Нефертити. «Книга мертвых»

6

Я очутился в просторной, хорошо освещенной комнате. Главным предметом обстановки был большой стол с полированной крышкой из какой-то красивой, неизвестной мне породы дерева. На нем стояло несколько вещиц тонкой работы: ваза с цветами голубого лотоса, статуэтка Эхнатона, изящный алебастровый кувшин в форме птицы, взлетающей с воды, коллекция кубков и два деревянных подноса. Из-под стола доносился странный звук — как будто кто-то тяжело дышал. За столом, изучая документ, взятый с первого подноса, сидел крупный мужчина. На меня он внимания не обратил. Маху.

Он был коренастый, с могучей мускулатурой, средних лет. Его превосходство в ранге и власти сказывалось и в манере держаться, и в пропорциях тела, и в отчетливо грубой, словно бы вытесанной из камня форме головы с совершенно седыми и очень коротко остриженными волосами, а также в элегантной одежде, облекавшей тело, которая была во всех отношениях богатой и роскошной. Его шею украшало необыкновенное ожерелье. У меня хватило времени его рассмотреть. Шесть рядов колец с множеством золотых колечек поменьше, подвешенных на ниточках, скреплялись тяжелой застежкой, украшенной крылатым скарабеем и солнечными дисками, и были инкрустированы лазуритом. Еще на нем была тончайшего белого льна туника с рукавами и сандалии.

Но интереснее всех этих по-театральному пышных одежд были его глаза. Когда Маху наконец соблаговолил поднять на меня взор, я увидел, что они необычны, но не своим топазово-дымчатым цветом, а голодным блеском. Жестоким и явно небрежным, как у льва или божества. Мне показалось, что он может видеть меня насквозь, со всеми моими слабостями, уязвимыми местами и вытекающими из них последствиями. Я спросил себя, завтракал ли он; есть ли у него дети, жена, друзья; ведет ли он такой образ жизни, при котором подобную власть можно укротить нежностью и заботой? Или все человечество со всеми своими мечтами, амбициями и тщеславием сердца настолько ясно для Маху, что у него не больше чувств к людям, чем у бога к глупым смертным, в один момент стираемым временем, как тряпкой, прошедшейся по засиженному мухами и потускневшему зеркалу?

Я ответил встречным взглядом. Маху вышел из-за стола и направился ко мне в сопровождении жирной черной собаки — источника странного дыхания.

— Я вижу, вас заинтересовало мое ожерелье, — сказал он. — Подарок Эхнатона. Важно одеваться в соответствии с тем, как ты себя видишь, не так ли?

— Ваш наряд великолепен, — признал я, надеясь, что моя легкая ирония попадет в точку. Но его брезгливый взгляд, брошенный на мою весьма поизмявшуюся в дороге одежду, казалось, дал понять, что любая ирония с моей стороны пропадет втуне из-за очевидного несоответствия моего внешнего вида, а следовательно, недостатка уверенности.

Минуту мы подождали, прикидывая, что можно сказать дальше. Я, привыкший говорить и говорить, теперь же молча ждал, чтобы первый шаг сделал Маху. Но моя жалкая тактическая уловка, как видно, совершенно его не устрашила. Словно прочитав мои мысли, он знаком предложил мне сесть на кушетку. Мне пришлось подчиниться, тогда как он остался стоять. Мне еще многое предстоит узнать об этих играх власти.

Он смотрел на меня сверху вниз, потирая подбородок. Молчание нервировало.

— Значит, вас выбрали для расследования этого дела.

— Мне оказали такую честь.

— Чем, по-вашему, вы ее заслужили?

— Полагаю, ничем. Какими бы талантами я ни обладал, все они служат нашему Владыке. — Я поморщился, слушая собственные банальности.

— А ваша семья?..

— Мой отец был писцом в министерстве строительства. — Недостаточно высокое положение разделяло нас. — Я готов ознакомиться с сутью дела, — добавил я.

— Эхнатон сам желает посвятить вас в его детали. Он поручил мне ввести вас в наш новый здешний мир, помочь, где это будет уместно, и, сверх всего, присматривать за вами. — Он сделал выразительную паузу. Я ждал. — К тому же мы прикрепили к вам двух наших лучших сотрудников, одного постарше, другого помоложе, но подающего надежды, чтобы направлять вас в нужное русло в любое время дня и ночи, помочь вам сориентироваться на месте.

Сторожевые псы, неотступно следующие за мной. Помеха, и преднамеренная.

— Мне неприятно это говорить, но я не поддерживаю решение о вашем выборе, — продолжал он. — Вам лучше узнать об этом сейчас. Зачем приглашать постороннего? Человека, который ничего не смыслит в местной жизни. Человека, чье знакомство с настоящим миром состоит из мелких воришек и проституток. Человека, чей опыт ограничивается изучением ничтожных улик, разбросанных в навозе и грязи на месте жалких преступлений, совершаемых опустившимися людишками из низших слоев и преступниками. Человека, который называет это новой наукой в расследовании преступлений. Решение, однако, принимал не я. Это новый мир. Это не Фивы, и вам потребуется время, которого у вас нет, чтобы в нем разобраться. Здесь действует множество сил; я озабочен тем, что, затронутые по ошибке и неверно понятые, они могут сломать человека как черствую краюху хлеба. — И топазовые глаза пристально уставились на меня, пронзая насквозь. — Но прошу помнить: я здесь для того, чтобы помочь. Позвольте предложить вам руку профессиональной помощи — как полицейский полицейскому. Я человек, имеющий ключи от этого города, и знаю в нем каждый камень. Я знаю, откуда эти камни, кто и зачем положил их на то или иное место.

В продолжение этого монолога я глаз не поднимал. И поскольку мы, как казалось, держали друг перед другом речи, то после почтительной паузы я поднялся и начал своей ответ:

— Я согласен с вашей оценкой ситуации. И с благодарностью принимаю предложение профессионального содействия. Но поскольку Эхнатон сам избрал меня, надеюсь, я смогу заручиться безоговорочной поддержкой всех его слуг. Я верю, что таково будет его желание. И не сомневаюсь, какая судьба меня ждет, если я не справлюсь.

Он едва заметно наклонил голову и чуть дольше, чем следовало бы, смотрел мне в глаза.

— Мы прекрасно поняли друг друга.

Затем он вернулся к своему столу, быстро пробежал документ на папирусе, посмотрел на меня с загадочным выражением лица — средним между улыбкой и предостережением — и почти небрежно вернул документ на пустой поднос.

— Ваша беседа состоится на закате, — проговорил он, прежде чем сесть и отвернуться к окну.

Я вышел из комнаты с ощущением, что он наблюдает за мной затылком своего грубо сработанного черепа, и закрыл за собой дверь. Мне пришлось посильнее надавить на нее, чтобы закрыть как следует. Скрип и стук насторожили эскорт, противного секретаришку и сопровождающего. Последний подошел ко мне и сказал:

— Я покажу, где вас разместили. А затем отведу на назначенную вам встречу.

Значит, он уже знал об этом. Я почувствовал себя животным, которое готовят к жертвоприношению.

На закате, подумать только. В час смерти.