Необитаемый город

Глава 26

Мы идем между домами, поднимая клубы пыли. Здесь нет плитки или травы. Похоже на города-призраки Дикого Запада, только с современными однотипными домиками. Идем дальше, и я начинаю их замечать. Безликие люди, одетые как придется, запертые в некоем убогом подражании респектабельной пригородной жизни. Человек толкает перед собой газонокосилку по голой земле. Две женщины стоят друг против друга, держа пустые коричневые пакеты из бакалейной лавки. Мальчик играет в мяч, снова и снова ударяя им о землю, а за его спиной то же самое делает другой мальчик. Не слышно разговоров, не видно никакого света. Это подобие жизни в бледном безжизненном теле.

— Что это за место?

Питер кивает в сторону людей:

— Доктор, ваши предсказания оказались точны: мы обнаружили, что без социальной терапии невозможно снова интегрироваться в общество. Многие из них вообще никогда не жили в большом мире — ваш План оказался в высшей степени эффективным. Без всего этого, — он обводит рукой дома, дворы и людей, — мы не могли и надеяться на то, что будем вести нормальную жизнь.

— Вы занимаетесь социальной терапией?

— Благодаря вам, — сообщает он. — Через поколение ваш План, вероятно, будет реализован, и нам это уже не понадобится… А вот и Элли.

— Постойте, что вы сказали?

— Элли! — кричит Питер. — Идите скорее! Посмотрите, кто к нам вернулся!

Старуха поворачивается, и я чуть не вскрикиваю: Люси! Но это не Люси. У нее нет лица, и длинные каштановые волосы в лунном свете отливают серебром. Она несколько мгновений смотрит на меня, потом вскрикивает от радости и плетется навстречу. Откуда я знаю ее?

— Амброуз! — Это голос Люси.

Она кладет руки мне на плечи, обнимает; ее тело гудит, как трансформатор, и хотя я не вижу ее лица, чувствую что-то — не счастье, но что-то похожее на него. Может быть, наслаждение или удовлетворенность, но без радости. Это удовольствие точного расчета, холодное и бесчувственное. Она отстраняется, и вибрация исчезает.

— Амброуз… — начинает она, но не договаривает. — Вижу, вы растеряны.

Нельзя, чтобы она догадалась.

— Столько времени прошло…

— Это верно. Спасибо Земле, вы с нами.

Я киваю:

— Спасибо… Земле.

— Надолго это затянулось, что уж говорить, и мы почти оставили надежду на ваше возвращение. Когда Николай умер, а вы исчезли, мы, естественно, боялись худшего. — Она берет меня за руку и поворачивается к Питеру. — Спасибо, брат. Созывай совет. Все захотят его увидеть.

— Конечно.

Питер семенит прочь, а Элли ведет меня дальше.

— Мы возлагали очень большие надежды на лечебницу Пауэлла, — говорит она. — Ее сотрудничество было исключительно результативным, и отчеты приходили безукоризненные. Наши собственные врачи не смогли бы добиться таких успехов.

— А что, среди тамошних докторов нет наших? — Вопрос очень опасен, но мне необходимо больше информации.

Кто знает, что со мной сделают, если узнают, что я не Ванек?

Или я все же Ванек?

— Там был охранник из наших, — поясняет Элли. — И уборщик. Николай пытался увести вас, но он… — она опускает голову, — погиб. Больница, естественно, обвиняет в этом вас, но наш человек в охране выключил камеры наблюдения, и, боюсь, никто не может точно сказать, как умер Николай. Мы полагаем, что это его рук дело.

Я недоуменно смотрю на нее:

— Его?

— Хоккеиста. Не знаю, что вам о нем известно, ведь вы были фактически изолированы от мира. Он преследует нас. Уже потеряно пятнадцать человек — все они убиты. — Элли замолкает; чувствуется, что она очень взволнована. — Мы не знаем, какими сведениями он обладает.

Опять эти убийства. Но ее рассказ не согласуется с тем, что говорил фэбээровец.

— Вы сказали, пятнадцать жертв. — Она кивает. — Агент ФБР упоминал, что убитых было десять.

— Пятерых они так и не обнаружили, — поясняет Элли. — Мы сумели найти их раньше полиции и спрятали тела здесь. Естественно, в наших интересах, чтобы расследование было сведено к минимуму.

— Естественно. — Похоже, она не считает меня убийцей, но нужно выведать больше. — ФБР считает, что за этими убийствами стоите вы.

— Я? — переспрашивает она.

— Все вы. — Обвожу взглядом дома. — Согласно их версии — если верить тому человеку, который беседовал со мной, — вы сами убиваете этих людей. Устраняете отступников.

Она смеется:

— И вы не врезали ему по физиономии?

Конечно, версия не выдерживает критики — в секте нет инакомыслящих, потому что мозги ее членов в буквальном смысле заменены. Если не считать меня, разумеется.

— Похоже, вы недооцениваете мое здравомыслие, — с усмешкой отвечаю я.

— Уверяю вас, доктор, мы не настолько отошли от ваших планов, чтобы убивать самих себя. Плоть слаба, как говорится, но мы пока остаемся ее хозяевами.

Я киваю, пытаясь вникнуть в смысл ее слов. «Плоть слаба, но мы пока остаемся ее хозяевами». Это некая основополагающая религиозная догма или нечто большее? Если они не плоть, то что же? Меняю тактику.

— Убийца когда-нибудь приходил сюда?

— Пытался. По крайней мере, мы думаем, это был он. За тридцать с лишним лет здесь побывало немало сердитых родителей, юных проказников и даже воров — все пытались проникнуть в лагерь. Каждые год-два на территорию пробираются пьяницы. У трех журналистов хватило глупости присоединиться к нам — они надеялись сделать сенсационный репортаж. — Показывает на женщину у передней двери дома, которая «подметает» землю длинной палкой без швабры. — Вот эта — последняя. Не со всеми получалось так легко.

Я на ходу разглядываю женщину — она все метет и метет. В темноте это не более чем силуэт, но Элли сворачивает, и я мельком вижу женщину в профиль.

— Она беременна.

Элли кивает:

— Большинство из нас беременны. Третий этап вашего Плана оказался гораздо успешнее остальных. — Мы сворачиваем за угол, и она показывает на центральное строение. — Это ясли, но сейчас нет времени осматривать их. Прошу сюда.

Она указывает на большой дом. Через дверь внутрь проходит группа безликих молельцев. Я оглядываюсь на ясли. Целое здание детей, родившихся здесь. Сколько их?

Как давно это началось?

Она обещает показать ясли позднее; не устраивать же по этому поводу сцену. Нельзя вызывать подозрений, иначе вообще ничего не узнаю. Поворачиваюсь к лестнице и вижу еще один дом — меньше, чем другие, и старее. Приземистое фермерское жилище в центре и без того несуразного города. Замираю на месте:

— Я знаю этот дом.

— Что? — спрашивает Элли. Она прослеживает направление моего взгляда. — Ах да — Дом.

— Я видел его в сотнях газет и книг, — говорю словно себе самому. — Одна и та же фотография снова и снова. Это дом Милоша Черни.

— Черни, — говорит она, растягивая звуки, словно смакуя их. Подходит ко мне поближе. — Не только Черни. Всех нас. Вы тоже были там.

— Конечно. — Бросаю на нее взгляд и понимаю, что она наблюдает, даже не глядя на меня; чувствую, что все ее внимание сосредоточено на мне. — Просто дело в том, что Черни… — Я не знаю, как закончить. Не распла́чусь ли? Не выдам ли себя?

— Сколько вы помните на самом деле? — спрашивает Элли. — Сколько в вас от Ванека и сколько от Майкла?

Удивленно смотрю на нее — имя Майкла звучит в первый раз с того момента, как я оказался в лагере. Качаю головой, пытаясь найти наилучший ответ.

— Майкла нет, — произношу наконец. — Но я долгие годы находился в его голове. Некоторые вещи вызывают определенные ассоциации… Мне не всегда легко удается определять, какая личность их породила.

Элли продолжает молча наблюдать. Смотрю на нее, представляю ее глаза — глаза Люси, как мне думается, только старше и жестче. Она хочет что-то сказать, но между нами появляется другая женщина.

— Доктор Ванек! Как замечательно, что вы здесь!

Я улыбаюсь:

— Возвращаться приятно.

Она стоит и чего-то ждет.

— Вы меня не узнаете?

— Я… — Узнаю, так же как узнал Элли и Николая, но не помню, где и когда видел ее. Ответить «да» и попытаться изобразить какие-то чувства? Использовать тот же предлог — будто не все воспоминания вернулись ко мне? Элли вроде бы проявила подозрительность, когда я сказал об этом. — Столько времени прошло.

— Арлин. — Она прикасается к моей руке, от нее исходит тепло. — Арлин Миллер. Мы вместе были в первой группе.

Имя знакомое; я вспоминаю, что видел его в криминальных вестях, в газетной статье, в списке ФБР.

— Вы были среди других детей, — говорю я, — родились здесь, как… — с языка чуть не срывается «я», — как Майкл двадцать лет назад.

Улыбки у нее нет, но она рада — та же самая безжизненная радость, что и у Элли. Нет, не безжизненная; не совсем безжизненная. Арлин воспринимает вещи теплее, чем Элли.

— Заходите. — Элли легонько подталкивает нас к двери. — Пора начинать встречу.

Поднимаюсь по лестнице и вхожу внутрь, бросая напоследок взгляд на дом Черни. Почему эти люди так хорошо знают меня и в то же время совсем не знают? Я в последний раз видел Арлин, когда мне было три месяца. Она никоим образом не могла меня запомнить — ни как Майкла, ни как Амброуза Ванека. И тем не менее помнит. Получается, то, что заместило настоящую Арлин, помнит то, что заместило меня.

Тогда почему у нее осталось прежнее имя?

В комнате много людей; когда они шепчутся и поворачивают голову, их размытые лица покрываются едва заметной рябью. Элли подталкивает меня к дальнему углу, беря лампу. Лампа не электрическая, а масляная. Вспыхивает спичка — с той минуты, как я здесь, не было ничего ярче этой вспышки. Элли осторожно поджигает фитиль, устанавливает сверху стеклянный плафон. Размытые лица следуют за ней в переднюю часть комнаты.

— Она мне не нравится, — беззвучно произносит Люси.

— Похоже, что ты — это она, — шепчу так, чтобы никто другой не услышал. — Лица не вижу, но волосы и фигура точно твои. Не говоря уже о голосе. И… ощущение.

— Я не настолько стара, — возражает Люси.

— Сейчас — не настолько, но будешь такой лет через двадцать. Думаю, она была здесь с Черни, помогала с похищениями, убийствами и всем остальным. Создавая тебя, я, вероятно, основывался на старых воспоминаниях об этом месте.

— Это почему?

— Понятия не имею.

Элли доходит до передней части комнаты, опускает светильник на стол и обращается к пришедшим:

— Спасибо, что собрались. Уверена, до вас уже дошел слух и нет смысла устраивать театральное представление: спустя двадцать лет к нам вернулся доктор Ванек.

Все кажутся такими возбужденными, что невольно жду взрыва аплодисментов или радостных криков — хоть какого-то отражения эмоций, — но они просто поворачиваются и смотрят на меня. Я нервно улыбаюсь, киваю. Через несколько секунд они, по-прежнему храня молчание, поворачиваются в сторону Элли.

— И кто же она, по-твоему? — шепчу я.

— Она может быть твоей матерью.

Отрицательно качаю головой. Во мне закипают протест и злость.

— Моя мать умерла.

— Так сказали они, — говорит Люси. — Но разве ты можешь быть уверен? Тебе было всего три месяца.

— Все вы понимаете, что возвращение доктора означает для нас наступление новой эры, — продолжает Элли. — Будет благодать, но предстоит и тяжелая работа. Нам еще многое нужно сделать.

— Полиция утверждает, что во время рейда в дом Черни в живых оставались всего две роженицы, — бормочу я вполголоса. — И обе женщины застрелены в ходе штурма.

— Так где же была Элли? — спрашивает Люси.

— Понятия не имею.

Элли показывает на человека в первом ряду:

— Чарльз, отчет вашей секции.

Мужчина встает:

— Урожай богат, скот здоров, торговля продукцией идет хорошо. Мы ожидаем, что в этом году фруктовый сад даст рекордные сборы, и хотим расширить производство, чтобы делать еще и яблочный сок.

— А деньги?

— «Дети Земли» абсолютно самодостаточны. По завершении третьего колодца нам больше не будет нужна городская вода.

— Тогда прекратите пользоваться ею немедленно, — приказывает Элли. — Я хочу, чтобы все мы пили исключительно колодезную воду и начали как можно скорее, — пусть выработается привычка. Таким образом закрепятся результаты третьего этапа.

Я не вслушиваюсь в слова, целиком сосредоточиваясь на лице Чарльза и передавая свои мысли Люси.

— Рябь каким-то образом замещает наши лица, — говорю я, — точно так же как и чужой разум вытесняет наш собственный. Всю жизнь я видел то, чего не замечали другие, — и это были не галлюцинации, а реальность.

— Вот почему ты разгадал загадку, тогда как никому другому это было не по силам, — отвечает Люси.

— Ты распознаешь их лица?

— Я вижу только то, что видишь ты.

Подавляю желание посмотреть на нее, все так же едва слышно спрашиваю:

— А что ты видишь, когда смотришь на меня?

Люси не нужно прятать движения; она становится передо мной, заглядывает в глаза:

— Я думаю, воспоминания. Твое собственное представление о себе самом.

— Что ж, извини. — Опускаю взгляд. — Должно быть, я выгляжу отвратительно.

— Я вижу не то, как ты выглядишь сейчас, — поясняет она, — а то, как ты хочешь выглядеть. Ты создал меня такой, чтобы я видела в тебе лучшее.

Издаю смешок — короткий, беззвучный.

— Даже лучшее может быть не таким уж хорошим.

Люси трогает мое лицо, и я закрываю глаза, чувствуя мучительную нежность ее пальцев.

— Ты лучше, чем сам о себе думаешь, — шепчет она.

— Третий этап продвигается очень хорошо, — врывается в мое сознание голос человека из первого ряда. — Большинство наших женщин беременны, и после случая с Адрианной в мае выкидышей не было. Мы полагаем, что она опять готова к безопасной беременности.

— Прекрасно, — говорит Элли. — Полагаю, вы назначите одного из Халси?

— Обычно мы так и делаем, — замечает мужчина. — Но нас в последнее время беспокоит ограниченность генетического материала, который мы используем. Рекомендую попробовать кого-нибудь другого.

— Хорошо, — соглашается Элли. — А процесс?

— Процесс развивается на полной скорости. Еще одно поколение, от силы два, и мы будем совершенно защищены.

— Отлично. Значит, пора переходить к четвертому этапу. — Элли смотрит на меня. — Мы так долго ждали этого момента — почти пятьдесят лет, хотя кажется, что даже больше. Наконец время пришло. Доктор Ванек, не хотите ли вы произнести речь?

Я бледнею, и Люси в ужасе хватает меня за руку.

— Речь?

— Да, — говорит Элли. — Ведь это ваш План, и теперь, после возвращения, именно вы и должны его презентовать. Совет собрался почти в полном составе. Это будет… настоящим подарком, если вы сейчас выступите и подробно расскажете про четвертый этап.