Не пойдет, переиграем

Старая жизнь. Война.

Есть такие люди, с которыми совершенно нет покоя. Сколько с ними ни бытуй — всегда одна беда хлеще другой. А бывают такие страны. Те огрызки великих империй, которые никак не могут утвердиться на должном им месте и все крутятся, вертятся, воюют, смешивая карты внешним разведчикам и до икоты пугая внутренних. После десяти сытых лет в президенты никто не подался. Рванувшие было занимать еще теплые посты были скоро откинуты. Некий недавно сформированный совет принял свое решение. В стране, где столь велико классовое различие, вещал равнодушный голос из динамиков на главной площади, не может быть одного правителя. Решением Совета будет избран союз трех правителей — от военных, дворянства и простого народа. Им-то и предстоит повести нашу страну, за которую мы радеем всей душой, к светлому будущему. Новые министры (такое название дали новоявленным правителям), не сговариваясь, объявили войну восточному соседу — извечной занозе в немного тщеславной заднице. В столице было тихо. За правительство неизменно страдали другие. Война началась через год после того, как Дидрик сложил полномочия. Следующие двадцать лет она не прерывалась ни на секунду, хотя иногда находились смельчаки, заключавшие перемирие на своей линии фронта. Пацифиста комиссовали под благовидным предлогом, а после ставили к стенке. В беспокойное военное время выросли сыновья Дидрика и Хорста.

Затяжная Война вызывала у отцов резонные опасения за младших: Тибулу призыв не грозил, но он, исполненный патриотического подъема, частенько оказывался со своим инструментом где-нибудь неподалеку от линии фронта. Поднимал боевой дух воюющих. Сам он частенько грустно шутил по этому поводу: помогаю саксофоном там, где не могу помочь штыком. Младшим же, Викки и Никки, друзьям не разлей вода, скоро грянул десятый год, и они уже вовсю скакали по кроватям, размахивая макетами винтовок. Целый праздник у них случался, когда можно было дорваться до отцовского кольта. Ну и пусть, что с пустым магазином, зато настоящее оружие! Светлый миролюбивый Тибул не имел никакого влияния на милитаризированных бесят.

— Это твое влияние, — мягко упрекала Касия мужа.

— Да-да, твое, — тут же перекладывал ответственность на друга Дидрик. Тот только пожимал плечами. Всегда, а в тяжелое время особенно парни росли быстро. Скоро, глядишь, и Академию закончат, и работать пойдут. Главное, чтобы не на фронт. Хорошо бы, чтоб эта война уже закончилась. Невозможно же так. Драки на деревянных штыках заканчивались, подступала эра подглядывания за девчонками. Этого Касия не опасалась, а отцы не одобряли, поэтому каникулы, проведенные вне Академии, за пределы двора и берега моря не выходили. Море-двор, двор-море, дворовые ребята и соленые медузы. Вот и весь отдых. Викки и Никки не жаловались. Им было весело и вдвоем. Одно время их наилюбимейшей забавой было доведение до белого каления Тибула. Разозлить его было невозможно, а вот расстроить — запросто. Тогда он закрывал белесые глаза, хмурил брови и громко кричал:

— Хорст! Расправа случалась незамедлительно. Тибул тоже был всего лишь ребенком. И ему было сложнее. Но иногда от старшего брата случался и прок. Как-то раз он, безошибочно определяя сорванцов на слух, подошел к ним во дворе и сел рядом. Улыбнулся, дождался, пока голоса стихнут, и заговорил:

— Суо придумал что-то новое. Хочет показать вам. Пойдете к нему? Викки и Никки тут же радостно загалдели. Суо — веселый сероглазый друг Тибула, исследователь от бога, всегда шутил и никогда не сидел на месте. Как ему удавалось доводить до конца свои изобретения — неведомо. Впрочем, многие он бросал на полпути, поэтому мальчики очень радовались, когда их звали посмотреть на готовые опытный образец. Недоделанная игрушка — это не так интересно. Мальчики и не предполагали, что самолюбивый Суо вряд ли бы приглашал в зрители двух мальчишек со двора, если бы не Тибул. Но тот скромно молчал, а остальным было не до того.

— Что это? — Суо задал вопрос таким тоном, будто действительно видел резную коробочку, которую держал в руках, впервые. Тибул пожал плечами — он не видел, но знал даже истинное назначение этой коробки. Зато Викки и Никки ответили одновременно:

— Шкатулка.

— Верно, — согласился Суо. — В такой дамы хранят свои украшения.

— И папа, — заметил Викки. Суо бросил на него недовольный взгляд и продолжил:

— Но все не так просто. Никки, не мешая творцу рассказывать, ткнул пальцем в сторону стола, на котором пристроилась еще одна шкатулка. Викки кивнул и легко смахнул ее себе в карман пиджака.

— Я беру перо, — Суо продемонстрировал свои слова, — кладу его в шкатулку, закрываю. После открываю. Открытая шкатулка была пуста.

— Двойное дно, — скептично шепнул Викки. С каждым днем, подрастая, он стал критичнее относиться к миру. Никки смотрел, открыв рот.

— И где оно теперь?

— Не знаю, — Суо пожал плечами, закрывая шкатулку и ставя ее на свой стол. — Но явно где-то в том месте, которое я помню или о котором мог подумать. Просто так перо пропасть не может. Так, теперь все. Тибул, выпроводи их, а я буду работать дальше.

— Но… — заикнулся Никки. Цепкие пальцы ухватили его за рукав и потянули.

— Пойдем-пойдем, — пробормотал Викки. — Не будем ему мешать.

Заключение мирного договора настигло Николаса (для сослуживцев просто Никки) в лазарете. Обычно младших офицеров с простыми (да хоть двойными или тройными) переломами не оставляли валяться на койке, когда остальные идут в бой, но у Николаса кость срослась плохо, с защемлением нерва, и каждое движение сопровождалось адской болью. Пришлось ломать снова. Теперь на мерзкую дальневосточную погоду ныло не только простреленное в самом начале службы плечо, но и вся рука. Это сказывалось на настроении. Впрочем, сейчас это все было неважно. Мир. Вот что. Ну и то, что Виллем пытался переломать ему ребра. У него это вышло лучше, чем у противника за те пять лет, что они воевали.

Всегда вместе.

— Хорст, а Викки и Никки опять обнимаются, — раздался насмешливый голос совсем рядом. Они вздрогнули и тут же втянули головы в плечи. Виллем отпустил друга и виновато сел на кровать, придавив ноги друга.

— Твою… — пробормотал Николас, стараясь отдышаться. Мысль о том, что сейчас мог из ниоткуда появиться отец и оттягать за уши, откровенно пугала. А ведь им давно не десять лет. Тибул никогда не был ябедой. Просто там, где остальные могли решить проблему кулаками, он пасовал: слепому не так-то просто двинуть кому-то в рожу. Приходилось пользоваться нечестными методами. Сейчас он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и улыбался. За плечом его болтался вытянутый чехол.

— Как ты это понял вообще? И что ты тут делаешь? — Виллем насупился, сморщив нос.

— Ник всегда очень смешно кряхтит, когда ты пытаешься его удавить. Ну, иди сюда, Вилли, обними брата, и потом я расскажу, какая буря меня занесла к вам. Так его звал только старший брат, знавший, насколько дурацкое дразнительное «Викки» его раздражает. Но это было сначала, а потом привык, перестал обращать внимание. Виллем поднялся и сдавил старшего брата в своих медвежьих объятиях. Тибул хрустнул, как бы демонстрируя, что не только Николас издает странные звуки при объятиях.

— Здравствуй, Николас, — высвободившись, Тибул подошел к ближайшей кровати и вытянул перед собой руку. Виллем осторожно подошел сзади, взял брата за плечо и довел до той кровати, на которой полусидел Никки. Рукопожатие наконец состоялось.

— Привет. Так какими судьбами? Тибул неловко сел на пустую кровать, пристроив рядом свой инструмент.

— На самом деле, чудом. Не знаю как, но матушка выхлопотала мне место в вашем оркестре. Буду играть вслед уходящему батальону.

Дождусь вас и вернемся вместе. Без вас мать меня не примет, учтите. Целый батальон (точнее, его остатки) отправляют за ничейные земли, чтобы создать видимость некой силы, охраняющей принимающего мир генерала. Вернувшись, они будут уже обычными офицерами и солдатами. Только бывшими. Теми, кто смог выжить и вернуться.

— Я не иду, — отозвался Николас. — Буду ждать с тобой. Ему запретила санчасть. Из-за какого-то перелома. Почувствовав некий конфуз, Тибул поднялся.

— Меня ждет ваш генерал. Я пойду. Выздоравливай. А ты, — он повернул голову туда, где негромко шуршал его младший брат, — не убей его без повода. Поосторожней с ребрами — это довольно хрупкие кости.

— А то я не знаю, — пробурчал ему вслед Виллем. — И почему мне всегда так стыдно в его присутствии?

— Потому что ты можешь видеть, а он нет, — глядя в сторону, негромко ответил Николас.

— Ерунда, — смущенно отозвался Викки. — А вообще, я что пришел.

— Как, ты пришел не просто чтобы навестить друга в лазарете? — он иронично изогнул бровь.

— Отстань ты! Вот что я тебе принес. Николас взял в руки полковую фотографию. Точнее, точно такая же у них была полковая. На этой же фотографии только те, кто сейчас живет и здравствует. Таких осталось немного. Николас не помнил, когда сделали снимок таким составом, но он был — и это факт.

— Спасибо, — Николас криво усмехнулся, вертя в руке фотографию.

— И вот, — Виллем поставил на прикроватную тумбочку небольшую шкатулку — свой талисман.

— Спасибо… — Никки совсем растерялся. — Это же твое. Ты с ним никогда не расставался.

— Подумаешь, талисман, — Виллем хмыкнул и засобирался. — Просто коробка с двойным дном. Ладно, давай, пока. Мы через час выступаем.

Они ушли. Николасу и из лазарета было слышно, как гремит оркестр, обретший небывалую искорку благодаря игре Тибула. Потом все стихло. Значит, ушли. Никки мучил только один вопрос: почему его оставили? Это ведь всего лишь перелом. Пусть в двух местах и в одном совсем свежий, но это же не нога и не голова! Чтобы осторожно пройти ничейную землю, много прыти не нужно. О ничейных землях его одолевали сомнения. Что-то было не так, но что — понять было практически невозможно. Кусая губы от злости на всех кругом, Николас мял в руках снимок, оставленный Виллемом. Положив его на кровать, потянулся за шкатулкой. Повертел ее, покрутил. За пятнадцать лет ничего не изменилось.

Никакого двойного дна, просто коробка из дерева. Только свежие и застарелые царапины. Может, эта шкатулка и не имела никакого отношения к той, что держал в руках Суо. Все может быть. Может быть. Просто коробка. Внимание Николаса вновь привлек снимок. Улыбающиеся или серьезные лица. Руки на перевязях, портупеи. Парадная форма. Так когда, черт подери, было сделано это фото? Николас вцепился взглядом в шершавую бумагу, пытаясь найти хоть одну зацепку, которая поможет вспомнить. Сам он, Николас, на фото стоит вполоборота к другу, улыбается, подняв руку. Виллем сосредоточен, немного склонил голову. У обоих еще болят совсем свежие раны. На парадном фото для газет они там же — напротив памятника в входа в крепость, которую уже не нужно оборонять. Герои с орденами. И даже еще живые: много меньше, чем должно было быть. Жалкая горстка, какой-то десяток от целой роты. Стрелок Ливадный с насмешливо вскинутой бровью — ранен в голову, отлежался полгода, вернулся. Братья Суарсгорды, саперы, на фото непривычно серьезны. Целый экипаж небольшого броника — трое (а раньше экипажей было пять): двое рулевых — Гордиан и Альт, ненавидят друг друга, вот и зыркают из разных концов снимка, где-то между один наводчик — Гравицкий. Два командира тяжеловооруженных расчетов (от их команд не осталось никого). И они, Викки и Никки, посреди фото. Все они — живые — там. И только Николас, мать его, здесь. Почему-то остался, когда эту горстку людей, усиленную соединением соседнего рубежа, бросили на амбразуры истории. Им суждено стать легендами. Они вернутся — Николас знал точно — живыми и невредимыми, навеки вписав себя красной вязью на страницы истории. А он здесь. Снимок от столь пристального внимания, кажется, начал нагреваться. Николас моргнул, не поверив своим глазам.

Серое пространство предгрозового неба затянуло плотными облаками.

Надо всей территорией ничейных земель что-то монотонно гудело, но ни черта было не рассмотреть: сам собой опустился молочный туман и безопасная тропинка терялась в стремительно темнеющем воздухе. Идти приходилось по одному, потому что вдоль дороги жизни кучно были рассыпаны мины и ловушки — и свои, и вражеские. Каждый защищал подступы как мог.

— Наши поддерживают с воздуха, — предположил чей-то глухой голос позади или впереди, черт его разберет. Вероятно. И хотелось бы верить, что все именно так и обстоит. Гудение усилилось и снова притихло — что-то промчалось над головами солдат, которые рефлекторно напрягались и старались стать меньше. На землю никто не падал, выдержка, благо, была ого-го. До первого разрыва. Посыпались комья земли и осколки, царапая щеки и впиваясь в плечи. Рухнул под ноги застонавший наводящий, скрючился и затих. Переступил, запнулся, пошел дальше.

— Не останавливаться, это случайность! Мир заключить любой ценой! — голос как сквозь вату, черт разберет, кто это кричит. И кричит ли, или шепчет на ухо. Мир любой ценой. Поперек дороги легло дерево. При попытке перебраться ствол разлетался режущими сухими щепками. Тихо грохнуло. Два тела разметало по сторонам. Близнецы, пытавшиеся перебраться через дерево, за это поплатились. Все залегли. С неба сыпались бомбы, стрекотал летнический пулемет. Виллем, задрав голову, смотрел в небо. Оттуда сыпался предательский град. Сквозь туман не было видно ничего, но отчетливо было слышно: что-то приближается. Викки медленно закрыл глаза. Ватную пустоту прорезал пронзительный свист снаряда. Прозондировав притихший туман ухообразными локаторами, летучие крепости двинулись на запад, к первому форпосту, опустошенному войной и неудавшимся миром.

— Стой, стой, ты куда?! Ты что?! — Николас вцепился в снимок, снимая его пальцами. Сверкнув на прощание, с бумаги медленно пропал Гравицкий. Сердце Никки застучало где-то у горла.

— Что за дьявольщина! Да ты что… Через пять минут пропали Суарсгорды. Десять минут жизни бумага дала рулевым.

— Викки, не вздумай. Викки, — бормотал Николас, вцепляясь в фотографию. Пропал Ливадный. За ним — Виллем. Николас замер, глотая воздух. Рванул с себя одеяло, зашарил рукой по тумбочке. Притянул к себе шкатулку, вложил в нее фото. Со снимка, улыбаясь и подняв голову, смотрел искоса один Никки.

— Вилли, ну ты же поймешь? Поймешь, да? — бессмысленно бормотал он, захлопывая крышку и щемя себе пальцы. — Пожалуйста, Вилли… Шкатулка была пуста.

— Пойми, а?