Неудачная охота

III.

На мое счастье в эту пору Ануся была в костеле.

Я надел высокие сапоги, сумку с патронами, ягдташ, накинул пальто и вышел тотчас, едва явился Казимир с двумя ружьями.

Казимир вместо сумки имел большой холщевой мешок, и в его обычном костюме были только переменены сапоги.

Мы зашагали и скоро вышли из города.

Крошечная Вилейка разлилась, как озеро. Кругом зеленела трава, и, едва мы перешли Крестовую гору, как красота расцветающей природы охватила меня чарующей силой и заставила забыть всякое смущенье.

А, собственно, ничего особенного не было.

Огромный луг, покрытый прошлогодней травою, на котором кое-где еще белели пятна нерастаявшего снега, на далекой окраине черный лес, и надо всем синий свод ясного неба. Ничего особенного, а сердце охватывало умиление, и чувствовались и сила, и бодрость, и вера во что-то светлое, радостное.

-- Смотри, как хорошо! -- сказал я.

Поспеть бы, -- ответил равнодушно Казимир, отмеривая гигантские шаги.

Мы поспели часам к семи на место.

Ямы, -- это -- ряд небольших озер, разбросанных по огромной, но редкой березовой роще.

Мы остановились подле одного, выбрали место и расположились закусить.

-- Я-то не буду: грех, -- серьезно сказал Казимир.

-- А охотиться не грех?

-- Да, ведь, иначе всё перебьют... -- ответил он.

Я съел пару яиц, запил холодным чаем и, завернувшись в пальто, сел у ствола березы.

Перед нами, сквозь куст орешника, растянулась зеркальная гладь озерка.

Ровным полукругом очерченный берег на другой стороне весь покрыт был орешником, и гибкие ветви свешивались над водою, а позади их белели стволы берез, а между ними синело небо.

И вокруг безмятежная тишина.

Солнце медленно спускалось к закату, и в природе было так дивно, прекрасно.

Я сидел погруженный в какие-то неясные грезы, а Казюк, бормоча что-то себе под-нос, зарядил ружья, уложил их рядом, разложил свои доспехи и стал что-то стругать ножом.

Я сидел и, вероятно, заснул.

Думаю, что заснул, потому что не сразу пришел в себя, когда Казимир толкнул меня, и солнце уже сменилось ясным месяцем, от которого было почти так же светло в прозрачном, чистом воздухе, как днем.