Неестественный свет

Глава девятая Выщелачивание

Процесс окисления, достигаемого путем воздействия на вещество воздухом и водой. Образуется купорос.

Элпью вернулась на Джермен-стрит, но не смогла заставить себя войти в дом. Как она будет там спать, когда этот идиот так и сыплет своими смехотворными историями? Как сможет заговорить с графиней и не сообщить ей о том, что видела этой ночью? Элпью пошла по улице и свернула на Берри-стрит. Она больше не боялась, каким бы густым ни был туман. Устало тащась в горку по Джеймс-стрит, она решила срезать угол через Парк-плейс, чтобы попасть в северную часть Сент-Джеймсского парка. Там она прибьется к другим таким же бедолагам, оставшимся без крыши над головой. Она посмотрела на задний фасад дома герцогини де Пигаль на Арлингтон-стрит. К ее удивлению, все здание было залито светом. Возможно, хозяйка не спала в этот поздний час. Стоит уточнить. Кровать в сумасшедшем доме лучше, чем кусты в парке.

Уже через несколько минут, торопливо свернув за угол, она стучала в дверь герцогини. Если ее погонят прочь потоком непонятных французских ругательств, это ничем не ухудшит ее нынешнего жалкого положения. Она стукнула молотком.

Дверь распахнулась почти тотчас же, и на пороге, слегка покачиваясь, возникла хозяйка. Горевшая позади нее в канделябре с зеркальным отражателем свеча так ярко высвечивала ее рыжие волосы, что казалось, будто они объяты пламенем.

— Merde alors! — взвизгнула она. — Элпью! J'ai chie dans mes frocs![41]

В передней, у нее за спиной, толпилась группка пожилых мужчин, которые говорили все враз.

— Что случилось, Олимпия?

— Кто там?

— Будь осторожна…

— Этти господа уходят, догогуша. Мы дивно поиггали. Сегодня кости были на моей стогоне. Не так ли, сэг Чагльз?

Дородный джентльмен бочком подобрался к герцогине и запечатлел на ее щеке смачный поцелуй.

— Увы этому дню, вы ободрали меня как липку, плутовка. Мне придется дождаться возвращения из Индий еще пяти кораблей, прежде чем я смогу снова сесть с вами за игру, шалунья вы эдакая! — Он выскользнул мимо Элпью на крыльцо. — Кто-нибудь еще идет? — Поклонившись Элпью, он, спотыкаясь, стал спускаться. — Ни зги не видно, господа. Придется идти домой, держась за руки.

— Герцогиня, я принадлежу вам больше, чем самому себе. — Худой, похожий на ястреба мужчина удалился, тоже не забыв про поцелуй — Уверен, сегодня я буду спать как убитый.

Элпью думала, что они никогда не разойдутся — столько было поцелуев и шуток.

Когда туман проглотил последнего из гостей, Пигаль повернулась к Элпью.

— Ну, так в чем дело?

— Я предлагаю свои услуги, — тихо произнесла Элпью. — В качестве временной замены Азиза.

— Великолепно! — вскричала Пигаль и, схватив ее за руку своей когтистой лапкой, потащила вверх по лестнице, задувая на своем пути свечи. — Хвала за этто Господу! Азиз был моим камегдинегом, моим компаньоном, повагом, секгетагем, конюшим — всем. Без него я пгосто погибаю.

На первой площадке герцогиня, пошатываясь после выпитого в избытке вина, подвела Элпью к одной из дверей.

— Вот здесь жила этта кгыса. Можешь спать тут! — И она поплелась дальше одна, задувая свечи. Свернула к своей двери. — Мне нгавится хогоший, как вы, англичане, говогите, плотный завтгак, пгошу тебя, Элпью. Но не ошибись, не «английский завтгак». Для меня загадка, как вы, англичане, в такую гань едите устгицы, копченую селедку, анчоусы. Я, чтобы пгоснуться, пгедпочитаю яйца, тост, джем. Говно в восемь часов, будь так любезна.

Элпью заночевала в черной комнате. Стены были обиты черной парчой, шторы — черного бархата с черными шелковыми кистями, черная лаковая мебель, даже простыни и одеяла оказались черными. Все это притупляло восприятие окружающего, так же как и туман, и Элпью с удивлением обнаружила, что прислушивается к каждому своему вздоху, каждому удару сердца. Спала она плохо, видя в светящихся снах Бетти и таинственный Аструм Лунаре Микрокосмикум.

Через несколько часов, на рассвете, она проснулась, чтобы приготовить завтрак для герцогини. Положив масло на кухонный стол оттаять (в кладовке было холодно, как в леднике), Элпью разожгла в столовой камин. С первым проблеском зари она отправилась на Сент-Джеймсский рынок за свежим горячим хлебом. Пока она шла по улице, в ее мозгу вихрем кружились разные образы: кровь, стекающая с рукава графини, толстый коротышка итальянец, поющий в театре, черная-черная комната, ярко сияющее тело Бетти. Она содрогнулась.

На рынке царила обычная утренняя суета. Частично из-за недосыпа, частично из-за потрясений вчерашнего дня Элпью чувствовала себя как-то странно, и сама обыденность рыночных торговцев казалась ей какой-то пугающей.

Смерть Бетти поразила ее гораздо глубже, чем смерть Бо.

Элпью купила полдюжины свежих яиц, каравай хлеба и грибов. Она подумала, что Пигаль не откажется и от мяса, за которым ей пришлось сделать лишний крюк на Сенной рынок.

Она все не могла отделаться от воспоминания: светящаяся Бетти лежит в лабораториуме. Элпью не знала, что предпринять. Поделиться ли с кем-нибудь известием о смерти девушки? Сообщить властям? Этого она решила не делать. Учитывая ее невезучесть и недавнюю причастность к смерти Бо Уилсона, мысль была не самая удачная. Каким образом она докажет свою невиновность?

Со всех лотков, на которых лежали яблоки, сыры, апельсины, орехи, на нее смотрело несчастное, искаженное мукой лицо Бетти. Теперь Элпью в ином свете видела страхи Бетти, отравившие бедняжке последний день жизни. Подумать только, она с трепетом призналась, что подслушивала ссору у замочной скважины. А бояться-то надо было совсем другого… Элпью вспомнила о белой руке, торчавшей из-под одежды. Что значит «33»? И значит ли что-нибудь?

Голова Элпью гудела от этих и подобных размышлений, когда она тихонько вошла в дом Пигаль и откинула занавеску, за которой располагалась кухня герцогини.

— Руки вверх! — В полутемном коридоре перед ней стоял мужчина в маске — его рапира была направлена ей в грудь, блестящий кончик уткнулся прямо в открывшуюся ложбинку между грудей. — Если тебе дорога жизнь!

Элпью без разговоров вскинула руки. Хлеб, грибы и яйца упали на пол.

— О, merde! Элпью, это ты! — Пигаль сорвала маску. — Я забыла, что пгиняла тебя на службу. Вчега вечегом я упилась бгенди с князем ди Понче. Он большой дгуг Фидели, поэтому, naturelle-ment,[42] я пгивела его сюда выпить. И его дгузей тоже. Остгигла их всех как овец.

Опустившись на колени, Элпью принялась собирать разбитые яйца.

— Сколько добра пропало!

— Чепуха, — фыркнула Пигаль. — Сделаем из них колдунью.

— Простите, мадам?

— Колдунью, колдунья. Ну, ты знаешь, яичница-колдунья на тостах, газве это не любимое блюдо в Лондоне?

Элпью с некоторым отвращением посмотрела на грязный пол — весь в паутине, кошачьей шерсти и кое в чем похуже.

Когда яичное кушанье, предварительно щедро сдобренное специями, было подано, Пигаль, жадно поедавшая его огромными кусками, не подкачала.

— Sacre bleu! Совсем забыла спгосить, как получилось, что ты пгишла габотать ко мне? Моя подгуга Эшби заболела?

— Боюсь, хуже! — Элпью смахнула со своего сочного тоста большой ком пуха. — Вернулся ее муж. Поселился в доме, но самое ужасное то, что она, похоже, этому рада.

— Quel foutoir![43] — Пигаль выплюнула на тарелку все, что находилось у нее во рту. — Этта женщина потегяла голову? Эттот мужчина — le roi des cons, non? Коголь мегзавцев. А она — пгосто vache folle,[44] а? — И она отправила пережеванную пищу обратно в рот.

Какое-то время в комнате было слышно только, как чавкает Пигаль. Она дочиста обтерла тарелку куском хлеба и решительно поднялась.

— Я должна идти спасать свою дгажайшую подгуту. — Отодвинув стул, она начала срывать с себя одежду и швырять ее на пол. — Элпью, я тебя целую!

Элпью рывком подтянула повыше лиф, чтобы прикрыть ложбинку между грудями. Она слышала разговоры о том, что Пигаль соблазняет служанок. Одна красивая двадцатилетняя девушка, уволенная после трехнедельной службы у Пигаль, попала в итоге в Бедлам, поскольку, как говорили, без конца целовала портрет герцогини, который носила в кармане.

— Иди сюда, Элпью. — Пигаль надвигалась, Элпью собиралась с духом. — Нет, ma petite chou,[45] сегодня утгом я не буду, как обычно, фехтовать в Сент-Джеймсском пагке. Ты должна помочь мне надеть мое самое кгасивое платье. — Пигаль выскочила из столовой и через две ступеньки стала взбираться по лестнице. — А пока ты будешь меня одевать, я буду обдумывать план действий.

Спустя час герцогиня вышла в алом платье, которое никак не сочеталось с ее рыжими волосами. Она несла зеленый бархатный плащ, такую же шляпу и башмаки на толстой деревянной подошве.

— На случай ггязи, милая Элпью. Там, куда я сегодня иду, эттого, и еще чего похуже, будет в избытке.

Элпью через черный ход побежала на конюшню сказать кучеру, чтобы подал к парадному входу лучшую карету герцогини, запряженную лошадьми, которые способны выдержать целый день за городом.

— Пока меня не будет, пгибегись там немного. Я не слишком пгивегедлива… — Уже поднявшись в карету, Пигаль оглянулась, чтобы отдать указания Элпью, ожидавшей у главного входа. — Гаспогядись, чтобы доставили шампанское от вдовы Бугн из Сент-Джеймса и свежей гыбы на завтга — с гынка, а потом выведи кошек на пгогулку в пагк. Их шлейки висят в вестибюле.

Пигаль захлопнула дверцу кареты и высунулась в окошко.

— Я сделаю все, что в моих силах, ma foi, j'en ai ras le cul![46] Думай о нас, догогуша, нам пгедстоит долгий, долгий путь. Если мне, конечно, удастся убедить ее поехать со мной.

Элпью отступила на тротуар, испугавшись, что колеса проедутся ей по ногам. Кучер щелкнул хлыстом, и лошади тронулись. Пигаль откинулась на красном бархатном сиденье, которое не сочеталось с ее платьем, которое не сочеталось с ее волосами.

— Куда вы едете, мадам? Если кто-нибудь спросит?

— Sacre bleu, догогуша! — Пигаль высунулась в окошко. — Это слишком ужасно. — Держась за шнур шторки, она крикнула на всю Бенет-стрит: — Я еду в Актон!

Элпью, как могла, постаралась прибрать в доме Пигаль. Везде, где пыль была не слишком заметна, она не стала ее трогать. Навела некоторый порядок в кладовке и оттерла пол там, куда упали яйца. Затем, обойдя дом, она покормила животных. Некоторые из зверушек были так стары, что трудно было сказать, живое это существо или чучело. Если возникало сомнение, Элпью оставляла ему немного пищи, надеясь, что подобная странность сойдет в этом поразительном доме за норму.

Посмотрев на шлейки в вестибюле, она понадеялась, что кошки не обладают сверхъестественной способностью нажаловаться на нее, поскольку вести их на прогулку в Сент-Джеймсский парк она не собиралась.

Создав впечатление, что она как следует потрудилась, Элпью завернулась в плащ и пошла в Эйнджел-Корт. Она хотела бы поговорить с камердинером — может, он припомнит что-нибудь еще. Если он, конечно, там.

Но, как она и опасалась, дом оказался заперт, ставни закрыты, и на стук в двери — как в парадную, так и в заднюю — никто не открыл.

Элпью зашла к аптекарю — спросить, не видел ли он чего.

— Они все исчезли. Все до единого. Кредиторы быстренько обошли дом, так что сомневаюсь, чтобы там осталось хоть что-то из мебели. Еще я слышал дурные новости о миссис Уилсон. Трудно представить, чтобы такая тихая, красивая женщина оказалась хладнокровной убийцей, так что, вопреки мсье Лебрену и его теории о том, что страсти накладывают на лицо свой отпечаток, мы имеем дело со злом, скрывающимся за очень милым личиком.

— Я на нее работала, — вздохнула Элпью и, облокотившись на прилавок, стала рассматривать ярды трубок и стеклянные сосуды на полках за прилавком. — Но, признаюсь, сейчас моя работа зашла практически в полный тупик.

На двери звякнул колокольчик, и в лавку скользнул мальчишка-рассыльный.

— Доброе утро, Томас! — Аптекарь взял у него список и принялся подбирать заказ. — Мешок у тебя есть? Медный купорос, — прочитал он по списку.

Достав с полки позади себя банку, аптекарь стал черпать ложкой голубые кристаллы и ссыпать их на лист бумаги, который затем свернул пакетиком — с той же ловкостью, которой Элпью восхищалась у Бетти.

— А, едкая морская щелочь. Кажется, она у меня кончилась. А если есть, то на верхней полке. Заберешься по лестнице?

— Вы же знаете, я не могу, сэр. — Мальчик, хромая, отошел назад и продемонстрировал свои недоразвитые конечности. — Простите.

Элпью осознала, что стоит между одноногим мужчиной и мальчиком с сухой рукой и изуродованной стопой. Оказавшись единственным здоровым человеком в лавке, она взяла маленькую стремянку, прислоненную к прилавку, и установила ее рядом с аптекарем.

— Будьте любезны, подайте мне вон ту банку. Верхняя полка, третья слева.

Элпью подобрала юбки и стала подниматься, держась для верности за полки. Взяв большую коричневую банку, втиснутую под рамый потолок, она подала ее аптекарю. Когда он уже дотянулся до сосуда, лестница заколебалась, потом покачнулась. Элпью выпустила банку и, развернувшись, схватилась за пыльные полки. Затем, когда лестница преодолела силу земного тяготения и перестала шататься, Элпью увидела перед глазами наклейку. Она красовалась на большой глиняной банке, стоявшей на предпоследней полке. Четким, уверенным почерком на ней был выведен номер: 33.

— Что это такое? — Тон Элпью перепугал мальчика-посыльного, который метнулся к двери. — Скорей, сэр. Вы должны сказать мне, что обозначает этот номер тридцать три.

Встревоженный внезапной переменой в поведении Элпью, аптекарь быстро снял очки и присмотрелся к банке, в которую сыщица тыкала пальцем.

— Это вовсе не «тридцать три». Это химический символ.

Элпью спрыгнула на пол и схватила аптекаря за камзол.

— Да, да. Химический символ — но чего?

Аптекарь отпрянул, пытаясь освободиться и утихомирить эту ненормальную бабу с горящим взором.

— Да ничего особенного, — ответил он, снова водружая очки на переносицу. — Всего лишь сульфид ртути. Хотя большинство людей называют его киноварью.

— Сколько еще ехать?

Пигаль удалось выманить графиню из дому. Не потому, что ее светлости не хотелось побыть с мужем, а потому, что муж рано утром покинул Джермен-стрит, отправившись на какую-то деловую встречу, и не вернется до позднего вечера.

— Деловую? Да-да, не удивлюсь, если это касается скачек в Ньюмагкете, — сказала Пигаль, затаскивая подругу в карету. — Надеюсь, ты не дала ему денег?

Графиня бодро кивнула.

— Всего несколько фунтов.

Пигаль закатила глаза и сильно стукнула веером в потолок кареты, давая кучеру сигнал ехать.

— Alors,[47] нас ждет чудесный день. Говогят, зимой английская сельская местность пгекгасна.

Карета протащилась по Сент-Джеймс-стрит, и, повинуясь удару хлыста, лошади стали набирать скорость, когда свернули на дорогу, ведущую к дорожной заставе у Гайд-парк-корнер. Кучер заплатил положенный сбор, и карета миновала ворота, отмечавшие западную границу Вестминстера.

Графиня посмотрела на обсаженную деревьями дорогу.

— Тебе не кажется, что Кингз-роуд находится слишком уж далеко, чтобы быть фешенебельной?…

— Этто не Кингз-гоуд. По ней могут ездить только коголь и его близкие дгузья. Вспомни, мы тепегь к ним не пгинадлежим.

Женщины испустили прочувствованный вздох.

— Теперь, когда милый Карл умер.

— И пгавит эттот гавнинник. — Пигаль перекрестилась и выглянула в окошко. — По-моему, этта догога называется Найтсбгидж. — Она указала на полоску поросшей лесом земли. — Да, посмотги, это Гайд-пагк.

Карета громыхала по приличным дорогам, потом по дорогам сортом пониже и, наконец, по чему-то такому, что заслуживало исключительно наименования проселка.

— Олимпия, дорогая, ты не сказала мне, зачем мы вообще едем за пределы Лондона?

Пигаль постучала себя по носу, оставив серое пятно — палец перепачкался, когда она бралась за грязную оконную задвижку.

— Ты помнишь того очаговательного маленького агапчонка в театге?

Графиня кивнула. Как она могла забыть того неразборчивого ветреника?

— Так вот, он сказал мне, когда его леди на минутку отлучилась, что они живут в Актоне!

— В Актоне? — вскричала графиня. — Мы едем на край земли, Пигаль? Фу, мне показалось, что ты говорила о небольшом путешествии.

— Немного далековато, я знаю, но этто будет пгиключение!

Как и ожидалось, графиня только заворчала в ответ, потом спросила:

— И какой же адрес?

— Точно не знаю, — призналась Пигаль. — Но, ventre blue, вгяд ли в таком забытом богом месте, как Актон, живет много знатных дам.

— Ты ошибаешься, дорогая. — Графиня плотно поджала губы. — У нынешнего haut monde[48] мода такая — возиться в свинарниках за мили от цивилизации, не рассуждая ни о чем, кроме свежего воздуха и Природы.

— Ты шутишь, да?

— Нет, не шучу. Это уже не шестидесятые годы, подруга. — Графиня покачала головой. — Протанцевать до утра на городском балу и, накачавшись спиртным и еле переставляя ноги, вернуться на заре в элегантный дом в сердце Лондона — больше не a la mode.[49] Сейчас на дворе — девяностые.

Пигаль смотрела на нее с недоверием и изумлением, поэтому графиня решила продолжить свою тираду.

— Сегодня молодежь желает бродить по укромным сельским тропинкам, а не в элегантных парках с прекрасно ухоженными цветниками, по бескрайним полям, кишащим насекомыми и коровами, не слушая никакой музыки, кроме пения глупых пичужек. Сегодня благородным считается болтать с мужланами в деревенской таверне, а не вести приятные беседы в лондонском салоне. Ты можешь не верить этому, дорогая, но сегодня богатые люди хотят жить в деревне!

Пигаль издала низкий гортаный звук.

— Так как же мы тогда ее найдем?

— Боюсь, тебе придется постараться. — Графиня потерла руки, готовясь целый день повторять: «Я же тебе говорила». — А мальчик не сообщил никаких подробностей?

— Подгобностей?

— Это усадьба или коттедж? Есть там сад, ворота, дорожка, стадо свиней?

— Ничего. — Пигаль забилась в угол. — Мы ищем вслепую.

— Ты обещала мне день развлечений, Пигаль! — Вздохнув, графиня забилась в противоположный угол. — А не поиски в захолустье — пойди туда не знаю куда…

Пигаль села прямо и выглянула в окно, пытаясь казаться бодрой и не подавать вида, что обескуражена своим промахом. Карета ехала мимо большой придорожной таверны.

— О, посмотри, Эшби! — весело воскликнула она. — «Конец света»!

Прищурившись, графиня фыркнула.

— Это не я, а ты сказала, дорогая.

Пахло в лабораториуме ужасно. Печка потухла, но в подвале все еще было тепло.

Тело Бетти уже начало разлагаться. Упокой, Господи, ее бедную душу.

Но Элпью знала, что должна была прийти сюда и проверить свою последнюю догадку. Стараясь не думать о трупе в углу, Элпью забралась на стойку и пробежала взглядом по полкам. Снабженные аккуратными наклейками бутылки и банки — запылившиеся от редкого использования и сверкавшие, как новенькие, — стояли на полках слишком глубоко. Их здесь были сотни. Засучив рукава, сыщица приступила к инспекции: амбра, древесные опилки, древесный уголь, железные опилки. Где-то же должна быть киноварь. Тимьян, богородская трава, горечавка, шишки хмеля, вербена, шалфей, мышей, чемерица, асафетида. Элпью сдвинула несколько бутылок, чтобы проверить второй ряд на верхней полке: бура, гуммиарабик, скипидар, стружка слоновой кости, змеиная кожа, ртуть, голубиная кровь, молотые яички лисы.

Элпью сглотнула. Зачем кому-то может понадобиться порошок из лисьих яичек? Известь — негашеная, известь — гашеная, купорос, серебряная окись свинца, глауберова соль, роговица, магнитный железняк.

Снаружи, на улице, загрохотали, направляясь к подвалу, шаги. А вдруг это возвращается убийца? Элпью затаила дыхание и огляделась в поисках укрытия. Но обладатель тяжелой ритмичной поступи проследовал мимо двери.

Элпью вернулась к своему занятию. Графит, реальгар, пирит, сушеные улитки, порошок рожкового дерева…

От поднятой пыли защекотало в носу. Элпью от души чихнула, раздув пыль с полок во все стороны. Наклонилась, чтобы достать платок, и на глаза ей попалась большая банка с красноватым порошком. На грязной наклейке значилось: «Киноварь — порошок».

Спрыгнув на пол, Элпью поставила банку на стойку. Вытащив пробку, заглянула внутрь. Красновато-коричневый комковатый порошок заполнял банку до краев. Сыщица высыпала содержимое на стол. Разгребла порошок и нашла то, что искала. Листок бумаги с оборванным с одной стороны краем. Он был того же размера, что и книга записей, и явно был вырван оттуда. На листке небрежным почерком Бо был проставлен длинный ряд символов. И больше ничего. Это был ключ, но что он означал?

Всего лишь одна формула:

— За Кенсингтонским двогцом мы свегнули на догогу поменьше, пгоехали по двум мостам — дегевянному и каменному — и миновали дегевню под названием Пастуший куст.

— Пастуший куст? — заверещала графиня. — Прошу тебя, Пигаль, не продолжай. Это место не станет лучше, если я узнаю его название. До каких глубин сельской жизни мы падем? — Внезапно она схватила подругу за локоть. — Пожалуйста, прошу тебя, пообещай, что мы не станем останавливаться и разговаривать с пастухами. Умоляю тебя!

— Не будем, если тебе этто не по душе, — пожала плечами Пигаль. — Тогда, если мы заблудимся, пгидется ехать до Тегнам-Ггин.

— Тернам-Грин! Я бы тебе ответила, да воздержусь.[50]

Остаток пути женщины провели в гробовом молчании, разглядывая унылые поля.

Въехав в деревушку Актон, карета остановилась у таверны — ее неумело нарисованная вывеска «Петух» поскрипывала на ветру.

— Здесь мы зададим вопгосы, — объявила Пигаль, пригибаясь, чтобы войти в низенькую дверь.

— И отведаем, я полагаю, супа из свиных ножек и эля. — Графиня подковыляла к стулу у ревущего очага и протянула к огню озябшие руки. — Давай же, Пигаль, ты меня угощаешь, не забыла? Предполагается, что сегодня у меня день развлечений.

По заказу Пигаль им принесли толстые куски хлеба с сыром и луком.

— Этто почему-то называется завтгаком пахагя, — пояснила герцогиня, впиваясь в ломоть хлеба длинными желтыми зубами.

— М-м-м, — отозвалась графиня, расправляясь со своим куском. — Вкус соответствует названию.

Они молча жевали, уставясь на огонь. Пигаль первой отодвинула тарелку.

— Я попгосила кучега остогожно погасспгашивать об этом малыше. — Она сделала несколько больших глотков пива из глиняной кружки.

— А как его зовут?

— К сожалению, не помню. Одно из этих иностганных имен, d'accord.[51] Подходящее имя для шуток на сцене, как я тогда подумала. Абдулла? Махатма?

— Ну, если ты не знаешь его имени… — Графиня отправила в рот сырные крошки и возобновила свое ворчание. — Я считаю, что, были всего только два человека, у которых имелись основания жить в деревне. Адам и Ева.

Но остановить Пигаль было невозможно.

— Оузат? Абеназа? Саладин? Как же его звали? — Она глубоко задумалась. — Так и кгутится на языке…

— Йувбинад? — предположила графиня.

— Пгекгати, Эшби, — резко бросила Пигаль. — Ты не понимаешь. Этто любовь. Я должна его получить.

— Должна, должна, должна. Ты всегда все «должна», Пигаль, ты не замечала?

— Говоги что хочешь. — И она продолжила перечисление мавров-персонажей — Огуноко? Джафаг?

— Ты должна повезти меня в своей карете в деревню, ты должна обзавестись обезьяной, ты должна иметь ложу в театре. — Графиня откусила луку. — И вообще хочешь получить все, что ни увидишь: мусс, тафту, мальчишку…

Пигаль вдруг выпрямилась на стуле и поставила кружку с такой силой, что пиво выплеснулось на стол.

— Ты попала в точку, подгуга. Этто и есть имя мальчика. Тепегь я вспомнила.

— Его имя? Его зовут Этто? Как чудно!

— Нет, нет. Его зовут Мустафа! Мустафа Гой.

— Я поняла, что ты имеешь в виду, — догадалась графиня. — Мустафа. Если он — мастер Мустафа Рой, то тогда его хозяйка должна быть миссис Рой — Она вскочила со стула. — Идем же, Пигаль. Сейчас середина марта. Стемнеет, прежде чем мы покончим с этим отвратительным завтраком, и тогда мы никогда не найдем мальчишку.

Аптекарь сказал Элпью, что данное уравнение — сплошная тарабарщина.

— Какая-то неуклюжая символика. Думаю, от астролога вам будет гораздо больше пользы, чем от меня.

Вооружившись очками, он сосредоточенно изучал листок.

— Несколько значков я знаю. Вот… — Он указал пальцем на первый символ и повел дальше. — Череп, ртуть, медь, день. Потом дальше здесь железо, снова медь. И знаки золота в скобках. После них — крест, то есть смертельный яд. — Он положил листок и снял очки. — Вот и все, что я могу сказать. Эти символы скорее похожи на астрологические. Что-то вроде натальной карты. Попытайте счастья у филомата.

— У кого?

— У филомата, — повторил аптекарь. — Говоря обычным языком, у любителя, подвизающегося в качестве астролога.

— Здесь мы покинем кагету. — Пигаль сунула ноги в башмаки-патены на толстой деревянной подошве и распахнула дверцу.

— Надеюсь, ты всего лишь шутишь. — Графиня посмотрела на свои розовые атласные туфли и сморщилась. От подножки кареты и до самого горизонта простирались одни только сырые поля. Точнее, они тянулись до высокой изгороди, которая сейчас заслоняла горизонт от взоров дам. За изгородью виднелась крыша маленького дома.

— Этто недалеко, догогая. Посмотги… — рвалась вперед спустившаяся на землю Пигаль, — … всего лишь за той длинной полосой кустагника.

— Вообще-то далеко, Пигаль, — заметила графиня, указывая на свою обувь, — если на тебе твои лучшие атласные туфли.

Пигаль со вздохом сняла башмаки на толстой подошве и передала их подруге.

— Тогда ладно, — согласилась графиня, хватая патены. — И если меня будет поддерживать кучер.

— Нет-нет, не глупи, Эшби. — Пигаль пробовала ногой землю, оценивая возможный ущерб своей обуви. — Ему нужно заняться сломанным колесом.

Графиня обернулась на карету, всхлипнув от ужаса и спрашивая себя, насколько близки они были к крушению.

— Но оно в прекрасном состоянии.

— Разве она сможет отказать нам в помощи? — подмигнула ей Пигаль. — Две дамы в беде.

Графиня выбралась на посыпанную гравием дорожку, неуверенно балансируя на необычайно высокой подошве башмаков Пигаль.

— У меня такое ощущение, словно я иду по слабо натянутому канату на ярмарке в день святого Варфоломея, — захныкала графиня, хватаясь за руку подруги. Каждый шаг по неровному зеленому лугу в сторону домика давался ей с трудом.

Посмотрев вперед, графиня остановилась и, угрожающе покачиваясь, указала пальцем на деревянную приступку у изгороди.

— Мы должны туда взобраться?

Пигаль кивнула и, поднявшись по ступенькам, помогла своей подруге одолеть их. Потом они двинулись по полю, спотыкаясь о пучки длинной травы и то и дело рискуя наступить на подсохшие коровьи лепешки. Они подошли к грубой калитке и увидели в саду элегантную женщину, ту самую, что занимала в театре соседнюю ложу. На ней была свободная мантилья — белая с серебром, подбитая розовым атласом, голландская соломенная шляпа, небрежно сидевшая на распущенных волосах, с рукавов свисали розовые ленты.

— Видишь, типичная богатая любительница сельской жизни, — проворчала графиня. — Мода зашла в тупик.

Женщина держала в руке плетеную корзинку и рассеянно выдергивала сорняки из поросшей ромашкой лужайки. Обернувшись и увидев направлявшихся к ней двух взъерошенных женщин, она энергично устремилась к парадной двери.

— Мадам, прошу вас, помогите нам, — воззвала графиня насколько могла жалобно. — У нас сломалась карета… посмотрите… — Графиня обернулась и указала на карету Пигаль, которая теперь опасно накренилась за изгородью.

— Позвольте нам пгедставиться, мадам. Я — гегцогиня де Пигаль, а это — моя подгуга Анастасия, леди Эшби де ла Зуш, ггафиня Клэпхэмская.

— Баронесса Пендж…

— Да-да-да, — быстро согласилась Пигаль, одаривая миссис Рой чарующей улыбкой. — Может, мы могли бы войти и посидеть у камина…

— … И выпить чашечку шоколада, пока?… — Обворожительно улыбнувшись, графиня снова указала на карету…

Шурша юбкой, миссис Рой пошла к калитке отпереть висячий замок.

Пигаль едва слышно выпалила дальнейшие указания:

— Ты отвлекаешь ее светской беседой, а я ищу подходы к малышу.

Калитка со щелчком отворилась.

— Мне жаль разочаровывать вас, леди, — произнесла миссис Рой. — Но я собираюсь на рыбалку. Однако, если вы не против присоединиться, я с радостью приглашаю вас разделить со мной скромный ужин. Но пока я не порыбачу, есть будет нечего.

Графиня открыла рот, но сказать ничего не успела — Пигаль пнула ее в лодыжку.

— Мы будем очень гады. Гыбалка — моя стгасть!

Подруги бочком протиснулись в калитку. Пигаль не помня себя шарила вокруг взглядом в поисках темнокожего мальчика.

— Как тут у вас мило. — Графиня рассматривала очаровательный маленький коттедж из красного кирпича, увитый ползучими растениями и обсаженный розовыми кустами, и страстно желала оказаться в обветшалой мерзости и запустении Джермен-стрит.

— Что вы предпочитаете — удочку или сеть?

— Все, что вам будет угодно нам предложить, — ответила графиня, заинтригованная самим смыслом вопроса. И поинтересовалась: — А мистер Рой, он тоже идет на рыбалку?

Миссис Рой ответила не сразу.

— Мистер Рой работает в Лондоне. У него не часто получается выбираться сюда.

— Могу себе представить, — посочувствовала графиня, скорее мужу, чем жене.

Подобрав юбки, миссис Рой зашагала по лужайке.

— Мои слуги помогут нам добраться до реки.

— До реки! — воскликнула графиня, страшась нового перехода по пересеченной местности. — Это что-то новенькое! Я удивлена, что в деревне есть река. Так привыкаешь к старушке Темзе, что даже не представляешь, что и за городом…

— Не волнуйтесь, — успокоила миссис Рой, — нужно дойти всего лишь до конца моего сада.

Мустафа, облаченный сегодня в твид деревенского сквайра, нес коробку с наживкой и крючками, а крупная девушка-простолюдинка со светлыми косичками тащила все удочки, корзины и другие рыболовные снасти. У самого берега для удобства была сооружена скамейка.

Дамы уселись, а слуги — Мустафа и девушка с волосами цвета соломы — наладили снасти для дневной рыбалки.

— Здесь ловится отличная форель. Боюсь, я не могу предложить вам другого развлечения, которое лучше отвечало бы вашему характеру. Но разве есть на свете что-нибудь столь же приятное? — Женщина насадила на крючок червя и одним точным движением забросила удочку. — Вот ваши удочки. Забрасывайте и давайте заключим пари, кто из нас поймает рыбу первой.

Пигаль с графиней переглянулись, в тревоге захлопав глазами.

— Какой чудесный день, — выпалила графиня, — не могу понять, бодрствую ли я или грежу, так я счастлива.

Пигаль строила глазки мальчику, который, верный себе, подмигивал в ответ.

Графиня продолжала отвлекающую беседу.

— Мы сидим здесь, с удочками и наживкой, чтобы выманить бедную безобидную рыбку из… — Она наклонила голову. — А как называется эта речка?

— Стэмфорд-брук, графиня.

— Ну конечно, — вздохнула та, сражаясь с леской, зацепившейся за расшитый бусинами перед ее платья. — Добрый старый Стэмфорд-брук. — Она распутала узел, и крючок, взлетев, застрял в ее парике. Графиня замерла, сознавая, что одно неверное движение грозит ей катастрофой. — Так расскажите же мне о мистере Рое.

— Мадам, — в голосе миссис Рой зазвучали резкие нотки, — вы слишком любопытны, как мне кажется, и мешаете мне ловить рыбу. Если мы не преуспеем в нашем предприятии, то придется поголодать — ужина не будет.

Графиня украдкой кинула взгляд на Пигаль в надежде, что та поможет ей с честью выбраться из этого разговора, но проклятая француженка отвернулась, копаясь в большой корзине вместе с Мустафой. Расфуфыренная хозяйка мальчика нисколько не интересовала графиню, и говорить с ней было не о чем. «Я делаю Пигаль огромное одолжение и непременно потребую ответных услуг», — мрачно решила графиня. Но как продолжить беседу, чтобы при этом не казалось, будто она что-то выведывает?

— Какое на вас прелестное платье! В итальянском стиле, я права? Я сама всегда любила итальянские фасоны, но мой муж, ну, вы знаете, каковы мужчины… — Она почувствовала, что миссис Рой напряглась. Боже, она опять заговорила о мужьях! Графиня прикоснулась к широко раскинувшейся юбке миссис Рой. — Изумительная ткань. Муар, да? — Она прекрасно знала, что это никакой не муар, но ей важно было увести разговор от отсутствующего мужа этой противной женщины.

— Белый дамаст на подкладке из розовой тафты. Шлейф пол-локтя длиной, корсаж из серебряного муара, муслиновый шейный платок украшен кистями. Ленты — из спитлфилдского шелка. Всего пять ярдов материала.

Что-то потревожило водную гладь.

— Боже мой! Смотрите! — Графиня наклонилась вперед, пристально вглядываясь в воду, и крючок, зацепившийся за парик, немедленно потащил его набок. Ее светлость благоразумно выпрямилась. — У вас на шнурке рыба?

— Похоже, мелочь. — Опустившись на колени, миссис Рой рассматривала добычу. — В это время года форель мечет икру, так что или попадается огромная, или вытягиваешь полную сеть крошечных мальков.

Графиня воспользовалась моментом и локтем ткнула Пигаль в бок. Та, увидев затруднение подруги, попыталась отцепить леску от накладных волос графини.

— Ты переманила мальчишку? — прошипела ее светлость в самое ухо Пигаль.

Та кивнула.

— Не так давно я сшила себе прелестное персиковое платье, — сказала миссис Рой, возвращаясь на место, после того как снова забросила удочку. — Просто восхитительное. Из китайского розового дамаста на подкладке из желтой тафты, все в лентах цвета красного вина, ленты на рукавах, а сзади большой пучок из лент, подчеркивающий линию талии.

Пигаль подавила зевок.

— А к нему у меня была косынка из брабантских кружев, чтобы прикрывать грудь.

Графиня украдкой посмотрела на женщину. На ее взгляд, миссис Рой могла особо не беспокоиться о косынке — прикрывать-то было, честно говоря, почти нечего.

— Когда мы будем в доме, я покажу вам мои дивные новые серьги. Индийские бриллианты с необычными рубинами.

— О, прекрасно, — откликнулась графиня, имея в виду теплое помещение, а не серьги. — Жду с нетерпением.

— И что же случилось с эттим гозовым платьем? — Пигаль смотала свою удочку и стояла, приготовившись идти.

Миссис Рой повернулась к ней.

— Оно… на него что-то пролилось. Оно пропало. — Женщина улыбнулась. — Но не важно, мой муж пообещал мне вместо него другое. Даже лучше прежнего. Думаю, на этот раз я закажу зеленовато-голубое, с оливковыми лентами и коричневой отделкой…

— Да-да, — торопливо согласилась графиня. — Но смотрите! Мне почему-то кажется, что вашу… э… поживку заглотила очень большая рыба.

Заведение астролога оказалось самым удивительным местом, которое когда-либо доводилось видеть Элпью. К потолку приколоты высушенные летучие мыши, а по стенам — серебряные звезды. В углу стоял скелет человека, а в центре стола — черного, лакированного, инкрустированного перламутровыми символами и знаками, в одном из которых Элпью немедленно узнала символ из уравнения Бо, — красовалось чучело совы.

За столом сидел старик. Отталкивающий, с обрюзгшим багровым лицом, ядовитый с виду, он походил на чудовищный поганый гриб.

Едва Элпью вошла, как он раскинул большую колоду карт.

— Снимите! — приказал он. Элпью помедлила на пороге.

— Простите, что беспокою вас, сэр. Но я пришла не за предсказанием…

— Вы хотите, чтобы я составил вашу натальную карту?

Элпью покачала головой и вытащила из кармана листок бумаги:

— Вот. Загадка, которую задали моей госпоже. И мы ума не приложим, как это растолковать.

Она протянула ему листок, от всей души надеясь, что он не потребует за свои услуги огромной платы.

Астролог энергично выдохнул, словно собирался выпустить из себя весь воздух.

— А, ссылка на четвертое большое затмение этого, тысяча шестьсот девяносто девятого года от Рождества нашего благословенного Спасителя.

Элпью подобралась поближе.

— Вы можете это расшифровать?

Не отрывая глаз от бумаги, астролог знаком предложил ей сесть.

— Сейчас год тысяча шестьсот девяносто девятый от Рождества Господа Нашего, пять тысяч шестьсот сорок восемь лет от сотворения мира, четыре тысячи сорок семь лет от всеобщего потопа во времена Ноя, триста двадцать один год со дня изобретения ружья, тридцать три года как Лондон чуть не погиб в огне…

Три года с тех пор, как кошка съела мышку, подумала Элпью, желая поскорее покончить с отсчетами.

— …Тысяча шестьсот девяносто девятый, год, когда сие славное королевство благословлено целыми четырьмя затмениями светил. Первое, лунное, только что состоялось, и затмились почти десять градусов этого светящегося тела. Случилось это ровно через пять лет после погребения нашей покойной королевы Марии, супруги нынешнего короля, но я сомневаюсь, так ли уж это важно. — Он провел ладонью над головой — Сегодня утром случилось второе затмение — незначительное солнечное событие, едва различимое. Третье, лунное, мы, увы, не увидим, но для наших антиподов оно окажется полным. — Он поднял взгляд. — Вы следите за ходом моих рассуждений?

Элпью следила, но с трудом, поэтому улыбнулась и ободряюще кивнула, чтобы он продолжал.

— Четвертое, и последнее, затмение — солнечное — произойдет тринадцатого сентября, примерно за одиннадцать минут до полудня. Это по лондонскому времени. Про Уэльс и Корнуолл, или что там у вас, сказать не могу. Полагаю, вы знаете, что такое затмение? Могу кратко объяснить вам с помощью аллегорической поэмы. — Старик поразительно широко открыл глаза и начал декламировать для Элпью:

Он на секунду вышел из образа, чтобы пояснить:

— Это луна…

— Это Солнце…

Астролог потер руки.

— Видите! Ясно как белый день.

Туманной ночью и под водой, подумала Элпью.

— Итак, это конкретное затмение отмечает начало небесного равновесия, знака Либры, созвездия, которым управляет богиня Венера. Это важное затмение мы сможем наблюдать здесь, в Лондоне. Примечательно также, что оно пройдет на фоне противостояния Юпитера в созвездии Льва и Марса в созвездии Водолея и таким образом значительно увеличит воздействие.

Элпью сглотнула. О чем это он?

— Марс, бог войны, будет занят, ибо он, в свою очередь, стоит в оппозиции Сердцу Льва, Василиску, Кор Леонис.

— Это там написано? — спросила Элпью.

— Разумеется, нет, — раздраженно ответил астролог. — Я просто рассказываю вам о затмениях, которые происходят в течение этого года. Вот эти два последних символа наверняка относятся к этому последнему, величайшему затмению, о котором я только что говорил. Видите, затемненный знак предвещает затмение, последний символ в этом уравнении представляет собой знак Либры, небесного равновесия, в просторечии называемый Весами.

Процесс расшифровки может затянуться, подумала Элпью, но по крайней мере этот человек, похоже, считает, что в формуле есть какой-то смысл. Она наклонилась вперед, пытаясь понять.

— Увы, увы, — приговаривал старый гриб. — Боюсь, ужасные последствия этого затмения будут роковыми для бедной Англии, ибо если всего один взгляд на него ввергает человека в пучину несчастья, я молю, чтобы Провидение защитило от его злого влияния целое королевство.

Элпью стало как-то не по себе. Возможно, этот человек знает, о чем говорит; а он, судя по всему, объявляет о неминуемом конце света. Затем, с некоторым трудом напустив на себя безразличный вид, он вернулся к бумаге Элпью.

— Первый знак, который мы здесь видим, представляет Нигредо, нечто вроде состояния полного мрака и упадка, требующего изменений. Далее идет Меркурий, планета, чей знак предполагает получение и передачу энергий — как умственных, так и нервных. Близко, очень близко, чтобы можно было не волноваться, идет красавица Венера, планета любви, единения и чувств. — Он повернул листок, чтобы Элпью было лучше видно. — Четвертый символ означает соединение, а именно: две планеты находятся на расстоянии нескольких градусов друг от друга. Это мощный аспект, усиливающий участвующие в нем планеты. Далее следует Кор Леонис, о котором я говорил. Это звезда в сердце знака Льва, то есть Сердце Льва — вы успеваете?

Элпью кивнула, жуя губу. Она успевала — более или менее. Подавшись вперед, она присмотрелась.

— А может перевернутая Венера означать сурьму? — Она указала на знакомый символ. — Я уже сталкивалась с этим раньше.

— Ни в коем случае, — наморщил нос астролог. — Это Земля, в данном случае сидящая верхом на Солнце. Мысль неясна. — Он ткнул пальцем в ряд символов. — В первых скобках мы видим Марс и Венеру, слившихся вместе, и черточку, отделяющую их от Солнца — меньшего по размеру, чем второе, но, может быть, это всего лишь описка, эти гусиные перья не всегда так хороши, как хотелось бы. Во вторых скобках мы видим Солнце и то ли кинжал, то ли крест. Я бы предположил, что это латинский крест — crux ordinara, crux immissa или crux capitata. Латинское слово «crux» происходит, разумеется, от cruciare, то есть «пытать». Крест такой формы иногда называют Божьим знаком. Вы понимаете?

Элпью улыбнулась, надеясь, что ее улыбка сойдет за умную. Она пыталась запомнить все, что говорилось, и жалела, что не делает записей. Астролог продолжил расшифровку, тыча пальцем в каждый из символов по мере их интерпретации.

— За означенным крестом следует алхимический знак, который мне неизвестен, затем традиционная аббревиатура печатников, означающая «около». — Он подвинул листок к Элпью. — Последний я вам уже называл. Затмение Весов.

Взяв листок, Элпью уставилась на значки.

— И что же все это значит?

Астролог откинулся в кресле, глубоко вздохнул, сложил кончики пальцев и воздел брови.

— Сказать вам по правде, юная леди…

Элпью в предвкушении подалась вперед.

Мужчина снова попыхтел, затем тоже подался вперед и уставился Элпью прямо в глаза. — … понятия не имею.

Сельский ужин миссис Рой был накрыт в стильной столовой с мраморными полами. На стенах висели картины, а по верху стенных панелей шли голландские изразцы. В углу комнаты, примыкая к красивому дубовому буфету, располагался фонтанчик, в котором девушка-служанка мыла бокалы.

— Для загородного дома у вас тут все очень хорошо обустроено, — заметила графиня. — Я ожидала, что в таком глухом месте водоснабжение будет исключительно примитивным. Но это небольшое изобретение, несомненно, одно из последних достижений.

— Да, — согласилась Пигаль. — В эттом небольшом доме удобства не хуже, чем во двогце.

Миссис Рой просияла.

— Мой муж очень внимателен к моим нуждам.

Девушка-служанка внесла дымящуюся рыбу — умерщвленную, очищенную от костей, приготовленную и выложенную на большое серебряное блюдо. Мустафа семенил следом с миской картофеля и капусты.

— М-м-м, — в предвкушении потянула носом Пигаль, пока яства ставились перед ними. — Пахнет божественно.

— Очаровательный коттедж, — сказала графиня, наваливая себе на тарелку еды. — Вы давно здесь живете?

Миссис Рой улыбнулась.

— Четыре месяца. Мы молодожены. — Она погладила себя по животу. — Надеюсь, что деревенский воздух поможет мне произвести наследника для мистера Роя.

Пигаль рассматривала обратную сторону тонкого серовато-голубоватого фарфора, расписанного утками и скалами.

— Бог ты мой, да этто же китайский фагфог.

— Подарок от моего мужа. В честь праздника.

— Праздника?

— Грядущего события. — Она положила руку на живот.

— Значит, мистер Рой с толком использовал свои выходные, — сказала графиня, отправляя в рот огромный кусок рыбы. — Это восхитительно. А что останется, смешайте с рисом и карри, и на завтрак у вас будет отличное индийское блюдо — кеджери.

Служанка, лицо которой вдруг сделалось не просто бледным, а даже каким-то сероватым, зажала рот рукой и выбежала из комнаты.

Пигаль посмотрела ей вслед.

— Ваша девушка не больна? — Герцогиня сощурилась. — Возможно, в дегевне бегеменность загазна.

Миссия Рой со стуком положила нож и вилку.

— Довольно! Хватит! С меня довольно ваших инсинуаций. Я пригласила вас в свой дом, а в ответ не получила ничего, кроме грубостей. — Она резко встала из-за стола, зашуршав юбками. — Две бывшие, отставные любовницы давно умершего и благополучно забытого короля. Уверена, что ваш кучер уже починил колесо, которое он, без сомнения, просто снял, чтобы у вас был предлог проникнуть сюда и всюду сунуть свой нос. Уходите! Возвращайтесь в свои дымные норы и оставьте меня в мире и покое, которых я ищу.

Пигаль фыркнула. Графиня пыталась как можно больше отправить себе в рот с тарелки, прежде чем их выгонят.

Миссис Рой набросилась на них со всей страстью миссис Барри, играющей в трагедии.

— И не думайте, что я не слышала, как вы пытались сманить у меня Мустафу сказками про королей и принцев, обезьянами и попугаями, кошками на поводках и деньгами. Но вы его не получите. Он мой. Его подарил мне муж.

Она швырнула салфетку на стол с такой силой, что та столкнула с тарелки клацнувшую вилку. Качнулся задетый ею бокал с вином, и на льняной скатерти начало расплываться пятно.

— Убирайтесь. Обе. Пошли! ПРОЧЬ!

Пигаль уже стояла у двери. Графиня не отставала от нее ни на шаг.

— Прочь, прочь, прочь! Старые слабоумные шлюхи! — диким хриплым голосом верещала миссис Рой. — И чтоб я вас здесь больше не видела!

Некоторое время Элпью просидела в таверне, пытаясь разгадать уравнение Бо, применив те знания, которые ей удалось приобрести за это утро.

Днем, во время представления, она пошла в театр — узнать, нет ли каких новостей у Молли.

Улицы снова были заполнены влюбленными в синьора Фидели поклонницами. В коридоре Элпью протиснулась сквозь очередную толпу женщин и добралась до артистического фойе.

Молли пришивала кусок кружев, отпоровшийся от шейной косынки.

— Элпью, — воскликнула она, бросая нитку с иголкой, — у меня есть новости о твоем бандите!

Элпью присела на табуретку.

— Если мы с тобой говорим об одном человеке, то он служил здесь актером. Временно. Проработал всего несколько недель, получил пару крошечных ролей, застращал всех и каждого и исчез.

— Как ты это узнала?

— Другая продавщица апельсинов, которая работает тут у нас уже несколько лет, заметила, как он остановился, чтобы передать записку той новенькой, с которой вы разговаривали. Она сразу же его признала и заговорила с ним, спросила, как у него дела и все такое. Но он пошел дальше, сделав вид, будто с нею не знаком.

— Ну, и какой он был?

— Понимаешь… Он был актер. Что еще я могу сказать? Когда ты работаешь в обслуге, с тобой не разговаривают как с человеком, поэтому, когда он здесь служил, я с ним дела почти не имела, разве что пришивала ему пуговицы на брюках, которые что-то уж очень часто отлетали.

— Да что ты! Почему?

— Потому что у него… — Молли кашлянула, маскируя ухмылку. — В этом месте у него сидел бес.

Элпью подняла брови.

— Как и во всех других.

— И то правда. Бык, а не человек.

— Кто еще может знать о нем что-нибудь? Например, актрисы?

— Поспрашивай в меблирашке в Роуз-корте. Он снимал там комнату.

— Как и все они…

— Верно. — Молли закрепила и обрезала нитку, отложила косынку. — Некоторые из них обречены сейчас сидеть там и жаловаться, что здесь у них роли маловаты, а там их роли отданы другим и что у нынешних зрителей нет вкуса, раз они предпочитают им синьора Фидели…

Они какое-то время послушали доносившееся со сцены пение:

— Довольно забавно, правда? — Молли взяла украшенный перьями головной убор и оценила размер ущерба. — Этот мужчина, у которого вообще нет никакого оснащения, вопит как резаный, зарабатывает этим целое состояние, и толпы женщин вешаются ему на шею, тогда как здоровый мужик не в состоянии привлечь внимания даже одной женщины или удержать крохотную роль…

— Джек Фрай! Тупой неотесанный грубиян. Подлец, каких свет не видывал.

— Забавно, я знаю, что кое-кто так его и прозвал — Подлец. — Элпью сидела в одной из комнат, сдаваемых актерам в Роуз-корте. Комнатка была настолько тесной, что добраться до кровати стоило большого труда, но достаточно уютной. Сверху неслись визг и вопли двух женщин, ссорящихся между собой. Элпью посмотрела на потолок. — Такое впечатление, что они там убивают друг друга…

Актер снова бросился на кровать и хохотнул.

— Репетируют, дорогая. Проходят некоторые избитые сцены. От количества повторов к концу каждой тирады они уже выдыхаются; готов поспорить, что разыгрывают сцену с кинжалом из «Королев-соперниц».

— О, — отозвалась Элпью, ничего не поняв из этого объяснения.

— Это, можно сказать, любительницы. Хороший актер должен мастерски уметь изображать все страсти: любовь, радость, скорбь, гнев, нежность и зависть. У них же получается только гнев. — Актер фыркнул. — Да и то, честно говоря, гнев у них похож на истерику.

Элпью попыталась вернуть разговор к Джеку Фраю, Подлецу.

— А, этот! — Актер вздохнул и смахнул с жилета пушинку. — Он всех нас довел. Все время стонал, считая, что он лучше всех остальных…

Элпью воздержалась от слов: «А кто из актеров не считает?», вместо этого вежливо кивнув.

— Он думал, что должен получить роли Беттертона. Говорил, что этот человек — отживший свой век старый дурак. Выживший из ума. Томас Беттертон! Величайший актер нашего времени! Только представить! Сказал, что нынешнему зрителю нужны настоящие мужчины.

Элпью рассмеялась.

— Вот уж нет, если успех синьора Фидели о чем-то говорит.

— Глупый итальяшка. — Скривившись, актер похлопал себя по штанам. — Я на многое способен ради искусства, но не до такой же степени. В этом нет необходимости. В дни моей молодости была одна пьеса…

— Но вы же ничуть не похожи на Джека Фрая, — поспешно вставила Элпью на тот случай, если актер собирался рассказать еще один нудный анекдот из театральной жизни. До чего же люди театра болтливы! Просто счастье, если удастся раздобыть хоть какие-то сведения к полуночи.

— Ах да. Джек Фрай! Полная посредственность. Хорошо, что этот неприятный тип ушел из труппы, поссорившись с триумвиратом — если можно так именовать двух женщин и одного мужчину.

— Почему нет? — спросила Элпью, которой было все равно, как и что он называет, коль скоро это не связано с рассказом о Подлеце.

Актер сел прямо.

— Смысл слова «триумвират» совершенно не подходит в данном случае. Оно означает союз трех мужчин, тогда как нашей труппой руководят трагическая актриса Элизабет Барри — женщина, профессиональная девственница Энн Брейс-гирдл — еще одна женщина — и величайший актер нашей эпохи Томас Беттертон. Две женщины и один мужчина. Эти трое заправляют в театре всем — выбирают пьесы, репертуар, актеров, заграбастывают себе лучшие костюмы. Я беспокоюсь, что, когда придет мое время продвинуться вперед…

— Значит, Джек Фрай им не понравился? — Элпью ухватилась за возможность напомнить актеру, зачем она здесь находится.

— Джек Фрай! Тоже мне — умник! Хотел больше денег, роли побольше, чтобы его брали в поездки за город. Да всего не перечислить. Не переставал разглагольствовать, что его должны взять в труппу на жалование, а не держать на подменах. — Актер так возбудился, что принялся обмахивать себя листком бумаги, который схватил со столика. — У меня с ним произошла пугающая стычка. Я играл маленькую, но существенную роль Османа в «Королевских проделках». Жуткая пьеса! Написанная какой-то девчонкой…[52]

Элпью кашлянула, надеясь, что это поможет.

— Ах да. Ну так вот, вашему Джеку Фраю досталась роль Ахмата, евнуха. Позволю заметить, что Ахмат — великолепная роль, великолепная. Я бы в ней смотрелся блестяще. Но этот Джек Фрай все время приставал ко мне, чтобы мы поменялись ролями для «большего правдоподобия»! — В ужасе вскинув брови, актер доверительно наклонился к Элпью. — Вы понимаете подоплеку, моя дорогая? — Он поджал губы. — Он пытался сказать мне, что он более мужчина, чем я! Только подумать! Он так разозлил меня, что я чуть не размозжил ему голову своей бутафорской трубой.

— А эти поездки за город, в которые не брали Джека Фрая? Что они из себя представляют?

— Труппа едет туда, где на лето размещается двор, или на праздники — в Оксфорд, Виндзор, Хэмптон-Корт, чтобы играть для королевской фамилии и придворных. Я играл в…

— А почему Джеку Фраю это было так важно?

— А, для него! Он был о себе высокого мнения как на сцене, так и в повседневной жизни. Думал, что внешность позволит ему покорить богатую или знатную даму, которая, став ему женой, обеспечит его до конца дней. Когда большая тройка решила, что для подобных выездов он не подходит, он перевернул стол, расколотил стул и заявил им, что могут засунуть свой театр себе в задницу.

Слушая всю эту театральную болтовню, Элпью ясно рисовала себе человека, которого Бо называл Подлецом.

— А та вспышка гнева? Фрай потом раскаялся?

— Вот уж ничуть не бывало. — Актер убрал со щеки выбившуюся из парика прядь. — Нет, он лишь улыбнулся этой своей гаденькой улыбкой, собрал вещи и сказал нам, чтобы мы «продолжали пыжиться и дальше», а что, мол, у него есть другое предложение.

— И какое же?

— Поначалу мы все думали, что он, должно быть, присоединился к этим обывателям из «Друри-Лейн» — третьеразрядная компания, да и то с натяжкой, там одни акробаты, дрессированные собачки и толстухи, расхаживающие по слабо натянутому канату, но оказалось — нет. — Подавшись вперед, актер понизил голос: — Одна из костюмерш, у которой, как мне говорили, была интрижка с этим отвратительным человеком, как-то вечером столкнулась с ним на площади в Ковент-Гардене, и он был очень доволен собой. Сказал, что зарабатывает кучу денег, охраняя какую-то даму.

— Да? — Наконец мы подходим к делу, подумала Элпью. — А кто же была та дама? Он назвал ее?

— Какая-то элегантная особа, живущая в деревне, как он сказал. — На лице актера появилось более глумливое, чем раньше, выражение. — Хотя я бы не поверил ни одному слову этого человека.

— А женщина? — Элпью была озабочена тем, чтобы не отклониться от темы. — Чего она от него хотела?

— Чтоб он прислуживал, руководил слугами? — пожал плечами актер. — Кто знает? Послушать его похвальбу, так можно было подумать, будто он ее платный любовник.

— А такого не может быть?

— Откуда я знаю, милочка? Вряд ли он стал бы обсуждать свою интимную жизнь с бывшей любовницей, а?

— А эта дама, которая платила Джеку Фраю… он сказал той девушке, где она живет?

— Сказал. Подходящее местечко для якобы актера… — Лизнув палец, он пригладил бровь.

— Да? — Элпью с трудом сдерживалась, чтобы не наброситься на этого человека и в буквальном смысле слова не вытрясти из него нужные сведения. — И где же это?

— В Актоне! В Актоне! — Актер широко улыбнулся. — Вы поняли? Актон. Он по-прежнему может говорить, что акто-орствует.

Элпью подыграла, тоже рассмеявшись.

— А он был хорошим актером?

— Это он так думал. Больше никто его мнения не разделял. Хотя он обладал неким je ne sais quoi.

— Прошу прощения?

— У него была сценическая внешность, но какого-то зловещего типа, — проворчал актер. — Он был бы восхитителен в этих вульгарных, грубых произведениях господина Шекспира — многословного деревенщины прошлого века, но в утонченных и элегантных пьесах, которыми отличается эта страна сейчас, проку от него не было. Да. Я вижу его в роли драчливого солдата в «Генрихе Пятом», чудовища, подобного Калибану, или даже вспыльчивого дворянина, скажем, Готспера в «Генрихе Четвертом». Но играть благородных повес и щеголей, выходящих из-под пера современных знаменитых авторов, Джек Фрай не мог. Нет, не мог.

Собеседники некоторое время посидели в молчании.

Часы пробили полчаса. Вскочив, актер схватил темно-коричневый плащ.

— Уже столько времени? Я опоздал. — Отработанным движением он набросил плащ на плечи. — Но лучше всего я представляю Джека Фрая в этой отвратительной пьеске «История короля Ричарда Третьего».

Элпью поднялась и живо обогнула кровать. Очень скоро Пигаль будет ждать ее дома. Придется всю дорогу бежать.

— В роли короля?

— Нет-нет. — Актер открыл для Элпью дверь. — В роли убийцы принцев, заключенных в Тауэр.