Не запирайте вашу дверь

Изменишь — я тебя убью

Со всех сторон на меня надвигались Вики. Одинаковые — в зеленовато-коричневом пальто, черных полусапожках на высоком, прямоугольном каблуке и со стрижкой «каре» а-ля Линда Евангелиста. Ну, не со всех сторон, но почти со всех: из многочисленных зеркал и стеклянных дверей, находящихся в холле дорогого универмага. В этом универмаге она только что купила пальто и уходила в нем, проплывая вдоль зеркал с гордо поднятой головой и вежливой снисходительностью во взгляде.

Зрелище было невообразимо-прекрасным, но я, ошалев от магазинной кутерьмы — примерок, вопросов, сомнений: то цвет не тот, то рост, то размер, — я стремилась поскорее покинуть универмаг и обогнала подругу шагов на пять. Я шла, не оглядываясь назад, и лишь надеялась, что через пару метров она все же опустит голову — посмотреть, где начинаются ступеньки, иначе мне придется ее ловить, а ведь лестница широкая, и моя лучшая подруга Вика вполне может пролететь мимо меня.

Выйдя на улицу, я облегченно вздохнула, отдала Вике полиэтиленовую сумку, в которой отдыхал ее старый, собиравшийся на вполне заслуженную пенсию плащ, и посмотрела по сторонам.

Начало сентября, не слишком теплая, но все еще прекрасная погода. Солнышко светит, травка зеленеет… Последнее предложение я произнесла вслух.

— Наоборот, — убежденно, но задумчиво возразила мне Вика, словно рассуждая о чем-то своем.

— Почему? — удивилась я. Удивилась, обращаясь к подруге, но она неожиданно сорвалась с места и почти бегом бросилась вперед.

— Ну вот, — огорчилась я и двинулась за ней, сосредоточенно глядя под ноги — на сероватый, выцветший асфальт. — Отгадывай теперь загадки! Что там может быть наоборот? Солнце зеленеет? Вроде нет. Трава светится? Светит, но не греет… Осень наступила… Может быть, наоборот — это весна? А там что? Ласточка с весною в гости к нам, то есть в сени к нам летит. Ну конечно! Травка зеленеет, солнышко блестит! А где же Вика?

Вика стояла около кирпичного шестиэтажного дома в окружении раздетых молодых людей, вернее — не раздетых, а полуодетых, ну, короче, без пальто и курток, только в костюмах, а один даже без пиджака. Невеста в длинном белом платье и коротенькой фате радостно прыгала вокруг, иногда кидаясь на мою подругу и что-то крича ей в ухо. Расшитое бисером, блестками и еще чем-то сияющим платье сверкало и переливалось на солнце, как умело.

Завороженная этим блеско-сиянием, я подошла к Вике и молча встала рядом.

— Милочка, я не одна, — сказала Вика и указала на меня. — Я с подругой.

Невеста искоса меня осмотрела, с сомнением дернула носом — как бы поморщилась — и снова повернулась к Вике.

— Ах, Вико-чка, — нараспев произнесла она. — Я всю жизнь мечтала пригласить тебя на свадьбу. И вот ты здесь! Эт-то что-то мистическое!!

Словно в восторге, невеста всплеснула руками, а затем подтолкнула Вику к арке, ведущей во двор. Я последовала за подругой.

— Левый подъезд, второй этаж, там всего две квартиры, — крикнула она нам вдогонку.

Подъезд был грязноват, в нем пахло мышами, а вот лестница… Размерами и внешним видом она напоминала египетскую пирамиду вблизи.

— Она действительно об этом мечтала? — поинтересовалась я, с трудом преодолевая огромные ступеньки.

— Милка-то? Не помню, — пожала плечами Вика. — Когда-то мы жили в одном дворе. Немного дружили. Потом все разъехались…

Мы постояли на площадке между этажами, чтобы отдышаться, и медленно двинулись дальше, вскидывая ноги, как лошадь перед препятствием.

— Я о ней лет семь ничего не слышала, — продолжала рассказывать Вика, все еще тяжело дыша. — Даже не знаю, чем она сейчас занимается.

В одной из квартир открылась дверь, и на нас бросилась музыка. Не только на нас, во все стороны, просто мы оказались у нее на пути. Вика, опередившая меня на несколько ступенек, от неожиданности присела, а мне захотелось заткнуть уши. Зато теперь мы точно знали, куда идти.

Раздевшись в полутемном коридоре, мы повесили на переполненную вешалку Викино пальто и мою куртку и попали в комнату, заполненную «веселыми» гостями и родственниками. Праздник был «в разгаре».

В комнате вдоль одной из стен и на подоконнике располагались цветы: разноцветные астры, гладиолусы, хризантемы; там стоял также стол с едой и напитками, и я решила, что это «столовая». Для «гостиной» в ней было мало места и к тому же в гостиных не едят.

К Вике тут же бросились две красивые женщины в ярких платьях — обе высокие, черноволосые — и дружно завопили:

— Ой, Вика! Мы так давно тебя не видели!

— Ты так давно к нам не заходила!

— Мы так рады, мы так рады!

— Как ты выросла!

— Ты стала совсем взрослой!

— Ты совсем не изменилась!

У Вики задергался глаз: она ненавидела, когда с ней разговаривали, как с подросшим ребенком. Но она молчала, сжав зубы изо всех сил.

— Изменилась, — негромко прошамкала, не вставая из-за стола, растрепанная старушенция с недобрым взглядом. — И даже похорошела.

— Это Милкины мать и тетка, — шепнула мне Вика, когда ей удалось освободиться. — А седая — Милкина бабушка, она здесь главная.

Нас тут же усадили за стол.

Вернулись ребята с улицы; потом к столу подтянулись другие гости.

Рядом с нами села коротко стриженная брюнетка в мини-юбке. Ее ноги с успехом могли служить для рекламы колготок, а то, что якобы скрывала полупрозрачная блузка, притягивало взоры всех без исключения мужчин.

— Люська, и ты здесь! — обрадовалась Вика. — Сколько лет не встречались! А это моя подруга Юля.

Люся тоже была рада встрече. Оценивающе оглядев Вику, она одобрительно кивнула:

— Стильной девушкой стала! А живешь где?

— В Орехово-Борисово.

— А я на Юго-Западной. Приезжай в гости.

— Далековато, — вздохнула Вика.

— А я? — улыбнулась я Люсе. К ней я сразу почувствовала симпатию. — Я тоже хочу в гости.

— И ты приезжай, — доброжелательно улыбнулась она в ответ и снова обратилась к Вике: — Помнишь Ксеньку? Нет? Вон она, с гадюками на голове. В широких брюках в полоску и пушистой маечке.

Прическа указанной девушки — серо-черные пряди, уложенные кольцами — напоминала клубок шевелящихся змей, которые собираются разбежаться при первой же возможности.

— Она в соседнем дворе жила, не в нашем, — продолжала Люся, — а с Милкой училась в одном классе. Они до сих пор дружат.

— Мы с Люськой в одной школе учились, а Милка в соседней, — начала объяснять мне Вика. — Половина двора к одной школе относилась, половина — к другой. Наша школа была лучше!

— Про ту школьную вражду все давно забыли, — хмыкнула Люся. — Мы с Милкой туда недавно ездили, там всего одна школа осталась — наша. Во второй сейчас Детский центр искусств и спортивный клуб. Вот так-то!

— Ага, — кивнула Вика. — А вон тот брюнет, рядом с Ксенькой, он кто?

— Ксенька сидит со стороны невесты, она свидетельница. Брюнета рядом с ней зовут Паша. Дальше Милкины родственницы: мать Евгения, тетка Тамара и бабушка Ираида Афанасьевна. Это я для твоей подруги рассказываю, ты их знаешь. С другой стороны: жених Сеня, свидетель Юра, потом его девушка, за ней мать жениха и его сестра. Сестру зовут Ларисой.

Сбоку от Ларисы сидела я, рядом со мной — Вика. Разглядывать родственников молодых было неудобно.

— А напротив нас кто? — поинтересовалась я.

— Это коллеги Милкиной матери, учительницы из ее школы — «англичанка», «химичка» и «биологичка», а с краю — завуч Анатолий Петрович. Она их нам представляла.

Мы с Викой с раннего утра ходили по магазинам и успели проголодаться. Но на столе все было «слишком»: копченая колбаса слишком жирная, я ее даже пробовать не стала; сыр слишком острый, оливки слишком кислые, кусочки помидоров слишком сильно посыпаны мелко порезанной кинзой. При всей моей любви к помидорам счистить с них ненавистную кинзу не представлялось возможным. В результате я ограничилась салатом, в котором оказалось слишком мало майонеза.

— Внимание! — поднявшись с бокалом, провозгласила мать невесты Евгения. — А теперь выпьем за маму нашего молодого мужа Семена!

— Не нашего мужа, а Людмилы, — фыркнула тетка невесты Тамара.

— Она вырастила замечательного молодого человека для нашей обожаемой Людмилочки!

— Как же, вырастила — он ей с трудом до уха достает! — ядовито прошипела бабушка Ираида Афанасьевна. — Мы за нее уже пили, ты что, не помнишь?

— Давайте теперь, — не слушая родственниц, продолжала Евгения, — от души поблагодарим ее и…

— И выпьем за нас, — перебила сестру Тамара, пригубила свой бокал и вкрадчиво произнесла: — Горько.

— Горько! — закричал свидетель. — Горько!

— Горько! — нетерпеливо повторила тетка Тамара.

Половина присутствующих принялась кричать: «Горько!», «Горько!»

Милка встала, рассеянно посмотрела на кого-то из гостей и повернулась к поднявшемуся рядом с ней жениху. Он вытянул шею, но, чтобы поцеловать его, ей все же пришлось слегка нагнуться.

Жениху целоваться нравилось — это было видно даже по его спине.

Милкины мать, тетка и бабушка, повернувшись вполоборота, внимательно следили за молодыми. Разглядывая их заинтересованные лица, я подумала, что они очень похожи друг на друга: удлиненный овал, почти классические черты лица, не казавшиеся скучными благодаря немного вздернутому носу; прямые черные, длинные волосы, поднятые вверх — в замысловатые прически; открытый лоб, огромные темно-карие глаза…

Только бабушка, Ираида Афанасьевна, немного отличалась: постаревшая Кармен с глазами, как засохший чернослив.

По знаку Милкиной тетки все еще раз выпили шампанского за жениха и невесту. Сделав глоток, Вика поморщилась, а я лишь понюхала бокал — впечатлений вполне хватило, чтобы не пить на самом деле, а только изобразить.

— Эту бутылку Пашка принес, — заметив это, тихо сказала Люся. — Я думаю, купил в ближайшей палатке.

Позвонили в дверь, и Люся, сидевшая с краю, пошла открывать.

— Привет, Алина, — весело поздоровалась она. — А это кто?

— Мой друг Сергей, из института, — кокетливо призналась Алина, потом достала из картонной коробки и протянула Люсе причудливой формы вазу из зеленого стекла с золотистой окантовкой и такими же разводами в середине. — Это наш подарок моей дорогой сестре!

То, что явилась родственница, было видно сразу: то же очаровательное, чуть вытянутое лицо с чуть-чуть курносым носом, такие же выразительные глаза, да и ресниц в три раза больше, чем у нормального человека. Все, как у Милки, только черные, блестящие, словно полированные волосы были собраны в прическу «конский хвост», а у Милки — в пучок на затылке, чтобы поместились под фатой.

Пока ваза в поисках новой хозяйки путешествовала вокруг стола, я издали пыталась разглядеть золотистый узор на ее стенках.

— По-моему, похоже на оленя с большими рогами, — поделилась я своими наблюдениями с Викой.

— Очень символично, — заметила она.

Ваза попала к тетке Тамаре, она рассмотрела ее с разных сторон и манерно заохала:

— Ох, какая ва-аза! Ах, какая зеле-оная! — и вдруг вместе с вазой резко наклонилась вбок, словно уронила ее и около пола поймала.

— Поставь вазу, не твоя! — вздрогнув, угрожающе произнесла Евгения. — Кому сказала, поставь!

— Да ла-адно!.. — презрительно протянула Тамара. — Не нужна она мне!

Она передала вазу Милке, а Милка, не глядя, поставила ее в угол рядом с отопительной батареей и, обиженно выпятив нижнюю губу, посмотрела на бабушку. Та со значением нахмурила брови.

Поев, мы с подругой решили потихоньку «испариться»: эти активные, шумные люди были крайне утомительными. Схватив сумки и верхнюю одежду, мы выпорхнули из квартиры, оделись на лестнице, а спастись от гремучей музыки удалось лишь на улице.

Солнышко еще светило, но подул холодный ветер, и Вика сунула руку в карман.

— Где мои перчатки, ты не помнишь? — с легким удивлением произнесла она. — В кармане их нет, наверное — в сумке… А это что?

Достав из кармана исписанную, мятую бумажку, она, не глядя, разорвала ее на четыре части и выбросила в подвернувшуюся урну.

Внезапный порыв ветра не позволил обрывкам долететь до дна урны, подхватил их и понес на шоссе, где они, один за другим, постепенно погибали под колесами автомобилей.

Один бумажный кусочек зацепился за ручку моей сумки и повис на ней.

— Что я там выбросила? — запоздало поинтересовалась Вика. — Надеюсь, что не чек на пальто?..

Я отцепила от сумки кусочек разорванного листка и протянула подруге.

— Записка какая-то, — сказала она и скороговоркой прочитала: — Изменишь, я тебя убью!

И меланхолично пожала плечами.

— Что?! — удивленно воскликнула я. — Что ты сказала? Убью?

— Ну да, убью, — повторила она, — …изменишь, я тебя убью! Это окончание записки, а где начало?

Она оглянулась и безнадежно махнула рукой. Спасти начало записки было уже невозможно.

— Давно тебе любовники не угрожали, — с интересом заметила я. — А кто убьет? Кому ты хочешь изменить?

— Не знаю… — растерялась Вика. — Записка без подписи. Буквы крупные, почти печатные, почерк незнакомый. Да я и не собиралась никому изменять!..

— Теперь тебе придется с ним расстаться, — хмыкнула я. — Безопасности ради.

Дальше мы пошли молча.

Я подумала, что случившееся было для Вики нехарактерно: обычно она не связывалась с теми, кто через фразу угрожал убить. Наоборот, при случае могла пообещать убить именно она, но не за измену, а за ложь или за какую-нибудь подлость.

Мы проходили мимо длинного многоэтажного дома, и Вика, повернув в его сторону голову, задумчиво рассматривала подъезды. Увидев около последнего подъезда деревянную скамейку, она направилась к ней. Я последовала за подругой.

Скамейка оказалась такой пыльной, что Вика разложила сверху свой старый плащ и села на него, оберегая от грязи только что купленное пальто. Я, в далеко не новой куртке, села рядом, прижав коленом пакет из-под плаща — чтобы он ненароком не улетел.

Покопавшись в кожаной сумочке, Вика достала сигарету и зажигалку.

— Понимаешь, — закурив, задумчиво произнесла она, — я ему, своему нынешнему, сказала, что на работе задержусь, а сама… Ну, короче, я к своему бывшенькому отправилась. Не стоило, конечно, этого делать, но он так вокруг меня порхал, цветы дарил, обещал, что изменился, что теперь все будет по-другому…

— И?..

— Что и?… — возмущенно фыркнула Вика. — Как будто не понимаешь?! Он решил, что я вернулась, и все пошло по-старому.

— И ты снова от него ушла?

— Ну да! Но об этом же никто не знал — о том, что я у него была. Неужели он за мной проследил?!

— Кто? Твой нынешний?

— Ну да! Вообще-то он парень неплохой, но вот это он сделал напрасно! Это ему с рук не сойдет!

— Расстанешься? — удивилась я. Про его зеленый джип подруга рассказывала мне целую неделю.

— Ну разумеется! Мне безнаказанно угрожать нельзя! Пусть катится на своем джипе!

— Вик, перестань ты им изменять, — произнесла я авторитетным тоном профессионального борца за нравственность, которого никто не слушает. — Жить надо честно.

— Ну да, — уныло кивнула подруга, вроде бы соглашаясь со мной. — Вот я и говорю: пусть катятся оба! Ладно, пойдем к метро.

Мы снова пошли молча. Метров через сорок Вика резко остановилась и выпалила:

— Послушай, мы ведь только что пальто купили! Утром! В магазине записки еще не было, а раздевались мы только у Милки. Значит, ее мне в карман положили на свадьбе!

— Но ты там никого не знаешь?!

— Нет. — Она покачала головой. — Знаю только Милкиных родственниц и Люську, однако женщина мне это написать не может.

Вход в метро был уже совсем близко — в каких-нибудь десяти метрах, но Вика вдруг замедлила шаг. На всякий случай я ухватила ее под руку: до метро я подругу дотащу, если больше ничего не случится, конечно. Впрочем, она выглядела равнодушной, а вот я на ее месте уже начала бы волноваться.

— Надо проверить второй карман, — пробормотала она. — Кошелек… Подожди-ка, это не мой кошелек! — Она задумалась и вдруг изрекла: — И пальто тоже не мое! Оно мне велико! Может, это Милкино? Она как раз на размер толще меня. Или кого-то из гостей?.. А мое, новое, на вешалке висит. Ну надо же, беда какая! Придется возвращаться!

Теперь и я оглядела Вику внимательнее. Действительно, пальто сидело на ней немного мешком: роста такого же, но большего размера. Только цвет совпадал.

Мы развернулись и побрели обратно. Идти назад не хотелось, по крайней мере — мне: я не любила ни большие компании, ни шумные развлечения, а уж все вместе — и говорить нечего. Но чего не сделаешь ради подруги…

— Как же я сразу не заметила?.. — полувопросительно вздохнула она. — Схватила с вешалки первое попавшееся… Тьфу! У них всегда так — голову заморочат, потом не помнишь, что делала, и не знаешь зачем!

— Чье пальто-то? — задумчиво спросила я. Меня интересовало лишь одно: как быстро мы сможем его обменять. — Может, не придется в квартиру подниматься? Подойдем к подъезду, а там кто-нибудь в твоем пальто стоит…

— Оптимистка, — безнадежно произнесла моя лучшая подруга.

Мы завернули в арку. У подъезда курила Люська. Одна, и без верхней одежды.

— Люсь, я пальто перепутала, — устало сказала ей Вика. — Чужое надела. Ты не знаешь, это чье?

— Милкино, — уверенно ответила она. — Мы с ней вместе выбирали, а что, и у тебя такое же?

Вика кивнула и прошла в подъезд. Я старалась не отставать.

Одна ступенька, другая… На девятой наши силы закончились. Вика молча привалилась к перилам, я — к стене.

— Ты когда последний раз спортом занималась? — поинтересовалась подруга примерно через полминуты.

— Не помню.

— Вот и я тогда же, — вздохнула она.

Еще пять ступенек. Опять перерыв. Сесть на лестницу для отдыха нельзя — пальто чужое. Как же быть? Чем поднять боевой дух? Как чем — разговорами, конечно!

— Об угрозе Милке сообщим? — бодрым тоном поинтересовалась я.

— Надо бы, — кивнула подруга. — Жаль только, что не вся записка сохранилась. Мы с тобой, не заметив, уничтожили чужое имущество.

— Или улику, — предположила я.

— Да шутка это, шутка. Забудь! — сказала Вика, внимательно, но не слишком серьезно посмотрев на меня. — Любишь ты необычные приключения, а зря.

Обвинение показалось мне напрасным.

— Это они меня любят, — возразила я и добавила: — Ну и шутки у них на свадьбе: чуть что — убью!

До конца лестницы осталось совсем немного, и тут нам в уши опять ударила музыка, а у двери возникла невеста.

— Ты вернулась! — обрадованно подпрыгнула она, обращаясь к Вике. — Не уходи больше, оставайся до вечера!

— Да я… — пробормотала Вика, — да вот пальто… Я твое пальто надела вместо своего. По ошибке.

— Проходи, раздевайся, — улыбаясь, продолжала Милка. — Будет очень весело!

Викиных слов она как будто не слышала. А может, и слышала, но намеренно говорила свое.

Моя подруга в раздумье взялась за ручку двери, покрутила ее, не открывая, затем повернулась к невесте и твердо сказала:

— Людмила! Я в твоем кармане нашла записку. Тебя там обещают убить, если ты кому-то изменишь! Там еще что-то было, только я прочитать не успела. Вот то, что от нее осталось.

Она протянула кусок записки и продолжала говорить:

— Понимаешь, я думала, что это мое пальто, и разорвала… Я не хотела… — глядя на невесту, Вика сбилась и растерянно замолчала.

Увидев записку, Милка дернулась, протянула к ней руку, но неожиданно ее рука замерла на полпути, то есть зависла в воздухе. Рот продолжал улыбаться, а глаза превратились в угольки, и что-то промелькнуло в них такое… напряженное.

С заметным усилием она опустила руку и снова улыбнулась, на этот раз верхней половиной лица. Нижняя половина казалась каменной — то ли зубы заболели, то ли язык свело.

— Не обращай внимания, — наконец произнесла она. — Ничего особенного.

И, выхватив у Вики записку, побежала вниз по лестнице, неровно подскакивая на ступеньках.

Моя подруга пожала плечами, снова взялась за ручку двери и снова передумала ее открывать. Она постояла так несколько секунд, разглядывая обивку, потом повернулась ко мне и мрачно заметила:

— На шутки не так реагируют. Сдается мне, все гораздо серьезней. Согласна?

— По-моему, она испугалась, — кивнула я.

— Придется нам здесь остаться. Если с ней что-нибудь случится, я себе не прощу. Да и ты себе не простишь!

Я жалобно вздохнула — не в адрес Вики, конечно, а в адрес судьбы и признала, что Вика была права. Хотя красавица-невеста мне не особенно понравилась, я все же не обрадуюсь, если ее убьют.

— Но мы же не сможем ее защитить, — слабо возразила я. — Ведь мы не телохранители.

— Мы вычислим убийцу и примем контрмеры! Пойдем! И мы отправились принимать меры.

Я стояла одна в пустом коридоре, пытаясь сосредоточиться. Двери во все комнаты были закрыты.

Сосредоточиться мешало зеркало, висящее на стене рядом с входной дверью, — в нем я видела себя в полный рост, но лишь в половину ширины. Разглядеть себя со всех сторон удавалось в несколько приемов, на это уходило примерно полторы минуты.

Джинсы сидели на мне почти идеально, велюровая водолазка — вполне прилично, однако все было черным. Этот цвет мне очень шел, но на свадьбе оказался неуместным. Вся в черном я здесь была одна.

Войдя в квартиру, Вика разыскала свое пальто; пристроить куртку на переполненную вешалку мне не удалось, и я положила ее в узкой и длинной, похожей на нору комнате. Там, на кресле рядом с дверью, был склад верхней одежды.

Потом мы провели небольшое совещание на пустующей в тот момент кухне. После него Вика, уже в своем пальто, отправилась на улицу к Милке — следить за обстоятельствами и, в случае чего, спасать. Мне она велела оставаться в квартире и собирать информацию. Нельзя сказать, что я от этого пришла в восторг.

Что бы мне придумать, чтобы сделать это мероприятие хоть чуточку интересным?

«Вот что, дорогая, — сказала я себе. — Отнесись к этому как к тренировке умения мыслить логически. Это, знаешь ли, такая игра…»

Закрыв за подругой дверь, я оглядела себя в зеркало, затем сделала несколько шагов по коридору и остановилась, размышляя — с какой комнаты начать осмотр?

Всего комнат было четыре: три больших квадратных, а четвертая — та самая «нора», куда я бросила свою куртку и наши с Викой сумки. В одной из квадратных комнат стоял накрытый стол, в других я еще не бывала.

Мне не хотелось с кем-нибудь столкнуться, не в прямом, конечно, смысле, а в переносном — в этом коридоре было столько места, что можно было устраивать гонки на трехколесных велосипедах. Детских, разумеется.

Открылась одна из дверей, и я, не дожидаясь появления человека, юркнула в «нору». В ней, на стоящем вдоль длинной стены диване, — поперек он просто не помещался, — упираясь коленями в противоположную стену, сидела парочка: свидетель Юра, надутый парень со светлым «ежиком» волос на голове, и его подруга, костлявая девица с носом хищной птицы и неровно прилизанными волосами цвета красного дерева.

Сложив губы в вечном упреке, девица нервно разглядывала обои с узором в мелкий цветочек. Свидетель, тоже не особенно довольный, смотрел в окно.

Я, шумно встряхнув свою куртку, принялась рыться в карманах. Этого хватило всего на две минуты, поскольку в карманах было пусто. Парочка на диване все еще не шевелилась.

Я проверила молнию, подергала верхнюю пуговицу и попыталась ее оторвать. Она и сама собиралась оторваться, держалась на одной ниточке, ну, может быть, на двух, и я хотела ее опередить. Запасной синей пуговицы, подходящей к голубой куртке, у меня не было.

Свидетелю надоело смотреть в окно, а может — ждать, пока я уйду; он повернулся к подруге и негромко пробормотал:

— У тебя всегда претензии. На тебя я могу и в другом месте посмотреть. Я тебя сюда не звал, сама напросилась.

Пуговица оторвалась, и я, положив ее в карман джинсов, бросила куртку и ретировалась в коридор. Мне показалось, что к невесте этот разговор отношения не имеет. То есть к угрозам не имеет.

На пути была столовая, но ее я пропустила и заглянула в следующую комнату — для танцев. В ней стоял полумрак из-за зашторенного окна и танцевали две пары. Девушка со змеями на голове, Ксения, почти висела на шее Паши, высокого брюнета в белой рубашке. Когда она поворачивала голову, змеи шевелились.

Вторая пара — Люська с приятелем Алины Сергеем. Последний чувствовал себя неловко. Со стороны было заметно, что ему хотелось вырваться и убежать, но он не знал, как это сделать. Извинившись, я закрыла дверь.

Пожалуй, эта игра «в детектива» постепенно начинала меня увлекать. Кто бы мог подумать, что еще совсем недавно, учась в институте, мы с Викой собирались стать известными физиками?!

Оставалась всего одна «неосмотренная» комната — напротив комнаты для танцев. Я уверенно направилась туда. Здесь была собрана мебель, вынесенная, очевидно, из «столовой», а также стояли два телевизора, большой и маленький. Сейчас они не работали.

Еще там висел, в резной позолоченной раме, портрет генерала в военной форме с одутловатым, немного асимметричным лицом, небольшими глазками и носом как у селезня. Избыток орденов и медалей на груди лишь подчеркивал невнятность выражения его лица. Этакий простоватый «деревенский генерал». Или, может, «генерал нашего двора».

Около окна жених Сеня, его мать и сестра держали «военный совет», обсуждая что-то вполголоса. Сеня морщился и недовольно шевелил усами.

— Это он! — настаивала мать Сени. — Вот чтоб мне пропасть!

— А ты не путаешь? — с сомнением спросил Сеня.

— Я своими глазами видела! — заявила она в ответ и, увидев меня, замолчала.

В красном кресле, повернутом к книжному шкафу, дремала Ираида Афанасьевна. Ее платье сливалось с креслом, а голова из-за высокой спинки почти не была видна.

За стеклом серванта с посудой я заметила рыжего персидского кота с выражением пожизненного испуга в круглых глазах. Он спокойно лежал среди чашек и рюмок. Сам забрался или посадили? Я решила вытащить его оттуда и взять на руки: это оправдало бы мое присутствие в комнате.

С нежным «кис-кис» я сдвинула стекло и протянула руку, но кот легко поднялся, обогнул большую чашку в оранжевый горошек и устроился за фарфоровым кофейником.

— Иди сюда, рыженький, — ласково прошептала я.

Пытаясь схватить кота за лапу, я искоса поглядывала на семью заговорщиков. Они были похожи друг на друга, как близнецы: невысокие, худые, серо-пепельные, с глазами, напоминающими зеленый горошек.

Мать жениха смотрела на меня недоброжелательно и в целом выглядела, как хорошо просушенная мумия. На кота, когда мне удалось его достать, она тоже взглянула враждебно.

С котом в руках я двинулась к окну, собираясь встать рядом с сестрой жениха Ларисой. Ее я уже хорошо рассмотрела: серебристый комбинезон с рисунком под кожу крокодила — почти в обтяжку, сиреневые ногти и помада и сиреневые же, на тон темнее помады, босоножки на высоченной платформе — такими и убить можно при случае. Еще мне показалось, что она не любила кошек, а также — что хорошо смотрелась бы с метлой, но не у нас, а где-нибудь в Голливуде.

Очевидно, кот был того же мнения, потому что, когда я подошла к ней близко, он вырвался и побежал из комнаты.

Заговорщики все еще молчали, недовольно глядя на меня, поэтому я пожала плечами и пошла за котом.

Кот направился в столовую, я — за ним, в надежде снова взять его на руки. Он являлся хорошей причиной моего присутствия где угодно, точнее — где нужно.

— Дверь закройте, сквозняк! — было первое, что я услышала. Я закрыла, хотя открывал ее кот — лбом с разбегу.

Около стола, над стопкой грязных тарелок, не слишком любезно совещались мать Милки Евгения и ее тетка Тамара. С трудом договорившись, они покинули комнату, забрав тарелки с собой.

Кот, которого я упустила из вида, обнаружился на столе — в невысокой хрустальной вазе для фруктов, размером с хороший тазик, где неплохо смотрелся рядом с двумя яблоками и гроздью винограда.

Вытащив из-под кота яблоко, я направилась на кухню — вымыть, а лучше потом еще и очистить. Любовь милого животного к хрусталю и фарфору перестала мне нравиться. Конечно, это дело хозяйское, но посуду перед едой хорошо бы еще раз помыть.

На кухне Евгения и Тамара собирались резать овощи для салата.

— Чего тут класть? Какие порции? — поинтересовалась первая.

— Не порции, а пропорции! — фыркнула вторая.

— Тебе не угодишь!

— Ты на себя посмотри!

Евгения обиженно взмахнула ножом и выкрикнула:

— Ты у нас, конечно, самая умная!

— А ты с детства была грубиянкой!

Дальше я не стала слушать, есть вымытое яблоко мне расхотелось, я положила его на холодильник и отправилась обратно в столовую, а затем вышла на балкон. Вышла и поразилась смелости выходивших сюда до меня. Прутики железной решетки, ограждающей балкон, казались столь ненадежными, что хотелось обмотаться вокруг них, чтобы ветром не сдуло вниз. Еще можно было схватиться за росший рядом ясень, с которого потихоньку облетали листья.

С балкона хорошо просматривался двор дома, но ни Милки, ни Вики не было видно. Обзор слева перекрывал высокий дом, а справа, за киосками и мусорными баками, располагалось нечто, сверху видное как кусок сквера, обнесенного высоким железным забором.

Я вернулась в коридор, прихватив из столовой кота.

Рядом с зеркалом, в углу, стоял пыльный гибрид тумбочки и книжной полки, накрытый сверху мраморной доской — подставкой под телефон. Однако телефон висел рядом на стене — не совсем телефон, а так… трубка с кнопочками. Из тех, у которых говорящий умудрялся нажать две-три кнопки подбородком, и потом они противно жужжали, мешая слушать.

С котом под мышкой я принесла из кухни табуретку, села рядом с тумбочкой и приготовилась. Приготовилась наблюдать.

Довольный кот растекся на моих до сих пор не знакомых ему коленях и заурчал, как допотопный мопед, когда я положила руку на его голову. Прямо не зверь, а диванная подушка!

— Может, здесь тебя, беднягу рыжего, не любят? — прошептала я коту.

Стоило мне занять эту удачную, с моей точки зрения, позицию, как коридор точно вымер: никто никуда не входил и не выходил. Ни в дом, ни из дома, ни на кухню, ни в туалет. Как им это удавалось?

Я терпеливо ждала, подозревая, что, как только встану, по коридору начнется движение.

Пока что я обдумывала сложившуюся ситуацию и строила планы.

Милка гуляла на улице, Вика — вместе с ней. Если бы там что-то случилось, я бы уже знала. Значит, там все в порядке. А здесь?

«Давай, дорогая, рассуждать здраво, — сказала я себе. — Кто мог обвинить невесту в день свадьбы? Скорее всего, молодой муж, жених то есть. Вряд ли наоборот — смешно предъявлять претензии невесте в том, что и так очевидно, да еще угрожать смертью. Как ни старайся, а общей постели супругам после свадьбы не избежать».

В общем, жених интересовал меня больше других. Вот только сумеет ли он ее убить, или это пустая угроза?

Я поерзала, устраиваясь поудобней, — мраморная подставка под телефон острым краем всё время впивалась мне то в спину, то в плечо.

Вполне возможно, что жених имеет основание для своих угроз, подумала я. И чтобы в этом убедиться, придется понаблюдать за Милкой. Правда, за ней приглядывала Вика, но все же две пары глаз лучше, чем одна.

Почему-то моя подруга решила, что невесту должны украсть. На многих свадьбах невест крадут, есть такой обычай — не у всех, но есть. Вот, по мысли Вики, ее и украдут. Украдут и…

Непонятно, что и… однако Вика рядом с ней наготове — спасать и защищать!

Мне же надо было понаблюдать за женихом и, кроме того, определить, с кем она ему будет изменять. Тот, другой, должен появиться: прийти или позвонить. Если это не болезненная ревность жениха, конечно.

Привстав, я передвинула табуретку, придерживая рукой кота. А как только снова села, раздался звонок в дверь. Уверенный такой звонок, секунды на четыре.

Звонивший подождал еще секунд пять и резко толкнул дверь ногой. Наверное, стукнул, но получилось, что толкнул. Дверь открылась, и он вломился в коридор, как будто так и надо.

Не обратив на нас с котом никакого внимания, он весело крикнул в пространство:

— Тут что, никого нет? Мы так не договаривались!

Потом он повернулся кругом, увидел меня — сначала в зеркале, затем прямо перед собой — и швырнул мне на колени, точнее — на кота, свою сумку с такими словами:

— А где моя жена? Ну ничего путного сами сделать не могут! Свадьба, а в доме едой не пахнет!

Из недр его сумки распространялся такой копчено-маринадный аромат, что голодный мог упасть в обморок, и все бы его поняли и простили, однако такое обращение мне совершенно не понравилось. Коту тоже — он опять сбежал.

Мужчина был весьма интересен — яркий, начинающий седеть высокий брюнет с резкими чертами лица, лет примерно сорока.

Положив большой букет из бело-розовых, не очень, правда, длинных роз на тумбочку рядом с телефоном, он снял белый плащ и уверенным движением воткнул его сбоку на вешалку.

Я вздохнула: лучше бы он плащ не снимал — его бордовый пиджак с золотыми пуговицами вызывал у меня желание надеть темные очки. Можно даже с непрозрачными стеклами.

Подбежавшая Тамара схватила сумку с моих колен и отправилась на кухню.

— Тамарка, где моя племянница? — крикнул ей вслед мужчина и громко захохотал. — Полуплемянница! Племянница нам пополам!

— Моя племянница, — недовольно буркнула из кухни Тамара. — Послал же Бог мужа!

— Наконец-то ее сбагрили с рук — хорошее дело! — радостно воскликнул он.

— Лёня, я тебя умоляю! — с надрывом произнесла Тамара, прижав руку к груди, для чего по пояс высунулась из кухни. — Веди себя прилично!

Мужчина засмеялся, как мне показалось, из чувства противоречия, и не торопясь направился в комнату.

Я продолжала сидеть около телефона, внутренне радуясь, что этот тип, эта адская смесь эффектности, вульгарности и жизнерадостности, не обратил на меня особого внимания.

Я просидела в коридоре около часа. Кот вернулся ко мне на колени, как только немного успокоился, и мы вместе наблюдали за происходящим. Теперь я всех видела, хотя и не слышала, о чем они говорили.

Пришли с улицы жених со свидетелем. Сначала я этому немного удивилась, так как не видела, когда они уходили, но потом оказалось, что, блуждая в поисках информации по квартире, я не заметила и половины всех перемещений — как хозяев, так и гостей.

В комнате для танцев сначала находились сестра жениха Лариса с мужем Тамары Лёней и Сергей с Алиной. Потом ко второй паре присоединились Паша с Ксенией, а жених с сестрой и матерью собрались на «совещание», на этот раз в «норе».

Милка с Викой всё еще где-то гуляли.

Свидетель бегал по квартире от подруги. Ее пытался перехватить Лёня — не иначе как из солидарности — но безуспешно.

Тамара и Евгения изредко слонялись из столовой на кухню и обратно, по пути бросая на меня то грозно-враждебные, то высокомерно-презрительные взгляды. Возможно, тому виной был мой траурный наряд, но что-то подсказывало мне, что если бы я была в зеленом или в белом, любви ко мне было бы не больше и взгляды не стали бы мягче. Родственницы Милки невзлюбили меня сразу и надолго.

Коллеги Милкиной матери сначала курили на балконе, а затем решили танцевать танго в коридоре и включили в столовой проигрыватель. Завуч раз в минуту менял тяжело дышавших, пьяно хихикавших партнерш, норовивших упасть под вешалку. Одной из них это удалось, в поисках опоры она схватилась за Викино пальто и вместе с парой плащей уронила его на завуча. Пальто с плащами повесили, а ее подняли и отряхнули.

Теперь по квартире бродили Люська и Сеня, но в разных направлениях. Жениха интересовали укромные места: различные темные закутки, антресоли, заставленная большими коробками кладовка, попасть в которую можно было из коридора. Еще он дожидался, пока освободятся ванная или туалет, потом нырял туда и что-то делал в абсолютной тишине. Я подозревала, что он просто разглядывал стены.

Люська в поисках кого-то открывала все двери подряд. Заглянув к танцующим, она резко отпрянула и закрыла дверь, столкнувшись при этом с Лёней, вышедшим из комнаты с портретом. Судя по ранее доносившимся до меня звукам, Лёня переключал программы телевизора в поисках интересной передачи, но ничего подходящего не нашел. Выключив телевизор, он вышел в коридор и налетел на Люську.

— Люсь! — обрадованно воскликнул он. — Пойдем потанцуем!

— Иди вон с Юлей потанцуй, — кивнула Люська в мою сторону. — А то она сидит без дела.

Я без дела не сидела, в смысле сидела вовсе не без дела, но докладывать об этом не собиралась.

— Это ты, что ли, Юля? — снисходительно, но с самодовольной улыбкой поинтересовался Лёня.

Я не любила, когда незнакомые мужчины обращались ко мне «на ты», и сама так обычно не поступала, но тут решила ответить тем же. Пусть на вежливость не рассчитывает.

— Я Юля, — безразличным тоном ответила я. — А что?

— Танцевать со мной пойдешь?

— Только вместе с котом!

Я демонстративно прижала кота к груди, и он (кот) от удовольствия заурчал, как двигатель застрявшего в грязи грузовика.

Повернувшись к Люське, Лёня развел руками, как будто извиняясь за мое нежелание куда-то с ним идти.

— Да ну тебя, — поморщилась она. — Не хочу я танцевать. Нет настроения.

— Сейчас появится, — с хитрой ухмылкой пообещал Лёня и, крепко схватив ее за запястье, потащил за собой.

Люська слегка пожала плечами, но подчинилась его напору.

Они ушли, а в коридоре появилась подруга свидетеля, посмотрела по сторонам и направилась в туалет. До этого она повсюду сопровождала своего возлюбленного, крепко держа его за локоть.

Свидетель Юра, освободившийся от цепких рук подруги, сбежал на улицу. За ним последовал Паша.

Вернувшись, несчастная девица принялась слоняться по квартире, заглядывая во все комнаты. Наконец ей это надоело, она принесла из кухни стул и села рядом со мной, сняв со стены телефон. Набирая номер, она недовольно поглядывала на меня и хмурила брови, словно желая сказать, что бестактно сидеть рядом и подслушивать чужие разговоры.

Я понюхала розы, всё еще лежащие на тумбочке, поднялась с табуретки и отправилась в столовую. Кот пошел на кухню.

В столовой никого не было, поэтому я вышла на балкон с целью выглянуть во двор: там, по моим представлениям, должно гулять достаточное количество знакомых. Сейчас меня особенно волновали Вика и Милка.

Держась рукой за хилую железку, изображавшую перила, я глянула с балкона вниз, предполагая в случае опасности вцепиться в ясень.

Из подъезда вышел свидетель и повернул налево. Затем появился Паша и пошел в другую сторону. Потеряв из вида свидетеля, я стала следить за Пашей, повернула голову направо и, с порывом ветра, получила по уху сухим листом.

Из-за угла дома выглядывал край белого платья — очевидно, там стояли Вика с Милкой. Паша направился к ним.

Я перегнулась через перила, и следующий удар пришелся по затылку. На этот раз лист пострадал больше, чем я: он оторвался от ветки и поплыл вниз.

Я проследила за листом до самого асфальта и увидела возвращающуюся Вику. Она подняла голову, махнула мне рукой и скрылась в подъезде.

Прежде чем уйти с балкона, я еще раз взглянула направо. Взглянула и… ненадолго задержалась на балконе. И вот почему: Милка, стоя за деревом, целовалась с Пашей. Сверху их было видно очень хорошо. Даже слишком хорошо.

Встретив свою подругу у входа в квартиру, я прижала палец к губам и, взяв ее за руку, повела на балкон — демонстрировать целующуюся Милку. Это надо было сделать быстро и незаметно, но увы. По дороге к балкону нас перехватила Люська, она попросила у Вики сигарету и присоединилась к нам, не спрашивая нашего согласия.

К Люське направился Лёня, который не мог оторвать вожделеющего взгляда от определенных частей ее тела. Он хотел ей что-то сообщить, но, увидев нас с Викой, затормозил в середине комнаты, а потом пошел обратно. Нерешительность не была ему свойственна, значит, хотел сказать что-то такое, что не предназначалось для чужих ушей.

— Люсь, он тебя ждет, — вкрадчиво заметила Вика. Она понимала, что поговорить с ней я хотела без свидетелей. Так же, как и Лёня с Люськой.

— Ну его, надоел! — фыркнула она. — Я таких старых не люблю.

— Какой же он старый? — удивилась я. — Ему лет сорок, не больше.

Люська пожала плечами, собираясь повернуться к ясеню, и вдруг у нее плотоядно загорелись глаза.

Я проследила за ее хищным взглядом — оказалось, что в комнату заглянул Сергей, бесцветный блондин с торчащими ушами. Возможно, главным его достоинством была именно молодость.

— Как вы думаете, ему уже исполнилось восемнадцать? — поинтересовалась Люська, не сводя с него глаз.

— Спроси его, — пожала плечами Вика.

— Он, должно быть, курсе на втором, — предположила я. — В крайнем случае, на третьем.

— Выглядит, как затравленный зверек, — оглядев его внимательнее, сообщила Вика. — Неужели ты именно этих зверей ешь? А, хищница?

— Видовое питание, — сверкнула глазами Люська. По образованию она была биологом.

— Он, наверное, думает: «Столько красивых женщин вокруг — и все старше меня. Вот несчастье!» — поддержала я Вику. — Видишь, как он озирается, бедняжка?

— Что бы вы понимали?! — огрызнулась Люська и решительно направилась к приятелю Алины.

Посмотрев с балкона вниз, мы увидели окончание поцелуя. Затем Паша, взяв Милку под руку, как будто жених — это он, повел ее к подъезду.

— Я пока за ней следила, все было так прилично, — прошептала мне слегка шокированная Вика. — Мы к каким-то знакомым зашли, в этом же доме, очень милые люди, Милку поздравляли. Потом вышли на улицу, и к нам присоединились свидетель с женихом. Вскоре они ушли, а мы немного вокруг дома погуляли — детство вспоминали. А когда Паша появился, Милка мне сказала, что ей надо с ним поговорить и что она через три минуты придет домой. Ну, я и пошла к подъезду. Кто бы мог подумать?!

Около восьми все собрались в квартире.

Сергей, Алина, Вика и жених играли в карты в «норе», причем моя подруга приложила массу усилий, чтобы сначала их там собрать, а потом сесть рядом с Сеней.

Лариса, Ксения, Люська и учительницы смотрели телевизор — какую-то модную передачу на «женскую» тему.

Свидетель со своей подругой и Милка с Пашей танцевали.

На кухне Тамара и Евгения резали овощи и принесенные Лёней продукты, а мать жениха мыла посуду. Более сложную работу ей, по-видимому, не доверяли.

Я, по обыкновению, сидела в коридоре с котом на коленях. Я не только вела наблюдение, но и пыталась осмыслить полученную информацию.

Сведения, собранные дома, по всей вероятности, никакой ценности не представляли. «Самое интересное» гуляло на улице. В квартире в то время находился жених, проявивший себя только в совещаниях с семьей. Остальные, похоже, вообще ни при чем.

Что ж, жениху можно посочувствовать, зато у него есть хороший мотив для убийства.

Итак: мотив имеется, возможный убийца и возможная жертва — тоже.

— Уже восемь часов! — прогремел над моим ухом жизнерадостный командный голос. — Где моя еда?! Почему на столе пусто?! Эй, мы так не договаривались!

Тамара и Евгения засуетились и, лихорадочно курсируя между кухней и столовой, стали расставлять на столе новые блюда и чистые тарелки.

Минуты через три на запах доставленных Лёней деликатесов сбежались почти все гости.

Люська взялась раскладывать ножи и вилки, подруга свидетеля пересчитывала рюмки и бокалы, жених принес от соседей обтянутый кожей стул — для Лёни. Остальные кучковались по углам.

Когда все было готово, уселись за стол и обнаружили отсутствие Ираиды Афанасьевны.

— Бабулечка! — закричала Милка, выглянув в коридор. — Мы ужинаем! Мамуля, поищи ее!

Евгения пошла искать — сначала на кухню, потом в ванную и туалет. Гости ринулись проверять комнаты.

— Нигде нет! — сообщила встревоженная Евгения и повернулась ко мне: — А на улицу она не выходила? Вы не видели?

— Нет, — уверенно ответила я. — Не выходила и по коридору не ходила.

— Она у нас плохо ходит — ноги больные.

— Где же бабулечка?! — экзальтированно вскрикнула Милка и посмотрела на Пашу. Тот пожал плечами.

Теперь я стала замечать эти взгляды, полные взаимопонимания. Как бы не складывалась их жизнь, одно несомненно — любовниками они были давно.

Я прокрутила в памяти все, что видела в комнатах ранее. Где же бабушка?

— В комнате с телевизором, — вслух вспомнила я. — В красном плюшевом кресле.

Ее платье было точно таким, как обивка кресла — и по качеству, и по цвету. Конечно же, там ее никто не заметил.

Евгения отправилась за матерью и привела ее, держа под руку. Они шли медленно, и Евгения приговаривала:

— Осторожно, мамулечка! Как же ты в кресле заснула? В квартире так шумно! Я держу тебя, мамулечка! Не торопись!

Люська наклонилась к нам с Викой и ядовито зашептала:

— Бабулечка… мамулечка… Эта бабулечка их всех проглотит и не подавится! Или друг на друга натравит, и они бросятся друг друга глотать. Но они-то подавятся, им до нее далеко.

— Уважаемые гости, пожалуйста к столу! — со слащавой усмешкой объявила Милкина тетка и оскалилась, словно собиралась поужинать именно гостями.

— Букет! — вдруг вспомнил Лёня и уставился на меня. — Где мой букет?

— В коридоре, — равнодушно созналась я.

— Принеси его сюда! — приказал он.

— Я его не смогу узнать, — развела руками я. — Не запомнила!

— Идем, я тебе его покажу! — насмешливо заявил он. — У тебя руки есть?

— Есть, — недоверчиво протянула я, удивленно посмотрела на свои руки и, на всякий случай, убрала их за спину.

— А для чего тебе руки?

— Чтобы ими размахивать! — с вызовом ответила я.

За букетом сбегала Евгения и вручила его Лёне. Он придирчиво осмотрел его с разных сторон и словно взвесил в руке. Было видно, что букет ему нравился.

— Дорогая Людмила! — важно произнес он. Гости замерли. — Разреши мне поздравить тебя с самым торжественным днем в твоей жизни!

— Похороны еще торжественнее, — тихо, но ехидно заявила Тамара. Все присутствующие это слышали.

Милка обиженно выпятила нижнюю губу и посмотрела на бабушку.

— Тамара! — одернула та свою дочь и посмотрела на нее так, как будто желала сказать: «Ты чего это?! Я тебя накажу!»

— Я же сказал: в ее жиз-ни! — напыщенно повторил Лёня, обернувшись к жене, и снова обратился к невесте. — Я надеюсь, что ты будешь счастлива! Береги своего мужа, во всем соглашайся с ним и корми его получше!

Он с преувеличенным воодушевлением понюхал букет и закатил глаза от восторга, потом передал его Евгении. Букет поплыл вокруг стола — к Милке, причем каждый из передающих его из рук в руки гостей, как загипнотизированный, демонстративно нюхал розы и закатывал глаза.

Милка вытащила из-за батареи подаренную ей зеленую вазу и вопросительно посмотрела на бабушку. Та с осуждающе-удивленной гримасой подняла бровь.

— В эту вазу не поместится, — дернув носом, объявила Милка. — Мамуль, достань хрустальную из буфета.

Наконец все еще раз уселись за стол. Напротив меня оказался Лёня. Я мысленно поморщилась.

Гости выпили за молодых, на этот раз вполне приличного вина, а после яростно уткнулись в тарелки, словно не ели несколько дней, и лишь изредка переговаривались между собой. Ничего интересного.

Будущие преступник и жертва сидели рядом за столом и вполне мирно беседовали. А ведь у жениха была веская причина для угроз. Причина сидела недалеко, через одного человека от Милки. Вот Сеня и угрожал. Милка же, прочитав его угрозу, испугалась. Похоже, что это не шутка, это все вполне серьезно.

Наличие Паши Вика вначале восприняла как свою личную трагедию, потом все же смирилась. Как забавно бывает на свадьбе, не правда ли?

Пожалуй, мы уже все разгадали. Можем спокойно уходить. Что еще нам нужно? Предотвратить преступление? Может, стоит поговорить с женихом?

— Передай мне блюдо с ветчиной, — ткнув меня в бок, тихо попросила Вика. — Ты о чем там думаешь? Видишь, как она на него смотрит? А что говорит, слышишь?

Я мотнула головой в ответ и потянулась к ветчине.

— Теперь огурцы с помидорами, — вполголоса руководила мной Вика. — На свадьбе так задумываться нельзя. Неудобно. Положи себе хоть один помидор.

Есть не хотелось, поэтому я придумала занятие: с помощью двух ножей, своего и Викиного, гоняла по тарелке целый помидор, пытаясь его разрезать. Мелкий, с упругой кожицей, он бодро бегал от ножей в течение пяти минут, но потом устал.

— Ой, Петруха! — вдруг вскричал Лёня и взмахнул вилкой, словно встретил старого товарища, с которым не виделся лет пятнадцать. — Ты давно тут?

Я проследила за его взглядом и в вазе с фруктами снова обнаружила кота. Он был сыт, перед ужином его покормили на кухне, и спокойно лежал на боку среди яблок и груш, опустив хвост в открытую консервную банку со шпротами. Треть хвоста у него была в масле.

Реакция сидящих за столом была различной, но довольно спокойной. Кот на столе никому не мешал. Наверное, привыкли.

— Петруха! — повторил Лёня. — Колбасы хочешь?

— Он не Петруха! — возмутилась Милка. — Его зовут Патриарх! Сокращенно Патрик!

— Вот я и говорю — Петька он, Петруха, — усмехнулся Лёня. Заметно было, что его забавляли подобные перебранки.

Милка недовольно дернула носом и замолчала.

Посовещавшись друг с другом, Тамара и Евгения решили оставить кота в вазе. По крайней мере, здесь он вел себя тихо, а если его сейчас прогнать, он всю мебель шпротным маслом перепачкает. А хвост всё равно потом шампунем мыть придется.

— Вик, положи мне сыра, — шепнула я подруге. — Убийство предотвращать будем?

— Пожалуй, я с Сеней поговорю, — кивнула она. — Возможно, он хочет сделать так, чтобы все выглядело естественно: самоубийство или несчастный случай. А если он узнает, что нам всё известно, то убивать не будет. Как ты думаешь?

Рядом с моей щекой пролетело что-то мелкое, я повернула голову, пытаясь определить, что это было; неожиданно Лёня ткнул куда-то ножом и завопил:

— Смотри, Петруха, там оса!

— Не ори мне в ухо! — подпрыгнула от неожиданности Тамара.

— Да оса там, не муха, — радостно уточнил Лёня.

Некоторые из жующих засмеялись.

— Не муха, а в ухо, — обиделась Тамара.

Тут рассмеялись остальные присутствующие. Тамара вскочила и быстро вышла из комнаты, всем своим видом демонстрируя возмущение.

Кот напрягся, перевернулся на брюхо и вытянул шею, пристально следя за осой. Он слегка поворачивал голову то в одну сторону, то в другую, а внимательные круглые глазищи оставались направленными в одну точку, как у ведущего программы новостей по телевидению. Наконец он решил, что пора прыгать, царапнул лапой яблоко и взмахнул хвостом, забрызгав маслом сидящих за столом и придав ускорение маленьким безголовым рыбкам. Летучие шпроты вспорхнули из банки и веером разлетелись во все стороны, целясь в празднично одетых гостей.

Ряды жующих расстроились: кто-то побежал замывать пятна, а кто-то — переодеваться.

— Тебе хорошо, ты вся в черном, — позавидовала мне Люська. Ее прозрачная блузка сильно пострадала. Как и кружевное белье под ней.

Чтобы поговорить, мы с Викой переместились на лестничную площадку, но оказалось, что туда же пришли покурить две учительницы: «англичанка» и «биологичка». Одной было под сорок, а другой — за сорок пять.

— Тань, ты помнишь Женькину свадьбу? — «англичанка» ностальгически вздохнула. — Там черную икру ели ложками… И осетриной стол был завален… Тогда еще ее отец был жив.

— Это генерал, что ли? — нетрезво ухмыльнулась биологичка. — Я тогда черную икру не любила. Представляешь?! Сейчас готова себе локти кусать!

— А ты чужой локоть укуси! — засмеялась «англичанка». — Женькин, например. Или Анатолия Петровича.

Из квартиры вышел Сеня, без большой симпатии посмотрел на куривших учительниц и хотел ретироваться обратно, но одна из них вцепилась в его локоть.

— Постой-ка, милок! Ты приданое-то получил? — она грубо засмеялась. — Они ведь богатые.

— Даже очень, — подтвердила вторая. — Женька в таком золоте на работу ходила — помереть можно было от зависти!

Жених вырвался и вернулся в квартиру, и мы — за ним.

— Осталось определить, насколько решительно Сенька настроен, — продолжала развивать свою мысль Вика. — А завтра я с ним поговорю. Как бы сделать так, чтобы нас на завтра сюда пригласили?

— Завтра воскресенье, мы и сами можем прийти.

— Нет, — покачала головой моя подруга. — Лучше, чтобы пригласили. Смотри-ка, они танцевать пошли. Милка с Пашей. Пойдем за ними, посмотрим.

Смотреть было нечего, точнее — наоборот: на них все было ясно написано. Люди, предназначенные друг другу. А хуже всего, что рядом стоял жених и смотрел на Милку, открыв рот. Как кролик на удава: с выражением ужаса, восторга и священного трепета одновременно. «Дорогой удав, проглоти меня еще разочек!»

Неужели предвкушает преступление? Тогда он сумасшедший, не иначе.

— Потанцуй с ним, — настойчиво дернула меня за руку Вика. — Сразу все поймешь: сейчас будет убивать или еще подождет?! Не могу же я с ним танцевать, он мне едва достает до уха!

Вика с Милкой были одного роста. Для танцев им обеим больше подходил Паша.

Почти сразу же в комнату мягкой походкой вбежал Петруха. Его привлек шуршащий край свадебного платья, он подцепил его лапой — редкая возможность поиграть. Но Милка была начеку, она подняла кота и понесла его в ванную — мыть хвост.

Снова заиграла медленная музыка, Вика подхватила Пашу, а я повернулась к жениху.

— Ничего не поделаешь, — скромно произнесла я. — Придется вместе танцевать, одни остались!

Он, должно быть, меня не слышал. На его лице сохранялось выражение неземного восторга, как тогда, когда они целовались за столом под крики «Горько».

Я почти поволокла его к центру комнаты, положила руки ему на плечи. Заметил ли он это? Вроде бы, не заметил.

Танцевать с ним было не просто неинтересно, а — никак. Узкие плечи, неловкие руки, острые коленки — никакого впечатления.

Он совсем не разговаривал со мной, мысленно витая где-то. Может, в облаках?

И уж совершенно непонятно — глаза-то умоляющие. Нет в них никакой угрозы, только мольба.

Когда человек собирается убить, он должен быть уверен в себе, собран и сосредоточен. А если надеется, что все выйдет как-нибудь само, тогда он убийца «по неосторожности». Но ведь, судя по записке, он хочет ее именно убить, а не просто так… покалечить.

Запиской можно также напугать, однако он, похоже, напугал самого себя.

Против воли посочувствовав ему, я покачала головой: несчастный Сеня, во что же ты ввязался?!

Устыдившись своих мыслей, я отвела его на место. К счастью, танец скоро закончился.

— Он не может убить, — отчиталась я перед Викой. — Он «витает».

— Ты все придумала! — не поверила мне она. — Убить может каждый, если его грамотно вынудить. Паша, например, может.

— Но ему-то зачем? — возразила я. — Ты подумай, любовник является на свадьбу и заявляет: «Не смей мне изменять, убью!» Он раньше-то где был? Она же с ним, скорее всего, всё обсуждала, советовалась.

— Наверное, он в день свадьбы передумал… Да нет, ерунда! — заключила Вика. — А если Сенька мать и сестру подключит? Они же весь день совещались.

— Всем пить чай! — громогласно объявил Лёня, выглянув из столовой. — Идите сюда, что вы в коридоре стоите. Чай остынет.

Мы пошли к своим местам, гости уже почти расселись.

Центр стола занимал многоэтажный торт — дальний родственник Пизанской башни, рядом с ним — электрический самовар. От пирожных и шоколадных конфет рябило в глазах.

Из кухни пришел Лёня с огромным блюдом козинаков, украшенным какими-то несъедобными финтифлюшками. Он эффектно взмахнул рукой, с воодушевленным вдохом открыл рот… и остановился, не чувствуя со стороны собравшихся должного внимания.

— Эй! — позвал он, обращаясь ко всем сразу.

Присутствующие замерли в предвкушении чего-то неожиданного.

Лёня сделал два шага назад, потом — чуть приседая — вперед, повторил замах рукой и, делая ударение на каждом слоге, громко объявил: «Ко-зьи на-ки!»

Кто-то поморщился, кто-то засмеялся, пытавшиеся сдержать смех издавали хрюкающие звуки, а я случайно перехватила Лёнин взгляд. Что-то неуловимо хищное и наивно-детское было в его лице…

Я вдруг вспомнила другую сцену, свидетельницей которой была лет двадцать назад.

Старшая группа детского сада. Ранняя осень, мы на прогулке.

На краю цветочного вазона, круглой чаши высотою в полметра, стоит мальчик в короткой курточке. Он оглядывается на детей, поднимает руки и собирается прыгнуть вниз. У него то же самое, победно-растерянное выражение лица, как у Лёни с козинаками. «Оцените меня, кто может!»

К мальчику уже бежит разъяренная воспитательница, дети в равнодушном испуге ждут, что будет, и лишь я ему улыбаюсь — из всей группы детей мне одной захотелось его поддержать.

Эта картина все еще стояла у меня перед глазами; плохо соображая, что делаю, я ободряюще улыбнулась Лёне.

«Прыгай, все будет хорошо!»

— Он на тебя смотрит! — со значением произнесла Вика. — Он не сводит с тебя глаз!

— Наверное, с кем-то перепутал, — вяло отреагировала я, глядя в свою тарелку. — А теперь пытается вспомнить, где меня видел. Не обращай внимания.

— Он на тебя смотрит, как Петруха на осу!

Да, и в самом деле, Лёня следил за каждым моим движением.

Я терялась в догадках: может быть, он полагал, что я могу взлететь? Искал в моем черном наряде желтые осиные полосы? Или хотел определить, где я прячу жало?

Рядом со мной сидела Вика — солнечная блондинка с фигурой манекенщицы со стажем и лицом преуспевающей кинозвезды, и логично было бы предположить, что смотреть Лёня должен на нее. Что увидел он во мне, маленькой, худенькой, темной шатенке с лохматой прической — торчащими во все стороны неукладывающимися прядями вьющихся волос?

Конечно, мужское внимание было лестным, но только не в данный момент.

Под почти немигающим Лёниным взглядом я боялась подавиться куском торта, а потому резала его, торт, на микроскопические кусочки и жевала всухомятку. Чаем я тоже боялась подавиться.

— Я так больше не могу, — измученным голосом шепнула я подруге. — Пойдем отсюда. Придем завтра. Все, что хочешь, и когда угодно, только не сейчас!

Бросив недопитый чай и недоеденный торт, мы выбрались из-за стола и помчались одеваться.

В коридоре к нам подошел Лёня. Я держала в руках куртку, Вика заматывала шею шарфом.

— Вы еще к нам зайдете? — негромко поинтересовался он, всё еще напряженно глядя на меня, но с вполне нормальным выражением лица, без обычного позирования, словно несколько минут назад это был совсем другой человек.

Я в оцепенении уставилась на него, временно потеряв дар речи.

Заметив это, Вика локтем ткнула меня в бок, я неуверенно улыбнулась Лёне и кивнула, так и не вспомнив ни одного слова. Хотела сопроводить свой кивок жестом, но руки были заняты курткой.

— Мы бы завтра пришли, — заявила моя подруга, не дождавшись от меня разумных действий. — Вы нас приглашаете?

— Сейчас попробуем организовать.

В коридор выглянули Тамара и Евгения, и нормальное выражение исчезло с Лёниного лица, уступив место самодовольной позе.

— Я считаю, их не надо на второй день приглашать, — самоуверенно заявил он, с вызовом глядя на жену.

— Ну уж нет! — возмутилась та. — Пусть приходят! Девочки, обязательно приходите, мы вас будем ждать.

— Слушай, что получилось: убивать ее будут мать с сестрой, когда достаточно компрометирующих сведений соберут, — докладывала Вика на бегу. — Они за ней наблюдают, это точно, они глаз с нее не сводят. А уж как она им не нравится!!!

Встретившись в метро, внизу, у глухой стенки, мы поспешили к поезду. Нам навстречу, по направлению к переходу, летела толпа. Мне никак не удавалось приблизиться к Вике вплотную, между нами постоянно кто-то вклинивался, разноцветная одежда мелькала перед глазами. Я старалась не потерять подругу из виду, но ориентировалась больше на слух.

— Они обе противные, одна вобла сушеная, другая — скумбрия на диете, ну ты их помнишь, — продолжала Вика, слегка повысив голос. Нас разделяли уже два человека. — Думаю, это они заставили его записку написать. Потом организуют ему алиби, а за измену сами Милке отомстят. Давай быстрее, нам в первый вагон.

Подъехал поезд, но в этот миг чья-то сумка свалилась с тележки на ногу бегущему передо мной мужчине, он развернулся и внес меня в первую дверь второго вагона. Вика попала в последнюю дверь первого. Через стекло вагона она махнула мне рукой, чтобы я не волновалась.

Вчера, уйдя со свадьбы, мы договорились придумать правдоподобные версии убийства или, на крайний случай, разумное объяснение происходящего, причем каждая — свое. Если при сравнении они совпадут — всё, закрываем дело. Поговорим с женихом, и — домой! А вот если не совпадут…

Если они не совпадут, то мы получим увлекательную игру — интересное времяпровождение с детективным уклоном.

Я, естественно, весь вечер размышляла. Весь вечер и почти всю ночь. Уже давно мне не попадалось ничего такого…

Вика половину своей гипотезы уже высказала, никаких возражений у меня не возникло, но… Уж слишком все было легко! В жизни так не бывает!

Короче, версия у меня не вышла. Хотя все присутствовало — и жертва, и убийца, и мотив! Одно меня настораживало: уж очень быстро все определилось. Ну так все гладко! Так все очевидно! Неправдоподобно очевидно!

Вика из соседнего вагона знаком показала мне: пора выходить. Меня вынесли из двери — все равно бы вынесли, даже если бы я этого не хотела — и мы снова помчались против движения, преодолевая ступеньки в ритме слалома.

— Стой, куда ты бежишь?! — еле выдохнула я, из последних сил удерживая дверь на улицу. — На убийство мы еще не опаздываем!

— Да здесь так всегда!.. Моя бы воля — вокзалы разбомбить, универмаги разгромить!.. Ой, что это я?.. — в смущении осеклась подруга. — Агрессия заразна…

— В толпе все заразное! — фыркнула я.

— Рассказывай, что ты придумала, а я пока в себя приду.

Она достала сигарету, закурила и медленно пошла рядом.

Моего рассказа хватило всего на три затяжки.

— Ты подумай, так же не бывает! — в заключение произнесла я, апеллируя к ее здравому смыслу. — Невеста приглашает на свадьбу незамаскированного любовника и как будто сама нарывается на убийство! Потом пугается записки с угрозой, а вести себя продолжает, как и прежде. Весьма вызывающе себя ведет! Склонности к самоубийству у нее никогда не было?

— Странно все это, — согласилась Вика. — Будем пока считать, что у нас не хватает информации. Правильно, что мы и весь второй день там проведем.

— Правильно, — подтвердила я.

Я шла туда с тайной мыслью нагрубить Лёне.

Как и вчера, я снова была в черном. Но вовсе не из принципа, нет, сначала я хотела одеться повеселее, ну а потом решила, что не веселиться мы там собираемся, а преступление предотвращать.

— Как бы там ни было, — подчеркнула Вика, — мотив для угрозы жених имел. Вперед.

Опять вонючий подъезд, лестница почти на небеса, открытая дверь в квартиру…

— Ну вот, все в сборе! — с азартом воскликнул Лёня, сидевший в коридоре на моем месте: на стуле около телефона. Кота поблизости не наблюдалось.

Я швырнула свою сумку ему на колени — пусть узнает, как это — но он, похоже, даже обрадовался. И громко крикнул:

— Людмила! Можно садиться за стол!

Гости были те же, за исключением учителей из школы Евгении и подруги свидетеля. О ней никто не жалел; свидетель, как и жених, не сводил глаз с красавицы-невесты, что было вполне объяснимо. С распущенными волосами, в цветастом платье, с яркой косметикой, она отличалась яркой, вызывающей красотой. В смысле, отличалась от той фальшивой скромницы, какой была вчера. Сегодня она держалась почти развязно.

Лёня все еще следил за каждым моим движением, но, к счастью, я научилась жевать под его взглядом. На этот раз все было вкусно.

Вика добросовестно изучала «треугольник» молодой муж — молодая жена — любовник, но ничего нового в нем не было.

Сестра и мать молодого мужа помалкивали, как и вчера, и лишь лениво пережевывали пищу, словно коровы жвачку. За Милкой с Пашей они тоже наблюдали.

И я жевала неторопливо, пытаясь решить, что же делать. Понятно одно: нужна дополнительная информация. Но где ее взять?

Ираида Афанасьевна, бабушка молодой жены, попросила слова.

— Моя любимая Милочка! — напыщенно произнесла она. — Я обещала тебе сделать подарок к свадьбе, и я его делаю! Мы с тобой это уже обсуждали, и я подтверждаю свои слова!

— А я?! — возмущенно вскричала Алина. — Всегда всё ей! Я тоже скоро выйду замуж! Правда, Сереженька?

— Э-э… да, — промямлил Сергей. — Ну да, и ты тоже.

— Видишь? А мне подарок?!

— Вот выйдешь, и тебе сделаю, — высокомерно пообещала бабушка.

Милка дернула носом и посмотрела на Пашу. Он ответил ей успокоительным взглядом. После этого она с презрительной улыбкой оглядела родственников, словно спрашивая: все слышали? Я выиграла этот бой!

— О чем речь-то? — наклонилась я к Люське. — Что она ей дарит?

— Дачу. Потом расскажу.

После сообщения о том, что Алина собирается замуж за Сергея, Люська сидела, стиснув зубы. Разговаривать ей явно не хотелось.

Евгения принесла из кухни запеченного поросенка, поставила недалеко от молодых, и я уткнулась в тарелку, пытаясь сдержать невежливую усмешку: мордой этот поросенок до неприличия напоминал лицо свидетеля Юры. Или наоборот.

— Как Юрка похож на поросячью башку, — шепнула мне Вика. — Глазки узкие, нос пятачком, на макушке щетина…

Я сдавленно хрюкнула, поймала Лёнин взгляд, смутилась и, наверное, покраснела.

Лёня посмотрел на поросенка на блюде, потом на свидетеля, всё понял и снова посмотрел на меня. Я смутилась еще больше и испугалась, что он что-нибудь скажет. И что окружающие тоже поймут, в чем дело.

— Жень, почему у него в зубах ничего нет? — заявил как ни в чем не бывало Лёня. — Петрушки или лимона?

— Потому что он не зубастый! — огрызнулась Евгения.

— Еще какой зубастый! — возразила Тамара! — Ты просто слепая!

Внимание было отвлечено, а я — спасена от позорной невежливости. Хоть он и неприятный тип, но надо быть объективной: я была благодарна Лёне за то, что он сделал. Вот только смущение почему-то не проходило.

Переключиться на возможное убийство я смогла, только съев полтарелки салата; у меня появилась новая мысль: может быть, Милка кого-то спасает? Вот как сейчас меня Лёня?

— Вик, — наклонилась я к подруге. — Вдруг записку написали не Милке, а кому-то другому?

— Маловероятно, — отмахнулась она. — При чем же тогда ее пальто?

— Милка эту записку нашла случайно, еще раньше, чем мы, — продолжала я свою мысль, — прочитала, всё поняла и спрятала в карман, чтобы больше никто не увидел.

— Думаешь, даже жертва не видела?

Я молча пожала плечами, боясь, что услышит Лёня.

— Но тогда она должна знать, кто автор! — прошептала Вика мне в ухо. — И это кто-то из своих, не будет она кого попало спасать. И все равно это серьезно, помнишь, как она испугалась? И как же нам теперь быть?

Наевшись, гости стали разбредаться по квартире.

— Пойдем, в другом месте поговорим, — предложила я Вике.

На кухне Тамара и Евгения спорили, можно ли доверить новой родственнице резать сыр и чистить картошку, а та, как обычно, спокойно мыла посуду.

— Так, без практики, она классификацию потеряет! — заявила Евгения.

— Квалификацию теряют!! Не классификацию! — накинулась на нее Тамара. — Когда ты русский язык выучишь, тупица?!

Под приятную медленную музыку танцевали Ксения с Юрой и Милка с Пашей, последние — весьма откровенно, а рядом, открыв рот, стоял слегка парализованный молодой супруг.

Остальные собрались у телевизора — шла какая-то развлекательная передача.

Уединиться нам никак не удавалось: Леня следовал за мной по всей квартире, так же как вчера поступала со свидетелем его подруга, и напряженно всматривался во что-то внутри меня. Если я делала шаг в сторону, он поворачивался за мной, как скрепка за магнитом.

Втроем мы обошли квартиру дважды, ничего необычного не произошло, и я немного расслабилась. Однако стоило мне чуть-чуть задержаться рядом с комнатой для танцев, и я сама не заметила, как оказалась танцующей в Лёниных объятиях.

В отличие от полупарализованного Милкиного супруга, Лёня так обнял меня, что, казалось, еще секунда и… И он ка-ак меня к себе прижмет!.. Но нет! Все осталось именно так: «еще секунда и…» Пожалуй, это мне даже понравилось.

Я старалась не смотреть в его глаза и потихоньку разговаривала сама с собой. Потихоньку в смысле медленно, а вовсе не вслух.

Было ясно, что Леня любил женщин. Всех. Всех и всегда.

Ну, конечно, он любил их не одновременно, а по очереди, но это дело не меняло. Ведь вместе с ними в этой очереди находилась его жена. Если бы не это, он, наверное, мог бы мне понравиться — даже несмотря на то, что в квартире вот-вот кого-нибудь убьют… Подожди-ка, дорогая, неужели действительно убьют? А кого?

У кого тут есть шансы быть убитым за измену? Если не считать невесту, то — как раз у Лёни!

Я содрогнулась от последней мысли. Лёня, почувствовав мою дрожь, крепче сжал мою талию. Может быть, предупредить его?

А вдруг я ошиблась? Что тогда? Тогда получится очень некрасиво!

Где же Вика?

Наконец моя подруга заглянула к нам в комнату. Слегка обалдела, увидев меня в объятиях Лёни, схватила за локоть и, бросив Лёне: «Мы в туалет», рывками потащила меня к двери. Лёня покорно разжал руки и отпустил меня, не потеряв, впрочем, самообладания. Он проследил за мной взглядом, пока мы не исчезли в коридоре.

Туалет был занят, и мы спрятались в ванной. Закрыв дверь на крючок, Вика включила воду.

— Что ты там с ним делала? — накинулась она на меня.

— Думала, — пробормотала я.

— Ну-ну! А если за это время кого-нибудь убьют?

— Вот его и убьют! Кто еще здесь кому изменяет? Если Милку не считать, остается Лёня.

У меня постепенно вырисовывалась новая версия, хотя и не слишком логичная. Пока не слишком логичная. Впрочем, моя первая мысль — о том, что Милке угрожает ее жених, — тоже сначала была не очень логичной, — до тех пор, пока ее не присвоила Вика. Как бы и эту версию кто-нибудь не отобрал!

— Думаешь, Тамарка записку написала? А чего же он так веселится?

— Прочитать не успел. Милка ее нашла и спрятала.

— Хотя он всегда был веселый, я с детства помню, — заметила Вика. — У него характер такой. Что теперь делать будем?

Кто бы знал, что теперь делать?! Очевидно, с автором записки разговаривать. Зачем жертву-то раньше времени пугать?

— Надо бы определить, чей это почерк, — предложила я. — Если Тамарки — хорошо, а то вдруг все-таки жениха?

В дверь ванной постучали.

Мы не стали упорствовать, вышли, потом улизнули из квартиры на лестницу. Я уселась на ступеньку, а Вика прислонилась к перилам и обратилась ко мне:

— Кто еще кому здесь может изменять? И записки писать?

— Например, написать могла подруга свидетеля, но ее Милка вряд ли будет покрывать. Это должен быть кто-то свой. Скорее всего, для Лёни написала Тамара.

— Возможен другой вариант — записку написала сама Милка. Для Паши. На нем Ксенька вчера повисла — смотреть было неудобно!

— Что же она ее не отдала, а спрятала в свой карман? И почему так испугалась?

— Наверное, она подумала, что мы всю записку прочитали, целиком. Мы же не знаем наверняка, что там еще было. Вдруг — подробности?

Я откинулась назад и прислонилась спиной к стене.

Стены были грязными, исписанными любовными и прочими посланиями, но черная водолазка не должна была сильно пострадать.

— Тут на почерк из записки ничего не похоже? — указав на стену, поинтересовалась я у Вики.

— Нет, — ответила она, оглядевшись. — Там был своеобразный почерк, полупечатный-полуписьменный, и каждая буква отдельно. Так иногда пишут, когда торопятся, но при этом для чего-то надо, чтобы было крупно и понятно. У букв «у» и «з» хвостики внизу закрученные, как запятые, а еще буква «м» особенная: левая палочка сверху вниз написана и немного выше всей буквы. Почерк характерный, найдем.

— А как будем искать?

Мы задумались — обе, и бессмысленно разглядывали стены в поисках удачи. Уважающий себя убийца на стене писать не будет, это понятно. А где? Что он может писать? Письма? Заполнять анкеты? Или — адреса и телефоны в записной книжке?

Как бы нам проверить почерк?

Ну не рыться же в чужих сумках?!

Видимо, придется за подозреваемыми следить.

— Что будем делать? — спросила я Вику.

— Не знаю, — пожала плечами она. И снова задумалась.

Прозрение пришло неожиданно и без связи с чем-либо: ну конечно! Нам нужен информатор! Тот, кто хорошо знает семью, всех гостей, и при этом не замешан в историю с запиской. Кто же?

Я бы выбрала в помощницы Люсю. На свадьбу она пришла одна, изменять, по-видимому, никому не собиралась, положить в карман пальто записку тоже не могла: вернувшись с улицы после нашего прихода, она сразу села за стол. Потом, правда, открывала дверь Алине и Сергею, но в коридоре не задерживалась. Да и они сразу же прошли к столу. И, что немаловажно, Вика с Люсей знакомы давно.

Рассуждала я вслух; слегка поколебавшись, подруга меня поддержала.

— Здесь ее будем ждать? — спросила она. — Или искать пойдем?

— Ты как хочешь, а я останусь.

Перспектива встретиться в квартире с Лёней почему-то меня пугала.

— Ладно, — пожала плечами Вика. — Сейчас приведу.

Через минуту она вернулась — вместе с заинтригованной Люськой.

— Одинокая? — на всякий случай спросила ее я.

— Периодически, — кивнула та. — Но не часто. Сейчас — да. Но это временно и ненадолго. А что вы хотели? Кого-нибудь соблазнить?

— Ты не так меня поняла, — поморщилась Вика, — у нас происшествие посерьезнее. Я, когда вчера в первый раз отсюда уходила, нашла в кармане пальто записку. Я вернулась, перепутав пальто, ну ты помнишь, ты еще у подъезда стояла, а в записке…

Вика смолкла, так как из квартиры выглянул Лёня — очевидно, в поисках меня. Отвернувшись, я вжалась в стену.

— Да отстань ты, — проворчала в его сторону Люська. — У нас свои дела, не мешай. Что там было-то, в записке?

Лёня закрыл дверь, и Вика продолжила:

— Там написано было: «Изменишь — я тебя убью!»

— И все?

— А тебе мало?

Вика бросила на меня вопросительный взгляд: мол, не ошиблись ли мы с выбором информатора? Я покачала головой.

— Слушай дальше, эта записка была не мне, это было Милкино пальто. Мы решили, что это ей угрожают, и показали оставшуюся часть записки, остальное случайно выбросили. Мы-то думали, что это шутка, а она так испугалась, словно скоро умрет!

— И теперь вы тоже думаете, что ее убьют? — полюбопытствовала Люська, закурила и задумалась. Я знаком велела Вике не мешать. — А если это чужая записка? Не ей?

— Видишь ли, она так испугалась, что это без разницы. Чья бы ни была записка, я полагаю, что все всерьез. И Милка это знает! И знает автора записки!! И нам она тем не менее ничего не сказала!!!

— Поэтому нам нужна твоя помощь, — сообщила я. — Ты с ними знакома лучше, чем мы. Расскажи о них подробнее, вместе выводы сделаем, а то убьют кого-нибудь — будешь локти кусать.

— Мне подумать надо, — сказала она.

— Смотри, что сейчас будет, — прошептал мне в ухо Лёня и выпустил из пустой кофейной банки муху с привязанной к брюшку коротенькой ниткой.

Мы стояли в углу коридора, за вешалкой; Лёня изредка нежно-почтительно дотрагивался до моего локтя, словно проверял, не убегу ли я через секунду. Можно было отойти от него на шаг-другой, но я решила: уж лучше пусть шепчет в ухо, чем кричит на весь коридор.

Муха долетела до открытой двери в столовую, и Лёня снова прикоснулся к моему локтю, призывая к вниманию. Я лишь улыбнулась в ответ.

Эти уважительно-ненавязчивые прикосновения мне нравились. Лёня, почувствовав мою благосклонность, смотрел как-то по-особенному, и это, к моему удивлению, находило отклик в моей душе.

Вдруг из комнаты, на высоте около метра, всеми лапами и даже хвостом вперед вылетел Петруха, промахнулся мимо мухи сантиметра на три, боком впечатался в стенку и рухнул на пол.

На звук удара из кухни выглянула Евгения, под ее взглядом кот отряхнулся и потрусил обратно в столовую. Нас за пальто и плащами она не заметила.

Лёня прошел по коридору, за нитку поймал муху, взмывшую к потолку, и, вернувшись к вешалке, опять запустил ее. Когда кот свечкой вылетел из комнаты, Лёня взял меня за руку.

— Петруха мухолов, а также осолов и шмелелов, — шепнул он. — Лучше был бы крысоловом, но ленив, подлец. Даже мышей ловить не хочет.

Кот снова и снова прыгал за мухой, стараясь попасть по ней передними лапами, он делал это эффектно и с удовольствием. Наблюдать было очень любопытно.

— Осы ведь кусаются, — заботливо прошептала я, надеясь, что он правильно понял — то была забота о коте.

— Кусаются, — подтвердил Лёня. — А ему все равно. Он отскочет, лапой потрясет, и опять на них охотится. Кот у нас забавный — говорящий, он четыре слова знает: мама, мясо, мало и Маугли! Правда-правда, он их говорит!

Наконец Петрухе удалось поймать муху, Лёня отправился ловить другую, а я потихоньку улизнула на балкон — к Вике и Люське.

— Она надумала, — качнула Вика головой. — Сейчас нам все расскажет.

Я с улыбкой повернулась к Люське. Скрыть улыбку после общения с Лёней я не смогла, только постаралась, чтобы она выглядела вопросительной.

— Пойдем вниз разговаривать, — предложила Люська. — Здесь, в квартире, слишком много ушей.

— Можно вон в тот скверик, — указала я.

Люська рассмеялась и стала пробираться к выходу между стульями и стеной. Почему-то она выбрала ту часть комнаты, где проход был узким. Мы с Викой обошли стол с другой стороны.

— Там кладбище, — на ходу обронила Люська, придвигая к столу мешающие ей стулья. — Туда и пойдем.

— Верхнюю одежду не берите, — предупредила Вика. — Днем на улице тепло, а привлекать внимание нам ни к чему.

В коридоре около телефона сидел Лёня, он окинул нас блуждающим взглядом и немного задержался глазами на мне. Я сделала вид, что ничего не поняла.

— Что это с ним? — удивилась Люська уже на лестнице, когда Вика, шедшая последней, закрыла за нами дверь. — Тихий какой!.. И посмотрел как сквозь меня… Как будто не заметил! — Она пожала плечами и через десяток ступенек сделала вывод: — Напился, наверное! Это с ним бывает: трезвый ведет себя как пьяный, шутит, веселится, а пьяный как трезвый — серьезный и задумчивый.

Я мысленно улыбнулась.

Кладбище было чистеньким и выглядело вполне обитаемым — живыми, конечно, а не мертвыми.

Живые сновали туда-сюда с цветами, сумками, вениками и банками с водой, носили мусор в кучи, собранные в специально отведенных для этого местах; красили ограды, протирали памятники и скамеечки около них, да и просто гуляли, грустили, мечтали, рассматривали чужие могилы…

Мы чинно шли по дорожке, громко цокая каблуками по чистому асфальту: вероятно, опавшие листья сметали с него по нескольку раз в день.

— Из нашего двора Лёня с Тамаркой и Алинкой уехали в кооператив, ну, ты помнишь, Алинка уже в школу ходила, — рассказывала Люська, не обращая внимания на прохожих. — А потом Женька с Милкой, отцом и матерью сюда переехали, Женька за кого-то второй раз замуж вышла, тогда еще Милкин дед был жив. Он был красным командиром, ну этим…

— Политруком, — подсказала Вика.

— Наверное. По крайней мере, ветераном войны.

— Это его портрет у них на стене висит? — уточнила я. — С носом, как у селезня?

— Его, — подтвердила Люська. — Им здесь огромную квартиру дали, четыре комнаты в генеральском доме. Отсюда кто-то выехал, а дед по хозяйственной части работал, всем был нужен, вот ее и получил… После этого он быстро умер, а перед смертью еще дачку успел построить недалеко от Москвы.

Она свернула в аллею налево, мы — за ней.

— Не заблудимся? — поинтересовалась Вика.

Люська отрицательно помотала головой.

— Я это кладбище хорошо знаю, мы с Милкой здесь часто гуляли. Ты из нашего двора уехала, и всё, а мы с Милкой дружили, в гости друг к другу ездили… Бабушка ее никогда не работала, но очень любила людьми руководить. Жизнь всем портила капитально. С удовольствием стравливала дочек, они ругались, а она радовалась: они же к ней за помощью бежали, каждая со своими доводами, на свою сторону ее перетягивали…

— Может, она одиночества боится? — предположила я. — А так она всем нужна.

— Кто ее знает? — пожала плечами Люська. — Она до сих пор любит обидеть, а потом показать, что обидевшийся сам виноват: мол, она ничего такого вовсе не думала, это он сам настолько испорченный! И вообще, ей нравится свою власть показать.

— А Тамара с Евгенией, они какие?

— Женька, она старшая, учитель математики в физ.-мат. школе, Милка ее тоже закончила, они от нас как раз после ее восьмого класса переехали. Сейчас она там завуч — Женька, не Милка — одинокая несчастная училка с авторитарными манерами. «Достала» там всех, наверное… Со вторым мужем она давно развелась, не больше года с ним прожила. Он ей совсем не подходил, но бабка ее терзала, что просто так встречаться неприлично, женщина должна быть замужем, а то перед соседями неудобно… Зато Тамарка всю жизнь замужем, да что-то не особенно счастлива. Учительница русского и литературы, она много лет проработала в нашей школе. Помнишь? — повернулась Люська к Вике.

— А как же, — кивнула Вика. — Правда, у меня в классе она уроков не вела. Но о ней рассказывали, что она за сочинения никогда пятерки не ставила, а еще заставляла девочек под краном с холодной водой тушь с ресниц смывать и локоны размачивать.

— Вот-вот! — подтвердила Люська. — Ресницы у меня свои черные, и волосы вьются, так она, стервозина, все равно требовала, чтобы я при ней умылась! И в восьмом классе на экзамене трояк влепила! Ну, да это дело прошлое. А последние лет десять она работает в редакции какого-то неизвестного журнала. Кто вас еще интересует?

— Лёня, — подсказала я.

Мы дошли почти до края кладбища, вдоль ограды тянулись неухоженные могилы, засыпанные отходами природопроизводства: серо-сизой пылью, гниющими листьями, поломанными сухими ветками.

— Ну что Лёня? — словно к самой себе обратилась Люська. — Лёня живет как умеет. Изменяет жене направо и налево, причем на женщин бросается, не слишком задумываясь — была бы юбка и помада. А так он врач-окулист, по отзывам — хороший. Давно работает в какой-то хозрасчетной поликлинике; всегда был весьма обеспеченным: ездил на машине, отдыхал на хороших курортах, одевался, как эстрадный певец.

Мы повернули направо, протиснулись по узкой тропке между оградами могил и снова выбрались на асфальт. Теперь по обе стороны аллеи могилы были старыми, еще довоенными, а кое-где — начала века, с крестами на полированных обелисках, с плачущими позолоченными ангелами и длинными надписями дореволюционным шрифтом — с твердыми знаками и буквой ять.

Как они жили, о чем тогда думали? Уж не о том ли, о чем и мы?

— А Милка? — полюбопытствовала я. — Чем она занимается? И Паша?

— Милка в свое время закончила МВТУ, с Пашей училась на разных курсах, но на одном факультете, там они и познакомились, он и тогда был женат. Лет шесть они уже встречаются. По специальности не работают, у Паши своя торговая фирма, он в ней генеральный директор, а также бухгалтер, а Милка менеджер и, по совместительству, продавец. Продают серебро, самозатачивающиеся ножи, фены, шерстяные платки и еще много всего. Снимают угол в магазине. Юрка, свидетель, у них охранником работает, а Сенька водителем. Его Юрка где-то нашел. Ну, он Милку как увидел — рот открыл, так с тех пор хвостом за ней и ходит. Юрка тоже глаз с нее не сводит, но у него девушка есть, вы ее вчера видели. Она с ним в одной школе училась.

— Как же Милка за Сеню-то вышла, если в Пашу влюблена? Ведь влюблена, это же ясно!

— Понимаешь, Паша на ней не женится. А Сеня откуда-то с Украины, ему прописка и жилплощадь в Москве нужны. К тому же она ему очень нравится! Вот он и рад на ней жениться! — Люська безнадежно махнула рукой. — Годы идут… Милка забеспокоилась, захотела замуж. А Пашу и так всё устраивает: у него двое детей, и он не собирается разводиться. Жена у него маленькая, тихонькая блондинка, ходит — словно спит на ходу, я ее как-то видела, она за феном приезжала, они тогда какие-то цепочки покупателям в подарок от фирмы выдавали.

— А откуда ты все это знаешь? — удивилась Вика осведомленности бывшей подруги.

— Я иногда у них подрабатываю приходящей секретаршей, когда им нужно.

— А так в своем институте сидишь?

— Ну да, — вздохнула Люська. — Да я свою работу люблю, только не платят за нее ничего. И на исследования денег нет.

Еще несколько метров мы прошли молча: я и Вика переваривали услышанное, рассеянно глядя на окружавшие аллею могилы, а Люська погрузилась в свои мысли и практически не смотрела по сторонам.

— Глянь-ка, — ткнула меня в бок Вика. — Что бы это значило?

Бронзовый самолет с крылом в виде скрипки на гранитной подставке… Летчик-испытатель, виртуоз своего дела? Или юное дарование, погибшее в авиакатастрофе?

Мы медленно прошли мимо. В этой части кладбища оригинальных памятников было много.

— Ой, что это? В смысле, кто это? — удивилась Люська, налетев на свежепоставленную ограду. — Почти на метр на дорогу вылезает! Кем надо быть при жизни, чтобы иметь ограду таких размеров?!

— Народный артист? — предположила Вика. Из-за мамы-актрисы к артистам она испытывала известную слабость. Но не в личной жизни, конечно. В личной жизни — совсем наоборот. — И бюст красивый, позолоченный. Лицо выразительное, а какие глаза!

— Да мафиози это, — возразила я. — Вы что, не видите? Ему едва за сорок было, для артиста маловато, а для преступного «авторитета» в самый раз. И на бюст его посмотрите внимательно: стрижка короткая, лицо суровое, волевое, совсем не романтическое, и взгляд тяжелый.

— Да-да, похоже, — согласилась со мной Люська. — А уж количество черного гранита с золотом… Такую стоимость нормальному человеку не осилить, на это, скорее всего, «воровской общак» пошел. Раньше мы об этом в книгах читали, а сейчас есть на что в действительности посмотреть!

Вика немного поупорствовала в своем мнении, но все же согласилась:

— Возможно, вы и правы. Здесь такие апартаменты!.. Среди других домов — ну просто особняк!

— Домов кого? Покойников? — усмехнулась я. Усмехнулась и отвернулась, почувствовав затылком чей-то взгляд.

— Ну да, они же там живут, — кивнула Вика и повернулась следом за мной.

Шагах в двадцати от нас стоял мрачный тип, похожий на позолоченный бюст, как на родного брата.

— По-моему, он покойника охраняет, — поежившись, шепнула Вика.

— А может, бюст? — ехидно прошептала я в ответ. — Вдруг он не позолоченный, а золотой?

— Что за манера — острить в момент опасности?! — испуганно дернулась Люська. — Пойдем скорей отсюда! Тут убьют — никто не заметит!

Лицо охранника перекосила зверская гримаса, и мы поспешили уйти.

— Надо искать автора записки, — твердо заявила Вика в ответ на мой вопрос о наших планах. — Найдем по почерку! За мной!

Люська быстро растворилась среди слоняющихся по квартире гостей, а мы с Викой, придя с кладбища, предприняли последнюю попытку что-либо выяснить. Последнюю, потому что скоро начнет темнеть и пора будет расходиться по домам.

— Прикрой меня! — велела Вика. Она уселась рядом с тумбочкой у телефона и держала в руках толстую записную книжку большого формата.

Я наклонилась к трубке и сделала вид, что задумалась. Вика неторопливо переворачивала страницы.

— Всё не то, — наконец произнесла она. — Почерки разные, но ни один не похож. Милка, Женька и бабушка исключаются. Помнишь, где сумка воблы сушеной? У нее и ее дочери была одна сумка на двоих.

— Лежит на кухне на подоконнике.

— Вперед!

На кухне никого не было. Вика рванулась к сумке, а я, на всякий случай, застряла в дверях, лицом в коридор.

— И это не то, — бросив сумку, огорченно протянула подруга. — Там записка с адресом была, ни одна буква не похожа, и наклон другой.

— Кого еще проверим?

— Хорошо бы Тамарку, вдруг она Лёне угрожала? Правда, Лёня ей всегда изменял, вряд ли она именно сейчас решилась его убить.

Я промолчала, опустив глаза. Мое недавно возникшее благожелательное отношение к нему от Вики следовало скрыть. Но подруга была начеку.

— Ты что, сочувствуешь ему? — удивилась она, бросив на меня подозрительный взгляд. — Даже если бы он был женат на обезьяне с душой проститутки, а не на красавице, все равно жить надо честно. Не ты ли мне об этом говорила?!

— Я не сочувствую, я просто так… — ответила я, не поднимая глаз. Надо было срочно придумать оправдание. Ну, хоть что-нибудь придумать. — Он ведь мог заранее кого-нибудь себе найти, а теперь, к примеру, решил Тамару бросить. Алина уже выросла, поймет и простит.

— Пойдем, попросим Тамарку что-нибудь написать для сравнения, — усмехнулась Вика и вдруг изменилась в лице. — Нас слушают.

В конце коридора, за вешалкой, стояли Сеня и свидетель Юра. Даже если раньше они обсуждали что-то свое, то в данный момент развесили уши чуть ли не по всему коридору. Увидев это, мы резво выскочили на лестничную площадку.

— На этого Юру тоже пора обратить внимание! — недовольно обронила моя подруга. — И почерк можно проверить!

Она закурила, прислонившись к подоконнику. Как и в квартире, подоконники здесь были высокими и широкими. Подтянувшись, я села рядом.

Кто кому писал записку? Кто кого хотел убить? Кому это выгодно и нужно?

Вика молча курила. Я тоже молчала, не смея поделиться своими надеждами. Больше всего мне сейчас не хотелось, чтобы убили Лёню.

— Вы чего здесь сидите?! — выглянув из квартиры, нервно выкрикнула Люська. — Там Милкина бабушка, она упала, ударилась головой и лежит в коридоре! Идемте быстрее!

Мы влетели в коридор и проскочили мимо Ираиды Афанасьевны, лежащей почти у самой двери. Над ней склонился Лёня, рядом вызывала «Скорую» Евгения, на кухне рыдала Милка. Возле Милки сидел Паша и дергал себя за нос.

— Они сейчас приедут, да уже поздно, — выпрямляясь, твердо сказал Лёня расстроенной Евгении. — Подстанция тут близко. Дай мне трубку.

— Как это случилось? — прошипела Вика Люське в ухо и быстро потащила ее на балкон. Я с трудом успевала за ними.

— Как вы на лестницу ушли, так всё и началось! Милка с Сеней поссорились, она ему что-то сказала, и он выскочил из комнаты как ошпаренный! И подрался в коридоре с Пашей! Должно быть, в это время по коридору шла бабушка, она оступилась и упала, при этом головой ударилась об угол мраморной подставки под телефон.

— А кто ее нашел?

— По-моему, Милка. Когда дерущихся растащили, из коридора все ушли, а Ираида Афанасьевна осталась лежать. Там же темно, так Милка свет включила и ее обнаружила. И как закричит: «Вы мне свадьбу испортили!» Никто ничего не понял, музыка орет, а у нее истерика, она рыдает! Потом еще кто-то бабушку на полу увидел.

— А ее муж что? И Паша?

— Муж совсем ничего, он так потрясен был! Он со своими пообщался, а потом сел перед телевизором и до сих пор там сидит, смотрит в стенку, ничего не видя и не слыша. А Пашка Милку уговаривал успокоиться, она его послушала, кричать перестала, только всхлипывала все время и повторяла, что бабушку больше всех любила. Так на кухне и плачет, но потихоньку.

Лёня подошел к окну столовой и выглянул вниз.

— Вон они, подъезжают, — спокойно произнес он и уверенно взял меня под руку. — Напиши мне свой домашний телефон.

Он протянул мне ручку и свою визитную карточку, я написала несколько цифр, без имени, под его рабочим номером. Положив карточку в карман брюк, он вернулся в коридор, еще раз внимательно осмотрел мертвую тещу и покачал головой.

В выражении Лёниного лица читалось обычно не свойственное ему сосредоточенное размышление. И еще мне показалось странным, как он посмотрел на Пашу. С подозрением посмотрел.

Может, он решил, что ее убили?

Я почувствовала легкий приступ тошноты, прислонилась к стене, как приклеилась, и несколько раз глубоко вздохнула. Где же ты, моя интуиция? Просыпайся!

Тошнота почти прошла, но появилась боль в висках. Ну конечно же, ее убили. Лёня медик, осмотрев труп, он всё понял. Понял и подумал на Пашу. Что тот ее толкнул на острый угол телефонной подставки.

Впрочем, толкнуть мог перед дракой и кто-нибудь другой, а Паша, возможно, его видел, но сам в этом не участвовал.

Вот и я всё поняла, пора отлепляться от стенки!

В квартиру вошли два врача в белых халатах, молодой и пожилой. Молодой коршуном бросился на лежащую бабушку и запрыгал на ее грудной клетке. От такого искусственного дыхания дрогнул столик с мраморной подставкой, но — увы — не она.

— Успокойте его, — не выдержал Лёня. — Умерла она уже.

— Первый выезд, — пожал плечами пожилой. — Нервничает парень, потом привыкнет. Да ей-то уже все равно, пусть он потренируется.

Я тоже не выдержала, отвернулась и вошла в комнату для танцев. Музыка всё еще вопила на всю квартиру, я выключила магнитофон. Танцующие Сергей с Алиной удивленно замерли.

— Вы хоть знаете, что случилось? — поинтересовалась я.

Алина небрежно кивнула.

— Что же нам теперь, тоже умереть? — бросила она в ответ. — Теперь все будем падать в коридоре?!

Мне расхотелось находиться с ними в одной комнате и я вернулась в коридор.

Ираиду Афанасьевну отнесли в комнату с портретом и положили на диван. Чтобы не мешать, я направилась в «нору», тихо открыла дверь и, услышав голоса, замерла.

— Говорила ведь непутевому, чтоб с москалями не роднился! — восклицала мать Сени.

— Ой, мама! — почти шептала Лариса. — Тише!

— Вот и ты, Лэся, не веришь! И Сенька меня сумасшедшей обозвал! А я его найду! Чего бы мне это не стоило, найду!

— Неужто стены будешь простукивать?!

О чем речь, я не поняла, голова была занята убийством бабушки, но, на всякий случай, запомнила. Надо будет обратить внимание и на них.

Из ванной вышла Вика, она тоже напряженно думала о чем-то. А из комнаты с портретом выглянул Сеня. Выглянул и застыл в обнимку с дверью.

Я прикрыла дверь в «нору» и вопросительно взглянула на подругу. Мне хотелось спросить: «Не пора ли домой?» Однако я промолчала, разглядев в ее лице намек на озарение.

— Внезапность — лучшее оружие! — воскликнула она. — Иди за мной и смотри, что будет!

Схватив Сеню за руку, она втолкнула его обратно в комнату. Я поспешила за ней. В этой комнате никого, кроме нас, сейчас не было.

— Ты дверь держи, а ты — сюда! — распорядилась она. Спиной я прислонилась к двери, не очень понимая, что за этим последует.

— А мне что делать? — удивленно прошептал Сеня и отступил на шаг к центру комнаты. Видно было, что он испугался.

— Ты отвечай, и быстро! Это ты ее толкнул?

— Нет… Я ничего не знаю, — растерянно пробормотал Сеня, словно ожидал совсем другого вопроса.

— А зачем ты на Пашу напал — там, в коридоре?

— Это не я, это как будто он на меня напал… Я в коридор вышел и на него налетел. Я его толкнул! Он в ответ меня ударил, а потом я его! Но я же не хотел с ним драться! Честно!

— Ты что-нибудь понимаешь? — повернулась ко мне Вика и сдвинула брови, транслируя мне нужную реплику. — Я — нет!

В данный момент я не понимала не только того, что должна ответить, но и вообще — что происходит. Что мы у Сени пытаемся выяснить? Ох, чужое озарение — тяжелое это дело!

— Я — нет! — настойчиво повторила Вика.

— И я нет, — что-то наконец сообразив, подыграла я подруге. Видимо, она подумала, что Сеня, нечаянно или нарочно, толкнул в коридоре Ираиду Афанасьевну. — А бабушка где была?

— Да я же говорю, что не видел! — виновато произнес Сеня. — Не было там никого!

— Может быть, она на стуле сидела? — с надеждой подсказала я. — А потом, вас испугавшись, встала, оступилась и упала.

— Или Паша ее толкнул? — предположила Вика.

— Не было там никого, — упрямо повторил Сеня. — Да чего вы привязались, она же старая была!

Мы и сами, похоже, не знали, чего привязались. Уж очень все было странно и не связывалось между собой.

— А ну, пиши! — приказала Вика, подсунув ему кусок газеты с телевизионной программой, которая вместе с карандашом лежала на кресле. — Пиши: изменишь — я тебя убью!

— Зачем это? — удивился Сеня.

— Пиши, потом узнаешь! — прикрикнула на него Вика, словно учительница на первоклассника. А ведь он был примерно ее ровесником. В крайнем случае, на пару лет моложе, то есть как я.

Покорно вздохнув, Сеня нацарапал несколько слов.

— Не он! — разочарованно воскликнула Вика.

— Не он, — философски согласилась я.

— Бим-бом! — важно заявил дверной звонок. И еще раз: — Бим-бом!

Все утро меня преследовали странные картинки: дубль-вэ-бозоны колотили друг друга в темном коридоре, а тяжелые анти-сигма-гипероны порхали между ними, ударялись о подставку под телефон и гроздьями падали на пол. Пора бросать научные статьи и переходить на романы, подумала я… Только подумала, как раздался звонок в дверь.

Я отложила перевод и пошла открывать. На пороге стояла Вика.

— Ты где была? — накинулась она на меня. В свой обеденный перерыв она примчалась ко мне — поесть и поговорить. Хорошо жить в центре города, отовсюду близко, вот только дышать нечем…

— Телефон случайно выключила, сейчас включу, — начала оправдываться я, но голодная Вика меня не слушала. Она прошла на кухню, разложила на столе свои бутерброды и включила чайник.

Откусив сразу половину бутерброда с сыром, она уселась на стул и попыталась что-то невнятно произнести с набитым ртом, яростно жестикулируя при этом.

— Аусь о-и-а… — услышала я. Понять было трудно.

— Прожуй спокойно, я не убегу! — сказала я и села рядом на табуретку.

Телефон я выключила вчера вечером, от страха, что позвонит Лёня. Что меня так пугало, объяснить самой себе я так и не смогла.

— Я Люське звонила, мы ушли, а она там осталась… — Вика отправила в рот вторую половину бутерброда и оживленно защелкала зубами. Я сидела молча в ожидании подробностей и ждала, пока она все прожует и проглотит.

— Кое-что мы с тобой вчера видели, — произнесла она, схватив второй бутерброд. — У меня с собой салат есть, хочешь?

Отрицательно покачав головой, я налила ей чаю и придвинула вазочку с зефиром.

— Остальные словно помешались, — продолжала она. — У Милки опять была истерика, она их всех в смерти бабушки обвиняла. Тамарка с Женькой подрались на кухне и разбили шесть тарелок. Алинка Сергея отправила домой, он ушел, а она бродила по квартире и приговаривала: «Я ее тоже любила, а она дачу Милке оставила!» Сенькины родственницы все время молчали, а сам Сеня со свидетелем что-то целых полчаса обсуждал.

— Как ты думаешь, кто ее?.. — осторожно поинтересовалась я.

— Что кто? — удивилась Вика.

— Ну, убил ее кто? Ираиду Афанасьевну? Кто ее на острый угол толкнул?

В том, что ей помогли умереть, у меня сомнений не было: интуиция меня обычно не подводила. Вот только решить, чьих это рук дело, было трудно. И неясно — зачем. Видимо, случайно. Варианты были такие: это Паша или Сеня. А также почти все остальные, если предположить, что ее ударили или толкнули перед их дракой. А они помогли всех запутать. Или всё замаскировать.

— У тебя «предчувствие»? — осведомилась подруга. — Или достоверная информация? А кому она изменила?

Я в ответ виновато пожала плечами, словно извиняясь за свою интуицию.

— Не верю я в предчувствия, — пояснила Вика, посмотрев на меня с легкой укоризной. — И врачи со «Скорой помощи» ничего не заметили. А убить должны Милку, я в этом уверена. Могу поспорить. А ты думаешь — Лёню?

Допив чай, Вика заглянула в пустую чашку, поставила ее на стол и продолжала всухомятку жевать зефир. Что ж, возможно, она и права!..

— Чаю долить? — спросила я и потянулась к чайнику.

— Не надо, — остановила меня подруга. — Бабушку в морг увезли, похороны в среду, а сегодня вечером мы с тобой поедем в гости к Люське. Ее мама с Женькой в одном классе училась. Заканчивай быстрее свои переводы, а я побежала, на работу опаздываю!

— Ах, каким он душкой был двадцать лет назад! — задумчиво произнесла Светлана Валериановна, мама Люськи, хрупкая, рано поседевшая женщина с мягкими движениями. Подкрашенная чем-то голубым седина ее не портила, а лишь подчеркивала гладкую, почти без морщин кожу и яркие глаза, создавая образ женщины-загадки.

В данный момент женщина-загадка забралась с ногами в кресло, сбросив расшитые золотом шлепанцы с загнутыми вверх узкими носами, подтянула к коленям край длинного, лохматого свитера и зажженной сигаретой принялась чертить в воздухе геометрические фигуры. Вместе с ней курили Вика с Люськой, я же, некурящая, сидела на подоконнике и дышала в открытую форточку, отодвинув бархатную портьеру с кистями. Эти кисти пытались запутаться в моей чёлке, я старательно отводила их назад, придерживая локтем.

— И ты, конечно?!. — нервно хихикнув, поинтересовалась Люська.

— Ну нет, я — ничего такого, тогда еще твой папа жив был, я — нет! Но женщины на него кидались!!! Он молоденький был, веселый, интересный! Ходил — улыбался…

Речь шла о Лёне, женщина-загадка вспоминала именно о нем. Она помолчала немного и, резко взмахнув сигаретой, добавила совсем другим тоном:

— И чего это он женился на Тамарке?! Не понимаю!

— Как так?! — подскочила Вика. — А на ком же он должен был жениться?

— Да на Женьке, он ведь с ней вначале познакомился. Она красивая была… Впрочем, они обе красотки! Семейная черта.

— Они и сейчас хороши, — заметила я. — И их дочки тоже.

Положив сигарету в замысловатой формы пепельницу из цветного стекла, женщина-загадка лениво потянулась.

— Ой, девочки, как вспоминать не хочется!..

— Ну мамочка, давай, они специально приехали, я же тебе рассказывала про записку! — принялась уговаривать ее Люська. — Ну хочешь, я хлеб порежу? И глинтвейн сама приготовлю? Где у нас корица?

Она ушла на кухню, а мы с Викой приготовились слушать. Я внимательно рассматривала Светлану Валериановну, пытаясь представить ее в образе юной девушки.

— Они были яркими, эффектными, очень обаятельными, — продолжала она, отрешенно глядя перед собой, — только в школе их не любили; Женька списывать никому не давала — решит дома все задачки и молчит, а потом радуется, когда другим двойки ставят. Хотя могла бы и помочь! А на контрольных она если и подсказывала, то всегда неправильно. Я это знала и к ней не обращалась.

— Мам, какой хлеб резать? — крикнула из кухни Люська. — Белый? Черный?

— Режь и тот, и другой, хуже не будет, — откликнулась женщина-загадка. — Тамарка, она младше на четыре года, в школе врединой и ябедой была. Они в юности друг у друга кавалеров отбивали. Еще им нравилось своих поклонников мучить: я это не хочу, я вон то люблю! И вообще, ты такой, да ты сякой. А он тебя лучше!

— А поклонники что?

— Да они от одного их взгляда погибали! Посмотрел — и умер! И перестал быть разумным человеком.

— Лёня тоже умер?

— Нет, Лёня не умер, он был себе на уме. И красив, как молодой Жан Маре. Это Фантомас, — пояснила она, не дожидаясь наших вопросов. — Однако он с другой проблемой справиться не мог — он с периферии приехал, в медицинский поступал, но не добрал баллов. А там, известное дело, армия светит. Короче, слухи ходили, что их отец его от армии «отмазал» и в институт устроил, а за это он на Тамарке женился. Женька-то уже была с ребенком…

— Да-а, — кивнула Вика, демонстрируя внимание.

— А так с чего бы ему в восемнадцать лет жениться? Он ведь Тамарке почти сразу изменять начал, вы-то с моей Люськой этого не помните. Я бы, на месте Тамарки, его еще тогда убила. Но она смелой не была и не любила открытых действий, вот исподтишка — да, это она могла… Но исподтишка не убьешь!

— А если ей за столько лет надоело терпеть его выходки? — полюбопытствовала Вика. — И сейчас она все же решила его убить? Она могла бы?

— Скорее угрожать, а не убить. Но, думаю, у нее своих выходок хватало… Они вполне квиты.

— Значит, угрожать… — повторила Вика. — А вы почерк ее узнаете? Я вам сейчас напишу.

Покопавшись в своей сумке, лежавшей на полу рядом с диваном, она достала записную книжку и на последней, чистой странице изобразила четыре слова. «Изменишь — я тебя убью!»

— Это точно не Женька, — наклонила голову Светлана Валериановна, — а вот на почерк Тамарки похоже. Правда, наклон чуть-чуть другой, и буквы несколько круглее… Но с возрастом почерк немного меняется, а когда она торопилась, то писала с другим наклоном… Так что это Тамарка!

Она вздохнула и посмотрела в сторону окна. В мою сторону.

— Кто тут у вас «старший детектив»? Юля?

— Она как раз младший «детектив», — усмехнулась Вика. — Младший по возрасту. А почему вы так решили?

— Да взгляд у нее такой… проницательный. Будто знает больше, чем тот, на кого она смотрит.

Я взглянула в висевшее над секретером овальное зеркало, скорчив ему привычную рожу. Взгляд как взгляд… Что в нем такого? Может, это из-за Лёни?.. Мое благожелательное отношение к нему стало быстро улетучиваться; слушать воспоминания почему-то было неприятно. Права была Вика, нечего сочувствовать кому попало.

Из кухни потянуло жареным хлебом. А ведь женщина-загадка что-то от меня хотела…

— Что сделать надо? — поинтересовалась я и повела носом. — Гренки подгорают?

— Да ладно, я сама.

Она улыбнулась с превосходством знатока, легко вспорхнула с кресла и, слегка пританцовывая, отправилась на кухню. К нам вернулась Люська.

— Я из кухни всё слышала, не беспокойтесь, — заметила она. — И еще кое-что добавить могу. Женька всегда всеми командовала: Иди туда! Стой здесь! Отдай немедленно! Равняйсь! Смирно! Но зато честно, без подвохов. А вот Тамарка… Ей никто не нравился, всё везде не так, разговаривают все неправильно, думают не то, что положено! Если Женька только считала, что она лучше всех, то Тамарка еще и сказать об этом пыталась, всех поучала и сдергивала. Но не доброжелательно, а с таким хитрым превосходством — не разберешь, она серьезно говорит или издевается!

— И ты до сих пор ей этого простить не можешь? — усмехнулась Вика.

— Не могу! До сих пор обиды помню! — с неожиданной злостью заявила Люська. — Я из-за этого иногда специально с Лёней кокетничаю, чтобы ей неприятно было!

— А Милка с Алинкой?

— Милка тоже не сахар! Она спорила, кричала в ответ, если ей что-то не нравилось или она с кем-то не была согласна. Родственникам от нее доставалось. А Алинка улыбнется, хвостом вильнет — и как будто ничего не слышала! Почти как Лёня.

— Вот посмотри, — Вика показала ей страничку из записной книжки.

— А я этот почерк знаю! — удивилась Люська. — Так Алинка букву эм пишет.

— Не может быть, — недоверчиво возразила я. — Ты получше подумай!

— Вспомни, как Тамарка на доске писала! — поддержала меня Вика.

Люська на мгновение задумалась и с сомнением покачала головой.

— Ну-у-у… — протянула она. — На Тамарку тоже похоже, но больше — на Алинку. А что?

— Не могла она ее написать. Она пришла позже, по коридору мимо вешалки не ходила. И ее приятель, Сергей, он тоже там не проходил. Ты же сама их в дверь впустила, помнишь?

— Да… — озадаченно произнесла Люська. — Может, она заранее записку написала и попросила кого-нибудь ее в карман положить?

— А зачем?!

— И кому? Мне, что ли? — скептически осведомилась Вика. — Кому же я могу изменить, чтобы она меня убила? Скорее уж, она тебя решит убить, если Сергей ей с тобой изменит!

— Ну, знаешь… — обиделась Люська.

В комнате неслышно появилась Светлана Валериановна, поставила на длинный журнальный столик поднос с гренками и круглую салатницу с какой-то пастой, аппетитно пахнущей чесноком. Вика отправилась на кухню за глинтвейном.

— Что здесь? — осторожно поинтересовалась я, заглядывая в салатницу: не все хозяйки с радостью раскрывают свои секреты.

— Творог, сыр, майонез, пряная зелень, — радушно поделилась со мной Светлана Валериановна. — И, конечно, чеснок, без него не так вкусно. Это надо на хлеб намазывать. Такая закуска больше к пиву подходит, но я его не люблю. Разбирайте, девочки, стаканы, в квартире холодно, так хоть выпьем горячего.

Со стаканом в руке я вернулась на подоконник. Сидеть на нем было неудобно, но мне хотелось видеть всех одновременно. Чем дольше я наблюдала за мамой Люськи, тем больше мне казалось, что она хранит в прошлом какие-то тайны.

Отпив немного из стакана, Вика поставила его на стол, решительным движением вырвала из записной книжки чистый листочек и протянула его Люське.

— Проведем эксперимент! — заявила она. — Сначала ты, потом Светлана Валериановна. Пиши: «Изменишь — я тебя убью!»

Люська скрипнула карандашом, а затем передала листочек маме.

— Готово, — объявила та секунд через десять. Полюбовавшись на творение своих рук, она отдала листок Вике, которая углубилась в сравнение их почерков, а я подумала, что Светлана Валериановна с удовольствием положила бы эту записку кому-нибудь в карман.

— Не идентично, но похоже, — сообщила Вика. — Вполне можно сделать вывод, что писали мать и дочь. А уж по отдельности и по памяти — я бы перепутала!

— Итак, — постановила я, — считаем, что с равной вероятностью эту записку могли написать и Алина, и Тамара.

— Ну вот, — вслед за мной подвела итог Вика. — Записка неизвестно кому, почерк Тамарки или Алинки, испугалась Милка, а умерла бабушка. Все запуталось окончательно.

— Зато нельзя никому изменять, — улыбнулась Светлана Валериановна. — С этим все ясно.

Я замерзла под открытой форточкой, и горячий глинтвейн оказался очень кстати — не крепкий, но сладкий, с лимоном и корицей. На других он тоже подействовал благотворно.

— Про почерк временно забудем, тем более что его могли подделать, чтобы кого-нибудь сбить с толку, — ощутив прилив активности, Вика захватила инициативу. Что ж, меня это вполне устраивало. — Ищем возможность и мотив. Кто гарантированно не мог положить записку в карман пальто? Алина, Сергей, а также Лёня! Он пришел позже, когда мы записку уже обнаружили. Остальные такую возможность имели.

— А я?! — возмутилась Люська. — Разве мне там кто-то изменял? Тем более Милка?!

— Не торопись, возможность не означает стопроцентную вероятность. Если бы мы тебя подозревали, то не стали бы всего рассказывать, — примиряюще заметила Вика. — Лучше подумай, могла ли Алина заранее такую записку написать и попросить кого-то в карман Милке положить?

— Девочки, — вмешалась Светлана Валериановна. — Если Алина посвятила кого-то в свои дела, то уж убивать она, несомненно, не будет.

— Но и изменять ей среди них никто не будет, — возразила Люська. — Возможно, кто-то для конспирации написал записку ее почерком.

— А теперь пойдем с другой стороны, — продолжала Вика. — Кто кому может изменять? Лёня Тамарке — раз, Милка Сене — два. Маловероятно: Паша Милке — три, в этом случае Милка сама написала эту записку для Паши. А еще?

— Совсем маловероятно, — включилась в обсуждение я, — что Тамарка собиралась изменить Лёне и свидетель Юра — своей девушке. И при чем здесь почерк Алины?

— О! — воскликнула Вика. — А если Милка по почерку решила, что записку написала Алина? Она ведь будет ее защищать, правда? Могла она за Алину испугаться? Люсь, в последнее время какие у них отношения были?

— На вид нормальные, хотя и без особой любви.

— Короче, испугаться могла, но лишь в том случае, если нашла записку раньше нас, прочитала ее и спрятала в карман, чтобы больше никто не видел. Тогда еще один вопрос: почему она спрятала записку в карман?

— А что?

— Ну вот ты? Куда бы ты спрятала? Чтобы никто ее не нашел? Помни, она ведь не одна в квартире живет. А тут еще гости!

— Наверное, выбросила бы в мусорное ведро. Или в унитаз. Разорвала бы и выбросила.

— То-то и оно! Значит, она не собиралась ее уничтожать, а хотела сохранить на всякий случай, а потом использовать, если кто-то кого-то в самом деле убьет. Жаль, что мы не знаем, что еще там было написано.

— Подождите, девочки! Вы что же, не всю записку читали? — уточнила Светлана Валериановна. Сначала она слушала несколько насмешливо, но вскоре ее глаза тоже загорелись.

— Только окончание. Кто кому изменять должен, не знаем.

— То есть там не сказано: если ты мне изменишь? Может быть, имелось в виду что-то другое? Что еще можно изменить? Дату свадьбы? Маршрут? Обещание? Зарплату? А может, там было написано: если не изменишь? Кстати, фирма их как называется? Людмила?

Люська только фыркнула в ответ.

— Знаешь, что? — вдруг оживилась Вика и повернулась ко мне. — Есть еще один вариант: Сеня угрожает Паше. Требует повысить зарплату. Или сделать его совладельцем фирмы.

— Думаешь, за это убивают? К тому же он в убийцы не годится!

— Так привлечет кого-нибудь. Мать с сестрой или Юрку. Можно и не убивать, вполне достаточно шантажировать.

— А ведь Сеня мог привлечь Алину, точнее — она его, — заявила Люська. — В смысле, он привлек ее внимание, и Алинка мстит за мать, отбивая у Милки Сеню. Был уже такой прецедент в семье! В этом случае записку написала именно она, а не кто-то, кто подделал почерк.

Хотели мы того или не хотели, а все время возвращались к Алине. Я видела в этом нечто такое… подсознательно-мистическое. Она, вроде бы, была совсем ни при чем, а мы почему-то никак не могли отвлечься. Почему же? Возможно, потому, что тот, кто написал записку, был гораздо умнее и хитрее?.. Неужели он задумал все это именно для нас? Что же делать?

— Вот что! — уверенно заявила я, хотя мой тон совсем не соответствовал внутреннему состоянию. — Эту записку мы оставим про запас, как дополнительную улику. А пока неплохо бы за ними тайно последить. Вдруг обнаружим что-нибудь интересное?

Меня поддержали все, кроме женщины-загадки.

— Веселые у вас игры, девочки, — усмехнулась она. — А следить не боитесь?

— Мы же никому не угрожаем, — пожала плечами Вика.

— До некоторых пор. А потом будете угрожать свободой и безопасностью.

— Да мы и сами думали, что это не всерьез, пока Милка не испугалась. А теперь… Господи, неужели мы это всё придумали?! Про возможное убийство и всё такое?..

— Не бывает дыма без огня! — убежденно констатировала Люська. — Будем следить!

С помощью Вики она собрала стаканы на поднос и понесла на кухню. Вика с переполненной пепельницей последовала за ней. Наконец-то я смогла закрыть форточку.

Светлана Валериановна снова стала туманно-задумчивой, словно было в ее прошлом что-то такое, что ее не отпускало. Я решила с ней поговорить. Эта женщина-загадка мне нравилась, и жестокой быть вовсе не хотелось, но другого выхода я не видела.

О чем бы ее спросить? Я огляделась вокруг и попробовала сосредоточиться.

Квартира производила приятное впечатление. Низкая бронзовая люстра, тяжелая, добротная мебель. Пушистые накидки на кресла и диван. На полу немного потертый, старый персидский ковер, на столе фотографии в рамках, пейзажи на стене…

— Скажите, кто вам эту мебель при переезде двигал? — рассеянно поинтересовалась я.

— Грузчики, — после непродолжительной паузы ответила она, проницательно усмехнувшись.

Даже если она видела меня насквозь, я уже не могла остановиться. Как же быть? В задумчивости я ухватилась за серебристую кисть и потянула. Кисть дрогнула и вместе с каймой начала отрываться от портьеры. Женщина-загадка повернула голову, и я замерла с кистью в руке.

— Ничего, эта кисть уже отрывалась, — успокоила она меня. — Видно, я ее плохо закрепила. Сейчас иголку найду.

Достав из секретера деревянную шкатулку, она вытащила иглу с крепкой ниткой, а я влезла на подоконник и, одной рукой придерживая кисть и кайму, вонзила иглу в ткань.

— Признайтесь, все же что-то неприятное тогда произошло, — прошептала я с легкой укоризной. — Почему вам не хотелось вспоминать то время?

— Дело не во мне и не в Лёне. Дело в Тамарке и моем муже. — Она глубоко вздохнула и, отняв у меня иголку, продолжала зашивать дыру сама. — Длилось это недолго, всё давно в прошлом; мстить я ей никогда не собиралась. А Люська моя об этом ничего не знает, не стоит ее расспрашивать.

Она закрепила нитку и спрятала ее конец внутри каймы.

— Надо, деточка, быть великодушной. Лет через двадцать ты тоже поймешь, что жизнь не всегда идет так, как мы заказывали. И хотелось бы что-то изменить, а она уже прошла…

— Теперь во двор и направо, — скомандовала Люська, обогнула яму в асфальте и первой подошла к обитой двери в середине длинного двухэтажного здания барачного типа. На двери висели две таблички: слева офтальмологический центр, справа — гинекологическая консультация. Люська спешила, и даже длинноногая Вика с трудом поспевала за ней. Я же постоянно отставала.

Мы торопились на прием к Лёне. Точнее, на прием была записана Люська, но мы просто не могли пропустить такой случай. Я отложила переводы, а Вика на полдня отпросилась с работы.

Вчера вечером, уходя от Люськи, мы, как обычно, решили сравнить правдоподобные версии, причем выбрать надо было по одной. Выбрать и ее придерживаться, подбирая в дальнейшем необходимые доказательства.

— Да, на вторник, — убежденно повторила Люська у окошка регистратуры. — Я вчера сюда звонила. В восьмой кабинет.

Ей выдали карту, тонкий листочек в линеечку, и мы поспешили к кабинету. Коридор оказался для нас узковат, и я снова отстала. Оглянувшись, я увидела, что охранник, пожилой мужчина в пятнистой униформе, окинул нас косым взглядом и покачал головой.

Перед кабинетом на шатающемся стуле сидела женщина в затемненных очках, мы заняли очередь и устроились в нише на диванчике.

— Моя версия самая очевидная, — начала обсуждение Вика. — Сеня угрожал Милке, что убьет ее в случае измены с Пашей. Объяснения и доказательства: Милка испугалась — раз; ее отношения с Пашей до свадьбы не считались изменой, а теперь считаются, то есть записка была написана в нужный момент — два; Сеня с Пашей подрался — три. Это значит, что он ревнует и переживает, а также — что женился не только из-за прописки и квартиры, но и по любви.

— Про любовь подтверждаю, — кивнула я. — А почерк?

— Алинка решила совратить Сеню и «открыла ему глаза», а потом подсказала, что надо делать и сама написала записку. Тут чувствуется «железная рука», а Сеня, похоже, этим качеством не обладает.

— Последнее заявление верно, — согласилась я. — И что же, теперь ему придется ее убивать?

— Может, не ему, а может — не ее, — не слишком уверенно продолжала Вика. — А если она не изменит, то и не придется.

— Ясное дело, изменит, — прокомментировала Люська. — Уж я-то ее знаю. Должно быть, уже изменила, к тому же Сенька про ее отношения с Пашей знал, про них все знали. Но думаю, что правильная версия другая: Тамарке надоело терпеть измены мужа, и она написала ему записку. Не известно только, на самом ли деле она собирается его убить или только угрожает. Лёня, к сожалению, эту записку не читал.

— Или к счастью, — вставила я.

— Это может объяснить почерк, — заявила Вика, — но не Милкин испуг.

— Это очень просто. Почерк она узнала, ситуацию поняла и спрятала записку в карман. Представьте: произошел несчастный случай, все как будто чисто, а потом окажется, согласно записке, что он был запланирован. Не верю я, и мама не верит, что Тамарка убьет его открыто. Не так она глупа, чтобы сесть в тюрьму.

— И вы считаете, что Милка захочет обвинить в убийстве свою тетку?! — небрежно поинтересовалась Вика, демонстрируя недоверие. — И для этого хотела сохранить записку?

— Она хотела сохранить записку, — веско произнесла Люська, делая ударение на каждом слове, — чтобы потом шантажировать Тамарку!

— А чего же Милка испугалась?

— Она испугалась, что про это убийство узнают посторонние. И вместо шантажа Тамарку будет ждать тюрьма, а быть племянницей убийцы Милке не понравится. Ее бабушка считала, что это дурной тон! Ну как?

— Это победа, — отметила я. — Пока что по очкам.

Вот и моя вторая версия уплыла в чужие руки. Точнее, в чужую, не менее логичную голову.

— Скоро будет нокаут, — самодовольно улыбнулась Люська. — А куда она делась?

— Кто? — удивилась я.

— Дама, за которой я по очереди. Куда же она делась? В кабинет? Я и не заметила.

В комнате рядом с регистратурой уже несколько минут надрывался телефон, к нему никто не подходил, только перед дверью приплясывал охранник, не решаясь заглянуть внутрь. На фоне светлой стены он выделялся темным зеленовато-коричневым пятном.

— Неудачная защитная окраска, — указала на него я. — В лесу бы его не заметили, а тут…

— Наоборот, — возразила Люська. — Это предупреждающая окраска, а не маскировочная, она тоже хорошо защищает. Он же тут один на весь коридор, нужно, чтобы его сразу было видно.

Телефон звонил и звонил, и охранник не выдержал. Оглянувшись по сторонам, он ринулся в кабинет. Секунд через семь-восемь он высунул голову в коридор и громко закричал:

— Эй, доктор, который врач! Подойдите к телефону! Из Боткина звонят!

Никто не отреагировал, но в этот момент открылась дверь восьмого кабинета.

— Следующий, — женским голосом произнес кто-то невидимый.

Люська дернулась, покрутила головой, потом вскочила и быстро исчезла в кабинете.

— А ты? Твоя версия? — повернулась ко мне Вика. — Она опять не получилась?

— Ну, вы же все приличные версии уже разобрали, — с неискренним равнодушием пожала плечами я. — Мне ничего не осталось.

— Для Шерлока Холмса это не повод складывать руки, — усмехнулась подруга.

— Так то для Шерлока Холмса… — промямлила я.

Новых оригинальных идей у меня не было, ни плохих, ни хороших, и мне неловко было в этом признаваться. Обе разумные версии были названы, а все остальное не заслуживало внимания. Например, вот это: Сеня угрожает Паше и для конспирации просит Алину написать для него записку или сам подделывает ее почерк. Но, во-первых, если угрожаешь смертью, лучше никого не впутывать, а во-вторых, он ведь по просьбе Вики написал часть записки и себя ничем не выдал. Я при этом присутствовала. Разве что автором записки был кто-то другой, тот, кому почему-то было выгодно, чтобы Паша думал, что ему угрожает Сеня. Или Милка думала, что ей угрожает Сеня. Особой логики во всем этом не было.

Еще Милка может угрожать Паше убить его в случае измены, но что-то не заметно, чтобы Паша собирался ее бросить. Похоже, что совсем наоборот. А если Милка хочет, чтобы он изменил ее зарплату? Однако в случае его смерти она ничего не выиграет, напротив — имеет шанс сесть в тюрьму. И при чем тут почерк Тамары или Алины? Может быть, Милку с Пашей хочет поссорить кто-то из них?

Оставалась Люська: детские обиды — это очень серьезно. Особенно для человека злопамятного. К тому же, взрослые обычно считают, что дети ни о чем не догадываются, а на самом деле… Хотя и нет веской причины кого-то сейчас убивать, а тем более — так странно угрожать. Впрочем, убивать не обязательно, достаточно просто «подставить». В данном случае ясно, кого — Тамару, конечно. На Люську это не очень похоже, но кто знает?..

Мы немного помолчали. Вика даже прикрыла глаза, размышляя о чем-то.

Минут через пять из кабинета вышла задумчивая Люська, в руке она веером держала выписанные ей рецепты. Вид у нее был удивленно-озадаченный.

— По-моему, он меня не узнал, — сообщила она. — Ни здравствуйте, ни до свидания. И смотрел сквозь меня, как будто я прозрачная. Зато медсестра у него — обалдеть!

— А?.. — раскрыла глаза Вика.

— Фигура идеальная, ноги — даже я позавидовала! А вместо лица — морда!

— Какая жалость! — без тени сочувствия ухмыльнулась я.

— Что ты, разве это жалость? Это радость! — поправила меня Вика.

— Для кого? Для него, что ли, радость?

— Понимаете, — продолжала рассказывать Люська, — он не только на меня не смотрел, что уже само по себе странно, он и на ее коленки не обращал внимания, хотя она их ему в нужный момент подсовывала. Мне показалось, что он слегка не в себе! Может, Тамарка ему новую записку написала? Думаю, что-то там, у них, произошло, а это подтверждает мою версию, ведь так?

Она убрала рецепты в сумочку, в регистратуре заплатила за визит к врачу, и мы неспешно удалились, размышляя каждая о своем.

— Я на работу, — у входа в метро сообщила нам Вика. — Вечером позвоню.

И растворилась в стеклянных дверях, распавшись на несколько изображений.

— А мы куда? — спросила я Люську. После ухода из поликлиники я к ней незаметно приглядывалась, стараясь обнаружить подтверждение принятой мною версии. Хоть моя новая версия и хромала на обе ноги, но все же это лучше, чем совсем никакой.

— Поедем к Милке в магазин, — предложила она. — Отсюда недалеко, на троллейбусе доедем. Вон он идет!

В него, в троллейбус, мы вошли последними, свободных мест уже не было, мы прошли в конец салона и встали у окна.

— Почему ты на меня так смотришь?! — прищурилась Люська с потенциальной угрозой.

Ну что тут скажешь в ответ? Надо бы ее как-то допросить… Или расспросить… То есть как-нибудь раскрыть.

— Люсь, признайся, — осторожно начала я, — ты ведь Тамарку до сих пор ненавидишь?

— Нет, вовсе нет! Я ее равнодушно презираю.

— И тебе не хочется ее убить?

Она в недоумении уставилась на меня и вдруг воскликнула:

— Боже мой! Ты, что же, думаешь, я в этом замешана?!

Я виновато улыбнулась, словно извиняясь за неподобающие мысли.

— Подожди, подожди! Это я, по-твоему, написала записку Тамаркиным почерком?! — Люська громко выкрикивала слова и уже почти дымилась от ярости.

Пассажиры троллейбуса стали на нас оглядываться. Мне захотелось уменьшиться в размерах.

— Значит, ты думаешь, что я убью Тамарку и все свалю на Лёню, которому она якобы угрожала?! — продолжала горячиться Люська. — И все подумают, что Лёня из самозащиты ее убил?! Или наоборот — убью Лёню и все свалю на Тамарку?!

— Да верю, верю я, что ты тут ни при чем, — неловко пробормотала я и ухватилась за поручень при повороте троллейбуса. — Ну успокойся, я же не нарочно. Ну, обстоятельства такие, что же делать?!

— Нет, ты послушай, — с силой дернула меня за руку Люська. Рука не отвалилась просто чудом. — Не будь там Милки, я бы ей, конечно, отомстила. Но вовсе не так, как ты думаешь! Я бы ей анонимные записки писала! Примерно следующего содержания: «Ваш муж и я много лет состоим в интимной связи! Я наконец решилась сообщить Вам об этом, чтобы и Вы порадовались вместе со мной»! Или по-другому: «Прошу повлиять на Вашего мужа, чтобы он перестал петь серенады под моими окнами и дарить дорогие подарки. Жильцы моего подъезда посоветовали мне обратиться к Вам. А недавно Ваш муж подарил мне „мерседес“.» Вот так-то!

— Почему же не пишешь?

— Милка может вычислить, — вздохнула Люська. — Да и стыдно как-то… Я же не в детском саду! Идем, нам сейчас выходить.

Магазин, захудалый универмаг, находился рядом с остановкой. В нем не было ни одного покупателя.

Милка сидела за прилавком, сложив руки, как купеческая дочка у окошка. Вокруг нее на подставках висели желтоватые цепочки, длинные бусы из искусственного жемчуга и шерстяные шали.

Милка скучала. Нам она не обрадовалась. Ни она, ни охранник Юра, которому тоже нечем было заняться. Сени поблизости не было.

— Где начальник? — вежливо поинтересовалась Люська, имея в виду Пашу.

— В банк уехал, — ответила Милка и положила на прилавок правую руку, выставив напоказ обручальное кольцо. — Должен вечером вернуться. А что-о?

— Может, у вас есть для меня работа?

— У нас — одни убытки, — отрезала Милка тоном капризной хозяйки. — Приходи на той неделе, и лучше — одна.

— Огурцы с помидорами перемешать?

— Не надо. Разложи их красиво на блюде, и все.

Мы с Люськой резали овощи. Резали почти с самого утра, часов с десяти. Овощи, сыр, колбасу, всевозможные салаты, снова овощи…

Тамара всё утро пекла блины, Евгения закупала продукты на рынках и в магазинах, а мать молодого мужа мыла и протирала посуду, а затем накрывала на стол.

Лёня работал в первую смену, Алина училась, Милка, Паша, Сеня и Юра занимались оргвопросами, то есть утрясали всякие формальности.

Похороны были назначены на три часа.

Все уже ушли, в квартире оставались только я и Люська. Поставив на стол последнее блюдо с овощами, мы заперли дверь и отправились на кладбище, благо до него от дома минут десять пешком. Остальные еще раньше поехали в морг.

У подъезда мы встретили Вику и на кладбище пришли ровно в три. Наших еще не было.

— Неужели мы их пропустили? — удивилась Вика. — Давайте до могилы прогуляемся. Где она, в сорок восьмом квадрате, да?

Мы свернули направо, пробежали по аллее мимо усыпальницы мафиози — никого, вернулись обратно по центральной аллее — никого! Мне стало как-то нехорошо: уж не случилось ли чего по дороге?

— Лучше здесь, у входа, подождать, — предложила я и присела на ближайшую могильную плиту.

Я опять была в черном — длинной юбке и свитере-тунике, что наконец-то соответствовало событию. Впрочем, вспомнив утром отношение ко мне Тамары и Евгении, я подумала, не одеться ли мне, для разнообразия, в белое. Но решила не искушать судьбу.

Из-за теплой погоды пальто и куртки мы оставили дома.

— Что нового? — спросила я. — Есть идеи?

Вика и Люська стояли рядом, сесть на пыльный гранит они не решились и нетерпеливо постукивали каблуками, в ожидании поглядывая вокруг.

— Про угрозы? — встрепенулась Люська. — Надо подождать немного, глядишь — кто-нибудь и проявится!

— Хорошо бы его вынудить проявиться, — мечтательно произнесла Вика. Терпение не входило в состав ее добродетелей. — Может, надо рассказать им всем про записку?

— Тогда он, скорее всего, затаится. А нам надо, чтобы он действовал.

— Чтобы у нас был еще один труп?!

Нарочито потрепанная нищенка бросилась было к нам, что-то гнусавя насчет милостыни, но, услышав про труп, остановилась и замолчала. Ее можно было понять: профессия профессией, а здравый смысл тоже надо иметь. Иначе не проживешь!

— Я вот думаю, — продолжала Вика, — хоть мы и решили за ними следить, ни к чему делать это скрытно. Нужно делать это заметно, чтобы они поняли!

— Что, что? — удивленно переспросила Люська. Стоящая рядом нищенка насторожилась.

— Зачем следить тайно, когда можно следить явно?! — повторила свою мысль Вика. — Это же гораздо проще! Вон они подъехали, вставай!

Из автобуса с черной полосой вышли строго одетые женщины с цветами, в одинаковых черных шалях на плечах, а за ними — пятеро мужчин. Ну что ж, все в сборе.

Удивительно, как черный цвет подчеркивал яркость и эффектность представительниц одной семьи и невзрачность представительниц другой. Родственницам молодого мужа носить черное я бы не рекомендовала.

Мельком я увидела Лёню, самоуверенного жизнерадостного конформиста средних лет, не слишком честно живущего, всю жизнь обманывающего свою жену; выйдя из автобуса, он с наслаждением расправил плечи, и мир вокруг меня стал почему-то дружелюбным и каким-то радостно-волшебным…

— Перестань так улыбаться! — одернула меня Вика. — Ты на кладбище! На похоронах!

Чинная процессия направилась к могиле.

Мужчины — Лёня, Паша, Юра и Сеня — несли гроб на плечах, следом плыли Тамара и Евгения, затем шествовали Милка и Ксения, далее — Алина и Сергей, в конце брели мать и сестра Сени. Люська, Вика и я, как завороженные, следовали за ними. Семейные распри были забыты. Картина называлась «Общее горе».

Сзади нам было видно, что маленький, тщедушный Сеня еле справляется со своими обязанностями. Гроб съезжал в его сторону и ребром впивался ему в шею.

— Он его уронит, — забеспокоилась Люська. — Такой скандал будет!

— Он же крышкой закрыт, она не вывалится, — откликнулась Вика. — А падать ей не больно.

— Ты не понимаешь, это же неприлично! Его надо на Сергея заменить, он высокий. И не вздумайте при них шутить, это трагично, а вовсе не смешно!

— Но скандалить на кладбище еще хуже!

— Я их давно знаю, — вздохнула Люська. — Подраться при всех они могут, а совершить что-нибудь необычное, в смысле неприличное, они боятся!

Очевидно, так же, как Люська, подумали про Сеню Тамара и Евгения. Сергей подставил плечо под угол гроба, а Сеня, облаянный Милкой, поплелся сзади. Все это напоминало шоу.

Мы шли чуть в отдалении, шагов за тридцать от конца процессии. Солнце отражалось от крестов и наклонных поверхностей памятников, бликами играло в полировке гранита, забавлялось с разноцветными искусственными цветами. Было очень тепло. Вот только ветер…

Ветер заплутал где-то в высоте деревьев и мотался там, кидаясь листьями, еще вполне приличными по цвету. И шуршал, как старая телефонная линия. Что-то во всем этом стало действовать мне на нервы.

— Что он там шумит, — в приступе необъяснимого раздражения воскликнула я, ткнув пальцем вверх.

— Кто? — изумилась Вика, подняла голову и внимательно посмотрела на небо, словно ожидала увидеть там кого-то, кто сидел на облаке, свесив ноги, и издавал различные шумы. Никого не обнаружив, она очень выразительно на меня посмотрела.

— Да ветер, ветер! Что ему спокойно не сидится?! Или не стоится?! Листьев на дорогу набросал!

— Успокойся, ты чего? — прошептала она, взяв меня под руку. — Переутомилась?

— И уши мерзнут, — не совсем кстати добавила я, поскольку не понимала причины своей нервозности.

Неожиданно мать и сестра Сени свернули на боковую аллею, прибавили шагу и за несколько секунд как будто растворились среди надгробий. Мне это не понравилось. Моим спутницам — тоже.

— За ними, — скомандовала Вика.

Мы увидели их почти через минуту. Они стояли около свежей могилы с венками, совершенно посторонней могилы, и снова что-то обсуждали.

Мы спрятались за ближайшим к ним крупным памятником, Вика и Люська присели на корточки, а я просто плюхнулась на колени.

— Надо на кладбище покопать! — заявила мать Сени. — В его могиле!

— Ой, мама! Там же уже вырыли новую могилу!

— Так то рядом! А я в его могиле пошукаю! Вот увидишь — найду! Он должен принадлежать нашей семье! Это наш фамильный клад!!

— Ой, мама, ну что ты такое говоришь?! Он не мог его с собой в могилу взять! Если клад и был, так он его семье оставил!

Неожиданно кто-то прикоснулся к моему плечу. Я повернула голову и увидела подозрительного типа в строгом сером костюме. Он неловко дернул рукой, словно хотел поднести ее к виску и вдруг вспомнил, что на нем нет фуражки.

— Хватит чужой памятник обнимать, — негромко произнес он. — Пройдемте.

Мы кое-как поднялись, развернулись и пошли за ним, словно нас загипнотизировали. Дошли почти до выхода с кладбища, перед воротами повернули к группе невысоких, каких-то слишком неказистых зданий. «Гранитная мастерская „Воскресение“», прочитала я табличку на одной из дверей. Рядом располагалась выставка образцов — тяжелых гранитных надгробий разного цвета.

«Ни одна живая душа не воскреснет из-под них, — почему-то подумалось мне. — Разве что примет оболочку такой вот плиты и в следующей жизни будет куском гранита… Стоп, дорогая, — прервала я себя. — Это как-то неправильно: нет под плитами живых душ. Может, лучше сказать: ни одна мертвая душа? Тоже плохо. „Мертвые души“ — это совсем другое, да и не бывает душа мертвой. Или так: ни одна душа не воскреснет…» Получилось еще хуже! Правильная формулировка мне никак не давалась, и я огорченно вздохнула, разочарованная в своих способностях.

Занятая этими странными мыслями, я все время бессознательно пыталась свернуть куда-то вбок, и Вика ухватила меня за рукав. Потом гуськом, как будто скованные цепью, мы прошли по узкому коридору и оказались в пустой комнате с одним слегка запыленным окном. Тип, приведший нас сюда, сел за стол, а мы столпились вокруг.

— А теперь отвечайте, — произнес он с вежливой угрозой. — Что вы здесь делаете?

— Бабушку хороним, — с преувеличенным равнодушием пожала плечами Люська. — А в чем дело? Нельзя?

— Чью бабушку?

— Невесты.

— А-а… — запнулся тип в штатском. — Кто из вас невеста, и где труп?

— Разве бабушка — не труп? — осторожно поинтересовалась я, постаравшись, чтобы мой вопрос не звучал вызывающе. — А невеста там, у гроба, рядом со своей бабушкой.

— А в воскресенье вы что здесь делали? — судя по тону, угроза из вежливой стала превращаться в гневно-издевательскую.

— Гуляли…

— А у могилы Войцеха зачем останавливались?

— Какого Войцеха? — тупо удивилась Вика.

Мы в недоумении притихли, и тут до меня дошло:

— Это тот мафиози, которого после смерти охраняют? Он же на целый метр на дорогу залез! Ну, мы от удивления его и рассмотрели подробнее. Но вы не думайте, мы с ним не знакомы.

— А про убийство откуда знаете?

— Какое уби… — переспросила я и осеклась. В самом деле, глупо такое переспрашивать, даже если тянешь время в ожидании, пока подруги придут в себя.

— Мы говорили совсем о другом, — выдохнула Вика.

Только бы она не начала рассказывать про записку, тогда нам не выбраться отсюда ни за что на свете. Но она замолчала.

— Вы сказали, что вам нужен еще один труп!

Значит, дело в той нищенке! Интересно, она любитель или профессионал? Спрашивать я постеснялась.

— Нам?! — возмутилась Вика. — Да мы же не бандитки какие-нибудь! У нас и так впечатлений хватает: сначала свадьба, потом похороны! И все на одной неделе!!

— А на свадьбе кого расстреляли? — с ядовитой усмешкой полюбопытствовал тип в штатском.

— Да не стреляли у нас! — всплеснула руками Люська, наконец вышедшая из оцепенения. — У нас бабушка умерла. Бабушка невесты! Сегодня ее хоронят! А вы нас здесь держите! Что же я — полдня салаты резала, а теперь не посмотрю, как ее засыпать будут?! — она возмущенно топнула ногой. — И всё из-за вас!!

— Спрашиваю еще раз, — нахмурился тот. — Что вы здесь делали — в воскресенье и сегодня? Отвечайте без уверток, иначе в отделении ночевать придется!

Я решила вмешаться. Буду медленно рассказывать, чтобы дать моим подругам возможность сосредоточиться и что-нибудь придумать. Вот только как к нему обратиться? Кем он может быть по званию? Майор? Капитан? Лейтенант? Если ошибусь, настрою его против себя…

— Товарищ сержант, — неожиданно для самой себя выдала я. — В субботу мы были на свадьбе. Вон в том доме, — я махнула рукой в направлении окна, дом из него, естественно, виден не был. — Я с балкона решила, что это сквер, и хотела пойти погулять. Ну, меня повели, и оказалось — кладбище! Мы здесь немного походили, могилу вашего мафиози с живым охранником видели, это правда. Но около него не задерживались, просто посмотрели и дальше пошли. И вернулись на свадьбу. А вечером в воскресенье бабушка невесты упала в коридоре, ударилась об острый угол головой и сразу умерла. К ней «Скорую» вызывали, можете проверить. Сегодня здесь ее хоронят. В три часа. Мы из дома пришли раньше, поэтому ждали, пока ее из морга привезут.

Милицейский чин, если, конечно, он был из милиции, слушал бесстрастно — не кивал, не перебивал. Словно я — радио. Мне это надоело.

— Невежливо получится, если ее без нас похоронят, — сказала я. — Так что отпустите нас или отведите к могиле, если не верите. Документы на бабушку у них.

— А ваши?

— Наши?

— Документы ваши, пожалуйста!

— Кто же на кладбище документы берет? — притворно удивилась я. — Не нас же хоронят?!

Паспорта у меня с собой не было, и я сомневалась, что мои подруги оказались более благоразумными. Я окинула их встревоженным взглядом.

— Я тоже без документов! — воскликнула Люська. — Я сумку дома оставила. Хотите — схожу, отсюда до нашего дома минут десять.

Я уже не слушала Люську, я во все глаза смотрела на Вику. Она проверила карманы своего пиджака и теперь расцвела, как кактус в пустыне, — видно, обнаружила что-то такое, что могло бы нас спасти. В конце концов по моему примеру все уставились на нее.

— Во-первых, — заявила она с уверенной улыбкой, — у меня есть паспорт. Вот, пожалуйста! Во-вторых, я вам сейчас все объясню!

Из другого кармана Вика вытащила пачку цветных фотографий и положила на стол.

— Товарищ майор, посмотрите сюда, узнаёте кого-нибудь? — она царапнула фотографию своей матери длинным ногтем с лаком медного цвета.

— Это известная артистка, — с издевкой усмехнулся тип в штатском. — И что?

— А здесь?

— И здесь она.

— Правильно, — согласилась Вика. — Это на премьере. А это открытка, с другой стороны фамилия. Это — для неверующих. А вот — мы с ней вместе! Узнаете? Потому что она — моя мама! Пожалуйста.

Вика сунула ему очередную фотографию, на которой они с мамой стояли в обнимку на фоне какой-то скалы. Потом предъявила маму на кухне, с кошкой и внучкой Наташей.

Тип менялся прямо на глазах — изменилось и выражение его лица, и отношение к нам. Он расслабился и внешне стал похож на усталого милиционера.

— Довольно? — обратилась она к нему. — Так что мы не проходимки какие-нибудь! Хотите, я вам ее открытку подарю?

— А убийство? — смущенно поинтересовался тот.

— А с убийствами еще проще. Мы по просьбе моей мамы пишем для нее сценарий боевика. Вот она пишет, — Вика ткнула в мою сторону, я на всякий случай кивнула. — А мы помогаем, в обсуждении участвуем. Только и всего. Я понимаю, вас ввели в заблуждение некоторые наши слова, но это художественный вымысел, так по сюжету положено.

— Что же вы сразу-то?! — с оттенком подобострастия в голосе упрекнул нас милиционер.

— Растерялись… — пробормотала я и опустила глаза, стараясь не выдать своей радости — как бы она не показалась ему подозрительной. Может, следовало обратиться к нему «товарищ генерал»? На «майора» он «клюнул», а на «сержанта», по-видимому, обиделся.

— Не каждый день с милицией общаемся! — поддержала меня Люська.

Оставив типа в комнате, мы выбрались на солнышко, прошли мимо гранитного «Воскресения» и оказались в боковой аллейке.

— Куда теперь? — обернулась к нам Люська. Она вышла первой и нерешительно остановилась. — К могиле или домой? Лучше домой, сюда мы сможем вернуться, а там без нас все съедят. Я этого не переживу.

— Давай на всякий случай к могиле сходим, — предложила Вика. — Недалеко ведь.

— Тогда пойдем быстрее, хоть земли сверху бросим, — заторопилась Люська и почти побежала вперед.

Вика кинулась было за ней, но тут я, запутавшись в длинной юбке, споткнулась о бетонный цоколь чьей-то могилы и растянулась рядом с ней на земле, больно ударившись коленом о край гранитного надгробия. Вика помогла мне встать и отряхнуться и спросила, увидев, как я морщусь от боли, пытаясь наступить на правую ногу:

— Идти можешь?

— Попробую, — пообещала я и двинулась вперед, слегка прихрамывая.

Подруга из сострадания медленно шла рядом, поддерживая меня под руку, хотя мне казалось, что она готова подпрыгивать от нетерпения и сдерживается с трудом.

Когда мы подошли к могиле Ираиды Афанасьевны, то оказалось, что ее уже засыпали. К нам бросилась слегка ошалевшая Люська.

— Ну что? — обратилась к ней Вика. — Успела?

— Вы где были? — накинулась Люська на нас. В ответ я продемонстрировала разбитое колено.

— Прибежала я к концу Тамаркиной речи, — начала рассказывать Люська, — о том, какой бабушка была хорошей при жизни и как несправедливо распорядилась дачей. А потом я ничего не поняла: говорили какими-то намеками.

— О чем? — настойчиво поинтересовалась я, потому что Люська замолчала. — О чем говорили?

Вся процессия двинулась в обратный путь, а мы, как обычно, отстали: хотелось поговорить без свидетелей, поэтому я демонстративно прихрамывала.

— Понимаете, после ее смерти выяснилось, что кто-то чего-то не знает. Вернее, оказалось, что никто ничего не знает. И никому не известно, где это искать. Что именно, я не поняла. И, судя по лицам при этом присутствовавших, не одна я такая бестолковая.

— Может, это клад? — предположила я. — Мать Сени что-то говорила про клад.

— Должно быть, это завещание, — не согласилась со мной обладавшая большей практичностью Вика. — Бабушкино имущество надо разделить, а где лежит завещание, она не сказала.

— А клад? — упорствовала я. — Должен быть и клад! Это же так интересно!

— Возможно, конечно, что она свои драгоценности тоже куда-то спрятала, если они у нее были, — скептически произнесла Вика. Выражение ее лица говорило о том, что уступила она лишь из уважения к моей персоне, а вовсе не из здравого смысла. — Из-за них тоже можно подраться, но завещание важнее.

Немного удрученные всем произошедшим, мы подошли к дому.

— Вик, зачем ты взяла с собой фотографии? — полюбопытствовала я. Мне почему-то захотелось сменить тему разговора. — Это так удачно получилось.

— Гостям хотела показать, — ответила подруга. — Последнюю открытку ему оставила, паразиту!

Снова подъезд со ступеньками в бесконечность… В середине лестницы мои ноги отказались идти, а подол длинной юбки протестующе задрался до колен.

— Поторопись, — окликнула меня сверху Вика. — Может, там уже кого-нибудь убили!

— Кого? Милку или Лёню? — из последних сил спросила я. Идти в квартиру не хотелось — ни ногам, ни голове.

— А вдруг обоих? — заявила Вика. — Придем, а там два трупа…

— Тогда я туда вообще не пойду!

Я словно искала предлог и теперь, найдя, вцепилась в него когтями. И дальше — ни шагу, как будто что-то меня держало. «Да что же это такое?! — обозлилась я на неведомую силу, не пускавшую меня в квартиру. — Может, и не стоит подниматься, но там остались мои вещи».

— Это она из-за Лёни не хочет туда идти! Испугалась его пьяных приставаний! — ехидно прокомментировала Вика. Уж она-то знала, как я обычно реагирую на поддразнивания — поступаю наоборот. Но сейчас странная сила меня от этого удержала.

— Ты чего? — удивилась Люська. — Да такой возможностью надо воспользоваться! Можно Тамарке отомстить, это раз, я заметила, что она тебя невзлюбила. Во-вторых, из-за самого Лёни — следить не придется, он все время будет на виду.

Я с предубеждением поморщилась в ответ.

— Юль, ну потерпи немного. Мы за неделю все узнаем!

— Убедили, — буркнула я себе под нос и, стреноженная юбкой, с трудом полезла вверх.

Дверь нам открыл Лёня.

Было видно, что он обрадовался мне, а я… похоже, я обрадовалась ему. Расправив юбку, я с улыбкой оглянулась вокруг, не веря своим глазам. Почему-то в его присутствии старые, выцветшие обои на кухне расцвели нарисованными розами, а стены коридора, покрашенные в цвет забора военной части, стали выглядеть, как живая изгородь.

Вымыв руки, я направилась в столовую и вдруг заметила, что Тамара и Евгения скрылись в комнате с портретом и прикрыли за собой дверь. Уж не о кладе ли они хотели поговорить? Вряд ли — об убийстве. Надо бы пойти послушать, решила я. Но меня опередили.

Откуда-то вынырнул Паша, осторожно приблизился к двери этой комнаты и приложил к ней ухо. Я осталась стоять на месте и издали разглядывала Пашину спину.

— Юль, ты где? — крикнула из столовой Вика. Оказалось, что я простояла в коридоре целую минуту.

Все расселись за столом. На этот раз ели мало, но зато много пили.

Милкины родственницы продолжали поглядывать на меня с неприязнью, хотя на этот раз одета я была «согласно протоколу», да и самой Милке я активно не нравилась, и она тихо фыркала в мою сторону. Сестра жениха Лариса также бросала на меня нерадостные взгляды; зато на Лёню она смотрела очень томно и постоянно ему улыбалась. Но тщетно.

«Ну нет, ребята, — сказала я себе. — Эту тайну мы раскроем до конца! Вы еще пожалеете, что не отнеслись ко мне с должным вниманием!»

Лёню я, конечно, не имела в виду.

С нервным аппетитом я набросилась на салаты, запивая подвернувшимся вином. Около меня оказалась рюмка с водкой, прикрытая куском хлеба, и пустая тарелка, предназначенные душе бабушки. Не особенно церемонясь, я сдвинула эти мешавшие мне предметы в сторону Вики, а она — еще дальше, к Люське.

— Павел, я хочу поблагодарить вас за помощь, — услышала я и подняла голову от тарелки. С рюмкой в руке Тамара произносила речь. — Вы так много сделали для нас сегодня! Я надеюсь, что вы с Людмилой останетесь друзьями! За ваше здоровье!

Они выпили, а я насторожилась. Что такое: она так заботится об интересах племянницы? Или о своих? А какие у нее в этом деле интересы? И, к тому же, хороша забота: в присутствии мужа уговаривает любовника не бросать его жену! Ну и дела!!

Так, еще полтарелки салата, и я смогу здраво рассуждать, подумала я. И положила себе разных салатов — числом целых три. То есть тарелку с верхом. Чувство нервного голода — сильное чувство!

Лишь минут через десять, выпив второй бокал вина, я начала разглядывать присутствующих. Сеня все так же следил за каждым движением жены, она не обращала на него никакою внимания. Паша сидел рассеянный и погруженный в себя. Лёня не сводил с меня взгляда и абсолютно трезво улыбался, а я… я, наверное, иногда улыбалась ему в ответ.

Бабушкина рюмка и пустая тарелка уже перекочевали к Алине. Она отправила их дальше, к Сене, нечаянно коснувшись при этом его руки. Сеня, вроде бы, этого не заметил, но Алина заметила и пристально посмотрела сначала на Сеню, а затем и на Милку. Сергей поглядывал на Люську, которая решительно взялась за дело.

Родственницы Сени молча смотрели друг на друга.

Оставшиеся салаты в моей тарелке уже дрались за право первым оказаться на вилке, а потом у меня в желудке. Поединок был трудным, вилка никак не хотела быть честным судьей и сама норовила посильней наподдать какой-нибудь части салата. Ножу тоже хотелось ввязаться в драку, поэтому я положила его на стол, а вилку в тарелку, и взяла в руку третий бокал вина. Против ожидания, он не стал вырываться.

Что же тут происходит? И кто в этом виноват? Будто всё, о чем мы думали, произошло одновременно. Реализовались все наши версии. Алина соблазняет Сеню, а Милка демонстративно этого не замечает. Она мечтает о Паше, а он? Да еще Тамара подливает масла в огонь!

Лёня тоже… тоже собирается как следует изменить! Так ли важно это его жене? Она, конечно, занята сейчас каким-то своим планом, но все же… Нет, не может быть! В случае с Лёней я появилась позже! Видно, правильной является версия Вики.

Я допила третий бокал, затем наполнила его в четвертый раз и продолжала рассуждать, беседуя сама с собой.

Почему же Паша так печален? Неужели Милка угрожала ему, что убьет в случае измены? Ну, угрожала, и что? Он бы испугался? Да полно, дорогая, чего ему пугаться? Он бросил бы ее, не задумываясь, и с работы выгнал бы в тот же миг! Но вот если бы она показала ему записку Сени, даже написанную почерком Алины, и попросила защиты?! Тогда да! Тогда бы он задумался, как ее спасти!

— Теперь послушайте меня, дорогие гости! — сидя заявила Милка. Она говорила не очень громко, но все прислушались. В ее тоне слышалось слащавое, наигранное самодовольство. — Я приглашаю вас к себе на дачу! В выходные! Дача-то теперь моя! Вы все это слышали! У нас даже посторонние свидетели есть, — она кивнула в нашу с Викой сторону, потом лениво потянулась. — Погода — кайф!!

Действительно, солнечные лучики прыгали по тарелкам, отражались от бокалов с вином, искрились в ребрах хрустальной вазы с цветами. В комнате было жарко; мне захотелось снять свитер, но под ним была лишь тонкая футболка, я решила, что это неприлично, и лишь до локтей засучила рукава.

— Мы еще посмотрим, чья это дача, — прошипела Тамара, покрасневшая от злости. — Надо завещание посмотреть!

— Ты же слышала, — с равнодушно-ласковым участием победителя отмахнулась Милка. — И все слышали.

Тамара болезненно дернулась, но ничего не сказала в ответ.

Вот она, причина, подумала я. Причина, по которой она будет подстрекать к убийству Сеню. И она, и Алина, и обе вместе!

Если Милку убить — и дача, и другое имущество, всё в конце концов достанется им. Особенно если доказать, что ее брак был фиктивным.

Сделав последний глоток из четвертого бокала, я обнаружила, что сижу за столом одна. Рядом со мной стоит Лёня и не просто стоит, а пытается убедить меня подняться. Я поставила на стол пустой бокал, медленно встала, слегка опираясь на стол, и вопросительно посмотрела на Лёню. Он был окутан призрачной дымкой возможного счастья. Счастья от вина.

— Иди сюда, — нежно прошептал Лёня.

Он коснулся губами моего виска и повел вперед, прижимая к себе, в поисках укромного уголка, где можно спокойно целоваться. Но в этом доме свободных укромных мест не было. Милка с Пашей, Сергей с Люськой, Сеня с Алиной… Сегодня все ухитрились напиться! Трезвым был, пожалуй, только Лёня.

Свидетель пытался ухаживать за Викой, но тщетно. Ей поросята не нравились. Точнее, нравились только в жареном виде.

Тамара с Евгенией выясняли отношения на кухне. Родственницы Сени о чем-то спорили на лестничной площадке, забыв прикрыть дверь. Возможно, боялись, что она захлопнется.

Обойдя квартиру, мы вернулись в столовую.

— Попробуем выйти на балкон, — предложил Лёня. — Держись за стену, и все будет в порядке!

Я медленно пробиралась вдоль стены, Лёня — следом за мной; натыкаясь на стулья, я останавливалась, и он подходил ближе, поддерживая меня за плечи. Зацепившись за последний стул, я задержалась около него немного дольше и, почувствовав Лёнины руки на своих плечах, повернулась к нему. Повернулась, а потом испугалась, что кто-нибудь войдет в комнату и увидит нас, стоящих в обнимку.

Я резко отступила и наткнулась на стол. Кажется, села при этом в чью-то стоявшую на краю стола тарелку, в ужасе подпрыгнула и, потеряв равновесие, рухнула на пол.

Места между столом и стеной было совсем мало, пытавшийся поддержать меня Лёня споткнулся и свалился рядом, все еще продолжая меня обнимать. Сверху на нас посыпались рюмки и вилки, и сползла миска с салатом.

Короче, когда на шум прибежали Тамара с Евгенией, мы, обнявшись, лежали на полу среди еды и посуды. Понятное дело, лежать обнявшись было гораздо хуже, чем обнявшись стоять.

Под по-женски оценивающими взглядами хозяек дома я выбралась из-под Лёни и тарелок.

Моя черная юбка была в светлых пятнах салата, свитер — в вине и помидорах, все казалось мокрым, грязным и противным. Следовало переодеться, да и вообще — пора было ехать домой.

— Дайте ей что-нибудь чистое, — приказал Лёня, с отрешенной надменностью глядя на своих родственниц. — Я ее домой отвезу, раз уж виноват!..

Женщины оглядели меня с кровожадным любопытством стервятников, готовые если не вцепиться в волосы, то хотя бы дернуть за ухо, а еще лучше — ударить по спине табуреткой. Но со стороны заподозрить нас в чем-либо недозволенном было трудно, мы демонстративно смотрели в разные стороны, и мне выдали спортивные брюки и длинный свитер, который вылезал из-под куртки.

«Больше я к чужому мужу не подойду никогда! Да еще в присутствии его жены! — в ужасе сказала я себе. — Жить надо честно!»

— Иди вниз и жди у машины, — распорядился Лёня. — Синие «Жигули». Я сейчас спущусь.

Машина оказалась не синей, а, скорее, голубой, цвета старых, выцветших джинсов, да и сами «Жигули» были не первой молодости. Но доехали мы быстро.

В поездке почти не разговаривали, машина слегка дребезжала, Лёня молча улыбался, и я успокоилась. Если бы не его жена, он, наверное, мог мне понравиться, то есть он мне уже нравился, что было не очень хорошо.

«Стоп, дорогая, — приказала я себе. — Надо уходить, точнее отступать, на прежние позиции. Какой черт меня дернул так не вовремя ему улыбнуться?!»

Мне, естественно, хотелось пригласить его в квартиру, предложить чаю или кофе, но… нельзя! Нехорошо. Нехорошо и неприлично. С некоторым сожалением я собралась отправить Лёню домой от подъезда. Так безопаснее. А вещи могу отдать завтра, с собой привезу.

Понял ли он мои сомнения? Видимо, понял, потому что решил сразу же забрать Милкину одежду обратно. Я не стала спорить и с облегчением от принятого за меня решения впустила его в квартиру. Он прошел в комнату и, не особенно разглядывая мою маленькую квартирку, уселся на диване перед аквариумом, стоявшим на низком столике у стены. Легкий туман в моей голове стал рассеиваться.

Я достала из шкафа длинный халат и посмотрела по сторонам. В присутствии Лёни квартира словно съежилась, уменьшилась в объеме, но стало в ней как будто светлее-веселее. Обои выглядели ярче, комнатные цветы — намного зеленее, чем обычно… Однако где же мне переодеться? На кухне?

— Тут селедки плавают! — улыбнулся Лёня, не сводя глаз с аквариума. — Ты чем их кормишь? И растения смешные — слева как лук, а справа как укроп! Их едят?

— Рыбы едят, — откликнулась я.

Еще никто не называл селедками моих скалярий, плоских треугольных рыбок с продольными полосками и длинными усами-плавниками, но я не обиделась. Оставив Лёню созерцать рыб, я отправилась переодеваться. Через минуту вернулась, Лёня оторвался от аквариума и с восхищением посмотрел на меня. Был в его глазах какой-то юный задор; что-то закружилось, куда-то понеслось…

Опомнилась я в постели, когда всё уже было позади. Опомнилась, начала понемногу приходить в себя, с удивлением обнаружила, что лежу рядом с малознакомым мужчиной, едва прикрытым простыней, и… и хочу лежать так вечно!

Секундочку, спросила я себя, что же я такое делаю? Неужели я действительно этого хочу — лежать вот так, прижавшись щекой к его плечу, всю оставшуюся жизнь!

Он о чем-то воодушевленно рассказывал, но я не особенно вслушивалась. Я задумалась о своем. Чем меня так покорил этот в сущности совсем чужой человек? Почему мне так хорошо рядом с ним? Почему так хочется вместе с ним радоваться жизни?

«Он чужой муж, — строго сказала я себе. — Не ты ли говорила, что жить надо честно?»

— … а на столике около кровати ваза с экзотическими фруктами и цветок в унитазе! — продолжал Лёня свой вдохновенный рассказ. — Ты представь, цветок в унитазе! Рядом — океан…

«Что должно быть у него внутри, какая мечта, чтобы быть таким жизнерадостным оптимистом? Чтобы, несмотря ни на что, так радоваться жизни?!»

— … улыбаются при встрече аборигены. А как они танцуют!.. Кругом пальмы… Зелень… Какие там цветы! Есть даже орхидеи!.. А храмовые праздники!.. А петушиные бои!.. Мы с тобой обязательно съездим туда!!

«Дорогая, этого не может быть, — молча вздохнула я. — Этого не может быть, но мне так этого хочется!»

Я собралась легкомысленно рассмеяться, но в последний момент передумала. Должно быть, что-то всё же отразилось на моем лице, потому что Лёня вдруг привстал на локте и внимательно посмотрел на меня.

— Ты хоть понимаешь, как ты мне нужна?! — абсолютно серьезно спросил он. — Ты ведь поедешь со мной на Бали, правда?

Я кротко кивнула, стараясь не отвести глаз под его испытующим взглядом.

«А вдруг все это сбудется?» — с надеждой подумала я.

Женщина-загадка разложила на диване ящик косметики размером с автомобильный прицеп, косметичку величиной с мешок картошки и два парика: один яркий, цвета меди, а другой пепельный, с легкой, едва заметной голубизной. Меня она усадила на жесткий стул — лицом к окну и боком к зеркалу.

— Кого делать будем? — оглядев меня туманным взором, вопросила она саму себя и повернулась к парикам. — Мальвину или Лису-Атису? Сиди прямо, не крутись, — это относилось ко мне. С собой, со мной и с дочерью она разговаривала одним и тем же тоном, без перехода.

Утром в метро я встретилась с Викой, она привезла мне кожаную куртку и часть недовязанного свитера для ее дочери, чтобы я не скучала в засаде, — начатую спинку и большой синий клубок. Потом она помчалась на работу, а я — к Люське, гримироваться.

— Мы решили следить явно, — сообщила Люська, — чтобы наша жертва знала, что она объект слежки, но не могла сообразить, кто за ней следит.

— Значит, надо, чтобы она была похожа на знакомый персонаж и хорошо запоминалась, — кивнула Светлана Валериановна в мою сторону. — Голубой парик подойдет. Я когда-то театральной гримершей подрабатывала, меня тогда печатать не хотели, — это было адресовано мне. — Закрой глаза. Теперь открой. Подведем их синим. И синие ресницы. Вот так, хорошо! Получится Мальвина.

— Мама — театральный критик, — объяснила Люська. — Подать пудру? А какую? Эту?

— Попробуем вон ту, правый тюбик!

— А почему не печатали? — спросила я. Мне удалось вклиниться с вопросом между двумя движениями руки.

— Сиди смирно, — предупредила меня женщина-загадка. — Дернешься — могу случайно в рот заехать. Слишком ярко! Этот тон тебе не идет, стирай! — и сунула мне в руку гигантский кусок мокрой ваты.

Я отжала воду в стоящую на подоконнике тарелку и провела ватой по щекам и подбородку.

— Хватит! Повернись боком. Ага, пудру сюда нужно серую. А помаду яркую. И контур темный. Не печатали меня потому, что я все не так писала! Обругаю какой-нибудь пролетарский спектакль: мол, полтора землекопа со своей ролью не справились, а им через месяц Ленинскую премию дадут! Или похвалю Джульетту, а она поругается с режиссером и из театра уйдет. Поэтому мне стали верить «наоборот». Сейчас брови синим подмажем, а веки — фиолетовым.

— Не надо веки, — попробовала возразить я и получила кистью в висок. Рядом с глазом образовалось пятно цвета старого синяка.

Одно мастерское движение, и я оказалась в парике, превратившись в лохматую пепельную блондинку.

— Готово, — доложила мне Светлана Валериановна и отодвинулась немного, чтобы полюбоваться на творение своих рук. — Надо бы еще изменить тебе прикус, тогда и родные не узнают. Проще всего хлебную корку за щеку положить, но она быстро размокнет.

— Может, корку апельсиновую? — предложила Люська. — Сейчас очищу.

— А запах? — дернулась я. Апельсин перебьет любые духи, хотя — зачем мне там духи?.. Я пожала плечами и согласилась.

— Это за верхнюю губу, это — за нижнюю. А гриву примнем косынкой.

Она свернула цветастый платок, обмотала им мою голову и завязала сбоку громоздким узлом. Теперь прической я сильно смахивала на давно не стриженного пуделя.

— Посмотри на себя, но только недолго. А я тебе розовые рейтузы принесу. Жарко не будет, обещали похолодание…

В зеркале я увидела спившуюся Мальвину, ни капли не похожую на меня. Примириться с собой такой было трудно, я стиснула зубы, но яркие, торчащие губы от этого не уменьшились, а еще более круглые, чем обычно, глаза стали наполняться слезами обиды. Особенно меня нервировал синяк под глазом.

— Она же сказала: недолго, — схватила меня за руку Люська. — Что ты к зеркалу приросла?! Я тебя туда провожу, не бойся. Посидишь на остановке, понаблюдаешь. Хорошо бы еще сотовый телефон, да негде взять. А то можно было бы репортаж вести.

— Надень вот это, — протянула мне Светлана Валериановна мохерово-пушистые рейтузы. — Мальвины в джинсах не ходят! Сможешь достать диктофон?

Я отрицательно помотала головой и задумалась. И правда, из чего бы сделать передатчик? И подо что замаскировать?

— Буду разговаривать с клубком, — решила я. — К нему нужна антенна, длинная железная палка или проволока.

— Ха! Это мы можем, — обрадовалась Люська. — Держи! — и вынула из шкафа две длинных, толстых спицы.

Я убрала их в сумку, надела Викину куртку, Люська быстро собралась, и мы отправились. У входа в метро на нас покосился милиционер, но ничего не сказал, и больше милиция нам не встречалась. Доехали мы без приключений.

Я устроилась на лавочке на троллейбусной остановке, достала недовязанный свитер и углубилась в расчет петель. Люська отправилась в магазин — на разведку. Вернулась минут через пять, остановилась в метре от меня и молча прищурилась.

— Да?.. — тревожно спросила ее я. — Что-нибудь не так?

— Нет-нет, всё в порядке, — заверила она меня. — Они все здесь, в магазине. Милка за прилавком, Юра — рядом, а Паша с Сенькой внизу, на складе, у них там комнатка в углу.

Потом Люська обошла меня с другой стороны и снова окинула меня внимательным взглядом. Я отложила вязание и замерла, не сводя с нее глаз. Так мы молчали секунд сорок.

— Ты что? — не выдержала я. — Я плохо выгляжу? Признавайся!

— Нет-нет, просто… зрелище впечатляет! Забыть нельзя, но и мимо пройти — тоже! Давай-ка пересядь на другую сторону! Если к тебе приблизиться, узнать можно. Да и по голосу — тоже.

Перебравшись на противоположную остановку, я уселась там, достала свитер и отважно посмотрела вокруг. Теперь я сидела лицом к магазину, наблюдать отсюда было удобнее, все объекты находились внутри — красота! С легким сердцем я отпустила Люську, пообещав позвонить вечером и отчитаться.

На остановке постепенно собирался народ. Аборигены микрорайона ходили вокруг, приглядываясь и принюхиваясь. Мимо иногда проезжали легковые машины зарубежного производства, их обитатели таращились на меня, едва глаза не теряли и собирались выпрыгнуть из машины по первому моему знаку. Но знака, понятное дело, не было.

— Пива хочешь? — предложил мне подвыпивший мужик, протягивая открытую бутылку. Я отрицательно помахала спицей в ответ.

Раз в пятнадцать-двадцать минут троллейбус забирал собиравшуюся толпу, и мне становилось легче.

Время шло.

Я съела заранее припасенный бублик, целеустремленно глядя в даль и стараясь при этом не подавиться апельсиновой коркой. Следить всё еще было не за кем. Впрочем, я не собиралась долго следить, надо было только сделать вид.

— Доча, пустой бутылки не найдется? — окликнула меня добродушного вида пенсионерка.

Я коротко мотнула головой и углубилась в вязание.

— Что ж ты здесь сидишь-то? Свежим воздухом, что ли, дышишь? — продолжала она. — Или ждешь кого?

— Жду, бабуль, жду, — мирно ответила я, что вполне соответствовало действительности.

Я подняла глаза, но не на бабулю, а на вход в магазин. На людей я старалась не смотреть: встретившись со мной взглядом, они что-то понимали и, заподозрив неладное, отходили прочь.

— Что ж они тебя здесь бросили?! — запричитала общительная бабуля. — Изверги они, вот что! Ты не жди их, милая, не жди!

Подъехал троллейбус, и остановка снова опустела.

Вязать мне уже надоело, тем более что спинка свитера уже увеличилась на десять сантиметров. Пользуясь временным одиночеством на посту, я, на всякий случай, подготовила имитацию передатчика — воткнула в клубок почти под прямым углом две длинные металлические спицы. И вовремя: к магазину подъехала знакомая мне машина цвета полинявших джинсов, медленно проехала мимо входа, развернулась и замерла на заасфальтированной площадке перед жилым подъездом.

Лёня из машины не вылез, сидел и ждал.

Из двери магазина осторожно выглянул Паша, нервно посмотрел по сторонам и слегка дернул себя за нос. Я схватила клубок и поднесла его к губам.

— Лёня ждет в машине, — сказала я клубку. — Паша вышел и направился к нему. На меня не обратил внимания. Прежде чем сесть к Лёне в машину, оглянулся. Совещаются с Лёней. О чем — не слышно.

Говорила я шепотом, не желая смущать прохожих. Мимо проходящих и рядом стоящих.

Разговаривали Паша с Лёней ровно четыре минуты, это я засекла по часам.

— Паша вышел из машины, забыв закрыть дверь, — продолжала я свой репортаж. — Нервничает. Идет ко входу в магазин. Заметил меня, напряженно смотрит в мою сторону. Идет к двери, открывает ее, снова оглядывается на меня. Исчезает в магазине. Лёня хлопает дверцей машины, и спокойно уезжает.

Через двадцать минут из магазина вышли озабоченный Паша и его шофер Сеня, причем первый снова покосился на меня. Я слегка помахала ему торчащими из клубка спицами, но он, наверное, этого не заметил. Они сели в красную «Волгу» и уехали, а еще через сорок восемь минут из магазина выбежали Милка и охранник Юра, догнали отъезжающий троллейбус, вскочив в него в последнюю секунду — почему-то в разные двери. Между собой они при этом не разговаривали и направлялись, скорее всего, в разные места. Короче, все, за кем можно следить, разбежались. Мне здесь больше делать было нечего.

— Сдаю дежурство, — сказала я клубку, убрала его в сумку и через тридцать пять минут была дома.

Как и договаривались, я позвонила Люське, а после — Вике. Спокойно поужинала и хотела вернуться к заброшенным переводам. Но мысли бродили в голове, как грибники в осеннем лесу, они мешали сосредоточиться на процессах распада элементарных частиц, и статью я снова отложила. И вернулась к процессу слежки, точнее, к Паше с Лёней.

Что же это было? Кто кому понадобился и зачем? Лёня к Паше в магазин не пошел, не очень, видно, торопился, а вот Паша нервничал, по сторонам оглядывался… Неужели боялся?

Я уселась на стул рядом с аквариумом и задумалась. К какой из наших версий все это подходит? Пожалуй, вот к этой: Милка показала Паше записку с угрозой, а он решил привлечь к этому Лёню как родственника, а также врача. И вызвал его к магазину. Даже если Лёня всего лишь офтальмолог, в общих вопросах медицины он должен разбираться. Отклонения в поведении Сени определит, что-нибудь посоветует или к кому-нибудь направит.

Скалярии подплыли к стеклу аквариума и требовательно уставились на меня. Следовало бы их покормить…

Я принесла из холодильника банку с мотылем и опустила клубок красных, копошащихся червячков в кормушку для живого корма. Рыбки сразу же забыли про меня, со здоровым аппетитом накинулись на червей, с шумом высасывая их из кормушки, а я… Ни про что я не забыла, и прежде всего — про Лёню. Что-то сложное, сентиментальное, тревожно-романтическое забралось в мою душу и совершенно не желало оттуда уходить. Да я и не гнала.

Начинало темнеть, комната освещалась лишь аквариумной лампой.

Мягкая подсветка, воздушный полумрак… Душный полумрак!

Поднявшись со стула, я открыла форточку. Стало прохладнее, но не свежее, что-то все равно мешало мне дышать. Тревожный полумрак остался, и я поняла: он был не в комнате. Он находился в моей душе.

С утра я всё еще пребывала в смятении. Из-за Лёни, конечно, а не из-за возможного преступления. Я рассеянно позавтракала и уже допивала кофе, когда с улицы донеслось:

— Мяа-ау-гли! Ма-а-у-гли!

Протестующий вопль кота заставил меня выглянуть в окно. Кот оказался знакомым — рыжий перс Петруха. Почти под окном, на газоне с редкими деревцами разгуливал Лёня, кота он тащил на поводке, не обращая на него особого внимания, так как глазел на мои окна. Кот отчаянно упирался и издавал возмущенные вопли, но куда ему против влюбленного бизона?! Бедный Петруха почти летал по газону, лишь изредко цепляясь за траву когтями.

«Значит, взял кота в охапку, и — к даме сердца! — радостно усмехнулась я. — Коту-то не все ли равно, где гулять?!»

Увидев меня в окне, Лёня радостно замахал руками, запихнул кота в большую спортивную сумку хвостом вперед и помчался к подъезду. Я была ему, Лёне, очень рада, и даже больше — беспредельно счастлива. По крайней мере, в эту минуту.

— Знаешь, я твой телефон потерял, — виновато сказал он, войдя в квартиру.

Кот, пока мы целовались в прихожей, не в силах оторваться друг от друга, лежал в сумке около двери. Наконец ему это надоело, он стал царапать молнию и с негромким «мявом» выбрался наружу. Выбрался и потрусил прямиком к скаляриям.

— Мои рыбы! — встрепенулась я, слегка отстранившись от гостя.

— Ничего с селедками не будет, — заверил меня Лёня и снова потянул к себе. — Он их ловить не умеет.

— Не стоит скаляриями рисковать. Лучше я его на кухне покормлю.

Петруха получил кусок курицы, сказал «мя-а-со» и на некоторое время оставил нас в покое. Мы, естественно, использовали это время в личных целях.

Придя в себя, я завернулась в простыню и положила голову на Лёнино плечо, уже не с удивлением, как позавчера, а с чувством радостной безмятежности, с оптимистической уверенностью в светлом будущем и в бесконечности счастливой жизни.

— Ты родишь мне сына? — неожиданно спросил Лёня.

— Да, если ты будешь его воспитывать! — не раздумывая, ответила я. Это я-то, которая еще час назад была абсолютно уверена, что и одного брака мне хватит на ближайшие сто лет. Одного предыдущего брака.

— Я уйду от них. Обязательно уйду! — Он прикрыл глаза и мечтательно вздохнул. — Пусть не думают, что я всю жизнь собираюсь на цепи сидеть! Мы так не договаривались! Дочь выросла. Деньги у меня есть…

Я блаженно потянулась и покрепче прижалась к Лёне; он наощупь, не открывая глаз, поцеловал меня в шею, попав куда-то за ухо.

Кот, которому наскучило лежать под столом в ожидании хозяина и наблюдать за аквариумом издали, выбрал время для атаки. Подбежав, он запрыгнул на тумбочку, встал на задние лапы и сунул нос в воду. Обычно пугливые, скалярии не шарахнулись от него, а выстроились полукругом, заняв оборону. Они были крупными, размером с пудреницу.

У персидских котов лапы короткие, и Петрухе не хватало их длины, чтобы дотянуться до рыб. От отчаяния дергая хвостом, кот стал лакать воду, его розоватый язык напоминал плоского червяка. Очевидно, так же показалось и скаляриям: одна из рыбок подплыла к нему и клюнула, надеясь откусить от языка кусочек.

Петруха с обиженным воплем свалился на пол.

— Мне пора на работу, — открыл глаза Лёня. — Ты приедешь к нам на дачу?

— Обязательно, — ответила я.

Он собрался и ушел, забрав кота и поцеловав меня на прощание, а я… Я в очередной раз попыталась заняться переводами. Попыталась, но, конечно же, тщетно. Вместо законов для элементарных частиц мне хотелось придумать другие законы. Точнее, правила игры. Правила пользования чужими мужьями. Инструкция по технике безопасности. Лучше всего, конечно же, близко к ним не подходить.

Зазвонил телефон, и я с легким сердцем взяла трубку.

— Э-э! — услышала я хриплый мужской голос. — Я, это, с кладбища звоню.

— Да-да? — нервно переспросила я, ничего не понимая. Голос был мне незнаком.

— Ну, на кладбище я. Тут, это… всё готово.

Мужик говорил ровным, невыразительным тоном и делал паузы после каждого слова. Мне стало нехорошо.

— Что? — переспросила я, как будто было плохо слышно. На самом деле голос был таким громким, словно его обладатель сидел прямо в телефонной трубке.

— Все готово. Можете приходить!

— Хорошо, — пролепетала я и положила трубку на рычаг.

Что готово? Где? Куда приходить? И зачем? Уж не тот ли это тип с кладбища, который нас допрашивал? А откуда у него мой телефон?

В панике я позвонила на работу Вике и кое-как передала ей содержание разговора.

— Ну так пойдем! — обрадовалась она. — Узнаем, что там! На кладбище просто так не позовут! Встречаемся в метро, я как раз туда успею к шести.

Неожиданные приключения Вике нравились куда больше, чем мне. Я же, в отличие от нее, лучше чувствовала опасность. Впрочем, и опасность почему-то больше любила меня.

К воротам кладбища мы буквально подлетели, торопясь, как на пожар. Вика потащила меня дальше, но я вдруг резко затормозила.

— В чем дело? — возмутилась подруга.

— Сама не знаю, — ответила я и уверенно заявила: — Но дальше пойдем медленно! Или иди одна.

— Ну ладно, — недовольно проронила она. — А куда идти? Пойдем, что ли, к Ираиде Афанасьевне.

По пути я настороженно озиралась, но ни знакомой нищенки, ни того милицейского типа не заметила, да и вообще людей вокруг было мало.

Впереди замаячили «апартаменты» мафиози, там собрался народ — с цветами, с разодетыми дамами… Они стояли вокруг ограды и слушали кого-то невысокого, которого из-за охранников почти не было видно.

Двадцать шестое чувство внезапно потащило меня прочь. Я схватила подругу за руку, и мы поскакали меж могил, не разбирая дороги, как два испуганных жеребенка.

— Что ты делаешь?! Над нами все кладбище смеяться будет! — нервно выкрикнула Вика, пытаясь выдернуть свою руку из моей, но сейчас мою цепкость можно было сравнить разве что с цепкостью ленивца, которого отдирали от ствола молодого дерева, чтобы посадить в мешок. Так мы преодолели еще с десяток могил.

— Да здесь нет никого, — огрызнулась я, сама не понимая, что это на меня нашло. — Кладбище совсем пустое.

— А эти, в гробах?..

— Эти пусть смеются, пусть хоть из могил от смеха повыскакивают! — возбужденно воскликнула я. — Только чтобы мы живы остались!

Тут двадцать шестое чувство бросило меня к огромному серому обелиску и прямо за ним уронило на землю. Из положения «лежа», ловким ударом ноги мне удалось повалить Вику. Как только она коснулась земли, у памятника «авторитету» сильно громыхнуло.

Мы пролежали за обелиском секунд десять, а затем еще просидели секунд сорок-сорок пять, то есть поднялись почти через минуту. Отряхнувшись, я огляделась вокруг.

— Смотри-ка, эти всё же из земли-то повыскакивали, — сказала я хмуро, увидев застрявшую в чьей-то ограде доску, похожую на крышку гроба, и разбросанные венки. Слава Богу, это было не рядом с нами. — Теперь у нас есть основание посмеяться над ними.

Вика молчала, да и мне было не до смеха. Голова кружилась, и хотелось подсчитать синяки. Вроде обошлось без переломов, то есть убытки минимальны, а испачканная одежда не в счет.

Камнепад из кусков гранита закончился, пыль с песком уже тоже осела на землю. Раскиданные повсюду цветы, искусственные и поломанные настоящие, висели на оградах и ветках деревьев, а иногда, срываясь оттуда, медленно падали вниз.

С места взрыва доносились крики и стоны потерпевших, а также выстрелы. Очевидно, кто-то, «живой более других», с опозданием начал палить из своего оружия во все стороны.

Даже с целью оказать помощь пострадавшим сейчас туда лучше было не подходить.

— Идем отсюда, — потребовала моя подруга. — И лучше кружным путем, пока нас менты не засекли. Потом от трупов не «отмоешься». Вот уж «повезло»!

Мы помчались в другую сторону, вбок от взорванных «апартаментов», к могиле Ираиды Афанасьевны. Около ограды лежала свежедоставленная гранитная плита, а к ее углу «скотчем» была прикреплена визитная карточка Лёни. С номером моего телефона внизу.

— Кое-что объяснилось, — пробормотала я, не слишком довольная последними событиями.

— Надо будет Лёне сказать, — отозвалась Вика. — Пусть на плиту полюбуется и рабочим заплатит.

Мы еще немного поплутали по незнакомым тропинкам среди заброшенных могил и выскочили с кладбища в случайно обнаруженную дыру в заборе с противоположной от входа стороны.

— Теперь давай к молодоженам заглянем, — предложила мне Вика. — Нужно хоть немного успокоиться. Чаю попросим, может, дадут.

Обстановка в квартире у Милки напоминала разгром после обыска с конфискацией имущества. Мебель была сдвинута, ковры свернуты в рулоны, книги свалены в кучу в одном углу, матрасы и подушки — в другом.

По квартире носилась Евгения со всклокоченными волосами; Тамара, как безумная, пинала ногами подушки и заглядывала под кровати.

Чаем нас никто угощать не собирался, на нас вообще не обратили внимания. Мы отчистили одежду от последствий взрыва, вымыли руки и лица, а потом решили перейти на самообслуживание: сами воду вскипятим, сами чай заварим, сами в чашки нальем, сами и выпьем, никому не предложим. Разве что они нас попросят, тогда ладно, можно будет и поделиться. В обмен на информацию, конечно!

Кухня вся была засыпана крупой, я смела ее со стульев и стола, а Вика зажгла газ под чайником и разыскала чашки и заварку.

— Бабушкины драгоценности ищут? — предположила моя подруга. — Пойдем посмотрим! Может, узнаем что-нибудь интересное.

Мы отправились на экскурсию по квартире, с любопытством заглядывая во все комнаты.

Сеня с матерью и сестрой скучали в узкой комнатке-«норе», там тоже был разгром, но не такой, как по всей квартире: очевидно, они уже успели навести некоторый порядок.

Милка восседала на балконе с видом королевы, снисходительно наблюдающей за снующими вокруг придворными.

Из туалета доносился громкий стук: Паша долбил стену над сливным бачком.

— Там золото-бриллианты? — осведомилась Вика. — А по прямому назначению удобствами воспользоваться можно?

— В этой стене когда-то был тайник, — усмехнулся Паша, положил инструменты на пол рядом с унитазом и подергал себя за нос. Очевидно, так он поступал, когда волновался.

— А что ищем?

— Завещание. Ираида Афанасьевна, светлая ей память, забыла рассказать, где она его хранит.

Он пожал плечами, посторонился, пропуская Вику, и шагнул в коридор. Я вышла следом за ним.

Судя по его тону, эта ситуация скорее раздражала Пашу, чем забавляла; ни к одной из наших версий такая информация не подходила.

Чайник на кухне уже кипел, я залила кипятком заварку в чашках и присела к столу в ожидании подруги. Паша задержался у двери, в раздумье прислонившись к косяку. О чем он думал? Не о Сене ли и Милке?

— Чай пить будешь? — позвала я его.

— Не сейчас, — покачал головой Паша. — Надо бы закончить.

Он ушел; вернулась Вика, взяла в руки чашку с чаем и энергично прошептала:

— Там действительно тайник, но пустой. Даже немного пыльный. Пошарь на полке, может, найдешь что-нибудь сладкое, хоть печенье какое-нибудь.

Я нашла пачку открытых вафель.

— Сеньку изолировали, а Паша — на «коне», — продолжала подруга чуть громче. — Они правильно поступили, как ты думаешь?

— Хочешь сказать, что Сеню лучше не злить? — я хрустнула кусочком вафли и немного помедлила перед следующей фразой. — Возможно, Паше они доверяют, а Сене — нет.

— Вон там, под яблоней, Тамарка в прошлом году укроп посеяла, а я это место перекопала и посадила клубнику, — вещала Милка, глядя в пространство. Клубники там почти не осталось: очевидно, она вымерзла еще прошлой зимой. — А после Тамарка мой лук выбросила и на грядку посадила свои огурцы. Но урожая на них не было, она не приезжала, а мы с мамулей за ними не ухаживали, и там выросли желтые, несъедобные переростки.

Вчетвером — Милка, Вика, Люська и я — мы сидели под окном дачного домика на двух скамейках. Из окна за нами наблюдала Алина.

Тамара и Евгения хозяйничали в доме, а Сеня, Юра и Паша кололи дрова — вечером, когда приедет Лёня, собирались жарить шашлыки.

Мы все приехали часа два назад, после чая с бутербродами разбрелись кто куда и — некоторые! — занялись делом.

Нашим делом была безопасность Милки, и мы старались не оставлять ее одну. Остальные — Сеня, Юра и Паша, с одной стороны, и Алина с другой — тоже ходили за ней хвостом, что нам с Викой совсем не нравилось.

Дачный участок оказался по современным меркам просто огромным, соток сорок, если не больше, есть где погулять и даже, при желании, потеряться. А также труп потерять — закопать, например, или еще как-нибудь спрятать…

Участок был совсем не обработанным с сельскохозяйственной точки зрения, из культурных растений — только яблони и малина, зато много деревьев: две липы, клены, березы и даже голубая ель около крыльца.

Деревья шуршали остатками листьев в ожидании солнца, просыхая на ветру после дождя. Ночью прошел небольшой дождь, было пасмурно, тепло и влажно — мягкая осенняя погода, чем-то напоминавшая весну.

На соседнем участке отцветали астры и диковатые, мелкие хризантемы, вился жизнерадостный дымок — там жгли костер из опавшей листвы. А у нас — ни цветочка, только бурьянного вида сорняки и завоеватели-одуванчики, уверенные в собственной правоте. Правда, земля вокруг дома кое-где хранила следы «боевых действий», но успехов в выращивании культурных растений не наблюдалось.

Изменилось направление ветра, и дымок поплыл в нашу сторону, распространяя ни с чем не сравнимый запах паленых листьев — это чтобы осень можно было отличить от весны. Я вытянула ноги и откинулась на спинку скамейки. Блаженство…

Но Милка вдруг встрепенулась.

— Они у меня дождутся! — приглушенно зашипела она. — Вот ветер переменится, тогда мы свой костер зажжем, чтобы дым к ним шел!

Я благодушно пожала плечами, Вика издала удивленное мычание:

— Да ну-у-у их!

— Да-да, — продолжала Милка, не слушая мою подругу. — Сначала они мыльную воду после своей стирки к нам в канаву выливают, потом дымят! Теперь я здесь хозяйка, я им устрою!

Она поднялась и ушла в дом, а я огляделась вокруг.

Рядом со скамейкой стоял вполне солидный, добротный деревянный дом, в отдалении — бревенчатая баня, а еще дальше — хозблок с двумя дверями по бокам и окном в середине. Что там, интересно, хранится? Вот бы незаметно посмотреть — ведь убить можно и лопатой…

Совершенно того не желая, я всё время мысленно сбивалась на убийство. Вика считала, что убить должны Милку, и мы на всякий случай решили не спускать с нее глаз, то есть повсюду сопровождали ее, не особенно маскируясь. Люська с удовольствием присоединилась к нашей компании: Сергея не было, а остальные ее не волновали.

— Что, дачка нравится? — поинтересовалась Люська, заметив, как я оглядываю участок.

— А урожай они собирают? — обратилась к ней Вика. Она тоже поглядывала по сторонам и всё сравнивала со своей дачей.

— Ну что ты, какой урожай! За растениями ухаживать надо, а им это неинтересно. Им интересно друг с другом биться. Сколько себя помню, они всегда воевали, а бабка их подзуживала. Кайф ловила от чужой драки. И как это она умудрилась дачку Милке оставить?! Я-то думала, что Женька с Тамаркой всю свою жизнь ее делить будут.

Ветер разогнал тучи, появилось солнышко, но стало прохладнее.

— Природа тут красивая, это да! — продолжила Люська, зябко поежившись. — И лес, и озеро совсем рядом, в нем летом купаться можно. Ираида Афанасьевна на даче по полгода жила, другие приезжали — кто чаще, кто реже. Милка всегда любила здесь бывать, и меня с собой брала. Пойду я оденусь потеплее, заодно посмотрю, что они там делают.

Как только она поднялась на крыльцо, Милка открыла дверь изнутри, словно специально поджидала. Люська уступила ей дорогу и нырнула внутрь.

Милка направилась к хозблоку, возле которого Сеня с Юрой пилили на козлах сухое дерево. Рядом отдыхал Паша, прислонившись спиной к двери и положив топор на землю.

Мы с Викой медленно побрели туда же.

Из дома выскочила Алина, почти бегом направилась к нам, обежала козлы и остановилась возле Сени.

— Ты чего? — взвилась Милка.

— Про шашлыки узнать, — с жеманной надменностью протянула Алина, гладя Милке под ноги. — И про дрова. Я, например, есть хочу. А ты — нет?

— Шашлыки жарить будет Паша! — отрезала Милка. Помолчав немного, она добавила: — Когда Лёня мясо привезет, тогда и будут шашлыки!

— Что бы вы без моего папы делали?! — риторически воскликнула Алина и улыбнулась Сене. Тот замер, забыв про пилу.

Милка сверкнула глазами, но промолчала.

К забору подъехали «Жигули» облезло-голубого цвета, из них вышел Лёня с двумя огромными сумками, затем выбрались сестра и мать Сени с десятком полиэтиленовых пакетов в руках. Все направились к дому.

— Вот и мясо, — всё тем же жеманно-язвительным тоном заявила Алина. — А где же ваши дрова?

Милка сплюнула на землю, резко повернулась и зашагала к дому. Мы с Викой — за ней. Перед крыльцом она остановилась и обернулась. Мы тоже остановились и несколько секунд разглядывали друг друга: мы Милку, а она — нас. Наконец ей это надоело.

— Что вы за мной ходите? — набросилась она на нас.

— Мы тебя охраняем, — честно ответила я.

— И долго вы собираетесь меня охранять? — она дернула уголком рта и поморщилась.

— Пока не убьют.

— А потом что?

— Потом уже не нужно будет охранять. Тебя ведь похищать не собирались, только убить угрожали!

— Охранять меня не нужно! За мной и так Тамарка с Алинкой по пятам ходят! — резковато заявила Милка, обращаясь к Вике. По ее лицу было видно, что она из последних сил сдерживается, чтобы нам не нагрубить, как это было принято у них в доме, когда дело касалось родственников. — Меня здесь никто не убьет, понятно? Отдыхайте, раз уж приехали. Воздухом дышите.

— Пойдем, — предложила мне Вика. — Пока они тут с шашлыками разберутся, мы погуляем. Обсудим что-нибудь…

Мы уже отошли от калитки метров на десять, когда из дома выскочила Люська и бросилась к нам.

— Вы куда? На станцию?

— К озеру, — объяснила Вика.

— К озеру в другую сторону, — с облегчением вздохнула Люська. — Я уже подумала, что вы домой уезжаете. Милка нервная явилась, словно поругалась с кем-то. Я решила — с вами, вот вы и уезжаете. Тамарка в доме завещание ищет, а Женька ее контролирует. Сенькины родственницы продукты привезли. Будут ужин готовить.

— А Алина? — спросила я.

— Ее Тамарка послала за Милкой следить. А где она?

— Рядом с Сенькой. Куда дальше идти?

— Теперь направо и по кленовой аллее до самого озера.

Мы пошли по аллее, приминая ногами шуршащий, чуть пружинящий коврик из опавших кленовых листьев. Они лежали на земле, словно тени от остроконечных старинных замков.

— Вот и озеро, — восхищенно воскликнула Вика. — Юль, смотри, какая красота!

Я подняла глаза. И правда, впереди, среди поседевшей травы и чахлых, низкорослых кустиков блестело что-то сине-голубое, то ли небо, то ли море.

— Здесь у берега на дне песок, в воду входят отсюда, — рассказывала Люська. — А с того края болото. Видишь безголовые березки? Они сухие, одни стволы остались. Летом там гнездятся чайки, а в болоте клюква растет — красные капельки на тонкой ниточке. Ее осенью собирают, я как-то пыталась: ползаешь по мокрым кочкам, а она так и норовит в воде утопиться! Одно расстройство!

— Тут глубоко? — скромно поинтересовалась Вика. Ее глаза блеснули — наверное, она подумала, что Милку могут утопить.

— Не очень, — ответила Люська. — Идем обратно, здесь дует.

«Что я тут делаю, — подумала я, — в этом чужом доме, как в чужом мире? И зачем мы сюда приехали?! Соблазнились загадкой, выдумали версии на пустом месте… А теперь и отступать неловко. Не было, что ли, у нас других игр?..»

Я натянула на уши капюшон, засунула руки в карманы и брела не спеша, прицельно наступая на разноцветные кленовые листочки, иногда цепляла их носком ботинка и подкидывала вверх. Листья с нежным шелестом опускались обратно, на дорожку…

— Давайте на бревнышке посидим, — предложила Люська. — Оно слева под большим кленом лежит. Идите сюда. Посидим, покурим…

Удобно устроившись на толстом бревне, подруги вытянули ноги и закурили. Я пристроилась сбоку и задумалась о своем, не прислушиваясь к их беседе. О чем я думала? О том, что вот живут на свете такие красивые женщины… А я не только не хочу с ними дружить, но даже не желаю быть их соседкой.

— Ой, девочки! Смотрите! Кто-то идет! — заметила Люська.

Вика убрала ноги с дороги, и мы замерли. Сначала голоса казались тихими, потом мы стали разбирать отдельные слова и, наконец, предложения.

— … не знаем, где хранится. А она тем временем его найдет! — заявила Тамара. — И скажет, что его не было! Ты не понимаешь! Его надо обязательно найти!

— Что ты мечешься, как перепуганная мышь?! Сейф стоит в хозблоке, надо бы его проверить.

— Всё равно с нее нельзя спускать глаз! Я-то ее знаю!

В этот момент Тамара увидела нас, остановилась рядом с нашим бревном и замолчала. Лёня улыбнулся мне, но ничего не сказал.

Вика снова вытянула ноги на дорогу, с удивлением обнаружила в руке недокуренную сигарету, последний раз затянулась и раздавила окурок каблуком. Потом посмотрела вверх, на клен, под которым мы сидели, с наслаждением вдохнула свежий, влажный воздух и произнесла:

— Как сладко пахнет!.. А какие листья… Чудо! Ни одного одинакого листа!

— Это так тоской пахнет, — возразила я. — Тоской и безысходностью.

— Сладкий запах безысходности… — мечтательно промолвила она.

— Листья не могут пахнуть безысходностью, — тут же прицепилась к ней Тамара.

— Да, конечно, — меланхолично заметила я. Мне не хотелось нарушать очарование безысходности, то есть то очарование, которое бродило по кленовой аллее, изредка встречаясь с нами.

— Они могут пахнуть запахом, а не чувствами! Я редактор, я лучше знаю! — продолжала она назидательно-поучительном тоном. — И не может один лист быть одинаковым! Одинаковых должно быть хотя бы два!

Я начала понимать, о чем говорила Люська, рассказывая о своем детстве. И еще — я посочувствовала Евгении.

— Сладкий запах безысходности — это наркоз! — уверенно заявил Лёня и посмотрел на жену в ожидании ответной реплики.

Не ответив, Тамара резко повернулась и пошла обратно, вызывающе покачивая бедрами. Лёня пожал плечами.

Мы поднялись с бревна и медленно пошли за ней. Лёня — рядом со мной!

Аромат жареного мяса мы почувствовали, даже не дойдя до участка. Аромат мяса, дыма и чего-то еще. Захотелось есть, и не только мне: Люська с Викой ускорили шаг.

Около калитки Лёня вдруг обнял меня за талию и, прижав к себе, легко оторвал от земли. Я почувствовала прикосновение к моему виску гладко выбритого подбородка и запоздало подумала: «Не смотрит ли на нас Тамарка?»

— Поставь на место, — шепнула я. — Увидят!

— Все равно! — радостно рассмеялся он. — Еще несколько дней, и я оставлю их навсегда!

— Господи, Лёня! — недоверчиво воскликнула я. — Чему ты радуешься? Вся семья наследство делит с пеной у рта, а ты?!

— Я радуюсь тебе. И себе. А их наследства мне не надо.

Шашлыки уже были готовы, помидоры и лук порезаны, и все — гости и хозяева вперемешку — расселись на бревнах вокруг костра. В руках у каждого была бумажная тарелка и стакан с сухим вином. Я предпочла бы сок, но выбирать было не из чего.

Все пристально смотрели друг на друга: Тамара и Алина — на Милку, Евгению и Сеню; Сеня — на Милку и Алину; его мать и сестра — на Милку и Пашу; Юра — на Милку и Сеню; Милка — на Алину и на Пашу; Паша — на Лёню. А Лёня смотрел на меня. Он по-прежнему следил за каждым моим движением, но уже не так напряженно, как раньше, а скорее как-то затуманенно. Словно смотрел в будущее.

Я положила в рот кусочек мяса и… мой зуб в нем застрял!

— Батареи, — восторженно прошептала Вика и протянула руку. — Теплые.

— Водяное отопление, — поведала нам Люська тоном заурядного экскурсовода по ленинским местам, которому его работа до смерти надоела. — Котел внизу, на кухне. Его всё время топят.

— А стены!.. Приятно прислониться!

— Обиты вагонкой, — бесстрастно сообщила Люська. — И покрыты лаком.

Нас троих устроили на ночь в маленькой комнатке на втором этаже. Рядом, в еще меньшей комнатке, ночевали Сенины родственницы, а с другой стороны от лестницы, в боковой комнатушке, расположился Лёня. Один. Впрочем, места там было всего на один диван.

Еще днем я успела сунуть туда нос: сплошные углы и наклонные поверхности; в единственной вертикальной стене — небольшое окошко, из которого виден забор и стоящие около него легковые машины: Лёнины голубые «Жигули» и принадлежащая фирме «Людмила» красная «Волга», на которой Сеня обычно возил Пашу, а сюда, на дачу, привез Милку, Тамару и Евгению. Остальные доехали на электричке, благо было недалеко.

С наступлением темноты все распределились по комнатам, но ложиться спать не торопились, и из каждой комнаты доносились приглушенные голоса. Из соседней с нами — тоже, но не очень отчетливые: Лариса с матерью что-то вполголоса обсуждали.

— Надо бы послушать, о чем они говорят, — высказала Вика общую мысль. — Они так близко, грех этим не воспользоваться.

Она выпорхнула из нашей комнатушки, но через несколько секунд вернулась и приложила ухо к стене.

— Тсс, — сказала она нам. — Отсюда слышно лучше. А вы ищите себе другие объекты.

Я выглянула из комнаты, осмотрелась и потихоньку двинулась вперед. Неожиданно откуда-то появилась рука, обвилась вокруг моей талии и, не успела я даже вскрикнуть, как она втянула меня в приоткрытую дверь спиной вперед. Вторая рука эту дверь закрыла и заперла на задвижку.

Это были руки Лёни. Узнав их, я с облегчением выдохнула судорожно набранный в легкие воздух — на случай крика о помощи. Вместо этого я мягко спланировала на диван, лишившись в полете кое-какой одежды.

— Я устал тебя ждать, — шепнул Лёня мне прямо в ухо. — А ты?

Я кивнула и прижалась виском к его щеке.

— Оставайся у меня!

— Не могу, — я сделала попытку отрицательно помотать головой и наткнулась губами на Лёнины губы. Больше ничего разумного мне сказать не удалось.

Я начала растворяться в пространстве, словно погружаясь в волны океана. Глубже, глубже… К самому дну. А теперь обратно — на поверхность! Ах, бескрайние морские просторы!.. Я прозрачная медуза в морской пучине… Волны носят меня… вверх-вниз… вверх-вниз… О-о-о! Вот оно — счастье жить на этом свете!

… Я расслабленно лежала на спине и разглядывала Луну, ненароком заглянувшую в Лёнино окно.

— Кто там, на Луне? — нежно поинтересовался Лёня и погладил меня по плечу.

Я взглянула повнимательнее.

— Это кони. Видишь, мордами друг к другу. Они замерли в прыжке, как на детской карусели.

Я немного потеснилась на диване, чтобы дать ему возможность рассмотреть лунных коней, и задела локтем стенку.

— Ой! — сказала я.

— Что там? Гвоздь?

— Дощечка чуть-чуть шатается. Совсем незаметно. Мой локоть не пострадал, — пояснила я и в блаженстве прикрыла глаза, прижавшись к его груди.

— Юль, — тихонько позвал меня Лёня. — Давно хотел тебя спросить: как вы на этой свадьбе оказались? Случайно, да? Счастливая случайность!

— Вообще-то, мы… — нехотя пробормотала я и замолчала. Что-то подталкивало меня посоветоваться с ним насчет записки и угрозы. Но как быть, если угрожают именно ему? Наконец я решилась:

— Видишь ли, сначала мы просто шли мимо дома, а Милка нас увидела и пригласила. А вот потом… Потом мы обнаружили записку. Чужую записку, в которой… — я замялась, ожидая с его стороны помощи и поддержки.

— И вы, я надеюсь, ее прочитали? — ободряюще улыбнулся он. — Давай рассказывай, я весь внимание!

— Мы прочитали ее окончание. Там были слова: «Изменишь — я тебя убью!» И мы захотели это убийство предотвратить. Только, — с сожалением вздохнула я, — до сих пор не знаем, кто кому изменит, и кого за это убьют. Не тебя ли?

— Да ее уже убили! — негромко засмеялся Лёня. — Ираиду Афанасьевну убили! Как и обещали.

— А за что ее убили? — удивилась я. — За измену?

— Что ты?! — добродушно изумился Лёня. — Хотя… Можно это и так назвать.

— А кому она изменила? — снова удивилась я.

— Не кому, а что. Она завещание изменила. Ты же слышала. Она дачу завещала моей племяннице.

Слышать-то я слышала, но… Но как-то не связала одно с другим. Это было так обидно! Я была потрясена.

— А если бы она не?.. — пробормотала я. — То ее бы не?..

— Не знаю, — пожал плечами Лёня и притянул меня к себе.

— Подожди, подожди! Ты уверен, что ее убили? — я была рада порасспрашивать специалиста. — И кто?

— Я не очень уверен, — произнес он в ответ. — Но она всегда падала назад и могла удариться затылком, а вовсе не виском. А в этот раз — вперед, причем, по-моему, ее ударили сзади по шее, и этого удара хватило для смерти. Не было необходимости дополнительно биться виском. Но я всего лишь так думаю, а доказать ничего не могу.

Внизу хлопнула дверь. Очевидно, кто-то вышел на улицу. Или вернулся.

— Лёнь, они, наверное, ищут клад… Не знаешь, где он?

— Слышал я эту семейную легенду, — равнодушно ответил Лёня. — Только мне кажется, что клада давно уже нет.

— А вдруг… Скажи, что бы ты сделал, если бы нашел этот клад?

— Я-то? — легкомысленно усмехнулся он. — Я бы превратил его в деньги…

— Лучше в доллары, — предложила я. И представила: летят шуршащие зеленые бумажки с неба на землю, кружась и порхая, как кленовые листья. И падают на головы прохожих. Словно манна небесная.

— … и разделил бы всем поровну. Пока они друг друга не поубивали!

Незаметно пролетело полтора часа. Пора было уходить.

С первого этажа снова послышался шум.

— Неужели даже ночью кто-то ищет завещание? — недоверчиво спросила я.

— Пусть ищут, — пожал плечами Лёня. — Вообще-то один экземпляр завещания должен быть у нотариуса.

— Может, сказать им об этом?

— Не надо. Мне теперь все равно. Тебе, наверное, тоже.

— Мне тем более, — отозвалась я и лениво потянулась. — Я пойду…

— Подожди, возьми вот это. Пусть у тебя полежит, — Лёня протянул мне тонкий непрозрачный пакет размером со школьную тетрадку. — Внутрь пока не заглядывай.

Когда я вернулась к себе в комнату, мои соседки спали. Я осторожно положила пакет под кровать.

Проснулась я, по моим понятиям, поздно. Около десяти. Подруги уже бодрствовали — в горизонтальном, правда, положении. Они вовсю пользовались возможностью спокойно полениться, а она выпадала им нечасто. У меня же такая возможность обычно была, но приходилось ее игнорировать, поскольку лениться в ущерб себе почему-то не хотелось.

Я не торопясь, с чувством потянулась. Сетка кровати тоже потянулась подо мной, издав протяжный скрипо-вздох.

— Проснулась наконец! — обрадовалась Вика и, откинув одеяло, приняла полувертикальное положение. То есть села на кушетке.

— Сейчас проведем совещание! У меня еще с вечера есть что рассказать.

— И у меня, — кивнула со своего дивана Люська. — Пока ты с Лёней время проводила, мы столько всего узнали!

Я улыбнулась со смущенно-загадочным видом. У меня тоже была информация, но я решила с этим повременить. Сначала выслушаю сообщения подруг.

— Начну издалека, — сказала Вика. — Во время Отечественной войны у Сенькиной матери погибли родители. Маленькую сиротку взял на воспитание дядько Михайло, он жил в деревне в Западной Украине и был весьма зажиточным. Настолько зажиточным, что перед Первой мировой войной закопал в саду, за хатой, клад — горшок с царскими червонцами.

Она помолчала, подбирая точные слова, затем тряхнула головой и прислонилась затылком к окну. Светлые, с золотистым оттенком волосы распределились по стеклу над ее головой, образовав половину нимба. При солнечном свете это выглядело бы очень эффектно, но, к сожалению, за окном было пасмурно и, к тому же, с неба капало.

— Советскую власть он не особенно любил, но во время оккупации немцы ему чем-то сильно досадили. Поэтому в конце войны он у себя в подполе спрятал раненого красноармейца, причем даже не спросил, откуда тот взялся. То ли партизан, то ли из плена сбежал. Дядя его два месяца у себя прятал, кормил, поил… а потом деревню Советская Армия от немцев освободила.

Вика сделала паузу и печально вздохнула. Я настроилась на грустный финал.

— Клад более тридцати лет в земле пролежал, две войны пережил; когда немцев прогнали, он его выкопал. Да, как оказалось, зря! Кто-то видел, как он за хатой копал. Видел и донес.

Вика еще раз проникновенно вздохнула, сопроводив свой вздох трагическим жестом.

— Ночью пришли с обыском, целый отряд, а с ними тот самый тип, которого они у себя прятали и уже почти за родственника считали. А дальше — чудеса! При обыске как будто ничего не нашли, но горшок тем не менее исчез! Все решили, что украл его тот самый тип. Украл для себя лично, то есть присвоил.

— А что за тип? — поинтересовалась я, весьма заинтригованная. — Они о нем хоть что-то знают?

— Теперь самое интересное! Сенькина мать хоть и была совсем маленькая, но того типа хорошо запомнила. И фамилию, и внешность, да так, что по ее словесному описанию ты его тоже узнаешь: смурной тип с помятой рожей и носом уточкой. Ну?! Говори, кто это!

Я напряглась и… поняла, где я его видела. На стене.

— Портрет! — сообщила я. — Висит на стене в «гостиной».

— Точно! — подтвердила Вика с довольными видом. — Это Милкин дед! Он присвоил чужой клад, который она всю жизнь искала. И похоже, что скоро найдет. А еще я слышала, как открывались двери. — Вика покосилась на Люську, кивая вполоборота, словно передавая ей очередь.

— Об этом я сейчас расскажу, — сообщила Люська. — Меня интересовали… — она замялась, но через пару секунд решительно продолжила: — Алина с Сергеем.

— Почерк, и все такое… — с преувеличенной серьезностью вставила Вика.

— Я спустилась по лестнице и обосновалась на кухне: села в углу на стул, прислонилась ухом к стене и прислушалась. Но через стену ничего осмысленного разобрать не удалось. Они, должно быть, занимались тем же, чем и вы с Лёней, — Люська усмехнулась, как мне показалось, с завистью. — Но вскоре мимо меня промчалась Милка, вылетела на улицу и поскакала к хозблоку. Это я видела из кухонного окна. Потом она вернулась, а туда побежала Тамарка. Наверное, она Милку из своего окна увидела. Следом за ней из дома вышла Женька и спряталась где-то под липами. Тамарка вернулась в дом, а Женька, в свою очередь, направилась к хозблоку с инспекцией. И тоже быстро вернулась.

— У них в руках что-нибудь было? — поинтересовалась я. Мне это показалось странным: бегать к хозблоку просто так, без видимой цели. Может, мы все же что-то проглядели?

— Нет, все возвращались с пустыми руками. Ну, я не выдержала и тоже туда пошла. Но кружным путем, чтобы меня из дома не увидели.

— И что же?

— Там стоял сейф, он и сейчас стоит, и был открыт. И пуст.

— Что, даже Милка ничего не нашла? — удивилась я.

— Ну да! — подтвердила Люська. — Но это еще не всё. Я вернулась на кухню. Сижу и думаю: не послушать ли кого другого? Тут из своей комнаты выходит Сенька, крадется к входной двери и исчезает за ней.

— Навсегда? — хмыкнула Вика.

— На двадцать минут. Потом он вернулся, все так же озираясь, прошел в комнату, а на кухню явилась Ксенька. Сказала, что пришла воды выпить, я ответила, что и мне не спится. А она стала жаловаться, что Тамарка и Женька ей спать мешают: то ходят, то разговаривают. Одним словом — шумят. И сказать ничего нельзя: если им замечание сделать, они поступают наоборот.

— Точно, — подтвердила Вика. — Это у них семейная черта, я помню. У Милки что ни попросишь — так сразу: «Не дам, мне самой нужно». А сделаешь вид, что это тебе даром не надо, так Милка сразу же скажет, что ей не жалко.

— И эти такие же, — закончила свой рассказ Люська.

Тут меня вдруг слегка осенило. Я почувствовала нечто, отдаленно похожее на прозрение. Еще немного подумать — и я все пойму!

— Что ж вы раньше-то об этом не сказали?! — упрекнула я соседок.

— А что? — удивилась Люська, пожала плечами и прислушалась. Снизу, с первого этажа, доносились различные звуки, свидетельствовавшие о начале утренней жизни. — Встаем?

— Конечно, — согласилась Вика.

Она быстро встала с кушетки, а я, приподнявшись на локте, откинула одеяло к ногам и повернулась, собираясь сесть. Сетка подо мной сладострастно застонала.

— Как с вами легко! — порадовалась Люська. — А Милке, чтобы встать, приходилось говорить: «Ой, как вставать не хочется!» И одеялом укрываться почти с головой. Она тут же вскакивала. И наоборот.

— Что же ты с ней так долго дружишь?! — удивилась я.

— Дружили две Людмилы!.. — с улыбкой заметила Вика.

— Красота — страшная сила! — ответила Люська и начала одеваться.

На завтрак доедали вчерашние салаты и разогретые на сковороде шашлыки. К чаю всем предлагали Лёнины козинаки, но к ним никто не притрагивался.

За столом мы оказались в компании молодого мужа и его родственниц.

Милка сидела у окна и на пяльцах вышивала крестом узор для подушки.

Паша чинил замок в двери на кухню.

Лёня отсутствовал.

Тамара простукивала стены на первом этаже: ударяла небольшим молотком по каждой дощечке. Евгения ходила за ней следом, не спуская глаз с ее рук.

Остальные слонялись по первому этажу между кухней, верандой, на которой стоял стол с едой, и комнатами. Двери в них были открыты. На улицу, на холод с моросящим дождем, никто не рвался.

Стук молотка мешал мне думать. Как бы их остановить?..

— Экземпляр завещания должен быть у нотариуса, — произнесла я, обращаясь к Тамаре. — Что вы так волнуетесь?!

— Да оно им ни к чему, завещание это! — буркнула мать Сени. — Они клад шукают! Наш клад!

— Еще чего?! — гневно бросила в ответ Тамара. — Вы здесь без году неделя, — а уже к нашему богатству примазываетесь!

Мне вдруг показалось, что она запустит в новую родственницу молотком. Однако она сдержалась.

— Ваш папаша во время войны у нас клад в горшочке украл!

— Ну да! — презрительно проронила Евгения. — Горшочек, в горшочке мешочек!

— Горшок был с крышкой. А мешок черный, кожаный, с тиснением. Завязывался шнурком с кисточкой. А внутри — монеты. Золотые. Царской чеканки. Червонцы, значит.

— И много?

— Достаточно. Нечего чужое добро тырить — Бог накажет!

Я методично жевала салат и пыталась обдумывать то, что услышала от Лёни, а также утренние сообщения подруг.

В записке угрожали убить Ираиду Афанасьевну, если она изменит завещание. Угрожали — и убили. То есть поступили так, как обещали.

Если судить по почерку, записку написали или Тамара, или Алина. И потребовали не менять завещание. А она изменила. И объявила об этом на свадьбе. Нет, что-то тут не так! Ведь они же знали, что она всё сделает наоборот!

Казалось бы, всё логично: предположим, что Алина потребовала дачу, а бабушка в ответ тут же завещала ее Милке. То есть сделала не то, что просили. И Алина ее убила. А зачем? Зачем Алине ее убивать? Ведь дачу уже получила ее сестра, а она вместо дачи рискует получить тюрьму. Странно! В итоге всё сложилось в пользу Милки. А вот если… Что же — если?..

Милкины мать и тетка залезли наверх и простукивали стены там. Я доела салат, налила себе чаю и продолжила размышления. Вот, например, если бабушку убили как раз в пользу Милки… То есть чтобы она не передумала и не переписала завещание обратно. Тогда и записку написали в пользу Милки. А что надо было написать для того, чтобы всё так вышло? А написать надо было… Боже! Кажется, я всё поняла!

У бабушки надо было потребовать завещать дачу кому-то другому. Например, Алине! Или Тамаре! Это всё объясняет. То есть объясняет, чей почерк должен быть в записке. Их почерк. Почерк Тамары или Алины!

Оставался открытым вопрос с кладом, а также — с поиском завещания. Что же Лёня передал мне на хранение? Неужели именно его?..

Я вскочила с чашкой в руке, с грохотом отодвинув стул, намереваясь броситься в нашу комнату и всё проверить самой.

— Ты чего?! — удивилась Вика.

Тамара перестала стучать, подошла к лестнице, глянула вниз и прислушалась.

— Я… это… голова болит, — вымолвила я и нахмурилась, заметив обращенные ко мне любопытные взгляды. Только непрошеных свидетелей не хватало. — Мне лучше в комнате посидеть. В смысле полежать.

— Я, пожалуй, тебя провожу, — заявила что-то заподозрившая подруга. — Чашку-то оставь!

Я согласно кивнула и попыталась освободиться от чашки, но чашкина ручка, как живая, вцепилась в мои пальцы. Они застряли намертво.

Я так и ушла — вместе с чашкой поднялась по лестнице. Вика шла следом за мной.

Уже в комнате мне удалось снять чашку с пальцев, я поставила ее на подоконник и уселась на кровать. Прикрыв дверь, Вика села рядом. Сетка под нами испуганно всхлипнула.

— Рассказывай! — велела подруга, не сводя с меня внимательного взгляда. — Это ты из-за него?

— Я… мы с ним… он вчера… Он оставил мне пакет, и я думаю, что в нем экземпляр завещания, — пролепетала я. — А еще он сказал…

В дверном проеме появилась Тамара. Я подскочила на кровати. Сетка подскочила вместе со мной, а затем мы синхронно ухнули вниз. Похоже, меня ожидала пара синяков в определенных местах.

— Таблетку дать? — высокомерно произнесла Тамара и спиной прислонилась к косяку с намерением дослушать мое сообщение. Мне показалось, что она дрожала от негодования.

— Нам ничего не надо! — отрезала Вика. — У нас с собой целая аптечка!

— А где мой муж? — язвительным тоном поинтересовалась она, явно не собираясь уходить.

— Вон там, — показала Вика под кровать. — Прячется от некоторых!

Мне стало неудобно: всё же мы здесь в гостях.

— Постучите к нему в комнату, — предложила я. — Может, он откроет.

Тамара повернулась к нам спиной, в раздумье сделала три шага и принялась стучать кулаком. Долго и громко. И безрезультатно.

Вика поднялась с кровати и плотно закрыла нашу дверь.

— Ну, рассказывай, — нетерпеливо попросила она. — Я сгораю от любопытства!

Я быстро объяснила ей связь записки с завещанием, со смертью бабушки, а также с почерком Алины или Тамары.

— Значит, это Милка! — согласилась со мной Вика. — Это выгодно именно ей, и почерк подделала она! А доказательства есть?

— Доказательств нет, одни умозаключения, — посетовала я. — Но, может быть, нам удастся их добыть?

— Не переживай! Я им такое представление устрою! — заверила меня подруга. — Они обязательно попадутся! Доставай завещание.

Я нашла под кроватью пакет и взяла его в руки. Внизу вдруг зашумели, захлопали двери и раздались визгливые крики. Тамара и Евгения быстро спустились на первый этаж. Затем на лестнице послышались легкие, но торопливые шаги: кто-то спешил к нам наверх. Виновато посмотрев на Вику, я наклонилась, положила пакет на пол и ногой задвинула его обратно под кровать. Едва я успела принять прежнее положение, как дверь распахнулась, и в комнату влетела Люська.

— Что там стряслось? — слабо поинтересовалась Вика. Скорее из вежливости поинтересовалась, поскольку все наши мысли находились здесь — в пакете под кроватью.

— Лёня! — выдохнула Люська. — Он сбежал! Его машины нет, окно открыто, а из него… Ой, девочки! Там веревочная лестница висит! Ее Сенька обнаружил, он вокруг дома обошел…

— Пойдем посмотрим? — нерешительно предложила Вика.

Я так же нерешительно согласилась.

Мы спустились вниз, вышли из дома и дважды повернули направо. Вика первая, я — за ней. Под Лёниным окном собралась практически вся семья — и усиленно затаптывала все возможные следы и отпечатки. Из окна свисала лестница, свитая из тонкого каната, с крепкими узлами и дощечками-ступеньками между ними.

— Ну и ну! — поразилась Вика.

— Офонареть можно! — восторженно заявила Люся и повернулась ко мне, чтобы посмотреть на мою реакцию. Но я почему-то была спокойна.

— Не волнуйся так, — мирно начала я. — Ведь не ты же будешь…

— Фонарем! — подсказала Вика и весело фыркнула.

— Он смылся с нашим кладом! — громко выкрикнула мать Сени. — Он похитил наше золото!

— Тише вы! — зло шикнула на нее Тамара. — Соседи услышат!

— Он, должно быть, к своей пассии с соседней улицы пошел, — снисходительным тоном заявила Евгения. — Он за каждой юбкой волочится. К обеду вернется.

— А где его машина?! — продолжала кричать новая родственница. Семейных правил приличия она не знала. — Может, он мое золото уже продал, а деньги в банк положил?! Или вы его еще раньше использовали? Дачу на него построили?!

Тамара схватила ее за рукав и потащила в дом. Тем временем Сеня влез по лестнице и забрался в окно Лёниной комнаты.

— А ты что думаешь? — тихо поинтересовалась Вика. — Почему не беспокоишься?

— Он вернется, — уверенно ответила я. — Ко мне вернется. Пойдем обратно.

Мы залезли наверх и за всем остальным наблюдали оттуда.

Сеня открыл дверь. Тамара и Евгения, отталкивая друг друга, бросились в комнату. Первой вбежала Тамара, у нее был выигрыш в позиции. Зато Евгения захватила молоток.

— Его здесь нет! — раздраженно заметила Тамара, словно все остальные были слепыми, и только она — зрячая. — Жень, отдай мне молоток!

— Ну уж нет! — воинственно заявила Евгения. — Я сама! — и принялась стучать по покрытым лаком стенам. Через пару минут она попала по шатавшейся дощечке. Та скрипнула и покачнулась.

— Тайник! — вскричала Евгения, отодрала дощечку и просунула руку в образовавшуюся дыру.

— Что там? — подпрыгнула Тамара, и в ее глазах что-то недобро полыхнуло. Лицо Евгении исказилось.

— Пусто! — разочарованно произнесла она, оглядела столпившихся на площадке перед Лёниной дверью и остановила взгляд на мне:

— Ты что-то знаешь!

— Конечно, знаю, — спокойно согласилась я. — Но только не про клад. Про завещание и про убийство. Могу и вам рассказать. Хотите послушать?

Евгения нервно дернулась, а Тамара сжала кулаки и сделала пару шагов ко мне. Я инстинктивно отшатнулась.

Мне на помощь бросилась Вика, она втолкнула меня внутрь нашей комнаты, а сама, с осанкой задиристой наседки — грозы птичьего двора, остановилась перед Тамарой.

— Соберите всех на веранде! — надменно-ледяным тоном распорядилась она. — Мы расскажем все, что знаем! А ты достань завещание.

Последнее относилось ко мне, и я полезла под кровать.

Минуты через три все были в сборе: Паша, Милка и Люська сидели вдоль стены на табуретках, а остальные — на стульях вокруг стола. Нам сидячих мест не хватило, поэтому Вика встала у начала лестницы, а я уселась на верхнюю ступеньку. Это было удобно: сверху я видела всех. В руке я держала экземпляр завещания.

— Мы собрали вас здесь, — неторопливо произнесла Вика, приняв позу конферансье перед микрофоном, — чтобы сообщить…

— Ну?! — резко оборвала ее Тамара. — Где Лёня и где завещание?

— Между прочим, Лёня, — Вика сделала эффектную паузу и театральным жестом сопроводила окончание фразы: — Ваш Лёня про убийство знал! Возможно, он уже в милиции!

Присутствующие заметно напряглись. Даже те, кого это непосредственно не касалось.

— Кого убили-то? — мрачно полюбопытствовала мать Сени. — И давно?

— В прошлое воскресенье!

На напряженно-нахмуренных лицах отразилась работа мысли. До некоторых постепенно стал доходить смысл сообщения. Евгения с Тамарой переглянулись. Сеня озабоченно пошевелил усами.

— Это ты про бабушку? Не может быть! — не поверила Алина.

— Мы с Юлькой тоже не поверили. Но вот Лёня… Он все понял. Он ездил к Паше и расспрашивал его.

Паша пожал плечами и отвернулся к окну. Он чувствовал себя в безопасности: ни свидетелей преступления, ни доказательств. Тогда Вика повернулась к Сене.

— А с тобой он тоже разговаривал?

— Да, — кивнул Сеня и нервно пошевелил усами.

— Он, наверное, думал, — продолжала Вика, обращаясь ко всем присутствующим, — что когда Паша с Сеней подрались в коридоре, Ираида Афанасьевна там уже лежала. И что толкнул ее кто-то другой.

— Так почему же он сразу в милицию не пошел?! — заявила Евгения с возмущением, направленным на Вику. — И вообще никому ничего не сказал?

— Вам не сказал, — уточнила моя подруга.

— А вы-то что тут делаете? — злобно выкрикнула Тамара. Это относилось также и ко мне, не только к Вике.

— Мы на свадьбе случайно обнаружили записку. В ней были слова: «Изменишь — я тебя убью!»

Я сидела тихо и лишь изредка кивала головой, предоставив инициативу подруге. Роль наблюдателя меня вполне устраивала.

— Детективы-любители, — буркнула Евгения. Презрения в ее фразе было столько, что, имей оно материальное выражение, мы бы просто утонули в нем.

— Мы решили, что речь шла об обычной измене, а убить за измену хотят Милку или Лёню. Милке мог написать Сеня…

— А Лёне, значит, я?! — взвилась Тамара. — Ты думаешь, что говоришь?!!

— Я думаю, думаю, — невозмутимо произнесла Вика. — Посидите спокойно, скоро всё узнаете… Мы и Милку пытались охранять, и с Лёней беседовали, но…

— А кого на самом деле хотели убить? — вяло поинтересовалась Евгения.

— Не спешите. Самым непонятным в этом деле был почерк, которым написана записка. Это был твой почерк, Алина!

— Но ведь я… — растерялась та. — А кто должен был мне изменить?

— Не кто, а что, — поправила ее Вика. — Изменить должны были завещание. На дачу. В связи со свадьбой твоей сестры. А ты — принять меры, чтобы этого не допустить.

— Что?! — потрясенно произнесла Алина и издала какой-то полувсхлип-полувздох. — Ты хочешь сказать, что это я?! Что я ее?! Что я хотела убить свою бабушку?!

— Даже хуже: что это ты ее убила! — злорадно хихикнула Милка и бросила победный взгляд на Пашу. Тот имел бледный вид и смотрел в окно.

— Но ведь бабушка… Как же так?!

— Мы рассказали про записку Лёне, — продолжала Вика, не обращая внимания на ее слова. — Он всё сразу понял: и про бабушку, и про завещание. И поехал расспрашивать Пашу и Сеню.

О том, что Лёня тогда не знал содержания записки, было известно только нам с Викой. Очевидно, у моей подруги появилась новая идея. Она любила импровизации.

— А почему же он не поехал в милицию? — еле слышно прошептала Алина. От переживаний у нее внезапно осип голос.

— Но ведь в записке был твой почерк!

— И что, он тоже подумал, что я ее убила?! — даже шепотом ее голос дрожал от несправедливости обвинения. Но об этом, кроме нас с Викой, знали еще Милка и Паша. Неизвестно, что думали остальные, но они подавленно молчали.

— Может, он искал доказательства, — бросила в пространство Милка.

— О Господи! — простонала Тамара. — И это родной отец! А ты тоже хороша! Разве ты не знала: у нее потребуешь — и всё получишь наоборот! Она назло так сделает!

— Это неправда! — испуганно заявила Алина. — Я не требовала! А где она, эта записка? Покажите мне ее.

— Ее больше нет! — самодовольно усмехнулась Милка. — Им нечего тебе показывать!

— А ты откуда знаешь? — набросилась на нее Тамара.

Милка заткнулась. Она допустила ошибку.

Я посмотрела на Пашу. Вместе со стулом он постепенно перемешался в направлении входной двери. Совершенно бесшумно, не делая резких движений. Как будто перетекал.

— Но я же… — умоляюще произнесла Алина.

Я решила вмешаться. Сейчас я сочувствовала Алине.

— Почерк можно подделать, — тихо произнесла я со своей ступеньки. Все, кому было нужно, меня услышали и задрали головы вверх. Милка при этом недовольно дернула носом.

— Он подделал мой почерк?! — взвизгнула Алина. — Зачем?!

— Кто он? — повернулась к ней Евгения.

— Не знаю, — смутившись, промямлила ее племянница и в поисках поддержки повернулась к Сергею. Но тому, похоже, было всё равно. Он сидел с отсутствующим видом и, должно быть, проклинал себя за то, что приехал на эту дачу. И что связался с Алиной.

— А разве эту записку написала женщина? — поинтересовалась Тамара.

— Может, это ты, — заявила Евгения. — У вас с Алинкой почерк похожий.

— Или ты! — не осталась в долгу Тамара. — Подделать почерк моей дочери очень легко!

— Лучше подумайте, кому это выгодно? — примирительно заметила Вика. — А пока я прочитаю вам завещание. Юль, давай его сюда.

Это было сказано мне, и я протянула ей листок.

— Завещание, — начала читать Вика в эффектной позе королевского глашатая. — Я, нижеподписавшаяся…

Милкины мать и тетка не выдержали, подскочили к Вике с разных сторон и выхватили завещание из ее руки. Теперь они держали лист за противоположные углы, одна — правой рукой, другая — левой. Выглядело это немного комично, словно одну из них я видела в зеркале.

— Отдай! — топнула Тамара.

— Ну уж нет! — уперлась Евгения. — Тебе — ни за что! Я сама прочитаю. И вообще, хватит меня тиранизировать!

— Терроризировать! — рявкнула в ответ Тамара. — Я тебя терроризирую, двоечница!

— Или тираню, — тихонько подсказала я.

Держась за завещание, они вернулись к своим стульям, осторожно уселись на них и потянули лист каждая в свою сторону. Он, этот лист, был довольно крепким — очевидно, его изготовитель рассчитывал на то, что наследники будут вырывать завещание друг у друга из рук.

— Где мои очки?! — нахмурилась Евгения.

Очки лежали на подоконнике, достать их, не поднимаясь со стула, было нельзя. Выпустить лист из рук — тем более. За помощью Евгения оглянулась на дочь, в этот миг Тамара наклонилась к завещанию и начала читать:

— Я, нижеподписавшаяся, Ильичёва Ираида Афанасьевна…

— Нет, я! — повернувшись обратно, выкрикнула Евгения, резко наклонилась вперед и — хлоп! — сестры столкнулись лбами. Судя по звуку, сопровождавшему удар, из их глаз должны были посыпаться искры. И не просто посыпаться, но и, возможно, поджечь скатерть.

— И-и! — взвыла Тамара и резко отпрянула. Завещание хрустнуло, разорвавшись пополам — вдоль, а не поперек.

— Ну вот! — недовольно воскликнула Алина. — Отдайте мне, я прочитаю!

Она схватила обе части завещания, сложила их вместе и объявила:

— Я, нижеподписавшаяся, Ильичёва Ираида Афанасьевна, проживающая там-то, настоящим завещанием на случай моей смерти делаю следующее. Принадлежащую мне дачу я завещаю моим дочерям Евгении Константиновне и — Тамаре Константиновне в равных долях. Содержание статьи пятьсот тридцать пять Гражданского кодекса РСФСР мне разъяснено. Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, один из которых направляется на хранение в государственную нотариальную контору, а другой выдается.

Милка стала белой, как тарелка. Она сложила пальцы рук в замок и с силой сжала. Кисти рук постепенно становились фиолетовыми, но она, должно быть, этого не чувствовала. Так и не разжав пальцы, она подскочила на табуретке и истерично выкрикнула:

— Она меня обманула! Она же мне обещала!! Эта дача моя!!!

— Она, наверное, поняла, кто настоящий автор записки! — с холодной иронией произнесла Тамара.

— Да она ее даже не видела! — словно в припадке продолжала кричать Милка.

На лицах присутствующих отразилось изумление, граничащее с пониманием.

Паша сидел уже совсем рядом с дверью, и ждать он не стал. Сорвавшись с места, ногой распахнул дверь и в два прыжка сбежал с крыльца.

— Паша! — отчаянно закричала Милка. — Куда же ты, Паша?!

Ничто другое в этот момент ее уже не интересовало.

В окно я увидела, что Паша помчался к своей машине. Очевидно, с намерением уехать отсюда. То есть сбежать. Милка, а за ней и все остальные, кроме нас с Викой, бросились за ним.

Вика ждала меня, я же отстала, поскольку не собиралась прыгать с лестницы с риском сломать себе шею. Я медленно спустилась по ступенькам, а затем, с опозданием примерно в полминуты, мы вышли на крыльцо.

Пашина машина уже исчезла из вида; никто, естественно, не попытался догнать его бегом, и все толпились перед домом, поглядывая на то место, где еще недавно стояли две машины, а теперь была лишь унылая пустота. Возможно, они поглядывали туда лишь потому, что надо было куда-то смотреть, а более подходящего объекта поблизости не было.

— Он уехал! — горестно восклицала Милка. — Он меня бросил!.. Он уехал без меня!..

В ее огромных глазах было столько отчаяния, непонимания и обиды, что мне захотелось ее утешить. Утешать, правда, было нечем, и я не стала к ней подходить.

Сеня, на мгновение оглянувшись на молодую жену, пробурчал себе под нос:

— Ничего, далеко не уедет! — и с удовлетворением пошевелил усами.

Через минуту со стороны дороги донесся глухой звук удара, и следом — взрыв с взметнувшимися высоко вверх искрами. Языки пламени от нас были хорошо видны, и все синхронно сделали один и тот же вывод: Паша врезался в дерево, и теперь его машина горит. Было ясно, что ему мы уже ничем ни поможем.

— «Скорую» и без нас вызовут, — махнула рукой Тамара. — Пойдемте в дом, там теплее.

Только сейчас я связала ночную прогулку Сени с неисправностью его машины. И снова — слишком поздно!

В доме, к моему удивлению, все заняли прежние места. Увидев это, я тоже вернулась на верхнюю ступеньку лестницы.

— Это всё ты! — злобно бросила Евгения Алине и угрожающе подбоченилась. — Из-за тебя мамулечка!..

— Да ла-адно! — не менее зло возразила ей Тамара. — Чего тут еще непонятного?! Эту записку написал тот, кто хотел, чтобы она всё сделала наоборот! Завещала дачу другому! Поэтому и почерк моей Алиночки подделали! Она, бабулечка, из-за того и объявила, что дачу Милке завещает!

— А вы за это ее убили! — с мрачным возмущением объявила Евгения сестре и ткнула пальцем в направлении Сергея. Тот сидел ни жив, ни мертв. — Вот этот и убил!

— Ее убили потому, балбеска, что моя дочь решила выйти замуж и потребовала подарков! Свою долю подарков, понятно?! Вот ее и толкнули в коридоре, чтобы не успела еще раз завещание переписать! Кому-то очень хотелось получить дачу целиком!

— Что за намёки?! — разъярилась Евгения.

— А это не намеки, — жеманным тоном, но с угрозой на лице протянула Алина. Она уже немного пришла в себя и тоже сделала нужные выводы. — Это обвинение! В убийстве!

— Смотри-ка, Вик, — шепнула я подруге. — Они за полчаса во всем разобрались! А мы почти неделю мучились.

— Так мы же «детективы-любители», — едва слышно хмыкнула она, подняв голову вверх, к моей ступеньке. — Какой с нас спрос?!

— Мамуля наша — как всегда! — огорченно вздохнула Тамара. — Она, должно быть, и не собиралась завещание менять. Только на словах обещала! За это и поплатилась.

— А где же Милка? — вдруг воскликнула Люся. — Куда она делась?

Все снова бросились на поиски, в основном — на улицу. Я обошла комнаты наверху, выглядывая в окна — вдруг увижу убегающую Милку? — и спустилась на веранду. Вика что-то объясняла Люсе.

— А как же клад? — спросила та.

Моя лучшая подруга лишь пожала плечами.

И тут с участка, со стороны хозблока, раздался долгий, жуткий женский вопль. Кричала Евгения.

— Что там? — испугалась Люся.

— Бежим! — воскликнула Вика, и мы втроем помчались туда.

Те, кто подбежал к хозблоку раньше нас, толпились вокруг него, но не плотной, а, скорее, рассеянной толпой. Евгения, подвывая в голос, металась вдоль стены, ее удерживали Тамара и Алина, а Сеня ломиком пытался открыть дверь, запертую изнутри.

За окном болтались ноги. Милкины ноги.

Я оглядела собравшихся. Остальные были на месте, вполне живые и, кажется, даже вполне здоровые, только мать Сени сползала по стенке дома около крыльца.

— Мое золото!.. — причитала она в слезах. — Мой клад!.. Где мой клад?!

— Лёнь, скажи, а орхидеи…

— А?.. — невнятно пробормотал он, не открывая глаз, но продолжая меня обнимать.

— Орхидеи… они как растут: снизу вверх или сверху вниз?

Мы летели в Индонезию — на остров Бали. К океану, к солнцу, к пальмам. К орхидеям.

Над ухом гудел двигатель, отгоняя сон. Мой сон, потому что Лёня спал, как персидский кот Петруха в хрустальной вазе.

Я положила голову Лёне на плечо и, прикрыв глаза, попыталась представить, что нас ждет впереди. Сине-зеленые океанские волны, яркое солнце, пляжи с пушистым песком… Незнакомые фрукты, лохматые пальмы… И — цветок в унитазе!