Некоронованные Властители

БУНТ ПРОТИВ «МОНОПОЛИИ» И РОСТОВЩИЧЕСТВА

Бесцеремонность Фуггеров в ведении своих коммерческих дел, их стремление к монопольному положению на рынках порождали не только конкурентную борьбу эпохи раннего капитализма. В борьбе против монополии торговых компаний и их ростовщичества выступали вместе силы, представлявшие самые различные интересы: крестьяне и плебеи, ремесленники и торговцы, мелкие и средние предприниматели, представители интеллигенции, дворянства и духовенства. На сторону протестовавших вставали даже некоторые имперские князья.

Так возникло широкое движение против «монополии» и ростовщичества, которое не ограничивалось рамками тех или иных экономических, политических и идейных воззрений и питалось недовольством против возраставшей концентрации экономической власти в руках крупных торговых компаний. Главной целью этого движения, направленного прежде всего против ведущих южногерманских финансовых группировок, было устранение любых притязаний на монопольное положение, считавшихся грубым нарушением существовавших правовых норм и деловой этики.

Добиваться такого монопольного положения умели прежде всего Фуггеры. Укажем лишь на компанию Фуггеров — Турцо в Венгрии, на роль Фуггеров в тирольском горнорудном деле или на их деятельность на испанских разработках ртути в Альмадене! Сосредоточив в своих руках огромный капитал, они заняли ведущие позиции и взяли за горло менее состоятельных предпринимателей, которые не выдерживали конкуренции. Эти «малые» были вынуждены соглашаться с ценами, которые диктовали им «великие», не считавшиеся ни с какими существовавшими тогда на этот счет ограничениями. Тем самым крупные монопольные компании сдерживали начавшееся становление торговой и мануфактурной буржуазии как нового социального слоя.

В то же время Фуггеры изымали значительную часть аккумулировавшегося в горном деле капитала из сферы производства и передавали ее путем займов Габсбургам и другим феодалам. Этим бесполезным приложением средств, которые шли на содержание роскошного двора и на финансирование военных конфликтов, они блокировали процесс развития раннего капитализма. Так, развернувшееся движение против монополий во многом совпадало с антифеодальными выступлениями.

Однако речь шла не только о монополии. Крупные торговые компании, в сделках которых со временем стали доминировать денежные операции, были повинны в непомерном распространении ростовщичества. В это понятие включались не только ростовщические проценты от займов, но и проценты от торговых сделок. Ростовщиком был каждый, кто поднимал цену выше «справедливой цены»[79].

Если до начала XVI в. за строгим соблюдением этики в торговле следили прежде всего приходские священники, которые были близки к народу, разделяли его надежды и чаяния и которые осуждали ростовщические сделки, то теперь движение протеста охватило широкие круги общественности. Ведь с развитием денежного обращения на свет появился также и кредит, все шире распространялось взимание процентов. Кто брал в долг, тот должен был возвращать больше, к выгоде заимодавца. Уже в середине XV в. в южногерманских городах стала распространяться заимствованная из Италии система вексельных кредитов.

Отказ или неспособность выплатить полученные в долг суммы или оплатить векселя карались лишением гражданских прав и права заниматься торговлей. В XVI в. кредитование под проценты получило широкое распространение, несмотря на резкую критику со стороны церкви и общественного мнения, считавших это безнравственным. Такие сделки способствовали укреплению экономических позиций имущего бюргерства.

Его экономическая сила основывалась, однако, не только на собственном капитале, но и на капиталах, которые он привлекал со всех сторон в качество вкладов под твердый процент, так называемых депозитов. И если развитие таких операций в XVI в. шло значительно быстрее, чем в эпоху средневековья в целом, то это было связано со все более широким распространением товарно–денежных отношений, значительным улучшением обращения капитала, колоссальным территориальным расширением областей, где купцы собирали разбросанные капиталы, чтобы накапливать деньги.

В 1540 г. векселя, которые кредиторы получали от крупных компаний, в том числе и облигации Фуггеров, были ходовым товаром на бирже Антверпена. Чтобы иметь деньги для финансирования своих крупных сделок в Антверпене, Фуггеры набрали множество вкладов. И если они выплачивали за них около 9% годовых, то сами получали от продажи этих облигаций, которые также назывались «бумагами Фуггеров», прибыль в размере 12–13%.

Как же могли получить столь широкое распространение кредитные сделки, если взимание процентов официально возбранялось одной из церковных догм? Церковь осуждала ростовщичество как дурное, противозаконное дело, считала взимание процентов проявлением жадности и алчности.

Этот запрет, установленный во времена натурального хозяйства, когда денежный капитал и его использование для денежных ссуд под проценты играли незначительную роль, вступил в противоречие с практикой, когда церковные и светские владыки уже не хотели обходиться без инструментария денежного обращения. Они обходили неоднократно подтверждавшееся церковными соборами каноническое право[80] — либо путем получения документальных подтверждений выдачи ими крупных сумм как обычных, беспроцентных ссуд, либо получая проценты в виде подарков, вознаграждения за услуги и благодарности за какое- либо содействие. Даже гроссмейстеры «истинно христианского» Тевтонского рыцарского ордена не были исключением; предоставляя займы за счет казны ордена, они требовали от должников ежегодной выплаты процентов. Папская курия выплачивала своим заимодавцам во Флоренции надбавки или помещала в их банки крупные суммы в качестве депозитов, чтобы получать прибыль в виде процентов. Так же действовала и имперская казна, которой требовалась поддержка денежных банкиров, чтобы содержать расточительный двор, оплачивать военные расходы и государственный аппарат. Разумеется, эти займы предоставлялись не для того, чтобы демонстрировать бескорыстие.

Это расхождение между словом и делом не было секретом для широких слоев, на плечи которых перекладывались все тяготы. Проценты на капиталы господ выплачивались за счет народа, который и без того был обременен долгами. Поэтому мелкие товаропроизводители требовали возвращения к подлиннохристианскому идеалу беспроцентных ссуд и изобличали денежные спекуляции как коренное зло, воровство и обман. Спасение от бремени забот и выход из нужды широкие слои видели в восстановлении натурального хозяйства. Они чувствовали, что на смену старому общественному строю приходят новые, еще более грабительские порядки. Их врагом были деньги, ростовщичество; поэтому имя Фуггеров вызывало у всех ненависть.

Этим был обусловлен и тот широкий отклик, который нашли в народе взгляды Мартина Лютера (1483–1546 гг.), ратовавшего за натуральное хозяйство и призывавшего к восстановлению «естественных» порядков и «человеческих» отношений. В теоретическом и моральном обосновании своей борьбы против любого взимания процентов он ссылался на Библию и даже на авторитетное мнение дохристианских «язычников» — это дало Карлу Марксу повод отметить, что в отношении Лютера к ростовщичеству «еще жив католически–языческий взгляд на ростовщичество»[81].

Стремясь устранить все помехи своим финансовым операциям и оградить себя от любых этико–богословских обвинений, Фуггеры, как и представители других ведущих торговых домов Аугсбурга, прибегнули к услугам церковных сил, чтобы добиться легализации ссуды и ссудного процента. В 1514 и 1515 гг. они финансировали ингольштедского профессора теологии и в дальнейшем противника Лютера Иоганна Экка, который публично выступил в защиту взимания 5% за ссуды и за свободу ссудной деятельности. Экк должен был теоретически обосновать то, что постепенно входило в повседневную практику, все более подрывая доктрину натурального хозяйства эпохи феодализма. С благосклонного соизволения папы и благодаря солидной материальной поддержке Фуггеров Иоганн Экк в 1515 г. сумел доказать в университете Болоньи, имевшем в то время мировое значение, допустимость практиковавшейся крупными компаниями выплаты 5% за вклады в их банки.

Однако диспуты ученых не могли остановить направленное против монополий и ростовщичества народное движение. В Аугсбурге, являвшемся одним из крупнейших центров предпринимательства эпохи раннего капитализма, главными зачинщиками смуты были цеховые ремесленники. Они выступали против крупных компаний города и требовали экономического и социального уравнивания. Ибо дифференциация в городах все более усиливалась, пропасть между богатством и бедностью была ужасающей. К тому же в течение XV в. быстро росла численность плебейских слоев (прислуга, поденщики, посыльные, носильщики и другие), живших в нищенских условиях и не имевших какой–либо защиты в лице цехов или каких–либо иных организаций. В таком же бедственном положении постепенно оказались многие подмастерья, особенно когда в результате ограничения численности цехов им был закрыт путь к получению звания мастера. Для защиты своих интересов подмастерья объединялись на кооперативной основе в союзы, игравшие значительную роль в рядах оппозиции. Добиваясь улучшения условий труда и жизни, эти объединенные ремесленники прибегали к новым формам борьбы — к бойкоту и коллективному прекращению работы, на что мастера отвечали увольнениями.

К этому времени относятся первые самостоятельные выступления гонимых нуждой плебейских слоев против городского совета и имущего бюргерства. Среди народных масс началось брожение. В Аугсбурге, городе южногерманских негоциантов, в 1520 г. насчитывалось 3000 «неимущих», то есть совершенно. обнищавших жителей. Также и средним слоям жилось все хуже, в то время как число владельцев крупных состояний увеличилось в несколько раз. Это не могло не вызывать волнений и бунтов.

В монопольных соглашениях крупных торговых компаний о ценах на товары массы видели одну из главных причин продолжавшегося уже в течение десятилетий и прогрессировавшего роста цен, который особенно ощутимо сказывался на положении городских средних слоев. Ткачи получали за свои товары все меньшую выручку, будучи в то же время вынужденными платить высокие цены за товары первой необходимости. Особенно росли цены на основные продукты питания, ремесленные изделия и сырье для их изготовления.

Крестьяне в свою очередь страдали от спекулятивной скупки оптовыми купцами сельскохозяйственной продукции, так называемых «закупок» («Fürkauf»)[82]. До уборки урожая торговые компании в качестве платы за предоставленные ими ссуды прибирали к своим рукам все, что стояло на корню в полях и виноградниках, и продавали все это после сбора урожая с прибылью, во много раз превышавшей суммы, полученные от них взаймы оказавшимися в нужде крестьянами. Одни разорялись, другие богатели.

Народ обвинял воротил торговли в том, что они награбили огромные богатства за счет бедняков, которым за скот, зерно, за все необходимые продовольственные товары приходилось платить большую наценку. Простые люди шли в своих обвинениях еще дальше: хотя, говорили они, крупные торговые компании в течение всего лишь нескольких лет терпели немалые убытки в результате кораблекрушений и иных бедствий, тем не менее они и их служащие наживали золото и деньги. И поскольку они получили «не так уж много в наследство» от своих отцов, это богатство могло быть нажито лишь за счет народа, путем «ограбления и ростовщичества», при помощи взвинчивания цен.

Спекуляции, которыми занимались крупные оптовые торговцы, подвергались критике еще в 1439 г. в «Реформации Сигизмунда». Речь идет о проекте реформы неизвестного автора; этот проект, приписывавшийся ради придания ему авторитета императору Сигизмунду (1368–1437 гг.) и отражавший прежде всего интересы среднего сословия, требовал запрета дворянам и бюргерству участвовать в учреждении коммерческих компаний.

В 1505 г. городской совет Кёльна принял ограничительные меры в отношении южногерманских торговых компаний, экономическая экспансия которых стала угрожать существованию местных торговцев и ремесленников. В 1514 г. сословные представители Вюртемберга потребовали от герцога принятия мер против усиливавшегося «засилия Фуггеров», а в 1518 г., например, комиссия тирольского ландтага в Инсбруке приняла решение о применении жестких экономических мер против деятельности чужих компаний, подчинивших себе торговлю важнейшими сельскохозяйственными продуктами, металлами и другими товарами.

Начиная с 1511 г. не прекращались конфликты между Фуггерами и ганзейскими городами, пытавшимися оказывать сопротивление их проникновению в район Балтийского моря. Ганзейский город Любек обратился в имперское правительство с жалобой на Фуггера, обвинив его в том, что он заключил с королем Дании соглашение об установлении совместного контроля над некоторыми торговыми путями и тем самым над товарами. По этому соглашению товары, поступавшие из России в ганзейские города, впредь должны были сначала направляться в Данию, а оттуда в те места, где Фуггеру было угодно продавать их. Это обстоятельство, жаловались любекские купцы, наносит ущерб германскому хозяйству. И тем не менее им не удалось добиться возбуждения процесса против Фуггеров, ибо рейхстаг счел опасным вмешиваться в столь далеко идущие дела, боясь, что это могло бы привести к осложнениям международного характера.

В результате превращения средневековых армий, в которых главную роль играло рыцарство, в наемные войска, рыцари обеднели; те из них, кто не перешел на службу к какому–нибудь владетельному князю в качестве придворного или чиновника, пробавлялись обычным грабежом и разбоем на дорогах.

Рост дороговизны, в чем были повинны также и монополии, сделал рыцарей их злейшими врагами, В своей жалобе имперскому правительству в 1522 г, они писали: купцы «при помощи своих плутней обирают германскую нацию и в течение одного лишь года наносят ей, несомненно, больший ущерб, чем все другие разбойники с большой дороги в течение десяти лет»[83]. Купцы обвинялись далее в том, что они «по произволу своему устанавливали продажные цены не только на пряности и другие приправы, но на все другие товары, которые они ловко сбывали через две–три торговые компании»[84].

Тогда же народный проповедник Гейлер фон Кайзерсберг (1445–1510 гг.) в Страсбурге изобличал купцов, которые, как он говорил, подчиняют все своей монополии, из алчности и жадности взвинчивают цены и питаются соленым потом бедняков.

В 1524 г. Мартин Лютер в своей книге «О купеческой торговле и ростовщичестве» писал: «Ибо лишь невежда не видит, что торговые компании есть не что иное, как настоящие суетные монополии… Ведь они захватили в свои руки все товары и делают с ними все, что хотят… и губят всех мелких торговцев подобно щуке, истребляющей малых рыб, будто они являются владыками всех тварей божьих, и не признают никаких законов веры и любви»[85]. А в его сочинении «К христианскому дворянству немецкой нации и об улучшении христианского состояния» (1520 г.) говорится: «Но величайшей бедой немецкой нации является, несомненно, взимание процентов… Фуггерам и им подобным поистине нужно вложить в пасть удила»[86].

На стороне противников монополий выступали крупные гуманисты и теоретики–экономисты. Так, автор трудов по вопросам торговой этики проф. Конрад Зумменхарт из Тюбингена опубликовал в 1500 г. вызвавшую большой интерес работу о допустимых и недопустимых договорах, в которой он разбирал различные формы монополий и указывал на их неразумность и противозаконность. Несколькими годами позднее, в 1508 г., лейпцигский юрист Кристоф Кюппенер призывал князей и правителей, города и рынки и даже села не вступать ни в какие сделки с монополистами и требовал наказания всех монополистов. Виллибальд Пиркхеймер из Нюрнберга, послуживший своему городу в качестве посланника и члена городского совета и принадлежавший к числу приверженцев идей гуманизма, Иоханнес Эколампад (1482–1531 гг.), швейцарский реформатор, известный своей деятельностью в Базеле и входивший в узкий круг единомышленников Хульдриха Цвингли (1484–1531 гг.)[87], выступали против деятельности монополий.

В кульминационном пункте развития ранней буржуазной революции, в ходе Великой крестьянской войны в Германии в программах крестьян содержались требования устранения не только феодальной, но и капиталистической эксплуатации, особенно со стороны крупных торговых компаний.

В Гейльброннском плане имперской реформы, посланном Фридрихом Вейгандтом в мае 1525 г. крестьянскому вождю во Франконии Венделю Гиплеру, выдвигалось требование: «В двенадцатых, следует упразднить компании Фуггеров, Гохштеттеров, Вельзеров и им подобных. Ибо в них лежит причина зла, которое причиняется бедным и богатым произволом купцов, требующих повышенные цены за свои товары»[88].

В «Меранских статьях», где в 1525 г. были сведены воедино требования прежде всего тирольских крестьян, говорилось: «И поскольку возникло столь много крупных компаний, у которых приходится покупать все, что надобно человеку, от чего простые люди большие убытки несут, мы требуем также, чтобы такие компании, малые и большие, упразднены были и чтобы все товары купеческие снова дешево покупать можно было. Особенно нужно запретить Фуггерам, Гохштеттерам, Вельзерам и всем компаниям скупать в земле [в Тироле. — А. Н.] серебро, а людей этих и их компании следует устранить»[89].

Крестьянский вождь Михаэль Гейсмайер (ок. 1490–1532 гг.) в своем «Тирольском земском устройстве», составленном в апреле 1526 г., идет еще дальше: «О рудниках: прежде всего надобно отобрать все плавильни и все горные разработки, серебряные и медные, со всем, что к ним относится в этой земле, принадлежащие знати, иноземным купцам и компаниям— Фуггерам, Гохштеттерам, Паумгартнерам… и передать в пользу всей земли [Тироля. — Перев.]. Ибо эти компании вполне заслужили этого, так как своих прав они добивались подлым ростовщичеством, добывая деньги ценой крови человеческой… Кроме того, получив в свои руки все товары, они поднимали на них цены и, отягощая весь мир своим безбожным ростовщичеством, стяжали княжеские богатства, что должно быть по справедливости наказано и пресечено на будущее»[90].

В первой четверти XVI в. имя Фуггеров стало по всей Европе синонимом ростовщической эксплуатации. По–испански это имя звучало как Фукар, по-французски — Фукор, по фламандски — Фоккер, во многих странах Европы слово «Фуггер» — употреблялось ли оно как имя существительное или как глагол — стало воплощением эксплуатации народа, обмана и ростовщичества.

Господствовавшие до зарождения экономических форм раннего капитализма представления об идеале экономики сводились к тому, что накопление денег не являлось главной целью жизни, что конкурентная борьба не должна приобретать слишком острые формы, что нельзя разорять малоимущих и что горожане должны добывать хлеб свой собственным трудом. Это была экономическая доктрина, согласно которой члены общества должны были довольствоваться скромным достатком. Разумеется, действительность часто, или даже как правило, выглядела совсем иначе, опровергая представления идеалистов.

Но с возникновением раннекапиталистических отношений те, кто имел выгоду от новых порядков, прокламировали взгляды, служившие идеологическим обоснованием разбойничьих методов наживы. Это вызывало острые споры между поборниками ростовщичества и эксплуатации народа и их духовными противниками, часть которых мечтала о возвращении «доброго старого времени», а другие в своих программах организации общества будущего шли уже дальше капитализма.

Как же далеки стали людям начала XVI в. господствовавшие в течение двух с половиной столетий химеры и надежды на «императора–избавителя», который в тайном убежище где–то в горах или где–либо еще ждет своего часа, когда он явится перед народом и освободит его от врагов и страданий! Теперь врагов стали называть врагами, стали требовать ограничения их экономической власти, взывать к народу и к его силе. В требованиях крестьян и первых рабочих зазвучало новое самосознание, основанное на силе их собственных рук, а не на ожидании княжеских милостей.

Растущее недовольство широких слоев общественности монополистическими устремлениями крупных купеческих компаний побудило также и имперские сословия[91] рассмотреть эту проблему. На рейхстаге в Трире и Кёльне в 1512 г. большинство сословных фракций было на стороне противников монополий[92]. Они пришли к согласию о необходимости строгого запрета монопольной деятельности и вынесли решение, согласно которому купцам и торговым компаниям под угрозой тяжелейших наказаний в случае неповиновения запрещалось ведение любых «закупок», вызывавших взвинчивание цен. Однако практически этот закон не вступил в силу, ибо отвечавшие за его выполнение власти побоялись выступить против крупных торговых компаний. Когда всеобщее возмущение усилилось еще более, Нюрнбергский рейхстаг поручил имперскому фискалу доктору Каспару Марту возбудить судебное дело против аугсбургских купцов Якоба Фуггера, Барталомео Вельзера, Амброзио Гохштеттера, Андреаса Грандера, Кристофа Герварта и Андреаса Рема, а также против участников их компаний.

Однако оказалось, что Фуггер обладал большей силой, чем все имперские власти. Якоб Фуггер обратился к герцогу Георгу Саксонскому, с которым он поддерживал тесные деловые связи, а также к эрцгерцогу Фердинанду. Особенно действенным ему представлялось обращение за поддержкой к императору Карлу V, и он не ошибся.

15 сентября 1523 г. император направил из Бургоса в Кастилии составленное в энергичных выражениях письмо имперскому фискалу, приказав ему немедленно прекратить судебное дело против аугсбургских купцов[93]. Одновременно он потребовал от своего брата, эрцгерцога Фердинанда, закрыть процесс фискала против аугсбургских купцов. А если процесс уже состоялся и обвиняемым купцам «вынесен приговор и в отношении их что–то предпринято», то Фердинанд должен «немедленно, до получения нового приказа все отменить, объявить недействительным и предать забвению»[94]. Карл V находился в слишком большой финансовой зависимости от южногерманских финансистов, чтобы позволить себе санкционировать запрет на их «монополии».

Подавляющая часть городов расценила эти меры как одностороннее покровительство крупным аугсбургским компаниям. На съезде представителей городов в Шпейере в июле 1524 г. дело дошло до открытого конфликта, когда собравшиеся там уполномоченные городов втайне, то есть в отсутствие представителей Аугсбурга, приняли решение всеми силами продолжить на очередном рейхстаге борьбу за запрет «монополий», а до этого не допускать в своих городах их деятельности. Аугсбург как покровитель крупных монополистов оказался в широкой изоляции.

Теперь следовало быстро действовать. Конрад Пойтингер[95], представлявший интересы крупных торговых компаний, составил от имени совета Аугсбурга памятную записку, в которой он свел воедино все выдвигавшиеся дотоле аргументы и заключения в пользу «монополий» и крупных компаний. Этот меморандум с приложенной к нему петицией предназначался для посольства, направленного в 1524–1525 гг. из Аугсбурга к императору в Испанию. Собственно говоря, тон в отводе обвинений задавал Якоб Фуггер; от него исходили также указания, как следовало вести себя состоявшему из пяти делегатов посольству к императору.

Пока представители Аугсбурга везли свою петицию «Его римскому Величеству», Фуггер прибегнул к новой уловке. Он направил императору Карлу V личное письмо, в котором, упомянув вначале о своих личных заслугах, предложил действенную помощь в создании испанского морского флота, к чему тогда, стремился Карл V. И в самом деле император был весьма предупредителен к посланникам. Что касалось «монополии» и торговых компаний, то он обещал пресечь и приостановить все, что «не соответствовало правилам». У него нет намерения, говорил он, причинить какой–либо вред честной торговле. Он приказал немедленно прекратить судебный процесс, начатый против аугсбургских компаний, и конфисковать все относящиеся к нему документы.

10 марта 1525 г. император Карл V утвердил в Мадриде подготовленный аугсбургскими торговыми компаниями закон, которым он, формально подтвердив принцип свободы торговли, давал прямое разрешение на создание экономических корпораций, то есть монопольных образований по купле–продаже почти всех видов товаров. Неделю спустя монарх в подписанной им специальной охранной привилегии предоставил южногерманскому купцу Фуггеру преимущественное право торговли серебросодержащей, медной и ртутной рудой на любых условиях, а также создания торговой корпорации, разрешил устанавливать наивысшие цены и продавать свои товары за пределами империи. В его, императора, глазах, указывалось в привилегии, это не выглядит как монополия или как нечто незаконное; поэтому он отменяет все противоречащие этому распоряжения.

Эдиктом от 13 мая 1525 г., который по своему содержанию, а частично даже дословно совпадал с одним из писем Фуггера, Карл V превратил эти условия скупки руды и торговли металлами в общее правило, благодаря чему также и другие крупные компании были ограждены от преследований[96].

Теперь Фуггер располагал всем необходимым, чтобы, опираясь на юридические документы, устоять перед фиском, перед властями и перед рейхстагом — полным прощением своих прежних махинаций и надежной охранной грамотой на будущее. Процесс монополизации в горном деле мог продолжаться и далее.

В 1526 г., вскоре после смерти Якоба Фуггера, его наследники получили от Карла V зафиксированную в датированной 19 октября 1526 г. грамоте из Гранады гарантию, что никто не посмеет угрожать им или преследовать их судом за монопольную деятельность в прошлом или в будущем[97].

Император Карл однажды назвал рудники величайшим даром и пользой германских земель. Этот «величайший дар» он передал в руки южногерманских монополистов с тем, чтобы благодаря Фуггерам росла сила Габсбургов, а Фуггеры благодаря Габсбургам становились богаче.

Императорские указы были также адресованы и Мартину Лютеру. В своем сочинении «О купеческой торговле и ростовщичестве» Лютер требовал: «Не следует говорить: «Я продаю свой товар столь дорого, как я могу или хочу», а так: «Я могу отдать свой товар по столь дорогой цене, как я должен или как это правомерно и справедливо»[98]. Император придерживался иного мнения — мнения Фуггера: требование «справедливой цены» в соответствии со старым принципом «pretium justium» не принимается более во внимание. Горнозаводчикам, в монопольном владении которых находилась добытая руда, безоговорочно предоставляется право продавать руду и металлы по самой высокой цене, которую они только могут получить, — «по наивысшей и наилучшей цене, которую они объявят по своему усмотрению»[99]. Так дословно говорилось в указе императора.

Ввиду враждебного отношения к монополиям большинства сословий и все более ширившегося движения крестьян имперское правительство не решилось обнародовать этот указ.

Следует отметить, что движение против монополий и ростовщичества, развернувшееся в период начавшегося перехода от феодализма к капиталистическому общественному строю, было направлено против уродливых форм развития раннего капитализма. Это движение выражало чаяния народа, добивавшегося справедливости и обратившего свой гнев и ненависть против верхушки общества. В ходе этой борьбы со всей очевидностью проявилась зловещая роль союза между аугсбургскими финансистами и великодержавной монархией испанских Габсбургов. Сословной оппозиции было не под силу разрушить этот союз. Совместные действия имперских сословий и народных масс оказались невозможными ввиду существовавших между ними классовых противоречий. Попытка решить этот вопрос революционными средствами на волне ранней буржуазной революции — в ходе Крестьянской войны в Германии — не удалась, что в немалой степени было обусловлено нерешительностью немецкого бюргерства, хотя требование устранения крупных торговых компаний, их монополии и порожденного ими ростовщичества полностью отвечало его интересам.

В результате поражения крестьян и плебеев в Крестьянской войне движение против «монополий» утратило свою естественную массовую основу, имевшую также важное политическое значение. Избежав угрозы народной революции, Фуггеры могли теперь делать все что угодно.

Народная борьба против такого рода монополий так же стара, как и их первые формы. В эпоху раннего капитализма Фуггеры принадлежали к числу тех, кто с помощью своих крупных капиталов захватывал господствующие экономические позиции, приобретая вместе с этим также и соответствующее политическое влияние. Выступая самостоятельно или объединяясь с другими влиятельными патрициями, они осуществляли монополию на производство, сбыт определенных товаров, диктовали цены на руду, серебро и т. п. и даже господствовали в целых отраслях экономики.

Разумеется, первоначальные монополистические образования XVI в. нельзя приравнивать к современным империалистическим монополиям. В то время Фуггеры осуществляли враждебную народу политику через отдельные предприятия, которые носили характер монополий, но не были типичны для экономики. Современные монополии, взламывающие границы государств, отражают характер империализма как последней стадии капитализма. Укажем на такие межнациональные концерны, как «Дженерал моторс», штаб- квартира которого находится в США и который имеет свои филиалы во многих странах мира, как полдюжины крупнейших американских и английских нефтяных трестов, от которых нередко зависит снабжение топливом и энергией целых государств. Их деятельность на территории чужих стран, основой которой является погоня за максимальными прибылями, ведет ко все большему обострению противоречий между этими супермонополиями и всеми слоями широких народных масс.

Фуггеры взломали границы многих государств XVI в., учредив во многих странах Европы свои филиалы, прежде всего с целью эксплуатации сырьевых ресурсов, выступив в эпоху раннего капитализма предшественниками международных трестов XX в.

Начавшаяся на заре нового времени, когда еще не существовал рабочий класс, безуспешная в тех условиях борьба народа против монополий продолжается ныне на гораздо более высоком уровне. В наши дни организованный рабочий класс в странах империализма и во многих молодых национальных государствах, окрыленный победой социализма в ряде государств, выступает в первых рядах борцов против монополистических капиталистических концернов и межнациональных трестов. Он является гарантом того, что также и в странах, где все еще господствует капитализм, власть монополий будет сломлена и навсегда будет покончено с эксплуатацией, что в конечном счете во всем мире утвердится власть, народа.

Как и великие крестьянские войны, охватившие обширные районы Европы, борьба против монополий эпохи раннего капитализма относится к историческим традициям, которые мы храним и используем в борьбе за светлое будущее человечества.

РЕФОРМАЦИЯ И ЕЕ ЗАКЛЯТЫЙ ВРАГ ИЗ АУГСБУРГА

Нараставшие в глубинах народа, постоянно усиливавшиеся с XV в. возмущение и гнев были направлены не только против невыносимых социальных порядков и против тех, кто их насаждал и, подобно Фуггерам, использовал в своих корыстных интересах, но и прежде всего против католической церкви, являвшейся духовной и материальной опорой этих изживших себя порядков. Все это привело с возникновением в 1517 г. движения Реформации к взрыву, потрясшему католицизм, и к революционному выступлению народа в 1525 г.

Движение Реформации как начало ранней буржуазной революции в Европе явилось толчком к всеобщему выступлению против феодальной системы. Для того чтобы народ смог сбросить тяжелый гнет, чтобы покончить с экономической и политической раздробленностью страны, надо было упразднить господство сотен церковных и светских князей в германских землях империи, положить конец влиянию Ватикана. Борьба против феодальной системы началась наступлением на римскую католическую церковь. Как идейный, моральный и политический оплот феодализма, как самый крупный землевладелец этой эпохи, церковь и ее всесилие оказались под огнем критики всех классов и слоев в областях распространения немецкого языка.

Чем больше централизованные монархии Западной Европы освобождались от цепкой хватки римской курии, тем вожделеннее становились для нее германские территории как главный объект эксплуатации. Поэтому многообразные в силу классовых различий проявления оппозиционных настроений широких слоев все более сливались в единое русло движения сопротивления папской церкви. Призывом к религиозной Реформации Лютер дал сигнал к борьбе против Рима, которая должна была «вовлечь все сословия в водоворот событий и потрясти все здание империи»[100].

Опубликованные в 1510 г. «Жалобы германской нации» («Gravamina der deutschen Nation») заклеймили дела римской курии. Этот документ и сочинение гуманиста Якоба Вимфелинга (1450–1528 гг.) об образе действий духовенства отразили широкое возмущение представителями Рима, которые путем вымогательств получали церковные должности, растрачивали доходы от своих бенефиций, грабили церкви и вырывали у бедняков последний кусок хлеба. «Они занимаются интригами… за счет народа германского.., с наглостью, которая не знает предела, они присваивают все подряд. Они… набивают свои кошельки»[101], — так писал Вихмфелинг.

Ульрих фон Гуттен сознательно ставит свои получившие широкую известность литературно–сатирические диалоги на службу борцам против клерикализма. В 1517 г. он публикует труд итальянского гуманиста Лоренцо Валла (1406–1457 гг.) о «даре Константина»[102] и таким образом открыто выступает против папства. Вслед за этим в 1520 г. он публикует «Книжечку разговоров», в которую вошли пять диалогов и среди них — диалог «Вадискус, или Римская троица». В них он публично разоблачает антихристианский характер папской власти и продажность римского двора, которые «позволяют Фуггерам вести самую настоящую торговлю церковными должностями»[103].

Весной 1521 г. Ульрих фон Гуттен завершает работу над диалогом «Разбойники», в котором он бичует Фуггеров.

«Денег у них предостаточно… они покупают у папы по дешевке — чтобы потом перепродать втридорога — не только бенефиции в розницу, но и дары панские оптом. Найдутся у них и буллы, можно купить и освобождение от повинностей в пользу церкви… И если бы им не оказывалось такого доверия, то за иным делом к ним и обращаться бы не стоило, да и сама курия подчас оставалась бы без дела, не будь Фуггеров… у них большие заслуги перед Римской церковью, которая никогда еще не принимала лучшего для себя решения, чем допустив к духовным делам этих мирян»[104]^.

За крамольные сочинения Гуттена папа отлучает его от церкви. Тем самым он объявлен вне закона — за то, что его перо, подобно острому мечу, разит папский разбой и Фуггеров.

С большой выразительностью бичует пороки общества в своих великих творениях Альбрехт Дюрер, выступивший против погрязшей в мирской суете церкви (гравюры на меди «Меланхолия I» и «Иероним в келье»). Он принадлежит к сторонникам Лютера и видит в Реформации движение за изменение социальных порядков. Преисполненный негодования, он бросает папской церкви резкие обвинения в измене христианству. В своем «Дневнике путешествия в Нидерланды» он пишет, «что у нас грабят плоды нашей крови и пота, так постыдно пожираемые бездельниками, и жаждущие больные люди должны из–за этого погибать голодной смертью… Посмотри, что творит неправедная тирания мирского насилия и сил тьмы!»[105].

Тезисы Мартина Лютера, его критические выступления против торговли индульгенциями, изобличение грабительства церкви и других ее пороков бьют по самым уязвимым местам папской курии. Фуггеры понимают, что эти острые стрелы направлены также и против них. Ведь торговлю индульгенциями вел не только Рим — этим мошенничеством занимались также и Фуггеры. Когда папа Лев X в связи со строительством собора св. Петра объявляет, как само собой разумеющееся, о новом отпущении грехов (в подобных методах клир видел, как ему казалось, неиссякаемый источник доходов), за которое он рассчитывает получить сумму в 50 000 дукатов, Фуггерам поручается реализация этого предприятия.

В 1517 г. Мартин Лютер рассылает свои Виттенбергские тезисы во все страны и получает широкую поддержку. В развернувшихся спорах принимают участие итальянские, французские и нидерландские ученые, выступившие с полемическими богословскими трактатами. Во многих странах Европы уже в течение полутора веков раздавались призывы к реформации римско–католической церкви. Теперь Реформация становится делом также и противоборствующих, классово неоднородных и сосредоточенных в различных местах оппозиционных сил в германских областях. Сколь различными ни были побудительные мотивы у крестьян, горожан, низшего дворянства или светских князей, всех их объединяло стремление к устранению финансовой эксплуатации, а также политической и идеологической опеки со стороны папской курии. Критические выступления против торговли индульгенциями стали исходным пунктом широкого движения Реформации. Фуггеры бьют тревогу. Ничто не должно осложнять их добрых отношений с папской церковью и связей с папой Львом X, напротив, с самого начала его правления (1513–1521 гг.) Якоб Фуггер усердно старается еще более укрепить эти связи.

Когда курия в феврале 1518 г. возбудила против Мартина Лютера процесс, обвинив его в ереси, Фуггер также плетет против него широкую сеть интриг. Во время Аугсбургского рейхстага летом 1518 г. он использует пребывание на нем папского легата Томазо Каетаны, расположившегося в роскошном доме Фуггеров у Винного рынка, чтобы всесторонне ознакомить его с опасностью движения Реформации. Он представляет итальянцу доктора Иоганна Экка, человека, заслужившего признание Фуггеров публичной защитой их деятельности. Этот триумвират держит совет и определяет меры, чтобы сдержать натиск против католической церкви и не допустить расширения движения Реформации.

В октябре 1518 г. римский кардинал устраивает в доме Фуггеров в Аугсбурге допрос Мартину Лютеру, требуя от него раскаяния в ереси, отказа от ее проповеди, от всего, что могло бы нарушить мир церкви. Лютер отвечает отказом. Поскольку угроза Каетаны предать Лютера и его покровителей анафеме и объявить повсюду запрет на их богослужения и публичные выступления не возымела действия, на Лютера напустили теолога доктора Экка.

В конце 1518 г. Экк обнародует двенадцать тезисов, обвиняя Лютера в ереси. Инспиратором этой затеи, а также состоявшегося летом 1519 г. в Лейпциге диспута с Лютером был, судя по всему, обладатель папских бенефиций Якоб Фуггер. Экк защищает интересы Фуггеров.

Не кто иной, как Фуггер, послал Экка в Рим, требуя немедленного осуждения Лютера, чтобы получать еще большие барыши от продажи индульгенций. Экономические, денежные, политические интересы и религиозные взгляды этого финансового магната были так тесно связаны с папством и империей, что любой компромисс был полностью исключен. Призыв к Риму о вмешательстве быстро дал свои результаты. Пока Лютер формулирует свою программу церковной реформы, требующей усиления центральной власти путем устранения опеки Рима[106], ему уже грозит папское отлучение от церкви. В январе 1521 г. папа подписывает буллу об отлучении Лютера от церкви. В конце мая 1521 г. император Карл V утверждает Вормский эдикт об изгнании Лютера из империи. Его сочинения приказано сжечь, и «во избежание новых бед» впредь подлежат цензуре все печатные произведения. Сторонники Лютера должны быть арестованы, а их собственность конфискована. Благодаря покровительству могущественного саксонского курфюрста, спекулировавшего католическими монастырями и другими церковными владениями, Лютеру удается избежать смертельной опасности.

Для императора римская католическая церковь была объединяющим началом и духовным корсетом многонациональной империи, состоявшей из различных по уровню своего развития разбросанных по континенту владений. Реформация явилась серьезной угрозой ее существованию. Поэтому Карл V вел против нее борьбу всеми имевшимися в его распоряжении средствами.

Но несмотря на гонения, после того как движение за осуществление Реформации охватило центральные и северные германские области, широкое народное движение развернулось также в Нюрнберге, швабском Халле, Страсбурге, Ульме, Аугсбурге, Эрфурте и других городах. Бюргерская и плебейская оппозиция — купцы, мелкие торговцы, ремесленники, подмастерья, художники, неимущий люд — добивалась отмены католических обрядов, закрытия монастырей, секуляризации церковной собственности, в особенности церковных земель.

Аугсбург стал классическим примером переплетения на новом, более высоком уровне религиозных требований движения Реформации с социальными и классовыми, антиклерикальной борьбы и стремления к общественным преобразованиям. Стараниями Фуггеров провозглашались запреты на деятельность сторонников Лютера, число которых становилось все больше, в особенности таких людей, как проповедники Урбан Региус и Иоганн Шпейзер. В 1522 г. Якоб Фуггер потребовал изгнания ульмского францисканца Генриха фон Кеттенбаха, обещав выплатить 2000 гульденов за его голову.

Когда в ставших собственностью Фуггера графствах Кирхберг и Вейсенхорн стали все громче раздаваться голоса протеста против него и старой церкви, Фуггер приказал вывесить на видных местах в Кирхберге, Вейсенхорне, Пфаффенхофене и Вулленштеттене тексты Вормского эдикта с указом императора, приказав строго следить за его выполнением.

В двадцатые годы XVI в. имперский город Аугсбург был утопавшей в роскоши метрополией. Но его положение становилось все более шатким. Широко распространившаяся ненависть к алчным банкирам, протест бюргерства против оков епископской власти, исключительные права духовенства, недовольство «толпы» господствовавшими порядками, вопиющее противоречие между богатыми и бедными, враждебное отношение подданных к властям — все это было горючим материалом; достаточно было искры, чтобы вспыхнуло пламя пожара.

Тесными узами духовного и семейного родства был связан с домом Фуггеров Ульрих Артцт, принадлежавший к старинному аугсбургскому купеческому роду. Он разбогател, занимаясь оптовой торговлей, был цеховым мастером купеческой гильдии и с 1504 по 1527 г. — бургомистром Аугсбурга. В течение десяти лет он играл важную роль в совете Швабского союза в качестве его предводителя, предводителя представителей входивших в его состав городов и представителя Аугсбурга. Ульрих Артцт был зятем Якоба Фуггера.

Объединив усилия, они повели решительную борьбу против нового учения. Артцт неоднократно грозил: «Лучше не станет до тех пор, пока не будут истреблены приверженцы Лютера». Всех проповедников Реформации он считал подонками. «Если по воле господней один из них попадет мне в руки, — заявил он однажды, — то я, с позволения сказать, спущу с него шкуру, и милосердия к нему у меня будет меньше, чем к собаке»[107]. Он поклялся убить проповедника Урбана Региуса.

Когда Иоганн Шиллинг — он был чтецом в монастыре францисканцев в Аугсбурге и поддерживал тесную связь с членами цеха ткачей — весной 1524 г. стал выступать в своих проповедях против Якоба Фуггера, он был изгнан из города. Фуггера подозревали в том, что он нанял убийцу, который стрелял в Шиллинга.

Аугсбургские ткачи добивались полной демократизации управления городом и облегчения положения народа. В августе 1524 г., когда волнения в Аугсбурге достигли наивысшей точки, Ульрих Артцт отдал приказ, чтобы наемники, солдаты городского гарнизона и иное воинство, находившееся в распоряжении городского совета, были вновь приведены к присяге и вооружены оружием из арсенала, чтобы на видных местах были выставлены для устрашения пушки и закрыты городские ворота. Богатые купцы и церковники укрылись в домах, забаррикадировав двери и окна, очистив конторы и приемные, попрятав или переправив за пределы города свои деньги. Якоб Фуггер бежал из Аугсбурга уже 6 августа 1524 г. и обосновался в Бибербахе.

Арестованных горожан Аугсбурга под пытками вынуждали давать показания, чтобы обезвредить широкий круг «подозрительных лиц». Особая опасность грозила двум старым ткачам — Хансу Кагу и Хансу Шпейзеру. От имени своих товарищей по несчастью они обратились к совету Аугсбурга с требованиями, состоявшими из двенадцати пунктов и включавшими жалобы на тяжкое бремя поборов, виновниками которых они считали крупные оптовые купеческие фирмы. Оба они, по свидетельству автора работ по истории реформации Людвига Келлера[108], по требованию Фуггеров были приговорены 14 сентября 1524 г. к смертной казни как руководители аугсбургской общины вальденсов[109]. Их обвинили в нарушении присяги и предписаний городского совета, богохульстве, неуважении власти и подстрекательских речах. Во избежание ходатайств о помиловании, которых могло быть великое множество, бургомистр Аугсбурга приказал казнить их на другой день после вынесения приговора.

Фуггера побудили к этому убийству отнюдь не религиозные соображения. Расправившись с двумя аугсбургскими ткачами, он устранил представителей интересов цеха ремесленников, трудом которых этот скупщик, как и его предки, нажил солидные барыши. Поэтому строптивцы должны были умереть.

Уже многие годы на шахтах Фуггеров рудокопы вели борьбу за более высокую оплату своего труда, за свободные от работы дни, против взвинчивания. цен на продовольствие и за право на собрания. Петиции, демонстрации, забастовки и восстания — таковы были формы их протеста против гнета эксплуататоров. В отдельных местах горняки объединялись в союзы рудокопов, чтобы успешнее отстаивать свои интересы от посягательств горнозаводчика. Перечислим лишь некоторые из наиболее крупных забастовок и восстаний, в которых участвовали многие тысячи горнорабочих предприятий Фуггеров: 1501 г. — восстание в Шваце; 1524–1525 гг. — восстания против Фуггеров в Тироле, Каринтии, Венгрии; 1540 г. — восстание венгерских горнорабочих против Фуггеров; 1541 г. — волнения швацких рудокопов против Фуггеров; 1552 г. — забастовки в Шваде.

Недовольство народных масс в городе и деревне росло из года в год. Обстановка обострялась, надвигался кризис.

НАРОД ПОДНИМАЕТСЯ

Больше всего накопилось горючего материала среди крестьянства, и это не было случайностью. Оно подвергалось самой жестокой эксплуатации со стороны господ–феодалов. В то время подавляющее большинство немецкого народа составляло крестьянство, страдавшее от последствий разразившегося в XV в. аграрного кризиса. Темпы развития сельскохозяйственного производства значительно отставали от темпов развития ремесла. Вместе с тем подъем торговли в городах порождал новые, постоянно растущие потребности у светских и церковных князей, что усиливало их нужду в деньгах, которые они взыскивали с крестьян, увеличивая барщину. Росло число различных повинностей и налогов: денежная и хлебная подать, подушная подать, личная и конная барщина, большая и малая десятина[110]. Но землевладельцам и сюзеренам и этого было мало. Они прибирали к своим рукам и пастбища, присваивали права на пользование лесами, охотничьими угодьями и водоемами, все более ограничивая и без того урезанные общинные права землевладения.

Возрастающее бремя повинностей и укрепление феодальных производственных отношений сделали крестьянина козлом отпущения. Он стоял на низшей ступени социальной лестницы, был лишен всех прав, включая право сословного представительства. Владелец земли распоряжался его жизнью по своему усмотрению и произволу. Жестокие наказания — вплоть до ослепления и отсечения рук — грозили крестьянину, если он уклонялся от повинностей, возложенных на него местным князем или графом.

Дворянам следовали и богатые купцы, вкладывавшие излишки капиталов в сельское хозяйство. Они притесняли сельское население не только ростовщичеством и высокими ценами на городские товары, но эксплуатировали их и как землевладельцы. Взыскивая подати и налоги, они проявляли жестокость и алчность аристократов, помноженные на идеальную бюрократическую аккуратность торговца.

Своей доли требовала также и церковь — самый крупный землевладелец. У церковных феодалов были преимущества перед светскими — они могли прибегать к церковным наказаниям. Если крестьянин не платил церкви долг, он подвергался отлучению. Церковь налагала интердикт — запрет совершать богослужения — на целые области и общины. Если невыносимые гнет и нищету, которые испытывал крестьянин, сравнить с расточительной роскошью и богатством, в которых утопали церковные владыки, то становится ясным, что и без того непреодолимая пропасть, разделявшая их, становилась все глубже.

Если в Англии в процессе первоначального накопления сельское хозяйство играло решающую роль как сфера капиталовложений, то в германских землях этот процесс совсем не затрагивал главную отрасль феодального хозяйства. Там не было даже и признаков разложения изживших себя производственных отношений. Напротив: феодальные путы и эксплуатация, особенно в некоторых юго–восточных областях Германии, в Австрии, а позднее в землях к востоку от Эльбы, носили в себе зачатки второго закрепощения.

С этими порядками крестьяне не хотели и не могли более мириться. С начала столетия одно восстание крестьян следовало за другим. Так, в 1513 г. близ Леэна (Брейсгау) возник заговор союза «Башмака» под руководством Йосса Фрица. В том же году выступили крестьяне ряда крупных районов Швейцарии, поднявшись на длившуюся два с половиной года Швейцарскую крестьянскую войну. В 1514 г. в восстании «Бедного Конрада» в Вюртемберге впервые совместно выступила многочисленная крестьянская и городская оппозиция. Крестьянская война в Венгрии перекинулась на соседние австрийские области: ее следствием были восстания в Крайне (1515 г.), в Штирии и Каринтии. После ряда бунтов в маркграфстве Баденском и в Верхнем Эльзасе, носивших в большей мере локальный характер, в 1517 г. на Верхнем Рейне вновь возник широко разветвленный заговор «Башмака».

Те, кто знал о полемическом сочинении Лютера «О свободе христианина» лишь понаслышке, понимали этот памфлет как нечто большее, чем только лишь требование свободы вероисповедания и совести. Широкие слои народа стремились освободиться от оков рабства, от ростовщичества «монополий», от крепостной зависимости, от всех несправедливых налогов и поборов. Так, в рамках великого движения стали все громче звучать социальные и политические требования. Восстание против Рима и его союзников ширилось, но и в то же время оно все более сливалось с общей борьбой против эксплуатации и гнета. Идея о том, что простой народ должен сам добиваться своего избавления от рабства, получала все большее распространение.

Если трактаты гуманистов были обращены к образованным слоям, то несравнимо большая мобилизующая сила исходила от листовок и памфлетов, выражавших чаяния простого народа. Германские земли империи были наводнены просветительной литературой, оказывавшей влияние на ход борьбы. Лишь с 1517 по 1525 г. было издано огромными количествами более 2000 различных анонимных летучих листков в форме манифестов, памфлетов, песен, бесед или простых листовок, содержавших призывы к открытому выступлению против господствующего класса и его институтов.

Народ впервые воспользовался силой печатного слова, ставшего острым оружием в его идеологической борьбе.

Написанные языком крестьян и плебеев, сочные, полные сатиры и страсти, обращенные к широким массам, летучие листки отражали злободневные экономические и политические проблемы, негодование трудового люда против становившейся все более невыносимой эксплуатации, будили чувство социальной ответственности простых людей. Крестьянин — центральная фигура и герой демократической популярной литературы, — безропотно терпевший невзгоды, становился сознательным, готовым к действиям борцом.

Так, в одной из листовок говорилось: «Они [господа. — A. H.] кичатся своим величием и могуществом… Откуда они взяли, что бог дал им право требовать от нас барщины?…..Они сосут нашу кровь, торгуют ею, да еще заставляют платить за нее проценты»[111]. Все более крепло убеждение в том, что дальше так продолжаться не может, пора кончать это. Горожане и крестьяне сыты всем этим по горло. Все должно измениться.

Песни и стихи антифеодальной оппозиции распространялись со скоростью ветра, они возвещали о действиях народа во многих германских частях империи, о заговорах «Башмака» и движении «Бедного Конрада». Дошедшая до нас «Нёрдлингерская песнь», или «Песнь Башмака», дает представление о крестьянской и плебейской идеологии, направленной против феодалов и ростовщического капитала. В ней говорится: «Мы поднялись на борьбу за германский, народ», в которой хотим изменить отношения в обществе, где господствуют «гордыня, жадность и перепродажа», где «истина не много стоит», где «хозяйничают живодеры, скряги и ростовщики».

Сохранилось чрезвычайно мало подобных свидетельств. Светские и церковные князья проявили особое рвение, чтобы предать анафеме и вытравить из памяти народной революционные песни. В качестве таких документов до нас дошли лишь полученные под пыткой и зафиксированные в протоколах допросов показания обвиненных в измене революционеров.

В лице Томаса Мюнцера (1489/90–1525 гг.) растущая народная оппозиция получила героического защитника своих интересов. Хорошо понимая стремление угнетенных к правде, он страстно выступал в ее защиту со своими проповедями против эксплуататоров. Его идеи о неизбежном изменении земной жизни самим народом, его воинствующая антифеодальная идеология сплачивали различные слои в самостоятельный лагерь единомышленников, оказывали решающее влияние на ход нараставшей, надвигавшейся, подобно грозе, борьбы.

Томас Мюнцер принадлежал к числу наиболее крупных политических деятелей Германии начала XVI в. Хорошо знавший античных классиков, литературу средневековья и впитавший в себя все богатство прогрессивных идей прошлого, он активно вмешался в богословские и политические конфликты своего времени. Он был проповедником и учителем в Хальберштадте, Ашерслебене, Цвиккау, Праге, Альштедте и Мюльхаузене. Борьба Мюнцера на стороне народа была определена его связью с «пророками из Цвиккау», во главе которых стоял суконщик Николас Шторх. По своим взглядам и учению, которое он проповедовал, Мюнцер стоял намного выше Мартина Лютера, превратившись из его бывшего сторонника в непримиримого противника. Его деятельность протекала также в стране Яна Гуса — Богемии. Здесь Мюнцер познакомился с практической борьбой таборитов[112] и с их идейными позициями, принял их и выступил в Праге как «провозвестник божественной истины и справедливости». Он подвергся преследованиям и должен был бежать. Оказавшись в нужде, он кочевал с места на место, пока в начале 1523 г. не получил место приходского священника в Альштедте, около Зангерсхаузена. Здесь в 1524 г. он выступил со своей знаменитой «Проповедью к князьям», содержавшей призыв к уничтожению власти тиранов. В Альштедте и в Мюльхаузене он написал большинство своих богословских и политических работ, самыми значительными из которых были памфлеты «Открытое опровержение ложной веры…» и «Защитительная речь», изданные типографским способом и получившие широкое распространение в германских областях и далеко за их пределами.

В памфлетах и проповедях Мюнцера — пламя революции. Он первым обращает внимание на стоящий вне общества класс неимущих и вводит плебеев в рисовавшееся ему царство будущего. В обращенном к мансфельдским горнякам воззвании (1525 г.) он призывает: «…Беритесь за дело и выходите на борьбу. Время настало…» И далее он пишет: «Хотел бы так наставить всех братьев, чтобы их мужество было тверже всех замков безбожных злодеев во всей стране. За дело, за дело! Железо горячо, куйте. Пусть ваши мечи не остывают!»[113].

Отражением активной идейной борьбы является прокламация крестьянских вождей «К собранию простых крестьян», беспощадно разоблачающая эксплуататоров: «Все господа, кои в угоду страстям своим и по гнусной корысти произвол творят (не говоря уж о насилии, оброке, податях и налогах)… это доподлинные грабители и заклятые враги земли своей. Священное писание говорит о них, что это не слуги господни, а змеи, драконы и волки»[114].

«Статейное письмо» крестьян Шварцвальда, проникнутое идеями Мюнцера, содержит радикальную программу устранения всякой власти, ставящей себя над народом.

Ссылаясь на Библию, Мюнцер выступает за немедленное установление царства божия на земле, за передачу власти простому народу. В этом царстве не должно быть классовых различий, частной собственности и чужеземного господства. Там люди труда должны быть полностью равны и сообща распоряжаться всем достоянием.

Мюнцер хорошо понимал, что эти требования можно было осуществить лишь путем насилия; говорил же Христос: «Я пришел принести не мир, а меч… С наступлением жатвы следует вырвать плевелы из вертограда божья…»[115].

В то время как Лютер призывал к повиновению властям и смирению перед беззаконием, Мюнцер отстаивал право на сопротивление, звал к борьбе. Это — сердцевина его концепции, выходившей далеко за рамки всех других концепций. Его призыв к крестьянам и плебеям начать революционные действия, полностью устранить господствующие классы, утвердить основы человеческой морали был духом времени, гениальным предвидением грядущей истории, духом Мюнцера, против которого были бессильны столпы старого общественного строя и выразители его реакционного мировоззрения.

Перерастание ранней буржуазной революции в новую фазу началось штурмом позиций светского феодального дворянства. После длившегося в течение полувека периода подъема и спада местных или узкорегиональных движений на немецкой земле в июне 1524 г. крестьяне графства Штюлинген, поднявшиеся в союзе с горожанами, своим массовым выступлением подали сигнал к вооруженному восстанию. Мощная революционная волна охватывает обширные области Европы. Между Дунаем, Рейном и Лехом, в Шварцвальде, Оденвальде и в епископстве Вюрцбургском, в Швабии, Франконии, Тюрингии, Саксонии, в Рудных горах, в пограничных районах Богемии крестьяне готовятся к войне против своих палачей. Гроза разразилась в феврале 1525 г. К апрелю возникает мощный фронт борьбы от Боденского озера до верховьев Верры. Революционное движение охватывает Северную Швейцарию и Эльзас, перебрасывается в альпийские области: Тироль, Меран, Триент, Зальцбург, Каринтию и Штирию, где также разгорается крестьянская война. Народные массы поднимаются в Венгрии и даже в Пруссии.

Немецкая ранняя буржуазная революция достигает своего кульминационного пункта. Она вызывает далеко идущие последствия. Первая решающая битва народа, она стала началом преодоления феодализма революционным путем. Ее влияние еще долго сказывается на ходе борьбы, развернувшейся в европейском масштабе, особенно на развитии революционных событий в Нидерландах и Англии.

Крестьяне Верхней Швабии в своих «Двенадцати статьях» и в «Статейном письме» решительно требуют отмены крепостной зависимости, возвращения отнятых у них общинных земель, свободы выбора приходских священников и свободы проповеди, а также создания народного правительства, избранного по воле народа.

Под ударами по господским поместьям, монастырям, замкам и крепостям в обширных районах страны рушится власть церковных и светских феодалов.