Неожиданный визит

ШКАТУЛКА ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ

В апреле у фрау Бондзио появляется мягкая, пластичная походка. Она вышагивает, слегка покачиваясь в бедрах. Не ради рисовки или чтобы обратить на себя внимание — особенность ее походки, пожалуй, в сознательно чередуемых движениях ног, в чувстве полного владения телом: она не просто несет его, а сознательно им управляет. Пересекая в эти недели длинный вестибюль своего учреждения, она движется, словно манекенщица по помосту. Идущие ей навстречу сослуживцы стараются расправить плечи или, повернув голову в выгодное положение, скрыть от ее взгляда начинающий обозначаться двойной подбородок. Некоторые подумывают о том, не поинтересоваться ли у коллеги Бондзио насчет какого-нибудь приказа, приказов в этом отделе пруд пруди, так что собственный экземпляр может и запропаститься. Сослуживцы женского пола встречают ее невозмутимыми лицами и, опираясь на собственный опыт, прикидывают, сколько времени фрау Бондзио — при живом муже, двух детях и трехкомнатной квартире — может уделять своему тайному любовнику. Для других соображений остается мало места — например, о том, почему не позднее конца мая к фрау Бондзио вновь возвращается ее привычная для всех, унылая походка. Да и цвет глаз у нее снова блекнет, и, если бы на производственных собраниях фрау Бондзио побольше прислушивалась к тому, о чем судачат вокруг, она бы обнаружила: обычно в это время говорят о ней — мол, она уже не та, какой была. Но на пересуды фрау Бондзио не обращает внимания, у нее нет на это времени. Она — доверенное лицо в своей профсоюзной группе, ходит раз в неделю на гимнастику, а в остальные вечера обшивает своих детей и шьет для знакомых.

В июне у нее особенно много дел. Замещать ее на время отпуска некому, так что по возможности она работает впрок. Дома она засиживается за швейной машинкой до одиннадцати — чтобы каждая из ее заказчиц к отпуску была с обновкой. Деньги она аккуратно складывает в шкатулку из слоновой кости. Если когда-нибудь случится пожар, думает иногда фрау Бондзио, прежде всего она кинется за этой шкатулкой.

В августе она вместе с семьей выезжает на Балтийское море. Там она все больше лежит в шезлонге, потому что после швейной машинки у нее ломит спину, а лицо до невозможности бледное. И все равно она не находит покоя. Может быть, потому, что не умеет отдыхать. Время от времени она тайком прикидывает, сколько вещей могла бы сшить за все эти дни и сколько денег у нее добавилось бы в шкатулке. Она покупает журналы мод и с первого же взгляда определяет, какой из ее заказчиц пойдет тот или иной фасон.

В остальное время года она выезжает по выходным вместе с детьми и мужем на садовый участок. Мужу хотелось бы, чтобы там она полеживала в шезлонге, особенно когда на ней голубенькое бикини. Но ей куда больше нравится пропалывать грядки и поливать морковку. Во время этих занятий она подсчитывает в уме, сколько монет и купюр уже набралось в шкатулке, и принимает решение, несмотря ни на что, взять еще двух заказчиц. Она наверняка справится, если будет шить и по выходным дням. К тому же так и время проходит быстрее.

Муж никогда не поднимает шума из-за обрезков материи и лоскутов, которыми усыпана квартира, только осенью он замечает, что она слишком утомляется, особенно когда варит на кухне сливовый мусс или закатывает яблоки. Ей даже не до того, чтобы следить за прической. Но именно тогда, когда она колдует над фруктами, ее посещают такие оригинальные идеи насчет длинных, отливающих блеском платьев!..

В декабре фрау Бондзио печет вместе с детьми печенье. Этот месяц она особенно любит, ведь каждый день заполнен настолько, что ей некогда даже глянуть на календарь. Уложив детей спать, она садится за годовой отчет или шьет новогодние платья для кукол и, конечно же, для своих заказчиц. К этому времени крышку от шкатулки плотно уже не закроешь. И потому велика ли важность, что вечерами у нее ломит суставы в плечах и в кистях.

В эти декабрьские дни фрау Бондзио вынимает из шкатулки первые банкноты. С ними она отправляется в магазин тканей и просит развернуть рулоны поштучно. Она берет ткань в руки, мнет ее, гладит и покупает несколько разных отрезов. Дома в шкафу для них отведена специальная полка. Муж добродушно посмеивается, он-то знает, в чем секрет, и говорит ей: делай, как тебе нравится, пока ты еще достаточно молода для этого. Всякий раз при этих словах она теряется и пытается выяснить, что же он имел в виду.

Зимой сослуживцы ее практически не замечают. С ней, конечно, здороваются, но, в общем-то, никому нет особого дела до женщины в тяжелой шубе, с усталым, озабоченным лицом.

Во время зимних каникул они с мужем берут оставшиеся две недели отпуска и едут в горы кататься на лыжах. При всем желании фрау Бондзио никак не может испытать того чувства, что в горах ей отдыхается особенно хорошо. По вечерам время тянется нескончаемо долго. Как раз в эти часы она меньше всего занята мыслями о том, чтобы сыграть партию в карты или же покататься с горки. Остаток денег из шкатулки она носит с собой и не может дождаться, когда же наконец приедет домой. Там она тратит все до последнего пфеннига на ткани, пряжки и пуговицы. После чего обкладывается этим добром и каждый вечер шьет, совершенно не чувствуя усталости. Шьет платья одно за другим, и каждое — для себя. Кроме того, изо дня в день на целый час задерживается на службе, а иногда работает и по субботам. Сейчас самое напряженное время в отделе планирования, поэтому никого не удивляет, что в марте она берет две недели отгула, за счет сверхурочных.

И вот наконец-то фрау Бондзио едет в Лейпциг, на ярмарку.

Там она чуть ли не целый день бродит по магазинам, заглядывает, еще слегка неуверенная в себе, в одно-другое кафе, а ближе к вечеру отправляется к своей косметичке фрау Штельбоген — фрау Бондзио бывает у нее каждый год в это время. Фрау Штельбоген подкрашивает ей ресницы зеленой тушью и рекомендует наимоднейшие духи. Когда фрау Бондзио выходит из салона, о ней еще не скажешь, что она совершенно другой человек, но все же при каждом движении юбка ее чуть заметно покачивается. Фрау Бондзио несет голову прямо, потому что неожиданно начинает чувствовать, что у нее высокая и стройная, вырастающая прямо из воротника шея.

Вечером она надевает длинное платье с крохотными, ярко поблескивающими камешками и закручивает волосы на затылке в пучок. В чемодане у нее лежит на каждый вечер по платью и к ним почти столько же заколок для волос. Она ненадолго задерживается у окна, а потом спокойными плавными шагами выходит из номера.

Помешивая коктейль, она время от времени с удивлением взглядывает на свое отражение в зеркалах. Даже после полуночи у нее нет кругов под глазами. Напротив, у нее появляется ощущение, будто ресницы у нее что ни день, то чуточку подрастают, а глаза понемногу набираются света.

Тем не менее сразу же после закрытия бара фрау Бондзио отправляется к себе в номер. Там она садится за письма для детей и для мужа. Потом чуть ли не до самого вечера следующего дня спит, после чего опять достает из шкафа новое платье.

В самый последний день она на свои оставшиеся от шитья деньги покупает массу всякой всячины — подарки для семьи.

В апреле у фрау Бондзио появляется мягкая, пластичная походка.

Перевод Б. Пчелинцева.

ФРИДРИХ. БЕЗ ОСОБОГО ПОВОДА

Когда у Фридриха утренняя смена, дома он оказывается раньше Марты.

На последних метрах щербатого асфальта он разгоняет свой велосипед. Еще издали окидывает взглядом свой дом. Все в порядке. И так — каждый день.

Сегодня Фридрих особенно рад тому, что рабочий день позади. Термометр в автобусе показывал чуть ли не все сорок. До обеда он еще мог держать дверцу открытой, и встречный ветер выгонял духоту, но после обеда в автобусе почти все время полно народу.

Первое, что он видит, — стрелки травы в стыках плит на садовой дорожке. Еще вчера он хотел вылить на них канистру гербицида — «Ункраутэкса». Но Марта торопила с ужином, а потом по телевизору был футбол, никудышная игра, по нулям, и он разозлился из-за потерянного зря времени.

Фридрих сразу же заводит велосипед в гараж, ставит его в боксе, который сварил сам — еще когда работал в слесарной мастерской. В гараже пусто. Марта уехала на машине. После работы ей надо к портнихе, а ехать туда на велосипеде, по ее словам, неудобно, ведь по дороге она вся взмокнет. Из-под застрехи под крышей гаража Фридрих достает ключ от небольшой пристройки, на приступок сбоку ставит туфли и кладет в них защепки для штанин. В квартире приятная прохлада, тишина и порядок. Сквозь жалюзи в комнату падают узкие полосы света. На столике у кушетки высвечивается белая скатерка.

Фридрих смотрит на часы. Потом заводит руки за голову и, потянувшись до легкого хруста в суставах, решительным шагом отправляется в спальню. Убирает пиджак в свое отделение платяного шкафа, а брюки аккуратно вешает на спинку стула. Не забыть сказать Марте, чтобы пришила пуговицу. Рабочая рубаха в клеточку и тренировочные брюки лежат на холодном кафеле камина. Одежда вобрала в себя прохладу кафеля и приятно ложится на запотевшую кожу.

Наконец-то Фридрих дома. Он прикидывает, как распределить работу по хозяйству.

Первым делом он выставляет на коротко подстриженный газончик дождевальную установку. На соседних участках зелень слегка пожухла. Перегорела на солнце, а поливать из водопровода запрещено из-за нехватки воды. Соседям, думает он про себя, одними лейками не управиться. Его дочь все посмеивалась, когда он зимой зарылся в своем подполе. Даже когда она приезжала к ним в гости, он поднимался наверх только для того, чтобы выпить чашку кофе. Но труды его даром не пропали. Насос и водонапорный котел работают нормально, так что теперь он может поливать участок даже в самое жаркое время лета.

Он хорошо помнит, как здесь все выглядело, когда они только приобрели этот дом. Но Марта хотела иметь свои цветы — у нее так много ваз, — свой участок и не толкаться вечно в очередях за овощами.

Из-под навеса для инвентаря он выносит широкую тяпку и, насвистывая себе под нос, крупными, тяжелыми шагами идет за дом к огороду, примыкающему к саду. Надо окучить горошек и картошку.

Он любит этот пятачок земли. Почва здесь рыхлая, песчаная и требует удобрений. Но она была им нужна позарез, вспоминает он, когда их дочка была еще совсем маленькая, когда вместо денег ходили продовольственные карточки, а мяса, считай, вовсе не было. Тогда же сгодился для дела и расположенный рядом луг — кормить кроликов, о которых теперь нет и помину. Теперь там, где раньше были самодельные клетки, расставлены садовые скамейки и качалки под тентом.

Огород Марта тоже хочет убрать. Она ругает Фридриха за то, что он занимается мелочами и совсем не оставляет времени для себя. Он в таких случаях делает вид, будто не слышит ее упреков, а сам думает о том, что малину надо бы подрезать, или о том, что капуста просит воды. Лишь однажды, когда даже дочь и та сказала, что он придумывает себе забот выше головы, он усмехнулся, а потом, вразумив ее, как в старые времена, серьезно проговорил: «Хотел бы я на вас поглядеть — если откажусь от этого пятачка, — когда вы не сможете спуститься к насыпи и к реке через сад…» Марта на это только рукой махнула, а дочь отмолчалась.

Что-то она в последнее время редко наезжает, думает про себя Фридрих. Он распрямляется и оглядывает сад. Раньше, помнится, они прятали здесь пасхальные яйца или по выходным дням лежали на одеялах и пили кофе.

Не будет он ни от чего отказываться! И без того многого уже не воротишь — хотя бы тех же кроликов. Как-никак он считался первым специалистом по карликовой шиншилле.

Ряды кучек земли вытянулись прямо, аккуратно и равномерно. Он механически принимается пропалывать междурядья тяпкой.

Вот так бы и на заводе, думает он между прочим. До цветочных грядок, что перед мастерской, никому нет дела. Иногда он мимоходом вырвет какой-нибудь сорняк — поэтому-то Шорш подвесил недавно на дверцу его автобуса грабли. У Шорша квартира, видите ли, в новом районе, а к концу рабочего дня его как ветром сдувает.

Фридрих вспоминает, что раньше Шорш хотя бы раз в неделю наведывался к нему в гости. Появлялся во дворе вместе с Паулем, иногда с бутылкой под мышкой, и они усаживались за скат. Давно это было. Дочка вертелась вокруг них, влезала на колени, они ее всячески баловали, а когда принимались за двойное золотое, отсылали гулять по двору. Со временем эти визиты прекратились. Может, из-за телевизора, может, из-за его забот по перестройке дома, из-за новой машины?..

Фридрих работает размеренно. Неторопливо, но и не медлительно. Он знает, что в его движениях появляется свой, ровный ритм, который ему уже не подчиняется и существует сам по себе.

Вот и спина взмокла, отмечает он про себя. Это ему не мешает. На то и работа, чтобы до пота. Испокон веков так. Нечего над этим ломать голову.

У него появляется ощущение, будто за ним кто-то наблюдает. Он оборачивается. Это Марта. Она появилась у садовой калитки, а теперь медленно идет к нему. Она выглядит уставшей, ее движения скупы.

— Ну что, — он идет ей навстречу, — умаялась?

Он лохматит ей волосы, целует ее и тыльной стороной руки проводит по плечу.

— Жарко было сегодня, а?

Марта молчит. Смотрит на грядки, на свежие, с коричневатым отливом комья земли, выделяющиеся на общем фоне серого, иссохшего участка почвы.

— И в эдакую жару, — произносит она наконец, — пришла тебе охота вылезать на солнце? Мог бы подождать до вечера.

— Перестань, — дружелюбно говорит он. — Все бы тебе только ворчать.

— Это я-то ворчу? — спрашивает она устало.

Он крепко шлепает ее пониже спины и предлагает:

— Может, приляжем на пару минут?..

— Фридрих! — Марта стыдливо оглядывается на соседские участки.

— А что тут такого? — Он шлепает ее еще разок, ухватывает то, что оказалось под рукой, она вырывается и отскакивает в сторону.

Он снова оборачивается. Ему еще надо прополоть две грядки и принести колышков для хризантем-малолеток. После каждого тычка тяпка оставляет зыбкую серовато-коричневую полосу из перемешанных между собой комочков земли. Тяпка размеренно и споро вгрызается в грунт, словно ее приводит в действие машина.

Два года назад Фридрих захотел собрать небольшой трактор, этот трактор до сих пор у него перед глазами: крохотный такой агрегатик. Марта всплеснула руками и стала решительно протестовать. Она ничего не поняла. Конечно, без такой машинки можно и обойтись. Просто хотелось малость развлечься. Получилась бы маленькая диковинка, эдакая крохотуля в сравнении с той махиной, которую он водил у отца. Его отец держал извоз, а Фридрих как старший из сыновей приглядывал за поденными рабочими, батрачившими в их хозяйстве. Восемь его сестер и братьев были мал мала меньше и в помощники не годились. Они завидовали ему, когда он правил подводой или же выруливал в поле на тракторе, а он завидовал им из-за того, что у них было свободное время и они могли играть в свои сумасбродные игры, и, когда возвращался домой, он сторонился их компании из-за того беспорядка, который они всегда и повсюду после себя оставляли. Дети добрались даже до его личных вещей. Застигнув расположившихся на его матрасе ребятишек, он их лупил. Они с ревом убегали к матери, и эти ежедневные переругивания прекращались лишь за ужином.

С Мартой он хотел жить иначе. Не будем разводить кучу детей, сказал он и принялся тайком откладывать деньги на стиральную машину.

И надо же — его дочь постоянно пытала его вопросами о своих дядьях и о тетках и все набивалась в гости к деду, в деревню, — кавардак в дедушкином дворе притягивал ее к себе, как магнит. Там она носилась между проржавевшими останками машин или спускала собак с цепи.

Фридрих кладет тяпку наземь, приносит связку колышков и мешочек с кольцами из пластмассы. Рядом с основанием каждого цветка он втыкает по колышку. Кольцо подводит под нижние лепестки на стебле и продевает в него колышек. Тут же обрывает первые, крошечные боковые побеги. Пальцы у него большие и заскорузлые, и ухватить крохотные кончики ему не так-то просто.

Он каждый год сажает хризантемы, цветы напоминают ему свадебный букет Марты. В тот день Фридрих был рад, что смог раздобыть еду для застолья, а Марте пришлось довольствоваться хризантемами из белой бумаги. Теперь их у нее сколько душе угодно, настоящих, любого сорта, и все из своего сада, а она этого никак не возьмет в толк. Ей надо бы не забывать о том, что в те времена ему до чертиков надоедало копаться в огороде и в поле и что ему вообще-то все равно, чем питаться — спаржей или кислой капустой.

— Фридрих!

Это Марта зовет его, выглянув из кухонного окна. Он уже давно научился определять, откуда она его зовет.

— Кофе готов!

Он откликается.

Все-таки не прилегла, думает он. Да это было бы чудом, она же никогда не отдыхает. Задает себе слишком много работы по дому — следит, чтоб нигде ни пылинки, ни соринки.

Еще успею пройти этот ряд до конца, думает Фридрих, Марта всегда зовет его загодя. Вот уже столько лет подряд она зовет его к обеду, когда только ставит картошку, а он является к столу, когда картошка уже готова.

Колышки все вышли. Фридрих разгибает спину — ее слегка потягивает, но через пару шагов это проходит. Он идет в подвал мыть руки: ни к чему пачкать ванную. Здесь, внизу, теплая вода тоже есть, так что руки и здесь отмоются.

На стол Марта накрыла как всегда — салфетки, цветы.

— Все бы тебе только опаздывать, — упрекает она.

— Все бы тебе талдычить одно и то же, — отругивается он.

Она молча разливает кофе по чашкам. Фридрих потягивается и берет булочку из хлебницы.

— Для кого же я, по-твоему, стараюсь? — вопрошает он.

Марта смотрит на него долгим взглядом.

— Нет, в самом деле, — говорит он. — Вместо того чтобы радоваться…

— Помолчи лучше, когда жуешь, — советует она.

Фридрих бросает хлеб на тарелку. Крошки летят в сторону. Он откидывается на спинку стула.

— Я сыт!

— Тебе вообще ничего сказать нельзя!

— Да, не всегда и, во всяком случае, не вечно одно и то же.

— У меня тоже дел невпроворот, но я не кричу даже тогда, когда нервничаю.

— Я не кричу! — вопит Фридрих во все горло. Он набирает в легкие воздуху и неожиданно тихо для самого себя произносит: — И даже если мне хочется кричать — это мое личное дело.

— Нет, — упирается Марта, — в конце концов, я не пустое место.

— Ну-ну…

— Ты вообще ничего не замечаешь. Не замечаешь того, что у тебя вечно нет времени, что ты взвиваешься по всякому поводу, как будто от этого что-то изменится.

— А что должно меняться?

Во рту у него опять та же булочка.

— Да ты сам, например. Ты до невозможности обстоятельный, — говорит Марта.

— Может быть, к нам придет кто-нибудь с улицы и одним махом сделает всю работу?

Голос у него снова начинает вибрировать.

— Конечно, нет, но даже если ты и не будешь день-деньской вырывать сорняки, на участке все равно что-нибудь да вырастет.

— Ну-ну, — отмахивается он опять.

Он ставит чашку на блюдце, подымается из-за стола и говорит:

— Позови к ужину.

Он сует ноги в старые кеды, туго зашнуровывает их и берется за лейку. Бросает немного белого порошка в жестяной бак и наливает туда воды, до краев. Потом вспоминает про дождевальную установку. Закручивает другой кран и торопливо шагает к ней, чтобы переставить на новое место. Потом снова берется за лейку. Ядовитая жидкость сочится тонкими струйками и тут же растекается по канавкам между плитами. Камни отсвечивают матовым блеском.

И чего только Марта ему не наговорила!.. Как будто они только вчера познакомились, как будто она не знает, что иногда он готов послать к богу в рай и этот дом, и участок, и все на свете — когда даже под конец недели не выкроишь пару часов, чтобы просто так поваляться, когда в дом приезжают гости, — да, тогда он носится как очумелый, а то, что он слишком нервный, он и сам знает.

Лейка пуста. Из нее шлепаются наземь несколько крупных капель. Он относит лейку назад, основательно прополаскивает ее и ставит на место. Потом достает еще несколько колышков: нужно подвязать оставшиеся хризантемы.

И потом — ох уж эта Марта! — когда они вдвоем выезжают, скажем, на экскурсию от производства или вместе едут в отпуск, — в ней, честное слово, что-то есть!.. Ему и сейчас не надо особенно долго объяснять, с чего это вокруг нее все время кто-нибудь увивается.

Фридрих проходит весь ряд, до конца. Он знает, что Марта снова здесь, однако не оборачивается.

— Ты даже ничего не спросил насчет платья, — говорит она.

— Какого платья? — Сидя на корточках, Фридрих продолжает работать.

— Я ездила к портнихе.

— Ах да!.. Ну и как платье, хорошо сидит?

— Оно на мне.

— Вот как!.. Гм, красиво, да, красиво… — Он продолжает возиться с хризантемами.

Когда Фридрих подымает глаза, Марты уже нет. Обиделась, догадывается он. Но ведь должна же она была видеть, что он вот-вот закончит работу. Между деревьями мелькает какое-то пестрое пятно. Платье. Сегодня надо закончить пораньше, а лучше всего бросить все прямо сейчас. Иначе из Марты опять слова не вытянешь. Она может молчать весь вечер напролет, думает он, молчать, и все, на лице у нее ничего не прочтешь, но она не издаст ни звука.

Может быть, по телевизору и сегодня ничего стоящего. Они уж целую вечность не смотрели фотографии. Надо бы разобрать диапозитивы, снятые на рождественские праздники. Марта любит копаться в фотографиях.

Решено, он сейчас кончает.

Только вот тяпку прибрать, да не забыть полить помидоры, да еще дождевальная установка — ее на ночь тоже ведь никак не оставишь.

Перевод Б. Пчелинцева.