Неугомонный

1

В тот год, когда Курту Валландеру стукнуло пятьдесят пять, он, к собственному удивлению, осуществил мечту, которую вынашивал очень давно. После развода с Моной, состоявшегося почти пятнадцать лет назад, он начал подумывать, что надо бы оставить Мариягатан, где стены пропитаны великим множеством тяжких воспоминаний, и перебраться за город. Каждый раз, придя домой вечером после более или менее безнадежного рабочего дня, он вспоминал, что когда-то жил здесь с семьей. Теперь же мебель смотрела на него как бы с давним упреком.

Он не мог свыкнуться с мыслью, что так и будет жить в этой квартире, пока не состарится настолько, что, возможно, не сумеет сам о себе позаботиться. Хотя ему даже шестидесяти не было, он все чаще вспоминал одинокую старость отца и твердо знал, что отнюдь не желает повторить его судьбу. Достаточно и того, что по утрам, когда брился перед зеркалом, он видел, что становится все больше похож на отца. А вот в юности походил скорее на мать. Но теперь отец упорно настигал его, словно бегун, который далеко отставал, а теперь, по мере приближения незримой финишной ленты, мало-помалу догонял соперника.

Жизненная философия Валландера особой сложностью не отличалась. Он не хотел превращаться в ожесточенного отшельника, не хотел одинокой старости, когда его лишь изредка будет навещать дочь да, может, кто-нибудь из давних коллег, внезапно вспомнивший, что он еще жив. И не имел утешительных религиозных надежд, будто на другом берегу черной реки ждет что-то еще. Там только мрак, тот же, из которого он некогда пришел. До пятидесяти лет он носил в себе смутный страх смерти, в мозгу вечной мантрой звучало: ведь я умру. На своем веку он видел многих и многих умерших. И ничто в их безмолвных лицах в общем-то не говорило, что их души отправились на небеса. Подобно многим другим полицейским, он сталкивался со всеми мыслимыми разновидностями смерти. И вот однажды, сразу после своего пятидесятилетия, отмеченного в Управлении полиции тортом и стандартной пустопорожней речью тогдашней начальницы Управления Лизы Хугоссон, он открыл новенький блокнот и стал вспоминать и записывать покойников, которых ему довелось видеть. Жутковатое занятие, он и сам толком не понял, чем оно его привлекло. Дойдя до десятого самоубийцы, сорокалетнего наркомана, отягощенного практически всеми проблемами, какие только можно себе представить, он сдался. Этот человек по фамилии Велин повесился на чердаке развалюхи, служившей ему пристанищем. Повесился так, чтобы шея оказалась сломана и ему не грозило медленное удушье. По словам судмедэксперта, Велин добился своего. Казнил себя как умелый палач. На этом Валландер бросил вспоминать самоубийц и сдуру еще несколько часов пытался припомнить подростков и детей, которых нашел мертвыми. Но в конце концов тоже бросил — слишком уж отвратительно. После он устыдился и сжег блокнот, словно занимался чем-то извращенным и запретным. Ведь, собственно говоря, по натуре он был оптимистом. Только не позволял себе признать именно эту сторону своего «я».

Однако же смерть всегда находилась рядом. При исполнении служебных обязанностей он сам стрелял на поражение и убивал, но неизбежное в таких случаях внутреннее расследование сочло применение оружия вполне обоснованным.

А все-таки смерть двух человек — его личный крест, который, хочешь не хочешь, надо нести. И если смеялся он не слишком часто, то виноваты здесь испытания, какие уготовила ему жизнь.

Словом, в один прекрасный день он принял окончательное решение. Произошло это в окрестностях Лёдерупа, неподалеку от дома, где когда-то жил его отец; он ездил побеседовать с крестьянином, жертвой жестокого разбойного нападения. А возвращаясь обратно в Истад, заметил на обочине объявление риелтора, которое указывало на неширокую щебенчатую дорогу, что вела к выставленному на продажу дому. Решение возникло внезапно. Он притормозил, свернул туда и разыскал дом. Еще не выходя из машины, понял, что недвижимость требует ремонта. Раньше это была фахверковая крестьянская усадьба, выстроенная покоем. Теперь одного крыла недоставало, вероятно, уничтожил пожар. Валландер прошелся по двору. Стояла ранняя осень. Он до сих пор хорошо помнил, как прямо над головой тянулись на юг перелетные птицы. Заглянул в окна и скоро смекнул, что серьезного ремонта требует только крыша. Зато какой обзор — дух захватывает: вдали угадывалось море и вроде бы даже один из паромов, идущий из Польши в Истад. В тот сентябрьский день 2003 года Валландер сразу влюбился в этот уединенный дом.

В Истаде он поехал прямо к риелтору. Цена оказалась приемлемой: если он возьмет ссуду, то вполне сумеет ее погасить. На следующий же день он снова осматривал дом, на сей раз вместе с риелтором, молодым парнем, который говорил каким-то деланым тоном, словно мыслями был совсем в другом месте. Последние владельцы дома, молодая супружеская пара, переехали сюда из Стокгольма и почти сразу, не успев даже обставить свое жилище, решили развестись. Но для Валландера в стенах пустого дома не таилось ничего пугающего. А самое главное, стало совершенно ясно: переехать можно хоть сейчас. Крыша еще год-другой продержится. Пока что достаточно перекрасить некоторые комнаты, пожалуй, заменить ванну и в случае чего купить новую плиту. Отопительный котел установлен всего лет пятнадцать назад, трубы и электрика тоже вряд ли старше.

Перед отъездом в город Валландер спросил, есть ли другие претенденты. Риелтор сказал, что есть еще один, и изобразил огорчение, будто искренне желал продать дом именно Валландеру и безмолвно намекал, что лучше дать согласие прямо сейчас. Но Валландер не собирался покупать кота в мешке. Он потолковал с коллегой, брат которого занимался инспекцией домов, и сумел договориться, чтобы тот завтра же осмотрел дом. Иных недочетов, кроме обнаруженных Валландером, не нашлось. После этого Валландер наведался в свой банк и узнал, что получит ссуду, вполне достаточную для покупки. За годы службы в Истаде он, особо не задумываясь зачем, регулярно откладывал часть денег. Теперь их хватит, чтобы внести аванс наличными.

Вечером он сел за кухонный стол и составил подробную финансовую смету. Почему-то ситуация казалась ему торжественной. Около полуночи он окончательно принял решение купить дом, носивший эффектное название Черный Холм. И, несмотря на поздний час, позвонил своей дочери Линде, которая жила в новом районе, у вылетной магистрали на Мальмё. Дочь еще не спала.

— Приезжай, — взволнованно сказал Валландер. — Есть новости.

— Посреди ночи?

— Я знаю, у тебя завтра выходной.

Несколько лет назад, когда однажды на прогулке по пляжу Моссбю Линда сообщила, что решила пойти по его стопам, она застала его врасплох. Но уже через несколько минут Валландер осознал, что рад ее решению. Дочь как бы наполнила новым смыслом те долгие годы, что он сам служил в полиции. Закончив Академию, она начала работать в Истаде. Первые месяцы жила у него на Мариягатан. И это было уже не так хорошо, ведь он, как старый пес, привык сидеть где вздумается, а вдобавок ему стоило большого труда воспринимать ее как взрослого человека. Спасло их отношения то, что Линда нашла себе квартиру.

Тем вечером он сообщил дочери о своем намерении. Наутро она вместе с ним съездила посмотреть дом и без обиняков сказала: он должен купить именно этот дом. Не какой-нибудь другой, а именно этот, в конце дороги, на отлогом холме, с видом на море.

— Дедушкин призрак будет приходить к тебе. Но ты не бойся. Он станет как бы духом-хранителем.

И вот в жизни Валландера настала великая и счастливая минута: он подписал купчую и вдруг обнаружил, что стоит с увесистой связкой ключей в руке. 1 ноября он переехал, предварительно перекрасив две комнаты, но отказавшись от покупки новой плиты. Мариягатан он покинул без малейших сомнений в правильности своего поступка. В тот день, когда он водворился в новом доме, дул резкий зюйд-ост, море штормило.

В первый же вечер из-за шторма вырубилось электричество. Дом внезапно погрузился в кромешную тьму. Стропила дрожали и потрескивали под напором ветра, и Валландер вдруг заметил, что в одном месте крыша протекает. Но ни о чем не жалел. Он будет жить здесь.

Во дворе стояла собачья конура. Валландер с детства мечтал завести собаку. Когда ему исполнилось тринадцать, он уже и надеяться перестал, но тут-то и получил ее в подарок от родителей. И полюбил всем сердцем. Впоследствии он думал, что именно эта собака, Сага, научила его настоящей любви. В три года Сага погибла под колесами грузовика. Никогда прежде Валландер не испытывал такого горя и потрясения. И теперь еще живо помнил свои сумбурные чувства, хотя с тех пор минуло больше сорока лет. Смерть наносит удар, порой думал он. И кулак у нее могучий и безжалостный.

Две недели спустя он купил себе собаку, черного щенка Лабрадора. Не вполне чистопородного, хотя владелец и расписывал его как высший класс. Имя для собаки Валландер выбрал заранее — Юсси, в честь великого шведского певца, который был одним из его кумиров.[3]

В начале декабря он пригласил коллег из полицейского управления на новоселье. В тот вечер электричество опять вырубилось, но на сей раз он подготовился — зажег свечи и две керосиновые лампы, доставшиеся в наследство от отца. Примерно через час свет дали. Валландер решил обязательно запомнить этот вечер. Он еще не старик, ведь рискнул же сняться с места. У него еще есть друзья, а не просто коллеги, которые приходят по некой сомнительной обязанности.

Поздно ночью, когда разъехались последние гости, Валландер пошел прогулять Юсси. С фонариком, чтобы не споткнуться в потемках. Все ж таки трезвым его не назовешь, а вокруг полей, которые летом будут желтыми от рапса, полным-полно скрытых от глаза канав. Он спустил Юсси с поводка, щенок исчез во мраке. Небо над головой было холодное и ясное, ветер поутих. Далеко у горизонта угадывались огни какого-то судна. Ну вот, думал он, теперь я живу здесь. Рискнул переехать, даже собаку завел. Вопрос лишь в том, что будет дальше, куда я пойду.

Юсси бесшумной тенью вынырнул из темноты. Но и собака не принесла ответа на вопрос, который Валландер бросил в ночь.

Без малого четыре года спустя, в начале 2007-го, Валландеру приснилась как раз та ночь после новоселья. Вопрос по-прежнему остается без ответа, думал он, проснувшись. Четыре года минуло, а я так и не знаю, куда иду.

Было это после Крещения, во вторник. Ночью над южным Сконе промчалась короткая снежная буря и исчезла на просторах Балтики. На подъездной дорожке к дому намело сугроб. И уже в начале седьмого Валландер разгребал снег, а Юсси тем временем увлеченно вынюхивал на заснеженной меже заячьи следы. Сегодня Валландеру первым делом предстояло явиться к врачу, который регулярно проверял уровень сахара в его крови. Десять с лишним лет назад у него обнаружили диабет. Поначалу удавалось держать сахар в разумных пределах благодаря диете, моциону и таблеткам. Однако последние несколько лет пришлось вдобавок каждый день делать уколы. Ну а после визита к врачу он продолжит расследование, которое с начала декабря занимало все его время. Пожилой владелец оружейного магазина и его жена были жестоко избиты грабителями, захватившими большое количество оружия. Муж до сих пор находился в искусственной коме, на грани жизни и смерти. Жена была в сознании, но ослепла на один глаз и получила черепную травму. Когда Валландер одним из первых прибыл на место происшествия — в красивый дом с большим садом, километрах в десяти к северу от Истада, — его потрясла безумная жестокость налетчиков. Пожилых людей избили до потери сознания, связали веревками и бросили умирать.

Хозяин, Улоф Ханссон, унаследовал оружейный магазин от отца, и располагался магазин здесь же, в доме. Он и его жена Ханна специализировались на револьверах и пистолетах, зачастую уникальных коллекционных экземплярах. Грабители хорошо подготовились. Валландер и прокурор Эрик Петрен вместе с остальными членами группы, которая сейчас вела розыск, просмотрели записи камер наблюдения и насчитали человек пять нападавших, все в масках. Одна из камер зафиксировала мгновение, когда Улофа Ханссона ударили деревянной дубинкой по затылку. В комнате послышался сдавленный стон.

Валландеру вспомнилась другая чета стариков, убитых в Ленарпе без малого двадцать лет назад. В его личном списке то расследование было одним из самых напряженных за все годы работы в Истаде. Два ищущих убежища иностранца увидели, как старый крестьянин снимал в банке крупную сумму денег, и пошли на преступление. Теперь все это вновь встало у него перед глазами, словно повторяющийся кошмар. Случившееся в далеком прошлом смешалось с тем, над чем он работал в настоящее время. Та же звериная жестокость, та же бесчеловечность, испугавшая его сейчас не меньше, чем тогда.

Целый месяц они охотились за преступниками. Первые недели не имелось ни единой надежной зацепки, ни единой отправной точки. Налетчики действовали по тщательно разработанному плану, и для Валландера это, конечно, тоже был след. Скорей всего, преступники обнаружатся среди рецидивистов. Валландер даже не поленился съездить из Истада в Хеслехольм. Потолковал с неким Руне Берглундом. Встретились они в вечерних сумерках неподалеку от городского стадиона. В прошлом Берглунд занимался грабежами и дважды мотал срок за нанесение тяжких телесных повреждений. Но затем вдруг ударился в религию и, к всеобщему удивлению, действительно завязал с преступной карьерой. Однако, хотя и покончил с преступной деятельностью, Берглунд сохранил обширные контакты. И в свое время один из сотрудников мальмёской уголовной полиции «одолжил» его Валландеру как информатора. Вот с тех пор Валландер нет-нет да и обращался к нему за справками. Цена всегда была одинаковая — две сотенных в церковную кружку. С семи до четырех Берглунд работал в автосервисе, а все свободное время проводил в Независимой церкви, где нашел Иисуса. Или, может, наоборот: Иисус нашел его? Валландер никогда не сомневался, что его сотенные действительно попадают куда надо.

Берглунд не удивился, когда комиссар изложил свое дело, ведь кража оружия под Истадом широко освещалась в СМИ. Он считал, что грабители, вероятно, действовали по заказу из-за рубежа. Хотя Улоф Ханссон оборудовал дом массой охранных устройств, по сравнению с теми, что используются на континенте, это была сущая чепуха. А значит, для достаточно ушлых грабителей дом Ханссона представлял собой куда более предпочтительный объект, нежели любой оружейный магазин за границей. Берглунд обещал дать знать, если что-то выяснит. И действительно, за день до Рождества сообщил, что банда, возможно, состоит из шведов и наемников-поляков.

Рождественским вечером Улоф Ханссон скончался. И таким образом дело перешло в другую категорию — грабеж и тяжкие телесные повреждения стали убийством. Вместе с Валландером расследованием занимались в первую очередь две полицейские — Анн-Луиза Эденман, переехавшая из Лунда, и Кристина Магнуссон, которая, как и сам Валландер, перевелась в Истад из Мальмё. Как-то само собой вышло, что руководителем оказался Валландер, хотя никто его не назначал. Случалось, он вспоминал те времена, когда непосредственным его начальником был опытный комиссар Рюдберг. Сам он тогда только-только начал работать в Истаде. Позднее Рюдберг заболел раком и умер. Валландеру до сих пор недоставало Рюдберга, порой он думал о нем почти ежедневно. И сейчас еще иной раз, занимаясь каким-нибудь заковыристым расследованием, приходил с цветами на могилу. Стоял перед незатейливой надгробной плитой и спрашивал себя, что бы сделал на его месте Рюдберг. А подчас думал, станут ли Эденман или Магнуссон когда-нибудь спрашивать себя, что бы на их месте сделал Валландер.

Он не знал. Да в общем-то и не хотел знать.

12 января вся жизнь Валландера разом изменилась. Во-первых, расследование наконец сдвинулось с мертвой точки. Кристина Магнуссон буквально ворвалась к нему в кабинет, где он просматривал отчеты о кражах оружия, присланные Государственным управлением уголовной полиции. По лицу Кристины Валландер понял: что-то произошло. Узнал в ней себя. Ему до сих пор тоже случалось врываться с важными новостями в кабинеты коллег.

— Ханна Ханссон заговорила, — сообщила Кристина. — Начала вспоминать.

— Что же она говорит?

— Что узнала по меньшей мере двоих налетчиков.

— Они же были в масках?

— Говорит, что узнала голоса. Эти люди ранее заходили в магазин.

— Без масок?

Кристина Магнуссон кивнула. Валландер мгновенно понял, что это может означать.

— Стало быть, они есть на старых записях с камер наблюдения?

— Вполне возможно.

Валландер помолчал, обдумывая полученную информацию.

— Ты уверена, что она не ошибается?

— По моему впечатлению, она в полном рассудке. И говорила очень убежденно.

— Она знает, что муж умер?

— Нет. Две ее дочери находятся в больнице, но доктора просили их пока не говорить ей, что он умер.

Валландер с сомнением покачал головой.

— Если она, как ты говоришь, в полном рассудке, то наверняка уже все знает. По глазам дочерей прочла.

— Значит, по-твоему, можно спокойно сообщить ей об этом?

Валландер встал.

— Я просто считаю, нам не стоит чересчур обольщаться. Она понимает, что мужа нет в живых. Сколько лет они были женаты? Сорок семь? Ладно, соберем всех, кого сможем, и начнем просматривать пленки с камер.

Когда Валландер следом за Кристиной Магнуссон, которой не прочь был украдкой полюбоваться со спины, вышел в коридор, в кабинете зазвонил телефон. Секунду он колебался, стоит ли отвечать, но все-таки вернулся. Звонила Линда. У нее образовалось несколько выходных дней, поскольку она дежурила в необычайно бурную новогоднюю ночь, когда в Истаде произошло множество семейных скандалов и жестоких драк, сопряженных с членовредительством.

— У тебя найдется время?

— Вообще-то нет. Кажется, мы приступаем к опознанию кой-кого из тех, кто украл оружие.

— Нам нужно встретиться.

Валландер слышал по голосу, что Линда нервничает. И забеспокоился, как всегда, когда думал, что с ней что-то случилось.

— Что-то серьезное?

— Нет-нет.

— Можем встретиться в час.

— На пляже Моссбю?

Валландер подумал, что дочь шутит.

— Прихватить с собой плавки?

— Я серьезно. Пляж Моссбю. Но без купания.

— Что там делать в такой холод, на ветру?

— В час я буду там. И ты тоже.

Линда положила трубку, прежде чем он успел задать очередной вопрос. Что у нее за дело? Он стоял, тщетно пытаясь найти ответ. Потом пошел в ту комнату для совещаний, где был самый лучший телевизор, и два часа просматривал записи с ханссоновских камер наблюдения. К половине первого они одолели только половину пленок. Валландер встал и сказал сотрудникам, что работа будет продолжена после двух. Мартинссон, один из тех, кто дольше всех работал с ним в Истаде, посмотрел на него с удивлением:

— Перерыв? Сейчас? Ты же никогда не ходил обедать в строго определенное время?

— Я не обедать. У меня встреча.

Выходя, Валландер подумал, что говорил с неоправданной резкостью. Они с Мартинссоном не только коллеги, но еще и друзья. На новоселье конечно же именно Мартинссон произнес речь в честь его, собаки и дома. Мы же старые трудяги-напарники, думал он сейчас. Старые напарники, которые ссорятся в основном для поддержания формы.

Он сел в свою машину, «пежо», купленный четыре года назад, и поехал. Сколько раз он ездил этой дорогой? И сколько раз еще проедет? Дожидаясь зеленого сигнала светофора, Валландер вспомнил историю, когда-то слышанную от отца, про кузена, которого сам он никогда не встречал. Кузен водил паром между островками в стокгольмских шхерах, плавание короткое, весь рейс не более пяти минут, год за годом, один и тот же маршрут. И однажды он сорвался. Дело было в октябре, под вечер, на пароме полно автомобилей. Кузен вдруг повернул штурвал и взял курс в открытое море. Позднее он рассказал, что знал: солярки в танках парома хватит, чтобы добраться до одной из балтийских стран. Но это и все, что он сказал, когда его в конце концов скрутили возмущенные водители, а подоспевшая береговая охрана вернула паром на должный курс. Объяснения этому своему поступку он так никогда и не дал.

Валландер подумал, что каким-то непостижимым образом понимает кузена.

Ветер гнал по небу обрывки облаков, когда он ехал по прибрежному шоссе на запад. В боковое окно видел у горизонта темные громады туч, предвещавшие непогоду. Утром по радио говорили, что к вечеру опять возможен снегопад. У съезда на Марсвинсхольм его обогнал мотоцикл. Водитель помахал рукой, а Валландер подумал, что больше всего на свете боится, как бы Линда со своим мотоциклом не угодила в аварию. Он знать не знал об этом увлечении дочери, пока несколько лет назад она не зарулила к нему во двор на новеньком, сверкающем хромом «Харлей-Дэвидсоне». Едва она сняла шлем, он первым делом спросил, не сошла ли она с ума.

«Ты понятия не имеешь обо всех моих мечтах, — ответила Линда с широкой счастливой улыбкой. — Да и я наверняка не знаю, о чем мечтаешь ты».

«Во всяком случае, не о мотоцикле».

«Жаль. Погоняли бы вместе».

Он прямо-таки умолял ее отказаться от мотоцикла, дошел даже до того, что обещал купить ей машину и оплачивать бензин. Но Линда не согласилась, да он с самого начала знал, что проиграет. Она унаследовала его упрямство и с мотоциклом не расстанется, чем бы он ее ни заманивал.

Когда он завернул на парковку пляжа Моссбю, безлюдного и ветреного, Линда уже успела снять шлем и стояла на вершине дюны, а ветер трепал ее волосы. Валландер заглушил мотор и, не выходя из машины, некоторое время смотрел на дочь, одетую в черную кожу и дорогущие сапоги, которые она заказала на калифорнийской фабрике, выложив за них почти все свое месячное жалованье. Когда-то маленькой девочкой она сидела у меня на коленях и я был для нее величайшим героем, думал Валландер. Теперь ей тридцать шесть, служит в полиции, как и я, у нее острый ум и широкая улыбка. Чего мне еще желать?

Он вышел на пронизывающий ветер, не без труда вскарабкался по мягкому песку и стал рядом с дочерью. Она улыбнулась:

— Тут кое-что произошло, помнишь?

— На этом пляже ты сообщила мне, что хочешь стать полицейской.

— Я имею в виду кое-что другое.

Валландер вдруг сообразил, к чему она клонит.

— Тут прибило к берегу резиновый плот с двумя мертвецами. Давно-давно, уж и не помню точно, сколько лет назад. Можно сказать, все это происходило в другом мире.

— Расскажи про тот мир.

— Ты ведь не ради этого вызвала меня сюда?

— Все равно расскажи!

Валландер махнул рукой в сторону моря.

— О странах на другом берегу мы знали немного. Иной раз даже делали вид, будто их не существует. Были отрезаны от балтийских государств, от своих ближайших соседей. А они от нас. Однажды сюда прибило резиновый плот, и расследование привело меня в Латвию, в Ригу. Я побывал за железным занавесом, которого теперь больше нет. Мир тогда был другим. Не хуже и не лучше, просто другим.

— У меня будет ребенок, — сказала Линда. — Я беременна.

У Валландера перехватило дыхание, он будто не понял, что она сказала. Потом уставился на ее живот, скрытый под черным кожаным костюмом. Линда прыснула:

— Да не видно же ничего! Я только на втором месяце.

Позднее Валландер будет вспоминать каждую подробность этой встречи, когда Линда открыла ему свой большой секрет. Они спустились к воде и прошлись по пляжу, пригибаясь от встречного ветра. Дочь рассказала ему все, что он хотел знать. Когда он, опоздав на час, вернулся в Управление, мысли его были совсем не о расследовании, за которое он отвечал.

Около пяти, как раз перед началом нового снегопада, им удалось найти кадры с двумя мужчинами, по всей вероятности причастными к краже оружия и жестокому убийству. Валландер коротко подытожил всем известное: они совершили прорыв на пути к раскрытию дела.

А когда совещание закончилось и сотрудники собирали свои бумаги и папки, Валландера охватило почти неодолимое желание рассказать о свалившейся на него огромной радости.

Но он, разумеется, ничего не сказал.

Это не для него. Так близко он коллег не подпускал, никогда.

2

30 августа 2007 года, днем, в самом начале третьего, Линда родила в Истадской больнице девочку, первую внучку Курта Валландера. Роды прошли нормально, вдобавок вовремя, именно в тот день, какой рассчитала акушерка. Валландер предусмотрительно взял отпуск и в этот час пытался замешать ведерко приличного раствора, чтобы замазать трещины в стене под потолком веранды, возле входной двери. Получалось не ахти, но по крайней мере он был при деле. Когда зазвонил телефон и он узнал, что отныне может именовать себя дедом, из глаз брызнули слезы. От нахлынувших чувств он на миг оказался совершенно беззащитным.

Позвонила не Линда, а отец ребенка, финансист Ханс фон Энке. Поскольку Валландеру не хотелось показаться сентиментальным, он быстро поблагодарил за звонок, попросил передать привет Линде и закончил разговор.

Затем он долго гулял с Юсси. Лето кончалось, но в Сконе по-прежнему стояла жара, ночью прошла гроза, и сейчас, после дождя, воздух был свежий, дышалось легко. Валландер наконец мог признаться себе, как часто думал о том, что раньше никогда не замечал у Линды желания иметь ребенка. Сейчас ей уже сравнялось тридцать семь, а с точки зрения Валландера, женщине в таком возрасте заводить детей поздновато. Мона была гораздо моложе, когда появилась Линда. Он наблюдал за романами дочери, деликатно держась в стороне, некоторые ее мужчины нравились ему больше, некоторые — меньше. Случалось, он уверенно думал, что вот наконец она нашла того, кто ей нужен, но внезапно все кончалось, и она никогда не объясняла почему. Хотя отец и дочь очень доверяли друг другу, об иных вещах они не говорили даже в самые задушевные минуты. И вопрос о детях принадлежал к числу таких негласных табу.

В тот день на пронзительном ветру пляжа Моссбю Линда впервые рассказала о мужчине, от которого ждет ребенка. Для Валландера его существование явилось полной неожиданностью. Он-то думал, как раз сейчас у нее вовсе нет постоянного друга. Но, оказывается, ошибался, и ее рассказ поверг его в удивление.

С Хансом фон Энке Линда познакомилась у общих друзей в Копенгагене, на ужине по случаю помолвки. Родом Ханс был из Стокгольма, но последние два года жил в Копенгагене, где работал в финансовой компании, которая занималась в первую очередь созданием хедж-фондов. Линда решила, что он важничает, и наехала на него. Весьма свирепо заявила, что она всего-навсего простая полицейская с плохоньким жалованьем и понятия не имеет, что за штука хедж-фонд. Может, она и слово это выговаривает неправильно? Кончилось тем, что они долго гуляли по ночному Копенгагену и уговорились встретиться снова. Ханс фон Энке был на два года моложе Линды и детей тоже не имел. С самого начала своих отношений оба, по умолчанию, но совершенно определенно, решили попробовать завести ребенка.

Через два дня после раскрытия большого секрета Линда вечером приехала к отцу вместе со своим избранником. Ханс фон Энке оказался долговязым, худым, лысоватым, с пронзительными голубыми глазами. В его обществе Валландер сразу же почувствовал себя неуверенно, манера выражаться у парня была какая-то чудная, и вообще, он диву давался, что, собственно, Линда в нем нашла. Когда дочь рассказала, что Ханс зарабатывает втрое больше самого Валландера, а вдобавок имеет право на ежегодный бонус, который может составить целый миллион, Валландер мрачно подумал, что ее привлекли деньги. И так разволновался, что при следующей встрече с Линдой напрямик спросил ее об этом. Они сидели в кафе, в центре Истада. Линда жутко рассердилась, бросила в него коричную булочку и ушла. Он догнал ее на улице и попросил прощения. Нет, дело не в деньгах, сказала она, а в большой, настоящей любви, какой она раньше никогда в жизни не испытывала.

Валландер решил, что постарается смотреть на будущего зятя более теплым взглядом. Через Интернет и через банковского служащего, который обычно занимался в Истаде его немногочисленными финансовыми делами, он навел кой-какие справки о компании, где работал зять. Разузнал, что такое хедж-фонды, и выяснил многое другое, якобы составлявшее основу деятельности современного финансового учреждения. С благодарностью принял приглашение Ханса фон Энке приехать в Копенгаген и совершил экскурсию по дорогим конторским помещениям компании, располагавшимся возле Круглой башни. Затем Ханс угостил его обедом, и, вернувшись в Истад, Валландер думать забыл об ощущении собственной неполноценности, которое донимало его при первой встрече. Из машины он позвонил Линде и сказал, что начал ценить ее избранника.

«У него есть один изъян, — сказала Линда. — Волос маловато. А в остальном все отлично».

«Жду дня, когда смогу показать ему мою контору».

«Я уже показала. На прошлой неделе. Тебе никто не говорил?»

Конечно, никто ничего Валландеру не сообщил. Вечером он сидел у себя за кухонным столом и с карандашом в руке подсчитывал, сколько Ханс фон Энке зарабатывает в год. А подведя итог, поразился. На миг опять нахлынуло смутное недовольство. Сам он после стольких лет зарабатывал в месяц около 40 000 крон. И считал, что это много. Впрочем, в брак вступал не он, а Линда. Принесут ли деньги ей счастье или не принесут, его не касается.

В марте Линда и Ханс поселились под Рюдсгордом, на большой вилле, купленной молодым финансистом. Ханс начал ездить в Копенгаген и обратно, Линда работала как всегда. Когда они более-менее наладили свой быт, Линда поинтересовалась, не придет ли Курт к ним на ужин в следующую субботу. Они ожидают в гости родителей Ханса, и те, разумеется, хотят познакомиться с отцом Линды.

«Я говорила с мамой», — сказала она.

«Она приедет?»

«Нет».

«Почему?»

Линда пожала плечами: «По-моему, она больна».

«Чем это?»

Линда долго молча смотрела на него, потом ответила: «Пьет она слишком много. По-моему, больше чем когда-либо».

«Я не знал».

«Ты много чего не знаешь».

Валландер конечно же принял приглашение на ужин, где познакомится с родителями Ханса фон Энке. Отец, Хокан фон Энке, в прошлом был морским офицером, капитаном второго ранга, командовал как подводными лодками, так и надводными противолодочными кораблями. Насколько известно Линде — хоть она и не была вполне уверена, — ему доводилось также входить в состав оперативного штаба, который решал, когда подразделения вооруженных сил могут атаковать противника действительным огнем. Мать Ханса фон Энке, Луиза, преподавала языки. Братьев и сестер у него не было. Единственный ребенок.

— Я не привык общаться с аристократами, — мрачно сказал Валландер, когда Линда умолкла.

— Они самые обычные люди. Думаю, вы найдете о чем поговорить.

— Это о чем же?

— Сам увидишь. Не будь таким пессимистом.

— Да вовсе я не пессимист! Просто спрашиваю.

— Ужин в шесть. Не опаздывай. И не бери с собой Юсси. От него один беспорядок.

— Юсси очень послушная собака. В каком они возрасте, его родители?

— Хокану скоро семьдесят пять, Луиза на несколько лет моложе. Кстати, Юсси никогда не слушается, тебе ли не знать, ведь это ты не сумел воспитать его. Слава богу, со мной у тебя вышло удачнее.

Она вышла прежде, чем Валландер успел ответить. На миг он попробовал возмутиться, что последнее слово всегда остается за дочерью. Но не сумел и вновь склонился над бумагами.

В ту субботу, когда он выехал из Истада, чтобы познакомиться с родителями Ханса фон Энке, в Сконе моросил необычайно теплый дождик.

С раннего утра Валландер сидел в кабинете, еще раз, бог весть который по счету, просматривал важнейшие разделы следственных материалов по делу об убийстве хозяина оружейного магазина и краже револьверов. Вне всякого сомнения, личность преступников установлена, но доказательств пока что нет. Я разыскиваю не ключ, думал он, а пока что лишь отдаленный звон связки ключей. К трем часам он просмотрел половину объемистого материала. И решил поехать домой, соснуть часок-другой, а потом одеться к ужину. Линда говорила, что родители Ханса фон Энке, на ее вкус, пожалуй, чересчур чопорны, но именно поэтому предложила, чтобы он надел свой лучший костюм.

«Костюм у меня один, тот, в котором я хожу на похороны, — сказал Валландер. — Но белый галстук, надеюсь, не обязателен?»

«Тебе незачем приходить, если все, по-твоему, так скверно».

«Я просто пытался пошутить».

«Неудачно. У тебя есть по меньшей мере три синих галстука. Надень один из них».

Около полуночи, возвращаясь на такси в Лёдеруп, Валландер думал, что вечер оказался значительно приятнее, чем он ожидал. И со старым капитаном второго ранга, и с его женой он вполне мог поговорить. В обществе незнакомых людей он всегда держался настороже, всегда считал, что они с более или менее плохо скрытым презрением относятся к тому, что он полицейский. Но у этих двоих ничего подобного не заметил. Напротив, оба, как ему показалось, проявили неподдельный интерес к его работе. Вдобавок Хокан фон Энке имел ряд соображений и касательно организации шведской полиции, и касательно различных недочетов в расследовании широко известных преступлений, что Валландер любезно согласился с ним обсудить. В свою очередь он смог расспросить о подводных лодках, о шведском военно-морском флоте, о нынешних сокращениях в шведских вооруженных силах и получил компетентные и интересные ответы. Луиза фон Энке говорила мало, большей частью сидела с дружелюбной улыбкой и слушала разговор за столом.

Когда вызвали такси, Линда проводила отца до калитки. Шла с ним под руку, склонив голову к его плечу. Так она делала, только когда была им довольна.

— Стало быть, я вел себя хорошо, — сказал Валландер.

— Лучше чем когда-либо. Можешь ведь, когда захочешь.

— Что могу?

— Хорошо себя вести. Даже задавать разумные вопросы о вещах, не имеющих отношения к работе полиции.

— Они мне понравились. Но о ней я узнал мало.

— О Луизе? Она такая. Говорит мало. Зато слушает лучше нас всех, вместе взятых.

— Мне она показалась чуточку загадочной.

Они вышли к дороге и стали под деревом, прячась от дождя, который так и не перестал.

— Не знаю никого загадочнее тебя, — сказала Линда. — Много лет я думала, что у тебя есть секрет, который ты стараешься скрыть. Но теперь поняла, что лишь часть загадочных людей вправду что-то скрывает.

— И я не из их числа?

— Пожалуй, да. Я права?

— Пожалуй. Хотя, возможно, иной раз человек хранит тайны, о которых сам не знает.

Темноту прорезал свет фар — подъехало такси. Машина оказалась похожей на автобус, в таксопарках они становились все более популярны.

— Терпеть не могу эти автобусы, — проворчал Валландер.

— Не заводись. Завтра я доставлю твою машину.

— После десяти я буду в Управлении. А теперь иди и узнай, как я им понравился. Завтра жду отчета.

Линда пригнала его машину утром, около одиннадцати.

— Очень, — сказала она, войдя в кабинет, по обыкновению, без стука.

— Что «очень»?

— Ты им очень понравился. Хокан выразился довольно забавно. Сказал: «Твой папа — незаурядная аквизиция[4] для семьи».

— Я даже не знаю, что это означает.

Ключи от машины Линда положила на стол. Спешила уйти, потому что они планировали прогулку с ее будущими свекром и свекровью. Валландер глянул в окно. В тучах появились просветы.

— Вы поженитесь? — спросил он, когда дочь уже направилась к двери.

— Им очень этого хочется, — ответила она. — Буду признательна, если хоть ты не станешь настаивать. А мы посмотрим, подходим ли друг другу.

— Но у вас же будет ребенок?

— В этом смысле все в порядке. Но сможем ли мы затем прожить вместе всю жизнь — дело другое.

Она исчезла. Валландер слышал ее быстрые шаги, каблуки сапог стучали по полу. Не знаю я свою дочь, думал он. Когда-то полагал, что знаю. А теперь понимаю: она становится все более и более незнакомой.

Он стал у окна, глядя на старую водонапорную башню, голубей, деревья, синее небо в разрывах редеющих туч. Тревожное волнение нахлынуло на него, тоскливое одиночество, заполнявшее все вокруг. Или, может, на самом деле оно было внутри? Все его существо как бы незаметно превращалось в песочные часы, из которых беззвучно утекал песок. Он еще долго смотрел на голубей и деревья, и в конце концов тревога отпустила. Тогда он сел за письменный стол и снова принялся упрямо просматривать документы, стопками громоздившиеся на столе.

Семь месяцев спустя, в середине октября, Валландер и его сотрудники продвинулись настолько, что смогли пойти к прокурору и потребовать ареста четырех подозреваемых. Двое из них, граждане Польши, были опознаны по пленкам с камер наблюдения оружейного магазина. Кроме того, полиция собрала достаточно улик, чтобы взять под стражу двух гётеборжцев, связанных с организованной преступной группировкой, которой руководили выходцы из бывшей Югославии. И снова Валландеру вспомнилось жестокое нападение в Ленарпе без малого двадцать лет назад. Когда стало известно, что это злодейство дело рук иностранцев, произошел целый ряд расистских выступлений, в том числе налеты на лагеря беженцев и убийство совершенно невинного человека. Страшное было время.

В ходе долгого и подчас безнадежного расследования Валландер осознал, что обе ближайшие его сотрудницы действительно хорошие полицейские. Он проникался к ним все большим уважением и даже ощутил прилив энергии, которую, казалось, подрастерял в последние годы. Особенно ему импонировала Кристина Магнуссон — своим ясным умом и упорством. И он по-прежнему украдкой поглядывал на нее в коридорах Управления.

Летом Ханну Ханссон выписали из больницы. Ослепшую на один глаз и с повреждением позвоночника. Валландеру побеседовал с одной из ее дочерей, которая держала конеферму под Хёрбю.

— Зрение не вернется, — сказала дочь. — И от болей в спине врачи фактически ее не избавят. Но хуже всего другое. Знаете, что именно?

— Смерть мужа.

— Это настолько очевидный факт, что о нем можно не говорить. Я имею в виду другое, затаенное.

Валландер так и не догадался, какого ответа она ждала.

— Страх, — сказала дочь. — Она стала бояться людей. Боится выходить, спать, оставаться одна. Как это излечить? Можно ли наказать за это?

— Хороший обвинитель убедит суд в особой тяжести преступления, — сказал Валландер.

Дочь покачала головой. Она сомневалась, как, впрочем, и сам Валландер. Шведские суды зачастую неприятно удивляли его своей нерешительностью в оценке тяжести преступления.

— Вы только их поймайте, — сказала она, перед тем как вышла из кабинета. — Не дайте им уйти от ответа за содеянное.

Валландер лично провел первые допросы двух задержанных поляков. Оба молодые парни, чуть старше двадцати. Они смотрели на него с издевкой и через переводчиков заявили, что не имеют касательства к краже оружия, что даже не были тогда в Швеции и на его вопросы больше отвечать не намерены. Но Валландер не позволил себе горячиться, хотя руки чесались надавать им затрещин. И мало-помалу сумел расколоть одного из них, который в ноябре вдруг начал давать показания. После этого все пошло быстро. При обыске некой квартиры в Стаффансторпе[5] полиция обнаружила больше половины украденного оружия, в другой раз, опять-таки при обыске в одном из предместий Стокгольма, нашли еще четыре ствола. В декабре, когда начался судебный процесс, недоставало лишь трех единиц оружия. Тем утром Валландер собрал своих соратников на кофе с кексом в одной из комнат для совещаний. Хотел сказать несколько хвалебных слов, но сбился, и в результате они большей частью обсуждали текущие переговоры о заработной плате и общее недовольство бесконечными реформами и изменчивыми приоритетами руководства Государственной полиции.

Рождество Валландер встречал вместе с семьей Линды. С восторгом и молчаливой радостью смотрел на внучку, у которой до сих пор не было имени. Линда уверяла, что девочка похожа на него, особенно глаза, но Валландер никакого сходства не видел, как ни старался.

— Девочке нужно имя, — сказал он, когда вечером в сочельник они сидели и пили вино.

— Будет у нее имя, — успокоила Линда.

— Мы думаем, в один прекрасный день оно само появится, — сказал Ханс.

— Почему меня назвали Линдой? — вдруг спросила дочь. — Откуда взялось это имя?

— Я тебя так назвал, — ответил Валландер. — Мона хотела назвать тебя по-другому, не помню как. Но для меня ты с самого начала была Линдой. А твой дед считал, что надо назвать тебя Венерой.

— Венерой?

— Ты же знаешь, он иногда чудил. Тебе не нравится твое имя?

— У меня имя хорошее. И можешь не беспокоиться. Если мы поженимся, я и фамилию менять не буду. Никогда не стану Линдой фон Энке.

— Может, мне стоило бы стать Валландером, — сказал Ханс. — Но, думаю, родители возмутятся.

Между Рождеством и Новым годом Валландер занимался «расчисткой» — разбирал скопившиеся за год бумаги. Много лет назад он завел привычку перед Новым годом освобождать место для наступающего года. В начале января вынесут приговор по делу о краже оружия. Валландер говорил с прокурором, который потребовал для обвиняемых самого сурового наказания, а у защиты не нашлось веских контраргументов. Он все-таки сможет посмотреть в глаза дочери Ханны Ханссон, если снова ее встретит.

Все вышло так, как он предполагал. Приговоры оказались суровыми. Двое поляков, совершивших убийство и жестокое избиение, получили по восемь лет тюрьмы. Валландер был уверен, что апелляция в Верховный суд не приведет к какому-то особенному смягчению приговора.

Вечером того дня, когда суд первой инстанции вынес свое решение, Валландер думал побыть дома, посмотреть какой-нибудь фильм. Он раскошелился на параболическую антенну и теперь имел доступ к множеству разных киноканалов. Перед уходом он прихватил с собой табельное оружие, чтобы дома почистить. Отставал со стрелковой подготовкой и знал, что самое позднее в начале февраля предстоит отработать практические стрельбы. Письменный стол не пустовал, но никаких срочных дел он сейчас не вел. Пользуйся моментом, подумал он. Сегодня можно посмотреть фильм, а завтра, глядишь, будет слишком поздно.

Но, приехав домой и прогулявшись с Юсси, он вдруг почувствовал беспокойство. Порой в этом доме, среди пустынных полей, его охватывало ощущение заброшенности. Я словно обломок разбитого корабля, думал он тогда. Выброшенный сюда, в эту бурую глину. Чаще всего беспокойство проходило быстро. Но именно этим вечером упорно не отступало. Валландер сел за кухонный стол, расстелил старую газету и вычистил пистолет. Закончив, посмотрел на часы: только восемь. Откуда взялась эта мысль, неизвестно. Он поспешно переоделся и поехал обратно в Истад. Зимой город был почти безлюден, особенно будними вечерами. И допоздна работали максимум два-три бара или ресторана на весь город. Валландер припарковал машину и направился к ресторану, расположенному на рыночной площади. Посетителей оказалось мало. Он сел за столик в углу, заказал закуску и бутылку вина. В ожидании заказа выпил в баре несколько коктейлей. Так странно: он просто вливал в себя спиртное, чтобы заглушить беспокойство. И был уже изрядно подшофе, когда официант принес закуску и налил ему вина.

— Пусто у вас, — заметил Валландер. — Где же посетители?

Официант пожал плечами:

— Во всяком случае, не здесь. Надеюсь, вы останетесь довольны закуской.

Закуску Валландер только поковырял. Зато меньше чем за полчаса опустошил бутылку. Достал мобильник, полистал записанные там номера. Хотел с кем-нибудь поговорить. Но с кем? Спрятал телефон — незачем кому-то слышать, что он пьян. Бутылка пуста, и выпил он уже многовато. Однако это не помешало ему заказать еще чашку кофе и рюмку коньяка, когда подошедший официант сообщил, что ресторан закрывается. Вставая из-за стола, Валландер покачнулся. Официант устало наблюдал за ним.

— Такси, — сказал Валландер.

Официант позвонил по телефону, который висел на стене за стойкой бара. Валландер стоял в ожидании и сам чувствовал, что его шатает. Официант повесил трубку, кивнул.

На улице в лицо ударил пронизывающий ледяной ветер. Валландер сел на заднее сиденье такси, и, когда машина завернула во двор его дома, глаза у него слипались. В доме он кучей побросал одежду на пол и, едва положив голову на подушку, мгновенно уснул.

Через полчаса после того, как Валландер уснул, в Полицейское управление пришел мужчина. Он был встревожен и хотел поговорить с кем-нибудь из ночных дежурных. Его направили к Мартинссону.

Сообщив, что он официант, посетитель выложил на стол перед Мартинссоном пластиковую сумку, в которой оказался пистолет, такой же, как у самого Мартинссона.

Официант даже назвал фамилию клиента, поскольку с годами Валландер стал в городе известной персоной.

Мартинссон сделал запись в журнале происшествий, а потом долго сидел, глядя на пистолет.

Как Валландер мог забыть свое табельное оружие? И зачем взял его с собой в ресторан?

Мартинссон посмотрел на часы. Начало первого. Вообще-то надо бы позвонить Валландеру, хотя… нет, не стоит.

Подождем до утра. Даже думать не хочется, что будет.

3

На следующий день, когда Валландер пришел в Управление, на вахте его дожидалась записка от Мартинссона. Он молча чертыхнулся. Самочувствие с похмелья было препаршивое. Раз Мартинссон хочет поговорить с ним сразу, как только он придет, значит, случилось что-то требующее его непосредственного присутствия. Может, все-таки удастся отложить на денек-другой, подумал он. Или хоть на несколько часов. Сейчас ему хотелось одного: запереться в кабинете, отключить телефон и, положив ноги на стол, попробовать еще поспать. Он снял куртку, осушил открытую бутылку минералки, стоявшую на столе, и пошел к Мартинссону, который занимал теперь его бывший кабинет.

Постучав в дверь, Валландер вошел. И по лицу Мартинссона тотчас понял: случилось что-то серьезное. Он всегда умел распознать настроение старинного коллеги, что было важно, поскольку оно у Мартинссона то и дело резко менялось — от энергично-приподнятого до унылого.

Валландер сел в посетительское кресло.

— Что стряслось? По пустякам ты мне записки не оставляешь.

Мартинссон удивленно смотрел на него:

— Ты вообще не догадываешься, о чем пойдет речь?

— Нет. А должен?

Мартинссон не ответил. Только по-прежнему неотрывно смотрел на Валландера, которому становилось все больше не по себе.

— Я не намерен сидеть тут и гадать, — в конце концов сказал комиссар. — В чем дело?

— Ты все еще не понимаешь, о чем речь?

— Нет.

— По сути, это еще ухудшает положение. — Мартинссон выдвинул ящик стола, достал табельный пистолет Валландера, положил перед собой. — Полагаю, теперь тебе понятно, о чем я?

Валландер не сводил глаз с оружия. Леденящий ужас захлестнул его, почти вытеснив похмелье и тошноту. Накануне вечером он вычистил оружие, это точно. Но что произошло потом? Он пытался восстановить в памяти вчерашние события. С кухонного стола его табельное оружие каким-то образом попало к Мартинссону. Что произошло в промежутке, как именно оружие оказалось здесь, он понятия не имел. Не мог объяснить, не мог найти отговорку.

— Вчера вечером ты пошел в ресторан, — сказал Мартинссон. — Зачем ты взял с собой пистолет?

Валландер недоуменно покачал головой. Он никак не мог вспомнить. Может, сунул пистолет в карман, когда поехал в Истад? Как ни странно, скорей всего так и было.

— Не знаю, — сказал он. — В голове провал, черная пустота. Придется тебе рассказать.

— Около полуночи сюда пришел некий официант. Встревоженный, потому что на диванчике, где ты сидел, нашел оружие.

Смутные обрывки воспоминаний мелькали в мозгу Валландера. Наверно, он вытащил оружие из куртки, когда доставал телефон? Но как он мог забыть его?

— Я вообще не знаю, что произошло, — сказал он. — Должно быть, сунул оружие в карман, выходя из дому.

Мартинссон встал, открыл дверь.

— Кофе будешь?

Валландер помотал головой. Мартинссон исчез в коридоре. Валландер взял оружие, проверил — обойма полная. Еще не легче. Его бросило в пот. В голове молнией мелькнуло: застрелиться? Он передвинул пистолет так, чтобы дуло смотрело в окно. Вернулся Мартинссон.

— Ты можешь мне помочь? — спросил Валландер.

— На сей раз нет. Официант тебя узнал. Так что помочь невозможно. Отсюда ты отправишься прямиком к шефу.

— Ты уже говорил с ним?

— Я совершил бы служебный проступок, если бы не доложил ему.

Больше Валландеру сказать было нечего. Оба умолкли. Валландер пытался искать выход, зная, что его нет.

— Что же теперь будет? — в конце концов спросил он.

— Я попробовал справиться в уставах. Перво-наперво, конечно, назначат внутреннее расследование. Вдобавок есть риск, что этот официант — кстати, его зовут Туре Сааге, на случай, если ты не в курсе, — так вот он может проболтаться газетчикам. Теперь ведь можно срубить деньжат за горяченький фактик. Пьяные полицейские, выкидывающие подобные фортели, пожалуй, способствуют продаже экстренных выпусков.

— Ты небось велел ему помалкивать?

— А то! Даже сказал, что разглашение деталей полицейского расследования карается законом. Только, по-моему, он, увы, меня раскусил.

— Может, мне с ним поговорить?

Мартинссон наклонился к нему через стол. Валландер видел, что он устал и подавлен. И тоже пал духом.

— Сколько лет мы проработали вместе? Двадцать? Больше? На первых порах командовал ты. По праву. Ругал меня, но и хвалил тоже. Теперь мой черед сказать тебе: не предпринимай ничего. Любой твой поступок только увеличит неразбериху, а ее и без того хватает. С официантом, с Туре Сааге, говорить не надо, тебе лучше вообще не говорить ни с кем. Кроме Леннарта. А к нему ты отправишься прямо сейчас. Он ждет.

Валландер кивнул и встал.

— Мы постараемся сделать все возможное, — сказал Мартинссон.

По его тону Валландер понял, что на особенно хороший исход Мартинссон не рассчитывает.

Валландер протянул было руку за оружием. Но Мартинссон покачал головой:

— Оно останется здесь.

Валландер вышел в коридор. Кристина Магнуссон прошла мимо с кружкой кофе в руке. Кивнула. Валландер понял, что она уже знает. На сей раз он не оглянулся, чтобы полюбоваться ее фигуркой. Прошел в туалет, запер за собой дверь. Зеркало над раковиной было с трещиной. Точь-в-точь как я, подумал он. Смочил лицо, вытер, всмотрелся в свои красные глаза. Трещина делила его лицо надвое.

Он сел на стульчак. В глубине души гнездилось еще одно чувство, не только стыд и страх по поводу случившегося. Раньше такого не бывало. Он не мог припомнить, чтобы хоть раз так халатно обращался с табельным оружием. Когда брал пистолет домой, всегда запирал его в оружейном шкафу, где хранил лицензированный дробовик, с которым изредка ходил вместе с соседями охотиться на зайцев. Тут что-то куда более глубокое, чем хмель. Забывчивость другого рода, совсем незнакомая. Мрак, где он не способен зажечь свет.

Просидев в туалете минут двадцать с лишним, Валландер наконец встал и направился к кабинету начальника полиции. Если Мартинссон позвонил ему и сказал, что я иду, оба сейчас явно решили, что я сбежал, подумал он. Но пока со мной не настолько скверно.

После двух начальниц полиции год назад в Истад назначили Леннарта Маттсона. Молодой, вряд ли старше сорока, он на удивление быстро сделал карьеру среди полицейской бюрократии, из числа которой теперь большей частью выдвигали начальство. Как почти все полицейские-практики, Валландер считал, что с точки зрения способности полиции выполнять свою работу такой метод подбора кадров не сулит ничего хорошего. Вдобавок Маттсон прибыл из Стокгольма и не в меру часто сетовал, что с трудом понимает сконский диалект, и тем еще обострял ситуацию. Валландер знал, что некоторые коллеги нарочно старались при Маттсоне говорить как можно неразборчивее. Правда, сам Валландер в подобных демонстрациях неприязни не участвовал. Решил проявить сдержанность и не вмешиваться в маттсоновские затеи, пока тот не слишком вникает в непосредственную полицейскую работу. А поскольку Маттсон как будто бы тоже относился к нему с уважением, до сих пор у Валландера не возникало проблем с новым шефом.

Но теперь эти времена, понятно, остались позади.

Дверь кабинета Маттсона была приоткрыта. Валландер постучал и, услышав высокий, почти писклявый голос начальника, вошел внутрь.

Они сели в мягкие кресла с узорчатой обивкой, которые кое-как поместились в кабинете. Маттсон давно выработал привычку по возможности никогда не открывать совещания лично, даже если именно он их и созывал. Ходил слух, что некий консультант из руководства Государственного управления уголовной полиции целых полчаса просидел у Маттсона и молчал с ним на пару. Потом встал, опять же не говоря ни слова, вышел вон и улетел обратно в Стокгольм.

У Валландера мелькнула мысль, что, сидя молчком, он может, пожалуй, спровоцировать Маттсона. Но дурнота усиливалась, надо поскорей уйти отсюда, на воздух.

— Объяснить случившееся я не могу, — начал он. — Понимаю, это совершенно безответственно, и вы обязаны принять меры.

Маттсон, видимо, подготовил вопросы заранее, потому что они посыпались градом.

— Раньше такое случалось?

— Чтобы я забывал в ресторане свое оружие? Конечно же нет!

— У вас проблемы с алкоголем?

Валландер нахмурился. Откуда Маттсон это выкопал?

— Я знаю меру, — ответил он. — В молодости иной раз выпивал по выходным. Но теперь уже нет.

— И тем не менее в будний вечер пьянствовали в ресторане?

— Я не пьянствовал, а ужинал.

— Бутылка вина, несколько коктейлей и коньяк к кофе?

— Раз вам это известно, зачем спрашивать? Но я не называю это «пьянствовать». Думаю, любой здравомыслящий человек в нашей стране согласится со мной. «Пьянствовать» — это когда пьешь бренди или водку из горла, пьешь, чтобы захмелеть, вот и всё.

Маттсон помолчал, прежде чем задал очередной вопрос. Писклявый голос раздражал Валландера, и он думал, представляет ли себе этот человек, сидящий напротив, какими мучительными переживаниями порой чревата практическая полицейская работа.

— Примерно двадцать лет назад ваши коллеги задержали вас, когда вы в нетрезвом виде управляли автомобилем. Они это замяли, обошлось без последствий. Но вы должны понять, что у меня возникает вопрос, не имеете ли вы проблем с алкоголем, которые тщательно скрываете и которые теперь довели до такой вот беды.

Валландер прекрасно помнил тот случай. Он ездил в Мальмё, ужинал с Моной. Уже после развода, в тот период, когда еще воображал, будто сумеет уговорить ее вернуться. Встреча закончилась ссорой, и он увидел, что возле ресторана ее ждал в машине мужчина, совершенно ему незнакомый. От приступа ревности он так разволновался, что полностью потерял контроль, сел за руль и поехал домой, хотя следовало бы заночевать в гостинице или в машине. У въезда в Истад его остановили коллеги из ночного патруля. Отвезли домой, отогнали его машину на парковку — и все, больше ничего не произошло. Один из полицейских, которые задержали его тогда, уже умер, второй на пенсии. А слух, оказывается, ходит в Управлении до сих пор. Удивительно.

— Этого я не отрицаю. Но вы сами говорите, случай двадцатилетней давности. И я продолжаю утверждать, что никаких проблем с алкоголем не имею. А почему я будним вечером пошел в ресторан, как я полагаю, никого, кроме меня, не касается.

— Я вынужден принять меры. Поскольку вам еще причитается отпуск и сейчас вы не ведете сложного расследования, предлагаю взять недельный отпуск. Конечно же будет проведено внутреннее расследование. Больше пока ничего сказать не могу.

Валландер встал. Маттсон остался сидеть.

— Больше ничего добавить не хотите? — спросил он.

— Нет, — ответил Валландер. — Я сделаю, как вы говорите. Оформлю отпуск и уеду домой.

— Оружие, разумеется, хорошо бы оставить здесь.

— Я не идиот, — сказал Валландер. — Что бы вы ни думали.

Он прошел прямиком к себе в кабинет, взял куртку. А потом через гараж покинул Управление, поехал домой. И вдруг подумал, что после вчерашних возлияний в крови у него, наверно, до сих пор алкоголь. Впрочем, дела уже и так как сажа бела, и он продолжил путь. Поднялся резкий норд-ост. Валландер замерз, пока шел от машины к дому. Юсси запрыгал в своем загоне. Но Валландеру даже думать о прогулке было невмоготу. Он разделся, лег и сумел заснуть. Проснулся в двенадцать. Лежал не шевелясь, с открытыми глазами, слушал, как ветер бьется в стены.

Снова вернулось гложущее ощущение, будто что-то неладно. Его жизнь вдруг словно накрыло густой тенью. Как вышло, что, проснувшись утром, он не хватился пистолета? Казалось, вместо него действовал какой-то другой человек, который затем отключил его память, чтобы он не знал о случившемся.

Валландер встал, оделся, попробовал поесть, хотя по-прежнему чувствовал себя скверно. Соблазнительная мысль — налить бокальчик вина, но он устоял. Звонок Линды застал его за мытьем посуды.

— Я еду к тебе. Просто хотела убедиться, что ты дома, — сказала она.

Он не успел сказать ни слова, дочь оборвала разговор. Через двадцать минут она вошла в дом со спящим младенцем на руках. Села напротив отца на коричневый кожаный диван, купленный в тот год, когда они переехали в Истад. Девчушка спала рядом, в кресле. Курт хотел поговорить о ней, но Линда покачала головой. После, не сейчас, есть дело поважнее.

— Я слышала, что произошло, — сказала она. — И все же мне кажется, я ничего не знаю.

— Тебе Мартинссон позвонил?

— Да, после разговора с тобой. Он ужасно расстроен.

— Все равно не так, как я, — отозвался Валландер.

— Ну, рассказывай обо всем, чего я не знаю.

— Если ты приехала учинить мне допрос, можешь уходить.

— Я только хочу знать. От тебя я меньше всего ожидала подобных эксцессов.

— Никто не погиб, — сказал Валландер. — Даже не пострадал никто. Вдобавок любой способен учинить что угодно. Я так давно живу на свете, что успел это усвоить.

Потом он рассказал всю историю — начиная с беспокойства, которое выгнало его из дома, и кончая тем, что понятия не имеет, зачем взял с собой оружие. Когда он закончил, Линда долго молчала.

— Я тебе верю, — наконец проговорила она. — Все, что ты рассказываешь, сводится к одному-единственному жизненному обстоятельству: ты чересчур одинок. Внезапно теряешь контроль, а рядом нет никого, кто может тебя успокоить, не дать тебе ринуться прочь. Но кое-что меня по-прежнему удивляет.

— Что же?

— Ты все мне рассказал? Или о чем-то умалчиваешь?

Валландер быстро прикинул, не рассказать ли дочери о странном ощущении наползающей изнутри тьмы. Но лишь покачал головой — добавить больше нечего.

— И что, по-твоему, теперь будет? — спросила она. — Не припомню, каковы правила, когда мы в проигрыше.

— Проведут внутреннее расследование. А дальше не знаю.

— Есть риск, что тебя принудят уйти со службы?

— Для увольнения я уже слишком стар. Вдобавок мой проступок едва ли можно считать крайне тяжким. Но, возможно, они потребуют, чтобы я ушел на пенсию.

— Так ведь это замечательно, разве нет?

Когда Линда произнесла эту фразу, Валландер грыз яблоко. Он с размаху запустил огрызок в стену.

— Не ты ли только что говорила, что моя проблема — одиночество, а?! — выкрикнул он. — Что же будет, если меня выпихнут на пенсию? У меня тогда вообще ничего не останется.

От его возмущенного голоса ребенок проснулся.

— Извини, — сказал Валландер.

— Тебе страшно, я понимаю. Я бы тоже боялась. И, по-моему, незачем просить прощения за то, что тебе страшно.

Линда осталась с ним до вечера, приготовила обед, и о случившемся они больше не говорили. На порывистом холодном ветру Курт проводил ее до машины.

— Справишься? — спросила она.

— Я всегда выживаю. Но рад, что ты спросила.

Назавтра Валландеру позвонил Леннарт Маттсон, вызвал его к себе. Валландер приехал, и шеф представил его прибывшему из Мальмё дознавателю, который должен его допросить.

— В удобное для вас время, — сказал дознаватель, ровесник Валландера, по фамилии Хольмгрен.

— Давайте прямо сейчас, — ответил Валландер. — Зачем ждать?

Они закрылись в одной из небольших комнат для совещаний. Валландер старался быть точным, не оправдываться, не смягчать происшедшее. Хольмгрен записывал, иногда просил вернуться назад, повторить ответ, а затем продолжить. Валландер думал, что, поменяйся они ролями, допрос наверняка проходил бы точно так же. Примерно через час они закончили. Хольмгрен отложил ручку, посмотрел на Валландера, но не так, как смотрят на сознавшегося преступника, а как на человека, который сам себя подвел под монастырь. Он словно сожалел о случившейся беде.

— Вы не стреляли, — сказал Хольмгрен. — Забыли табельное оружие в ресторане, находясь в состоянии алкогольного опьянения. Проступок тяжкий, тут уж ничего не поделаешь, но ничего собственно преступного вы не совершили. Никого не избили, взяток не брали, ни к кому не цеплялись.

— Значит, меня не уволят?

— Увольнение маловероятно. Однако решаю не я.

— А как вы полагаете?

— Я никак не полагаю. Ждите, там видно будет.

Хольмгрен начал собирать свои бумаги, аккуратно спрятал их в портфель. Потом вдруг сказал:

— Разумеется, есть некоторое преимущество, пока это не просочилось в СМИ. Обычно ситуация ухудшается, когда нам не удается замять подобное происшествие, в смысле не делать его достоянием общественности.

— Думаю, обойдется. Раз СМИ до сих пор молчат, то, похоже, утечки нет.

Увы, Валландер ошибся. В тот же день к нему в дверь вдруг постучали. Он прилег отдохнуть, однако встал и пошел открывать, решив, что это сосед хочет что-то обсудить. Но едва открыл, как его ослепила фотовспышка. Рядом с фотографом стояла улыбающаяся репортерша — Лиза Хальбинг, так она представилась, с улыбкой, которую Валландер немедля счел фальшивой.

— Мы можем поговорить? — нагло спросила она.

— О чем? — У Валландера уже заныло под ложечкой.

— А вы как думаете?

— Я ничего не думаю.

Фотограф успел нащелкать несколько кадров. Первым побуждением Валландера было дать ему тумака, но он, конечно, сдержался. Просто взял с фотографа слово, что в доме тот снимать не будет. Там его приватная территория. Когда и фотограф, и Лиза Хальбинг обещали уважать его пожелание, он впустил их в дом и усадил на кухне за стол. Предложил кофе и остатки торта, который несколько дней назад получил от одной из соседок, больших любительниц печь пироги.

— Из какой газеты? — спросил он, когда кофе стоял на столе. — Я определенно забыл поинтересоваться.

— Я вроде говорила, — заметила Лиза Хальбинг; ярко накрашенная, она прятала лишний вес под просторной рубашкой навыпуск. Было ей лет тридцать, и внешне она напоминала Линду, хотя та никогда бы так не намазюкалась. — Я работаю для разных газет. Когда есть хороший материал, выбираю, кто лучше заплатит.

— Стало быть, сейчас хороший материал именно я?

— По десятибалльной оценке, вы, пожалуй, тянете на четверку. Не больше.

— А если б я застрелил официанта, тогда сколько?

— Безусловно, десятка. И анонс с крупной черной шапкой.

— Как вы узнали?

Фотограф постукивал пальцами по камере, но слово держал. Лиза Хальбинг по-прежнему холодно улыбалась.

— Вы же понимаете, на этот вопрос я отвечать не стану.

— Ясное дело. Полагаю, наводку дал официант из ресторана.

— Вообще-то нет. Но больше я на вопросы не отвечаю.

Впоследствии Валландер решил, что проговорился кто-то из его коллег. Кто угодно, возможно, даже сам Леннарт Маттсон. Или, скажем, дознаватель из Мальмё. Интересно, сколько заплатили за информацию? Все годы, что он служил в полиции, утечки были вечной головной болью. Но до сих пор он ни разу не бывал их жертвой. Сам никогда к журналистам не обращался и не слыхал, чтобы кто-нибудь из его ближайших сотрудников поддерживал такие контакты. Но, собственно, что ему известно? Если вдуматься, то с полной уверенностью — ничего.

Тем же вечером он позвонил Линде, предупредил насчет завтрашней газеты.

— Ты сказал, как все было?

— По крайней мере во лжи меня никто обвинить не может.

— Тогда порядок. Они ведь охотятся за ложью. Раздувают сенсацию, но скандала не получится.

Ночью Валландер спал плохо. Наутро ожидал шквала телефонных звонков. Но позвонили всего двое: Кристина Магнуссон, возмущенная, что инцидент так непомерно раздули; а немногим позже — Леннарт Маттсон.

— Плохо, что вы сделали заявление, — с упреком сказал он.

Валландер рассвирепел:

— А как бы поступили вы сами, если б у вас на пороге стояли фотограф и репортер? Люди, подробно осведомленные о случившемся? Захлопнули бы дверь? Или стали бы врать?

— Я думал, вы сами к ним обратились, — неубедительно вякнул Маттсон.

— Тогда вы глупее, чем я думал.

Валландер грохнул трубку на рычаг и выдернул штепсель из розетки. Потом по мобильному позвонил Линде, сказал, чтобы в случае чего звонила по этому номеру.

— Едем с нами.

— Куда?

Дочь удивилась:

— Разве я не говорила? В Стокгольм. Отцу Ханса исполняется семьдесят пять. Едем!

— Нет, — ответил он. — Я останусь здесь. Нет у меня настроения праздновать. Хватит одинокого вечера в ресторане.

— Мы едем послезавтра. Подумай пока.

Вечером, укладываясь спать, Валландер был уверен, что никуда не поедет. Но утром передумал. За Юсси присмотрят соседи. И, пожалуй, совсем неплохо на день-другой исчезнуть.

На следующий день он вылетел в Стокгольм; Линда с семьей поехала на машине. Остановился Валландер в гостинице напротив Центрального вокзала. Листая вечерние газеты, он увидел, что его история уже перекочевала на более скромное место. Необычайно наглое ограбление банка в Гётеборге, при котором четверка грабителей нацепила маски квартета «АББА», — вот главная новость дня. Невольно он подумал о налетчиках с благодарностью.

Этой ночью в гостиничном номере он спал на редкость спокойно.

4

День рождения Хокана фон Энке отмечали в банкетном ресторане, который был снят в Юрсхольме, богатом предместье Стокгольма. Валландер никогда в жизни там не бывал. Линда заверила его, что выходного костюма будет вполне достаточно. Фон Энке терпеть не мог смокинги и фраки, но, с другой стороны, любил разного рода мундиры, какие носил долгие годы службы на флоте. И при желании Валландер, конечно, может надеть полицейскую форму. Однако он предпочел костюм. В теперешних обстоятельствах форма не вполне к месту.

Почему я согласился поехать в Стокгольм? — подумал Валландер, когда поезд-экспресс из Арланды прибыл на Центральный вокзал. Наверно, лучше бы уехать куда-нибудь в другое место. Порой он ненадолго ездил в Скаген,[6] где с удовольствием бродил по пляжам, посещал Художественный музей и бездельничал в одном из пансионов, в котором останавливался без малого три десятка лет. Именно в Скаген он отправился, когда много лет назад думал уйти из полиции. Но теперь уж ничего не поделаешь, он здесь, в Стокгольме, чтобы принять участие в юбилейном торжестве.

Когда он приехал в Юрсхольм, Хокан фон Энке немедля взял его под опеку. Казалось, он искренне рад видеть Валландера. На банкете Валландер сидел за почетным столом, соседками его были Линда и вдова некоего контр-адмирала. Адмиральша Хёк, дама лет восьмидесяти, пользовалась слуховым аппаратом и охотно пила вино. Уже за закуской она принялась рассказывать слегка фривольные истории. Валландер нашел ее интересной, особенно когда выяснилось, что один из ее шестерых детей работает в Лунде судмедэкспертом, и Валландер, который не раз сталкивался с ним по службе, составил о нем хорошее впечатление. Речей на банкете произносили великое множество, но все отличались достойной подражания краткостью. По военному образцу, подумал Валландер. Тамадой был капитан второго ранга Тобиассон, отпускавший юмористические комментарии, на взгляд Валландера забавные. Когда адмиральша вдруг замолчала, поскольку слуховой аппарат забарахлил, он задумался о том, как все будет, когда ему самому стукнет семьдесят пять. Кто придет на праздник, если он решит отметить день рождения? Линда говорила, что Хокан фон Энке сам решил снять банкетный ресторан. Если Валландер понял правильно, этим он по меньшей мере удивил свою жену Луизу. Раньше ее муж явно пренебрегал своими днями рождения. А тут вдруг надумал созвать гостей на роскошный ужин.

Кофе подавали в соседнем помещении, обставленном удобными диванами и креслами. Когда сам ужин закончился, Валландер вышел на застекленную террасу размять ноги. Ресторан располагался в большом саду и прежде был резиденцией одного из чрезвычайно богатых шведских промышленников.

Он вздрогнул, когда Хокан фон Энке бесшумно подошел и стал рядом. В руке фон Энке держал старую трубку-носогрейку, вещицу совершенно не под стать нынешним временам. Валландер узнал пакет с табаком, смесь под названием «Гамильтон». В ранней юности, когда сам, правда недолго, курил трубку, он предпочитал именно этот табак.

— Зима, — сказал Хокан фон Энке. — Судя по прогнозу, ожидается снежная буря. — На миг он умолк, всматриваясь в темное небо. — На борту подводной лодки, погрузившейся на достаточно большую глубину, погодные и климатические условия упраздняются. Там царит покой, внизу море тихое, главное — уйти на достаточную глубину. На Балтике, если ветер наверху не слишком силен, довольно двадцати пяти метров. В Северном море сложнее. Помню, как-то раз мы шли из Шотландии в шторм. На пятнадцатиметровой глубине крен достигал пятнадцати градусов. Не очень-то приятно. — Он раскурил трубку, пристально глядя на Валландера. — С точки зрения полицейского наблюдение чересчур поэтичное?

— Нет. Но для меня подводная лодка — чужой мир. Пугающий, если позволено добавить.

Капитан второго ранга жадно затянулся дымом.

— Давайте начистоту, — сказал он. — Этот банкет наскучил нам обоим. Все знают, что устроил его я. Потому что так хотели многие из моих друзей. Но сейчас мы можем спрятаться в одной из комнат поменьше. Рано или поздно жена начнет меня искать. Но до тех пор никто нас не потревожит.

— Так или иначе, главная персона здесь вы.

— Тут как в хорошей театральной пьесе, — ответил фон Энке. — Чтобы усилить напряжение, главный герой не должен все время присутствовать на сцене. Ряд важных событий интриги выгоднее разыграть за кулисами.

Он умолк. Резко, слишком резко, подумал Валландер. Хокан фон Энке впился взглядом в какую-то точку у него за спиной. Он обернулся. За окном виднелся сад, а дальше одна из малых юрсхольмских дорог, которая где-то пересекалась с магистралями, ведущими к центру столицы. У садовой ограды прямо под фонарем Валландер заметил какого-то человека. Тот стоял подле автомобиля с работающим движком. Выхлопные газы поднимались вверх и таяли в желтом свете фонаря.

Валландер понял, что фон Энке обеспокоен.

— Пойдемте в маленькую комнату, — сказал фон Энке. — Возьмем с собой кофе и закроемся там.

Покидая террасу, Валландер еще раз оглянулся. Машина исчезла, как и человек под фонарем. Вероятно, кто-то, кого фон Энке забыл пригласить на юбилей, подумал Валландер. Во всяком случае, едва ли кто-то имеющий касательство ко мне. Это не журналист, желающий поговорить со мной о забытом оружии.

Они взяли по чашке кофе и прошли в маленькую комнату с коричневыми деревянными панелями на стенах и мягкой кожаной мебелью. Валландер отметил, что окон здесь нет. Хокан фон Энке перехватил его взгляд.

— Похоже на бункер, и тому есть объяснение. В тридцатые годы дом несколько лет принадлежал владельцу большого числа стокгольмских ночных клубов, преимущественно нелегальных. Каждую ночь его вооруженные курьеры объезжали клубы и забирали тамошнюю выручку. В этом помещении тогда стоял большущий несгораемый шкаф. Здесь же его бухгалтеры пересчитывали деньги, заносили суммы в книги, а купюры складывали в несгораемый шкаф. Когда хозяин угодил за свои темные делишки в тюрьму, шкаф вскрыли. Звали этого человека, если не ошибаюсь, Ёранссон. Он получил большой срок и не выдержал. Повесился в своей камере на Лонгхольмене.

Он замолчал, отхлебнул кофе, пососал погасшую трубку. Вот тогда-то, в этой комнате без окон, с прочными стенами, сквозь которые едва проникал шум праздника, Валландер точно понял, что Хокан фон Энке чего-то опасается. За свою жизнь он столько раз видел людей, которых снедает тревога, по выдуманной или реальной причине, так что наверняка не ошибся.

Разговор начался нерешительно, фон Энке заговорил о минувших годах, когда еще находился на действительной службе.

— Осень восьмидесятого, — сказал он. — Очень давно это было, целых двадцать восемь лет назад. Вы чем тогда занимались?

— Работал в Истаде полицейским. Линда была совсем маленькая. Мне хотелось жить поближе к старику-отцу. А еще я думал, что Линда должна подрастать в хороших условиях. По крайней мере, это одна из причин нашего переезда из Мальмё… А как все потом сложилось, уже совсем другая история.

Фон Энке словно бы и не слышал его ответа. Продолжил собственный рассказ:

— Той осенью я работал на балтийском побережье, на военной базе. Двумя годами раньше оставил пост командира одной из наших лучших подлодок класса «Морской змей». Среди подводников их называют просто «Змей». На военную базу меня назначили случайно. Сам я хотел вернуться в море, но начальство решило направить меня в оперативное командование всеми шведскими ВМС. В сентябре Варшавский договор проводил учения у побережья Восточной Германии и в Померанской бухте. До сих пор помню: учения носили наименование МИЛОБАЛТ. Ничего особенного, обычно их осенние учения проходили почти одновременно с нашими. Однако на сей раз было задействовано необычно большое число кораблей, потому что они отрабатывали и сухопутное десантирование, и спасение подлодок. Это нам удалось выяснить без особого труда. Связисты доложили, что ведется оживленный сигнальный обмен между русскими военными кораблями и их портом базирования под Ленинградом. Но все было как обычно, мы наблюдали за их действиями, отмечая в вахтенных журналах то, что полагали важным. А затем настал тот самый четверг, восемнадцатое сентября, эту дату я никогда не забуду. Неожиданно на связь вышел вахтенный офицер «Аякса», одного из буксирных судов флота прибрежного действия, и доложил, что они только что обнаружили в шведских водах чужую подлодку. Я как раз находился в одном из штурманских помещений базы, искал более подробную обзорную карту побережья Восточной Германии, когда туда прибежал взволнованный срочнослужащий. Он не сумел внятно объяснить, что произошло, однако я вернулся на центральный командный пост базы и сам переговорил с вахтенным офицером «Аякса». Он сообщил, что на расстоянии трехсот метров вдруг заметил в бинокль антенны подлодки. Через пятнадцать секунд лодка ушла на глубину. Вахтенный офицер, человек наблюдательный, сказал, что лодка, вероятно, держалась на перископной глубине, а заметив буксир, сразу начала погружение. Когда все это произошло, «Аякс» находился южнее Хувудшера, лодка же шла курсом на зюйд-вест, то есть параллельно границе шведских территориальных вод. Но определенно на шведской стороне. Мне не составило труда выяснить, есть ли поблизости наши подлодки. Их там не было. Я снова связался по радио с «Аяксом» и попросил вахтенного офицера описать виденную им мачту или перископ. По его описанию я тотчас понял, что подлодка принадлежала к тому классу, какой в НАТО прозвали «Виски». В то время такие субмарины состояли на вооружении только у русских и у поляков. Думаю, вы понимаете, что, когда я это узнал, сердце у меня забилось быстрее. Вместе с тем у меня возникло еще два вопроса.

Фон Энке замолчал, будто ожидая, что Валландер смекнет, какие у него возникли вопросы. За дверью послышался громкий возбужденный смех и тотчас стих.

— Наверно, о том, не зашла ли подлодка в шведские воды по ошибке, — сказал Валландер. — Как утверждали русские, когда другая их субмарина легла на грунт возле Карлскруны?

— На этот вопрос я уже ответил. Из всех кораблей военного флота именно подводные лодки чрезвычайно точны в навигации. Это само собой понятно. Подлодка, которую засек «Аякс», находилась там с умыслом. И тогда возникает вопрос: каков был этот умысел? Всплыть на перископную глубину и проветрить лодку, оставшись незамеченными? В таком случае совершенно ясно, что команда была недостаточно бдительна. Но, разумеется, существовала и другая возможность.

— Подлодка хотела, чтобы ее обнаружили?

Фон Энке кивнул и вновь попытался раскурить свою строптивую трубку.

— А для этого буксирное судно подходит просто идеально. На его борту нет даже катапультной установки, чтобы атаковать. И команда не обучена ведению боевых действий. Как начальник, я связался с главкомом, и он согласился, что надо немедля задействовать вертолет с противолодочным вооружением. Вертолет тоже засек гидролокатором подвижный объект, который мы классифицировали как подводную лодку. Впервые в жизни мне довелось не в учебных целях отдать приказ вести огонь на поражение. Вертолет сбросил глубинную бомбу, чтобы предупредить подлодку. После чего она исчезла, мы потеряли контакт.

— Как же она могла просто исчезнуть?

— У подводных лодок есть целый ряд возможностей сделаться невидимыми. Они могут залечь на глубине в донную впадину, почти вплотную к скалам, могут сбить преследователя с толку гидроакустическими следами. Словом, мы ее не нашли, хотя и подняли в воздух несколько вертолетов.

— Может, она получила повреждение?

— Так не бывает. Согласно международным правилам первая глубинная бомба должна служить предупреждением. Лишь на следующем этапе допустимо принудить лодку всплыть для опознания.

— Что же случилось потом?

— В общем, ничего. Провели расследование. Сочли, что я действовал правильно. Возможно, это была увертюра к событиям, происшедшим два года спустя, когда в шведских территориальных водах появилось множество подлодок, особенно в Стокгольмских шхерах. Самое главное — мы получили подтверждение, что интерес русских к нашим проливам не уменьшился. Все это происходило в ту пору, когда никто и не думал, что Берлинская стена рухнет и что Советский Союз распадется. Холодная война продолжалась. После данного инцидента в районе Утё флот получил серьезное добавочное финансирование. Но это и всё.

Фон Энке умолк, допил остатки кофе. Валландер хотел было встать, но Хокан фон Энке заговорил снова:

— Я еще не закончил. Через два года все началось опять. Я тогда получил повышение и работал в верховном командовании шведских ВМС. Наша штаб-квартира располагалась в Берге, там же находился постоянно действующий оперативный штаб на круглосуточном дежурстве. Первого октября всех подняли по тревоге, и причина ее превосходила самые буйные наши фантазии. По ряду признаков одна или несколько подлодок находились в самом Хорсфьердене, в непосредственной близости от нашей базы на Мускё. Это был уже не просто заход в шведские территориальные воды, чужие подлодки оказались в запретной военной зоне. Вы, верно, помните эту историю?

— Газеты только об этом и писали, телерепортеры облазили все скользкие скалы.

— Не знаю, с чем это сравнимо. Ну, как если бы иностранные вертолеты приземлились во внутреннем дворе Королевского дворца. Примерно так мы восприняли присутствие подлодок рядом с нашими самыми секретными военными объектами.

— Сам я как раз тогда получил согласие на перевод в Истад.

Внезапно дверь открылась. Фон Энке вздрогнул. Валландер успел заметить, как его правая рука метнулась к внутреннему нагрудному карману. И тотчас упала на колени. Дверь открыла несколько захмелевшая женщина, которая искала туалет. Она исчезла, они снова остались наедине.

— Стоял октябрь, — продолжал фон Энке, когда дверь закрылась. — И порой казалось, будто все шведское побережье вот-вот атакуют неопознанные чужие подлодки. Я радовался, что в мою компетенцию не входят контакты с журналистами, которые собрались в Берге. Пришлось оборудовать несколько помещений для проведения пресс-конференций. Все это время я интенсивно искал способ перехватить одну из этих подлодок. Мы же полностью потеряем доверие, если не сумеем принудить к всплытию хотя бы одну. И вот наконец однажды вечером мы прижали одну субмарину в Хорсфьердене. Сомнений не осталось, все командование было уверено на сто процентов. Приказ открыть огонь целиком относился к сфере моей ответственности. В эти напряженные часы я несколько раз разговаривал с главкомом и с новым министром обороны. Если вы помните, его звали Андерссон. Человек из Бурленге.

— Смутно припоминаю — у него было прозвище Рыжий Бёрье.

— Совершенно верно. Но он устранился. Решил, что с этими подлодками сам черт не разберется. Вернулся в Даларну, а министром обороны стал Андерс Тунборг. Один из ближайших соратников Пальме. Многие мои коллеги не доверяли ему. Но лично у меня Тунборг антипатии не вызывал. Он не вмешивался, он задавал вопросы. Получив ответы, бывал доволен. Хотя раз-другой, когда он звонил, у меня возникало совершенно отчетливое ощущение, что Пальме находился с ним рядом, в той же комнате. Правда это или нет, не знаю. Но ощущение было очень сильное.

— Что же произошло?

Хокан фон Энке слегка скривился, словно от досады, что Валландер его перебил. Но продолжил по-прежнему спокойным тоном:

— Мы загнали подлодку в угол, где она могла маневрировать только с нашего разрешения. Я созвонился с главкомом, сказал, что теперь мы глубинными бомбами заставим ее всплыть. На подготовку операции требуется еще час. И затем весь мир узнает, что за чужая подлодка орудовала в шведских водах. Минуло полчаса. Стрелки часов на стене двигались нестерпимо медленно. Я все время был на связи с вертолетами и надводными кораблями, которые держали подлодку в капкане. Прошло сорок пять минут, срок истекал. Тут оно и случилось.

Фон Энке вдруг замолчал и вышел из комнаты. Валландер подумал, не стало ли ему плохо. Через несколько минут капитан второго ранга вернулся с двумя рюмками коньяка.

— Зима, вечер холодный, — сказал он. — Надо согреться. Судя по всему, никто нас не хватился. Стало быть, можно спокойно потолковать в этом старом «сейфе».

Валландер ждал продолжения. Не сказать, чтобы его очень уж увлекали давние истории про подводные лодки, но все-таки лучше остаться в обществе фон Энке, чем волей-неволей вести разговоры с незнакомыми людьми.

— Тут оно и случилось, — повторил фон Энке. — За четыре минуты до начала операции зазвонил телефон прямой связи с главным штабом вооруженных сил. Насколько мне известно, одна из немногих линий, безусловно застрахованных от прослушивания, а вдобавок снабженных автоматическим преобразователем голоса. Я получил сообщение, которого никак не ожидал. Можете представить себе какое?

Валландер покачал головой, согревая ладонями коньячную рюмку.

— Нам приказали свернуть операцию. Я, конечно, потерял дар речи, потом попросил объяснений. Но на первых порах таковых не получил. Только этот прямой приказ не применять глубинные бомбы. Разумеется, мне оставалось лишь подчиниться. Вертолетам скомандовали отбой за две минуты до истечения срока. Никто из нас в Берге не понимал, что происходит. Еще через десять минут поступил новый приказ. Еще более неожиданный, если это возможно. Казалось, наше начальство посходило с ума. Нам приказали отойти.

Валландер слушал с растущим интересом.

— То есть отпустить подлодку?

— Этого, конечно, никто не говорил. Во всяком случае, напрямую. Нам приказали сосредоточиться в другом районе на периферии Хорсфьердена, южнее Данцигер-Гатт.[7] Там один из вертолетов засек другую подлодку. Почему она важнее той, которую мы окружили и уже готовились принудить к всплытию? Я и мои подчиненные недоумевали. Я попробовал выйти непосредственно на главкома, но он был занят и недоступен. Что само по себе было весьма странно, поскольку ранее именно он одобрил применение оружия. Я даже попробовал связаться с министром обороны или с его замом. Однако все вдруг словно бы исчезли, отключили телефоны или получили приказ молчать. Главком и министр обороны получили приказ молчать? От кого? От правительства, конечно, или от премьер-министра. В эти часы мне в самом деле было очень не по себе. Я не понимал приказов, какие получал. Прекращение операции противоречило всему моему опыту и чутью. Я был очень близок к неповиновению. Что поставило бы крест на моей военной карьере. Но где-то во мне уцелела крупица рассудка. Словом, мы перебросили вертолеты и два надводных корабля к Данцигер-Гатт. Я требовал, чтобы хоть один вертолет продолжал барражировать над тем местом, где, как мы знали, находилась подлодка. Но получил отказ. Мы должны уйти оттуда, и незамедлительно. Что мы и сделали, с ожидаемым результатом.

— А именно?

— У Данцигер-Гатт мы, конечно, не обнаружили никакой подлодки. Хотя весь вечер и всю ночь продолжали поиски. До сих пор спрашиваю себя, сколько тысяч литров топлива сожгли вертолеты.

— А что произошло с подлодкой, которую вы держали в кольце?

— Она исчезла. Бесследно.

Валландер обдумывал услышанное. Давным-давно он проходил военную службу в одном из противотанковых полков в Шёвде. И вспоминал то время неохотно. На призывной комиссии просился на флот, но был направлен в Вестеръётланд. Проблем с дисциплиной у него никогда не возникало, однако он с трудом понимал многие приказы, которые отдавались в ходе учений. Зачастую складывалось впечатление, будто во всем властвует случай, хотя солдаты должны были представлять себе, что втянуты в смертельную схватку с противником.

Фон Энке осушил свою рюмку.

— Я начал задавать вопросы о случившемся. И напрасно. Очень скоро я заметил, что эта тема популярностью не пользовалась. Народ уходил от ответа. Даже часть моих коллег, которых я считал своими близкими друзьями, намекала, что не одобряет моего любопытства. А ведь мне просто хотелось выяснить причину контрприказов. Смею утверждать, мы были как никогда близки к тому, чтобы действительно принудить подлодку к всплытию. В двух минутах, не больше. Поначалу я был не одинок в своем возмущении. Еще один капитан второго ранга, Аросениус, и аналитик из главного штаба армии дежурили в тот день в оперативном штабе. Но всего через несколько недель оба они тоже стали отдаляться от меня. Не желали участвовать в моих разбирательствах и расспросах. А в один прекрасный день и я подвел черту.

Фон Энке отставил рюмку и наклонился к Валландеру:

— Разумеется, я ничего не забыл. И по-прежнему стремлюсь понять, что произошло, и не только в тот день, когда мы добровольно упустили подлодку. Перебираю все, что случилось за те годы. И, пожалуй, наконец-то начинаю приближаться к некоторой ясности.

— Насчет того, почему вам не позволили принудить ту подлодку к всплытию?

Фон Энке медленно кивнул, снова раскурил трубку, но ничего не сказал. Валландер подумал, уж не останется ли услышанная история незаконченной.

— Вы меня заинтриговали. Каково же объяснение?

Фон Энке отмахнулся:

— Пока говорить об этом слишком рано. До цели я еще до добрался. В данный момент сказать больше нечего. Так что лучше, пожалуй, вернуться к гостям.

Они встали и вышли из комнаты. Направляясь на террасу, Валландер столкнулся с женщиной, которая ненароком помешала их разговору. И только теперь задумался о том жесте, какой фон Энке сделал правой рукой: сперва решительно потянулся к нагрудному карману, затем как бы передумал и в конце концов снова уронил руку на колени.

Казалось бы, сущая нелепость, но другого объяснения Валландер не нашел. Фон Энке был вооружен. Возможно ли, думал он, глядя в окно на голый сад. Отставной капитан второго ранга — с оружием на собственном семидесятипятилетии?

Нет, поверить невозможно, и Валландер отбросил эту мысль. Ему наверняка померещилось. Одно смутное ощущение породило другое. Сперва почудился страх, затем оружие. Вероятно, его интуиция утрачивает остроту и точно так же растет забывчивость.

На террасу вышла Линда.

— Я думала, ты ушел.

— Пока нет. Но скоро уйду.

— Я уверена, Хокан и Луиза рады, что ты приехал.

— Он рассказывал мне о подводных лодках.

Линда приподняла брови.

— Правда? Удивительно.

— Почему?

— Я много раз просила его рассказать. Но он всегда отнекивается, говорит, что не хочет. Даже чуть ли не раздражается.

Линда исчезла, ее позвал Ханс. Валландер остался один, размышляя о ее словах. Почему же Хокан фон Энке решил довериться именно ему?

Позднее, уже вернувшись в Сконе и обдумав рассказ фон Энке, Валландер обнаружил еще кое-что удивительное. Конечно, в услышанной истории хватало неясного, расплывчатого и трудного для его понимания. Но озадачивал его один аспект в самой предпосылке, в самой концепции, так он это называл. Фон Энке спланировал разговор за короткое время, после того как узнал, что Валландер приедет на юбилей? Или же стартовая полоса еще короче и началась с человека, стоявшего под фонарем у ограды?

Кто был этот человек? На этот вопрос сам Валландер ответить не мог.

5

Спустя три месяца, точнее 11 апреля, произошло событие, заставившее Валландера вновь мысленно вернуться к тому январскому вечеру, когда он сидел за закрытыми дверями в душной комнате, слушая рассказ юбиляра об инцидентах на флоте, случившихся без малого три десятка лет назад.

Происшедшее явилось для всех окружающих полной неожиданностью. Хокан фон Энке бесследно исчез из своей квартиры в Эстермальме. Каждое утро, независимо от погоды, он совершал долгую прогулку. В этот день в Стокгольме моросил дождь. Хокан, по обыкновению, встал рано и уже в самом начале седьмого сел завтракать. В семь он постучал в дверь жениной спальни, разбудил Луизу и сообщил, что уходит на прогулку. Прогулка продолжалась, как правило, часа два, лишь в морозы он сокращал ее вполовину, потому что прежде очень много курил и легкие так до конца и не восстановились. Маршрут прогулок не менялся никогда. От квартиры на Гревгатан Хокан направлялся к Вальхаллавеген, а затем — в парк Лилльянсскуген, где шел сложным извилистым путем по небольшим аллеям, которые опять-таки приводили его на Вальхаллавеген, откуда он сворачивал на юг по Стурегатан и далее налево по Карлавеген выходил к дому. Шагал он быстро, опираясь на старую прогулочную трость своего отца, и домой возвращался, изрядно вспотев, а потому немедля принимал ванну.

Тем утром все было как всегда, за одним исключением. Домой Хокан фон Энке не вернулся. Луиза прекрасно знала его маршрут, раньше она иной раз составляла мужу компанию, но теперь уже нет, так как не могла выдержать его темп. Когда он не появился дома в обычное время, она забеспокоилась. Конечно, он был в хорошей форме, но, что ни говори, человек старый, мало ли что могло случиться. Внезапный инсульт, разрыв кровеносного сосуда. Она сразу же пошла искать мужа, как только обнаружила, что он нарушил договоренность и не взял с собой мобильник. Телефон лежал на письменном столе. В одиннадцать она вернулась домой, повторив весь Хоканов маршрут. И все это время изнывала от страха найти его мертвым где-нибудь на дороге. Но нет, он исчез. Из дома она позвонила двум-трем друзьям, к которым он мог зайти. Как выяснилось, никто из них его не видел. Теперь Луиза точно знала: что-то случилось. Около двенадцати она позвонила Хансу, в копенгагенскую контору. Хотя она была очень встревожена и думала немедля заявить в полицию об исчезновении, Ханс попытался ее успокоить. Они решили выждать еще несколько часов, правда, Луиза согласилась с большой неохотой.

Сразу после разговора с матерью Ханс позвонил Линде, а через нее и Валландер узнал о событиях этого утра. Он как раз пробовал научить Юсси стоять смирно, когда ему чистят лапы. Знакомый кинолог из Скурупа проинструктировал его, как надо действовать. И когда Валландер уже почти разуверился, что Юсси вообще способен приобрести какие-либо новые навыки, зазвонил телефон. Линда рассказала про встревоженную свекровь и спросила совета.

— Ты сама служишь в полиции, — ответил Валландер. — Знаешь, как положено поступать. Надо ждать. Большинство людей возвращается.

— Он многие годы не нарушал свой распорядок. Я понимаю, почему Луиза обеспокоена. Она не истеричка.

— Подождите до вечера, — сказал Валландер. — Он наверняка вернется.

Валландер не сомневался, что Хокан фон Энке вскоре опять войдет в свой дом и вполне логично объяснит свое отсутствие. Сам он испытывал больше любопытство, чем беспокойство, и прикидывал, каково будет объяснение. Но Хокан фон Энке не вернулся ни этим вечером, ни следующим. Поздно вечером 11 апреля Луиза заявила в полицию об исчезновении мужа. Затем она на патрульной машине проехала по лабиринту аллей в Лилльянсскугене, однако и на сей раз безрезультатно. На другой день из Копенгагена приехал ее сын. Вот тогда-то Валландер начал осознавать: по-видимому, все ж таки что-то случилось.

Когда фон Энке пропал, Валландер еще не вернулся к работе. Внутреннее расследование затянулось. Вдобавок в начале февраля он, поскользнувшись на заледеневшей дорожке перед домом, неловко упал и сломал левое запястье. И не просто поскользнулся, а споткнулся о поводок Юсси, потому что собака до сих пор рвалась с поводка и не желала идти с нужной стороны. Запястье загипсовали, Валландера отправили на больничный. В эту пору он был крайне вспыльчив, то и дело выходил из терпения, злился на себя, на Юсси, а особенно на Линду. Поэтому Линда избегала встречаться с ним чаще, нежели необходимо. Она считала, что он все больше и больше походит на своего отца — угрюмый, раздражительный, нетерпеливый. Нехотя он признал, что она права. Ему не хотелось становиться таким, как отец, — все что угодно, только не это. Только не озлобленный старик, который повторял сам себя что в своих картинах, что во взглядах на мир, все менее ему понятный. Валландер ходил по дому, как пойманный медведь по клетке, который более не в силах противиться сознанию, что ему шестьдесят и что он неотвратимо идет навстречу старости. Он может прожить еще и десять, и двадцать лет, но лишь чувствуя, как вокруг сгущается старость. Молодость — отдаленное воспоминание, средний возраст миновал. Он стоял за кулисой, готовый выйти на сцену и начать третий, и последний, акт, где все получит объяснение, будут названы герои, а негодяи умрут. Он изо всех сил сопротивлялся трагической роли. Хотел уйти со сцены смеясь.

Наибольшую тревогу у Валландера вызывала забывчивость. Он писал себе записки, когда ездил за покупками в Симрисхамн или в Истад, но, стоя в магазине, обнаруживал, что забыл записку дома. Да и писал ли ее вообще? Он не помнил. Однажды, когда сильнее обычного обеспокоился прогрессирующим ухудшением памяти, он записался на прием к мальмёской докторше, которая анонсировала свои услуги как специалист по «проблемам старения». Гипс тогда еще не сняли, вдобавок Валландер здорово простыл. Врач — ее звали Маргарета Бенгтссон — принимала в старинном доме в центре Мальмё. Валландер оценил ее критически: слишком уж молода, чтобы хоть немного понимать тяготы старения. И с порога едва не повернул обратно. Но все же вежливо вошел, сел в черное кожаное кресло и рассказал о своей скверной памяти.

— У меня альцгеймер? — спросил он в конце разговора.

Маргарета Бенгтссон улыбнулась, не снисходительно, а совершенно естественно и дружелюбно:

— Нет. Не думаю. Но, разумеется, никто не знает, что ждет за ближайшим углом.

За ближайшим углом… — думал Валландер, когда на ледяном ветру шел к машине, припаркованной как раз за углом. За стеклоочистителем он нашел квитанцию — штраф за неправильную парковку. Швырнул бумажку в машину, даже не взглянув на сумму, и поехал домой.

Возле дома стояла машина, вроде бы незнакомая. Только выбравшись из-за руля, Валландер увидел у собачьей загородки Мартинссона, который, просунув руку сквозь решетку, трепал Юсси по голове.

— Я как раз собирался уезжать, — сказал Мартинссон. — Оставил тебе записку на двери.

— Тебя послали?

— Нет, я по собственной инициативе, хотел узнать, как твои дела.

Они вошли в дом. Мартинссон скользнул взглядом по корешкам валландеровской библиотеки, которая с годами весьма разрослась. Оба устроились за кухонным столом выпить кофе. Валландер словом не обмолвился про поездку в Мальмё и визит к врачу. Мартинссон кивнул на его загипсованную руку.

— На следующей неделе сниму гипс, — сказал Валландер. — Что слышно?

— Насчет руки?

— Насчет меня. И оружия в кабаке.

— Леннарт Маттсон — человек необычайно молчаливый. Я понятия не имею, что происходит. Но ты должен знать: мы тебя поддерживаем.

— Неправда. Ты — да. Но кто-то ведь проболтался. Многие в Управлении меня недолюбливают.

Мартинссон пожал плечами.

— Такова жизнь. Ничего не поделаешь. Кто любит меня?

Разговор шел обо всем и ни о чем. Валландер подумал, что из тех, с кем он начинал когда-то работать в Истаде, теперь остался один Мартинссон.

Мартинссон выглядел подавленным. Валландер спросил, не заболел ли он.

— Нет, не заболел, — ответил Мартинссон. — Просто думаю, пришла пора. Кончилось мое время в полиции.

— Ты что, тоже забыл оружие в кабаке?

— Больше не могу.

К огромному удивлению Валландера, Мартинссон вдруг заплакал. Словно беспомощный ребенок, сидел с чашкой в руках, а по щекам катились слезы. Валландер не знал, что делать. Конечно, за годы службы он не раз видел Мартинссона в угнетенном настроении, но тот никогда не падал духом так, как сейчас. И решил переждать. Только когда зазвонил телефон, пошел и выдернул шнур из розетки.

Мартинссон взял себя в руки, утер слезы.

— Вот видишь, что со мной творится. Извини.

— За что? Человек, способный заплакать в присутствии другого, проявляет, по-моему, большое мужество. Какого мне самому, увы, недостает.

Мартинссон рассказал, что чувствует себя этаким странником в пустыне и это ощущение растет. Как полицейский он все больше сомневается в своих задачах. Не то чтобы недоволен собственной работой, нет, недовольство вызывает роль полиции в нынешней Швеции. Дистанция между ожиданиями граждан и деятельностью полиции, кажется, постоянно увеличивается. И он подошел к пределу, когда каждая ночь — бессонное ожидание дня, о котором ему известно только то, что он будет мучительным.

— Летом уйду, — сказал он. — В Мальмё есть одна фирма, с которой я имел контакт. Они консультируют по вопросам безопасности мелких предприятий и частной недвижимости. Готовы взять меня на работу. Вдобавок и жалованье куда выше, чем у меня сейчас.

Валландер вспомнил, как лет пятнадцать назад Мартинссон тоже собирался уйти. Тогда он сумел переубедить его. На сей раз уговаривать невозможно. Собственная жизненная ситуация Валландера тоже не такова, чтобы обольщаться насчет своего будущего в полиции. Хотя консультанта по вопросам безопасности из него нипочем не выйдет.

— Пожалуй, я тебя понимаю, — сказал он. — И, по-моему, ты принял правильное решение. Меняй работу, пока возраст еще позволяет.

— Через несколько лет мне стукнет пятьдесят, — сказал Мартинссон. — В такие годы человек еще молод?

— Мне шестьдесят, — сказал Валландер. — А в шестьдесят шлюз, куда пропускают только тех, кому пора стареть, уж точно пройден.

Мартинссон задержался еще на некоторое время, рассказал о работе, которая ждет его в Мальмё. Валландер понял: он старается показать, что, как бы там ни было, впереди у него кое-что есть, что энтузиазм пока не угас.

Валландер проводил его до машины.

— Ты что-нибудь слышал от Маттсона? — как бы невзначай спросил Мартинссон.

— У обвинителя есть на выбор четыре варианта, — ответил Валландер. — «Наставительную беседу» со мной проводить не станут. Ведь иначе выставят на посмешище всю полицию. Шестидесятилетний полицейский сидит словно нашкодивший мальчишка и выслушивает нотацию от начальника полиции или от кого-нибудь еще.

— Неужели и об этом говорили? Н-да, не от большого ума!

— Могут сделать мне предупреждение, — продолжал Валландер, — или назначить вычет из жалованья. Наконец, могут уволить. Думаю скорей всего назначат вычет.

У машины они попрощались. Мартинссон исчез в туче снега. Валландер вернулся в дом, полистал ежедневник и отметил, что со злополучного вечера, когда он забыл в ресторане оружие, прошло уже больше месяца.

Гипс сняли, но он по-прежнему сидел на больничном. 10 апреля ортопед Истадской больницы обнаружил, что кости валландеровского запястья срослись не так, как надо. На миг Валландер перепугался, что запястье опять сломают, но ортопед успокоил его: есть, мол, другие способы. Только пользоваться рукой пока нельзя, поэтому на работу его не выписали.

После визита к ортопеду Валландер остался в городе. В истадском театре тем вечером играли пьесу современного американского драматурга. Линда простыла и не могла пойти, а потому отдала билет отцу. Подростком она некоторое время мечтала стать актрисой. Правда, очень скоро передумала. И теперь благодарила себя за то, что быстро сообразила, что не обладает сценическим талантом. Валландер никогда не слышал в ее голосе сожаления, когда она говорила об этом.

Уже минут через десять Валландер стал поглядывать на часы. Спектакль оказался скучным. Посредственные актеры расхаживали по комнате, временами роняли реплики — у книжного шкафа, у стола, у подоконника. Речь в пьесе шла о семье, которая вот-вот развалится под нажимом внутренних обстоятельств — неразрешенных конфликтов, лжи, несбывшихся мечтаний; Валландера все это не увлекло. И когда наконец начался антракт, он забрал в гардеробе куртку и ушел из театра. Вообще-то он предвкушал удовольствие от спектакля и теперь чувствовал себя тоскливо. Может, дело в нем самом? Или спектакль действительно был скучный?

Машину он оставил на парковке у вокзала. И сейчас, перейдя через железнодорожные пути, пошел туда короткой дорогой по утоптанной тропинке, ведущей к заднему фасаду красного вокзального здания. Неожиданно его резко толкнули в спину, и он упал. Перед ним стояли два молодых парня, лет восемнадцати-девятнадцати. Один в кофте с откинутым капюшоном, другой в кожаной куртке. Парень в кофте сжимал в руке нож. Кухонный, успел подумать Валландер, а в следующую секунду парень в кожаной куртке кулаком ударил его по лицу. Верхняя губа треснула, потекла кровь. Новый удар, на этот раз по лбу. Парень был сильный и бил с размаху, словно себя не помнил от злости. Потом принялся теребить Валландерову одежду, требуя бумажник и телефон. Валландер, защищаясь, поднял руку. Все это время он одним глазом следил за ножом. И вдруг сообразил, что парни перепуганы куда больше, чем он сам, и что дрожащую руку с ножом можно оставить без внимания. Метнулся к парню с ножом и попытался дать ему пинка. Промахнулся, но сумел схватить парня за запястье и резко вывернуть. Нож отлетел в сторону. В тот же миг Валландер почувствовал мощный удар по затылку и опять упал. Удар был так силен, что он не мог подняться на ноги. Стоял на коленях, чувствовал, как холод от сырой земли проникает сквозь штанины, и думал, что вот сейчас его убьют. Но ничего не происходило. Когда он поднял голову, парней рядом не было. Ощупал затылок — ладонь стала липкой. Медленно встал, в глазах потемнело, пришлось ухватиться за ограду, тянувшуюся вдоль рельсов. Несколько раз глубоко вздохнул и зашагал к машине. Парни исчезли. Затылок кровоточил, но не сильно, так что дома он сам разберется с раной. Похоже, обошлось даже без сотрясения мозга.

Он посидел в машине, не включая зажигание. Из одного мира в другой, думал он. Сижу в театре, где чувствую себя посторонним, ухожу оттуда, и меня швыряет в мир, с которым я сталкиваюсь чаще всего. На сей раз избили меня и под угрозой была моя собственная жизнь.

Больше всего он думал о ноже. Давным-давно, в самом начале его полицейской карьеры, в мальмёском Пильдаммспарке какой-то психопат, вконец съехавший с катушек, нанес ему тяжелое ножевое ранение. Лезвие прошло в считаных сантиметрах от сердца. Еще бы чуть-чуть — и он бы не прожил все эти годы в Истаде, не увидел бы, как подрастает дочка Линда. Его жизнь оборвалась бы, не успев толком начаться.

Он помнил, о чем тогда думал. Есть время жить, и есть время умирать.

В машине было холодно. Валландер завел мотор, включил печку. Снова и снова мысленно прокручивал нападение. Все еще находился в шоке, но заметил, что внутри закипает гнев.

Он вздрогнул от стука по стеклу, решил, что парни вернулись. Но увидел пожилую седовласую женщину в берете. И приоткрыл дверцу.

— Так долго держать мотор на холостом ходу запрещено, — сказала она. — Я гуляю с собакой и засекла по часам, сколько ваша машина стоит тут с включенным мотором.

Валландер молча кивнул и поехал прочь. Той ночью он долго лежал без сна. Когда последний раз глянул на часы, было уже начало шестого. А наутро пропал Хокан фон Энке. И Валландер так и не заявил о совершенном на него нападении. Никому не сказал ни слова, даже Линде.

Когда и через двое суток Хокан фон Энке не вернулся, Валландер начал осознавать, что произошло что-то серьезное. Он до сих пор сидел на больничном и, когда будущий зять позвонил и попросил его приехать в Стокгольм, не задумываясь решил съездить. Как он понял, о помощи вообще-то просила Луиза. Но предупредил Ханса, что в работу полиции вмешиваться не станет. Этим делом занимаются стокгольмские коллеги. Полицейские, которые вмешивались в чужие дела и влезали на чужую территорию, никогда симпатии не вызывали.

Вечером накануне отъезда в Стокгольм — а вечера ранней весной стоят светлые — он навестил Линду. Ханса, по обыкновению, дома не было, он вечно перерабатывал со своими «финансовыми спекуляциями», как Валландер называл их про себя. Кстати, из-за этого Валландер в первый и пока что последний раз повздорил с будущим зятем. Ханс бурно запротестовал: дескать, он и его коллеги такими примитивными вещами не занимаются. Когда же Валландер спросил, в чем конкретно заключается его работа, он не сумел в ответ назвать ничего иного, кроме тех же спекуляций валютами и ценными бумагами, дериватами и хедж-фондами (тут Валландер с готовностью признал, что в этом не разбирается). Вмешалась Линда, сказала, что ее отец не силен в нынешних загадочных и оттого пугающих финансовых инструментах. Раньше Валландера наверняка бы возмутили ее слова, но теперь он заметил тепло в ее голосе и развел руками в знак добровольной капитуляции.

Сейчас он, стало быть, сидел у них дома. Девчушка, по-прежнему безымянная, спала на ковре у ног Линды. Валландер смотрел на нее и вдруг, пожалуй впервые, осознал, что собственная его дочка никогда уже не будет сидеть у него на коленях. Когда у детей появляются собственные дети, что-то всегда безвозвратно уходит в прошлое.

— Как ты думаешь, что случилось с Хоканом? — спросил Валландер. — Твое мнение как полицейской и подруги Ханса.

Линда ответила быстро, явно готовая к такому вопросу:

— Я уверена: что-то случилось. Боюсь даже, его нет в живых. Хокан не из тех, кто вот так просто исчезает. Он никогда бы не покончил с собой, не оставив записки с объяснением причин. Да и вообще нипочем бы не покончил с собой, но это уже другой вопрос. Если б совершил что-то наказуемое, то не скрылся бы, а принял наказание. Короче говоря, я не думаю, что он исчез добровольно.

— Можно поподробнее?

— А надо? Ты же понимаешь, что я имею в виду!

— Да, но хочу услышать в твоей формулировке.

Валландер опять заметил, что она тщательно подготовилась. И не просто говорила как родственница о родственнике, но как проницательный молодой полицейский излагала свою точку зрения.

— Когда заходит речь о недобровольности, существует два варианта. Первый: несчастный случай — например, человек провалился под лед или попал под машину. Второй: умышленное насилие — похищение или убийство. Несчастный случай, пожалуй, уже можно исключить. В больницах его нет. Этот путь, стало быть, закрыт. Остается только вторая возможность.

Валландер жестом прервал ее.

— Давай сделаем одно допущение, — сказал он. — Предположим, случилось то, что, как мы с тобой знаем, происходит значительно чаще, нежели все думают. Особенно с пожилыми мужчинами.

— Что у него была другая женщина и он сбежал с ней?

— Примерно так.

Линда энергично мотнула головой:

— Я, разумеется, говорила с Хансом об этом. Он решительно отметает существование каких бы то ни было скелетов в шкафу. Хокан всю жизнь был верен Луизе.

Валландер быстро повернул вопрос иначе:

— А Луиза? Она ему не изменяла?

Этот вопрос Линда себе не задавала, сразу видно. Не научилась пока делать в дознании резкие виражи.

— По-моему, нет. Не тот тип.

— Плохой ответ. О человеке никогда нельзя говорить, что он «не тот тип». Это ведь недооценка.

— Тогда скажу так: я не думаю, что у нее были романы на стороне. Хотя, конечно, точно знать не могу. Спроси у нее!

— Ни в коем случае! В нынешних обстоятельствах это неуместный цинизм. — Валландер помедлил, сомневаясь, задавать ли следующий вопрос, возникший у него в голове. — Вы с Хансом наверняка разговаривали в эти дни. Не все же время он сидит за своими мониторами. Что он говорит? Его удивило исчезновение Хокана?

— Еще бы не удивило! А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Но тогда в Стокгольме мне показалось, что Хокан чем-то встревожен.

— Отчего ты не рассказал об этом?

— Оттого что отбросил эту мысль. Решил, что померещилось.

— Обычно интуиция тебя не подводит.

— Спасибо. Хотя я все меньше в ней уверен, как и во многом другом.

Линда молчала. Валландер рассматривал ее лицо. Она пополнела после родов, щеки округлились. По глазам видно, что она устала. Ему вспомнилась Мона и ее вечная злость из-за того, что он якобы вообще не помогал, когда Линда просыпалась ночью и плакала. Интересно, а как она? — подумал он. С появлением ребенка все разом натягивается до предела. И иной раз рвется.

— Что-то говорит мне, что ты прав, — наконец сказала дочь. — Задним числом я вспоминаю ситуации, почти незаметные, когда он казался встревоженным. Иногда оглядывался назад.

— Буквально или фигурально?

— Буквально. Оборачивался. Раньше я об этом не задумывалась.

— Больше тебе ничего не вспоминается?

— Он тщательно проверял, заперты ли двери. И некоторые лампы всегда были включены.

— Почему?

— Не знаю. К примеру, настольная лампа в его кабинете и свет в холле, у входной двери.

Старый моряк, подумал Валландер, освещает ночью фарватеры. Уединенные маяки в секретном военном проливе, куда обычные суда не заходят.

Тут малышка проснулась, заплакала, и Валландер качал ее на руках, пока она не успокоилась.

В стокгольмском поезде он продолжал размышлять о зажженных лампах. Надо непременно проникнуть в этот секрет. Возможно, найдется вполне естественное объяснение. Ему необходимо приблизиться к Хокану фон Энке, хотя пока что он не знает, каким путем.

Но так или иначе он полагал, что исчезновение разъяснится вполне приемлемым образом, без особого драматизма.

6

Однажды в конце 1970-х они с Моной ездили в Стокгольм. Валландер вспомнил, что останавливались они тогда в Сёдермальме, в гостинице «Морская», и теперь позвонил туда же и забронировал номер на два дня. Сойдя с поезда, он некоторое время колебался, взять ли такси или воспользоваться подземкой. Но в итоге пошел пешком, закинув на плечо свою довольно легкую сумку. Было по-прежнему холодно, хотя и солнечно, на горизонте никаких дождевых туч.

Шагая по Старому городу, он припомнил, как в конце лета 1979 года они с Моной ездили в Стокгольм. Инициатива исходила не от него, а от Моны, которая вдруг поняла, что ни разу не бывала в столице, и хотела исправить это чуть ли не позорное упущение. На поездку они потратили четыре дня его отпуска. Мона тогда начала учиться в вузе и не имела ни заработка, ни официального отпуска. Линда провела это время в семье одной из подружек, осенью ей предстояло идти в третий класс. Было начало августа, припомнилось ему. Дни стояли жаркие, нет-нет случались бурные грозы, потом снова наваливался гнетущий зной, загонявший их под сень высоких парковых деревьев. Без малого три десятка лет минуло, думал он, когда подошел к Шлюзу и направился в гору к гостинице. Три десятка лет, целое поколение, и вот я опять здесь. На этот раз один.

В холле совершенно ничего знакомого. Неужели, быстро подумал он, мы жили тогда в этой самой гостинице? Потом стряхнул внезапное неудовольствие, строго запретил себе думать о прошлом и на лифте поднялся к себе в номер, расположенный на втором этаже. Откинул покрывало на кровати, лег. Поездка выдалась утомительная, потому что в купе орали дети и шумели подвыпившие парни, севшие в Альвесте. Валландер закрыл глаза, попытался заснуть. А когда резко проснулся и посмотрел на часы, оказалось, что спал он максимум десять минут. Встал, подошел к окну. Что же, собственно, случилось с Хоканом фон Энке? Если собрать вместе все кусочки мозаики, какими он располагает, — полученные от Линды и те, что обнаружил сам, руководствуясь своим опытом, — то каков же будет результат? Увы, ни намека хоть на какой-нибудь вывод.

Он договорился, что зайдет к Луизе в семь вечера. И вновь решил прогуляться пешком. Напротив Дворца внезапно остановился. Здесь он был с Моной, это точно. Именно здесь, на мосту, они стояли тогда и говорили о том, что у обоих болят ноги. Воспоминание проступило так ярко, что он, будто наяву, услышал весь разговор. В иные минуты печаль, что их брак распался, угнетала его. Вот как сейчас. Он смотрел в бурлящую воду и думал, что жизнь его все больше сводится к сомнительным подсчетам всего того, что он с годами утратил.

Когда он позвонил у двери, Луиза фон Энке уже накрыла чайный стол. Измученная бессонницей, усталая, но тем не менее необычайно собранная. Стены в гостиной увешаны портретами фон-энкевских предков и батальными полотнами, выдержанными в приглушенных тонах. Луиза перехватила взгляд Валландера, скользнувший по картинам:

— Хокан был первым в роду морским офицером. Его отец, дед и прадед служили в сухопутных войсках. Дядюшка его к тому же состоял камергером у короля Оскара, не помню которого — Первого или Второго. Шпагу, что стоит вон там, в углу, другой его родич получил от Карла Четырнадцатого в награду за какую-то услугу. Хокан утверждал, что он снабжал его величество подходящими молодыми дамами.

Она умолкла. Валландер слушал тиканье часов на каминной полке и отдаленный шум улицы.

— Как по-вашему: что произошло? — спросил он.

— Не знаю, честное слово.

— В тот день, когда Хокан пропал, вы не заметили ничего необычного? Ничего такого, что выбивалось бы из обычной модели поведения?

— Нет. Все было как всегда. Он не меняет своих привычек, хотя и не педант.

— А как было в предшествующие дни? Неделей раньше?

— Он простыл. И один раз отказался от утренней прогулки. Но это и все.

— Может, он получил письмо? Может, кто-то ему звонил? Или заходил?

— Несколько раз он говорил по телефону со Стеном Нурдландером, своим близким другом.

— Он присутствовал на юрсхольмском юбилее?

— Нет, был в отъезде. Хокан и Стен познакомились, когда служили на одной подлодке. Хокан командиром, а Стен старшим механиком. Еще в конце шестидесятых.

— Что он говорит об исчезновении?

— Встревожен, как и все остальные. Тоже теряется в догадках. Сказал, что хотел бы поговорить с вами, пока вы будете здесь.

Луиза сидела на диване, прямо напротив Валландера. Вечернее солнце внезапно осветило ее лицо. Она отодвинулась в тень. Валландер подумал, что она из тех женщин, которые стараются спрятать свою привлекательность под маской будничности. И словно прочитав его мысли, она робко ему улыбнулась. Валландер достал блокнот, записал телефоны Стена Нурдландера. Отметил, что Луиза знает их наизусть — и стационарный, и мобильный.

Они разговаривали целый час, однако ничего нового Валландер не узнал. Потом Луиза провела его в кабинет мужа. Валландер бросил взгляд на настольную лампу.

— Ночью он включал свет.

— Кто вам сказал?

— Линда. В том числе эту лампу.

Луиза ответила, задергивая плотные шторы. В комнате едва уловимо пахло табачным дымом.

— Он боялся темноты, — сказала она, смахнув ладонью пыль с тяжелой темной шторы. — И считал, что это стыдно. Опасаться темноты он начал на своих подлодках. Но страх возник много позже, когда он давно перестал ходить в море. Мне пришлось клятвенно обещать, что я никому об этом не скажу.

— И все-таки ваш сын знает? И в свою очередь рассказал Линде.

— Должно быть, Хокан сам рассказал Хансу, без моего ведома.

Где-то поодаль зазвонил телефон.

— Кабинет в вашем распоряжении, — сказала Луиза и скрылась за высокой двустворчатой дверью.

Валландер поймал себя на том, что смотрит на нее примерно так же, как на Кристину Магнуссон. Сел у письменного стола, в кресло из красновато-коричневого дерева, со спинкой и сиденьем из зеленой кожи. Не спеша обвел взглядом комнату. Включил лампу. Вокруг выключателя скопилась пыль. Он провел пальцем по полированному красному дереву. Потом поднял планшетку, лежавшую на столе. Такой привычкой он обзавелся давно, еще когда проходил выучку у Рюдберга. Если на месте преступления имелся письменный стол, Рюдберг всегда начинал именно с планшетки. Как правило, там ничего не было. Но он с загадочным видом твердил, что пустая поверхность тоже важный след.

На столе было несколько ручек, лупа, фарфоровая ваза в форме лебедя, маленький камешек и коробочка с кнопками. Вот и все. Валландер медленно повернулся, огляделся по сторонам. На стенах рамки с фотографиями подводных лодок и других боевых кораблей. Большая цветная фотография Ханса в студенческой фуражке. Свадебное фото с Хоканом в мундире. Он и Луиза проходят под аркой из поднятых сабель. Фото стариков, мужчины почти сплошь в военной форме. На одной стене картина. Валландер встал, подошел рассмотреть поближе. Романтическое изображение битвы при Трафальгаре,[8] умирающий Нельсон возле пушки, рыдающие коленопреклоненные моряки вокруг адмирала. Картина удивила его. Такой китч в квартире, где все отмечено хорошим вкусом. Зачем он ее тут повесил? Валландер осторожно снял картину со стены, перевернул. Никаких надписей. Пустота под планшеткой, пустота на обороте скверной картины. Для детального осмотра комнаты время слишком позднее, подумал он. Уже почти полдевятого, а осмотр займет несколько часов. Лучше отложу на завтра. Он покинул кабинет, вернулся в одну из двух смежных гостиных. Из кухни пришла Луиза. Валландер как будто бы учуял слабый запах спиртного. Они договорились, что он придет завтра утром, в девять. Надевая в передней куртку, Валландер вдруг засомневался.

— У вас усталый вид, — сказал он. — Спите достаточно?

— Час-другой, пожалуй. Как я могу спать в полной неизвестности?

— Может, мне остаться?

— Спасибо, но в этом нет нужды. Я привыкла быть одна. Не забывайте, я жена моряка.

Долгий путь до гостиницы он проделал пешком, зашел в итальянский ресторан, с виду дешевый и с соответствующей кухней. Чтобы не лежать без сна, принял полтаблетки снотворного. Мрачно думая, что теперь это один из немногих способов заманить к себе сон — открутить крышку белой аптечной баночки.

Утренний визит Валландера начался так же, как и вечером накануне, — Луиза угостила его чаем. Он заметил, что спала она явно очень мало.

Луиза сказала, что комиссар Иттерберг, который занимается расследованием исчезновения, ждет его звонка. Вручила ему беспроводной телефон, встала и вышла на кухню. В зеркале на стене Валландер видел, что она стоит посреди кухни, неподвижно, спиной к нему.

В голосе Иттерберга отчетливо слышался норландский диалект.

— Расследование идет полным ходом, — начал он. — И теперь мы считаем: что-то случилось. Как я понял, его жена хочет, чтобы вы просмотрели его бумаги.

— А вы разве этого не сделали?

— Жена все просмотрела, но ничего не нашла. Думаю, она хочет, чтобы вы проверили все повторно.

— У вас вообще есть зацепки? Кто-нибудь его видел?

— Есть один свидетель, который вроде бы видел его в парке Лилльянсскуген. И всё.

Валландер услышал, как Иттерберг раздраженно велел кому-то зайти попозже.

— Никак не могу привыкнуть, — сказал Иттерберг. — Люди перестали стучаться.

— В один прекрасный день начальник Государственного управления уголовной полиции предложит нам в целях повышения эффективности сидеть в открытых кабинетах, — сказал Валландер. — Будем допрашивать своих и чужих свидетелей, вмешиваться в расследования друг друга.

Иттерберг довольно фыркнул. Валландер подумал, что установил хороший контакт со стокгольмской полицией.

— И еще кое-что, — сказал Иттерберг. — На действительной службе Хокан фон Энке занимал очень высокие посты. А в таких случаях за ходом расследования обычно наблюдает Полиция безопасности. Нашим секретным коллегам всегда до смерти охота выловить возможного шпиона.

Валландер удивился:

— А что, он под подозрением?

— Конечно же нет. Но ведь им необходимо что-нибудь предъявить, когда будет обсуждаться бюджет на следующий год.

Валландер отошел на несколько шагов от кухонной двери.

— Между нами, — сказал он, понизив голос. — Как вы думаете, что случилось? Не глядя на факты, просто на основе вашего опыта?

— Ситуация выглядит серьезно. Возможно, на него напали в парке, а затем увезли. Сейчас я думаю так.

Прежде чем закончить разговор, Иттерберг попросил номер Валландерова мобильника. Валландер вернулся к своему чаю, думая о том, что с куда большим удовольствием выпил бы кофе. Луиза вышла из кухни, вопросительно посмотрела на него. Валландер покачал головой.

— Ничего нового. Но они относятся к его исчезновению очень серьезно.

Луиза остановилась возле дивана, однако садиться не стала.

— Я знаю, его нет в живых, — вдруг сказала она. — До сих пор я отбрасывала мысли о самом худшем. Но больше не могу.

— Такая мысль должна иметь под собой основу, — осторожно проговорил Валландер. — Что именно заставляет вас так думать?

— Я прожила с ним сорок лет. Он никогда бы не поступил со мной таким образом. Ни со мной, ни с другими членами семьи.

Она поспешно вышла из комнаты. Валландер услышал, как закрылась дверь ванной. Подождал с минуту, встал, тихо прошел по коридору к спальням, прислушался. Она плакала за закрытой дверью. И хотя Валландер не отличался особой сентиментальностью, у него перехватило горло. Допив остатки чая, он прошел в кабинет, где побывал вчера вечером. Шторы по-прежнему задернуты. Он их раздвинул, впустил свет. Потом принялся методично осматривать стол, ящик за ящиком. Повсюду полный порядок, каждая вещица на своем месте. В одном из ящиков лежали старые курительные трубки, ершики для чистки и что-то вроде полировочной суконки. Валландер перешел к второй тумбе. Тот же порядок, старые школьные аттестаты, свидетельства, диплом летчика. В марте 1958-го Хокан фон Энке получил официальное разрешение пилотировать одномоторные самолеты, сдав экзамены на аэродроме Бромма. Значит, он жил не только в морских глубинах, подумал Валландер. Подражал не только рыбам, но и птицам.

Валландер вынул выпускной аттестат фон Энке из гимназии Норра-Латин. Высший балл по истории и родному языку, а также по географии. Немецкий язык и религия — довольно хорошо. В следующем ящике были фотоаппарат и старые наушники. Приглядевшись к фотоаппарату — старой «лейке», — Валландер заметил, что он с пленкой. Двенадцать кадров либо засвечены, либо отсняты. Он положил фотоаппарат на стол. Наушники тоже старые, Валландер прикинул, что такие были в моде лет пятьдесят назад. Зачем он их хранил? Нижний ящик пустой, если не считать журнальчика с комиксом — цветные картинки и речевые пузыри передавали содержание «Последнего из могикан» Купера. Журнал был до того зачитан, что едва не рассыпался в руках у Валландера. Он вспомнил, что однажды сказал ему Рюдберг. Всегда ищи то, что выбивается из общей картины. Что делал журнал «Классики в иллюстрациях» за 1962 год в нижнем ящике письменного стола Хокана фон Энке?

Он не слышал, как вошла Луиза. Она просто вдруг возникла на пороге. Все следы волнения были тщательно истреблены, лицо заново припудрено. Он показал ей комикс.

— Зачем Хокан его хранил?

— Кажется, он получил его от отца по какому-то особенному случаю. Но не рассказывал, по какому именно.

Она опять оставила его одного. Валландер выдвинул большой средний ящик между тумбами. Там царил беспорядок — письма, фотографии, использованные авиабилеты, желтая медицинская карта, какие-то счета, все вперемешку. Почему здесь беспорядок, а больше нигде? Он решил пока не трогать содержимое и оставил ящик открытым. Вынул только желтую медицинскую карту.

Человек, по следу которого он идет, за все годы не раз делал прививки. Всего три недели назад — от желтой лихорадки, а кроме того, от столбняка и желтухи. Здесь же, в папке, лежал рецепт на профилактическое средство от малярии. Валландер наморщил лоб. Желтая лихорадка? Куда надо ехать, чтобы понадобилась такая прививка? Он отложил медицинскую карту, не найдя ответа на этот вопрос.

Валландер встал, подошел к книжному шкафу. Если книги не обманывают, Хокан фон Энке очень интересовался историей, в особенности ранней историей английского флота и его развитием в первые годы XX века. Были там также труды по общей истории и множество политических мемуаров. Валландер отметил, что мемуары Таге Эрландера соседствуют с автобиографическими записками шпиона Веннерстрёма. К своему удивлению, он обнаружил, что фон Энке интересовался и современной шведской поэзией. Некоторые имена были Валландеру совсем незнакомы, некоторые он хотя бы слыхал, к примеру Сонневи и Транстрёмер. Он вынул несколько книг — страницы разрезаны. В одном из томиков Транстрёмера кто-то делал пометки на полях, написав в одном месте: «Блистательные стихи». Валландер прочитал и не мог не согласиться. Речь там шла о шумящих хвойных лесах. Целый погонный метр занимал Ивар Лу-Юханссон, столько же — Вильгельм Муберг. Образ пропавшего человека постоянно менялся, набирал глубины. Притом отнюдь не возникало впечатления, будто старый моряк был тщеславен и просто хотел показать окружающим, что не чужд интереса к гуманитарным сферам. Валландер считал, что нюхом чует подобных типов, так как они вызывали у него огромное отвращение.

Он отошел от книг, открыл канцелярский шкаф, начал выдвигать ящики. Всюду полный порядок, папки с документами, письма, отчеты, несколько частных дневников, чертежи подлодок с пометкой «представленный мною класс». Все в идеальном порядке, Неожиданное исключение составлял лишь средний ящик письменного стола. Тем не менее что-то задело Валландера, хотя он не мог сказать, что именно. Он снова сел у стола, устремив взгляд на открытый канцелярский шкаф. В углу кабинета стояли мягкое кресло коричневой кожи, столик с несколькими книгами и настольной лампой под матовым красным абажуром. Валландер пересел туда. На столике — две книги, обе открытые. Одна старая, «Безмолвная война» Рейчел Карсон. Он знал, эта книга одна из первых предостерегала, что западный прогресс ставит под угрозу будущее всей планеты. Вторая книга посвящена шведским бабочкам, короткие тексты вперемежку с красивыми цветными фото. Бабочки и планета под угрозой, думал Валландер. И беспорядок в одном из ящиков. Никакой связи.

Тут он заметил, что из-под кресла выглядывает уголок журнала. Нагнулся и поднял английское, а может, американское издание о боевых кораблях. Перелистал страницы. Там было всё — от статей об авианосце «Рональд Рейган» до набросков подводных лодок, находящихся пока на стадии замысла. Валландер отложил журнал в сторону и снова перевел взгляд на канцелярский шкаф. Смотреть и не видеть. Вот первое, от чего предостерегал Рюдберг, — не замечать того, что на самом деле видишь. Он опять сел в кресло у письменного стола, еще раз просмотрел содержимое канцелярского шкафа. В одном из ящиков лежала пыльная тряпка. Значит, он и чистоту наводил, подумал Валландер. На документах ни пылинки, чистота и порядок. Повернул кресло, снова устремил взгляд в открытый ящик письменного стола, где царил кавардак, противоречащий всему остальному. Бережно начал разбирать содержимое. Однако не нашел ничего привлекающего внимание. Только беспорядок, который действовал на нервы. Выбивался из общей картины, не был естественной частью Хокана фон Энке. Или беспорядок как раз естествен, а порядок чужероден?

Он встал, ощупал рукой верх канцелярского шкафа. Там лежала пачка бумаг, которую он снял. Отчет о политической ситуации в Камбодже, подготовленный двумя соавторами — Робертом Джексоном и Эвелин Харрисон. К удивлению Валландера, поступил он из Министерства обороны США. Датирован мартом 2008 года. Стало быть, совсем новый. Тот, кто его читал, явно испытывал сильные эмоции, потому что отдельные фразы были подчеркнуты, а на полях виднелись большие, жирные восклицательные знаки. Валландер попробовал представить себе правильный перевод английского заголовка — «On the Challenges of Cambodia, Based Upon the Legacies of Pol Pot Regime», — но не преуспел.

Встал, вернулся в гостиную. Чайные чашки исчезли. Луиза стояла у окна, смотрела на улицу. Только когда он кашлянул, она обернулась. Да так поспешно, словно он ее напугал. Валландеру вдруг вспомнилось порывистое движение ее мужа на юрсхольмском юбилее. Реакции одного порядка, подумал он. Оба в тревоге, напуганы, реагируют так, будто находятся под угрозой.

Он не планировал задавать этот вопрос, возникший сам собой, когда ему вспомнился Юрсхольм.

— У него есть пистолет?

— Нет. Теперь уже нет. На службе, наверно, был. Но здесь, дома? Нет, здесь никогда не было.

— А дачи у вас нет?

— Мы говорили о покупке дачи. Но всегда только снимали. Когда Ханс был маленький, проводили каждое лето на Утё. Позднее чаще всего ездили на Ривьеру, снимали квартиру. Говорили о покупке дачи. Да так и не собрались.

— А нет какого-нибудь другого места, где он мог хранить пистолет?

— Не-ет. Где бы?

— Вероятно, он где-то хранит свои вещи? Скажем, на чердаке? Или в подвале?

— В нашем подвальном отсеке есть кой-какая старая мебель и вещи времен его детства. Но я очень сомневаюсь, чтобы там было какое-нибудь оружие.

Луиза вышла из комнаты. Вернулась она с ключом от навесного замка. Валландер взял его, сунул в карман. Луиза фон Энке спросила, не хочет ли он еще чаю. Валландер отказался. Ему хотелось кофе, но язык не повернулся сказать.

Он снова прошел в кабинет, снова полистал отчет о политической ситуации в Камбодже. Почему отчет лежал на шкафу? Возле мягкого кресла стояла скамеечка для ног. Валландер придвинул ее к канцелярскому шкафу и стал на цыпочки, чтобы увидеть, где лежала папка. Крышка шкафа была в пыли, кроме того места, откуда он снял отчет. Он отнес скамеечку на прежнее место и вдруг замер. Догадался, что именно его задевало. Такое впечатление, что бумаг не хватает, особенно в канцелярском шкафу. Для полной уверенности он еще раз просмотрел все — и в столе, и в шкафу. Повсюду заметны следы частичных изъятий. Мог ли это сделать сам Хокан? Конечно, мог, но и Луиза тоже могла.

Валландер вернулся в гостиную. Луиза сидела в кресле, по всей вероятности очень старом. Она смотрела себе на руки. Когда он вошел, встала и опять спросила, не хочет ли он чаю. На сей раз он отказываться не стал. Подождал, пока она принесла чай и налила ему, но свою чашку не наполнила.

— Я ничего не нахожу, — сказал Валландер. — Кто-нибудь мог просматривать бумаги Хокана?

Луиза испытующе посмотрела на него. От усталости лицо ее казалось поблекшим, чуть ли не помятым.

— Я просматривала, конечно. А кто еще?

— Не знаю, но, похоже, кой-какие бумаги отсутствуют, неожиданный беспорядок. Впрочем, я могу и ошибаться.

— Со дня исчезновения никто в его кабинет не заходил. Если не считать меня.

— Мы уже говорили об этом. Но мне хотелось бы повторить вопрос. О его любви к порядку.

— Он не выносил беспорядка.

— Но, если мне не изменяет память, педантом не был?

— Когда мы ждем гостей, он обычно помогает мне накрывать на стол. Следит, чтобы приборы и бокалы стояли как надо. Но линейкой при этом не пользуется. Я ответила на вопрос?

— Безусловно, — мягко сказал Валландер, с неудовольствием отметив, что усталость на ее лице проступает все сильнее.

Он допил чай, потом спустился в подвал осмотреть семейный отсек. Там обнаружились старые дорожные сумки, лошадь-качалка, пластмассовые ящики с игрушками прежних поколений, не только Хансовыми. У стены несколько пар лыж и разобранное устройство для копирования фотонегативов.

Валландер осторожно присел на лошадь-качалку. Внезапно он понял, и эта мысль была как случившееся недавно жестокое нападение. Хокан фон Энке мертв. Другого объяснения нет. Он мертв.

И чувствовал Валландер не только печаль. Но и тревогу.

Хокан фон Энке пытался что-то мне сказать, думал он. Но тем вечером в комнате без окон на Юрсхольме я, к сожалению, не понял, что именно.

7

Проснулся Валландер на рассвете, оттого что в соседнем номере ссорилась молодая пара. Скверная звукоизоляция позволяла слышать все резкости, какие они бросали друг другу. Он встал, поискал в несессере ушные затычки, но на сей раз явно уехал из дома без них. И тогда с силой хватил по стене, два раза и еще один, будто посылал кулаком заключительное бранное слово. Скандал немедля утих, по крайней мере если и продолжался, то тихо, так что он не различал упреков. Засыпая, он подумал, не случилось ли и им с Моной учинить в гостинице глупую ссору во время той поездки в столицу. Иной раз стычки возникали из-за пустяковых мелочей, обоих всегда выводили из себя именно пустяковые мелочи, а вовсе не что-то по-настоящему важное. Наши ссоры никогда яркостью не отличались, всегда были какими-то серыми, думал он. Мы сердились, или обижались, или то и другое сразу, и оба знали, что это пройдет. Но все равно скандалили, оба одинаково глупые, оба пороли чушь, о которой тотчас жалели. Выпускали изо рта целые стаи слов, а поймать их не успевали.

Он уснул и видел во сне какого-то человека — не то Рюдберга, не то своего отца, — который ждал его под дождем. А он опаздывал — наверно, машина сломалась — и знал, что за опоздание получит нагоняй.

После завтрака он из холла позвонил Стену Нурдландеру. Начал с домашнего телефона. Там никто не ответил. Номер мобильного тоже не отвечал. Зато можно хотя бы оставить сообщение. Он назвал свое имя и дело. Но в чем, собственно, заключалось его дело? Поиски пропавшего Хокана фон Энке — задача стокгольмской полиции, а не его. Его можно рассматривать разве что как частного сыщика-импровизатора, что после убийства Пальме отнюдь не вызывает симпатий.

Звонок мобильного прервал его размышления. Звонил Стен Нурдландер. Голос у него был низкий, хриплый.

— Я знаю, кто вы, — сказал он. — Луиза и Хокан рассказывали о вас. Куда за вами заехать?

Валландер стоял на тротуаре, когда рядом затормозила машина Стена Нурдландера. «Додж» середины 1950-х, сверкающий хромом и белыми врезками на покрышках. В молодости Стен Нурдландер явно был раггаром, одним из юнцов-автомобилистов, которые многих тогда повергали в ужас. Он и теперь был в кожаной куртке, американских сапогах, джинсах и тонкой футболке, несмотря на холод. Интересно, как вышло, что Хокан фон Энке и Стен Нурдландер стали такими близкими друзьями? — подумал Валландер. На первый взгляд трудно представить себе двух более непохожих людей. Хотя судить по одной только внешности опасно. Недаром Рюдберг твердил: внешность почти всегда скользкий лед.

— Залезайте, — сказал Стен Нурдландер.

Валландер не спросил, куда они направляются, просто сел на красное кожаное сиденье, наверняка оригинальное. Задал несколько вежливых вопросов об автомобиле и выслушал столь же вежливые ответы. После этого оба умолкли. На зеркале заднего вида качались две большие игральные кости из какого-то мягкого материала. Мальчишкой он не раз видел подобные машины. За рулем сидели мужчины средних лет, в костюмах, блестевших не меньше, чем хром автомобилей. Они десятками скупали у отца картины и платили купюрами из толстых пачек. «Блескучие кавалеры», так он их тогда называл. Позднее он понял, что они унижали отца, выплачивая ему за картины сущие гроши.

На миг воспоминание навеяло печаль. О безвозвратно ушедшем времени.

Ремни безопасности в машине отсутствовали. Заметив, что Валландер ищет их, Стен Нурдландер сказал:

— Машина антикварная. Отсутствие ремней официально разрешено.

Поездка закончилась где-то на Вермдё. К тому времени Валландер давно потерял представление и о направлении, и о расстоянии. Нурдландер затормозил спружинившую машину у коричневого здания, где помещалось кафе.

— Хозяйка кафе, Матильда, была замужем за одним из наших с Хоканом друзей, — сказал Стен Нурдландер. — Овдовела уже. Ее муж Клас Хурнвиг служил старпомом на том же «Змее», что и мы с Хоканом.

Валландер кивнул. Вспомнил, что Хокан фон Энке упоминал именно этот класс подводных лодок.

— Мы стараемся ее поддерживать. Она нуждается в деньгах. А к тому же варит вкусный кофе.

Первое, что увидел Валландер, войдя внутрь, был стоящий посредине комнаты перископ. Стен Нурдландер сообщил, с какой списанной субмарины его сняли, и Валландер понял, что находится в частном музее подводных лодок.

— С годами сложился обычай, — сказал Стен Нурдландер, — все, кто служил на шведских подлодках, и в кадрах, и по призыву, хотя бы один раз приходили в кафе Матильды. И непременно что-нибудь приносили с собой, иначе нельзя. Что-нибудь из украдкой позаимствованного фарфора, одеяло, даже исправные штурвалы и регуляторы. Настоящим апогеем были, конечно, те случаи, когда лодки снимались с вооружения и отправлялись в металлолом. Тогда многие, понятно, прибирали к рукам то и это, и кто-нибудь непременно устраивал сбор в пользу Матильды. Только вносили не деньги, а, скажем, глубиномер со списанной лодки.

Из кухонной двери вышла девушка лет двадцати.

— Это Мария, внучка Матильды и Класа, — сказал Стен Нурдландер. — Матильда по-прежнему иногда здесь бывает, но ей уже за девяносто. Правда, она утверждает, что ее мать прожила сто один год, а бабушка — сто три.

— Так оно и есть, — заметила девушка. — Маме пятьдесят. И она считает, что прожила только полжизни.

Им подали кофе и булочки. Стен Нурдландер взял еще и пирожное, наполеон. За столиками тут и там сидели посетители, преимущественно люди пожилые.

— Давние экипажи подводных лодок? — спросил Валландер, когда они шли в дальнюю, пустующую комнату.

— Не обязательно, — отозвался Стен Нурдландер. — Но многих я узнаю.

В дальней комнате на стенах висели старые форменные тужурки и сигнальные флажки. У Валландера возникло ощущение, будто он очутился на складе реквизита для военных фильмов. Они сели за столик в углу. Над столиком висела рамка с черно-белой фотографией. Стен Нурдландер кивнул на нее:

— Вот один из наших «Морских змеев». Второй во втором ряду — я, четвертый — Хокан. Класа Хурнвига с нами в тот раз не было.

Валландер придвинулся поближе, рассматривая снимок. Лица различить трудно. Стен Нурдландер рассказал, что фотографировались они в Карлскруне, перед выходом в дальнее плавание.

— Вообще-то плавание отнюдь не сказочное. Из Карлскруны до Кваркена,[9] потом до Каликса и обратно. Ноябрь, холодище. Если память мне не изменяет, почти все время штормило. Постоянная качка, где бы мы ни находились, ведь Ботнический залив мелководен. На достаточно большую глубину погрузиться невозможно. Балтика — сущая лужа.

Стен Нурдландер жадно ел пирожное. Но как бы не интересовался его вкусом. Потом вдруг отложил вилку.

— Что все-таки произошло? — спросил он.

— Едва ли я знаю больше, чем вы или Луиза.

Стен Нурдландер порывистым движением отодвинул чашку. Валландер заметил, что он такой же усталый, как Луиза. Еще один человек, которого мучает бессонница, подумалось ему.

— Вы знаете его лучше, чем другие, — сказал он. — По словам Луизы, вы очень близко дружили. А значит, ваши соображения насчет того, что могло случиться, чрезвычайно важны.

— Вы говорите точь-в-точь как полицейский, с которым я встречался на Бергсгатан.

— Так я и есть полицейский!

Стен Нурдландер кивнул. Он был очень напряжен. На лице явственно читалась тревога.

— Почему вас не было на его семидесятипятилетии? — спросил Валландер.

— Моя сестра живет в Бергене, в Норвегии. У нее скоропостижно умер муж. Потребовалась моя помощь. К тому же я не любитель многолюдных приемов. Мы с Хоканом отметили по-своему. Неделей раньше.

— Где же?

— Здесь. Кофе и пирожными.

Стен Нурдландер кивнул на форменную фуражку на стене:

— Это фуражка Хокана. Его подарок по случаю нашего маленького праздника.

— О чем вы говорили?

— О чем всегда, о событиях октября восемьдесят второго. Я служил тогда на эсминце «Халланд», который вскоре должны были снять с вооружения. Сейчас он стоит в Гётеборге на приколе как музейный корабль.

— Значит, вы служили стармехом не только на субмаринах?

— Начинал я на торпедном катере, потом служил на корвете, эсминце, подводной лодке, а под конец опять на эсминце. Мы стояли у западного побережья, когда в Балтийском море стали появляться подлодки. Около полудня второго октября командир Нюман объявил, что нам приказано полным ходом идти в Стокгольмские шхеры и находиться там на случай чрезвычайной ситуации.

— В течение тех бурных суток вы имели контакт с Хоканом?

— Да, он мне звонил.

— Домой или на корабль?

— На эсминец. Дома я тогда вообще не бывал. Все увольнительные отменили. Нас держали в повышенной боеготовности, вполне можно так сказать. Не надо забывать, в те прекрасные времена мобильные телефоны еще не стали достоянием всех и каждого. Матросы-срочники, обслуживавшие коммутатор на эсминце, спускались вниз и сообщали о звонке. Чаще всего он звонил ночью, чтобы я мог говорить прямо из своей каюты.

— Почему?

— Наверно, ему не хотелось, чтобы кто-нибудь слышал, о чем мы говорим.

Голос Стена Нурдландера звучал ворчливо и недовольно. И все это время он разминал вилкой остатки пирожного.

— Фактически с первого по пятнадцатое октября мы разговаривали каждую ночь. Вообще-то я думаю, ему не разрешалось вести со мной такие разговоры. Но мы доверяли друг другу. Он чувствовал, сколь тяжела его ответственность. Глубинная бомба могла попасть в субмарину и потопить ее, вместо того чтобы принудить к всплытию.

Остатки пирожного на тарелке превратились в неаппетитную кашу. Стен Нурдландер отложил вилку и прикрыл тарелку бумажной салфеткой.

— В последнюю ночь он звонил мне трижды. Третий раз совсем поздно, вернее уже на рассвете.

— Вы по-прежнему находились на эсминце?

— Мы стояли примерно в одной морской миле от Хорсфьердена. Дул ветер, однако не слишком крепкий. На борту была объявлена полная боеготовность. Офицеров, разумеется, информировали о происходящем, но рядовые члены экипажа знали только о боеготовности, а не о ее причинах.

— Вы действительно ожидали приказа о начале противолодочной операции?

— Мы же не знали, что предпримут русские, если мы заставим всплыть одну из их подлодок. Вдруг бы они попытались освободить ее? Их боевые корабли, находившиеся к северу от Готланда, не спеша направлялись к нам. Один из наших телеграфистов говорил, что никогда не слыхал такого интенсивного радиообмена между русскими, даже во время самых масштабных маневров у балтийского побережья. Они нервничали, и это понятно.

Стен Нурдландер умолк, так как вошла Мария, спросила, не желают ли они еще кофе. Оба поблагодарили и отказались.

— Давайте поговорим о самом важном, — сказал Валландер. — Как вы восприняли приказ, позволяющий пойманной подлодке уйти?

— Ясное дело, я не поверил своим ушам.

— А как вы об этом узнали?

— Нюман неожиданно получил приказ отойти к Ландсорту и ждать там. Разъяснений не последовало, а Нюман без нужды вопросов не задавал. Я был в машинном отделении, когда мне сообщили о телефонном звонке. Я побежал в каюту. Звонил Хокан. Спросил, один я или нет.

— Он всегда об этом спрашивал?

— Нет, только в тот день. Я сказал, что один. А он переспросил, подчеркнув, что это, мол, очень важно. Помню, я прямо-таки разозлился. И вдруг понял, что он говорит не из оперативного штаба, а из телефона-автомата.

— Как вы узнали? Он сам сказал?

— Я услышал, как он бросает в щель монеты. Телефон-автомат находился в офицерской кают-компании. Поскольку он не мог дольше чем на несколько минут покинуть центральный пост — разве что выйти в туалет, — он наверняка бежал туда бегом.

— Он так сказал?

Стен Нурдландер испытующе посмотрел на Валландера.

— Кто тут полицейский — вы или я? Я слышал, что он запыхался!

Валландер оставил вспышку без внимания. Только кивком попросил Нурдландера продолжать.

— Он нервничал, был, можно сказать, очень зол и испуган. Казалось, фитиль подпалили с обоих концов. Он кричал, что это измена и что он откажется выполнять приказ и бомбами так или иначе заставит подлодку всплыть. Потом монеты кончились. Будто обрезали магнитную ленту.

Валландер смотрел на него, ждал продолжения, которого не последовало.

— Не сильно ли сказано? Измена?

— А что же это, как не государственная измена?! Дали уйти субмарине, нарушившей наши границы.

— Кто был в ответе?

— Одно или несколько лиц в высшем руководстве крепко струхнули. Не желали, чтобы русская подлодка всплыла.

Вошел какой-то мужчина с чашкой кофе в руках. Но Стен Нурдландер так решительно на него посмотрел, что он немедля ретировался, пошел искать себе столик в другом помещении.

— Кто это был, я не знаю. На вопрос «почему?» ответить, пожалуй, легче. Но опять-таки на уровне домыслов. Чего не знаешь, того не знаешь.

— Иной раз необходимо поразмышлять вслух. Даже полицейским.

— Допустим, на борту той подлодки находилось нечто такое, чему отнюдь не следовало попадать в руки шведских властей.

— И что же это?

Стен Нурдландер понизил голос, не слишком, но достаточно, чтобы Валландер заметил.

— Можно уточнить допущение: это был «некто», а не «нечто». Хорошо бы мы выглядели, если бы на той подлодке обнаружили шведского офицера? Просто для примера?

— Почему вы так думаете?

— Идея не моя. Это одна из теорий Хокана. У него их было много.

Валландер помолчал в задумчивости. Вообще-то не мешало бы записать все, о чем рассказал Стен Нурдландер.

— Что произошло после?

— После чего?

Стен Нурдландер начал сердиться. Правда, непонятно по какой причине — то ли из-за вопросов Валландера, то ли от тревоги за пропавшего друга.

— Хокан говорил, что начал задавать вопросы, — сказал Валландер.

— Он пытался выяснить, что произошло. Почти все, разумеется, сразу же засекретили. Причем часть документов откроют лишь через семьдесят лет. Это в Швеции максимальный срок. Обычно доступ закрывают на сорок лет. Однако здесь целый ряд материалов закрыт для общественности на долгих семьдесят лет. Даже Мария, которая подает нам кофе, и та едва ли доживет до тех пор.

— С другой стороны, у нее отличные гены, — вставил Валландер.

Стен Нурдландер оставил его реплику без внимания.

— Задумав что-нибудь, Хокан порой бывал весьма настырным и надоедливым. А это вторжение в шведские территориальные воды он воспринимал как вторжение в его личное пространство. Кто-то совершил предательство, да какое! Конечно, множество журналистов занимались расследованием инцидента с подлодками, но Хокан все равно не мог успокоиться. Он действительно хотел знать. Рискуя своей карьерой.

— С кем он беседовал?

Ответ последовал мгновенно, как удар кнута, подгоняющий незримую лошадь:

— Со всеми. Он опрашивал всех. Только что с королем не беседовал, но добрался почти до самого верха. Испросил аудиенции у премьер-министра, это точно. Позвонил Таге Петерсону, старому доброму социал-демократу из управления делами кабинета, попросил встречи с Пальме. Петерсон сказал, что у премьера все время расписано по минутам. Но Хокан не отставал: «Достаньте другой ежедневник. Неотложный визит всегда можно втиснуть». И действительно, Пальме его принял. За несколько дней до Рождества, в восемьдесят третьем.

— Он вам рассказывал?

— Я был с ним.

— У Пальме?

— В тот день я, так сказать, работал у него шофером. Сидел в машине, ждал и видел, как он в мундире и шинели исчез в подъезде нашего второго святая святых после Дворца. Продолжался визит около тридцати минут. Через десять минут охранник автостоянки постучал в мое окно и сказал, что здесь можно только высаживать пассажиров, но не парковаться. Я опустил стекло и ответил, что жду человека, у которого сейчас важная встреча с премьер-министром, и что я не намерен двигаться с места. Он оставил меня в покое. Когда Хокан вернулся, на лбу у него блестели капли пота. Мы молча поехали прочь. Сюда, в кафе, — продолжал Стен Нурдландер. — И сидели за этим самым столиком. Когда вышли из машины, начался снегопад. В тот год в Стокгольме выдалось белое Рождество. Снег пролежал до новогоднего вечера, дождь снова все смыл.

Вернулась Мария, предложила еще кофе. На сей раз оба с удовольствием согласились. Когда Стен Нурдландер сунул в рот кусок сахару, Валландер вдруг сообразил, что зубы у него вставные. И почему-то на секунду-другую помрачнел. Вероятно вспомнив, что сам небрежничает с регулярными визитами к дантисту.

По словам Стена Нурдландера, фон Энке очень подробно, стараясь ничего не упустить, передал ему свой разговор с Улофом Пальме. Тот принял его благожелательно, задал несколько вопросов о его военной карьере, с легкой самоиронией обронил несколько слов о собственном статусе офицера запаса. И очень внимательно выслушал все, что изложил фон Энке. Фон Энке высказался очень четко, без обиняков. Что касается лояльности к своему работодателю, шведским вооруженным силам, то в кабинете премьер-министра он преступил все и всяческие границы. Испросив по собственной инициативе встречу с премьером, он сжег все мосты, ведущие к главкому и его штабу. Путь к отступлению был отрезан. И все же он не мог не высказать все как есть. Говорил он больше десяти минут. А Пальме слушал, так он сказал. Приоткрыв рот и не сводя с него глаз. Когда же Хокан умолк, Пальме некоторое время сидел в задумчивости, потом начал задавать вопросы. Перво-наперво он хотел знать, была ли у военных полная уверенность насчет принадлежности подлодки Варшавскому договору. Хокан, сказал Стен Нурдландер, ответил контрвопросом. Поинтересовался, могло ли быть иначе. Пальме не ответил, только чуть скривился и покачал головой. Когда Хокан заговорил о государственной измене и военно-политическом скандале, Пальме перебил его, сказав, что подобную дискуссию следует вести иначе, не наедине с премьер-министром. Дальше они не продвинулись. Один из секретарей осторожно заглянул в кабинет, напомнил о другой встрече. Хокан вышел потный, но испытывая облегчение. Пальме все выслушал, сказал он. Он был полон оптимизма и думал, теперь что-то произойдет. Премьер-министр наверняка понял его слова об измене. Теперь он возьмется за министра обороны и главкома, потребует разъяснений. Кто открыл клетку и выпустил подлодку? А главное, почему?

Стен Нурдландер замолчал, бросил взгляд на часы.

— И что же было потом? — спросил Валландер.

— Настало Рождество. Несколько дней вообще все было тихо-спокойно, но перед самым Новым годом главком вызвал Хокана на ковер. И сделал ему резкий втык за то, что он за спиной руководства встречался с Улофом Пальме. Но Хокан, разумеется, понял, что фактически выговор был адресован самому премьер-министру, которому не следовало принимать морского офицера, действовавшего в обход командования.

— Но он продолжал раскапывать этот инцидент? Не сдался? Хоть и оказался в изоляции?

— Да, он продолжал поиски правды. Двадцать пять лет.

— Вы его самый близкий друг. Наверно, он говорил вам об угрозах по своему адресу?

Стен Нурдландер молча кивнул. Без комментариев.

— А теперь он пропал.

— Он мертв. Его убили.

Ответ прозвучал быстро и жестко. Стен Нурдландер говорил о смерти как о чем-то не вызывающем сомнений.

— Почему вы так уверены?

— А какие могут быть сомнения?

— Кто его убил? И почему?

— Не знаю. Возможно, ему было известно нечто такое, что в итоге стало слишком опасным.

— Двадцать пять лет минуло с тех пор, как эти подлодки нарушали шведские границы. Что может представлять опасность спустя столько лет? Господи, уже и Советского Союза нет. И Берлинская стена разрушена. А Восточная Германия? Вся та эпоха канула в прошлое. Что за тени вдруг могли возникнуть сейчас?

— Мы думаем, что все это ушло. А что, если кто-то скрылся за кулисами и сменил костюм? Репертуар можно изменить, но все разыгрывается на тех же подмостках.

Стен Нурдландер встал.

— Можно продолжить разговор в другой день. Сейчас меня ждет жена.

Он отвез Валландера в гостиницу. Они уже собирались попрощаться, когда у Валландера возник новый вопрос.

— У Хокана были еще по-настоящему близкие друзья?

— Да нет. Пожалуй, Луиза. Старые морские волки зачастую очень сдержанные люди. Не любят толкотни. Я тоже был не очень уж близким другом. Ближе других, скажем так.

Валландер заметил, что Стен Нурдландер колеблется: сказать или не сказать? Но все-таки сказал:

— Стивен Аткинс. Американец, тоже подводник. Чуть помоложе его. По-моему, семьдесят пять ему стукнет на будущий год.

Валландер достал блокнот, записал имя.

— У вас есть его адрес?

— Он живет в Калифорнии, под Сан-Диего. Раньше базировался в Гротоне, там крупная военная база.

Любопытно, почему Луиза не упомянула про Стивена Аткинса? — подумал Валландер. Но этим обременять Стена Нурдландера незачем, он явно спешил и нетерпеливо выжал педаль газа.

Валландер проводил взглядом блестящий автомобиль, покативший вверх по склону.

Потом поднялся к себе в номер и обдумал все услышанное. Однако Хокан фон Энке по-прежнему был где-то в неизвестности, и он, похоже, ни на шаг к нему не приблизился.

8

Наутро позвонила Линда, спросила, как дела в Стокгольме. Он откровенно сказал, что, судя по всему, Луиза уверена: Хокана фон Энке нет в живых.

— Ханс в это верить отказывается. Он убежден, что отец жив.

— В глубине души он все же догадывается, что Луиза может оказаться права, предполагая наихудшее.

— А как думаешь ты?

— Выглядит все это скверно.

Валландер спросил, говорила ли она с кем-нибудь в Истаде. Он знал, что временами она контактирует с Кристиной Магнуссон, в том числе приватно.

— Дознаватель вернулся в Мальмё, — сообщила Линда. — По-видимому, твое дело вот-вот решится.

— Вероятно, меня уволят, — сказал Валландер.

Линда ответила чуть ли не возмущенно:

— Конечно, взять с собой в ресторан оружие — поступок идиотский. Но если тебя уволят, то, надо полагать, заодно еще несколько сотен шведских полицейских должны остаться без работы. За куда более серьезные нарушения дисциплины.

— Я допускаю самое худшее, — мрачно сказал Валландер.

— Когда ты перестанешь жалеть себя, тогда и поговорим. — Она оборвала разговор.

Валландер подумал, что дочь определенно права. Скорей всего ему припаяют выговор плюс, возможно, вычет из жалованья. Он взял было телефон, хотел перезвонить дочери, но раздумал. Слишком велик риск, что они поссорятся. Он оделся, позавтракал, потом позвонил Иттербергу, который обещал принять его в девять. Валландер спросил, не напали ли они на след, однако ответ был отрицательный.

— Нам сообщили, что фон Энке якобы видели в Сёдертелье, — сказал Иттерберг. — Не знаю, что уж ему там понадобилось. Но как выяснилось, произошла ошибка. Речь шла о человеке в форме. А наш друг на прогулку форму не надевал.

— Все ж таки странно, что никто его не видел, — заметил Валландер. — Насколько я понял, в Лилльянсскугене всегда полно народу — кто гуляет, кто выводит собак.

— Согласен, — сказал Иттерберг. — Нас это тоже огорчает. Но, похоже, его вправду никто не видал. Ладно, жду вас в девять, тогда и потолкуем. Я вас встречу.

Иттерберг оказался человеком высоким, крепкого телосложения и напомнил Валландеру одного из шведских спортсменов-борцов. Он даже глянул на уши Иттерберга, не деформированы ли те, не похожи ли на цветную капусту, однако никаких признаков давней борцовской карьеры не обнаружил. Несмотря на могучее тело, двигался Иттерберг очень легко. Шагая впереди Валландера по коридорам, он словно бы почти не касался ногами пола. Наконец они добрались до кабинета, где царил беспорядок, а на полу красовался исполинский надувной дельфин.

— Подарок внучке, — пояснил Иттерберг. — Анна Лаура Констанс получит его в пятницу, когда ей сравняется девять. У вас есть внуки?

— Внучка. Недавно родилась.

— Как назвали?

— Пока что никак. Ждут, что имя появится как бы само собой.

Иттерберг пробормотал что-то неразборчивое и грузно уселся в кресло. Кивнул на окно, где стояла кофеварка, но Валландер помотал головой.

— Мы целиком и полностью исходим из того, что было совершено насильственное преступление, — сказал Иттерберг. — Он отсутствует уже слишком долго. Вообще, история странная. Ни единой зацепки. Никто его не видел. На самом деле будто в воздухе растворился. В парке тьма народу, и никто ничего не заметил. Не сходятся концы с концами.

— Выходит, он отклонился от обычного маршрута и вообще в парке не был?

— Или по крайней мере что-то случилось по дороге в парк. В любом случае опять-таки странно, что никто ничего не видел. На Вальхаллавеген нельзя убить человека и остаться незамеченным. И затащить человека в машину тоже.

— А может быть, он все же скрылся добровольно?

— Поскольку никто не обратил на него внимания, такой вывод напрашивается. Но иных подтверждений тому опять же нет.

Валландер кивнул.

— Вы говорили, этим делом заинтересовалась Полиция безопасности. Они ничего не раскопали?

Иттерберг прищурясь посмотрел на Валландера и откинулся на спинку кресла.

— С каких пор Полиция безопасности в нашей стране оказывает разумную помощь? Они говорят, это чистая рутина, им положено интересоваться исчезновением высокого военного чина, пусть даже давно ушедшего в отставку.

Иттерберг налил себе чашку кофе. Валландер снова отрицательно мотнул головой.

— На своем семидесятипятилетии фон Энке выглядел встревоженным, — сказал он.

Иттерберг внушал ему доверие, поэтому он рассказал про эпизод на террасе, когда Хокан фон Энке явно испугался.

— Вдобавок, — заключил Валландер, — тем вечером у меня возникло впечатление, что он хотел мне довериться. Однако ничто в его словах не объясняло, почему он встревожен, как не было и ничего, что бы свидетельствовало об особой доверительности.

— Но он был испуган?

— По-моему, да. Помню, я еще подумал, что командир подлодки вряд ли станет тревожиться из-за воображаемых опасностей. Подводные плавания — достаточная страховка против этого.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — задумчиво проговорил Иттерберг.

Из коридора вдруг донесся возмущенный женский голос. Валландер разобрал, что женщина взбешена тем, что «ее допрашивает какой-то паяц». И опять все стихло.

— И вот еще что, — сказал Валландер. — Я тщательно осмотрел его кабинет в квартире на Гревгатан. И мне показалось, кто-то побывал там и подчистил его архив. Точнее сказать не могу. Но вы ведь знаете, как оно бывает. Обнаруживаешь некую систему в том, как человек хранит свои вещи, прежде всего документы, которые тянутся в кильватере за каждым из нас. Пена дней, как говаривал один старый комиссар полиции. И вдруг эта система рушится. Возникают странные лакуны. Вдобавок идеальный порядок повсюду, кроме одного ящика, где все вперемешку.

— Что сказала жена?

— Что никто туда не заходил.

— Тогда, наверно, существуют только две возможности. Либо она сама подчистила архив по причине, о которой не хочет говорить. Может, просто-напросто не желает выдавать свое любопытство, и только. Может, стыдится его, не знаю. Либо это сделал сам фон Энке.

Слушая Иттерберга, Валландер задумался. Что-то ему следовало понять, какая-то взаимосвязь на миг открылась и тотчас опять стерлась. Не сумел он ее ухватить, ускользнула.

— Давайте на минуточку вернемся к Полиции безопасности, — сказал Валландер. — Могут они что-то на него иметь? Давнее подозрение, лежало-лежало в пыльном ящике и вдруг снова стало интересным?

— Я тоже задал этот вопрос. И получил весьма туманный ответ, который можно истолковать двояко. Не исключено, что сотрудник Полиции безопасности, побывавший у меня, сам не знал подробностей. Пожалуй, нам всем случалось испытывать ощущение, что Полиция безопасности владеет целым рядом секретов, только вот плохо умеет скрыть от общественности свои познания.

— Но есть ли у них что-нибудь на фон Энке?

Иттерберг развел руками, ненароком опрокинув свою чашку, кофе растекся по столу. Он сердито бросил бумажную посудину в мусорную корзину, затем вытер стол и намокшие бумаги полотенцем, которое лежало на полке позади письменного стола. Валландер заподозрил, что инцидент с кофе произошел не впервые.

— Нет у них ничего, — сказал Иттерберг, закончив уборку. — Хокан фон Энке абсолютно добродетельный шведский офицер. Я потолковал с одним человеком, забыл его фамилию, он имеет доступ к досье морских офицеров. Так вот, Хокан фон Энке — сущее солнце без пятен. Карьеру сделал быстро, рано получил капитана второго ранга. Но затем взлет остановился. Карьера, так сказать, пошла по горизонтали.

Подперев рукой подбородок, Валландер некоторое время размышлял над давешней фразой Стена Нурдландера, что фон Энке рисковал своей карьерой. Иттерберг ножом для писем чистил ногти. Кто-то, насвистывая, прошел по коридору. К своему удивлению, Валландер узнал старый шлягер военных лет «We'll meet again…» и пропел про себя: «Don't know where, don't know when…»[10]

— Вы надолго в Стокгольм? — нарушил молчание Иттерберг.

— Сегодня после обеда уезжаю домой.

— Оставьте ваш телефон, буду держать вас в курсе.

Иттерберг проводил его до выхода на Бергсгатан. Валландер спустился к площади Кунгсхольмсторг, подозвал такси и вернулся в гостиницу. Повесил на дверь номера табличку «Не беспокоить» и прилег на кровать. И снова мысленно возвратился на юрсхольмский юбилей. Словно бы разулся и на цыпочках подкрался к собственным воспоминаниям о поведении Хокана фон Энке и его словах. Пробовал так и этак поворачивать образы воспоминаний, искал неувязки. Может, он вообще ошибся? Может, страх ему просто померещился? Выражения лица можно толковать очень и очень по-разному. Близорукие щурятся, и этот прищур иной раз принимают за наглость или презрение. Человек, по следу которого он идет, пропал шесть дней назад. Тот временной промежуток, когда пропавшие обыкновенно объявляются, уже истек. За день-другой они либо возвращались, либо по крайней мере давали о себе знать. А о Хокане фон Энке ни слуху ни духу.

Он просто исчез, продолжал Валландер безмолвную беседу с самим собой. Идет на прогулку и домой не приходит. Паспорт лежит дома, денег у него с собой нет, мобильного тоже. На этом пункте — одном из наиболее смущающих обстоятельств — Валландер задержался. Телефон был загадкой, которая требовала решения, ответа. Конечно, Хокан мог его забыть. Но почему именно тем утром, когда исчез? Нет, это маловероятно и лишь увеличивает правдоподобность недобровольного исчезновения.

Валландер собрал вещи к отъезду. До поезда оставался час, и он успел пообедать в ресторане неподалеку. По дороге в Истад разгадывал кроссворды, причем всегда оставалось несколько слов, которых он, к своей досаде, вычислить не умел, но в основном просто сидел и размышлял. Дома был в самом начале десятого. Когда забирал Юсси, пес от радости норовил сбить его с ног.

Переступив порог, он сразу учуял странный запах. Вместе с Юсси принюхался, и чутье привело его к стоку в ванной. Он вылил туда два ведра воды, но вонь практически не уменьшилась. Видимо, засор в трубе, ведущей к трехкамерному колодцу. Он закрыл дверь ванной. Сантехник по фамилии Ярму, к услугам которого он обычно прибегал, временами впадал в запой. Только бы не сейчас.

Когда утром Валландер позвонил сантехнику, тот был трезв как стеклышко. Запах в ванной не исчез. Часом позже Ярму приехал, а еще через час сумел прочистить трубу. Вонь пропала почти сразу. Валландер заплатил сантехнику вчерную. Не любил этого, но Ярму из принципа возражал против выставления счетов. Было ему лет сорок, и по всей округе он имел кучу детей. Несколько лет назад Валландер задержал его по наводке как скупщика вещей, украденных из рабочих бытовок. Но Ярму оказался невиновен, заподозрили его по недоразумению, и, когда Валландер купил дом, именно Ярму всегда налаживал норовистые водостоки.

— Как там история с оружием? — весело поинтересовался Ярму, получив от Валландера несколько сотенных и пряча их в пухлый бумажник.

— Жду решения, — ответил Валландер, которому совершенно не хотелось обсуждать эту тему.

— Я вот никогда так не напивался, чтоб забыть в кабаке разводной ключ, — сказал Ярму.

Валландер не нашел подходящего ответа. Только молча помахал рукой, когда сантехник сел в свой ржавый автофургон. Потом позвонил в Управление, Мартинссону, по прямому телефону. Голос Мартинссона сообщил, что как раз в этот день он находится в Лунде, на семинаре о нелегальных перевозках беженцев. С минуту Валландер размышлял, не позвонить ли Кристине Магнуссон. Но не стал. Разгадал еще несколько кроссвордов, разморозил холодильник, долго гулял с Юсси. Без работы он скучал, злился и места себе не находил. Когда зазвонил телефон, он схватил трубку так поспешно, будто наконец-то раздался долгожданный звонок. Молодой, прямо-таки щебечущий женский голос поинтересовался, не желает ли он взять напрокат массажер, который можно хранить в шкафу и который в разложенном виде занимает очень мало места. Валландер грохнул трубку на рычаг, но тотчас пожалел, что грубо обошелся с девушкой, ведь она ничем этого не заслужила.

Новый звонок. Помедлив, он все-таки взял трубку. На линии шумело, звонок был издалека. Голос донесся с задержкой.

Говорили по-английски.

Звонивший спросил, кто на проводе, ему нужен Курт, Курт Валландер, он ли у телефона.

— Да, это я! — крикнул Валландер в шум и треск. — А вы кто?

Связь словно бы прервалась. Валландер уже хотел положить трубку, но тут голос послышался снова, на сей раз отчетливее, ближе:

— Валландер? Это вы, Курт?

— Я!

— Это Стивен Аткинс. Вы знаете, кто я?

— Знаю! — крикнул Валландер. — Друг Хокана.

— Он еще не объявился?

— Нет.

— Вы сказали «нет»?

— Да, я сказал «нет»!

— Значит, он уже неделю числится в пропавших?

— Да, примерно.

Связь опять ухудшилась. Должно быть, Аткинс звонит по мобильному, подумал Валландер.

— Я встревожен! — крикнул Аткинс. — Он не из тех, кто вот так просто исчезает.

— Когда вы последний раз с ним разговаривали?

— В воскресенье, восемь дней назад. Во второй половине дня. Swedish time.[11]

То есть накануне исчезновения, подумал Валландер.

— Вы звонили ему или он вам?

— Он мне. Сказал, что сделал вывод.

— Насчет чего?

— Не знаю. Он не уточнил.

— И всё? Сделал вывод? Наверно, он еще что-то сказал?

— Да нет. По телефону он всегда был очень осторожен. Иногда звонил мне из автомата.

Связь снова забарахлила. Валландер затаил дыхание: только бы не прервалась!

— Я хочу знать, что происходит, — сказал Аткинс. — Я встревожен.

— Он не говорил, что собирается уехать?

— Он казался веселее обычного, я давненько не слышал такого бодрого голоса. Хокан частенько бывал мрачноват. Грустил, что стареет, боялся, что времени не хватит. Сколько вам лет, Курт?

— Шестьдесят.

— Это не возраст. У вас есть электронный адрес?

Валландер с трудом продиктовал по буквам свой адрес, но не сказал, что почти им не пользуется.

— Я вам напишу! — крикнул Аткинс. — Почему бы вам не приехать в гости, а? Только сперва разыщите Хокана!

Связь опять ухудшилась, а потом резко оборвалась. Валландер постоял с трубкой в руке. Why don't you come over? Положил трубку, сел за кухонный стол. Стивен Аткинс из далекой Калифорнии дал ему новую информацию, прокричал прямо в ухо. Пункт за пунктом, реплику за репликой он перебрал в памяти весь разговор. Накануне исчезновения Хокан фон Энке звонит в Калифорнию, а не Стену Нурдландеру и не своему сыну. Был ли это сознательный выбор? И откуда он звонил, тоже из автомата? Выходил в город, чтобы позвонить? Вопрос без ответа. Валландер делал записи, пока тщательно не проанализировал весь разговор с Аткинсом. Тогда только встал, отошел на метр-другой от стола и устремил взгляд на блокнот, как художник со стороны смотрит на мольберт. Его телефон Аткинсу дал, конечно, Стен Нурдландер. Тут ничего странного нет. Аткинс тревожился, как и все остальные. Хотя тревожился ли? Внезапно Валландера охватило странное ощущение, будто Хокан фон Энке стоял рядом с Аткинсом, когда тот с ним разговаривал. Он быстро отмел эту мысль как непристойную.

Неожиданно все это его утомило. Он может тревожиться, как и другие. Но искать пропавшего или строить домыслы о тех или иных обстоятельствах отнюдь не его дело. Брожу тут и заполняю безделье призраками, подумал он. Может, это подготовительное упражнение перед кошмаром, который начнется, когда неизбежная отставка в конце концов настигнет и его?

Он приготовил поесть, кое-как прибрался, попробовал почитать одну из подаренных Линдой книг — по истории шведской полиции. И спал с книгой на груди, когда вдруг зазвонил телефон.

Звонил Иттерберг.

— Надеюсь, не помешал? — начал он.

— Вовсе нет. Я читал.

— Мы кое-что нашли, — продолжал Иттерберг. — Вы должны знать.

— Труп?

— Сгоревший. Найден несколько часов назад в сгоревшей бытовке на Лидингё. Не очень далеко от парка Лилльянсскуген. Возраст как будто подходит. Хотя вообще-то ничто не указывает, что это он. Ни жене, ни кому-либо другому пока сообщать не будем.

— А газеты?

— Им мы никакой информации не даем.

Той ночью Валландер опять спал плохо. Снова и снова вставал, брал книгу по истории полиции и тотчас же откладывал. Юсси лежал у камина, следил за ним взглядом. Валландер иногда позволял ему спать в доме.

В самом начале седьмого позвонил Иттерберг. Нашли они не Хокана фон Энке. Кольцо на обугленном пальце помогло опознать труп. Валландер почувствовал облегчение, заснул и проспал до девяти. Он сидел за завтраком, когда позвонил Леннарт Маттсон.

— Дело закрыто, — сказал он. — За халатность с оружием решено вычесть у вас пятидневное жалованье.

— Это всё?

— Вам недостаточно?

— Более чем достаточно. Тогда я выхожу на работу. В понедельник.

Так он и сделал. Рано утром в понедельник он опять сидел у себя в кабинете.

Но о Хокане фон Энке по-прежнему не было ни слуху ни духу.

9

Пропавший не объявлялся. Валландер снова вышел на службу, и коллеги встретили его радостно, поскольку дисциплинарное взыскание оказалось довольно мягким. Кто-то даже предложил собрать деньги и возместить ему вычет в казну, но из этого, понятно, ничего не вышло. Валландер подозревал, что иные из тех, кто радостно приветствовал его возвращение, вообще-то втайне очень злорадствовали, но решил не обращать внимания. Не станет он выискивать потенциальных лицемеров, времени жалко. Только будет хуже спать по ночам, если, лежа в постели, начнет злиться на коллег, которые ехидно посмеиваются у него за спиной.

После успешного расследования кражи оружия, за которое дочь погибшего — та, что держала конеферму, — в один прекрасный день вручила ему букет цветов, первым достаточно серьезным делом стали тяжкие побои. Случился сей инцидент на пароме, курсирующем между Истадом и Польшей, история на редкость жестокая и прискорбная, а с точки зрения расследования классическая в том смысле, что не было ни одного надежного свидетеля и участники сваливали вину друг на друга. Место происшествия — тесная каюта, жертва — молодая женщина из Скурупа, отправившаяся в эту злополучную поездку со своим дружком, который, как она знала, был ревнив и от пива впадал в буйство. Во время рейса он свел компанию с мальмёскими парнями, а те явились на паром с одной-единственной целью — беспробудно пьянствовать. Валландер много размышлял об этом в ходе расследования. Откуда только берутся люди, для которых удачно провести свободный вечер значит напиться, да так, чтобы после ничего не помнить?

Вначале он занимался этим делом в одиночку, изредка обращаясь за помощью к Мартинссону. Собственно, здесь и не требовалось большого числа дознавателей, поскольку искать преступника явно надо среди тех, кого женщина встречала на пароме. Тряхни дерево посильнее — и плоды упадут наземь, а потом можно рассортировать их по корзинам, в одну — невиновных, в другую — того или тех, кто до полусмерти избил жертву и едва не оторвал ей левое ухо.

В деле Хокана фон Энке ничего нового не появилось. Валландер чуть не каждый день разговаривал с Иттербергом, который по-прежнему не верил, что капитан второго ранга скрылся добровольно. Почему он тогда оставил дома паспорт? Вдобавок и его кредитная карта не использовалась. Но в первую очередь это не в натуре исчезнувшего, говорил Иттерберг. Хокан фон Энке попросту не из тех, кто исчезает. Он не бросит жену. Быть такого не может.

С Луизой Валландер тоже часто разговаривал. Звонила всегда она, как правило, около семи, когда он большей частью был дома и ел кое-как приготовленный ужин. Судя по ее голосу, она свыклась с мыслью о смерти мужа. На прямой вопрос она ответила, что теперь спит по ночам, благодаря снотворным. Все ждут, подумал Валландер, положив трубку после очередного разговора с Луизой. Вот сейчас он действительно бесследно исчез, растаял в воздухе, как пресловутый дым. Может, его труп лежит где-то и гниет? Или он как раз сейчас где-то ужинает? На другой планете, под другим именем, с неизвестным визави по ту сторону стола?

Как думал сам Валландер? Опыт подсказывал ему, что все улики в целом указывали на то, что старого подводника нет в живых. Валландер опасался, что в итоге виной всему окажется банальное происшествие, возможно нападение, скверно закончившееся и приведшее к смерти. Но полной уверенности у него не было. Он зарифил не все паруса; пожалуй, все-таки существует крохотная вероятность, что фон Энке исчез добровольно, хоть им и не удалось установить причину неожиданного маневра.

Линда откровенно не принимала версию об убийстве фон Энке. Он не из тех, кого вот так просто убивают, чуть ли не возмущенно сказала она, когда, по обыкновению, встретилась с отцом в городской кондитерской, а девочка спала в коляске. Но и Линда не могла понять, зачем ему понадобилось исчезнуть. Сам Ханс никогда Валландеру не звонил, но вопросы и мысли Линды внушали ощущение, что Ханс все время рядом. Однако Валландер не спрашивал дочь ни о чем, не хотел вмешиваться, ведь это их жизнь, а не его.

Стивен Аткинс начал слать Валландеру длинные мейлы, целые страницы. Чем пространнее становились его послания, тем короче отвечал Валландер. Он бы и рад написать длинное письмо, но слабоват в английском, не осмеливался выстраивать чересчур сложные фразы. Однако же понял, что Стивен Аткинс живет сейчас поблизости от крупной калифорнийской базы ВМФ под Сан-Диего — Пойнт-Лома. Там у него небольшой дом в районе, заселенном почти исключительно ветеранами. Из соседей по кварталу «практически можно полностью укомплектовать экипаж одной или даже нескольких подлодок». Каково было бы жить в районе, где сплошь одни только старые полицейские? — подумал Валландер. И даже вздрогнул от неприятного ощущения.

Аткинс писал о своей жизни, о семье, о детях и внуках, временами присылал фото, и Валландеру приходилось просить Линду помочь скачать их из Сети. Жизнерадостные кадры, с военными кораблями на заднем плане, сам Аткинс в форме и его большая семья улыбаются Валландеру. Аткинс, лысый, худой, обнимал за плечи столь же худую и улыбающуюся, но не лысую жену. У Валландера возникло ощущение, что снимок взят с рекламного плаката стирального порошка или нового сорта кукурузных хлопьев. Счастливая американская семья посылала ему привет.

Однажды, заглянув в ежедневник, Валландер увидел, что прошел ровно месяц с тех пор, как Хокан фон Энке вышел из квартиры на Гревгатан, закрыл за собой дверь и больше не вернулся. Именно в этот день Иттерберг и Валландер долго говорили по телефону. В Стокгольме одиннадцатого мая лил дождь. Иттерберг казался унылым — то ли из-за погоды, то ли из-за расследования, Валландер так и не понял. Сам он прикидывал, как бы ему вычислить и арестовать преступника, виновного в злосчастных побоях на пароме. Иными словами, разговор в тот день вели двое усталых и весьма брюзгливых полицейских. Валландер спросил, по-прежнему ли Полиция безопасности проявляет интерес к исчезновению.

— Время от времени заходит некий Вильям, — ответил Иттерберг. — Честно говоря, не знаю, имя это или фамилия. И кстати, не скажу, чтобы это очень меня занимало. Последний раз, когда он был здесь, мне вдруг захотелось его удавить. Я спросил, нет ли у них чего, что могло бы нам помочь. Обыкновенный учтивый обмен небольшими услугами, который, как утверждают, есть основа основ демократической страны под названием Швеция. Ну хотя бы самое незначительное предположение насчет того, что могло случиться. Разумеется, ничем подобным Вильям не располагал. Во всяком случае, по его словам. Правда ли это, нет ли — кто знает? Ведь вся их профессиональная деятельность строится на игре с ложью и обманом как наиболее эффективными инструментами. В том числе обманывают и нас, обыкновенных полицейских, но для нас это, скажем так, непринципиально.

Закончив разговор, Валландер вернулся к открытой папке с протоколами допросов. Рядом на столе лежала фотография, лицо зверски избитой женщины. Вот почему я этим занимаюсь, подумал он. Потому, что она выглядит вот так, потому, что ее едва не убили.

Под вечер, когда Валландер приехал домой, оказалось, что Юсси захворал. Пес лежал в конуре, отказывался есть и пить. От тревоги Валландера бросило в холодный пот, и он немедля позвонил знакомому ветеринару, который в свое время помог ему поймать мерзавца, жестоко издевавшегося над жеребятами, что паслись на лугах в окрестностях Истада. Ветеринар жил в Косеберге и обещал приехать. Осмотрев собаку, он сказал, что Юсси наверняка просто сожрал что-то неподходящее и скоро поправится. Той ночью Юсси спал на коврике у камина, и Валландер время от времени заглядывал к нему. Утром пес поднялся, хотя на ногах держался не очень твердо.

У Валландера словно гора с плеч свалилась. На работе, включив компьютер, он вскользь подумал, что уже пять дней ничего не слыхал от Аткинса. Вероятно, рассказывать больше нечего и фотографий не осталось. Но около полудня, как раз когда Валландер начал прикидывать, поехать ли на обед домой или перекусить где-нибудь в городе, раздался звонок из проходной. Пришел посетитель.

— Кто? — спросил Валландер. — И по какому поводу?

— Он иностранец, — сказала дежурная. — Вроде полицейский.

Валландер встал, спустился вниз. И сразу понял, кто к нему пожаловал. Посетитель был не в полицейском мундире, а в форме американского флота. С фуражкой под мышкой перед ним стоял Стивен Аткинс.

— Вообще-то я не хотел являться без предупреждения, — сказал Аткинс. — Но, к сожалению, ошибся насчет времени прибытия в Копенгаген. Позвонил вам домой и на мобильный, но безуспешно, вот и приехал сюда.

— Вы вправду меня удивили, — отозвался Валландер. — Но я конечно же рад вас видеть. Если не ошибаюсь, вы впервые в Швеции?

— Да. Хотя Хокан, мой добрый пропавший друг, все время звал меня в гости, я так и не собрался.

Они пообедали в городе, в ресторане, который Валландер считал самым лучшим. Аткинс оказался человеком симпатичным, с любопытством озирался по сторонам, вопросы задавал не просто из вежливости и внимательно выслушивал ответы. Поначалу Валландер с трудом представлял себе Аткинса командиром подводной лодки, в особенности одной из самых тяжелых в американском подводном флоте, с атомным двигателем. Слишком уж он добродушный. Впрочем, Валландер понятия не имел, по каким критериям подбирают командиров подводных лодок.

В Швецию Аткинс приехал оттого, что тревожился о судьбе друга. Валландер был тронут, заметив, как он обеспокоен. Старик, тоскующий по другому старику, с которым его определенно связывала очень глубокая дружба.

Аткинс остановился в «Хилтоне», рядом с аэропортом Каструп. Взял напрокат машину и поехал в Истад.

— Я не мог отказать себе в удовольствии прокатиться по длинному мосту, — засмеялся он.

На миг Валландер вдруг позавидовал его блестящим белым зубам. После обеда он позвонил в Управление, предупредил, что сегодня его не будет. Затем они сели в машину и поехали к Валландеру домой, причем сам он показывал дорогу. Как выяснилось, Аткинс очень любил собак, и Юсси сразу его оценил. Они совершили долгую прогулку, с Юсси на поводке, шли вдоль полевых межей, временами останавливались, любовались морем и холмистым ландшафтом. Неожиданно Аткинс, прикусив губу, повернулся к Валландеру:

— Хокана нет в живых?

Валландер понял его намерение. Аткинс задал вопрос внезапно, чтобы Валландер не мог укрыться за не вполне правдивым или просто уклончивым ответом. Он хотел ясности. В этот миг он стал командиром-подводником, который хотел точно знать, погиб корабль или нет.

— Мы не знаем. Он попросту бесследно исчез.

Аткинс долго пристально смотрел на него, потом медленно кивнул. Они продолжили прогулку и через полчаса вернулись домой. Валландер сварил кофе. Оба устроились за кухонным столом.

— Вы рассказывали о вашем последнем телефонном разговоре, — сказал Валландер. — Зачем говорить «я сделал вывод», если собеседник понятия не имеет, о чем речь?

— Иной раз думаешь, что собеседник знает твои мысли, — ответил Аткинс. — Может, Хокан считал, что я знаю, о чем он толкует?

— Вы наверняка много разговаривали. Что-нибудь повторялось? Что-нибудь такое, что было важнее всего остального?

Валландер не приготовил вопросы заранее. Они возникали сами собой, с легкостью, именно те, что надо.

— Мы с ним ровесники, — сказал Аткинс. — Дети холодной войны. The cold war. Мне было двадцать три, когда русские запустили свой спутник. И помню, я до смерти перепугался, что они нас опережают. Хокан однажды рассказывал, что испытал сходные чувства, правда менее острые, не такой парализующий страх. Для него русские тоже были чудовищами, хотя и не вполне такими, как для меня. Никуда не денешься, нас обоих сформировала тогдашняя эпоха. Я знаю, Хокана возмущало, что Швеция не вступила в НАТО. Он считал это катастрофической ошибкой. Считал, что нейтралитет не только опасен и порочен, но еще и чистой воды лицемерие. Мы с ним стояли на одной стороне. Что бы ни провозглашали политики с трибун, Швеция находилась не на какой-то там ничейной земле. Когда у вас тут разоблачили русского шпиона Веннерстрёма, Хокан мне позвонил, до сих пор помню. Это случилось в июне шестьдесят третьего. Я служил тогда старпомом на субмарине, которой как раз предстоял тихоокеанский поход. Хокан не возмущался, что этот полковник предал родину и шпионил в пользу русских. Он ликовал! Наконец-то шведский народ поймет, что происходит. Русские просачиваются во все структуры шведской обороны. Перебежчики повсюду, и только присоединение к НАТО может спасти страну в тот день, когда русские решат нанести удар. Вы спрашиваете, повторялось ли что-нибудь в наших разговорах? Политика — вот о чем мы говорили всегда. Особенно о том, как политики урезали наши возможности держаться с русскими наравне. Собственно, я не вспомню ни одного разговора, где бы так или иначе не присутствовали политические раздумья.

— Коль скоро в ваших беседах постоянно преобладала политика, — сказал Валландер, — то каков же тогда мог быть вывод, о котором он говорил? Раньше бывало, чтобы он делал выводы, которые приводили его в веселое расположение духа?

— Да нет, насколько я помню. Но мы были знакомы почти пятьдесят лет. Многое, конечно, стерлось из памяти.

— А как вы познакомились?

— Обыкновенно. Как происходят все важные знакомства. Волею великого и удивительного случая.

Когда Аткинс стал рассказывать о своей первой встрече с Хоканом фон Энке, пошел дождь. Аткинс умел рассказывать куда увлекательнее, чем тот, с кем Валландер беседовал в комнате без окон банкетного ресторана. Хотя, возможно, все дело в языке, подумал Валландер, я привык думать, что рассказы по-английски ярче или многозначительнее тех, какие я слышу на родном языке.

— Это было без малого пятьдесят лет назад, точнее в августе шестьдесят первого года, — негромко начал Аткинс. — И в таком месте, где, пожалуй, менее всего могут встретиться два молодых морских офицера. Я приехал в Европу вместе с отцом, армейским полковником. Он хотел показать мне Берлин, маленькую обособленную цитадель посреди русской зоны. Из Гамбурга мы летели самолетом компании «ПанАм», помню, на борту сплошные военные, почти ни одного гражданского, не считая нескольких священников в черном. Ситуация тогда была напряженная, но по приезде мы хотя бы не увидели противостояния танков Запада и Востока, готовых к схватке, как хищные звери. Однажды вечером неподалеку от Фридрихштрассе мы с папой внезапно угодили в толпу. Прямо перед нами восточногерманские солдаты раскатывали колючую проволоку и возводили барьер из кирпича и цемента. Рядом стоял молодой человек моих лет, в военной форме. Я спросил, откуда он. И услышал в ответ, что он швед. Это был Хокан. Вот так мы познакомились. Стояли там и смотрели, как Берлин разделяют стеной, можно сказать, ампутируют целый мир. Восточногерманский лидер Ульбрихт заявил, что эта мера необходима, чтобы «спасти свободу и заложить основу дальнейшего процветания социалистического государства». Но в тот самый день, когда строили Берлинскую стену, мы видели старую женщину, она плакала. Бедно одетая, на лице глубокий шрам, вместо одного уха, по-видимому, пластмассовый протез, закрепленный под волосами, мы говорили об этом впоследствии, правда без особой уверенности. Но оба видели и на всю жизнь запомнили, как она беспомощным жестом протянула руку к людям, строившим стену. Бедная женщина не была распята на кресте, однако ее протянутая рука стала знаком для нас. По-моему, именно в этот миг мы оба всерьез осознали свою задачу — сохранить свободу свободного мира, сделать все, чтобы другие страны не оказались за подобными тюремными стенами. И еще больше мы уверились в этом, когда несколько недель спустя русские возобновили испытания ядерного оружия. К тому времени я вернулся в Гротон, к месту службы, а Хокан поездом уехал обратно в Швецию. Но в кармане у нас лежали адреса, так началась дружба, которая жива до сих пор. Хокану тогда было двадцать восемь, мне только что исполнилось двадцать семь. Сорок семь лет — очень долгий срок.

— Он бывал у вас в Америке?

— Часто. Наверняка раз пятнадцать, а то и больше.

Ответ удивил Валландера. Он-то думал, Хокан фон Энке бывал в США считаные разы. Вроде бы так Линда говорила? Или ему показалось? Во всяком случае, теперь он знает, что ошибался.

— Получается примерно раз в три года, — сказал Валландер.

— Он был большим другом Америки.

— И оставался обычно подолгу?

— Редко меньше трех недель. И непременно с Луизой. Она и моя жена прекрасно ладили. Мы всегда радовались, когда они приезжали.

— Вы, наверно, знаете, что их сын Ханс работает в Копенгагене?

— Я встречаюсь с ним сегодня вечером.

— И вам, разумеется, известно, что он гражданский муж моей дочери?

— Да, известно. С ней я повидаюсь в другой раз. Ханс очень занят. Мы встречаемся у меня в гостинице после десяти. Завтра я лечу в Стокгольм, к Луизе.

Дождь перестал. Низко над крышей, заходя на Стуруп, пролетел самолет. Окна задребезжали.

— Как по-вашему, что произошло? — спросил Валландер. — Вы знали его лучше, чем я.

— Не представляю, — ответил Аткинс. — Мне крайне неприятно так отвечать. Моя натура не терпит сомнений. Но я не могу поверить, что он скрывается добровольно, оставляет в мучительной тревоге жену и сына, а теперь вдобавок и внучку. Я поднимаю белый флаг, хоть и против воли.

Аткинс допил кофе и встал. Пора возвращаться в Копенгаген. Валландер объяснил ему, как проще всего выбраться на магистральное шоссе в сторону Истада и Мальмё. Уже уходя, Аткинс достал из кармана камешек и подал Валландеру:

— Подарок. Когда-то мне довелось слышать, как старый индеец рассказывал об одной традиции своего племени. По-моему, он был из племени кайова. Так вот: если у человека возникает какая-нибудь сложность, он зашивает в одежду камень, лучше тяжелый, и носит его с собой, пока все не уладится. Тогда можно выложить камень и продолжать жизнь налегке. Спрячьте этот камешек в карман. Пусть он лежит там, пока мы не узнаем, что случилось с Хоканом.

Обыкновенный гранит, думал Валландер, махая рукой вслед Аткинсу, который катил вниз по холму. Одновременно вспомнил про камешек с письменного стола в квартире на Гревгатан. Думал о том, что Аткинс рассказал о своей первой встрече с Хоканом фон Энке. Сам Валландер о тех августовских днях 1961-го не помнил ничего. Ему тогда исполнилось тринадцать, и по-настоящему осталось в памяти только буйство гормонов, которое превратило всю его жизнь в сплошные грезы. Грезы о женщинах, воображаемых и реальных.

Валландер принадлежал к поколению, взрослевшему в 1960-е. Но он никогда не участвовал в политических движениях, не ходил в Мальмё на демонстрации, толком не понимал сути вьетнамской войны, не интересовался освободительными движениями в дальних странах, даже не представлял себе, где эти страны расположены. Линда нередко напоминала ему, что он весьма невежествен. От политики он зачастую отмахивался, считая ее этакой высшей силой, которая распоряжалась возможностями полиции поддерживать закон и порядок, и не более того. Конечно, он ходил на выборы и голосовал, но до последней минуты сомневался. Отец его был убежденным социал-демократом, и, как правило, он тоже голосовал за эту партию. Хотя крайне редко с искренней убежденностью.

Встреча с Аткинсом встревожила его. Он искал в себе что-то вроде Берлинской стены, но не нашел. Неужели его жизнь вправду была настолько ограниченна, что происходившие вокруг огромные события, по сути, никак его не затрагивали? Что в жизни волновало его? Разумеется, дети, ступившие на дурную дорожку, но опять же не до такой степени, чтобы он что-то предпринимал. Я всегда прикрывался работой, думал он. Там я порой умел помочь людям, убирая с улиц преступников. Но помимо того? Он посмотрел на поля, где пока ничего не росло, но не нашел того, что искал.

Этим вечером он прибрал свой письменный стол и достал пазл, прошлогодний подарок Линды на день рождения. Картина Дега. Методично рассортировал детальки и сумел выложить нижний левый угол.

И все это время размышлял о судьбе Хокана фон Энке. Хотя главным образом думал все-таки о собственной судьбе.

Продолжал искать несуществующую Берлинскую стену.

10

Однажды под вечер в начале июня Валландеру позвонил старик, которого он вспомнил с большим трудом. Имя вспомнилось сразу, но поначалу он не мог ни с чем его связать. Впрочем, удивляться тут нечему, ведь он не видел этого человека лет десять с лишним, да и вообще встречал его считаные разы.

Последний раз они виделись на похоронах Валландерова отца. Этот человек — его звали Сигфрид Дальберг — жил по соседству с отцом и временами на своем снегоочистителе помогал привести в порядок дорожку к отцовскому дому. В благодарность и оплату он каждый год получал картину. Несколько раз Валландер пробовал объяснить отцу, что, возможно, десяток одинаковых картин на стенах для соседа многовато. Но отец встречал его аргумент мрачным молчанием. После смерти отца и продажи дома Валландер не имел никаких контактов с семейством Дальберг. И вот теперь старик позвонил, причем по делу. Его жена Айна, которую Валландер, пожалуй, видел один-единственный раз, лежит при смерти. У нее рак в последней стадии, сделать ничего нельзя, и она примирилась с судьбой.

— Но она хочет повидать вас, комиссар, — сказал Дальберг. — Хочет что-то вам сказать. Что именно, я не знаю.

Валландер колебался. Вместе с тем ему стало любопытно, поэтому он сел в машину и поехал в Хамменхёг, в дом инвалидов, где лежала Айна Дальберг. В приемной его встретила медсестра, которая с улыбкой сообщила, что училась вместе с Линдой, в параллельном классе. Она проводила его к Айне Дальберг. Валландер почувствовал себя не в своей тарелке, глядя на множество стариков, которые бродили вокруг с ходунками или сидели, уставясь в стену, окруженные безмолвием и одиночеством. Страх перед старостью с годами не убывал, а постоянно усиливался и, словно незримый рычаг, бесшумно поднимал Валландера к той точке, где он больше не сможет справляться сам. Его постоянно тревожили газетные и телевизионные репортажи о все более скверном уходе за стариками, как правило, в частных домах для престарелых, где численность персонала упала куда ниже мало-мальски приемлемого минимума.

Они остановились у двери.

— Она очень больна, — сказала медсестра. — Но вы полицейский и видели людей в самых разных ситуациях. Или?

В душе Валландер тотчас пожалел, что согласился навестить Айну Дальберг. В палате она была одна. Исхудалая, рот открыт, блестящие глаза смотрели на него, как ему показалось, с ужасом. Пахло мочой, точь-в-точь как на исходе жизни отца, когда тот остался один и Гертруд еще не пожалела его. Валландер подошел к койке, тронул руку Айны. Он вообще не узнавал ее, лишь где-то далеко-далеко чуть брезжил образ той женщины, которую он некогда встречал. Но она знала, кто он, и сразу же заговорила, словно время поджимало, да ведь так оно и было.

Валландер наклонился поближе, чтобы расслышать ее слова, больше похожие на шелест. Попросил повторить, раз и другой, и наконец понял, что она пыталась сказать. В замешательстве спросил, как она себя чувствует. Не сумел удержаться от идиотского вопроса. Снова погладил ее по руке и вышел из палаты.

В коридоре стояла какая-то женщина, поглаживала пальцами листья комнатного цветка. Валландер поспешил прочь. Только очутившись на улице, он задумался о том, что сказала ему Айна Дальберг. Твой отец очень тебя любил. Почему она позвала его, чтобы сказать об этом? В голову пришло лишь одно объяснение: она думала, он об этом не знает. И хотела сообщить ему, пока не покинула этот мир.

Валландер вернулся в Истад, остановил машину у лодочной гавани. Прошел к скамейке, которая стояла в дальнем конце пирса. Эта скамейка занимала в его жизни важное место, была этакой исповедальней без священника, куда он часто приходил, когда хотел побыть наедине с собой, без помех разобраться в том, что его мучило. Весна нынче выдалась холодная, дождливая, ветреная, но сейчас страну накрыл первый летний антициклон. Валландер снял куртку, зажмурился от солнца, но сразу же снова открыл глаза. Лицо Айны Дальберг прозрачной пленкой заслоняло солнце. Твой отец очень тебя любил. Он часто спрашивал себя, вправду ли отец любил его. Старик так и не примирился с тем, что он стал полицейским. Но ведь это еще не вся жизнь, она наверняка намного больше? Мона на дух не принимала его отца и, когда Валландер собирался к старику, ехать отказывалась. В конце концов только он да Линда садились в машину и ехали в Лёдеруп. К Линде отец всегда относился по-доброму. Был с нею очень терпелив, чего ни Валландер, ни его сестра Кристина в детстве не видали.

Он все время отбрыкивался, думал Валландер. Я тоже становлюсь таким?

Мужчина его возраста, сидя на планшире рыбацкого суденышка, чистил сети. Целиком сосредоточился на своем занятии и тихонько что-то напевал. Валландер смотрел на него и думал, что вот сейчас, в эту самую минуту, охотно поменялся бы с ним местами — перебрался со скамейки к сетям, из Полицейского управления в моторку из красивого лакированного дерева.

Отец был для него загадкой. А сам он тоже был загадкой для Линды? И что скажет о деде его внучка? Неужели он станет всего-навсего молчаливым седым стариком-полицейским, который сидит в своем доме и которого все реже навещают все более немногочисленные гости? Я этого боюсь, думал он, и имею все причины бояться. Ведь вправду как следует не берег и не хранил дружбу с другими людьми.

Во многих случаях теперь уже поздно. Иные из близких уже ушли из жизни. В первую очередь Рюдберг и старый друг, лошадник Стен Виден. Валландер никогда не понимал разговоров о том, что смерть человека отнюдь не повод прекращать с ним общение, ведь оно, мол, продолжается и за могилой. Ему это не удавалось. Он едва помнил лица умерших, и голоса их более к нему не обращались.

Он нехотя встал — пора вернуться на работу. Расследование побоев на пароме завершено, один парень получил срок, но Валландер не сомневался, что вообще-то женщину избивали двое. Он считал, что полного успеха они не достигли, победа осталась половинчатой, один преступник наказан, жертва получила удовлетворение, коль скоро это вообще возможно, после того как тебе изуродовали лицо. Но еще один злодей сумел проскочить сквозь сети, и Валландер отнюдь не был уверен, что они не смогли бы добиться в расследовании результата получше.

В три часа дня, расставшись со скамейкой в порту, он вернулся в Управление. На письменном столе лежала записка, что звонил Иттерберг. Принявший звонок пометил, что у Иттерберга срочное дело. Всегдашняя история. Все сообщения, какие получал Валландер, не терпели отлагательства. Поэтому он не стал сразу браться за телефон, сперва прочел бумагу из Государственного управления уголовной полиции, по поводу которой Леннарт Маттсон просил его высказать свои соображения. Речь шла об одной из бесконечных реорганизаций, которыми центр постоянно терзал полицейские округа. Теперь понадобилось создавать систему усиленного полицейского присутствия по выходным и праздникам, причем не только в больших городах, но и в таких, как Истад. Валландер прочитал бумагу, раздражаясь на обстоятельность и бюрократический слог, а прочитав, подумал, что так и не понял, зачем все это нужно. Набросал несколько ничего не говорящих комментариев и пихнул все в конверт, который перед уходом сунет во входящую почту начальника полиции.

Потом позвонил в Стокгольм Иттербергу, который ответил незамедлительно.

— Вы звонили, — сказал Валландер.

— Теперь и она тоже пропала.

— Кто?

— Луиза. Луиза фон Энке. Она тоже пропала.

У Валландера перехватило дыхание. Он не ослышался? Попросил Иттерберга повторить.

— Луиза фон Энке пропала.

— Как это произошло?

Валландер услышал шуршание страниц. Иттерберг искал среди своих записок. Хотел дать точный отчет.

— Последние годы фон Энке держали уборщицу-болгарку, она имеет вид на жительство, а зовут ее так же, как их столицу, если не ошибаюсь, — София. У них она работает по понедельникам, средам и пятницам, три часа по утрам. В этот понедельник, когда она была там, все обстояло как обычно. В разговоре эта болгарка производит впечатление человека, которому можно доверять. Сведения дает четкие и ясные, кажется абсолютно честной и искренней. Вдобавок она на удивление хорошо говорит по-шведски, с совершенно очаровательной примесью южностокгольмского пролетарского сленга, не знаю уж, откуда он у нее. Когда в понедельник около часу дня она уходила, Луиза сказала, что в среду они снова увидятся. Но в девять утра в среду София ее в квартире не застала. Ничего особенного, Луиза не всегда сидела дома, и Софию это ничуть не насторожило. Но когда пришла сегодня утром, то поняла: что-то неладно. Она совершенно уверена, что со среды Луиза не возвращалась. Все в квартире было в точности как прошлый раз перед уходом Софии. Раньше Луиза без предупреждения никогда так подолгу не отстутствовала. Но сейчас она никакой записки не оставила, ничего, только пустая квартира. София позвонила сыну в Копенгаген, тот сказал, что последний раз говорил с матерью в воскресенье, то есть пять дней назад. Он в свою очередь позвонил мне. Кстати, вам понятно, чем он занимается?

— Деньгами, — ответил Валландер. — Не чем иным, как деньгами.

— Увлекательное занятие, — задумчиво обронил Иттерберг. Потом вернулся к своим заметкам. — Он дал мне телефон Софии, и вместе с ней мы осмотрели квартиру. Как выяснилось, болгарка хорошо знакома с содержимым гардеробов и всем прочим. И сказала то, что мне меньше всего хотелось услышать. Думаю, вы догадываетесь, о чем я?

— Да, — сказал Валландер. — Ничего не пропало.

— Совершенно верно. Все на месте — сумки, платья, бумажники, даже паспорт. Он лежал в ящике, где, по словам Софии, хранится всегда.

— А мобильный телефон?

— Лежал на зарядке в кухне. Можно сказать, я по-настоящему встревожился, как раз когда обнаружил телефон.

Валландер задумался. Он и представить себе не мог, что за исчезновением Хокана фон Энке последует еще одно.

— Н-да, неприятность, — наконец сказал он. — Есть какое-нибудь разумное объяснение?

— Насколько я вижу, нет. Я обзвонил ее близких подруг, но с воскресенья никто ее не видел и не слышал. В воскресенье она звонила некой Катарине Линден, спрашивала про высокогорный отель в Норвегии, где та бывала. По словам Катарины Линден, голос у нее звучал как обычно. Позднее никто с нею не разговаривал. У нас тут назначено совещание группы, которая занимается исчезновением ее мужа. Я просто хотел заранее созвониться с вами. Фактически — чтобы услышать вашу реакцию.

— Прежде всего я подумал, что она знает, где находится Хокан, и оправилась к нему. Но паспорт и телефон, конечно, свидетельствуют против этого.

— Я думал примерно о том же. Но сомневаюсь, как и вы.

— Может, все же найдется разумное объяснение? Вдруг она заболела? Упала на улице?

— Я первым делом проверил больницы. По словам Софии — а у нас нет причин в них сомневаться, — Луиза всегда носила с собой удостоверение, в кармане куртки или пальто. Поскольку мы его не обнаружили, то, скорее всего, когда она ушла, документ был при ней.

Валландер размышлял о том, почему Луиза не сказала ему, что трижды в неделю к ним приходит уборщица. Да и Ханс тоже умолчал о ней. Хотя, конечно, вряд ли стоит придавать этому значение. Семья фон Энке принадлежит к высшему обществу, где прислуга — обычное дело, о ней незачем говорить, она просто есть.

Иттерберг обещал держать его в курсе. Уже заканчивая разговор, Валландер спросил, созвонился ли Иттерберг с Аткинсом, ведь они встречались, когда тот приезжал в Стокгольм.

— А у него может быть информация? — с сомнением спросил Иттерберг.

Валландеру показалось странным, что Иттерберг не понял, как близко дружили эти семьи. Или Аткинс говорил ему не совсем то, что Валландеру?

— Который час теперь в Калифорнии? — спросил Иттерберг. — Звонить среди ночи нет смысла, зачем будить людей?

— Разница во времени с Восточным побережьем составляет шесть часов, — ответил Валландер. — Но насчет Калифорнии не знаю. Могу выяснить и позвонить ему.

— Будьте добры, — сказал Иттерберг. — Закажите разговор, а мы возместим вам расходы.

— Мой служебный телефон пока что не отключили, — сказал Валландер. — Вряд ли допустят, чтобы полиция обанкротилась по причине неоплаченных телефонных счетов. До этого еще не дошло.

Валландер позвонил в справочную и выяснил, что разница во времени девять часов. Значит, в Сан-Диего только шесть утра, поэтому со звонком Аткинсу лучше часок-другой повременить. Он позвонил Линде. Та уже успела связаться с Хансом и имела с ним долгий подробный разговор.

— Приезжай, — сказала она. — Я сижу дома, Клара спит в коляске.

— Клара?

Линда рассмеялась его удивлению.

— Мы вчера решили. Назовем ее Кларой. То есть уже назвали.

— Как мою маму? Твою бабушку?

— Я не знала ее, как тебе известно. Не обижайся, но в первую очередь это просто красивое имя. Подходит к обеим фамилиям. Клара Валландер или Клара фон Энке.

— А какая у нее будет фамилия?

— Пока что Валландер. А потом пусть сама решит. Так ты приедешь? Угощу чашкой кофе, устроим импровизированную пирушку в честь крестин.

— Вы собираетесь ее крестить? По-настоящему?

Линда не ответила. И Валландеру хватило ума не повторять вопрос.

Пятнадцать минут спустя он затормозил у их дома. Красивый сад пестрел яркими красками. Валландер подумал о своем запущенном саде, за которым практически совершенно не ухаживал. Когда жил на Мариягатан, он всегда иначе представлял себе свою загородную жизнь, думал, что будет елозить на карачках, вдыхая ароматы земли, и полоть сорняки.

Клара спала в коляске под сенью груши. Валландер смотрел на детское личико под сеткой от комаров.

— Клара — красивое имя, — сказал он. — Кстати, как вы на него набрели?

— В газете увидели. Некая Клара отличилась на большом пожаре в Эстерсунде. И мы почти сразу же приняли решение.

Обсуждая случившееся, они гуляли по саду. Исчезновение Луизы стало для Линды и Ханса такой же неожиданностью, как и для всех остальных. Ничто не предвещало, ничто не указывало на то, что Луиза вынашивает план, который теперь осуществила.

— Можно ли представить себе еще одно преступление? — сказал Валландер. — Если исходить из того, что с Хоканом случилась беда?

— Кто-то хочет убрать их обоих, — проговорила Линда, — но каков мотив?

— В том-то и загвоздка, — сказал Валландер, любуясь кустом пламенно-красных роз. — Может, у них есть общий секрет, никому из нас не известный?

Некоторое время оба шли молча, Линда обдумывала его вопрос.

— О людях мало что знаешь, — наконец сказала она, когда они вернулись на фасадную сторону и она, приподняв сетку, заглянула в коляску.

Клара спала, вцепившись ручками в одеяльце.

— В каком-то смысле, пожалуй, можно сказать, что об этих двоих мне известно не намного больше, чем об этой крохе, — продолжала Линда.

— Луиза и Хокан казались тебе загадочными?

— Вовсе нет. Напротив! Со мной они были открытыми и доступными.

— Иные люди умеют прокладывать обманные следы, — задумчиво проговорил Валландер. — Доступность и открытость могут оказаться этаким незримым замком, запирающим реальность, которую они отнюдь не намерены раскрывать.

Они выпили в саду кофе, потом Валландер, глянув на часы, сообразил, что пора звонить Аткинсу. Вернулся в Управление и из кабинета набрал нужный номер. После четырех гудков Аткинс ответил громовым голосом, будто приготовился услышать приказ. Валландер рассказал, что произошло. Когда он закончил, в трубке так долго царило молчание, что он заподозрил обрыв связи. Однако голос Аткинса загремел снова:

— Быть такого не может!

— Тем не менее она пропала, вероятно, в понедельник или во вторник.

Валландер понял, что Аткинс очень взволнован. В трубке слышалось его тяжелое дыхание. На вопрос, когда Аткинс последний раз говорил с Луизой, тот ответил не сразу:

— В пятницу, во второй половине дня. Ее вторая половина, мое утро.

— Кто звонил?

— Она.

Валландер наморщил лоб. Он ожидал другого ответа.

— И по какому поводу?

— Хотела поздравить мою жену с днем рождения. Мы с женой удивились. У нас нет привычки отмечать дни рождения.

— Может, была и другая причина для звонка?

— Нам показалось, ее мучило одиночество и она просто хотела с кем-нибудь поговорить. Вполне понятно.

— Подумайте хорошенько. Возможно, в ее словах было что-то, что теперь можно связать с фактом исчезновения?

Валландер злился на свой скверный английский. Но Аткинс понял, к чему он клонит, и после некоторого раздумья ответил:

— Да нет, ничего. Она говорила как всегда.

— Но что-то ведь должно быть, — сказал Валландер. — Сначала исчезает он, потом она.

— Как в стишке о десяти негритятах, — сказал Аткинс. — Они исчезают один за другим. Половина семьи уже пропала, осталось только двое детей.

Валландер вздрогнул. Он не ослышался?

— Исчезнуть может все-таки только еще один, — осторожно заметил он, — ведь Линда, полагаю, не в счет?

— Не надо забывать о сестре, — сказал Аткинс.

— О сестре? У Ханса есть сестра?

— Конечно. Ее зовут Сигне. Не знаю, правильно ли я произношу имя. Могу назвать по буквам. Она жила не дома. Не знаю почему. Без нужды не стоит копаться в чужой жизни. Я никогда ее не видел. Но Хокан говорил, что у него есть дочь.

Валландер был слишком ошеломлен, чтобы задавать мало-мальски разумные вопросы, и потому закончил разговор. Подошел к окну, устремил взгляд на водонапорную башню. Сестра по имени Сигне. Почему никто о ней не рассказывал?

Этим вечером Валландер, сидя за кухонным столом, просмотрел все свои записи начиная с того дня, когда пропал Хокан фон Энке. Но не нашел ни единого намека насчет дочери. Сигне не существовала. Ее словно никогда не было.