Неизвестный Байконур. Сборник воспоминаний ветеранов Байконура

Валерий Иванович Мальцев РЕПОРТАЖ ЗА «КРАСНУЮ СТЕНУ»

Едва только фермы обслуживания коснулись корпуса ракеты, раздался скрежещущий треск и в небо ушел дымный след, в конце которого вспыхнул оранжевый купол. Это сработала САС — система аварийного спасения. Кресло с космонавтом отстрелилось от корабля и повисло на стропах, а сам корабль, повернув носом к земле, угрожающе нацелился на самую середину стартовой площадки, где парили дренажи подземных емкостей жидкого кислорода. А на самом старте вдоль корпуса обезглавленной ракеты весело побежали струйки горячего керосина, превращаясь внизу в рваные дымные лохмотья…

Это произошло в декабре 1966 г.

На космодроме Байконур шли интенсивные испытания нового космического корабля «Союз». Было проведено уже несколько пусков с переменным успехом. На этом этапе вместо экипажа в кабину корабля помещали манекен в скафандре. И с тех пор, когда после неудачных пусков в степи начали находить странные неподвижные фигуры людей, глядевших через стекла шлемов страшными выпученными глазами, пошли глухие слухи о гибели чуть ли не целого отряда космонавтов. Чтобы в корне пресечь ненужные домыслы, под стекло шлема стали подкладывать табличку с крупной надписью «манекен», прикрывающую выразительные глаза «Ивана Ивановича».

На 14 декабря 1966 г. был назначен очередной запуск «Союза» с 31-й площадки. Этот запуск пожелало видеть высшее руководство страны, поэтому решено было выделить закрытый телевизионный канал в кабеле Москва-Ташкент, который обеспечил бы передачу картинки со старта прямо «за красную стену», т. е. в Кремль. Для этой цели за месяц до пуска почему-то из Ленинграда перегнали целую колонну передвижных телевизионных станций и расположили их в районе 31-й площадки. Целый месяц шли тренировки по отладке канала. Наконец к моменту пуска все было готово.

Я в то время служил на комплексе внешнетраекторных измерений «Вега» и к проводимым телевизионным экспериментам, строго говоря, никакого отношения не имел. Однако вот уже несколько лет я исполнял на полигоне еще и нештатную должность местного Левитана (диктора, разумеется, а не художника), т е. во время посещения космодрома всякими высокими гостями я должен был во время пуска, сидя в бункере, хорошо поставленным голосом шпарить по заранее написанному и утвержденному в тысяче инстанций тексту: «Тридцатая секунда! Полет нормальный! Тангаж, рысканье, вращение в норме!», «Сороковая секунда! Давление в камерах двигательной установки устойчивое! Полет нормальный» и т. д. Эта информация передавалась на наблюдательный пункт, откуда высокие гости следили за полетом ракеты. Бывало и так, что я, не видя пуска, продолжал с металлом в голосе вещать: «Полет нормальный!», а ракета в это время уже дымила «за бугром». Поэтому наиболее ехидные из моих друзей называли меня еще и «наш Клеветан».

Но это так, к слову.

Так вот, я в очередной раз получил приказ вести репортаж. Корреспондентов телевидения на полигон тогда не пускали, но на этот раз сделали исключение для Юрия Александровича Летунова, работника Всесоюзного радио и телевидения. Через год стал приезжать Юрий Фокин из телевизионной «Эстафеты новостей». И пошло…

Но Летунов работал для радио, брал интервью у космонавтов, и мало ли какие у него могли быть творческие задачи, а вот главный репортаж «за красную стену», видимо, должен был быть строго утвержденным и не допускать никаких вольностей. Поэтому мне вручили секретный чемодан, в котором хранились три машинописные странички с соответствующим текстом и грифом, пистолет на ремне и я со всеми этими веригами, как каторжник с ядром, должен был ездить на все тренировки и репетиции. Как-то я, в очередной раз сдавая чемодан в секретную часть, робко заметил ее начальнику капитану В. Я. Гнилозубу:

— Виктор Яковлевич, а чего там секретного, в этом тексте? Ну — секунда полета, ну — полет нормальный. Все равно ведь репортаж по открытому каналу идет!

— Это где как? По эфиру! От старта по транслятору до кабеля на Москву. — Гнилозуб немного подумал. — Ты, Мальцев, не умничай! Раз засекретили, значит — надо! В эфире — там волны! Кто их разберет! А здесь — ясные слова! Информация! И точка!

Виктор Яковлевич вообще отличался не только тем, что форменные брюки у него по ширине были похожи на матросские клеши, а длиной напоминали удлиненные шорты. Он был известен еще и тем, что мог объяснить буквально все. По-своему, разумеется.

Начальник управления генерал Горин, когда я обратился к нему с тем же вопросом, усмехнулся:

— Ладно. Перепиши слова от руки и выучи наизусть. А шпаргалку мне потом лично отдашь после пуска.

Так я и сделал.

Но после пуска ни я, ни генерал так и не вспомнили про рукописные листочки, и они вот уже тридцать лет лежат в моем архиве.

Итак, 14 декабря утром я уже был на 31-й площадке. Пуск был назначен на середину дня. Позиция ленинградских телевизионщиков располагалась на обратном скате песчаного холма, на котором стояла стартовая система, но сами телевизионные камеры — на прямой видимости, примерно в четырехстах метрах от ракеты. Меня посадили в кабину какого-то автобуса, развернутого здесь же, лобовым стеклом на старт. Передо мной стоял маленький монитор, на котором я мог видеть все, что идет в линию, рядом — микрофон, на голове наушники циркуляра шлемофонной связи, а в руках телефонная трубка прямой связи с генералом Гориным, который сидел на центральном пульте первого измерительного пункта. Накануне он мне сказал:

— Текст, он, конечно, текст. Но что бы там ни произошло, слушай только меня. Скажу: «Молчи!» — значит — молчи!

Мороз был в этот день градусов двадцать, да еще с ветерком, так что в меховом костюме и в унтах я чувствовал себя в этой железной коробке, как полярный летчик после вынужденной посадки.

По двухчасовой готовности я влез в опутанную проводами кабину автобуса, прикрутил проволокой плохо прикрывающуюся дверь и приготовился «левитанить».

На старте началась заправка, оттуда тянуло керосинцем и тем особым, неповторимым, волнующим запахом изделия, который вспомнят многие, если представят, как пахнут монтажные платы любого старого пульта, если открыть его заднюю крышку.

Радиолиния от старта до городского телецентра, где был вход в телевизионный кабель на Москву, обеспечивалась тогда ретрансляторами «Левкой», работала со сбоями, и меня время от времени просили «почитать чего-нибудь для настройки», а телеоператоры соответственно «ползали» панорамами по ракете. Читать заготовленный текст было просто глупо, газет мы с собой не возили, и я озорства ради начал по памяти шпарить то, что я помню из своего, вроде «Баллады о “стреляющем'’»:

Ну, там были еще более красочные выражения, но я их по вполне понятным соображениям опускал. Так я заливался минут сорок, слыша иногда чье-нибудь короткое ржание в наушниках, пока наконец в них не раздался свирепый окрик заместителя министра связи СССР С. П. Морловина: «Какой это чудак (Сергей Павлович выразился несколько энергичней) несет какую-то (тут он выразился еще крепче)?! Ведь информация уже в линию идет!» Я прикусил язычок.

Наконец по пятиминутной готовности картинку дали «за красную стену», и я начал высочайше утвержденное заклинание. Сначала об общих успехах советской космонавтики, потом о конкретных особенностях нового корабля «Союз», хотя ничего конкретного и особенного как раз не было названо — в общем, как всегда, от «нескольких десятков метров» до «нескольких сотен тонн».

Создавалось впечатление, что по всей длине телевизионного кабеля Москва — Ташкент к нему жадно прильнули уши десятков тысяч агентов международного империализма, которым ни в коем случае нельзя дать никакой конкретной информации. В том числе и тем, кто сидит «за красной стеной».

Пока я произносил вызубренный текст, прошли команды «Ключ на старт», «Продувка» и другие. Все это я слышал по циркуляру и видел через лобовое стекло автобуса. Еще по училищу я неплохо знал работу пневмогидравлической системы этой ракеты и потому инстинктивно отмечал про себя, что набор схемы идет нормально, в заданные временные интервалы.

Отошла заправочная мачта, через минуту под ракетой мигнули багровые отсветы и сразу же в наушниках послышалось: «Зажигание!» Откинулась тоненькая удочка кабель-мачты. «Земля — борт!» Заключительными словами «наземной части» моего репортажа должны были быть: «Внимание! Ста-а-р-рт!!»

Я их и произнес, зная, что «земля — борт» практически совпадает с контактами подъема, т. е. с отрывом ракеты от несущих стрел.

Однако уже в следующую секунду у меня мелькнула мысль, что двигатель что-то подозрительно долго работает на предварительной и промежуточной ступенях тяги. Не успела эта мысль окончательно оформиться, как вдруг грохот двигателя оборвался, пламя погасло, раздалось громкое шипение, и всю ракету заволокло белыми клубами пара. Сработала система аварийного выключения двигателей — АВД. Пуск не состоялся.

Обычно в первые секунды и даже минуты после АВД во всех динамиках и наушниках устанавливается напряженная тишина: «низы» еще не знают, что докладывать, а «верхи» еще не берутся командовать, сознавая, что одно неосторожное слово может стоить головы.

Я по некоторому опыту знал, что с ракетой сейчас может произойти все что угодно, поэтому внутренне напрягся, вглядываясь в очертание ферм сквозь мутные облака. И тут в телефонной трубке раздался спокойный голос Горина: «Мальцев, ты меня слышишь? Молчи пока…» «Есть, товарищ генерал», — машинально ответил я и не узнал своего голоса.

Прошло еще несколько минут. Холодная стальная пружина где-то внутри меня стала понемногу ослабевать. И тут вдруг одновременно раздалось несколько громких хлопков, и от корпуса ракеты в разные стороны со свистом ударили белые струи. Инстинктивно я рванулся к дверце кабины и забился в опутавших меня проводах, как золотая рыбка в рыбачьих сетях. Замотанная проволокой дверь не поддавалась, у меня мелькнула мысль: «Так вот, значит, как оно все бывает». Но, видимо, не все бывало именно так, ибо я все же сообразил, что это просто открылись на ракете дренажные клапаны баков кислорода, стравливая в атмосферу давление наддува.

Эти звуки словно прорвали некую плотину: в наушниках сразу возникла причудливая смесь докладов и команд, из которых можно было понять одно: команда «Земля — борт» прошла, а система АВД выключила двигатель на промежуточной ступени. Даже я понимал, что штука эта довольно неприятная: ракета с двумястами тоннами кислорода и керосина находится на автономном бортовом питании, и любая случайно прошедшая на борту команда может привести к непредсказуемым последствиям.

Я осторожно выбрался из автобуса и на негнущихся от холода ногах побрел к телевизионщикам, где можно было погреться и получить какую-нибудь информацию.

В режиссерском автобусе мерцали экраны, свирепо выли преобразователи и вентиляция, было жарко и сине от табачного дыма. Режиссер ПТС Абрам Рафаилович Синдаловский, невысокий худощавый человек с глянцевым черепом, поднял на меня вопросительный взгляд:

— Ну, так и что у вас там произошло?

Он спрашивал с такой уверенностью, будто видел, как я только что вылез с разводным ключом из двигательного отсека ракеты.

— Я у вас хотел спросить, Абрам Рафаилович.

— А что я? Откуда я могу знать ваши дела? Я только наши дела знаю: картинку на Москву прикрыли, пишем на магнитофончик…

Я снова вышел из автобуса. Ракета по-прежнему стояла в облаке белого тумана, парили дренажи, откинутые фермы обслуживания лежали параллельно земле по обе стороны от ракеты. С нулевой отметки из динамиков громкоговорящей связи доносились какие-то неразборчивые доклады и команды. Время тянулось невыносимо медленно, и холод снова стал забираться под куртку.

— Сейчас фермы будут сводить. — Это подошел сзади Всеволод Штерин — начальник телевизионных средств полигона.

— К заправленной ракете?

— А что делать?

Прошло уже около получаса с момента выключения двигателей.

Наконец верхушки фермы вздрогнули и стали медленно подниматься вверх, как ножки гигантского перевернутого циркуля. Наверняка это могло означать только одно: снятие бортового питания, долгий и нудный процесс слива компонентов и отправка ракеты в монтажно-испытательный корпус. Я уныло наблюдал за ползущими вверх площадками обслуживания и прикидывал шансы попасть домой хотя бы к вечеру. Если не найдется попутки, то до ближайшей станции мотовоза, если не ошибаюсь, она называлась «Жигули», под горку и под ветер пять километров можно было пробежать за какой-нибудь час. Да вот только будет ли в это время мотовоз?..

Пока я размышлял на эту тему, фермы уже почти приняли вертикальное положение. Но едва только они коснулись корпуса ракеты, раздался оглушительный скрежещущий треск, и в небо ушел косой дымный след, в конце которого вспыхнул оранжевый купол. Это сработала САС — система аварийного спасения, которая увела корабль вверх и в сторону от старта. Кресло с «космонавтом» отстрелилось от корабля и повисло на стропах, а сам корабль, повернувшись носом к земле, угрожающе нацелился в самую середину стартовой системы, где парили дренажи подземных емкостей жидкого кислорода…

Я инстинктивно пригнулся и прикрыл глаза, ожидая чудовищной вспышки и всего остального, во что как-то не хотелось верить. Но вместо этого корабль скрылся за решеткой градирни, и оттуда донесся только глухой железный удар о бетон.

Зато на самом старте вдоль корпуса обезглавленной ракеты весело побежали струйки горячего керосина. Как рыжие лисички, они проворно перепрыгивали с одной площадки обслуживания на другую, превращаясь внизу в рваные дымные лохмотья.

Я даже невольно попятился. Первое, что пришло в голову — это мысль о необратимости того, что начиналось сейчас на старте.

Я уже знал, чем все это должно закончиться.

— Ну… Это уже совсем ни к чему, — негромко проговорил за моей спиной Штерин. — Совсем ни к чему… — Он положил мне руку на плечо. — Давай-ка вниз. В мой КУНГ, хоть от железа спасет.

Но не успели мы сделать и шага, как на самом верху ракеты возникла оранжевая вспышка и раздался громкий удар. В разные стороны полетели куски корпуса, лохмотья площадок и ферм: брызгалось искрами горящее в кислороде железо, звонко лопались бортовые баллоны управляющего давления.

Это рванула сравнительно небольшая третья ступень. А ведь ниже были расположены гораздо более крупные центральный и четыре боковых блока, в которых сосредоточена практически вся заправка керосина и кислорода. Несмотря на острое чувство страха, мы все же поднялись по обратному скату, перешли дорогу и почти приблизились к колючей проволоке, ограждающей территорию 31-й площадки. Отсюда нам была видна нулевая отметка. Нелепый обрубок ракеты, торчавший между двумя тонкими мачтами молниеотводов, напоминал теперь дымящую трубу океанского парохода, полным ходом идущего в никуда…

И тут в глаза плеснуло нестерпимым солнечным сиянием. На месте старта мгновенно возник ослепительный оранжевый шар, стремительно увеличивающийся в размерах. Раздался упругий двойной удар — тту!! ттун-н-н! — от которого дважды дрогнула земля. В лицо пахнуло жаром, и упругий кулак горячего воздуха швырнул меня на землю…

…Через некоторое время я ощутил себя бегущим с невероятной скоростью выше по склону холма, причем сердце неистово стучало изнутри по ребрам, а пятки почти колотили по затылку. Земля вокруг звенела от падающего железного лома. Я оглянулся. Огромная черная туча распухала над стартом, из нее вываливались мелкие и крупные фрагменты стартового сооружения. Воздух, как во время салюта, мерцал от десятков тысяч мелких осколков разнесенного в пыль корпуса. Какая-то труба, закопченная и изогнутая, брякнулась неподалеку. Снег сразу же почернел, подтаивая по ее контуру. Бортовой шар-баллон, как чугунное ядро, потерявшее Мюнхгаузена, зарылся в песчаный бархан. Удушливо пахло горелой изоляцией, сгоревшим керосином, жженым железом.

Когда железный дождь прекратился, я выглянул из деревянного КУНГа, куда мы заскочили со Штериным. На старте бушевал огонь, все новые порции дыма пополняли висящую над ним тучу. Вдали, чуть ближе к нам, показалась цепочка бегущих людей — остатки стартовой команды, точнее — стартового расчета. Как потом выяснилось, после взрыва нижних блоков огонь и дым фукнули по старым кабельным каналам прямо в пультовую, свет погас, броневые двери пришлось открывать вручную и в полной темноте выбираться по аварийному выходу. Сейчас они бежали кто в одном кителе, кто в наспех наброшенной куртке. Я узнал Мишу Червонцева, моего однокашника по училищу. Он трясся то ли от холода, то ли от шока, поминутно оглядывался и бессвязно бормотал ругательства. Всех «погорельцев» распихали по КУНГам и автобусам, приводя в чувство кого чаем, кого кофе, а кого спиртиком. Когда Мишка стал меня узнавать, я его спросил:

— Ну, чего там у вас произошло?

— А х-х-х… его знает! Там много чего было! Пойди разберись! Видишь, что там творится? — Он сплюнул, и глаза загорелись бешеным блеском. — Я бы, трах-тарарах, посадил бы этих козлов голой ж… прямо на «нужник», пусть бы оттуда смотрели!

И было непонятно, кого Мишка имеет в виду: то ли тех, кто конструирует такие ракеты, то ли тех, кто заставляет их пускать, то ли тех, кто на все это собирался смотреть из-за «красной стены»…

Через полчаса пришел автобус и увез «пускачей» на жилую площадку.

На старте постепенно все выгорело, и осмелевшие пожарные добивали огонь струями пены. И только на самой верхушке уцелевшей заправочной мачты, нелепо торчавшей в небо, упорно трепыхался красноватый клочок пламени. Уезжая, я подобрал с земли осколок корпуса величиной с ладонь. Такими осколками, как оспой, был усеян весь снег вокруг старта. Но именно в этот кусочек дюраля страшной силой взрыва был буквально вчеканен изуродованный обломок тонкой трубки из нержавеющей стали. И никакими усилиями невозможно было разъединить эти обломки.

Мы уезжали уже в сумерках. За нашими спинами, на фоне уже слабо курившегося пожарища, в наступающей темноте еще долго мерцал на горизонте упрямый огонек на самом кончике заправочной мачты, как сигнал «Погибаю, но сдаюсь…».

Когда на следующий вечер мы в узком кругу отмечали поминки по безвременно угробленной ракете, ко мне подсел Штерин.

— А знаешь, — сказал он, поглаживая ладонью лобастую лысеющую голову, — все ведь оказалось до идиотизма просто!

— Определили, почему двигатели отключились?

— Да двигатели — это ерунда! Ракета долго стояла на подпитке — ждали, пока все в Кремле соберутся! — ну, главный клапан и примерз к тарелке. Его отогреть пара пустяков, схему сбросить и снова ввести — и пускай на здоровье! Делов куча!

— А САС чего сработал? Если я не ошибаюсь, он срабатывает, в общем, в двух случаях: или ракета горит, или ракета падает. А ведь не было ни того, ни другого.

— Во-от! В том-то и дело! Смотри! — Штерин взял у меня из рук яблоко и воткнул в него спичку. — Вот земной шар, вот ракета. После того как система управления осталась на бортовом питании, ее гироскопы продолжают вращаться — заметь! — сохраняя неизменным положение своих осей в пространстве. Ракета никогда и не собиралась падать! — Он покатил яблоко к столу. — Это земля продолжала вращаться, и за тридцать минут, пока наши начальнички чухались от страха принять решение, уход гироскопов и составил те самые роковые десять градусов, которые были восприняты системой управления как падение ракеты! Вот САС и сработал. Если б не было «кремлевского гипноза», можно было бы это сообразить гораздо раньше…

…С того декабрьского дня прошло более тридцати лет, но небольшой кусок дюраля с намертво заклиненным в нем куском трубы до сих пор напоминает мне о том, что все важные решения надо принимать вовремя…

— Ну что, ар-ртис-ст? Долго еще это будет продолжаться?

Командир части подполковник Виноградов смотрел на меня снизу вверх выпученными злыми глазами.

— Опять вас политотдел вызывает на какие-то игрища! В чем дело?

— Не могу знать, товарищ подполковник!

Я знал, в чем дело, но лучше было этого не обнаруживать.

— Не можете знать… Все вы знаете! Вы у нас кто? Энергетик площадки или балаганный шут? У вас погоны на плечах для чего? Службу служить или по сцене скакать?

Я молчал.

Лицо командира постепенно наливалось свекольным румянцем. Не имея возможности высказать все это начальнику политотдела, он срывал свое раздражение на мне.

— Да вы что, сговорились, что ли? Начальник отделения не просыхает вторую неделю, по стеночке ходит. Хоть бы солдат постыдился! Инженер отделения в артисты заделался! А спецработа двадцатого? Это как? Политотделу галочку надо поставить, а нам в случае чего какую галочку могут поставить? На какое место?

Виноградов нервно ерзал в кресле, словно пробуя то место, на котором могла появиться галочка.

Я стоял перед командиром и, чувствуя его правоту, в который раз думал одно и то же: «А мне оно надо? С какой стати я должен куда-то отлучаться, готовить какой-то КВН, участвовать в каких-то играх, зная, что через десять дней меня ждут свои «игры» в дизельной, в щитовой, на холодильных машинах в системах вентиляции? Что начальника отделения до окончания запоя лучше вообще не пускать к пультам, а вся надежда на четырех сержантов-техников? И что вообще пора бросать эти песни и пляски и садиться за учебники, если уж меня обещали отпустить сдавать экзамены в академию…»

Словно прочитав мои покаянные мысли, Виноградов вдруг как-то сник, словно потух изнутри, и закончил почти равнодушно:

— Ладно, поезжайте, раз вызвали… Что с вами поделаешь? Подумайте только: зачем вам эта академия? Она ар-р-ртис-стов не готовит! — Лицо командира опять начало наливаться бурым румянцем. — А уж если тяга к сцене, то поступайте в этот… в какой-нибудь сценарный институт!..

Командир как в воду глядел.

В академию я не попал, а стал учиться на сценарном факультете…

А КВН в феврале 67-го мы провели блестяще. И спецработу тоже. Ну, а что касается галочек, то, как говорил мой любимый командир: «Лучшее поощрение — это отсутствие взысканий!»

…К чему я, собственно, вспомнил этот случай?

Дело в том, что, читая воспоминания ветеранов Байконура, можно подумать, что эти железные люди занимались ракетами и спутниками все двадцать четыре часа в сутки.

Конечно, бывали периоды, когда приходилось вкалывать и по сорок восемь часов и больше, если того требовала ситуация.

Но случались промежутки, когда человеку предоставлялась возможность подумать об отдыхе. Бывало, правда, что человек успевал только подумать об отдыхе, а уж его опять вызывали на работу. Да и выбор-то видов отдыха был не особенно велик: кино, библиотека, спортзал. В мотовозе — домино и шахматы. В выходные — охота и рыбалка. В праздники — спирт и преферанс. В отпуске — туризм и альпинизм. Были и другие варианты. Для многих, например, лучшим отдыхом была любимая работа.

Деятели искусств к нам не приезжали по случаю очумелого режима секретности, центральное телевидение в конце 50 — начале 60-х годов еще до нас не доходило.

Оставалось только собственное творчество, та самая «отдушина души», которая заставляла одних после работы бежать на репетицию или на заседание клуба поэтов, а других приходить на спектакли или выступления самодеятельных артистов.

Сама обстановка легкой романтики, ощущения своей причастности к большому и новому делу, царившая тогда на полигоне, особенно среди молодежи, подталкивала к возвышенному выражению своих мыслей и ощущений.

Клуб поэтов собирался по воскресеньям где придется. Чаще всего в Доме офицеров, который в те времена был для всех действительно почти родным домом. Среди нас были солдаты, офицеры, служащие Советской Армии, члены их семей. Многим приходилось приезжать с дальних площадок. Самоутверждаясь, мы до хрипоты спорили, обсуждая свои и чужие стихи, стремясь выразить в поэтической форме свое мироощущение, свое отношение ко всему, что выпало на нашу долю в этих пустынных краях.

Весь парадокс заключался в том, что сказать хотелось о многом, но, «зажатые железной клятвой» все того же режима секретности, наши эмоции из огромного поэтического источника вынуждены были пробиваться к слушателям и читателям тоненькой дозволенной струйкой. Потому-то весь наш поэтический пыл реализовывался в форме признания в любви своему городу. Городу, который не был еще нанесен на карты, не имел официального названия. Мы сами называли его Звездоградом. Кстати, это название чуть было не прижилось, когда на время посещения его де Голлем и Помпиду оно украшало въезд в город. Но потом ажиотаж гостеприимства улегся и Звездоград благополучно превратился в один из бесчисленных ленинцев, разбросанных по всем уголкам страны.

Но Звездоград остался в названии поэтических альманахов, которые выпускались на протяжении почти всей истории существования Клуба поэтов Тюра-Тама — Ленинска — Байконура.

Как могли, повторяю, мы воспевали наш молодой город, творцами которого были многие из нас.

Это — Вячеслав Злобин, строитель и певец раннего Байконура.

Это — Женя Спичак.

Это — Саша Корнилов, баллистик, артист, поэт.

Это — Толя Лещенко, комсомольский вожак одной из испытательных частей полигона.

Конечно, рожденные из самого сердца, стихи были во многом несовершенны, подражательны. Но нас читали. Нас слушали.

Можно себе представить День молодежи — последнее воскресенье июня. Днем — спортивный праздник на Сырдарье. Задыхаясь от хохота, две огромные команды перетягивают канат через илистую протоку. Волейбольная «рубка» у воды временами превращается в соревнование по водному поло: от неловкого удара мяч подхватывает и уносит бурная (в то время) река. В круглом фонтане-бассейне у Летнего театра с визгом плещется ребятня…

Вечером праздник продолжается. На город спускаются душные сумерки. Неподвижный воздух пахнет нагретым асфальтом и сухой пылью, свежеполитыми цветочными клумбами и дымком шашлычков из кафе «Фаланга». У «колоннады» Летнего театра стоит грузовик с откинутыми бортами, и с него поэты вдохновенно читают свои стихи — словно кусочки души бросают в толпу:

Сколько их было, пламенных патриотов Байконура! Марк Иоффе, Гриша Гайсинский, Женя Ануфриенко, Юра Быстрюков, Паша Дырдин, Юра Иванченко, Володя Порошков, Геннадий Кудрявцев, Анатолий Корешков и многие-многие другие! Это была эпоха Рождественского, Вознесенского, Евтушенко… Это был период «хрущевской оттепели», когда мы жадно вдыхали опьяняющий ветер перемен и в который раз наивно верили в светлое будущее…

Еще одной разновидностью народного творчества была стенная печать! Да, да! Это только тот, кто не жил в Тюра-Таме, мог утверждать, что стенные газеты делают из-под палки и никто их не читает.

Действительно, у нас в Третьем управлении стенных газет почти не читали, а читали праздничные приложения к ним. Была, например, во втором отделе официальная стенгазета «Телеметрист». Размером она была чуть более боевого листка и содержала чугунно-утвержденные колонки: «Наши успехи», «Наши задачи» и «Пишите заметки в нашу газету!». Наверное, поэтому в нее никто не писал и никто ее, естественно, не читал.

Но зато у этой газеты к каждому нормальному празднику (я имею в виду Новый год, 23 февраля и 8 марта) было сатирическое приложение — шестиметровая простыня из оберточной бумаги с такими рисунками и подписями, от которых становилось плохо всем политработникам. Они (политработники), закончив все официальные предпраздничные «мероприятия», не уходили домой до тех пор, пока второй отдел не вывесит свой «Маркер» — так называлось приложение. И если там обнаруживалось что-нибудь не то, приходилось «принимать меры», вплоть до заклеивания наиболее «крамольных» иллюстраций. Например, кому-то под Новый год снится, что подвалы городского универмага, несмотря на «сухой закон», забиты шампанским, коньяком, водкой и марочными винами. В продаже всего этого, естественно, нет. Ну? Так для кого ж тогда, собственно говоря, существует этот неписаный закон?

— А вы что, Коврига, сами видели? — пытается урезонить автора заместитель начальника политотдела, маленький подполковник, прозванный Лал Бахадур Шастри за свой рост и поразительное сходство с этим индийским общественным деятелем.

— Своими глазами, Валентин Иванович.

— Ну и что?

— Навалом.

— Да как вы туда попали?

— О! Это уже другой вопрос! Но вам откроюсь, как родному: через задний… тьфу ты! Через служебный проход. Вместе с группой народного контроля.

— Но вы же не член этой группы! — Шастри начинает терять терпение.

— А я и не отоваривался! Я, знаете ли, только поглядеть, — оправдывается Альберт Коврига под общий хохот.

Или изобразят в этом же номере некоего всем известного своей грубостью начальника отдела в образе гориллы в форме полковника, стучащей по столу волосатым кулаком. А над головой гориллы на стене висит сучковатая дубина с надписью: «Интенсификатор». Тогда модно было говорить об интенсификации научно-исследовательского процесса, даже специальную структуру создали: отдел НОТ — научной организации труда. Это название тотчас же было в «Маркере» расшифровано по-своему: «новая организация тунеядцев».

Или совсем уж нестерпимый рисунок с невинным двустишием внизу:

И все знали, что это — финал бесславной попытки решить одну из насущных бытовых проблем города. Все началось года два назад на одном из совещаний или активов по вопросу улучшения быта молодых офицеров. Слов было сказано немало. И все правильные. И об обновлении наглядной агитации в общежитиях, и об увеличении числа наименований газет и журналов в «красных уголках», и об организации рейдов по проверке наличия грязных носков под кроватями. И когда одного из командиров частей, старого полковника, боевого фронтовика, задремавшего от обилия правильных слов, спросили, что он думает по существу проблемы, полковник, не смущаясь, начал пространно доказывать необходимость установки общественного туалета рядом с городской танцплощадкой.

Председательствующий, сочтя, видимо, сортирный дух выступления не соответствующим духу совещания, стал нетерпеливо торопить выступающего:

— Ну, а суть-то? Суть-то в чем, Иван Андрианович?

— Суть-то? — разозлился фронтовик. — А ссуть-то, товарищ полковник, у меня в подъезде! — Зал грохнул хохотом. — Вы-то за забором живете, а я — на Речной, рядом с танцплощадкой! Вот они ко мне и ходят! А знаете, сколько молодежи приезжает в субботу и воскресенье с тех площадок на эту? Вот то-то! А вы ржете!

В общем, построили туалет.

Но в скором времени новая метла решила, что гораздо практичнее на месте туалета сделать стрелковый тир…

Конечно, этот вариант, нарисованный крайне натуралистично, мог довести до инфаркта любого политработника. Соответственно и запретить публикацию этого рисунка мог любой политработник. А вот убедить авторов, что это — потеря вкуса и пошлость, мог только наш начальник политотдела полковник Василий Антонович Тужиков. Его уважали, и ему верили. Он не был занудой и начетчиком, послушно выполнявшим указания сверху. У него на все было свое аргументированное мнение, и он, стоя у «Маркера», мог вполголоса сказать, например, Всеволоду Штерину, одному из самых яростных сатириков: «Знаешь, а вот это лучше убрать, это — не сатира, это просто бессильное и необоснованное оскорбление. Дело, конечно, твое, ты — редактор и автор, но вот вы потом остынете и вспомните меня…»

Так оно и бывало.

Вообще полковник Тужиков был из тех партийных вожаков, которые более всего дорожили доверием масс, когда все они воспринимаются не как одно лицо, а как конкретные офицеры и служащие, испытатели и ученые, товарищи по службе. А доверие это зарабатывалось не авторитетом должности или погон, а способностью в случае необходимости становиться во главе процесса и брать на себя ответственность за принятое решение. Пусть даже речь шла об оступившемся и запьянствовавшем офицере, которому грозил суд чести и увольнение из армии и судьбу которого решила одна тужиковская фраза: «Я за него ручаюсь…» Правда, Василию Антоновичу тогда крепко влетело, но человек был спасен, благополучно поступил в академию и уверенно стал подниматься по служебной лестнице.

Или взять первый КВН в 1967 г., проведенный по инициативе комсомольского отделения политотдела полигона.

Должны были сразиться две команды: службы НИР и службы НОИР.

Подготовка и здесь и там шла ни шатко, ни валко: никто не хотел делать из КВН «высочайше утвержденное игрище», а как сделать его остроумным и злободневным — никто не знал. Тужиков, придя однажды на нашу вялую репетицию, послушал, посмотрел. А потом сказал:

— Ну, вот что, ребята! Я, конечно, не Масляков, но мне кажется, что на все, что вы тут размазываете, надо наплевать и забыть! Теперь слушай меня!..

И началось!

Он сам придумывал варианты домашнего задания, вместе со всеми бесчисленно репетировал выход команд. И когда наконец раскачал нас всех, стали появляться истинно кавээновские, «на грани фола», хохмы. Даже мы, авторы этих хохм, иногда сомневались:

— Василь Антоныч, а может, скруглим здесь? Чего гусей дразнить?

— Ладно-ладно, — сыпал Тужиков скороговоркой. — Оставим! Под мою ответственность. Дурак не поймет, умный промолчит!

Он же стал категорически возражать против попыток «большого политотдела» для страховки за неделю до КВН «заслушать» обе программы, по принципу «как бы чего не вышло». И добился своего. Да иначе мы бы и играть не стали.

Конечно, те, первые КВН 60-х гг. мало походили на нынешние шоу, на которых старательно отрабатываются денежки спонсоров, где каждая острота выверена и строго поставлена по вектору политического флюгера.

А тогда вершиной остроумия был конкурс капитанов, и на вопрос: «Для чего нужна в двери замочная скважина?» — один из капитанов простодушно ответил, что для подглядывания, а другой — для того, чтобы просовывать в нее остро заточенный карандаш — в глаз любопытному соседу…

И все же главным был невиданный энтузиазм игроков и живой интерес зрителей. О первом КВН говорили с полгода, по его образцу и подобию стали проводить КВН на площадках, ИП, в солдатских клубах.

Нельзя, однако, забывать, что вся эта работа, несмотря на молодой энтузиазм, просто физически не могла быть сделана в одно только личное время. Приходилось под нажимом политработников отвлекаться и в рабочее время. А ведь у каждого из нас были свои служебные обязанности, свои командиры вроде подполковника Виноградова, свои семьи и дети…

Но с другой стороны…

С другой стороны, повседневная жизнь, плотно забитая работой и решением бытовых проблем, просто требовала эмоциональной разгрузки. Что греха таить, у каждого были для этого свои способы… И все же нам, обитателям жилого городка, было легче: все же город, культурный, так сказать, центр. При желании можно всегда найти и место, и время, и занятие по душе.

Но существовала еще одна категория войсковых частей, подчиненных полигону, служба в которых была особо тяжелой. Это — измерительные пункты, ИПы, как мы их называли. Не считая трех первых, находившихся в черте полигона, остальные шесть располагались на северо-восток, слева и справа от трассы полета ракеты, на расстоянии 120-1200 км от Тюра-Тама.

Что такое ИП?

Это десяток «сборно-щелевых» домиков на площади сто на сто метров, полсотни солдат и десятка два офицеров, а вокруг на сотни километров безлюдье пустыни. Особенно тяжко было на четвертом и пятом ИПах. Они хоть и ближе были, всего в 150–200 км, но там даже вода была привозная и вокруг ни одного населенного пункта. Кочевым казахам там было делать нечего, одни бесчисленные (в те времена) стада диких сайгаков. Один-два раза в неделю пролетит над ИПом ракета, промеряют с него антеннами информацию, передадут по радио или отвезут на машине на ВЦ полигона, сделают профилактику, устранят неисправности. А дальше? Ну хозработы. Ну спецподготовка, политзанятия, физо. По вечерам — кино. Ну, раз в год месяц отпуска для офицеров. Солдат — он три года без перерыва трубит. Офицер примерно столько же, с туманной перспективой замены через два-три года. Только ведь не каждому командиру нравится, что у него расчеты станций постоянно меняются. Это не караульная служба — сегодня одного поставит на пост, завтра другого. Подготовка отличных начальников станций и операторов — это штучная работа, кто же их просто так менять будет?

Ну и вот приходят такие «штучные специалисты» вечером к себе в холостяцкое общежитие (да там и женатые были без семей, не всякая жена да еще с детьми поедет на эту «точку»). И что они там собираются делать? Изо дня в день, из месяца в месяц? Книги читать? Для этого нужна привычка (да и книги тоже). В академию готовиться? Для этого цель нужна. А если академию ты уже закончил? В спортзале себя изнурять? Все это со временем приедается. А тут еще климат. Летом — жара до плюс сорока в тени, пыльные бури, всякие скорпионы и фаланги. Зимой — морозы до тридцати и бураны такие, что домики порой заносит до крыш. И что остается? На охоту ездить расстреливать сайгаков из автомата? Картами и спиртиком баловаться по вечерам?

Всякое бывало.

Но справедливости ради надо признать, что тяжелую службу на ИП учитывали и в штабах полигона и в Третьем управлении, в ведении которого они были. Туда старались прислать и фильмы поновее, и путевок в санаторий побольше, и разнарядку в академию пошире, и деликатесов к празднику повкуснее. А в середине 60-х гг. было организовано шефство отделов управления над ИП. Шефство это выражалось в том, что отдел (или группа отделов) готовил концерт самодеятельности, собирал небольшую библиотечку, набор спортивного инвентаря, прихватывали парочку свежих фильмов и отправлялись на измерительный пункт. На ближние пункты ехали на машинах, на дальние — летели самолетами. Это были группы из 12–15 человек, состоявшие в основном из молодых девчонок комсомольского возраста под руководством какого-нибудь «дядьки Черномора».

Такие поездки были настоящим праздником для солдат и офицеров ИПа. К нему готовились заранее, приводя в порядок самих себя и свое хозяйство, придумывали немудреные сюрпризы по части гостеприимства. О таких поездках говорили за полгода до их осуществления и вспоминали года два после. Но не каждый отдел мог самостоятельно подготовить программу самодеятельности. Поэтому в управлении постепенно сложилась некая «разъездная группа» с постоянной программой, которую посылали почти на все ИП. А истинные шефы могли ограничиться простым представительством в такой «культурной экспедиции». Важен был результат. А результат был однозначный. Замполиты и командиры частей стремились быть первыми в графике приезда этих «экспедиций», поэтому говорили даже: «Да не надо нам никаких особых концертов! Вы нам побольше девчонок молодых привезите!»

И вот к 1967 г. сложился почти постоянный коллектив «мастеров на все руки»: и песню спеть, и лекцию прочесть, и КВН организовать. Это были молодые комсомольцы и молодежь Третьего управления: Лариса Третьякова, Надя Васькина, Света Егорова, Рита Пазюк, Ира Арсеньева, Валя Шмонова, Света Нагаева, Станислав Шаповалов, Юра Тарасенко, Станислав Атаманов и другие. За летние месяцы приходилось по два-три раза выезжать и вылетать на ИПы. Трудности из-за этого были и на основной работе, и, что греха таить, дома, в семьях. Но зато лучшей наградой «артистам» была неподдельная радость и ощущение небывалого праздника в глазах гостеприимных хозяев, не знавших, чем угостить и куда посадить дорогих гостей.

Приземляемся, например, на восьмом ИПе, недалеко от железнодорожной станции Жаксы, в Северном Казахстане, измотанные пятичасовой болтанкой в Ли-2 над раскаленной полупустынной степью, а на пахучем поле травяного аэродрома нас уже ждет почти весь ИП с громадным самодельным тортом и оркестром. Вечером, как полагается, концерт, вручение подарков, просмотр кинофильма и — танцы! Танцы — это главное! Танцы далеко за полночь, под бесконечные просьбы сержантов и старшин и клятвенные заверения, что «все будет в полном порядке». Утром, после официальных мероприятий, снова просьбы повторить вчерашний концерт. А как же? А те, кто стоял в наряде? Они же не видели! Все справедливо. Таких набирается человек пятнадцать. После обеда их собирают в клубе. Скоро туда подтягиваются и все остальные. Опять тот же концерт при переполненном зале. А там и ужин, и опять танцы за полночь.

На следующий день — а чем же развлечь дорогих гостей? Рядом с ИПом — великолепное прозрачное голубое озеро Бель-Агач. Нет, это слишком прозаично! Надо непременно съездить на Ишим, на рыбалку. Правда, 60 км трястись по проселку, но там уже все готово, вот ведь какое дело, люди старались… Ладно, едем. Действительно, рыбалка великолепна, особенно с ухой на столе, накрытом прямо на сочной траве. А потом снова импровизированный концерт тут же, на берегу Ишима, в купальных костюмах. Особенный успех имел дуэт Яшки-артиллериста и Горпины Дормидонтовны из «Свадьбы в Малиновке», и не столько сам дуэт, сколько танец «в ту степь», потому что роль Горпины играла Лариса Третьякова. У нее была дивная фигура: насколько то, что от плеч до пояса, поражало своей миниатюрностью, настолько все остальное вызывало священный трепет своей монументальностью! Но одно дело — на сцене, в длинной юбке, а другое — на пляже, в одном купальнике…

Обратно возвращались под вечер. Остановка в степи. Как говорится, «мужики — налево, бабы — направо». И вдруг вдоль обочины дороги я замечаю вспученные участки почвы, похожие на кротовые норы, а под ними проглядывает что-то белое. Неужели?.. Так и есть: степные грибы-шампиньоны, или как их там по-научному… Я человек степной, приходилось такие собирать в родном Поволжье… Меня высмеивают: как же! Станут благородные грибы расти на обочине! Небось какие-нибудь ядовитые! Я, не обращая внимания, собираю огромных лопоухих красавцев. И пока мне орали уже севшие в автобус «знатоки», я успел набрать две наволочки этих грибов.

В автобусе все держались подальше от меня, словно я вез в наволочке гюрзу. По возвращении я сдал грибы на кухню, присовокупив некоторые распоряжения. И вот на ужин нам всем подали роскошные отбивные с картофелем фри, а передо мной еще поставили огромный противень жареных грибов, источавших умопомрачительный аромат. Я молча наложил себе благоухающую горку и принялся с аппетитом есть, не обращая внимания на «знатоков». Те сначала принюхивались, потом кто-то робко спросил:

— Это, што ли, те самые?

— Што ли.

Молчание. Я с аппетитом ем. Горка заметно убывает.

— Да ты чо? Сдурел?

Я молчу. Юрка Тарасенко ухмыляется:

— Не-е, я лучше обожду. На тебя погляжу.

— Погляди, погляди. Тебя, кстати, никто и не приглашал. Там вон кухонный наряд стоит, облизывается. Они помогут. А ты погляди.

— А ну, дай-ка попробовать.

Через минуту весь противень был сметен начисто.

— Эх, ребята! Что ж мы делаем! А кухонному наряду?

— Ладно, ладно. Они заранее себе в кастрюльку отложили. Я ж их предупредил, что вы — потрясающие обжоры…

А вечером снова импровизированный концерт. На этот раз сами хозяева и поют, и танцуют, и читают стихи, и даже акробатические этюды показывают. А потом танцы под черным степным небом, среди горьковатого запаха сухой полыни и стрекота сверчков…

За день до планового прилета вдруг зарядили проливные дожди. Самолет не пришел. А тут еще намечалась «спецработа», все «игрища» были приостановлены. Грустные, сидели мы в своем домике, прислушиваясь к шуму дождя и прикидывая, сколько это может продлиться. Девчонки пели какие-то страдания, Юрка Тарасенко лениво подыгрывал им на баяне. Вдруг на крылечке раздались нетвердые шаги, и в дверь кто-то поскребся.

— Кто там?

— Дед Мороз, вот кто! Отворяйте, а то уйду!

Отворяем. На пороге какая-то невысокая фигура в наглухо застегнутой офицерской плащ-накидке, но босиком, видны только засученные синие форменные штаны с красным кантом. Капюшон накидки по самые плечи. Откидываем капюшон. Под ним — пьяный до изумления «капитан Копейкин», как мы называем офицера 67-го отдела, прилетевшего вместе с нами. Он служил здесь когда-то лет пять и знает все «нюансы» здешнего быта.

— Ну? Чего смотрите? Распаковывайте дальше!

Распаковываем. Под мышками у «капитана Копейкина» — бидон с пивом, фляжка спирта, две бутылки коньяку, связка копченых лещей, солдатский бачок с жареными шашлыками и целлофановый пакет с хлебом. Как он все это допер, да еще «приняв» перед этим не менее трех соток — уму непостижимо.

Мы ахнули:

— Василь Титыч! Откуда все это?

— Как — откуда? Подарок командования! По случаю праздника!

— Какого праздника? Ведь уборка идет!

— А по случаю дождя! Весь район пьет! А мы что — хуже? И у нас спецработа сегодня прошла н-на «отлично». Правда, изделие до нас не долетело, где-то там «за бугор» ушло, н-но-о тем не менее есть, так сказать, повод.

— А чего босиком-то?

— А вот они, родные! — Василь Титыч откуда-то из-за спины достал абсолютно сухие ботинки и носки и, присев на табурет, стал обуваться.

Жить стало лучше, жить стало веселее, как говорил один из наших вождей. Девчонки пили пиво и щипали леща. Мы обрадовались стопочке спирта под шашлыки. И тут кому-то пришла в голову мысль:

— А давайте КВН проведем: наша команда на иповскую! У них вон сколько своих артистов!

— Какой КВН? Завтра самолет придет!

— Не придет, ребята, самолет! — Василь Титыч пригладил остатки рыжеватых волос на приплюснутом черепе, и его светло-голубые глаза на морщинистом лице хитровато блеснули. — У нас нелетный прогноз на трое суток, и плановый самолет пошел «по большому кругу», через Камчатку. Так что ешьте, пейте, гуляйте и КВН играйте — ты гля, прям стихи! — раньше, чем через трое-четверо суток, самолет не придет! — И он пропел громко и фальшиво:

Через полчаса к нам пришел «главный комсомолец», молодой лейтенант-первогодок. Идея совместного КВН всем понравилась. Тут же была разработана стандартная программа: выход команд, домашнее задание, конкурсы, состав жюри. Учитывая, что из двенадцати прилетевших было только восемь «кавээнопригодных», договорились, что команды будут по восемь человек. В жюри вошли командир Разинков и его замполит, а с нашей — «капитан Копейкин» и его подполковник Николай Иванович Наумов — «дядька Черномор».

Решено было, учитывая возможный дефицит времени, КВН провести завтра к вечеру.

И началось!

«Мозговой штурм» и репетиции прошли на одном дыхании, и на следующий вечер домик был снова набит до отказа.

Конечно, конкурсы были самые простые. Например, кто быстрее высосет детскую бутылочку сгущенного молока через соску. Или вызывают на сцену танцоров, а заставляют их петь. Или выставят бумажный прямоугольник, разделенный по горизонтали пополам, одна половина — вверху — синяя, другая — внизу — желтая. А на границе цветов нарисован огромный вытаращенный глаз. Надо придумать подпись. И чего только не придумывали! И «око старшины», и «бди!», и «кинотеодолит в ремонте» (т. е. оператор кинотеодолита за отсутствием оптического средства вынужден сопровождать ракету собственной «оптикой»), и «глаз вопиющего в пустыне».

В общем, полтора часа в клубе стоял сплошной хохот зрителей, они же и болельщики. А так как в нашей команде были в основном девушки, то хозяева, как ни странно, болели за них.

Выходили из клуба, вытирая слезы и тихо постанывая, ибо смеяться уже не могли. Естественно, победила дружба с небольшим перевесом хозяев, а потом начались танцы!

А за распахнутыми настежь окнами лил и лил дождь…

На следующий день к Разинкову приехал какой-то местный начальник, толстый приземистый казах лет сорока пяти, в сапогах и соломенной шляпе.

— Иван Игорыщ, тибе што, артиста приехал, да?

— Да какие артисты! Шефы.

— Ай, как харашо! Шефы, да. Давай их мне кулуб? Консерт давай, а? Народ сабирем, се как положен? А то кино нет, лекций нет, адна водк!

— Слушай, Шаген, мы с тобой друзья, так?

— Какой разговор! Канечно, дурузя!

— А машину угля дашь?

— Какой разговор! Две бири!

— Нет, мне одна нужна, хочу баньку устроить, а уголь я еще не завозил.

— Через полчаса будит тибе машина! Какой разговор! Только артиста давай!

Разинков вопросительно посмотрел на меня. Я утвердительно кивнул.

— Тогда готовь клуб. Вечером будем.

Пришлось на скорую руку стряпать «сборную солянку» из программ концерта и КВН.

Жаксы — это маленькая станция, знаменитая лишь тем, что имеет множество элеваторов, откуда целинное зерно перегружается в железнодорожные составы. Узкие грязные улочки, облупленные саманные дома и заборы, чахлые деревца и неистребимый туземный запах кизячного дыма и каких-то грязных, сальных тряпок. Этот же запах царил и в полутемном кирпичном здании «кулуба», загаженного нанесенной после многодневных дождей грязью.

Не знаю уж, как нас представили, но зал, рассчитанный на двести зрителей, вместил еще по меньшей мере сто. Мне не приходилось встречать более благодарной публики. Только вот смех и аплодисменты порой раздавались совсем не в тех местах, где мы привыкли их слышать. То ли чувство юмора своеобразное, то ли русский язык плохо понимали.

Но в зале поднялся настоящий рев, когда на сцену вне программы вышел молодой казах и запел по принципу «что вижу — о том и пою», мастерски аккомпанируя самому себе на инструменте, который мы называли «один палка, два струна».

Успех был полный. По крайней мере, так говорил Разинков, которому привезли машину угля.

На следующее утро за нами пришел самолет.

Провожать нас вышли весь личный состав и все гражданское население ИПа. Мы прощались так, как будто за шесть дней стали родственниками. Нас осыпали трогательными словами благодарности, просили приезжать еще, солдаты дарили самодельные сувениры: всем нам — выточенную из цельного куска плексигласа лиру, а каждому в отдельности — маленький значок из флюоресцирующей пластмассы: миниатюрная антенна «Камы» и буквы «ИП-8».

После взлета мы еще долго видели большую группу людей на краю огромного поля, прощально махавших нам фуражками и платками и не расходившихся до тех пор, пока самолет не скрылся в густых облаках…

С тех пор нам довелось побывать по нескольку раз на всех ИПах, но все равно, встречаясь где-нибудь в прежнем составе «гастрольной группы», кто-нибудь из нас мечтательно вздыхал: «А помнишь, как было на «восьмерке»?» И единым духом осушал рюмку за тех, кто на боевом дежурстве, на спецработе и на измерительном пункте…

В 60-е гг. в Тюра-Таме было аж два театра.

Один из них — Летний — красивое деревянное здание с ажурной галереей — стоял почти на самом берегу Сырдарьи и знаменит был тем, что в нем было прохладно даже в самую лютую жару.

Другой — Народный, получивший это почетное звание в 1967 г. Он тоже имел свое здание — Дом офицеров, который был для многих из нас действительно родным домом.

Летний театр сгорел дотла в начале 70-х гг.

Народный вместе с Домом офицеров — в начале 90-х.

Недолгий век был отпущен им судьбой, но за это время в них было сыграно столько самодеятельных спектаклей, КВН, эстрадных обозрений и просто концертов, что этому мог позавидовать любой провинциальный театр.

За десять лет своей службы на полигоне я не раз задавал себе один и тот же вопрос: что заставляло нас, тогдашних, приехавших с дальних площадок, не заходя домой и не ужиная, спешить на репетицию, прыгать до полуночи на сцене, а рано утром спешить на мотовоз?

Одна из причин заключалась, видимо, в том, что долгое время — почти полтора десятилетия — мы жили в таких жестких условиях режима секретности, которые не позволяли приезжать к нам на гастроли профессиональным театрам, а «театральная жажда» у многих тюра-тамцев была велика, ибо почти каждый из них приехал из крупных культурных центров — Москвы, Ленинграда, Киева, Харькова. А кроме того, эти люди были настолько талантливы и энергичны, что их вполне хватало как на плодотворную научную и испытательную деятельность, так и на художественную самодеятельность.

Первый спектакль, если не ошибаюсь, был поставлен в 1957 г. в Летнем театре. Это была «Гибель Алмазова» с революционными матросами, белыми офицерами и рефлексирующей интеллигенцией. Потом она была восстановлена в ноябре 1963 г., и с тех пор на Байконуре стали складываться два драматических коллектива, успешно соперничавших друг с другом на протяжении более десяти лет.

Одним из них руководила Зинаида Шаронова, молодая выпускница института культуры, другим — Надежда Яковлевна Корнилова, энергичная старушка лет шестидесяти, мать одного из самых талантливых членов драматического коллектива Саши Корнилова. У нее не было специального театрально-режиссерского образования, но было удивительное чутье на талантливых людей и на интересные пьесы, а также многолетний практический опыт работы в самодеятельности.

Совместными усилиями двух коллективов в 60-е гг. были поставлены «Стряпуха», «Барабанщица», «Погоня за счастьем», «Годы странствий», «Заставь дурака», «Свадьба в Малиновке» и другие. В основном я принимал участие в спектаклях, поставленных Н. Я. Корниловой, поэтому они более всего и врезались мне в память.

Самыми удачными, на мой взгляд, оказались комедия «Погоня за счастьем» и оперетта «Свадьба в Малиновке».

Надо сказать, что сюжет «Погони за счастьем» некими бойкими авторами Филиппом и Тамарой Гехт был полностью содран с комедии «Тетушка Чарли», а та, в свою очередь, через полтора десятилетия легла (не тетушка, разумеется, а комедия!) в основу известного телевизионного фильма «Здравствуйте, я ваша тетя!» с Калягиным, Козаковым, Гафтом и многими другими замечательными актерами. И все же несмотря на то, что Ф. и Т. Гехт осовременили и слегка ополитизировали старую пьесу, «Погоня за счастьем» как-то идеологически «недотягивала» и вряд ли бы увидела свет, если бы в одной из главных ролей не был занят тогдашний инструктор политотдела по комсомольской работе старший лейтенант Борис Посысаев. Он был таким неистовым энтузиастом и защитником легкомысленной комедии, что в конце концов убедил «больших политрабочих» в том, что от ее постановки не следует ожидать больших повреждений в умах молодежи. Более того, он притащил на сцену свою жену Тамару, и Бог знает что творилось у них дома, когда они таким вот семейным «тандемом» пропадали сначала на репетициях, а потом на «гастролях».

Роль прогрессивного журналиста Рондольфа Роуза, которому по ходу пьесы приходилось вынужденно переодеваться в заокеанскую миллионершу, играл Саша Корнилов, а саму миллионершу, старую деву Бесси Лонг — его мама, Надежда Яковлевна Корнилова. Роль невесты Рондольфа досталась звезде нашего коллектива, Ларисе Аврамчик, женщине ослепительной красоты, глядя на которую, мужская составляющая зрительного зала начисто переставала следить за ходом сюжета, а женская начинала ревниво смотреть не на сцену, а на сидящего рядом мужа.

Первые две недели работы над спектаклем мы не могли провести даже обыкновенной читки текста: на репетиции стоял сплошной хохот. Отсмеявшись, мы вытирали слезы и принимались за работу. Эта пьеса настолько захватила нас, что работалось удивительно легко, репетиции затягивались далеко за полночь, прямо на ходу рождались остроумные актерско-режиссерские находки. Например, Саша Ильченко, игравший чернокожего слугу Тома, сначала изо всех сил старался скрыть свой невероятно «гэкающий» малороссийский акцент, а потом плюнул да еще и обыгрывать его стал: убирая со стола на поднос недопитые бутылки, он бормотал себе под нос: «Та хиба ж у нас так на ридной Алабамщине горылку пьють?» А рожа черная, как хромовый сапог! Ну — в зале сплошная «ржа»!

Или вечно полупьяный адвокат миллионерши Ник Шнапс. Когда разорившийся английский дядюшка мистер Падлер (!) пытается выведать у адвоката секреты американской тетушки, Шнапс вместо ответа вытягивает из кармана бутылочку с виски и невозмутимо делает глоток. Падлер с раздражением выхватывает эту бутылочку из рук пьяницы и сует себе в карман. Шнапс спокойно достает из другого кармана уже фляжечку с бренди и снова пьет. И эту фляжечку постигает та же участь. Наконец из третьего кармана извлекается невесть как попавший туда стакан, доверху наполненный водкой! Пока изумленный мистер Падлер пытается хоть что-то сообразить. Шнапс одним духом осушает этот стакан, и все дальнейшие расспросы становятся бесполезными.

В конце февраля 1964 г. спектакль был готов, и премьера прошла с оглушительным успехом. Зрители падали с кресел от хохота, стоны и визги стояли в зале, и нам приходилось делать длинные паузы, чтобы не потерялась ни одна реплика. В одном только Доме офицеров мы дали не менее десяти спектаклей, а потом объехали почти все солдатские клубы на дальних площадках. И везде результат был один и тот же. Даже политотдел великодушно смирился с «неактуальной тематикой» «Погони за счастьем». Всего было сыграно более двадцати спектаклей.

Целый год мы купались в лучах провинциальной славы, и нам тихо завидовали конкуренты.

А тут вдруг в начале 1965 г. было объявлено о подготовке и проведении Всеармейского фестиваля творчества воинов, посвященного, если не ошибаюсь, 20-летию Победы. Из Москвы приехала авторитетная комиссия, начала просмотр и отбор «творческих воинов». Смотрела она и спектакли двух наших коллективов — шароновского и корниловского. И тут нас ждал первый удар по самолюбию: вдоволь нахохотавшись, глядючи «Погоню за счастьем», комиссия, однако, решила, что пьеса не может участвовать в конкурсе из-за полного отсутствия в оной воинской тематики. Ну, разве что был там среди персонажей некий капитан флота Жак Бонэ, которого играл Володя Корнеев, тоже капитан, но авторы, к сожалению, не указали, в каком флоте служил этот морячок — в военном или торговом. Все равно ведь — в капиталистическом! Ну, а капитанские погоны ракетчика Корнеева — увы! — в расчет не принимались!

Зато «шароновцы», наши заклятые друзья по сцене, приготовили «забойный» спектакль, драму «Годы странствий», из которой воинская тематика прямо лилась через край.

Мы приуныли, но ненадолго: уже в феврале 1965 г. мы начали готовить к постановке жутко антирелигиозную комедию «Заставь дурака» из жизни то ли «пятидесятников», то ли «адвентистов седьмого дня» и напрочь забыли про московскую комиссию и ее приговор.

Но в конце марта из Москвы вдруг пришло указание отправить на заключительный концерт фестиваля сборную программу самодеятельности и спектакль «Погоня за счастьем». Вне конкурса.

Мы были на седьмом небе. Нам казалось, «что вне конкурса» — это значит вне конкуренции, и нам надо просто приехать и получить заранее заготовленные для нас лауреатские медали.

Наивные, мы только в Москве поняли и ощутили на себе весь жестокий смысл формулы «вне конкурса»! Но это было только в Москве, а в Тюра-Таме мы с огромным энтузиазмом готовили новые костюмы, обновляли реквизит и декорации, словом, собирались на завоевание столицы.

И вот в середине апреля мы со всем скарбом погрузились в самолет и поздно вечером взяли курс на Москву. Лететь пришлось в грузовом Ли-2, примостившись на узких ледяных скамьях вдоль бортов, согреваясь только коньяком и предвкушением триумфа. И вообще, чувства у нас были примерно такие же, как у Золушки, едущей в карете на бал к принцу. К утру мы были в Москве, на аэродроме Астафьево, слегка удивленные отсутствием хотя бы триумфальной арки.

Это был первый удар. Второй ждал нас в Перхушково, в Доме офицеров, на сцене которого до седьмого пота репетировалась «ракетная часть» заключительного всеармейского концерта, который должен дней через десять состояться аж в Кремлевском дворце съездов. В Перхушково нам популярно объяснили, что никто нас не ждет, ни в какую программу мы не включены и нигде выступать не будем. Нас просто вне конкурса пригласили в Москву проветриться…

Удар был, конечно, жестоким, залечивать который мы в тот же вечер отправились в ресторан «Пекин», где, стуча себя в грудь кулаками, перекрикивая оркестр и проливая водку на плечи соседей, изливали боль незаслуженно оскорбленной души.

И только на следующий день мы по достоинству оценили всю прелесть внеконкурсного присутствия в Москве. Не связанные никакими обязательствами, предоставленные самим себе, мы «с головой окунулись в водоворот столичной жизни», как писали раньше в плохих романах. Мы жадно ходили в театры, обошли чуть ли не все музеи и магазины, щедро вознаградили себя за многолетнее неудобство тюра-тамского «сухого закона». Тогда никого не удивляло, что простой периферийный лейтенант имел достаточно средств, не то, что сегодня, и мог позволить себе купить два-три билета в Большой театр или кремлевский Дворец съездов, посетить Русский музей или Третьяковку и даже, к конце концов, посидеть вечером с друзьями в знаменитом ресторане. Для такого отдыха не было только времени.

И все же не хватало чего-то самого главного.

Поисками этого «чего-то» энергично занялся все тот же неистовый комсомолец Боря Посысаев — сценический псевдоним Генри:

Но Боря привел в движение все свои главпуровские связи, и нам все-таки удалось дважды сыграть наш спектакль. Сначала в НИИ-4 РВСН в Болшево, потом в санатории ЦК КПСС в Пушкино.

В Болшево подмосковная публика, избалованная большими и малыми театрами, едва ли на десятую часть заполнила крохотный зал старого клуба: что это, мол, еще за приезжие гастролеры? Но первое действие настолько разогрело впечатление немногочисленных зрителей, что второе действие прошло уже при битком набитом зале, и организаторы намекали нам: а не сыграть ли этот спектакль тут же с самого начала?

В санатории ЦК в межсезонье отдыхали одни только ветхие ветераны партии областного и районного масштаба, последний раз смеявшиеся, по-моему, еще до исторического материализма. Но даже они разошлись так, что в антракте к нам за кулисы прибежала испуганная дежурная врачиха и попросила во втором акте убрать самые смешные места, а то, мол, мои старички всю ночь спать не будут: давление, сердце, нервы и тому подобное.

Мы покидали Москву с чувством перевыполненного долга, хотя по итогам смотра нам достались только памятные значки. Но этот бело-синий эмалевый прямоугольник с выпуклой красной звездочкой на нотной строке и надписью «Фестиваль творчества воинов. 1965» дороже любых других лауреатских и прочих медалей, полученных мною за все последующие годы.

Потом была вполне профессиональная постановка оперетты «Свадьба в Малиновке». Мы принципиально не хотели делать ее в «усеченном» варианте, приспособленном к возможностям самодеятельности. У нас были замечательные исполнители с замечательными сценическими и вокальными данными. Например, роль Назара Думы очень подошла для подполковника Николая Петрова с его бархатным басом, Жанна Иванова стала обаятельной Яринкой, а ее маму сыграла Тамара Склянкина с ее глубоким контральто. Начальнику Дома офицеров Василию Дорохову, очень похожему на запорожца, только без усов и оселедца, досталась роль деда Нечипора, а его заместителю капитану Юрию Высоте — роль Андрейки. Яшка-артиллерист достался мне, а Горпина Дормидонтовна — Ларисе Третьяковой.

Кроме того, у нас были вполне профессиональные хор и танцевальный коллектив на базе гарнизонного ансамбля песни и пляски.

Сначала все уперлось — смешно сказать! — в отсутствие клавира этой оперетты. Ну — все было! Кроме клавира!

И тут помог очень талантливый солдат срочной службы с музыкальным образованием Павел Ландо. Имея в своем распоряжении всего лишь заезженную граммофонную пластинку с записью «Свадьбы в Малиновке», Паша за очень короткий срок сумел расписать всю партитуру для каждого исполнителя и всю музыку переложить для нашего гарнизонного оркестра, которым руководил капитан Миша Титаренко. Но это была не единственная трудность. Самое сложное заключалось в умении привести в слаженное действие «соединение разнородных сил»: певцов, музыкантов, актеров, танцоров. Для этого надо было учитывать репетиционные возможности каждого участника. И речь шла не только о «площадочниках». Все понимали, что и у начальника Дома офицеров главные функциональные обязанности тоже заключаются отнюдь не только в исполнении роли деда Нечипора.

Трудно давалась «Свадьба в Малиновке». Но нас вдохновляло еще и то обстоятельство, что «шароновский» коллектив готовил не менее военно-патриотическую пьесу «Барабанщица», а кроме того, надвигался Всесоюзный фестиваль самодеятельного искусства в честь 50-летия Октябрьской революции. Но, в общем, не фестиваль нас подталкивал, а желание и возможность сделать постановку сложной пьесы вполне профессионально.

И вот где-то в конце 1966 г. оперетта была поставлена. Мы сыграли ее не менее двух десятков раз и неизменно в переполненных залах. И не только в Доме офицеров на «десятке». Мы объехали почти все солдатские клубы полигона, а сцены из спектакля возили даже на дальние измерительные пункты. Что и говорить, такие «гастроли» совсем не нравились нашим начальникам, а вот публика любила эти спектакли, превращавшиеся порой в настоящие общегородские праздники.

В 1967 г. специальная комиссия из Москвы снова смотрела «Свадьбу в Малиновке» и «Барабанщицу». Оба эти спектакля стали лауреатами. «Свадьбу в Малиновке» даже собирались пригласить в Москву. Но, наверное, слишком накладно было везти за тридевять земель почти полсотни человек за казенный счет. Может, это и правильно. Зато по итогам фестиваля и вообще по совокупности всего проделанного за десять лет наши два скромных драматических коллектива стали единым Народным театром.

Сейчас этого театра больше нет.

Вряд ли это можно объяснить тем, что в погоне за куском хлеба насущного у людей стало меньше свободного времени — его и тогда почти не было. Не могло стать причиной и то обстоятельство, что в середине 70-х к нам начали приезжать профессиональные артисты и даже стал доходить космический свет давно погасших звезд эстрады, уже почитавших за честь дать два-три концерта на легендарном Байконуре. Да и свои «звезды» стали проявляться. Мало кто знает, например, что красавчик Сергей Захаров начинал свою карьеру эстрадного певца солдатом в ансамбле песни и пляски военных строителей Байконура.

Скорее всего, причиной смерти Народного театра стало постепенное нарушение нашего единства, начало разобщенности и расслоения на богатых и бедных, появление диаметрально противоположных интересов. Тут уж не до художественной самодеятельности.

А может, дело все-таки в том, что на Байконуре теперь больше нет ни одного театра? Один исчез бесследно. Другой по-прежнему стоит на площади Ленина и издали кажется все тем же уютным Домом офицеров. Те же светло-желтые массивные стены, те же серебристые кусты джидды среди барханчиков тончайшего песка, нанесенного из пустыни на старые асфальтовые дорожки. Только покривившаяся и навсегда пустая рама для афиш, висящая на бетонной ограде, вдруг кольнет сердце неосознанной тревогой. И подойдя поближе, убеждаешься, что дом мертв: сквозь пустые глазницы окон видны закопченные стены, а вместо лепных потолков просвечивает выцветшее голубое небо. Чем-то дом этот напоминает нынешнюю Россию: внешне неповрежденные стены скрывают картину непоправимой катастрофы. Вместо крыши и трех этажей — огромный подвал, заполненный чудовищным переплетением обожженного огнем железа, бетона и кирпича. То, что раньше светилось яркими огнями, звучало веселыми голосами и музыкой, теперь превратилось в мертвый остов, от которого несет тяжелым смрадом холодного пепелища. Днем, при ярком свете, это не так заметно, и можно, стоя в редкой тени полузасохших деревьев, тешить себя ностальгическими воспоминаниями. Но страшно проходить мимо этого дома поздней ночью — как будто идешь через кладбище…

У каждого поколения есть лучшие годы жизни. У фронтовиков — это Великая Отечественная. У нас — целина и космос.

Не потому только, что мы тогда были молодыми и наивными — просто атмосфера была другая. Тогда мы были ближе друг другу, тогда за нами была великая страна.

И теперь каждому из нас хочется по-своему если не вернуть, то хотя бы удержать прошлое в своей благодарной памяти.

Уже в 70-80-е гг., бывая по делам службы в коротких командировках на Байконуре, я всегда приезжал туда с каким-то сердечным трепетом и с ощущениями, которые трудно с чем-то сравнить.

Нет, ребята!.. В прошедшую юность вернуться невозможно. Ее можно только вспоминать, оглядываясь назад. А для меня Байконур — это место, где свою юность я могу увидеть, не оглядываясь назад. Она здесь, передо мной! Только смотрю я на нее уже издалека.

И вот в любой из своих приездов я всегда находил время и со щемящей тоской в одиночестве бесцельно бродил по знакомым улицам, словно искал кого-то. Я знал, конечно, что моих сверстников и друзей давно нет на полигоне, но мне все казалось, что вот-вот, на следующем перекрестке, из-за поворота навстречу мне выйду я сам, молодой, двадцатилетний, в выгоревшей полевой «мобутовке» с короткими рукавами. Я и сейчас еще часто вижу себя во сне сбегающим вниз по лестнице нашего корпуса НИР. На мне старая форма, и я все мучительно силюсь и никак не могу повернуть голову, чтобы посмотреть на собственное плечо? Какие там погоны? Кто я? В каком времени живу? Я прохожу наискосок наш внутренний дворик и напряженно вглядываюсь во встречные лица, стараясь увидеть знакомые. Иногда среди них я угадываю друзей, которые давно погибли или умерли, пытаюсь обрадованно с ними заговорить, но они как-то деликатно, не глядя в глаза, уклоняются от разговора.

Или бывают периоды, когда мне с поразительным постоянством снится один и тот же сон: я снимаю на пленку пуск очередной ракеты, он оказывается аварийным, ракета, разваливаясь на куски, замедленно валится к земле, а я почему-то один и никак не могу вспомнить, где мои солдатики-кинооператоры, успели ли они в укрытие…

Когда в 2000 г. я был приглашен на Байконур на празднование 45-летия, сначала благодарил судьбу за такой подарок. Но я ошибся. Если раньше я хранил в памяти молодой и зеленый Звездоград, то теперь он навсегда будет ассоциироваться для меня с погибшими парками, многими мертвыми пустыми домами и чужими людьми.

Прав был Геннадий Шпаликов:

Культурная жизнь Байконура сегодня богата и разнообразна. Старейшее учреждение культуры города — гарнизонный Дом офицеров, образованный в 1955 г. В его 16 кружках, студиях и секциях занимаются около 900 человек.

Проведение общегородских мероприятий и народных гуляний на площади — заслуга городского Дворца культуры.

Центр детского и юношеского творчества (Дворец пионеров) работает с 1970 г., приобщая девчонок и мальчишек к миру творческому и прекрасному.

В городе развита сеть библиотек, услугами которых пользуются около 15 тысяч читателей.

Есть и свой музей, хранящий истории города и космодрома.

^{Начальник ГДО В. К. Пирожников в роли ведущего конкурса}

^{Народной хореографической студией «Элегия» руководит заслуженный работник культуры Н. М. Мичкова}

^{Большую популярность приобрел фестиваль народного мастерства «Поднимись над суетой»}

^{Гордость ГДО — его солисты}

^{Дружный коллектив Городского дворца культуры возглавляет В. Н. Сливин}

^{Показ новых моделей «Театра моды» — это элегантность и красота}

^{Открытие 2-й гарнизонной спартакиады. 1 мая 1957 г.}

^{Гарнизонная команда парашютистов 1966 г.: С. Орбей, В. Харитонов, Н. Лысов, Г. Кудрявцев, Б. Теренков, Ю. Селезнев, В. Васильев}

^{Первенство гарнизона по шахматам. 1963 г.}

^{Этап легкоатлетической эстафеты у Летнего театра. 25 июня 1966 г.}

Спортивная жизнь Байконура сегодня

^{Заключительный этап военизированной игры «Зарница»}

^{Секция единоборства гарнизонного Дома офицеров}

^{Сборная команда штаба космодрома по волейболу}

^{Зал тяжелой атлетики спорткомплекса «Маяк»}

^{Участники традиционной Гагаринской эстафеты}

^{Памятник-обелиск на могиле героя казахского эпоса Коркыт-Ата в 20 км от Байконура}

^{В музее войсковой части 25741.}

^{В. М. Подставка, Меняйло, Г. С. Шувалов, Ю. А. Гагарин, Г. Ф. Закарлюк, А. Н. Тимошин, Л. Г. Жуков, Е. А. Карпов. 1967 г.}

^{Комната, где в дни приезда на Байконур жил С. П. Королев}

^{У домика С. П. Королева: А. С. Сечкин, А. Дружинин, первая жена С. П. Королева К. М. Ванцентина, внуки С. П. Королева Сергей и Андрей, И. Г. Борисенко, А. М. Войтенко, дочь С. П. Королева Наталья Сергеевна, М. Г. Григоренко и др.}

^{2 июня 1980 г.}

^{Школьники города в музее у кресла «Ивана Ивановича»}

^{Генеральный конструктор НПО ПМ М. Ф. Решетнев открывает музей истории развития космической техники на 95-й площадке.}

^{А. П. Завалишин, Ю. Н. Коптев, С. А. Кострома. 1985 г.}

^{Гагаринская беседка. Здесь состоялось заседание Госкомиссии 11 апреля 1961 г.}

^{Обелиск в честь запуска первого искусственного спутника Земли}

^{Памятник С. П. Королеву}

^{Памятник Ю. А. Гагарину}

^{Памятник Г. М. Шубникову}

^{Монумент «Наука и космос»}

^{Памятник М. К Янгелю}

^{Государственная комиссия по запуску первого ИСЗ с конструкторами и военными специалистами на полигоне. Октябрь 1957 г.}

^{Сидят: И. Т. Булычев, Г. Р. Ударов, А. Г. Мрыкин, Н. А. Пилюгин, М. В. Келдыш, В. П. Мишин, Л. A. Воскресенский, В. М. Рябиков, М. И. Неделин, С. П. Королев, К. Н. Руднев, В. П. Глушко, В. П. Бармин.}

^{Стоят: А. Ф. Богомолов, П. Е. Трубачев, В. И. Кузнецов, А. А. Васильев, К. Д. Бушуев, А. И. Носов, В. И. Ильюшенко, А. И. Нестеренко, Г. Н. Пашков, М. С. Рязанский, Курбатов}

^{Гагаринский старт. Первый начальник полигона Алексей Иванович Нестеренко. 1969 г.}

^{Торжественное собрание в День Советской Армии. 1959 г.}

^{Выступает заместитель начальника политотдела М. И. Ботяшов.}

^{1-й ряд: В. И. Ильюшенко, К. В. Герчик, А. И. Семенов, А. И. Носов, А. Г. Захаров.}

^{2-й ряд: B. C. Мушко, А. А. Васильев}

^{Инициаторы создания Совета ветеранов Байконура. 1981 г.}

^{1-й ряд: начальники космодрома Байконур: А. И. Нестеренко, К. В. Герчик, А. Г. Захаров, А. А. Курушин, В. И. Фадеев.}

^{2-й ряд: Т. Г. Осипов, М. Т. Сурков, В. И. Ильюшенко, И. А. Пругло, В. Г. Дашкевич, Губарев, И. Г. Борисенко, Н. В. Павельев, К. В. Свирин, Б. И. Кузнеченков, В. В. Савинский}

^{Ветераны у обелиска в день 25-летия полигона. 1980 г.}

^{А. Г. Захаров, К. В. Свирин, А. Ф. Дубовик, А. С. Кириллов, В. Г. Дашкевич, М. Г. Григоренко, А. С. Матренин, А. А. Курушин, А. С. Фунтиков, Ю. Н. Сергунин, Д. X. Чаплыгин, Б. Е. Алескин. Впереди присел Г. С. Боровиченко}

^{Руководящий состав управлений и полигона. Май 1988 г.}

^{1-й ряд: В. А. Петренко, В. И. Демидочкин, Б. И. Журавлев, В. В. Погосов, А. Я. Науджюнас, В. И. Катаев, Ю. А. Жуков, В. А. Меньшиков, А. А. Макарычев, В. Н. Макин, В. Е. Гудилин, С. В. Чухров.}

^{2-й ряд: М. П. Калмыков, Баталов, А. С. Морозов, А. П. Завалишин, Н. И. Ковзалов, Божка, Ю. М. Сергеев, В. Г. Рубан, А. А. Усик, Ю. И. Иванов, В. А. Графинин}

^{В перерыве партийной конференции полигона. 1987 г.}

^{1-й ряд: Ю. А. Жуков, И. И. Куринной, А. Я. Науджюнас.}

^{2-й ряд: В. И. Катаев, А. А. Шумилин, Н. А. Борисюк, В. Е. Гудилин, Б. М. Лохмачев}

^{Проводы космонавтов в Москву на аэродроме Крайний. 1997 г.}

^{1-й ряд: В. П. Паршин, Б. М. Зименков, А. А. Шумилин, B. Л. Иванов, Ю. Н. Коптев, Г. Д. Дмитриенко.}

^{2-й ряд: А. Ф. Рудаков, Е. М. Кушнир}

^{Инструктаж номеров боевого расчета в МИКе 2-й площадки проводит начальник 1-го НИУ полковник Е. А. Черный. 1994 г.}

^{М. Ф. Решетнев с руководителями полигонных служб.}

^{Ю. А. Прудский, В. А. Шишигин, А. К. Недайвода, П. И. Цыбка, И. В. Мещеряков, М. Ф. Решетнев, В. А. Исаев, Ю. В. Медведков}

^{Д. К. Драгун с техническими руководителями ОКБ «Вымпел» А. П. Кавериным, Р. Д. Тагуновым, Ю. Г. Гордиенко у стенда-кантователя. 1997 г.}

^{Технический руководитель ОКБ «Вымпел» Н. П. Мирошников на пусковой шахтной установке}

^{«Протон» — PH тяжелого класса для вывода тяжелых (до 21 т) комплексов на низкую орбиту и космических аппаратов (КА) до 2,6 т на геостационарную орбиту и межпланетные траектории}

^{«Зенит» — ракета-носитель (PH) среднего класса для вывода на низкую орбиту КА массой до 13,7 т}

^{«Союз» — PH среднего класса для вывода на низкую орбиту КА массой до 7,8 т}

^{«Молния» — PH среднего класса для вывода на высокоэлиптическую орбиту КА массой до 2,5 т}

^{Перспективные ракеты-носители}

^{Карточка руководителя запуска функционального грузового блока новой международной станции «Альфа»}

^{Ключ на старт!}

^{Командный пункт запуска (бункер на 1-й площадке)}

^{Ракета-носитель «Протон» с функциональным грузовым блоком «Заря» для международной станции «Альфа» перед стартом. 20 ноября 1998 г.}

^{Вывоз на старт российско-французского космического корабля «Союз-ТМ 24». Август 1996 г.}

^{Командир Востока-5 космонавт В. Быковский и его дублер Б. Волынов на встрече с личным составом боевого расчета запуска. Июнь 1963 г.}

^{1-я площадка. Перед полетом «Чайки» свои стихи читает сержант Блынских. Июнь 1963 г.}

^{Встреча комсомольского актива боевого расчета с космонавтами.}

^{1-й ряд: А. Щербаков, П. Дырдин, А. Николаев, И. Черноусов, Г. Титов, В. Халипов, Ю. Козлов, Ю. Гагарин, Б. И. Кузнеченков, Б. Д. Лагутко, В. М. Данилейко.}

^{2-й ряд: В. Г. Козлов (крайний слева), В. Дремов (крайний справа). Июнь 1963 г.}

^{Жители космодрома провожают экипаж «Восхода» в Москву. Октябрь 1964 г.}

^{Встреча космонавтов с боевым расчетом запуска.}

^{С. П. Королев, космонавт А. А. Леонов, дублер Д. А. Заикин, космонавт П. И. Беляев, дублер Е. В. Хрунов, Б. И. Кузнеченков, И. Ю. Лучко. Март 1965 г.}

^{Заседание Госкомиссии после успешного полета «Восхода-2». Март 1965 г.}

^{Встреча личного состава стартовой команды с экипажами космических кораблей «Союз-1» и «Союз-2». Апрель 1967 г.}

^{Перед посадкой космонавта Г. Берегового в космический корабль «Союз-3». Октябрь 1968 г.}

^{Командир космического корабля «Союз-4» космонавт В. А. Шаталов на встрече с боевым расчетом запуска в МИКе 31-й площадки. Январь 1969 г.}

^{Экипаж «Союза-11» Г. Добровольский, В. Волков, В. Пацаев на встрече с боевым расчетом запуска. 1971 г.}

^{Начальники политотдела полигона В. И. Ильюшенко (1956–1959 гг.), Н. В. Павельев (1960–1962 гг.), А. Д. Воинов (1969–1977 гг.)}

^{Работники политического отдела полигона.}

^{1-й ряд: З.Л. Малюкова, С. Н. Порошин, М. И. Дружинин, В. И. Тексин, Н. И. Фатиков, Г. И. Чернушевич.}

^{2-й ряд: Н. В. Шитов, В. И. Трухин, М. Т. Сурков, Л. Д. Дроботенко, А. Н. Волощук, Н. А. Тарумова.}

^{3-й ряд: Б. И. Посысаев, В. А. Петровский, В. А. Тужиков, М. С. Плетушков, В. Н. Мелешко, К. И. Девятовский. Июнь 1967 г.}

^{День молодого офицера. Встреча руководителей полигона с молодыми офицерами 1-го НИУ. 3 апреля 1965 г.}

^{Сидят: Б. И. Кузнеченков, Н. И. Кулепетов, Г. М. Шубников, А. А. Курушин, М. И. Дружинин, А. С. Кириллов, В. И. Сорокин, М. Т. Сурков}

^{Секретари комсомольских организаций частей непосредственного подчинения.}

^{1-й ряд: Белоусов, Курило, Тексин, Дружинин, Козлова, Ветрова.}

^{2-й ряд: Веретенников, Хохоня, Орлов, Игнатов, Ткачев, Брейтман, Белун, Вяхирева, Писарева, Сотниченко, Кулага, Жуланов, Чистов, Козлов.}

^{3-й ряд: Сьядин, Аносов, Милюмаев, Федорчук, Тетюхин, Посысаев, Чурсин, Петров, Большагин}

^{Политотдел полигона. Октябрь 1969 г.}

^{1-й ряд: В. И. Матвиевский, B. C. Патрушев, М. И. Кузнецкий, В. А. Борзенков, С. Н. Порошин, М. И. Дружинин, Л. Д. Кайдалов, Н. В. Шитов, В. А. Кузин, Н. И. Фатиков, В. М. Бородин.}

^{2-й ряд: Н.К Гангаева, Т. В. Титкова, А. Н. Волощук, Ю. И. Баскакова, А. М. Хижняк, Л. Д. Дроботенко, З. П. Малюкова.}

^{3-й ряд: Э. П. Санкевич, М. С. Плетушков, К И. Девятовский, А. Ф. Негодаев, Вишневский, В. П. Дорохов, В. А. Петровский, Ф. И. Бакуменко, П. Л. Кондрацков, Б. А. Суворов.}

^{4-й ряд: Баев, И. А. Волобуев, В. А. Акиндинов, Теплов, Э.К Габуния, Г. П. Антонов, А. Г. Бельченко, А. К. Ивлев}

^{Помощники начальников политотделов управлений и полигона по комсомольской работе. 1970 г.}

^{1-й ряд: Д. Самойленко (6 упр.), В. Степанов (1 упр.), Е. Гриппа (5 упр.), Б. Посысаев (полигона), Э. Габуния.}

^{2-й ряд: Г. Воробьев, А. Лещенко. С. Шаповалов (3 упр.), В. Конивец (2 упр.), А. Озеров (учебный центр), Ю. Вереницын (4 упр.)}

^{Первые помощники начальника политотдела полигона по комсомольской работе. Январь 1964 г.}

^{Г. Л. Орлов, Н. М. Анисимов, Ю. Б. Козлов}

^{Комсомольское отделение полигона. 33 года спустя, 1998 г. Б. И. Посысаев, В. О. Чиковани, Ю. Б. Козлов}

^{Инициаторы комсомольского шефства над ракетной техникой. 1963 г. Ю. Дымковец, А. Усов, Г. Воробьев, П. Гайдай}

^{Секретари комсомольских организаций в/ч 14332 — шефы над ракетной техникой. Апрель 1964 г.}

^{1-й ряд: Ю. Козлов, Т. Сутягина, Б. Посысаев, В. Игнатов, А. Усов.}

^{2-й ряд: Магода, Аликпачев, Афоньских, Богданов, Соснин, И. Благодыренко.}

^{3-й ряд: Федченко, Гулковский, Пономаренко, Романов, Магомедов}

^{Руководители ЦК ВЛКСМ — гости космодрома. Май 1969 г.}

^{Сидят: И. И. Куринной, В. Г. Дашкевич, Б. Н. Пастухов, Е. М. Тяжельников, С. Н. Юбко, У. Джанибеков, А. А. Максимов, В. А. Николаенок, О. В. Зинченко.}

^{Стоят: Г. А. Крапивка, Б. Н. Рогатин, А. И. Дрякин, В. К. Подобин, А. А. Федоров, Я. Д. Лавентман, B. C. Степанов, В. В. Миронов, Б. И. Беспалов, Б. И. Посысаев, Э. К. Габуния, С. М. Мухамбеткалиев, С. Н. Порошин, В. В. Кажарский}

^{6-я комсомольская конференция полигона. Февраль 1970 г.}

^{1-й ряд: В. Степанов, Г. Воробьев, Б. И. Посысаев, В. П. Морозов, А. А. Курушин, А. Д. Воинов, Э. Габуния, В. Конивец.}

^{2-й ряд: В. Антоненко, Г. Чепак, Е. Моторин, Д. Самойленко, И. Гришин, А. Сергеев, В. Паюченко, С. Шаповалов, Е. Гриппа, Л. Коноваленко, И. Дериболот, И. Радченко.}

^{3-й ряд: A. Ковалев, А. Мальков, В. Шишов, В. Волков, В. Емошев.}

^{4-й ряд: Н. Краско (первый слева), А. Озеров (предпоследний справа)}

^{Руководители центральных органов комсомола на космодроме. 1976 г.}

^{1-й ряд: Г. И. Львов, В. П. Чибисов, М. Т. Непогодин, З. Камалиденов.}

^{2-й ряд: Г. П. Крапивка, Э. И. Кожемов, Е. А. Морозов}

^{Встреча с космонавтами после полета «Союза-37». Октябрь 1980 г.}

^{1-й ряд: В. Т. Паршиков, В. В. Рюмин, Ю. Н. Сергунин, Л. И. Попов, Ю. Н. Глазков, А. Н. Морозов, В. А. Булулуков.}

^{2-й ряд: В. И. Елисеев, А. М. Митринюк, К. В. Бояджан, Г. К. Кудряшов, А. А. Брикса, З. К. Сулейманов, Л. А. Николаев, В. И. Комар, В. И. Латышев}

^{В МИКе на 2-й площадке. Март 1983 г.}

^{Д. П. Шевченко, Е. С. Голосов, В. Т. Паршиков, М. Г. Соболев, А. А. Шумилин, Л. Л. Кузьмин, В. И. Демидочкин}

^{Офицеры политотдела полигона. Декабрь 1985 г.}

^{1-й ряд: Э. А. Никольченко, А. И. Тарасов, А. И. Борзунов, А. Я. Науджюнас, Е. С. Голосов, Е. А. Моторин, А. Г. Андреев, В. И. Харитонов.}

^{2-й ряд: В. И. Елисеев, В. М. Игнатьев, А. Н. Орлов, В. Я. Павлов, Э. И. Кожемов, Д. Д. Самойленко, В. М. Латанов, Д. И. Подниколенко.}

^{3-й ряд: Б. И. Кожемякин, А. Данилов, А. П. Журавель, Ю. А. Трофимов, В. Я. Федотиков, В. Г. Пономаренко, А. Н. Смирнов, Н. Ф. Палий, А. Г. Яровой, А. Ф. Савельев}

^{Фрагменты наглядной агитации в предпусковые дни на технической и стартовой позициях}

^{Делегаты и гости V-й комсомольской конференции космодрома. 1968 г.}

^{1-й ряд: В. Г. Дашкевич, А. С. Кириллов, М. И. Дружинин, А. М. Войтенко, И. И. Гриб.}

^{2-й ряд: М. П. Вишневский, Е. Г. Моисеев, В. И. Меньшиков, А. С. Матренин, П. С. Батурин, В. И. Сорокин.}

^{3-й ряд: Борисов, Плахов, В. М. Поляков, Л. Б. Бабаянц, Р. И. Добровольский.}

^{4-й ряд: Ф. А. Горин, В. М. Тужиков, В. И. Матвиевский, Л. Н. Апарин.}

^{5-й ряд: Е. Гриппа, В. А. Кузин, Г. Ф. Петрова.}

^{6-й ряд: П. В. Беляев, И. И. Судаков, А. Г. Бельченко, В. А. Теплов}

^{Транспарант на рабочем месте оператора}

^{Страницы из плана ежемесячных занятий с комсомольскими работниками полигона}

^{Первая команда журналистов на Байконуре. Октябрь 1964 г.}

^{А. П. Романов (ТАСС), Н. Н. Денисов («Правда»), В. М. Песков («Комсомольская правда»), Т. Н. Остроумов («Известия»), С. А. Беглов (АПН), Н. А. Мельников, М. Ф. Ребров («Красная звезда»), Ю. А. Летунов (Всесоюзное радио и телевидение)}

^{Фотография на память с экипажем «Восхода-2». Март 1965 г.}

^{1-й ряд: Ю. А. Летунов, Н. Н. Денисов, Г. Н. Остроумов.}

^{2-й ряд: Н. А. Мельников, П. И. Беляев, В. М. Песков, А. А. Леонов, Ю. А. Гагарин}

^{Журналисты центральных газет, аккредитованные на Байконуре:}

^{С. К. Борзенко, Я. К. Голованов, М. Ф. Ребров, И. П. Румянцев, В. Степанов, Г. Н. Остроумов, Б. И. Герасимов, В. Понарин, В. Бударин, Головачев. Октябрь 1969 г.}

«Золотой Буренок» — команда КВН космодрома Байконур конца 80 — начала 90-х гг., капитаном которой был Александр Калистратов. Название команды родилось от космического корабля «БУРАН».

Давайте совершим небольшой экскурс в прошлые годы КВН, в 1991 г.

— Вот видите, как у них все плохо.

— А у нас?

— А что у нас?

— В нашем городе все для космонавтов.

— Аллея космонавтов.

— Центр реабилитации космонавтов.

— А космонавтов у нас нет.

— Потому, что космонавты живут на земле, а мы на песке.

— Но в нашем городе наряду с плюсами есть и минусы.

— Летом +40°.

— Недаром говорят, что у нас летом в трусах, как в шинели, а зимой в шинели, как в трусах.

— Насчет шинелей вы не ослышались. Каждый второй житель Ленинска — военнослужащий.

— А каждый первый — его жена.

— А если появится кто-то третий, то это командированный.

— А вам не кажется, что вся наша страна напоминает испытательный космический полигон?

— Все страны! Как 15-ступенчатая ракета «Союз», созданная в конструкторском бюро Ильича…

— Начала разваливаться на 73-й секунде испытательного полета.

— Такое впечатление, что у нее отошла головная часть с разделяющимися боеголовками.

— Лучшие части упали за «бугор» — кронштейны, стрингеры, шпангоуты и Рабиновичи.

— Остались только шары и шланги.

— Не спасет даже импортная помощь.

— В нашей атмосфере она сгорает где-то в ее верхних слоях.

— Похоже, что в верхних слоях у нас большая черная дыра.

— Кстати, о суверенитете. В случае отделения Казахстана от СССР просим считать космодром — Байконурским районом г. Москвы.

— Процессы разделения вскоре приведут к тому, что каждая республика будет иметь свой космодром.

— В Грузии — Байкуриани.

— В Туркмении — Конурбай.

— На Украине — Нурбайко.

— В Эстонии — Айко Нурб.

— А в Якутии — Урбайкон.

— Сегодня на конференции в пресс-чуме для ненецких и иностранных журналистов главный шаман-испытатель заявил: «Однако, пуска отменяется. Ракета заболел. Оленя сопла капает».

— А вот как будут происходить пуски на Байконуре: — Готовность бир минута. — Предварительная кетте. — Промежуточная кетте. — Зажигание от бар. — Кабель-мачта кетте. — Он, Тогыз, Сегиз, Жети, Алты, Пуск. — Он секунд. — Полет жаксы. — Жиырма секунд. — Полет жаксы.

— А что, японцы не могут свою ракету построить?

— Пробовали. По нашей технологии, но на своей элементной базе. Ну, вот такая ракетка…

— Здесь у каждого школьника по компьютеру.

— А у каждого куркуля по куркулятору.

— А раньше как было — вокруг степь, и, куда ни глянь, на каждом углу чайхана.

— А теперь и мясо — хана и рыба — хана.

— А иностранцы так и едут. Не космодром, а проходной двор какой-то.

— А когда у одного из руководителей космодрома терпение кончилось, он так прямо и заявил: — Месье, же не манж па си жюр. Гебен зи мир битге етвас копекс. Плиз.

— И все-таки, дорогие товарищи, космодром — это космическая гавань.

— Вот и сидим мы в этой ГАВАНИ. А Байконур, дорогие друзья, это надолго.

— А мы здесь навсегда.

Помощник начальника караула лейтенант Онищенко позвонил дежурному по части с докладом: «Начальника караула — лейтенанта Жигалова покусала дикая собака». И, довольный своей шуткой, стал ожидать реакции. Дежурный по части капитан Колыбаев, помня о дне первого апреля и следуя армейскому опыту, решил перепроверить сообщение. Звонит в караул и спрашивает у Жигалова:

— Лейтенант, вас правда покусала собака?

Жигалов, думая, что его разыгрывают, подключился:

— Да, и очень сильно, не могу нести службу.

Колыбаеву ничего не оставалось, как доложить о случившемся командиру части полковнику Пономареву. Командир доложил о беде начальнику управления и вызвал «скорую помощь». Начальник управления капитан первого ранга Гудилин тут же докладывает о лейтенанте и собаке командованию полигона. Уже пошел приказ очистить от бродячих собак территорию района караула, и прибыла санитарная машина. Лейтенант Онищенко, давно забывший о диалоге с дежурным по части, вдруг получает от него сообщение, что к пострадавшему выезжает врач. Догадавшись, как все далеко зашло, совсем не по-армейски отвечает:

— Я пошутил.

Дежурный по части докладывает своему командиру:

— Они пошутили.

Пришло время «шутить» и полковнику Пономареву, а связавшись со своим начальником Гудилиным, сообщил ему о своих действиях:

— Все шутники сняты с наряда и заменены.

Единственным человеком, оценившим первоапрельский юмор, оказался начальник полигона генерал-лейтенант Жуков, который и не торопился докладывать о бешеной собаке в Москву.