, как Валерия Мессалина разрешилась вторым ребенком - долгожданным мальчиком.

* * *

Дело было в 41 году по христианскому календарю, а по римскому в 794 году от основания Вечного города, на восьмой день до февральских календ около седьмого часа.

Император Калигула чувствовал себя отвратительно, кружилась голова и пучило живот после вчерашней оргии. Он предпочел бы отлежаться до ночи в своих покоях, но мим Мнестер напомнил ему, что из Азии выписали новых мальчиков и сейчас они готовятся к новой постановке - представлению, изображающему сцены из загробной жизни египтян и эфиопов.

Калигула еще пытался сопротивляться.

- Сегодня мне приснился дурной сон, - сказал он, ни к кому персонально не обращаясь, а как бы в пустоту. - Мне снилось, что я стою возле трона Юпитера Громовержца, и бог вдруг толкнул меня большим пальцем ноги. Я так и полетел вниз на землю. - Император деланно рассмеялся.

Приближенные угодливо захихикали и тут же оборвали смех, услышав следующие слова Калигулы:

- Было страшно больно.

Трибун Кассий Херея вздрогнул и переглянулся с офицером императорской гвардии Корнелием Сабином. Им обоим сенаторы-заговорщики поручили убить императора, а паролем к началу их действий было как раз слово "Юпитер". Неужели заговор раскрыт и Калигула решил поиздеваться над заговорщиками, прежде чем дать приказ германцам из своей личной стражи схватить их? Здоровенные белобрысые варвары стояли как истуканы, не понимая ни слова по-латински, но им не нужно было слов, достаточно одного жеста Калигулы.

Однако Калигула даже не взглянул в сторону трибунов, которые уже были готовы выхватить мечи и, став спиной друг к другу, подороже продать свои жизни. Главный придворный хореограф Мнестер, тоже посвященный в заговор, побелел и, казалось, вот-вот упадет в обморок.

- Что ж, пойдем глянем на твоих мальчиков, - сказал ему император, по-своему истолковав испуг знаменитого римского красавца актера.

Преторы переглянулись еще раз, пораженные столь вещим знаком, и незаметно улыбнулись. Было похоже, что на этот раз покушение наконец не сорвется. Для Калигулы соблазн посмотреть на новых мальчиков и выбрать себе кого-нибудь из них на ночь был слишком велик, на это и была сделана ставка заговорщиков.

Император пошел в театр по подземному переходу, выстроенному специально в целях безопасности. Мнестер не обманул, мальчики действительно оказались милыми. Калигула приласкал нескольких и собирался уже повернуться, чтобы идти обратно, когда полковник Кассий Херея, который был ближе к Калигуле, крикнул: "Юпитер!" Император испуганно обернулся к нему и отшатнулся. Херея, целивший к затылок Калигуле, чтобы покончить с ним одним ударом, попал лезвием ему в лицо и рассек подбородок.

Мнестер, зажмурившись, бросился бегом прочь, теряя на ходу сандалии. А несколько центурионов Хереи, заранее поставленные вдоль подземного коридора, с оружием в руках оттеснили толпу спутников императора и перекрыли коридор с обеих сторон. Калигула остался наедине с убийцами.

Залитый кровью, он был еще жив и даже устоял на ногах. Тогда к нему подскочил преторианский офицер Сабин и вонзил свой клинок в грудь Калигуле. Кассий Херея ударил еще раз, и снова по голове. Лишь после этого Калигула упал. Но, катаясь в судорогах по полу, он продолжал кричать: "Я жив!"

Ближайший центурион, досадливо крякнув при виде непрофессиональной работы своих трибунов, шагнул к Калигуле и, прижав его ногой к земле, несколько раз вонзил меч ему в живот, а потом, осклабившись, погрузил клинок агонизирующему Калигуле в пах.

Тем временем в коридоре уже шел форменный бой. Германские телохранители пробивали себе дорогу к телу принцепса. Преторианцы Хереи, которых было раз в десять меньше, чем германцев, сопротивлялись из последних сил, но за считанные минуты пали один за другим. Однако за эти несколько минут Херея и Сабин сумели выбраться из подземелья, а потом из дворца и сразу бросились в сенат с вестью о кончине императора. Что происходило дальше во дворце, их уже не интересовало.

А во дворце тем временем шло избиение виноватых и невиновных. Поднятые по тревоге легионеры преторианской гвардии присоединились к германцам и бегали по дворцовым покоями и переходам, без разбора убивая всех, кто попадал им навстречу.

Клавдия, тоже сопровождавшего императора в театр, центурионы Хереи вытолкали вместе с другими придворными из подземного перехода, и Клавдий, сразу сообразив в чем дело, спрятался в одной из дворцовых комнат, носившей название Гермесовой, и стал там за занавеской, отделявшей комнату от балкона-галереи. Тут его и нашел один из легионеров. По-видимому, Клавдий уже мысленно попрощался с жизнью. Но солдат, увидев, кто перед ним, упал на колени. На крики легионера сбежались его товарищи, и все они, окружив толпой Клавдия, увлекли его за собой из дворца в свои казармы. Явление среди неразберихи родного брата их любимого полководца Германика казалось солдатам чудом. Присутствие Клавдия во дворце они поняли по-своему, теперь у них была простая и ясная цель. Вот брат Германика, он и станет императором и их командующим.

Возразить им означало бы обречь себя на верную смерть. И пока заговорщики в сенате спорили, кто и как должен объявить римским гражданам, что с императорами отныне покончено и Рим вновь становится республикой, солдаты уже давным-давно все для себя решили: "Да здравствует император Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик!" Таким было полное имя Клавдия нового, четвертого по счету, императора Рима.

И тут Клавдий, уже понявший, что надо смириться с судьбой, совершил ошибку. Приосанившись, он взошел на импровизированную трибуну посреди преторианского лагеря и, откашлявшись, сказал:

- Воины! Я... это, как его... В общем, солдаты, вы хорошие люди, я дам вам денег. Много у меня нет, но я дам вам по десять... нет, по пятнадцать тысяч сестерциев каждому!

Восторженный рев легионеров поднял над Вечным городом тучи воробьев, галок и ворон и донесся до сената. Однако и после этого там, в сенате, так и не поняли, что произошло, и продолжали делить должности в будущей Римской республике.

А произошло следующее. Сам того не чая, своим обещанием расплатиться с преторианцами Клавдий создал прецедент, который на столетия вперед определил дальнейшую судьбу империи вплоть до ее окончательного падения. После него ни один претендентов не становился римским императором, предварительно не договорившись о размере оплаты за ее услуги с преторианской гвардией, которая отныне возводила на престол почти каждого следующего императора.

Итак, Клавдий, паршивая овца в императорской семье, стал властителем Рима, а шестнадцатилетняя беременная Мессалина - императрицей. Через двадцать дней она благополучно разрешилась от бремени мальчиком, которого сначала назвали Германиком.

* * *

Впервые после двадцати трех лет террора Тиберия и четырех лет ужаса при Калигуле римляне вздохнули свободно. Новый император ничем не напоминал своих предшественников. Все их драконовские постановления он отменил и пугать римлян, похоже, больше не собирался. Многие даже пожимали плечами, дескать, странный у нас император, почитания себя как живого бога не требует, в сенате что-то мямлит, а все больше норовит сидеть у себя во дворце возле детей и молодой жены. Вместо военных походов строит новые водопроводы, наказывает за помойки в не отведенных для мусора местах и проводит тренировки пожарных команд. И уж совсем насмешил римлян Клавдий на очередных публичных зрелищах.

Будучи человеком образованным, Клавдий понимал, что военный флот для империи, покорившей всю сушу и вышедшей на берега Океана, не менее важен, чем сухопутные войска. В дополнение к старой базе в Путеолах он построил новую военно-морскую базу в Остии по последнему слову военной науки своего времени. А для популяризации военно-морской службы среди римских юношей организовал для римского плебса на Фуцинском озере редкий в Риме гладиаторский бой, имитирующий морское сражение. По обычаю, гладиаторы, многим из которых предстояло умереть в бою, перед его началом прокричали: "Здравствуй, император, идущие на смерть приветствуют тебя!" И тут Клавдий вместо того, чтобы величаво нахмуриться в соответствии с торжественностью момента, вдруг ухмыльнулся и брякнул: "А может, и нет".

Все вокруг обомлели. А сами гладиаторы заколебались, стоит ли им биться насмерть после таких слов. Клавдию пришлось под хохот римского плебса бегать по берегу озера и, грозя кулаком, кричать, чтобы гладиаторы начинали бой, а не то он ух как с ними, саботажниками, расправиться! С импровизированных трибун на холмах вокруг озера в императора полетели корки хлеба и огрызки, римская чернь вопила во всю свою луженую глотку: "Клавдий, Клавдий, дурачок!"

Как и следовало ожидать, чудаковатость Клавдия сторонники республики в Риме восприняли как его слабость. На этот раз заговор созрел в Далматии. По плану республиканцев тамошний легат Фурий Камилл Скрибониан должен был поднять мятеж и двинуть свои легионы на Рим. Но легионеры и младшие офицеры отказались повиноваться командирам. Армию император Клавдий вполне устраивал. Затем, пережив еще пару неудачных покушений в Риме, Клавдий, похоже, стал и сам понимать, что дальше прятаться от бремени власти среди семейной идиллии не выйдет. Очередной наемный убийца может оказаться более удачливым. И император решил заняться своим прямым императорским делом: он отправляется покорять последнюю землю на западе - Британию.

Наперед скажем, что поход оказался удачным, даже превзошел все ожидания римлян. Кельты не приняли генерального сражения, а отступили перед римскими легионами, очистив территорию на юге Британии в несколько раз большую, чем была покорена еще во времена Юлия Цезаря. Почти через год Клавдий вернулся в Рим и, как полагалось, отпраздновал триумф и повелел отныне называть его сына не Германиком, а Британиком.

За колесницей императора по улицам Рима следовала его жена Мессалина в крытой повозке, а среди офицеров, награжденных за британскую кампанию триумфальными венками, и сенаторов римляне могли видеть статную фигуру мима Мнестера, не имевшего никакого отношения ни к первым, ни к последним. Кто-то из римлян злорадно хихикал в кулак, кто-то с сочувствием смотрел на седого императора, украшенного сразу двумя венками - гражданским и морским. Над сединами покорителя Британии и Океана Клавдия явно просматривались развесистые рога.

Про невероятные по гнусности и цинизму амурные похождения Мессалины никаких прямых свидетельств не сохранилось, если, конечно, не считать стишков Ювенала, написанных семьдесят лет спустя после ее смерти. Лишь когда Мессалину казнили и пришел черед расстаться с жизнью ее любовникам, выяснились истинные масштабы ее разврата.

Любовников у императрицы было четверо. Если учесть, что первые два года замужества Валерия была почти постоянно беременной, то получается, что четыре супружеские измены - за семь лет.

Конечно, считать число измен Мессалины мужу и потом спорить, много это или мало - четыре измены за семь лет, глупо: счет в таких случаях начинается с единицы и на ней же заканчивается - либо было, либо не было. Но не следует забывать, что и отношение к браку, и сам институт брака в дохристианском Риме весьма отличались от того, что привычно нам с вами.

Например, у многих богатых римлян при живой жене совершенно официально имелись рабыни-наложницы. Жены о них знали, но им даже в голову не могло прийти устраивать мужу за это скандал и тем более требовать прекратить разврат в собственном доме на глазах у жены и детей. Жена, глядя на развлечения мужей с рабынями, совершенно справедливо считала, что женщина тоже имеет право на личную жизнь. А муж, если он был не совсем дремучим ревнивцем, как бы закрывал глаза на эту личную жизнь жены.

О том, что все было именно так, а не иначе, свидетельствует хотя бы то, что в Риме время от времени принимали законы о запрете сожительства свободнорожденных женщин с рабами. Такие законы принимали много раз, а это значит, что их мало кто соблюдал. Наказание по закону: рабу смерть, а с женой развод - дает представление о том, что для свободных гражданок Рима это было вовсе не смертным грехом. Что же касается адюльтеров среди свободных римлян, то тут мало кто из мужей тряс нижнее белье в суде, просто в Риме время от времени происходили драмы, известные нам по сюжетам классической литературы.

Как везде и во все времена, в Вечном городе были не только Антоний и Клеопатра, но и свои Ромео и Джульетты, свои Отелло и Дездемоны, свои Фаусты и Маргариты и все то, чего с избытком хватило бы на сотню нынешних сериалов типа "Рабыни Изауры", "Твин Пикс" и множество "Просто Марий". Ведь если вдуматься, то со времени Клавдия и Мессалины на Земле сменилось всего восемьдесят поколений людей, и в Риме жили точно такие же люди, как мы с вами, с такими же мыслями, такими же чувствами и такими же достоинствами и слабостями.

Кто был первым любовником у императрицы, сейчас уже не установить. Им мог быть актер Мнестер, не переспать с которым среди придворных матрон считалось дурным тоном. Во всяком случае, супружеская измена с самым известным римским красавчиком фигурирует в половине бракоразводных процессов того времени. Но соблазнить Мессалину первым мог и ее личный врач Веттий Валент, самый модный в высшем свете эскулап и известный в Риме плейбой. Третьим любовником Мессалины стал молодой сенатор Плавтий Латеран, племянник военачальника Авла Латерана.

С легатом Авлом Латераном император Клавдий покорял кельтов и оставил его наместником Британии. А его племянник, заметный в Риме своим огромным ростом и мощным телосложением, был типичным представителем римской золотой молодежи. Из-за высокого положения дяди Плавтия не казнили. Погиб он несколько лет спустя страшной смертью, казненный за участие в покушении на жизнь императора Нерона.

Никого больше наскрести в любовники императрице среди почти шести миллионов римских граждан ее обвинители не смогли, потому и припутали еще одного - Суиллия Цезонина, о котором они, наверное, слышали как о страшном распутнике. Но тут вышел полный конфуз: всему Риму было известно, что Цезонин гомосексуалист, причем пассивный.

И наконец, четвертым, а точнее, третьим и последним любовником императрицы Мессалины был Гай Силий. Судя по всему, он и был первой настоящей любовью молодой императрицы.

Хороший романист вроде Рафаэло Джованьоли мог бы придумать и в красках описать сцену их встречи и внезапно вспыхнувшей любви. Например, во время скачек на столетних играх в 47 году: красавец Гай Силий падает с колесницы, красавица Мессалина в ужасе вскрикивает на трибуне, а ее пожилой муж император Клавдий густо краснеет под взглядами всего римского высшего света и вечером у себя во дворце закатывает жене скандал. Но к сожалению, о чем-то подобном уже написал Лев Толстой в "Анне Каренине", и на самом деле мы не знаем, когда и при каких обстоятельствах завязался роман императрицы с Гаем Силием. Достоверно известно лишь то, что продолжался он недолго и был бурным. А также ясно то, что рано или поздно он должен был случиться, ибо все молодые римлянки, включая императрицу Валерию Мессалину, мимо Гая Силия спокойно пройти не могли. Но как поется в известном шлягере: "Все могут короли", но только не жениться по любви.

Гай был, пожалуй, самым заметным и самым завидным женихом в Риме того времени. Красивый и богатый, он был сыном командующего Верхней Рейнской армией Гая Силия, который воевал под началом Германика и был казнен императором Тиберием еще двадцать четыре года назад, сразу после смерти Германика. Если жена Германика Агриппина была душой и волей римских армий в Германии, то Гай Силий был самым талантливым полководцем Германика. Когда Тиберий отправил Гериманика в Сирию и приказал там его убить, то командующий Верхней Рейнской армией Гай Силий остался единственной реальной угрозой для Тиберия.

Армия Силия была самой дисциплинированной и самой боеспособной из всех римских армий, она была расквартирована почти в том самом месте, где перешел Рубикон и начал свой победоносный поход на Рим Гай Юлий Цезарь. Солдаты любили своего полководца и были готовы повиноваться любому его приказу. И Тиберий не стал ждать, когда Гай Силий отдаст этот приказ, он вызвал его в Рим и казнил.

Римляне еще помнили отца молодого сенатора Гая Силия, он ассоциировался у них с легендарным Германиком. И весь Рим с воодушевлением воспринял назначение молодого Гая Силия консулом на следующий год. А консул, как мы помним, хоть и был теперь лишь формально высшим правителем Рима во времена республики, но с той же формальной точки зрения императорская власть была и вовсе не законной.

Сторонники императорской власти почувствовали, что у них могут быть крупные неприятности - вплоть до того, что Клавдия свергнут, а их самих ждет в лучшем случае разорение и ссылка. Требовалось что-то срочно предпринять. Заставить императора Клавдия казнить Гая Силия не удастся: Клавдий не был Тиберием или Калигулой, он потребовал бы доказательств вины молодого сенатора, которых не было. Просто убить Гая из-за угла тоже не вышло бы: наемные убийцы под пытками выдали бы настоящих преступников. Оставалось только скомпрометировать Гая Силия в глазах Клавдия так, чтобы император его возненавидел. И тут оставался только один вариант: всем было известно, как сильно любил пожилой Клавдий свою юную жену Мессалину.

Заговор против Мессалины плелся в глубокой тайне, и никаких свидетельств о его зарождении, естественно, в римской историографии не осталось, но если взглянуть на все последовавшие события с точки зрения классического принципа римского права quo prodest - "кому выгодно", то сразу все становится на свои места, и понятно, кто и с какой личной целью сгубил молодую императрицу.

* * *

Консул Луций Вителлий, скрывая усмешку, смотрел на Агриппину. Сестру Калигулы в Риме называли Агриппиной Младшей, в отличие от жены Германика Агриппины Старшей, но за глаза все звали ее Агриппиной Маленькой, как бы подчеркивая ничтожность ее личности по сравнению с ее матерью Агриппиной Старшей. Консул Луций Вителлий видел Агриппину Маленькую насквозь, все мысли, бродящие в ее хорошенькой головке, лежали перед ним как на ладони. Мать даже после своей смерти сумела сделать своего сына Калигулу императором, и эта тоже на все готова для своего сынка. Но надо еще посмотреть, чей сын станет импеатором после Клавдия - Агриппинин ли сопляк или его, Луция Вителлия, сын. Женщины все дуры, а эта вдвойне, ею можно воспользоваться, чтобы убить сразу двух зайцев. И консул Вителлий, изобразив радушную улыбку, поднялся из кресла и, протянув руки, пошел навстречу гостье.

- Привет, дорогая Агриппина, что привело тебя в мое скромное жилище?

Агриппина, уклонившись от объятий, исподлобья взглянула на Вителлия и тихо сказала:

- Не такой уж скромный у тебя дом, Луций, все в городе знают о размерах твоего состояния. Ты самый богатый человек в империи, настоящий крез. Сам министр финансов Паллант сейчас сидит у тебя в приемной, как простой проситель.

- Полно повторять сплетни, дорогая Агриппина, и возводить напраслину на старого больного старика, - пошутил Луций. - А что касается Палланта, то это еще большой вопрос - кому ждать у меня в приемной, а кому проходить без очереди. Наш Божественный Клавдий, пусть он правит Римом вечно, слишком большой ученый и, наверное, потому окружил себя умниками из вольноотпущенников. Сын раба Нарцисс - его государственный секретарь и ведает всей императорской перепиской, а значит, посвящен во все имперские тайны. Сын раба Каллист рассматривает все прошения, поступающие на имя императора, и от него зависит, дать ли ход прошению или доносу или сжечь его. А сын раба Паллант преумножает государственную казну, не забывая, разумеется, и о себе. Но как бы высоко они ни вознеслись, нам с тобою, потомкам самых знатных римских родов, не пристало раболепствовать перед вольнопущенниками. Так что пусть Паллант подождет.

Агриппина закусила губу, опустив голову еще ниже. Великие боги, какие унижения приходится терпеть ей, в чьих жилах течет благородная кровь. Ведь всему Риму известно, что дед Луция Вителлия занимался починкой старой обуви и, разбогатев на доносах, женился на простой женщине, дочери богатого пекаря Антиоха, левантийца родом.

- Так что же привело тебя ко мне, милая Агриппина? - донесся до нее голос Луция. - Впрочем, я и сам догадываюсь что. - Луций подошел к двери и выглянул за полог. Потом вернулся и сказал, понизив голос: - Наш бедный дурачок Клавдий, кажется, совсем ослеп от своих книг и не видит, что вытворяет эта распутная девчонка, его жена. Я, грешным делом, попытался как-то обуздать ее, подговорив своего племянника Авла утихомирить ее неистовую похоть. Куда там! - Луций махнул рукой. - Она его прогнала через неделю, не люб, дескать. Эта молодая волчица мечтает о чистой любви, ха-ха-ха!..

- Кажется, она ее нашла, - едва слышно сказала Агриппина, но Луций Вителлий услышал ее и осекся. - Ты, Луций, пребываешь консулом последние денечки. Кто станет им после тебя, ты, надеюсь, помнишь. И что может быть со всеми нами, ты тоже, надеюсь, понимаешь. А я всего лишь глупая женщина и мать беззащитного малолетнего ребенка.

- Гм, не такой уж он беззащитный. Твой сын - единственный прямой потомок Германика мужского пола, и память о великом Германике охраняет его - и тебя, кстати, тоже - лучше любой вооруженной охраны.

Агриппина покачала головой.

- Память о великом Германике не спасла моего брата Калигулу от клинка Кассия Хереи.

- Херея был казнен.

- Его-то казнили, но всех, кто думает так же, как он, не казнишь. Иначе придется поубивать добрую половину Рима.

Луций впервые с интересом посмотрел на женщину. Выходило, что она не так глупа, как могло показаться, и с ней надо держаться осторожно.

- Дорогая моя Агриппина... - вкрадчиво начал он.

- Дорогой мой Луций, - перебила его матрона. - Консулом на будущий год станет сенатор Гай Силий. Все в Риме, кроме Клавдия, знают, что Мессалина уже не может и дня провести, чтобы не увидеться со своим ненаглядным Гаем.

- Гай Силий благоразумный молодой человек, - избегая встретиться взглядом с собеседницей, сказал Луций Вителлий. - Он прекрасно понимает двусмысленность и опасность своего положения. Я имел с ним беседу, он сокрушался, что причиняет боль нашему императору.

Агриппина укоризненно покачала головой: столь искушенному римскому политику, как Луций Вителлий, не пристало произносить вслух такие нелепые слова даже перед женщиной.

- Он, конечно, сокрушается, но также понимает, что обратной дороги для него нет, не так ли, Луций?

Вителлий не ответил, и Агриппина, улыбнувшись про себя, продолжала:

- Силий понимает, что единственное средство для него остаться в живых, когда император узнает о его романе с Мессалиной, это ускорить события. Положение любовников не таково, чтобы ждать, когда Клавдий умрет от старости. У них есть сообщники, которые страшатся того же. Вместе с тем чего им ждать! Ведь Гай Силий не какой-нибудь актеришка Мнестер, не экскулап Веттий, с которыми Мессалина оскверняла супружеское ложе императора Рима. И даже, прости за правду, Луций, не твой достойнейший племянник Авл, молодой человек, богатый бицепсами, но не умом. Консул-суффект Гай Силий - достойный сын полководца Гая Силия, статую отца он по-прежнему держит в атрии своего дома, несмотря на грозящую за это смертную казнь, и римский народ знает об этом. Гай Силий не женат, детей у него нет, он готов вступить в супружество с императрицей и усыновить Британника. Если они опередят Клавдия, доверчивого и беспечного, но неистового во гневе, у Мессалины сохранится прежнее могущество, но добавится безопасность. Со дня на день Клавдий отбывает на жервоприношения в Остию, тогда и надо ждать новых событий. Или тебе, Луций, не известно, что подготовка к свадебным обрядам уже идет полным ходом?

Агриппина замолчала, словно опустошенная своей длинной и страстной речью. Молчал и Луций Вителлий. Разумеется, он был в курсе всех событий и давно прикидывал, какую пользу можно извлечь из назревающего дворцового переворота, еще колеблясь, на чью сторону ему встать. Имперский министр финансов Паллант, сидевший сейчас в его приемной как простой проситель, имел при себе уже заготовленные анонимные доносы Клавдию на распутство императрицы и Гая Силия и такие же безымянные письменные угрозы Мессалине, чтобы она не торопила события с Силием. Но неожиданный приход Агриппины странным образом пробудил в душе Луция Вителлия самые сокровенные планы, в которых он боялся признаться даже самому себе. Сейчас он лихорадочно взвешивал все "за" и "против".

Игра предстояла долгая, многоходовая и смертельно опасная, но на кону этой игры стояли не новые должности и новые прибыли - денег и почета у Луция Вителлия и так хоть отбавляй, а то, о чем и подумать страшно. Но так сладко и заманчиво помечтать, даже голова начинает кружиться. Эти высокородные аристократы, словно скорпионы в банке, пожирают самое себя с такой прожорливостью, что скоро их вообще не останется в Риме. Уже почти не осталось! Сейчас между ним, внуком сапожника и булочника, и престолом императора стояли всего полдюжины живых душ, пальцев двух рук будет много, чтобы их пересчитать. Старый придурок Клавдий, его малолетний сынок Британик со своей любвеобильной мамочкой Мессалиной и ее любовником Гаем Силием и, наконец, сидящая сейчас напротив него Агриппина. Ведь она даже не пытается скрыть свою истинную цель: убрать со своего пути Мессалину с наследником Клавдия Британиком и занять ее место с новым наследником своим сыночком Нероном, последним отпрыском Германика. Последним! Если его и Британика не станет, династия Юлиев-Клавдиев прервется, и волей-неволей Рим будет вынужден избрать себе нового императора. Так почему бы родоначальником новой династии не стать ему, Луцию Вителлию? Во всяком случае, самых веских оснований для этого - денег - у него побольше, чем у остальных претендентов, которые, разумеется, моментально полезут отовсюду, как тараканы из щелей.

Луций задумчиво смотрел на Агриппину, в последний раз проверяя, нет ли в его плане не замеченного им сразу слабого звена. Такого вроде не было. Руками Агриппины он уничтожит Клавдия и сопляка Британика, а потом наступит черед умереть Агриппине и ее сынку Нерону. Но сначала надо отправить под нож палача глупую Мессалину и слабовольного Гая Силия. Луцию Вителлию молодая императрица нравилась, всегда веселая, приветливая, без всякой заносчивости. Жаль ее будет, конечно, но что поделаешь.

Вероятно, что-то изменилось во взгляде Луция, потому что Агриппина вздрогнула и тихо спросила:

- Ну?

- Ты очень умная женщина, Агриппина, ты выиграла, отныне можешь твердо рассчитывать на мою преданность и, пусть тебе не покажется это обидным, на мой кошелек. Когда придет время, я получу от тебя вдвойне. Надеюсь, ты понимаешь, о каком времени я говорю.

Агриппина опустила ресницы. Они оба понимали, что речь сейчас идет о дворцовом перевороте, в результате которого императором Рима вместо Божественного Клавдия станет юный Нерон, а реально империей будет управлять его мать Агриппина. Между тем Луций Вителлий продолжал:

- Ко мне больше не ходи, не надо, чтобы это видели люди. На днях к тебе зайдет Паллант. С ним можно говорить начистоту. Но действовать надо через других министров Клавдия. Лучше всего - через Нарцисса. Клавдий вытащил этого вольноотпущенника из грязи, и он предан Клавдию, как пес, а значит, не очень умен. К тому же императрица недолюбливает Нарцисса, считая, что император слишком высоко вознес бывшего раба, а Нарцисс, в свою очередь, боится и ненавидит Мессалину.

Луций Вителлий встал со стула и поднял за руку Агриппину. Склонив перед ней голову с заметной пролысиной, консул поцеловал ее в плечо, словно Агриппина уже была императрицей-матерью и регентшей.

* * *

Вечером накануне отъезда императора в Остию на жертвоприношения Мессалина была неестественно оживлена. Клавдий с удивлением посмотрел на жену.

- Что ты вертишься, словно невеста перед приходом сватов? - пошутил Клавдий

- Со мной все в порядке, а вот ты, кажется, очень доволен, что снова покидаешь жену и детей. Думаешь, я не знаю, кому ты будешь приносить жертвы в Остии.

- Богам, - сказал Клавдий, внимательно глядя на Мессалину. - Кому же еще?

- Не богам, а богине своей грязной любви ты принесешь в жертву меня и наших детей. Зачем туда едут с тобой эти мерзкие девки Кальпурния и Клеопатра, тоже жертвы богам приносить? Подумать только, мой муж император Рима выбрал себе в наложницы рабыню по имени Клеопатра, а своим главным министром назначил раба по имени Нарцисс. Да над тобой все смеются!

Клавдий покраснел. Насчет наложниц возразить было нечего, поэтому он предпочел пропустить упрек мимо ушей.

- Нарцисс очень опытный и знающий человек. Разве я виноват, что он гораздо умнее и работоспособнее любого римского всадника или сенатора.

- Верно, ума у него хватает, чтобы пить с тобой и поставлять тебе самых непотребных девок из лупанариев.

На Клавдия было жалко смотреть.

- Валерия, ты не права, - пробормотал он. - Нарцисс очень начитанный человек, он помогает мне писать мои книги.

- И много пользы принесли тебе твои книги! - Валерия Мессалина подняла свиток со стола мужа и бросила его на место, брезгливо вытерев пальцы о платье.

Клавдий побагровел и грохнул кулаком по столу так, что песочница подпрыгнула и перевернулась.

- Молчи, женщина! Много ты понимаешь в этом деле! К тому же ты, кажется, тоже не скучаешь в мое отсутствие. Я ведь не ставлю тебе в упрек твоих актеров и докторов... - Клавдий осекся, увидев, как при этих его словах Валерия вся сжалась и из ее глаз брызнули слезы. - Ну, полно, полно. - Клавдий обнял жену и погладил ее по голове. - Прости меня, я погорячился.