Неправильный бизнесмен

Я очень мало помню о своем детстве. У меня есть ощущение, что по каким-то причинам все эти воспоминания стерлись из моей памяти. Может быть, потому что детство не было таким уж счастливым, и я не хочу его помнить. А может быть, потому что я был никакой. С тем, кто ничего собой не представляет, ничего и не происходит. Не могу сказать о чем-то конкретном плохом, но и никакой особенной радости, связанной с детством, я не чувствую.

Родители

Я родился в совсем небогатой семье. Родители мои москвичи. Папа – инженер-конструктор, воспитанный и добрый человек. Он болел полиомиелитом и очень страдал из-за своей инвалидности, старался быть таким, как все, пытался заниматься спортом. Вся его жизнь была борьбой.

Папа был очень спокойный, интеллигентный человек. Друзья у него были такие же. Они вместе ездили в туристические поездки. Помните фильм «Москва слезам не верит»? Там был герой, слесарь в НИИ. Вот папа и его друзья были такими.

А мама была совершенно другой, властной, со сложным характером. У нее не было высшего образования. Она работала в разных местах – воспитателем, завхозом, где-то еще подрабатывала, перебивалась, как могла.

Я смутно помню дом, в котором родился. Это был старый деревянный дом в центре Москвы с коммунальными квартирами. Когда мне было 4–5 лет, родители разошлись, мы разъехались. Папа уехал жить в район станции метро «Фрунзенская», а мы с мамой и бабушкой сначала жили на Плющихе, а когда мне было 6 лет, переехали жить в Матвеевское. Здесь я, по сути, и провел все детство. У нас была двухкомнатная площадью 28 квадратных метров. В одной маленькой комнате жила бабушка, в другой – мы с мамой. Мама устроилась работать воспитателем в детский сад, чтобы присматривать за мной.

Почему разошлись родители? Я думаю, все объясняется отсутствием достаточного количества денег и разницей в их характерах, окружении, подходе к жизни. В чем-то, вероятно, они не сошлись. Ссор не было, но даже их семьи не общались между собой. Честно говоря, я считаю, что это плохо и родственники должны общаться, хотя сам не общаюсь почти ни с кем из них. Наверное, это показатель того, что что-то было не так в нашей семье, что-то нездоровое.

После развода папа поселился в коммунальной квартире рядом с хлебозаводом на улице Доватора. Мне безумно нравилось ощущать запах свежеиспеченного хлеба. Для меня запахи очень важны. И я обожаю хлеб. Наверное, аромат размятого в руках мякиша черного хлеба – самый вкусный запах на свете. Я всегда думал, что, если бы вдруг меня спросили, какой единственный продукт оставить на Земле, я бы выбрал хлеб. Очень люблю хлеб, хотя уже и стараюсь есть его меньше.

Поездки к папе – воспоминания о запахе хлеба и запахе холостяцкой квартиры. Мой папа готовил суп. Он покупал голяшку, ставил большую кастрюлю и варил бульон. Потом кидал туда морковь, лук, картошку, может быть, что-то еще, я помню лишь сам этот бульон и кусок нежнейшего мягкого мяса. Папа приносил с кухни закрытую кастрюлю, поднимал крышку, и изнутри шел пар от горячего бульона. Мы ели его в маленькой комнате. Я не помню конфет, сладостей, тортов, не помню ничего, кроме этой кастрюли.

Я тоже был когда-то маленьким

Когда я приезжал к папе, я любил копаться в его шкафу. У шкафа был папин запах. Папа дома все время ходил в сандалиях, они застегивались на металлические застежки, которые во время ходьбы звенели, как бубенцы. Из-за того, что он прихрамывал, они звенели еще больше, и он никогда не застегивал их до конца… Когда папе было 65 лет, у него случился инфаркт, и он очень быстро умер. Папа рано ушел. Слишком рано.

У родителей были нормальные отношения. Я не видел никаких скандалов, когда они встречались. Да и из-за чего скандалить? Папа платил алименты, помогал маме. Он жил, что называется, на одну зарплату. Никаких дополнительных доходов не было. В то время многие пытались получить то, что называлось «нетрудовые доходы». Кто-то подфарцовывал, у кого-то имелись подпольные цеха. Люди всячески изворачивались, рисковали, чтобы жить более или менее неплохо. Наша жизнь была сложной. Папе нелегко приходилось в коммуналке, с общими ванной и уборной, с соседями-алкоголиками. Кто-то тебе все время мешает, кому-то – ты. Когда у меня появились первые деньги, мы купили ему квартиру в Солнцево. К сожалению, он успел пожить там всего три или четыре года.

У мамы моей жизнь тоже была нелегкая. Деловая, активная, сложная, она наверняка стала бы бизнесвумен, если бы в то время можно было заниматься предпринимательством. Казалось, она чувствовала себя неустроенной, недолюбленной, да, наверное, такой и была. Она не была красавицей; со всеми – и со мной – обращалась достаточно строго, даже бабушку всегда «строила». Какой-то особой ласки я не видел. Бабушка меня больше баловала. Она была добрая, хорошая, такой божий ангел. Экономная и умела вкусно готовить.

Я помню пионерские лагеря, в которые меня отправляли на лето, на несколько смен. Мама с бабушкой приезжали, привозили гостинцы. В лагере мне нравились танцы. Правда, очень мешала моя стеснительность, из-за роста в том числе. Маленький, худенький, щупленький. Тем не менее я помню музыку, ансамбли и девочку с рыже-золотыми волосами, которая мне нравилась.

Мы жили достаточно скромно. Мама получала какие-то копейки, бабушка была пенсионеркой. В общем, денег было немного. Конечно, мы не голодали, но времена были тяжелые. Всю одежду мне покупали в комиссионных магазинах, которые я ненавидел. Мама все время стояла в очередях, чтобы купить какой-нибудь дефицитный товар, и потом его как-то перепродавала. Обычно она брала меня с собой. Наверное, поэтому я с детства ненавижу очереди. У меня какая-то на них аллергия. Ненавижу очереди, ненавижу, когда люди лезут без очереди, ненавижу сам стоять и лезть без очереди.

Мама сдавала макулатуру, получала талончики, на которые покупала книги. За десять килограммов макулатуры тогда можно было купить хорошую редкую книгу. Я помогал собирать эту макулатуру по квартирам, домам, подъездам. Книги, полученные за макулатуру, стоят у нас дома до сих пор. Так мы и жили.

Помню, в детстве я мечтал о велосипеде. Но мечте не суждено было сбыться. Во-первых, ставить его в нашей крохотной квартире было негде. Во-вторых, как я понял гораздо позже, денег у мамы на подобные излишества тогда просто не было.

Школьная пора

В школу, которая находилась недалеко от дома, я ходил с большой неохотой. Школьные годы не были для меня счастливыми: я был маленький, щуплый, плохо рос, а в любом классе всегда должен быть тот, кого принято обижать. Иногда обижают хулиганов, поганцев, жадин. Я никогда не был ни тем, ни другим, ни третьим, тем не менее мне все время доставалось. Меня дразнили: «Всех румяней и белей – это Новиков еврей». Я обижался, пытался как-то бороться, драться, но это всегда заканчивалось тем, что меня куда-то волокли или били. Со мной все время что-то происходило. На всех рубашках пуговицы были зашиты по кругу. Их вырывали с клоками ткани. Костюм у меня был все время мятый, в пыли, потому что меня то и дело куда-то волокли.

Школьные учителя меня не особенно любили. У нас была очень хорошая классная руководительница, разумеется, у нее были любимчики, и я к ним не принадлежал. Впрочем, за что было меня любить? Учителя обычно любят за успеваемость, за достижения в спорте, общительность. У нас в классе была девочка Наташа. Ее отец привозил из-за границы пластинки, одноклассники устраивали вечера, обсуждали музыку. Наташа привозила проигрыватель, включали The Beatles или еще что-то модное по тем временам. Мне же все это было неинтересно. Наверное, я тогда еще до конца не родился. Я считаю, что моя жизнь началась ровно в 17 лет, после окончания школы. Если их вычесть из того, сколько мне сейчас, то, наверное, это и будет мой настоящий возраст.

Пионер

Мне нравилась математика. Хотя у меня не было каких-то суперуспехов, но этот предмет мне нравился больше всех. На физкультуре я стоял последний, в баскетбол и футбол не играл, потому что не дорос. У нас был очень спортивный класс, ребята занимали первые места на всех школьных олимпиадах. И только один я тянул всех назад. До десятого класса я получал оплеухи, потом понял, что надо пытаться что-то делать. Я даже не помню, кто мне подсказал, но я пошел в секцию карате рядом с домом. Моя мама была против этих занятий, а папа поддержал и ежемесячно оплачивал занятия. Когда мама узнала об этом, она сильно отругала отца. Я был худой и совсем дохлый, но полтора года до армии я упорно занимался карате.

Это стало первым местом в жизни, которое меня чему-то по-настоящему научило. Во-первых, теперь я мог за себя постоять, во‐вторых, философия восточных единоборств мне тоже очень помогла. Думаю, то время, мое детство, меня закалило так же, как позже армия.

Я задумываюсь порой о том, что после всех событий моей юности из меня должен был вырасти либо злой, мстительный человек, либо, наоборот, вялый, безынициативный. Я был слабаком и учился средненько, на тройки. Очень тяжело, когда тебя обижают, а ты не можешь дать сдачи. В классе у нас были кандидаты в мастера спорта по гребле, баскетболисты, футболисты, волейболисты – кого только не было! И был я – никто. Возможно, причины всех тех негативных событий, которые со мной происходили, кроются во мне самом. Может быть, сверстникам со мной было неинтересно. Есть люди, которые поздно взрослеют, и я как раз из таких людей. У меня не было настоящих друзей. Были ребята, с которыми я учился и которые жили рядом. Я ходил к ним в гости, они ко мне, мы как-то общались, но нам было неинтересно вместе. Был между нами какой-то вакуум. Даже с родными у меня не было близкого общения: мама не общалась с родственниками моего папы, а я с ними познакомился, когда уже отслужил в армии. Родственники со стороны мамы тоже по какой-то причине нашей семьи сторонились, хотя у моей бабушки было очень много братьев, девять или десять. Друзей у мамы тоже особенно не было, так что в гости мы особо не ходили. Короче говоря, мы не общались ни с кем. Мой круг был очень ограничен.

После окончания школы нужно было куда-то поступать. Я знал, что с моей пятой графой[1] пытаться идти в некоторые профессии было бессмысленно, потому что меня туда попросту не возьмут. Я собирался поступать в институт, связанный с автомобилями. Я готовился, старался, но, кажется, на математике засыпался. Попалась сложная задача, которую я не смог решить.

Еще в дошкольные годы я хотел стать милиционером. Рядом с нашим домом на Плющихе находился вытрезвитель. Я видел, как туда периодически заезжали милиционеры на мотоциклах с колясками, привозившие каких-то «поющих людей». Я был маленьким мальчиком, и, конечно, мне нравились мотоциклы, тем более такие веселые, с поющими и размахивающими руками алкоголиками-тунеядцами. В общем, единственное, что меня в этой профессии привлекало, была возможность кататься на мотоцикле. Однако и этой моей мечте не суждено было осуществиться, хотя после службы в армии, где я работал с караульными собаками, меня приглашали работать в милицию.

О мечтах и новых русских

Я уже говорил, что в детстве мечтал о велосипеде, но мне его так и не купили. Несбывшаяся мечта всегда оставляет след в душе. Может быть, поэтому, когда после долгих лет ограничений и лишений у человека появляется возможность что-то приобрести, он начинает хватать все без разбору, как будто хочет с запасом, с процентами наиграться, накататься, накушаться за все свое прошлое. В девяностые так называемые новые русские буквально скупали украшения, часы, машины. Я думаю, эта жадность была связана с безденежной жизнью, которая породила гипертрофированное желание обладать и демонстрировать это. Я тоже прошел через эту болезнь. Часы какие-то себе покупал, машины. Конечно, все это потом прошло. Повзрослев, я начал понимать, насколько все это мне не нужно на самом деле.

В связи с этим у меня есть одна история. Дома я храню номер журнала «Рестораны Москвы» со своей фотографией. Это первое издание о ресторанах, которое стали выпускать в нашей стране. Меня пригласили на фотосессию для обложки. В тот момент товарищ показал мне магазин Brioni. У меня как раз начали появляться деньги, и в моем гардеробе не стало никакой другой одежды, кроме Brioni. Были костюмы, яркие шелковые галстуки, пестрые платки. Тогда же я купил себе первые дорогие красивые часы. Во время фотосессии я специально встал перед фотоаппаратом, скрестив руки на груди, так чтобы эти крутые часы все видели. Сегодня, конечно, вспоминать это смешно. Нет, мне не стыдно за тот поступок, но, безусловно, выглядело это глупо. Думаю, через этот период просто надо было пройти, как через подростковый возраст. Сейчас я без часов. Такие переходные моменты, так сказать, периоды взросления, научения, «мудрения», а может, и старения, – это нормальный процесс.

Кулинарное училище

Я не поступил в институт, и мама посоветовала мне идти в кулинарное училище. Оно находилось недалеко от нашего дома, всего минут пятнадцать на автобусе, там работал знакомый преподаватель, к тому же мама надеялась, что так ее худенький мальчик будет при еде и поправится. В общем, плюсов в получении поварской специальности оказалось много.

Понимая, что делать мне больше нечего, я пошел в кулинарное училище № 174. До тех пор я никогда не задумывался о том, чтобы учиться готовить. Я не сильно интересовался едой, так как хорошим аппетитом не отличался.

Одним из моих немногих любимых блюд был кнейдлах, который по праздникам готовила бабушка. Для этого еврейского блюда маца пропускается через мясорубку или измельчается в ступке, чтобы получилась мацовая мука, затем она замачивается, добавляется гусиный или куриный жир, жареный лук, потом из получившейся смеси делают шарики, варят их и подают с куриным бульоном. Это очень вкусно. Перед праздниками меня всегда заставляли молоть мацу через мясорубку; собственно, к этому и сводились все мои тогдашние кулинарные навыки. Готовила в нашей семье бабушка, готовила вкусно и говорила: «Не мужское это дело». Я не помню, чтобы хотя бы яичницу делал сам.

Поступив в кулинарное училище, я окунулся в совершенно другой мир. Я чувствовал себя только что вылупившимся цыпленком, который разбил скорлупку, сделал первый вздох и понял, что в мире ему рады. Ко мне относились по-другому, не так, как в школе. Быть в школе двоечником или троечником – в общем, отстающим, – значит, вечно быть позади других. Вырваться из отстающих и стать лидером невероятно сложно.

В училище у меня наконец что-то начало получаться, и я был безумно рад этому. Люди вокруг меня ценили то, что я делаю. Я начал учиться готовить, резать продукты, смотрел какие-то журналы, читал кулинарные книги, выполнял все домашние задания. Дома я тоже пытался готовить, показывал, чему меня научили, и получал восторженные отзывы и аплодисменты. От всего этого я испытывал огромное удовольствие и окончательно убедился, что это мое. Я повзрослел, и на меня стали обращать внимание девушки. Моя жизнь изменилась, она вдруг обрела краски, стала совершенно иной. Я больше не был никем. Преподаватели хвалили меня, и кулинарное училище я закончил с отличием. Сейчас в училище висит памятная доска, сообщающая, что я там учился.

На практике я работал поваром в столовых и ресторанах. Мне нравилась атмосфера. Ресторан – это отдельная жизнь. На самом деле то, что видит посетитель, приходя в него, – лишь верхушка айсберга, потому что вся основная жизнь ресторана протекает на кухне. И раньше, и теперь атмосфера на кухне царит достаточно жесткая. Сегодня, впрочем, люди более культурно выражаются, а в то время и от поваров, и от официантов через слово слышался мат. Я был таким тихим, интеллигентным мальчиком и вдруг попал в самое пекло. Там я сразу узнал все слова, которые только можно было узнать.

Армия

После училища я решил пойти в армию. Пришел в военкомат за полтора месяца до окончания училища и сказал: «Я хочу служить, только не посылайте работать поваром». Мне сказали: «Хорошо». В армии повар – «блатная» должность, но я слышал, что в столовых солдат часто недокармливают, что-то недокладывают, и мне совсем не хотелось быть частью этого.

Я не знаю, почему захотел служить в армии и сам пришел в военкомат просить, чтобы меня призвали весной. Возможно, мне хотелось новых ощущений и приключений на свою голову.

Диплом об окончании училища я получил заочно.

Пятого мая меня призвали в армию. Служить я отправился в Грузию, под Кутаиси. Я попал в авиационную часть, где был карантин.

В армии надо уметь за себя постоять. И здесь мне очень помог спорт. Занятия карате были зернышком, которому удалось взойти и дать свои всходы. В то время все были каратисты. Как-то сослуживец показывал прием, а я говорю:

– Ты неправильно делаешь.

– Ну покажи, как правильно.

Я показал, и это увидел один из сержантов. После он меня подозвал и попросил чему-нибудь научить. Так после отбоя я стал учить сержантов приемам карате. Не знаю, благодаря ли этому или нет, но в итоге я попал в «блатную» роту – роту горюче-смазочных материалов.

Однажды меня отправили разгружать керосин на железнодорожную станцию в центре города: периодически приезжали военные машины, я должен был загружать в них шланг, открывать его и закрывать. Неожиданно в промежутке между военными машинами подъехали «жигули», а может быть, «москвич». Водитель на ломаном русском попросил налить ему 2,5 тонны керосина. «Я тебе 50 рублей дам», – говорит. Я долго не думал и быстро налил ему две тонны керосина. Как только эта машина уехала, тут же подъехала другая, «запорожец». «Еще один клиент», – подумал я.

Но в «запорожце» оказалось четыре прапорщика. «Что, воруешь государственное имущество?!» – говорит один. У меня сердце ушло в пятки. А они продолжают: «Сколько заработал?» А я те 50 рублей в потном кулачке держу, в карман еще не успел опустить. Отвечаю: «50 рублей». Они мне из машины: «Давай сюда». Я отдаю 50 рублей, они там пошушукались, потом протянули мне десятку и сказали: «Еще раз увидим – сядешь».

В общем, я понял, что нужно убираться из этих горюче-смазочных материалов подобру-поздорову, и попросил ребят, которых обучал карате, перевести меня. В это время в части охраны авиационной роты заканчивал службу вожатый караульных собак. Меня перевели туда из горюче-смазочных и отправили учиться под Дмитров в школу военного собаководства. Четыре месяца я провел там вместе с овчаркой, учился с ней, тренировал, воспитывал, а затем мы вернулись в Грузию. Это было еще самое начало службы.

Армия

В роте охраны под моим контролем находилось десять овчарок. Я их кормил, ухаживал за ними, выставлял на посты. Делать это нужно было постоянно, и днем, и ночью. Служба, с одной стороны, несложная, но в то же время давалась она нелегко. Я работал один, без выходных, потому что никто другой к собакам подойти не мог. Больше года я спал, фактически не раздеваясь, в карауле, где каждые два часа подъем.

Я сам готовил собакам еду. Из того, что мне давали для них, я время от времени готовил что-то для себя или для друзей. Например, получая свиную голову, я делал холодец, а иногда жарил себе картошку, которая также входила в рацион собак.

Думаю, что предпринимательская жилка начала биться у меня уже в армии. Своего рода азы первого бизнеса. Слово, которого я тогда не знал. Время от времени мои овчарки рожали щенят, и хотя я был обязан докладывать об этом, обычно я просто продавал щенков в соседнюю деревню, где они были очень востребованы.

Еще мы продавали коров, которые нелегально заходили пастись на территорию части. Мы обязаны были их ловить, и местным приходилось выкупать их за 10 рублей. Впрочем, выкупали не всех, и об оставшихся мне тоже приходилось заботиться. В армии я научился доить коров, косить сено и даже как-то принимал у коровы роды. Я, конечно, был в шоке, но справился.

Под Кутаиси, где я служил, находились поля с белой кукурузой. Для меня кукуруза – особенный продукт, пожалуй, она входит в первую тройку того, что я люблю. Как-то я набрал целое ведро этой кукурузы, сварил ее и за ночь съел все. После этого у меня полтора месяца болели передние зубы.

Несмотря на вышесказанное, местные жители очень хорошо относились к солдатам. Однажды мы поехали продавать в деревню сено, и они накормили нас мамалыгой с сыром.

В нашей роте практически не было дедовщины, хотя у нас была экспериментальная рота и в ней служило 60 «дедов» одновременно. Понятно, мы убирали за «стариков», но нас никто и никогда не бил.

Конечно, армия многое мне дала. Здесь я повзрослел, из ребенка превратился в молодого мужчину. Я начал заниматься спортом, делал все упражнения на турнике. За эти два года я из щуплика превратился в качка, у меня появились мышцы. Я научился хорошо стрелять, и меня даже отправили от нашего полка в Тбилиси на чемпионат округа по солдатскому троеборью. Призового места я не занял, но горжусь тем, что принимал в этом участие.

В армии я научился класть кирпичную кладку, работать с цементом, деревом, металлом, забивать гвозди, научился готовить плов, а также научился дружбе, общению, научился выживать. Армия сделала из меня совершенно другого человека. Если меня попросили бы оценить, насколько правильным оказался мой выбор пройти эту школу жизни, то я скажу, что он был верным на 100 %.

Я решил, что после армии должен поступить в институт. Из дома мне прислали учебники, и в свободное время я стал готовится к поступлению. Демобилизовавшись, я подал заявку в Институт народного хозяйства и пошел на экзамены в военной форме. В итоге я набрал достаточно баллов и поступил на вечернее отделение.