«Куропаченье…»

В ту пору, когда наши летчики только начинали летать над суровыми, мало исследованными северными землями, им частенько приходилось совершать вынужденные посадки. Причин для этого было много: коварство погоды, непривычка к условиям Севера, отсутствие точных карт, да и машины тогда были не вполне приспособлены.

Когда происходила вынужденная посадка, люди окапывались в снежных ямах наподобие куропаток, зарывающихся от холода в снег. Постепенно среди летчиков распространилось выражение «куропачить», то есть жить в тундра примерно в таких условиях, как эти птицы.

Сядешь, бывало, неизвестно где – и рад, что хорошо сел (если не сломал машину). А радоваться-то нечему: что ждет в неожиданном плену, никто не знает.

Однако нос вешать у нас не полагалось. Остановишь, бывало, мотор и сообщаешь экипажу:

«Приехали! В какой ангар будем ставить машину?»

И вот тут начинается «куропаченье»…

Летчик Бестанжеев со своими товарищами просидел как-то двое суток, укрываясь от пурги под… крылом самолета. Их так занесло снегом, что люди пробивали в снегу дырку и дышали через эту отдушину.

Примерно так же поступали и местные жители, когда непогода заставала их в пути. Начинается пурга – каюр сейчас же останавливает собак и валит нарту набок. Собаки уже знают: раз нарта на боку, значит, будет отдых. Дает каюр им по одной юколе (сушеная рыба), а сам лезет в спальный мешок. Всех их скоро заносит снегом. Так лежат они долго, пока не проголодаются. Если к тому времени пурга не кончилась, каюр встает, берется за ремень упряжки и по очереди вытаскивает собак из их снежных гнезд. Встряхнувшись, они съедают новый паек и опять ложатся на свое место. И так до тех пор, пока не кончится пурга.

Наши летчики, или, как звали на Севере, «воздушные каюры» тоже часто должны были поступать подобно каюрам земным. Тринадцать долгих дней сидели в снежной пещере лётчик Масленников и штурман Падалка; они выкопали себе «нору» до самой травы и питались ею.

Нередко оказывалось, что летчики пускались в путь легкомысленно, не обеспечив себя ни запасом пищи, ни теплой одеждой. Но постепенно, с накоплением опыта, сокращалось количество вынужденных посадок, а если уж они случались, то техника «куропаченья» повысилась настолько, что люди жили просто с комфортом.

Сели мы однажды в тундре.

– Приехали! – доложил я своему экипажу. – В какой ангар…

– Кто будет тут хозяином «куропачьего чума»? – перебили меня товарищи.

Из открытого крана под радиатором, весело журча, побежала струйка горячей воды. В снегу образовалась проталина. Медленно охлаждалось «сердце» крылатой машины.

Начинался шторм. Ветер гнал по земле тонкую поземку. Три человека сидели на земле, по которой, может быть, еще не ступала нога человека. Но мы уже имели «куропачий» опыт и не собирались копать снег до травы.

Мы выбрали наиболее защищенное от ветра место и, начертив на нем лопатой квадрат, принялись копать яму. Яма нам нужна была для того, чтобы ветер не унес палатку и не поддувал под ее края. За работой мы хорошо согрелись, пришли, как это бывает с людьми, если они трудятся, в бодрое, даже веселое настроение. Наши голоса далеко разносились вокруг, нарушая чуткую тишину.

Затем мы укрепили палатку, разостлали на снежном полу самолетные чехлы и свои спальные мешки и разожгли примус. Он весело загудел, распространяя приятное тепло.

Растянувшись возле примуса, мы почувствовали голод.

– Не вредно бы теперь пообедать… – мечтательно сказал наш радист.

– Кто будет главным коком «куропачьего чума»? Потянем жребий?

– Не надо, – заявил бортмеханик, – имеются добровольцы.

Он медленно поднялся и стал распоряжаться: перетащил в палатку продовольствие и кастрюли и начал священнодействовать.

Готовил он долго, и что именно приготовил – сказать трудно. Я уверен, что ни один повар не сумел бы назвать это кушанье. Рецепт был таков. Когда снег превратился в воду и она закипела, наш «кок» всыпал в кастрюлю несколько ложек сухого молока. Затем он положил туда две плитки шоколада и две ложки сливочного масла. Постепенно мутно-белая жидкость на наших глазах превращалась в какую-то подозрительно зеленую, потом стала почти черной.

Нас, наблюдавших голодными глазами за чародейством «кока», это обстоятельство несколько смутило. Мы даже усомнились в качестве масла, но зря: оно оказалось абсолютно ни при чем.

Тщательное расследование привело к неожиданному открытию: на окраску супа повлиял олений мех, из которого были сшиты наши комбинезоны и спальные мешки. В палатке было тесно, мех сильно линял, и, пока варился обед, в кастрюлю набралось столько оленьей шерсти, что суп побурел.

Тем не менее бортмеханик торжественно объявил:

– Пожалуйста к столу!

Мы бросились «к столу» и только тут спохватились, что есть-то нам не из чего! Кажется, все на случай «куропаченья» предусмотрели, а вот миски забыли.

Обнаружив столь досадное упущение, я молча вышел из палатки и стал искать в самолете чего-нибудь подходящего. Мой взгляд остановился на маленьком обтекателе, прикрывающем краник. Сию же минуту я снял обтекатель и, хотя он сильно пах краской, с торжеством доставил его в «куропачий чум».

На лице бортмеханика отразилась вполне законная досада: как это он, бортмеханик, забыл, что у него на самолете есть такая удобная деталь! А радист не растерялся и заявил, что он записывается в очередь после меня.

– Ну нет! – заявил тут наш главный «кок». – Я вас знаю! Пока до меня очередь дойдет воспользоваться этой «пиалой», вряд ли что останется в кастрюле. Поэтому я, по праву повара, снимаю первую пробу.

Не теряя времени попусту, он поднес к губам горячую кастрюлю и начал пить прямо из нее, закусывая галетами.

«Полярный суп» оказался неплохим, и мы основательно подкрепились. Выразив свою глубокую признательность повару, мы, совсем как куропатки, улеглись, упаковавшись в свои спальные мешки.

Теперь пурга могла делать что ей угодно.

Так прошло три дня. На четвертые сутки погода начала улучшаться.

– Пора бы, товарищи, прикрыть наш «куропачий дворец». Но как? Бензина маловато. Без горячей воды мотор не запустишь. А в чем греть воду? Нужно не менее шести ведер.

И «куропачий совет» начал изобретать.

Чайником перелили бензин из всех баков в два верхних. После этого сняли с самолета добавочный девяностолитровый бак. Это оказалась подходящая посудина. Мы наполнили ее снегом и начали подогревать паяльной лампой. Дело подвигалось очень медленно. Бак разогревался только внизу, и наши усилия шли впустую.

Тогда начали изобретать дальше.

Сняли с самолета лист жести, который служил обтекателем правой стороны мотора, согнули из него противень, налили туда смесь масла с бензином, добавили тряпок и подожгли. Получился замечательный костер. Правда, на этом костре сгорели чехол от радиатора и кожаное пальто бортмеханика, но зато снег начал топиться на славу.

Не прошло и суток, как мы нагрели достаточное количество воды.

Тем временем установилась идеальная погода. Воздух стал совершенно прозрачным.

– Эх, и полетим мы сейчас, как ясные соколы! Не все нам куропатками сидеть… – заявили мои товарищи, сливая воду в радиатор, но тут же осеклись: не хватило полведра!

Пришлось выливать воду обратно в бак и начинать все сначала.

Наконец наступила торжественная минута. Вода опять готова. Стараясь не пролить ни капли, осторожно налили ее в мотор. На этот раз хватило.

У нас был с собой баллон сжатого воздуха под давлением сто атмосфер. С его помощью нам удалось быстро запустить подогретый мотор.

Ни с чем не сравнима была наша буйная радость в эту минуту. Такую радость, наверное, испытывают потерпевшие кораблекрушение, внезапно увидев землю после долгих скитаний по открытому морю.

Торопясь, сбивая друг друга с ног, мы бросились к своему еще недавно такому уютному «чуму» и принялись собирать имущество. Мы сваливали его как попало в багажные ящики и пассажирскую кабину. Вслед за ящиками с продуктами туда полетели самолетные чехлы, палатка, спальные мешки, примус и паяльная лампа. Мы торопились. Каждая минута бесполезной работы мотора уменьшала запасы горючего.

В первый раз после пяти суток «куропаченья» я занял свое место в самолете и почувствовал перед собой теплый мотор, готовый поднять нас в воздух.

Едва дождавшись, пока товарищи заняли места, я дал полный газ, и машина легко и свободно пошла в воздух, охотно набирая высоту.

– На этот раз благополучно «откуропачились», взлетели без посторонней помощи! – сказал я товарищам.

– Не в первый и не в последний раз! – весело ответили они мне.

И действительно, «куропачил» я немало, но всегда с огромным интересом слушал рассказы о «куропачьем житье» других летчиков. Я заметил, что есть одно неизменно общее во всех подобных историях: никогда никто из советских летчиков ни в каких условиях – от снежной ямы до «комфортабельного куропачьего чума» – не испытывал тягостного чувства обреченности, одиночества, не терял мужества. После каждого испытания люди еще больше проникались желанием победить суровую, капризную природу Севера, и они добивались этого.

Загрузка...