Невидимые связи

ГЛАВА XXIV

– Что привело вас ко мне, поручик? – директор Якубяк, как всегда в безукоризненно сшитом костюме, жестом указывает Корчу кресло. – Чашку кофе?

– С удовольствием, – Корч удобно усаживается в глубокое кожаное кресло.

Якубяк садится напротив.

– Чем могу служить?

– Я хотел бы просить вас дать указание подготовить для меня справку об использовании партии паркета, поступившего к вам двадцать пятого июля. Эта партия была направлена на строительство микрорайона Заборувек.

Нужны мне также ксерокопии нарядов и накладных поставщика и получателя этой партии.

– Разве с этим что-нибудь не в порядке?

– Точно не знаю. Пока я просто проверяю всю документацию по использованию строительных материалов за период до пятнадцатого июля и позже. Просил бы вас разрешить мне также ознакомиться с документами по использованию стройматериалов за первое полугодие прошлого года на строительстве, которым руководил Ежи

Врубль.

– А почему, собственно, вас интересует именно этот период?

– Как вы относились к Врублю? – вопросом па вопрос отвечает Корч.

– Ответ кроется, пожалуй, в том факте, что именно я выдвинул его на руководящую работу. Очень способный и энергичный молодой человек. Честный и принципиальный.

Впоследствии меня пытались, правда, убедить, будто я ошибался в его оценке, но, невзирая на это, я и по сей день уверен – Врубль был человеком порядочным.

– Его в чем-нибудь обвиняли?

– Да. Но лишь после его внезапной смерти, когда он не мог уже дать объяснений. Неожиданно выявилось, что на его стройке некоторые накладные оказались подделанными, часть из полученных стройматериалов фактически на строительстве не использовалась, а куда они девались –

неведомо.

– Кто в то время курировал эту стройку?

– От имени заказчика – инженер Марьян Бялек. Впрочем, он и поныне выполняет эти функции. Лично я полагал, что на нем, как кураторе, тоже лежит определенная доля ответственности за вскрытые недостатки, но поскольку заказчик претензий к нему не предъявлял, у меня, как у подрядчика, не было повода вмешиваться в эту историю.

Беседу прерывает Ванда Круляк. Она вносит кофе и расставляет на столе чашки.

– Нужно что-нибудь еще? – обращается она к директору.

– Нет. Благодарю вас, это все.

Выходя, Ванда бросает на Корча томный взгляд. Он делает вид, будто этого не замечает. Едва он появился в приемной, она столь настойчиво стала допытываться, какие дела его привели, что он, потеряв в конце концов всякое терпение, довольно резко оборвал ее категоричным:

«Прошу вас доложить обо мне директору!» Она была явно обижена и, демонстративно повернувшись, с царственным видом направилась в кабинет. Через минуту, открыв дверь, она все с той же миной на лице сухо бросила: «Пожалуйста». И повторила еще раз: «Пожалуйста, директор вас ждет». А сама при этом продолжала стоять, загораживая собой проход. Корч вынужден был попросить ее подвинуться. Она повернулась вполоборота, но ровно настолько, чтобы, проходя, Корч неизбежно ее коснулся. А теперь вот этот еще ее взгляд. «Что ей нужно, черт побери? Никак от нее не отвяжешься!» – думает Корч, отхлебывая кофе.

– Могу я узнать, что удалось вам выяснить по делу о пожаре? Как руководителю управления, мне важно быть в курсе дел.

– Да, конечно, я понимаю, но, к сожалению, похвалиться пока нечем. Неясны еще многие обстоятельства, без которых невозможно прийти к сколько-нибудь определенным выводам. Выяснением этих обстоятельств я сейчас и занимаюсь, чем, собственно, и вызван мой визит к вам.

Материалы, которые я прошу у вас, мне крайне необходимы.

Якубяк, ни слова не говоря, подходит к телефону.

– Пан Яноха, прошу вас срочно принести мне все документы по реализации последней партии паркета, полученной нами, насколько мне не изменяет память, двадцать пятого июля. Подготовьте, кроме того, все наши накладные и наряды со строек по распределению этой партии.

Он кладет трубку и снова садится в кресло.

– В чем еще нужна моя помощь?

– Спасибо. Это все. Я слышал, будто зять бухгалтера

Янохи работает в воеводстве? – переводит Корч разговор на интересующую его тему.

– Вы имеете в виду инспектора Зелинского? Я что-то слышал об этом, но, знаете, слабо пока ориентируюсь в заборувских родственных связях и отношениях. Собственно, здесь я человек новый. Что-то вроде новой метлы. И, надо сказать, с первых же шагов не снискал к себе особого расположения со стороны многих влиятельных особ.

Кое-кого из аппарата я собирался уволить, но тут же подвергся давлению «сверху». Одна за другой зачастили комиссии. Меня обвинили в искажении кадровой политики, в недооценке старых проверенных работников. И мало-помалу спустили все на тормозах. Возможно, после завершения вами следствия по делу о пожаре мне и удастся все-таки осуществить кое-какие преобразования. Если, конечно, не окажется, что главный виновник пожара – я, –

говорит он с иронией и горечью. – Такой вариант некоторым пришелся бы весьма по душе. Мешаю я здесь некоторым. Не вписываюсь в семейные кланы.

Ну что ж, ладно, поплакался я вам в жилетку, выпустил, как говорится, пар и вроде бы полегчало. Впрочем, надеюсь, вы разберетесь во всем сами, – придает он тону большую официальность. – Куда доставить нужные вам документы? Они будут готовы через час, максимум – два.

– Если можно, я просил бы вас оставить их у себя, а позже я зайду за ними сам.

Корч прощается, но, подойдя уже к двери, вдруг, словно что-то вспомнив, останавливается:

– Да, пан директор, вы не знаете, случайно, удалось ли найти ключи от склада, пропавшие во время пожара?

С этими ключами связана целая история. Сторож Заляс клянется всеми святыми, что кладовщик при нем повесил их на доску в проходной и они висели там все время, а потом в послепожарной суматохе куда-то запропастились.

Когда это случилось, установить не удалось, да и вообще факт этот вскрылся лишь, когда сам он, Корч, вспомнил о ключах, отправляя на экспертизу замок от склада. Эксперты установили, что на замке нет следов отмычки или взлома. «Куда же все-таки девались ключи? Пропали».

Корч склонен думать, что это случилось за три-четыре часа до пожара.

Преступник, вероятно, снял ключи с доски в проходной. Затем, после поджога, опять запер склад, а ключи выбросил. Преступником мог быть и Антос, и кто-либо другой, но – Корч в этом убежден – непременно лицо, так или иначе связанное со стройуправлением. «Опровергнуть алиби Антоса теоретически не составляет особого труда, но пока ведь нет и свидетеля, который видел бы его в городе между пятнадцатью и девятнадцатью часами. Пробрался незамеченным? Версия, что у него был сообщник, тоже ничем не подтверждается. Помощник его болен и находится в больнице. По мнению врача, он не в состоянии подняться с постели». Проверили алиби других потенциальных подозреваемых. Все они отпали.

В сущности, ключи из проходной мог без труда взять любой из знавших, где они висят, – ведь сторожа в проходной не было. Заляс праздновал именины и начиная с четырех часов дня вместе со своими приятелями сидел в одном из кабинетов стройуправления. Правда, из окна этой комнаты вход в проходную хорошо просматривается, но

Корч почти уверен, что никто из компании за входом не следил – было не до того. Все приглашенные приходили с водкой. В общей сложности опорожнили – как утверждала уборщица – больше десятка бутылок. В среднем по бутылке на брата. Одним словом, вероятность выяснения обстоятельства пропажи ключей представлялась весьма проблематичной. Предпринятые в этом направлении шаги никаких результатов пока не дали.

…Спрашивая сейчас о ключах, Корч делает это скорее для очистки совести.

Якубяк качает головой отрицательно:

– Во всяком случае, мне не докладывали, что они найдены, – говорит он. – Поинтересуйтесь на проходной.

Но на проходной по этому поводу нет ничего нового.

– Заляс всех уже спрашивал о ключах, – говорит Корчу дежурный сторож. – Хочет сам их найти. Ему здорово за них влетело. Вот он теперь и старается.

ГЛАВА XXV

– Слушаю вас, – майор Земба стоит у стола, прижимая к уху телефонную трубку.

– С вами говорит Ямницкий, – представляется ему собеседник на другом конце провода. – Наш сотрудник, старший инспектор Зелинский, подал мне жалобу на действия вашего инспектора, поручика Корча. Этот Корч, воспользовавшись отсутствием Зелинского, без санкции прокурора проник в его дом и учинил допрос находившимся там рабочим. Я вынужден буду доложить об этом воеводскому руководству. – Тон резкий и категоричный.

Зембу раздражают и этот тон, и сама постановка вопроса. Его явно пытаются запугать.

– Впервые об этом слышу, не в курсе дела, – отвечает он как можно спокойнее. – Но полагаю, вам, как лицу ответственному, прежде чем делать окончательные выводы, следовало бы выслушать и другую сторону, а не основываться лишь на заявлении заинтересованного лица, не выяснив всех обстоятельств дела. Возможно, нашему сотруднику потребовалось в связи с проводимым следствием проверить какие-то факты на строительстве индивидуальных дач. Я постараюсь во всем этом разобраться. А заодно поинтересуюсь в воеводском управлении, не противоречит ли принятым у нас принципам и нормам такой порядок, при котором курирующий нас инспектор строит себе дачу именно в нашем районе.

Удар рассчитан точно. Ямницкий хоть и настаивает на просьбе проинформировать его подробнее по существу дела, но уже не в столь категоричном тоне.

Земба кладет трубку и вызывает секретаршу:

– Пришлите ко мне Корча.

– Сегодня его не будет, он выехал в район.

– Пусть явится завтра утром.

«Еще одна каша заварилась, – с раздражением думает

Земба. – Опять выясняй, оправдывайся… Что-то в последнее время слишком много идет жалоб. А источник все один – Корч. Не устранить ли этот источник?»

Но врожденное чувство справедливости берет верх. «В

сущности, Корч во многом прав. Жарский ведь действительно завалил дело Врубля. Почему?»

Земба решает немедля это выяснить. Набирает номер домашнего телефона Жарского. В это время тот обычно бывает дома. И действительно, трубку поднимает сам

Жарский.

– А я уж думал, ты совсем меня забыл, – говорит он обрадованно. Просьбу зайти в милицию капитан воспринимает с явным удовольствием. – Сейчас буду.

Зембе становится не по себе. «Жарский обрадовался.

Решил, что нужен мне, а я к нему с претензиями. Но вместе с тем и не высказать их нельзя. Это нужно для дела».

Земба встречает Жарского сердечно, но тут же без обиняков выкладывает ему свои претензии. Жарский озадачен и даже несколько растерян.

– Ну что ж, – говорит он, наконец, – ты прав. Дело я действительно завалил. Но в этом есть и твоя вина.

– Моя?! В чем же именно?

– Ты не раз говорил, что наш район должен быть на высоте. Сам старался избегать всяких конфликтов и слишком острых людей. Припомни, как ты отзывался о тех, кто критиковал прежнего директора стройуправления? Ты называл их склочниками. И считал, что все их заявления о кумовстве и групповщине, царящих в стройуправлении, просто досужий домысел кучки обиженных, а таковых, мол, как известно, хватает везде. Главное же в том, и ты не раз об этом упоминал, что строители выполняют план. Ты радовался успехам Заборува и добрым отношениям с руководством предприятий, гордился тем, что преступность у нас падает, а показатель раскрываемости растет…

Земба хмурится.

– Все верно, но какое это имеет отношение к следствию по делу Врубля?

– Сейчас объясню. Положение дел в стройуправлении ты считал благополучным, между прочим, и потому, что кроме немногих случаев мелких хищений, там не обнаруживалось ничего более серьезного. А ты не допускаешь, что более серьезные дела не выплывали на поверхность просто потому, что мы смотрели на все твоими глазами?

Непорядки у строителей, с твоей точки зрения, начались с приходом Якубяка. А между прочим, слухи о конфликтах нового директора с прежними служащими, сторонниками бывшего руководства, до тебя доходили лишь с подачи

Янишевского, Голомбека, Валицкого. Они же охаивали

Якубяка, поскольку с его приходом пришел конец разным их махинациям, взаимным услугам и одолжениям, которые они оказывали друг другу за государственный счет.

Прежний директор, бывало, одному ссудит трактор завезти землю на огород, другому подбросит рабочих на строительство дачи, а то приложит руку и к «общественно полезному» деянию: рабочие стройуправления, к примеру, день и ночь вкалывали на прокладке дороги от шоссе к дачному поселку. А в твою приемную с жалобами на порядки, введенные в стройуправлении Якубяком, попадали исключительно люди, недовольные новым директором.

Это именно они стали ретиво изобличать расхитителей народного добра. Ты тут же заметил, что количество дел о хищениях государственной собственности внезапно резко подскочило, но сделал вывод, что это результат честности и принципиальности старых работников, их высоко развитого чувства своего гражданского долга.

Земба слушает Жарского с подчеркнутым вниманием.

– И все-таки я пока не улавливаю связи сказанного тобой с делом Врубля, – говорит он медленно.

– Врубль принадлежал к числу людей, выдвинутых

Якубяком. Человеком он был бескомпромиссным, а, следовательно, и неудобным. Стоило ему повести решительную борьбу за повышение качества работ, искоренение халтуры и очковтирательства – он тут же пришелся не по вкусу некоторым рабочим. Стал «совать свой нос» в дела стройуправления, выступать с резкой критикой некоторых его решений – оказался неугодным и для руководства.

Одним словом, когда он утонул, многие вздохнули с облегчением.

Как развивались события дальше? Тело обнаружили в густых водорослях. Без одежды. Версия: утонул, купаясь, –

подкрепленная к тому же протоколом вскрытия трупа, –

казалась вполне достаточно обоснованной. Правда, выбор места утонувшим для одежды в зарослях терновника возбуждал некоторые сомнения, но, когда в ответ на переданное по радио обращение к населению города с просьбой заявить, кто в тот вечер видел Врубля, показания дал Валицкий, и эти сомнения рассеялись. В пьяном виде нередко совершаются вещи, которые человеку трезвому никогда бы и в голову не пришли.

– Хорошо, но почему ты не проверил показаний Валицкого?

Жарский иронически усмехается.

– Внеси я тогда тебе такое предложение, ты наверняка сказал бы, что для недоверия к Валицкому нет оснований.

Он, мол, явился сам, по собственной инициативе, выполнил, так сказать, свой гражданский долг. Будь у него намерение что-либо скрыть, он не стал бы сам к нам соваться.

Ну, признайся, разве не такую позицию ты бы занял?!

Земба молчит.

– Кароль, ну скажи честно: ведь Корч занялся проверкой показаний Валицкого без твоего ведома и согласия?

– Лихо ты меня разделал, – медленно произносит Земба, оставляя вопрос без ответа. – Но ты-то, оказывается, перестраховщик! Почему все это ты говоришь мне только сейчас? А прежде ты знал, что в деле Врубля не все чисто?

– Нет. Я считал, что его сестра просто преувеличивает.

Это же ясно: когда внезапно погибает человек, у родственников часто возникают всякие подозрения, вызванные эмоциями и невозможностью примириться с утратой. С

другой стороны – стремление найти хоть какое-то самоуспокоение в предпринимаемых попытках установить истину. Это дело обычное. Так могло быть и в случае с

Врублем. Ирэна любила брата, очень переживала его смерть и никак не могла с ней примириться. Из того факта, что у него было немало недоброжелателей и многим он изрядно насолил, она, делала – так тогда я полагал – очень уж далеко идущие выводы. Ты вот упрекаешь меня в перестраховке. Может, скажешь еще, что я боялся испортить с тобой отношения? Нет, это не так. Мы с тобой были и остаемся друзьями. Вернее всего – оба мы с тобой свыклись просто с заборувскими порядками, со сложившимися здесь отношениями и связями. Принимали их за норму, хотя и каждый по-своему. Иногда я думаю, вся штука в том, что мы постепенно сами вросли в окружающую нас среду и с течением времени стали воспринимать ее как естественный порядок вещей, подобно тому, как в прошлые годы естественным считали необходимость драться с оружием в руках.

– Ты никогда прежде со мной об этом не говорил. Почему?

– Да я и сам все это понял лишь теперь, когда вышел из игры и стал простым пенсионером без дел и забот, когда у меня появилось время для раздумий. Кроме того, и люди стали теперь относиться ко мне иначе – хуже, но откровеннее. Меня перестали бояться. А в итоге у меня открылись глаза на многое, чего прежде я не знал. Яснее стало, кто чего стоит в этом нашем омуте.

– Наш «омут», как ты презрительно его именуешь, не что иное, как небольшая часть целого.

– Часть ли? А может, просто периферия – заборувское болотце?

Земба долго молчит.

– Знаешь, – говорит он, наконец, – я хочу просить тебя: помоги Корчу.

ГЛАВА XXVI

Утро для Корча начинается с неожиданности в виде двух поступивших к нему актов.

Один содержит заключительные выводы комиссии, созданной стройуправлением для оценки ущерба, причиненного пожаром. Комиссия работала черепашьими темпами, и даже неоднократные напоминания не влияли на ускорение дела. Корч, проходя иногда вечером мимо

«Нового», видел там ревизоров, сидевших в обществе местных тузов. Встречал он их и на пристани, а порой и на пляже. Август, погода волшебная, озеро, лодки… Как тут беднягам устоять? Да и куда спешить?

Плоды трудов комиссии, составившие пухлый акт, не содержали ничего сенсационного. Несущественное отклонение от первоначально установленной цифры – 20 миллионов злотых. Из представленных расчетов с полной очевидностью следовало, что склад в день пожара был забит стройматериалами от пола до крыши и едва не лопался по всем швам.

Второй акт составлен был комиссией народного контроля. Эта комиссия проверяла документацию на стройматериалы за все первое полугодие. Корч пропускает детальные выкладки, отыскивая заключительные выводы. Из них следует, что вся документация по стройматериалам велась безупречно, сверка бухгалтерских учетов стройуправления с документацией на стройках не выявила особых расхождений, не считая некоторых несущественных неточностей по срокам.

Корч откладывает акты. Фиаско. Ни одного исходного пункта. В свете таких фактов версия о «предревизионном пожаре» казалась бы исключенной, не будь истории с исчезновением партии паркетной клепки. По документам, правда, и здесь все в полном ажуре. Паркет этот оприходован, и по накладной вся партия целиком передана на стройку.

Из документов стройки следует, что паркет, как и предусматривалось, использован на строительстве двух жилых зданий, готовых к сдаче. Однако в действительности вместо паркета квартиры этих домов застелены плиткой ПХВ, а паркет Корч обнаружил на даче Зелинского.

Доказательства, подкрепленные свидетельством комбината, подтверждающего, что паркет этот действительно изготовлен у них и в июле отправлен по госнарядам, в том числе и в Заборув, хранятся в сейфе у Корча. Вывод напрашивается сам собой: оприходование поступающих стройматериалов как в бухгалтерии, так и на стройках осуществляется только по бумажкам. Сами же материалы, как видно, прямо с железной дороги попадают в руки частников. Возникает вопрос: в чьи конкретно и каким путем? Доставляются ли они непосредственно владельцам дач на машинах стройуправления, или предварительно совершают путешествие в магазин стройматериалов, который, возможно, затем в порядке компенсации левых поставок выделяет для строек из своих резервов плитки ПХВ?

А может быть, посредник – частный предприниматель? Это необходимо выяснить.

А пока Корч прячет акты в сейф. Его вызывает шеф.

Этот внезапный вызов не сулит ничего доброго.

– Ты не знаешь, что опять приключилось? – спрашивает он секретаршу.

– У него сидит инспектор Зелинский, – сообщает ему шепотом Галинка.

– Ага, вот и виновник, – говорит Земба при виде входящего Корча. – Инспектор Зелинский приехал ко мне с жалобой. Он утверждает, что ты самовольно вторгся в его личное жилище.

– Вы превысили свои права, – взрывается Зелинский. –

Я подал на вас жалобу в воеводское управление.

– Никто к вам не вторгался, – спокойно уточняет Корч.

– Я просто зашел узнать, откуда вам доставили паркетную клепку, и не знал, что вас нет дома. Паркетчики оставили дверь на веранду открытой, поэтому я и зашел, думая, что есть кто-то из хозяев. Рабочие сказали мне, что вас нет, я взял под расписку одну плитку паркета и ушел, ожидая вашего приезда для выяснения обстоятельств.

Зелинский кипит от ярости.

– Что же, вы полагаете, у меня нет накладных на паркет?! По какому праву вы подозреваете меня в покупке ворованных материалов?!

– Я ничего не подозреваю, – возражает Корч. – Просто я хотел проверить накладные. Сейчас ведется предварительное расследование по делу о пожаре на складе, и мне необходимо выяснить все связанные с этим факты.

– Накладные у меня дома. Сейчас я их привезу. Пусть майор Земба лично убедится в вашем самоуправстве! –

Зелинский выходит.

– Опять ты отличился. Зелинский подал жалобу в воеводское управление. Что прикажешь с тобой делать? –

Земба раздражен.

Корч чувствует, что тучи над ним начинают сгущаться.

– Ни магазин стройматериалов, ни владелец частной стройконторы, – начинает он объяснять, – не имели нарядов на получение паркета. На плитках паркета, который купил Зелинский, имеется штамп фабрики-изготовителя.

По наведенным мною справкам, паркет этот предназначался для государственных поставок, следовательно… –

Корч умолкает.

– А что ты скажешь, если накладные у него окажутся в порядке?

– Я допускаю такую возможность, – медленно говорит

Корч. – Но все дело в том, кто их оформил. Если нам удастся выяснить, мы установим, кому сбываются ворованные материалы.

Накладная, которую привозит Зелинский, датирована тридцатым июля. Она оформлена магазином стройматериалов и подписана лично директором Витольдом Борковским.

– Вот вам доказательство! Можете убедиться! – Тон у

Зелинского негодующий и резкий.

– Прошу вас извинить меня за назойливость, – обращается к Зелинскому Корч, – но, чтобы впредь не возникало никаких сомнений, мы сейчас оформим протокол.

Корч берет накладную и выходит с ней из кабинета.

Когда он возвращается, ксерокопия накладной уже лежит у него в папке.

– Один ноль в твою пользу, – замечает Земба, когда посетитель покидает наконец кабинет. – Мы выяснили положение и накликали на свою голову еще одну неприятность. Борковский мобилизует теперь всю свою родню.

Значит, все-таки Борковский… – продолжает он задумчиво. – Кто бы мог подумать? Скупает похищенные материалы и оформляет на них счета. Интересно, у кого же он их покупает?

– Поскольку по документам все в полном порядке, значит, в махинациях не мог не участвовать родич Зелинского бухгалтер Яноха, ну и, конечно, Литос. Должны быть сообщники и на стройках. Это надо выяснить. Одно пока ясно – стройматериалы сплавлялись налево, и, следовательно, Антос вполне мог быть заинтересован в пожаре для скрытия недостачи на складе. В свете этих фактов несколько иначе начинает представляться дело Дузя и других рабочих, обвинявшихся в хищениях компанией Литос –

Борковский. Похоже, такого рода провокациями они маскировали свои махинации, может быть, стоит подумать о получении разрешения на их арест?

– Рано, – хмурит брови Земба. – Чем ты будешь мотивировать обвинение Антоса в поджоге? Ты пока не сумел ни опровергнуть его алиби, ни даже найти ключей от склада…

– Мы тщательно обыскали всю территорию… – говорит

Корч и вдруг вспоминает, что в день пожара или чуть позже ему говорили, будто видели какого-то человека в клетчатой куртке, копавшегося у фонарного столба. Он не придал тогда значения этому свидетельству, признав его несущественным. Мало ли всяких невероятных историй и слухов носилось по городу после пожара?! А может, все-таки проверить? Фонарь – он помнит – стоит метрах в двухстах от ворот склада. Корча охватывает нетерпение.

Он хочет идти туда сейчас же, немедленно.

– Я могу быть свободен? – обращается он к Зембе.

Тот молча кивает.

…Корч несколько раз обходит вокруг фонарного столба, тщательно его осматривая. Ничего интересного.

«Зачем кому-то понадобилось здесь копаться?» Столб как столб. Корч обшаривает его глазами со всех сторон. «Стоп.

А это что?» У самого основания – железная дверца. Он пытается ее открыть, несколько раз дергает. Дверца не поддается. Тогда он достает из кармана перочинный нож и поддевает лезвием защелку. Дверца отскакивает, открывая глубокую нишу. Электрические предохранители и какой-то сверточек. Он достает его. В свертке – ключи. «От склада ли?»

ГЛАВА XXVII

Коммерческий директор Валицкий едва сдерживает ярость.

– Что у вас опять приключилось, поручик?! Зачем меня снова вызвали в милицию?!

– Весьма сожалею, что оказался вынужденным еще раз пригласить вас к себе, но мне необходимо выяснить некоторые обстоятельства по поводу ваших прежних показаний. Чем вы тогда руководствовались?

Валицкий хмурит брови.

– Я, помнится, уже говорил вам: мне хотелось поскорее покончить с этой неприятной для всех историей. Не понимаю, отчего вы снова возвращаетесь к этому вопросу.

Дело прошлое, давно закрытое. Зачем опять его ворошить?

– Вы ошибаетесь. Дело еще не закрыто. После эксгумации выяснилось, что речь идет не о несчастном случае, а скорее об убийстве. Дело в корне меняется. Поэтому, если вы не хотите впутываться глубже, вам следует рассказать все более подробно.

Валицкий бледнеет.

– Убийство?! Невероятно! – Сразу куда-то исчезает присущая ему самоуверенность. В глазах читается страх. –

Я не имел об этом ни малейшего понятия. Неужели такое могло случиться?

– Случилось, – голос Корча звучит сухо. – Именно потому вы должны рассказать всю правду.

– Я ничего не знаю об убийстве. Показания я дал по просьбе инженера Бялека, осуществлявшего у нас надзор за стройкой. Он как-то оказал мне небольшую услугу, и я счел себя обязанным отплатить ему тем же. И это все.

– Таким образом, вы навлекли на себя уголовную ответственность за дачу ложных показаний: введение в заблуждение органов следствия. – Корч беспощаден.

– Я не мог себе даже представить, что речь идет о чем-либо серьезном. – Валицкий застыл на стуле, лицо его покрыла мертвенная бледность. – С моей стороны это была простая любезность.

– Такого рода «простые любезности» иногда дорого обходятся, – иронически замечает Корч. – Вы полагали, вероятно, что закон писан лишь для простых смертных.

Корч предлагает Валицкому подписать протокол и просит подождать в комнате дежурного.

Едва тот выходит из кабинета, он звонит на стройку инженеру Бялеку. Предложение явиться в милицию инженер воспринимает с заметным беспокойством.

– А что случилось? – спрашивает он удивленно.

– Дело крайне срочное, – настаивает Корч. – Или вы предпочитаете, чтобы я послал вам официальный вызов?

– Нет, – отвечает тот, – сейчас буду.

Бялек является почти мгновенно. Держит себя свободно, без тени замешательства.

Корч достает из ящика бланк протокола.

– Имя, фамилия, год рождения?

– В чем дело, пан поручик? – недоумевает Бялек. – Я

чем-нибудь провинился?

– Сейчас выясним, – отвечает Корч. – С какой целью вы просили Бронислава Валицкого дать показания по делу о смерти Ежи Врубля?

– Я? Валицкого? – В удивлении Бялека что-то неискреннее.

– Так утверждает Валицкий. Вот, пожалуйста, подписанный им протокол. Познакомьтесь. – Корч протягивает

Бялеку исписанный лист.

Тот читает его медленно, как бы стараясь выиграть время. По мере чтения лицо его вытягивается, мрачнеет.

– Так значит Врубль убит?

– Да. При этих обстоятельствах, как вы сами понимаете, сокрытие правды бросает определенную тень и на самих свидетелей.

– Хорошо, – решается Бялек, – я скажу все. Мне, собственно, скрывать нечего. Все действительно было именно так, как показал Валицкий. Я и впрямь его просил. Меня же, в свою очередь, просил Ольсенкевич, бывший подчиненный Валицкого. Он сказал, что ему неудобно лично обращаться к бывшему шефу с такой просьбой. А у меня с

Валицким отношения дружеские. Поэтому он ко мне и обратился. Напомнил, что оказывал мне кое-какие услуги.

Я согласился.

– Чем Ольсенкевич мотивировал такую, прямо скажем, довольно необычную просьбу?

– Он ничего мне не объяснял, просто попросил об одолжении.

– И вас это не удивило?

Бялек, похоже, несколько озадачен.

– Вы знаете, я как-то об этом тогда не подумал. Мне и в голову не приходило, что речь может идти об убийстве.

– Почему Ольсенкевич остановил свой выбор именно на Валицком, а не на ком-нибудь другом, скажем, на вас?

– Я был куратором Врубля, между нами, естественно, могли существовать разного рода трения. Мои показания не были бы восприняты так, как показания Валицкого. Он пользуется в городе большим авторитетом. У него связи, положение.

– Значит, вы таким способом отблагодарили Ольсенкевича за услугу. Какую именно?

– Я уж точно не помню. Все мы стараемся как-то облегчить друг другу жизнь. – В объяснении чувствуется оттенок какой-то недоговоренности.

Корч понимает. Речь идет об укоренившейся здесь практике взаимных услуг и одолжений. Но только ли? Он выходит из кабинета, чтобы отпустить Валицкого. Тот сегодня ему больше не нужен.

– Доставьте ко мне срочно Ольсенкевича, – просит

Корч дежурного. – Но без огласки и шума.

Он возвращается к себе и продолжает допрос. У него не вызывает сомнений, что все эти оказываемые друг другу услуги и так называемые любезности имеют связь с махинациями на стройке, которой руководил Врубль. Не исключено, что, разоблачив их, Врубль предопределил свою судьбу. «Но что именно удалось Врублю вскрыть? Куда направить дальнейший поиск? Вина за выписку Зелинскому фиктивной накладной на паркетную клепку, которой магазин фактически не получал уже более года, ложится только на одного Борковского. Накладная эта по бухгалтерским документам не проведена. Следовательно, она лишь форма прикрытия покупки паркета слева. Но знал ли покупатель, что паркет ворованный? Как это доказать? Где

Борковский получал товар? На складе у Антоса или только через него как посредника? Судя по реакции, Зелинский вполне убежден в законности своей покупки. На чем в действительности основана его уверенность: на убежденности в законности покупки или на чувстве неприкосновенности своей особы? Сколько еще фиктивных оформил

Борковский? Кому? За сколько? Трудно предположить, что он действовал бескорыстно».

Изъятие документации у Борковского и ревизии у владельцев дач, которым он выписывал накладные, Корчу представляются на этом этапе расследования предприятием преждевременным. Возможно, накладные оформлялись в одном экземпляре только для покупателя, и тогда проверка документов в магазине Борковского ничего не выявит, а вызовет лишь ненужный шум и даст возможность замешанным в это дело мгновенно замести следы. Если даже владельцы дач не знают, что покупали ворованный паркет, то, узнав, постараются во избежание неприятностей, компрометации, а то и возможного изъятия у них паркета запутать следствие.

Нить может оборваться.

Корч потому решает начать с другого конца. С выявления потенциальных подозреваемых в убийстве Врубля, с мотивов, которыми те могли руководствоваться, опасаясь, что он раскроет механизм хищений материалов со стройки.

А с этим должны быть связаны и обращения к Валицкому о даче ложных показаний для прекращения дела. «Кто из этих «просителей» твердо знал, что речь идет о стремлении замять дело именно об убийстве? Валецкий? Бялек? Ольсенкевич? А может быть, кто-то еще?»

Корч одолевает Бялека вопросами до тех пор, пока снизу ему не сообщают по телефону, что Ольсенкевич доставлен. Корч отводит Бялека в комнату для задержанных и просит подождать, пока готов будет протокол.

Приглашает к себе Ольсенкевича.

Тот входит в кабинет улыбаясь. Садится на стул напротив Корча и спокойно ждет, когда поручик заговорит первым.

– Вы обращались к инженеру Бялеку с просьбой убедить Валицкого дать показания по делу о смерти Врубля…

– звучит полуутвердительно.

Несмотря на чуть ли не преувеличенное самообладание, в глазах Ольсенкевича мелькает едва заметная искра.

– Это неправда, – спокойно отвечает он, – Валицкого я и сам хорошо знаю еще со времени моей работы в стройуправлении. Потом я строил ему дачу, так что у меня нет никакой необходимости искать с ним контакты через посредника, тем более такого, как Бялек, отношения с которым у меня далеко не самые лучшие. Это можно легко проверить.

– У меня есть по этому вопросу показания Бялека и

Валицкого, – возражает Корч.

– Вероятно, они дали ложные показания, – настаивает на своем Ольсенкевич. – У Бялека были какие-то счеты с

Врублем, и, возможно, он обращался к Валицкому. Не хотел, чтобы эти отношения стали достоянием гласности, –

добавляет она как бы в пояснение.

«Кто из них говорит правду, а кто лжет? – размышляет

Корч. – Бялек, узнав, что речь идет об убийстве, не стал отрицать своего обращения к Валицкому с просьбой об услуге. Валицкому, правда, он не сказал, что выступает от имени Ольсенкевича. Не оговаривает ли Бялек его с целью отвести подозрения от себя? Не исключено, что с этой же целью и тот обвиняет его во лжи. Документация – вот где нужно искать ответ. Только с какой стороны к ней подступиться?»

ГЛАВА XXVIII

Начинает уже смеркаться, когда Корч покидает, наконец, свой кабинет. В руках у него папка с документами, полученными от Якубяка. Он собирается еще раз тщательно изучить их дома. Вдруг да придет в голову какая-нибудь идея. А пока в голове только тяжесть, мысли ворочаются лениво и хаотично. «Нужно хоть немного отдохнуть. – Одновременно с мыслью об отдыхе возникает мысль об Ирэне. – Да, надо бы к ней зайти. Она однажды говорила о каком-то шофере, с которым встречался ее брат.

Надо расспросить поподробнее», – пытается он оправдать перед самим собой это внезапно вспыхнувшее желание ее повидать.

Ирэна встречает его с искренней радостью, и Корч чувствует себя здесь как дома. Он усаживается, просит чашку чая, расспрашивает Ирэну о здоровье.

– Дня через два выйду, наконец, на работу, – улыбаясь, отвечает девушка. – Страшно надоело болеть. А вы? Куда пропали? Совсем нас забыли.

– Нет, не забыл. Просто не было времени. Пришлось много работать.

В голубых глазах хозяйки молчаливый вопрос.

– Ясик рассказывал, будто слышал от товарищей о вскрытии какой-то могилы. Это правда?

– Да. Мы эксгумировали останки вашего брата.

– Значит… – в голосе скрытое волнение.

– Да, следствие по его делу возобновлено. Вы были правы.

– Права? – Ирэна опускается на стул, закрывает лицо руками. – Значит, его убили?!

– Да.

– О боже!

Корч молчит. Ему понятно, что творится сейчас в душе девушки. Опять потрясение. Может быть, не стоило ей говорить, пока она полностью не оправится?

Внезапно Ирэна вскакивает, подбегает к нему, хватает за руку и прижимает ее к губам.

Корч теряется.

– Пани Ирэна! Ну что вы?

– Я же говорила, что поверю только вам. Вы спасли

Ясика, а теперь вот… – Слезы градом катятся по ее лицу.

Корч озадачен, взволнован, растерян. Не знает, как себя держать.

– Простите меня… Все это так неожиданно… просто не верится… – Она беспомощно разводит руками.

Потом мало-помалу девушка успокаивается.

– Я не могла бы вам в чем-то помочь? – робко предлагает она.

– Да, конечно! Попытайтесь вспомнить, что вам рассказывал о встречах брата с каким-то молодым шофером.

– Пани Яховская, – отвечает она, не задумываясь. –

Старушка пенсионерка, которую сбила машина. Можно прямо сейчас к ней сходить. Она живет тут совсем рядом.

Пусть она сама вам расскажет. Пойдемте, я сейчас, только умоюсь.

Ожидая девушку, Корч молча пьет чай. Минут через пять она появляется в дверях с сумочкой в руках.

– Идемте!

Яховская с трудом передвигается по квартире. При виде

Ирэны сразу оживляется.

– Это вы, мой ангел? – На глазах у нее слезы радости. –

Если бы не она, мне бы и не выжить! – обращается старушка к Корчу. – Она меня и кормила, и поила, и купала, и квартиру убирала. Я вот только-только оправилась после этой катастрофы.

– Вы знаете, кто вас сбил? – спрашивает Корч.

– Знаю, я сразу его узнала, – переходит на шепот старушка. – Сын Голомбека. Когда меня приходили в прошлый раз допрашивать, я побоялась сказать. Вы не знаете, что это за люди! Они все могут. А я старая, слабая. Ткни пальцем – мне и конец.

– Чего вам бояться? Если вы дадите показания, он будет наказан по закону, а иначе все сойдет ему с рук.

– Ладно, будь что будет! Раз уж вы пришли ко мне с

Ирэной, признаюсь вам: приходил тут ко мне один и сказал, что если я обращусь в милицию – мне на свете не жить.

– Как он выглядел, бабушка? – вмешивается Ирэна.

– Молоденький такой, блондинчик с кудряшками.

«Опять Базяк. Любопытно. И ее запугивал, и в нападении на Ирэну участвовал… Похоже, оба дела имеют какую-то связь. Может быть, в обоих случаях один и тот же организатор? Надо будет нажать на Базяка посильнее».

– Бабушка, у меня к вам еще одна просьба, – прерывает мысли Корча Ирэна. – Помните, вы мне говорили, что встречали Юрека с каким-то молодым шофером. Вы не знаете этого шофера?

– Фамилию не знаю. Рыжеватый такой, невысокого роста, ходит всегда в кожаной куртке. Живет здесь, на

Ясминовой, в доме восемь. Работает на грузовике.

Проводив Ирэну, Корч возвращается домой и садится за работу. Из-за стены доносятся шум и музыка. Он не обращает на них внимания, достает из папки документы и раскладывает на столе. В это время дверь вдруг распахивается и входит Ванда Круляк. Она сильно накрашена, с модной прической, в прозрачном, глубоко декольтированном платье.

– Сегодня у меня день рождения, – говорит она с кокетливой улыбкой.

Корч вскакивает, отодвигает в сторону бумаги, подходит к девушке и целует ей руку.

– Желаю вам счастья, пани Ванда. Жаль, что не знал об этом торжестве раньше, непременно явился бы с цветами.

Завтра исправлю эту оплошность.

– Ах, что вы, зачем мне цветы. Я пришла за вами. У нас гости.

– Я сегодня очень занят… – Корч огорченно разводит руками.

Ванда не сдается. Она явно под хмельком.

– На этот раз вам не удастся отвертеться. Идемте со мной. Иначе я отсюда не выйду.

Деваться некуда. Корч неохотно надевает пиджак.

Кладет в карман сигареты, заранее предупреждает:

– Хорошо, но простите, зайду только на минуту.

Он входит в столовую, пропустив девушку вперед.

Окидывает взглядом богато накрытый стол. Блюда с копченостями, салаты, рыба, налитые рюмки. Бутылки с водкой. За этим столом, кроме хозяев, несколько знакомых лиц: Анна Матыс, Валицкий, Стефан Яноха, Антос, Вацлав

Лучак. Остальных он не знает.

Дружный хор приветствий ввергает его в смущение.

– Просим, просим, наконец-то!

Хозяйка усаживает его между Анной Матыс и Антосом.

Придвигает рюмку и закуски.

С бокалом поднимается Валицкий.

– За здоровье именинницы, по первой!

Кто-то начинает скандировать: «Сто лет».

Антос наклоняется к Корчу:

– Надо было сразу обратиться к нам. Мы бы помогли.

Сразу бы разделались с махинаторами… – конфиденциальным шепотом говорит он. Судя по всему, он уже изрядно пьян, от него разит водкой. Анна Матыс тоже слегка навеселе. Обращаясь к Корчу и указывая пальцем на сидящего с противоположной стороны стола молодого человека, она во весь голос заявляет:

– А вот он меня к вам ревнует. Думает, я его собственность и не имею права никому назначать свидания. А я хочу назначить вам свидание. Хочу, и все! Имею право!

Свадьбы у нас еще не было.

Молодой человек хмурит брови. Корч смущен.

Вацлав Лучак разражается смехом:

– Ревнует – значит, любит! Радоваться надо. Поженитесь, Пыжак выделит вам участок, я подыщу автомобиль.

Умница ты, Аня – умеешь жить… – Он снова оглушительно хохочет и обращается к Антосу: – Неплохо иметь такую толковую кузиночку, а? Бери пример, Ванда. От души советую. Здоровье именинницы, по первой! – поднимает он рюмку.

Все встают. Кто-то кричит: танцевать! Ванда ставит пластинку.

Пользуясь благоприятным моментом, Корч незаметно уходит. В дверях сталкивается с Валицким. Пропускает его и направляется к себе. Пытается отпереть ключом дверь.

Она не закрыта. Корч обеспокоен: он прекрасно помнит, что, выходя, дважды повернул в замке ключ. «…Может, Валицкий что-то искал здесь?» Корч зажигает свет и подходит к столу. Проверяет, все ли на месте. Успокаивается –

все лежит на своих местах.

Едва он усаживается за стол, как дверь вдруг снова открывается и входит Ванда. Она возбуждена, бесцеремонно и сильно пьяна.

– Вы опять сбежали?! Зря. Идемте со мной. Я вам не нравлюсь? – Язык у нее заплетается.

Корч смотрит на нее с откровенным осуждением.

– Возвращайтесь к своим гостям. Мне нужно работать,

– произносит он твердо.

Круляк с минуту смотрит на него широко открытыми глазами, потом начинает вдруг рвать на себе платье и надрывно кричать:

– Ах, ты не хочешь меня?!

На крик вбегают Валицкий и Юзеф Круляк. Круляк останавливается в дверях и видит сидящего за столом

Корча, а по другую сторону стола кричащую, полуобезумевшую от вина и ярости дочь. Он обнимает ее за плечи и силой тащит из комнаты. От двери, обращаясь к Корчу, говорит:

– Извините нас за нее. Она совсем пьяна.

Корч остается один. Запирает дверь на ключ. Работа на ум не идет. Он ходит по комнате с мрачным видом. На душе у него неспокойно.

ГЛАВА XXIX

– Все было, как рассказала вам моя дочь…

Жена директора ресторана «Новый», Кристина Малинская, решилась говорить лишь после того, как Корч дал ей прочитать подписанный ее дочерью протокол.

– В первых числах сентября мужу позвонил Ольсенкевич и сказал, что ему доставили итальянский кафель для кухни и ванной. Я поехала с дочерью выбрать цвет и рисунок. Один из рабочих Ольсенкевича провел нас в гараж.

Там уже были жены Голомбека, Янишевского и Пыжака, они тоже выбирали себе кафель. Все, что мы просили, Ольсенкевич записал к себе в блокнот.

Я видела там еще кухонные шкафы, цветные раковины, унитазы, но меня они не интересовали. Все это муж еще раньше привез из Варшавы. Я выбрала себе кое-что для кухни и голубой кафель. Вы его видели у нас.

– Все это вы сразу отвезли домой? – спрашивает Корч.

– Не-е-т, что вы! На следующий день мой заказ доставил нам на грузовике шофер. Молоденький такой, рыжеватый. Он же раньше привозил и паркет для дачи.

Шофером грузовика, как установил Корч, оказался некий Тадеуш Куц. Сейчас он сидел в коридоре в ожидании допроса.

– Что ж тут много говорить, пан поручик, – начал он свои показания, – у меня жена, ребенок, соблазнился «наваром». За каждую левую ездку – сотня. Иногда в день перепадало и несколько… Развозил что велели и куда велели.

– Где обычно грузились?

– На станции, на товарном дворе. Антос тут же говорил, куда и что отвозить.

– Когда вы возили сантехнику и кафель Ольсенкевичу?

– Прошлый год в начале сентября.

– Когда и кому возили паркет?

– По нескольким адресам… Зелинскому, Голомбеку, Малинскому.

– Когда?

– Двадцать пятого сентября…

– Что ж, так за один день развезли целый вагон? Вчера, когда я вас задержал, в кузове машины у вас тоже был паркет.

– Все правильно. Сначала мы сгрузили паркет в сарай, что стоит за парком. А уж потом я развозил.

– Чей это сарай?

– Не знаю.

– Номер машины, на которой вы работали?

– ХМ-12-41.

Корч листает блокнот. Он помнит, что записывал номер машины, разгружавшейся возле дачи Лучака. Точно. Номер тот же. «Ага, вот оно в чем дело!»

– Так это вы привозили мраморные плиты на дачу Лучака в июле этого года?

– Да.

– Где вы ими загружались?

– Все там же, на товарном дворе.

– С вами были двое рабочих.

– Да, один я бы не управился.

– Их фамилии?

– Не помню.

– Советовал бы вам припомнить. Если не скажете, узнаю сам, вам же тогда хуже будет.

– Пан поручик, они, как и я, хотели просто подработать, только и делов. Да и побаивались. Откажись – самому дороже обойдется. У нас так: кто шибко умный – плохо кончает. Одних подвели под суд за воровство, Врубль –

утопился, а его приятеля, тоже начальника стройки, с треском вышибли. И новый директор не помог.

– Вы знали Врубля?

– Знал. Он был правильный мужик.

– Я слышал, вы с ним несколько раз встречались?

– Было дело. Кажется, в сентябре или в августе прошлого года, точно уж не упомню. Врубль скумекал, похоже, что с поставкой материалов и оборудования на его стройку не все ладно. Вместо паркета получил плитки

ПХВ, вместо импортной сантехники – какие-то старые ржавые краны и битые раковины. Сам-то он их не принимал, а потом уже после установки обнаружил. Тут он психанул и помчался к начальству ругаться. Хотел слать рекламации поставщикам. На стройке об этом все знали. А

через пару дней разнесся слух, что он утопился. Кто порадовался, а кто его и пожалел. Как всегда…

– А вы с ним по какому делу встречались?

– Врубль все расспрашивал меня, вроде вот как вы сейчас. Хотел дознаться, не возим ли мы материалы налево.

Видать, кто-то ему протрепался.

– Вы сказали ему правду?

– Что ж, по-вашему, я дурак, петлю себе на шею вешать?! Не прихвати вы меня с паркетом, я и вам бы не сказал. С милицией лучше не ссориться, но со своими – и того хуже. Дороже обойдется.

– Как обошлось Врублю? – негромко спрашивает Корч.

– Как Врублю, – эхом повторяет шофер. – Или как

Дузю, и другим.

– Почему вы считаете, что Врублю «дороже обошлось»?

– А как же: лучший пловец, водку не пил, ну разве что рюмку или две, и вдруг на тебе – утонул по пьянке?! Да кто этому поверит?

– Вы говорили кому-нибудь о ваших разговорах с

Врублем?

– Только Антосу сказал, что боюсь, мол, погореть: Врубль вынюхивает, кто сплавляет товар налево. А тому хоть бы хны. Пожал плечами и велел опять ехать. Ему что?

У него всюду свои люди.

После подписания протокола Корч отпускает шофера.

Сегодня это уже пятый допрос. Корч устал, чертовски устал. Со вчерашнего дня клубок стал постепенно разматываться. Корч долго ломал себе голову, с какой стороны подступиться к документации. Наконец решил избрать метод сравнения. Документов с реальностью. Начал с осмотра сданных квартир в двух корпусах на стройке Врубля.

Взял с собой накладные на поступившие в тот период оборудование и материалы. Ходил из квартиры в квартиру и сверял позицию за позицией. Доставлялось на стройку дорогое импортное оборудование, монтировалось же годное только на свалку старье. Корч выслушивал жалобы жильцов, записывал их претензии, фамилии. Потом разыскал Бялека и спросил, где можно найти журнал регистрации выполненных в тот период работ.

– Не знаю, он куда-то запропастился. – Инженер был явно захвачен врасплох неожиданным визитом Корча. – Не пойму, как это могло случиться. Я сдал его вместе с другими документами сразу после заседания приемочной комиссии. А потом сам искал и не нашел. После смерти

Врубля, – в голосе его нотки конфиденциальности, – обнаружилась некоторая, мягко говоря, недостача дефицитных стройматериалов. Неясно, кто был в этом повинен. Я

курировал стройку, записывал использованные материалы в журнал регистрации, и он, таким образом, являлся основным документом, отражавшим действительное положение дел.

Корч поблагодарил за информацию и попрощался. Теперь он был почти убежден, что фигурировавшие в накладных материалы никогда не попадали на стройку, а вместо них использовалось всякое старье. Но по количеству все сходилось. «Знал ли ведущий учет материалов об этих махинациях? Не обязательно. В приемочных документах отражалось только количество, а количество полностью совпадало с накладными. Словом, по документам все было в порядке. Знал ли подоплеку дела Бялек? Скорее всего, да. И, возможно, именно этим объясняется его просьба к Валицкому, а затем попытка свалить вину на

Ольсенкевича. Почему исчез именно журнал учета выполненных работ? У Бялека, надо думать, был мотив заставить молчать Врубля. Но какими путями, куда, кому и через кого продавались украденные материалы? Надо разыскивать исчезнувшую сантехническую арматуру и кафель».

Корч решается на риск. «Опять не обойдется без скандалов и жалоб за вторжение в квартиры», – думает он. Но иного выхода нет. Рано утром он начал с квартиры Скробяка. Хозяин – инженер одного из местных предприятий –

на работе, хозяйка – на курорте. Дома, как он и предполагал, оказывается только домработница. Он просит разрешения помыть руки и под этим предлогом заходит в ванную. Один взгляд – и все ясно. Вот он, кафель, предназначенный для отделки новых жилых домов. Сомнений не оставалось. Правда, домработница не знала, где и когда хозяева купили эту красоту. Она у Скробяков недавно, и все это здесь было еще до ее прихода.

У Малинского ему повезло больше.

Шестнадцатилетняя дочь хозяев рассказала ему все. Он привез ее в отдел, чтобы по горячим следам составить протокол. И вот сегодня пригласил мать. Она все подтвердила. Вынуждена была подтвердить. Теперь оказалось документально подтвержденным, что часть стройматериалов только на бумаге проходила через склад. Фактически же прямо из вагонов она поступала к Ольсенкевичу или непосредственно к покупателям – владельцам дач.

Ольсенкевич. Эту линию необходимо выяснить до конца. Корч вызвал на допрос двух его рабочих. На завтра.

На сегодня – достаточно. «Ладно, бумаги приведу в порядок дома», – решает он, складывая их в папку. И в этот момент раздается телефонный звонок. Корч поднимает трубку: «Кто бы это мог быть в такой поздний час?» Низкий мужской голос в трубке кажется знакомым, но явно изменен:

– Это поручик Корч?

– Да.

– Если вы хотите поймать преступников с поличным, приходите завтра на рассвете к сараю за парком.

Корч хочет о чем-то еще спросить, но в трубке раздаются короткие гудки отбоя.

«Идти или не идти?!» – бьется в голове мысль. Ясно, что предпринятые им шаги вызвали у преступников чувство нависшей над ними опасности. Значит, можно ожидать и провокации. Это не исключено. С другой стороны –

захват преступника на месте преступления значительно ускорит и упростит все дело. «Упустить такую возможность?! Нет, надо все-таки посоветоваться…» Корч снимает трубку и набирает номер квартирного телефона

Зембы. Длинные гудки – никто не отвечает. «Да ведь Земба после обеда повез жену к врачу в воеводство», – вспоминает Корч.

…Едва забрезжил рассвет, как он был уже в парке.

Густой туман стелется по мокрой траве, серыми клочьями цепляется за верхушки кустов. Корч находит знакомую тропинку и чуть не ощупью движется в глубь парка, в противоположный его конец, туда, где на краю поляны у дороги едва заметен в кустах заброшенный сарай. В ветвях деревьев, просыпаясь, копошатся пичуги. Первые их робкие трели приветствуют наступающий день.

ГЛАВА XXX

С самого утра телефон у Зембы не умолкает. Едва он успевает положить трубку, как раздается новый звонок.

«Что они сегодня, сговорились, что ли?!» – думает

Земба со злостью. Тема все та же: Корч.

– Слушай, Кароль, – тон у Голомбека раздраженный, –

это переходит, наконец, всякие границы! Я слышал, этот твой Корч пытался изнасиловать Ванду Круляк! До каких пор ты будешь терпеть этого типа?!

– Ты не устаешь твердить, что постоянно бдишь о высоких моральных качествах своих сотрудников, – кричит в трубку Янишевский. – И вот тебе пожалуйста – такая история! Гости едва успели защитить девчонку, буквально вырвали ее у него из рук. Все платье у нее было изодрано…

– Откуда тебе это известно?

– Валицкая рассказала. Ее муж видел все собственными глазами.

– Я считаю своим гражданским долгом – гремит в трубке голос Борковского, – уведомить вас об этом происшествии. Ваш сотрудник запятнал честь мундира нашей всеми уважаемой милиции! В городе все возмущены. Необходимо принять срочные меры!

– Он вынудил меня дать показания недозволенными методами, – жалуется по телефону Кристина Малинская. –

Ворвался в дом, несовершеннолетнюю дочь заставил угрозами пойти с ним в милицию!… Это беззаконие! А сегодня я узнала, что он изнасиловал Ванду Круляк! Как же такой человек может служить в милиции?!

Земба стискивает зубы. «Опять Корч. Изнасилование.

Что он там натворил?» Вызывает секретаршу:

– Прошу вас, передайте шоферу Голомбека, Юзефу

Круляку, чтобы сейчас же приехал ко мне. Если понадобится, пусть директор Голомбек освободит его на полчаса.

Попросите от моего имени. Корч здесь? Пусть зайдет.

– Корча пока нет. Не знаю, что могло случиться. Он всегда приходит точно. – Голос у Галинки явно обеспокоенный.

– Пусть явится, как только придет, – сухо бросает

Земба.

Не проходит и пятнадцати минут, как прибывает Круляк. Поздоровавшись и усадив гостя в кресло, Земба сразу же переходит к делу.

– Пан Круляк, что там у вас произошло дома на именинах дочери?

– Ничего, пан комендант. – Круляк удивлен. – А что такое?

– Я слышал, будто мой сотрудник приставал к вашей дочери. Это правда?

Круляк пожимает плечами.

– Пан майор, чего только люди не придумают! Дочка малость перепила и сама пошла к нему. Хотела, видать, вернуть его за стол, поскольку он рано ушел. Она разобиделась. Потом я услышал ее крик. Мы с Валицким побежали в комнату Корча, и – стыдно сказать – он спокойно сидел за своим столом, а она стояла у двери и рвала на себе платье. Совсем, видно, очумела.

– И это все?

– Все. Я извинился перед поручиком за ее выходку, и мы ушли. Дочка тут же легла спать. Только и делов.

– А правда ли, что поручик Корч и до того пытался за ней ухаживать?

Круляк снова пожимает плечами.

– Я что-то не замечал. Наш квартирант – человек серьезный. Не очень общительный, правда, все работа да работа… но плохого о нем не скажу. Один раз он заходил к нам в гости – дочь его уговорила, но чтобы… Пан майор, не забивайте себе этим делом голову. Это только для нас позор! Девчонке что-то померещилось, вбила себе в голову.

Парень ей, видать, нравится, вот она и хотела таким манером его обработать… Одно слово – дура!

Беседу прерывает телефонный звонок. Земба снимает трубку.

– Слушаю, майор Земба.

– Здравствуйте, – говорит Сикорский, ординатор больницы. – К нам только что доставлен в бессознательном состоянии ваш сотрудник Анджей Корч с проломом черепа. Состояние крайне тяжелое. Надо, чтобы кто-нибудь от вас приехал.

До Зембы не сразу доходит смысл услышанного. Какое-то мгновение он растерянно молчит, потом торопливо произносит:

– Да, да, доктор, спасибо, сейчас буду у вас. Земба кладет трубку, встает из-за стола и обращается к Круляку:

– Спасибо вам за беседу, но закончить ее придется в другой раз. Мне надо срочно выехать.

Спустя несколько минут он уже в больнице. У входа в операционную его обгоняет больничная каталка. Пропуская ее, майор отступает к стене и, не узнав под простыней лежащего на ней Корча, идет дальше.

Из кабинета с табличкой «Ординатор» навстречу ему выходит врач в белом халате.

Земба не скрывает тревоги:

– Что с Корчем? В каком он состоянии? Можно ли его увидеть?

– Его только что отправили в операционную. Трещина затылочной части черепа. Предстоит трепанация. Состояние, как вы понимаете, тяжелое.

– Есть ли шансы… – Земба не заканчивает вопроса.

Ординатор разводит руками, потом успокаивающе произносит:

– Организм молодой, крепкий. Будем надеяться. Во всяком случае, мы делаем все, что в наших силах.

– Прошу вас сразу же сообщить мне о результатах операции.

– Непременно.

Земба прощается. Лицо у него хмурое и озабоченное.

ГЛАВА XXXI

В кабинете прокурора Раницкого плавают клубы сизого дыма – только что закончилось служебное совещание.

Хозяин кабинета, невысокий худощавый человек лет пятидесяти, поднимается из-за стола, радушно встречает майора Зембу и прибывшего вместе с ним его заместителя капитана Габрыся.

У Зембы лицо усталое, осунувшееся. Свежий загар

Габрыся, досрочно отозванного из отпуска, приобрел сероватый оттенок, припухшие воспаленные веки свидетельствуют, что спать в эту ночь ему не пришлось. Капитан выкладывает на стол два пухлых тома с документами.

– Вот все материалы, собранные Корчем.

– Как его состояние? – Раницкому известно уже о покушении на Корча, но подробностей он не знает.

– Состояние по-прежнему тяжелое, – хмуро произносит

Земба. – Операция, правда, прошла успешно, но гарантий врачи пока не дают.

– Как же все это произошло? Удалось что-нибудь выяснить?

– Удалось. И при том без особой нашей заслуги: все случилось на глазах у Жарского.

В то утро, как обычно, он вывел на рассвете в парк свою собаку. У него отличная служебная овчарка. Не доходя до озера, заметил вдруг идущего впереди Корча и крайне удивился столь ранней его прогулке – небо едва начинало светлеть. Пошел вслед за ним, стараясь держаться на некотором отдалении. Так они прошли метров сто и уже приближались к выходу из парка со стороны озера, как вдруг из-за кустов за спиной Корча выскочил какой-то человек и с силой нанес ему удар по голове.

Все произошло с такой молниеносной быстротой, что

Жарский не успел даже крикнуть. В следующее мгновение, придя в себя, он спустил с поводка собаку и сам бросился вслед за ней. Нападавший тем временем склонился над лежащим на земле Корчем и обшаривал его карманы. Собака с разбегу вскочила ему на спину и перевернула навзничь. Тут Жарский узнал в нем Ольсенкевича. На беду, а может, и к счастью – иначе не знаю, чем бы все это кончилось, – Жарский, не добежав до места происшествия шагов двадцать, споткнулся о корень дерева и, падая, сильно ударился головой о край садовой скамейки. На какое-то время потерял сознание. Когда очнулся, вокруг бы-

ло тихо, Ольсенкевич исчез, и все виденное представилось

Жарскому каким-то дурным сном. Увы, это был не сон –

впереди на тропинке недвижно лежал Корч, а рядом, с ножом под лопаткой, затихала в последних конвульсиях собака.

Превозмогая боль и подступавшую к горлу тошноту, Жарский с трудом вскарабкался на скамейку и здесь снова потерял сознание: все-таки возраст.

Нашел его садовник Юзеф Стебняк. Пока он бегал за машиной, пока собирал на помощь людей, пока доставили

Корча в больницу и привели в чувство Жарского, прошло немало времени.

Ольсенкевича мы взяли в полдень. В самую последнюю минуту, когда он выезжал уже из гаража, собираясь, как видно, покинуть наши края всерьез и надолго. Во всяком случае, в машине у него оказался запас провизии дней на пять, чемодан с одеждой, а в тайнике около двух миллионов злотых наличными и шкатулка с золотом и драгоценностями тоже миллиона на три. По предварительной оценке.

Здесь же были и неопровержимые улики: кастет со свежими следами крови, а также изодранная собакой куртка. Их он, видимо, собирался выбросить где-нибудь по дороге. Вся шея и руки у него были сплошь искусаны и исцарапаны собакой.

Захваченный врасплох, под давлением неопровержимых улик Ольсенкевич на первом же допросе рассказал все.

Выяснилось, что Корча он выманил на встречу обещанием схватить с поличным преступников, похитивших паркет. Пойти на эту рискованную и сомнительную авантюру Ольсенкевича вынудили крайние обстоятельства и смятение. Дело в том, что накануне Корч вызывал на допрос шофера Куца, и тот признался, что по заданию Антоса доставлял ворованные стройматериалы в частную контору

Ольсенкевича. Это известие совпало по времени с другим –

о вызове на следующий день в милицию некоторых рабочих Ольсенкевича. Все это утвердило его в мысли, что над ним нависла реальная угроза разоблачения. Времени на долгие раздумья не оставалось, и он решил убрать Корча тем же способом, каким прежде убрал Врубля.

Вечером он позвонил Корчу на работу и, постаравшись изменить голос, назначил ему встречу. Что и говорить, перспектива захватить преступников с поличным и завершить таким образом затянувшееся следствие представилась Корчу заманчивой. Но одного простить ему не могу: как он посмел отправиться на эту встречу, не обеспечив себе прикрытия?

Раницкий усмехается.

– Вспомни себя в молодые годы. Молодости свойственна самонадеянность и неумение порой понять, где кончается уверенность в себе и начинается самоуверенность. А мы об этом часто забываем и мало все-таки работаем с молодежью… Знания уставов, инструкций, наставлений мы добиваемся, а вот формированию психологии человека, черт его характера, душевных качеств внимания уделяем недостаточно. Много у нас тут еще формализма…

Ну да ладно, об этом потом, рассказывай дальше.

– При обыске в доме Ольсенкевича в подвале нашли оставшиеся нереализованными сантехнику, арматуру к ней, импортную кафельную плитку, кубометра два паркета,

а самое главное – книгу учета, которую за два дня до смерти брал к себе домой Врубль. На ней остались отпечатки пальцев и его, и Ольсенкевича. Их удалось идентифицировать. Поняв, что отпираться бесполезно, Ольсенкевич в конце концов признался и в убийстве Врубля.

Правда, поначалу наспех и не очень удачно придумал версию, будто убивать Врубля не собирался, а хотел его просто припугнуть и заставить молчать, предлагал даже деньги. Но, когда Врубль якобы не согласился, он ударил его по затылку кастетом, вроде, так сказать, последнего аргумента. После этого Врубль будто бы сам пошел к озеру, чтобы смыть лившуюся из носа кровь и тут упал в воду, где, наверно, и захлебнулся. Однако, не сумев объяснить, отчего Врубль оказался раздетым, а одежда его спрятанной в зарослях терновника, Ольсенкевич вынужден был признаться, что, ударив Врубля, он сам затащил его в озеро, предварительно раздев. Признав это, скрывать остальное уже, конечно, не имело смысла. Ольсенкевич показал, что несколько лет назад, еще в период работы бывшего начальника стройуправления, он, получив разрешение открыть частную стройконтору, вошел в сговор с Антосом с целью получения от него дефицитных стройматериалов. Антос решил погреть руки на благоприятно сложившейся конъюнктуре. Договорились об условиях. Антос брал на себя снабжение Ольсенкевича дефицитными стройматериалами за счет фондов, предназначенных стройуправлению для жилищного строительства. С целью сокрытия в документах недостач он вошел в сговор с жилремконторой, которая стала поставлять ему материалы и оборудование, демонтируемые при ремонте или сносе старых зданий и предназначенные к списанию в утиль.

Сокрытие этих махинаций в документах обеспечивал Антосу, с одной стороны, сотрудничавший с ним бухгалтер

Яноха, а с другой – уполномоченный Зелинского в Заборуве инженер Бялек, ведавший учетом материалов на стройках. Потребность в стройматериалах к этому времени стала очень острой. Все в Заборуве, кто побогаче и чином повыше, словно в горячке принялись строить себе виллы и дачи. Стройматериалов требовалось все больше. Цены не смущали, лишь бы достать. «Дело» со дня на день становилось все доходнее.

В начале прошлого года для городского строительства была заказана импортная сантехника и большая партия дубовой паркетной клепки. Судя по всему, заказ этот с самого начала предназначался для заборувской элиты, а отнюдь не для будущих жителей нового микрорайона. Все полученные материалы прямо с платформ доставлялись непосредственно в подвал частной конторы Ольсенкевича.

В домах же новостроек микрорайона устанавливалась арматура, списанная в утиль, которую инженер Бялек тем не менее оприходовал в книге учета как импортное оборудование.

В это время сменилось руководство стройуправлением.

На стройки пришли новые руководители, в том числе и

Врубль. Антос и компания сразу поняли, что он человек бескорыстный, честный и принципиальный. Над преступной группой нависла угроза разоблачения.

Однажды Врубль осматривал готовые к сдаче квартиры. Поначалу он, видимо, решил, что произошла какая-то ошибка, но, проверив книгу учета, убедился, что Бялек оприходовал списанный утиль как импортное оборудование. Тогда он решил встретиться с ним и поговорить конфиденциально, полагая, что того попросту ввели в заблуждение. Возможность разоблачения ввергла Бялека в панику. Он тут же бросился к Антосу. Тот посоветовал ему пойти на условленную с Врублем встречу, а сам известил обо всей это истории Ольсенкевича. Бялек ожидал Врубля неподалеку от пристани. И не дождался. Когда два дня спустя он узнал, что Врубль утонул, это не вызвало у него никаких подозрений. Втайне он был даже рад, что все так кончилось, и потому охотно отозвался на просьбу Ольсенкевича уговорить Валицкого выступить в качестве свидетеля: прекращение дела совпадало и с его интересами. Кстати, Ольсенкевич показал на допросе, что забрал у

Врубля книгу учета и не уничтожил ее, чтобы на всякий случай держать в своих руках Бялека.

Раницкий, до сих пор молча слушавший рассказ Зембы, прерывает его:

– В какой все-таки степени был замешан в этом деле

Валицкий?

– В такой же, как и все другие владельцы дач. Ему тоже нужны были стройматериалы, и он, закрывая глаза на их происхождение, покупал. Главное, были бы в порядке документы…

– Но тут пора уже появиться бы Борковскому, не так ли?

– Да. Борковский не бескорыстно, конечно, выписывал фиктивные накладные на не поступавшие к нему материалы. Однако для продажи их требовались в каждом конкретном случае соответствующие наряды. Оформлялись они с помощью Анны Матыс, племянницы Антоса, состоящей в родстве, как и сам Антос, с Янишевским. А

Янишевский и сам тоже покупал ворованные материалы и пользовался услугами Борковского. Таким образом, документы у всех «покупателей» оказывались в конце концов в полном порядке. Другое дело, что количество якобы проданных магазином материалов никак не соответствовало поступлению их в магазин. Поступление дефицитных материалов в магазин было мизерным. Если кому-нибудь при ревизиях пришла бы в голову мысль сопоставить квитанции на проданные материалы с фактическим их поступлением в магазин – преступная афера сразу всплыла бы наружу. Однако такая мысль что-то никому из ревизоров ни разу в голову не приходила. Не исключено, что и здесь не обошлось без влияния семейно-дружеских связей. Но эта сторона дела требует еще дополнительной проверки. За нить, ведущую ко всему этому клубку, первым ухватился поручик Корч. Идя по следу уплывшей налево партии паркета, он добрался до магазина стройматериалов, до скупщиков краденого, а затем и до главного организатора всей этой преступной группы – до частной стройконторы

Ольсенкевича, раскрыв, таким образом, все ее невидимые связи.

Дорогой заплатил за это ценой… А вообще-то говоря, ему пришлось расплачиваться и за нашу слепоту. Поздно я это понял… – В голосе Зембы горечь.

– Свежий глаз… – задумчиво говорит Раницкий.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Как-то незаметно мы погрязли в окружившем нас болоте, и кругозор наш сузился. – Раницкий встает из-за стола и начинает ходить по кабинету. – Мы свыклись с окружающей нас средой и перестали в лесу видеть отдельные деревья. Ну, ладно, об этом мы поговорим в другой раз. На кого просишь ордера на арест?

– Кроме Ольсенкевича, мы задержали еще Антоса.

Фактически он был второй фигурой и в некотором смысле инициатором покушения на Корча. Знал он, конечно, и правду о гибели Врубля. Пока у нас нет достаточных доказательств прямой его причастности к пожару на складе, но и это не исключено. Корч отыскал ключи от склада. На кольце эксперты обнаружили микроследы шерстяной ткани. Для сравнительного анализа мы отослали им куртку

Дузя. Как явствует из показаний уборщицы, которая теперь только явилась к нам, в день пожара между восемнадцатью и девятнадцатью часами Антос брал с вешалки эту куртку.

– А что нового по делу о нападении на Ирэну Врубль?

– Организатора установить нам до сих пор пока не удалось. Но исходя из показаний Яховской, которую прежде пытался запугать Базяк с тем, чтобы заставить ее молчать по делу Голомбека, представляется весьма вероятным, что и в случае с Ирэной Врубль цель была та же –

запугать ее. И сдается мне, не обошлось здесь без Лучака.

Базяк – его работник, и в обоих случаях в дни нападений –

как удалось установить – Лучак давал ему отпуска.

Странное и, пожалуй, не случайное совпадение.

– Да, возможно. Мне, например, известно, что Лучак нередко бывает в доме у Голомбеков, – вставляет Раницкий. – Они давно связаны разными взаимными «любезностями». Черт бы побрал эти «любезности». Они словно электрическое поле…

– В каком смысле? – не понял сравнения Земба.

– Да только в том, что эти «любезности», все эти внешне невидимые связи, словно электрическое поле, сразу возбуждаются, стоит только попытаться в них проникнуть и разобраться…

– Мы же, однако, проникли…

– Не говори гоп… – Раницкий придвигает к себе ордера на арест, подписывает их и передает Зембе. – Сейчас нужно как можно быстрее разработать план дальнейшего ведения следствия. Нам предстоит разгрызть твердый орешек. Эти связи…

Они понимающе смотрят друг на друга и прощаются крепким рукопожатием.

ГЛАВА XXXII

– Товарищ Янковский сейчас занят. Вам придется немного подождать, – секретарша жестом указывает Зембе на стул. – Хотите чаю или кофе?

– Чашечку кофе, пожалуй. – Вид у Зембы усталый, глаза воспалены от недосыпания. Он явно нервничает.

Последние дни были на редкость трудными.

…Все началось с телефонного звонка из воеводства.

– Что вы там, в своем Заборуве, самоуправством занимаетесь? – Голос резкий и неприязненный. – Арестовываете уважаемых людей…

А потом: и нарушение законности, и самоуправство, и бесконтрольность действий органов охраны правопорядка… Чего только не пришлось выслушать!

– У нас без оснований никто не… – стал было отвечать

Земба, но там уже повесили трубку.

С того и началось. Звонки сыпались один за другим. И

все по поводу арестованных. Опять из воеводства, потом из

Варшавы. Не отставал и Заборув. Звонил то один, то другой… Все местное начальство.

– Кароль, подумай, что ты делаешь. Зачем арестовал людей? Здесь или какая-то ошибка, или фальсификация…

Корч вводит тебя в заблуждение. Не может быть, чтобы эти люди…

Земба отбивался, как кабан от волчьей стаи. Огрызался направо и налево. Объяснял, убеждал. Ни на что другое у него не оставалось времени. В разговорах все чаще стали звучать более или менее завуалированные угрозы. А

кое-кто и прямо заявил ему, что он не оправдал доверия и придется из этого сделать соответствующие выводы.

Все эти наскоки и давление вызвали, однако, реакцию, прямо противоположную ожидаемой. Земба вместо того, чтобы пойти на попятную, уперся и, убежденный в своей правоте, не собирался ни на шаг отступать. Более того. Он не уставал себя корить за то, что своевременно не разобрался в обстановке. Вместе с прокурором готовил обвинительное заключение. Тома дела все пухли и пухли. В

милицию приходили с заявлениями все новые люди. Плотина страха и молчания рухнула.

И тут последовал удар: Раницкий получил указание передать все материалы следствия в воеводское управление для проверки обоснованности обвинений.

– Боюсь, что у нас отберут это дело, – признался он

Зембе. – А потом… сам знаешь – всякое может случиться.

Да. Земба это знал. Нужно было действовать. Безотлагательно. Пока не принято окончательное решение.

И Земба прибег к последнему средству. Он решил ехать в Варшаву. К Янковскому. Во время войны Янковский был командиром отряда, в котором служил Земба. Теперь имя этого человека часто появлялось на страницах газет. О нем писали, на его высказывания ссылались и неизменно с данью заслуженного уважения.

«Если уж он не поможет… Да помнит ли он меня?» –

терзался Земба.

Он его помнил. Пригласил приехать. И вот Земба в

Варшаве, в парадном мундире, с орденскими планками боевых наград, несколько смущенный предстоящей встречей.

…В приемную Земба прибыл точно в назначенный срок. И вот теперь ждет беседы не без душевного волнения.

«Возьмется ли? У него и без того дел хватает…»

Дверь кабинета распахивается неожиданно. Выходят какие-то люди, за ними в дверях – Янковский.

– Здравствуй, дружище! – Приветственным жестом он протягивает навстречу Зембе обе руки.

Сердечное рукопожатие, и Земба в кабинете. После взаимных расспросов и воспоминаний Земба переходит к приведшему его сюда делу. Янковский слушает внимательно, не перебивая, временами хмурится, что-то записывает в блокнот. Потом, когда Земба умолкает, он на мгновение задумывается и медленно говорит:

– Ладно, возвращайся к себе.

– Поможете? – в голосе Зембы тревога.

– Не беспокойся. Поможем. Дело серьезное и случай далеко не частный…

Крыстин Земский

ЗОЛОТЫЕ ЩУПАЛЬЦА

ГЛАВА I

Миниатюрные створки на резной крышке часов, висящих в углу комнаты, со звоном распахнулись, из оконца выглянула кукушка и прокуковала двенадцать раз. Майор

Ежи Бежан поднялся из-за письменного стола, заваленного пухлыми папками с делами, подошел к окну, растворил форточку и глубоко вдохнул бодрящий воздух августовской ночи. Отсюда, из окна однокомнатной холостяцкой квартиры на двенадцатом этаже дома по Маршалковской, открывался такой знакомый и милый сердцу вид. Четкие, как на параде, прямоугольники домов, узкие ленты затихших улиц. А чуть свет их зальют шумные потоки людей, автомобилей, трамваев.

«Скажешь ты при первой мысли,

Где отчизны нашей слава:

Здесь она, над брегом Вислы,

Потому что здесь Варшава», –

всплыли в памяти стихи военных лет. Родной город –

родной дом. Здесь Ежи Бежан родился, здесь рос, здесь учился. Потом сражался на баррикадах восстания. Пережил горечь капитуляции и радость возвращения. Вставала из пепла Варшава. Пришла пора и ему выбирать свое дело, свое место в жизни. Горькая память о пережитом и юношеские мечты: стоять на страже, оберегая мирный сон людей, – определили выбор. Неожиданно для друзей и даже, пожалуй, для себя самого после преддипломной практики в суде он пошел на работу в органы госбезопасности. Стоять на страже – для него это, как и для большинства его сверстников, означало действовать, а не судить действия других. Работа оказалась нервной и нелегкой, требовала постоянного напряжения, а зачастую и риска. И он охотно, пожалуй, далее слишком, а порой и без нужды, как утверждал его начальник и друг полковник

Владислав Зентара, шел на такой риск. Особенно по душе ему были дела трудные, казалось, безнадежные и неразрешимые.

Именно такого рода дело и поручил сейчас Бежану полковник Зентара.

– По нашим каналам, – говорил он, – поступила информация, что в системе финансирования шпионской сети внутри страны фигурирует некто по имени Анна Кок. И

ничего более. Одно имя.

Бежан оживился:

– Необходимо найти?

– Не только. Известно пока лишь имя, а может быть, даже и псевдоним. Но о какой сети, о какой агентуре конкретно идет речь, неизвестно. Ничего не знаем мы и вообще о действующем механизме финансирования агентуры. Передаются средства по каналам связи или какими-то иными путями? Централизовано это финансирование или осуществляется индивидуально?… Одним словом, мы пока не знаем ничего или почти ничего. А знать должны все.

Тебе предоставляется полная свобода действий.

«Попробую для начала разыскать эту особу», – решил

Бежан.

Попробовал – и фиаско. Во всей Польше нашлось лишь две Анны Кок: одна – семидесятилетняя, с тяжелой формой склероза пенсионерка, жившая в доме престарелых в

Люблине, другая – десятилетняя девочка-сирота, взятая на воспитание дальними родственниками.

Среди женщин со сходно звучащей фамилией Кох не нашлось ни одной Анны.

– Но ведь Анна Кок, – докладывал он результаты своих поисков Зентаре, – может участвовать в системе финансирования, проживая за границей. Не исключено вообще, что это псевдоним мужчины. Представляется, что сам путь поиска неперспективен. Исходный материал для расшифровки Анны Кок нужно, полагаю, искать в конкретных делах раскрытой агентуры, в делах текущих или проходивших у нас раньше.

– Пожалуй, ты прав. – Зентара задумался. – Хорошо, я поручу руководителям оперативных групп изучить под этим углом дела раскрытых агентов и дать тебе нужные сведения.

– А мне останется их только подшивать? – поморщился

Бежан.

– Не только, – усмехнулся Зентара, заметив его реакцию, – За неделю или, скажем, дней за десять ты на основе анализа дел раскрытых нами за последние полтора года иностранных агентов подготовишь справку о способах финансирования агентуры мюнхенского центра. Причем используй также дела, еще не раскрытые.

– Ты хочешь попробовать ассоциативный метод?

– С чего-то нужно начинать… – кивнул Зентара.

Из кабинета начальника Бежан вышел явно не в духе.

– Что, попало? – сочувственно спросила Бася, секретарша полковника, привыкшая видеть этого всеми уважаемого офицера всегда подчеркнуто спокойным и уравновешенным.

– Нет, просто меня передвинули в архивариусы, –

буркнул тот, выходя из приемной.

С этого дня стол Бежана и был завален кипами дел. Сам он почти не выходил из кабинета.

– Ну, ты совсем закопался в бумагах, – трунили сослуживцы, заходя к нему обменяться новостями. – Однако не вешай носа, старик.

– Тут не только нос повесишь… – отшучивался он. –

Вообще засохнешь.

Он и впрямь чувствовал себя неважно: листаешь папку за папкой, а результатов ноль. Протоколы допросов арестованных агентов показывали, что деньги в оплату их услуг и для финансирования различных шпионских акций выплачивались в злотых и всякий раз новыми лицами, а сроки в каждом конкретном случае предусматривались специальными инструкциями. Причем иногда агенты оповещались по телефону когда и куда надо явиться за деньгами. В этих случаях звонивший называл пароль. Во всех изучаемых делах пароль ни разу не совпал и тоже обусловливался заранее. Ни один из агентов, задержанных органами безопасности, не мог назвать лица, вручавшего ему деньги. Не оказалось «кассиров» и среди арестованных.

– То ли группы мы раскрыли не полностью, то ли те, кто занимается финансированием агентуры и передает деньги, непосредственно не связаны с разведкой, – высказал гипотезу Бежан.

Зентара посмотрел на него с удивлением:

– …Не связаны с разведкой? Ерунда! Кто же доверится случайным людям? Для разведцентров финансирование агентов – важнейшее дело, и тут на маломальский риск никто не пойдет. Поскольку дату передачи денег, пароль и опознавательный знак вместе с инструкциями сообщают связные, значит, надо думать, теми же путями идет и финансирование.

– А мне кажется, «кассиров» потому и не могут опознать, что каналы эти совсем разные, – покачал головой

Бежан. – Агенты проваливаются, а те, кто им платит, нет.

Эту механику надо раскрывать на каком-нибудь живом деле.

– Короче говоря, понимать тебя надо так: в бумагах мне копаться надоело, давай живое дело. Так?

– Понимай как хочешь. – Бежан отвел глаза. – Я и так уж потерял всякое воображение.

– Ладно, получишь ты живое дело. Но справку сначала подготовь. Поройся еще в нераскрытых делах. Кстати, посмотри дело о катастрофе самолета.

Бежан помнил это дело. История была необычной.

Случилось это два года назад. Самолет одной из иностранных авиакомпаний, приземляясь в Окенце, не выпустил шасси и сел на фюзеляж. Были убитые и раненые.

Среди убитых оказались швейцарские граждане Иоганн и Герта Шпад из Женевы. Их делом заинтересовались органы безопасности, поскольку в багаже трагически погибших были обнаружены замаскированные тайники, в которых, помимо полутора килограммов золотых двадцатидолларовых монет, были еще два паспорта с фотографиями покойных, но выписанные на имя французских граждан Фердинанда и Жанетты Дюк, проживающих якобы в Париже. Дело тогда вел заместитель Бежана, капитан Станислав Погора. Он попытался идентифицировать погибших и установить обстоятельства, связанные с их приездом в Польшу.

Однако идентификация не удалась. Обе пары паспортов оказались фальшивыми. Лица под указанными именами не значились ни в Женеве, ни в Париже, а их фотографии не фигурировали в картотеках ни французской, ни швейцарской полиции. Не знали там и их фамилий.

Ничего не дала публикация в швейцарской и французской прессе объявлений о розыске наследников трагически погибших Шпадов и Дюков. Правда, поверенный семьи

Дюк прислал письмо с запросом, какие формальности должны выполнить его клиенты, чтобы получить наследство. Когда же адвоката уведомили, что наследник должен приехать для опознания фотографий умерших и их багажа, никто больше не отозвался. Монеты отправили как депозит в Национальный польский банк.

Оставалось установить цель приезда этой четы в

Польшу. Выяснилось, что Шпады, они же Дюки, прибыли сюда по приглашению некоего Яна Птачека, который через несколько дней после их гибели отбыл по служебным делам в Вену и там остался, попросив политического убежища.

В анкете Птачека значилось, что с 1942 по 1944 год он находился в концлагере, откуда был освобожден союзниками, а затем до 1947 года лечился в Швейцарии. По словам сослуживцев, Птачек рассказывал им о милой супружеской чете швейцарцев, которые приняли в нем горячее участие после освобождения из лагеря. «Я им многим обязан, потому и пригласил их в Польшу», – уверял он коллег и начальство, испрашивая два дня отпуска в связи с их приездом. Возможно, все это было правдой, а может быть, и просто поводом для связи.

Листая документы, Бежан нашел в них версию Погоры, согласно которой золотые монеты, привезенные Шпадами, предназначались для финансирования какой-то шпионской акции. Исходил Погора при этом прежде всего из особенностей личности Птачека и его деятельности в мюнхенском центре. Как оказалось, через месяц-другой после бегства из

Польши Птачек стал штатным сотрудником разведцентра в

Мюнхене. «Он вряд ли бежал бы из Польши после смерти

Шпадов, – писал Погора, – если бы выявление связи с ними ничем ему не грозило. Факт доставки Шпадами даже столь значительного числа золотых монет сам по себе не мог представлять для него опасности. Шпады погибли до заполнения таможенной декларации, и при таких обстоятельствах ничто не могло быть поставлено в вину ни им, ни тому, кто их пригласил».

«Чего же тогда боялся Птачек? О наличии у них фальшивых паспортов он мог и не знать. А тем не менее он скрылся, и скрылся потому, – считал Погора, – что вся эта история могла навести на след шпионской группы, в которую он входил». Гипотезу Погоры Бежан счел малообоснованной: «Два эти факта – смерть Шпадов, или Дюков, или как там их еще… и бегство Птачека – могли и не иметь прямой связи между собой. Хотя, конечно, полностью исключить такую связь тоже нельзя». В багаже покойных не обнаружили ничего, изобличающего Птачека.

Ничего, кроме двух телефонных номеров. Один из них был номером Птачека. Другой оказался коммутатором городского финансового управления.

Этому второму телефонному номеру Погора вообще не придал никакого значения. Бежан его выписал на всякий случай. «Может, пригодится в каком-нибудь новом деле…» Пока же и этот след никуда не вел.

Бежан раздраженно отодвинул от себя дела.

ГЛАВА II

Жаркий августовский день. Стоя на перекрестке Аллей

Ерозолимских и Маршалковской, сержант Голомбек вконец измучился. Духота. Час пик. Некогда и пот со лба стереть. «А тут еще светофор подвел. Пока чинить приедут… Это только в газетах светофоры в два счета чинят. Ну пора менять направление». Голомбек поднял руку.

Поток машин сразу замер. Одна только черная «Волга»

не затормозила и выехала на перекресток. «Что он там, заснул? Или пьяный?»

Рука автоматически схватилась за свисток. Трель свистка слилась со скрежетом удара. На другой стороне

Маршалковской «Волга» выскочила на тротуар и врезалась в афишную тумбу.

Голомбек бросился к месту происшествия. Вокруг машины мгновенно собралась толпа. Он едва сумел протолкаться. «Волга» вмялась радиатором в тумбу; водитель неподвижно лежал на сиденье. «В обмороке, что ли?»

Стекло наполовину опущено. Можно достать ручку левой дверцы. Но дверь не поддается. Голомбек осматривает машину спереди. «Все ясно: капот приоткрылся и задрался вверх, брызговик сдвинулся назад и заклинил дверцу. Одному тут не справиться». По радиотелефону он вызывает «скорую помощь» и дорожный патруль.

Из толпы кричат:

– Постовой! Сюда! Скорей! Он женщину сбил!

По другую сторону машины – отброшенное силой удара тело. У головы быстро расплывается лужа крови.

Голомбек вызывает вторую карету «скорой». Сдерживает желающих помочь женщине:

– Не трогайте! Возможно, у нее перелом позвоночника или черепа. Нужен врач.

Ждать пришлось недолго. Сирена «скорой», а следом за ней резко тормозит и патрульная машина. Из нее выскакивают милиционеры. Голомбек коротко докладывает обстоятельства дела и спешит обратно на перекресток – там уже пробка.

Милиционеры фотографируют раненую, после чего санитары осторожно кладут ее на носилки. Кто-то передает поднятую с тротуара сумку. Пока одни заняты женщиной, другие пытаются отворить дверцы машины, чтобы извлечь водителя.

– Черт, намертво заклинило!.

– Попробуй заднюю.

– Помоги-ка, одному не справиться.

Общими усилиями удается наконец открыть правую

заднюю дверцу. Теперь через спинку сиденья надо вытащить водителя. Это оказывается непросто: мужчина грузный и совершенно недвижим. Виснет в руках как куль…

В конце концов с помощью санитаров его все-таки осторожно вытаскивают и укладывают на носилки.

– Алкоголем вроде не пахнет, – наклоняется над лежащим Венцек. – Впрочем, это дело медиков. Лишь бы не забыли, а то поди потом докажи…

Взвывают сирены, кареты «скорой помощи» уезжают.

Теперь можно заняться и формальностями. Из толпы приглашаются свидетели.

– Я расскажу, я видел, – суетится мужчина средних лет с бородкой. – Я переходил улицу вон там, – свидетель указывает в сторону «Ротонды», – а он прямо на тротуар.

Чуть меня не сшиб, я едва успел отскочить. Потом слышу крик. Это, наверно, та женщина. Он на нее умышленно наехал. .

– Товарищ начальник, да он зигзагом ехал. Наверняка набрался! Все они такие. .

– А мне кажется, его занесло на перекрестке, когда он поворачивал налево. .

В общем, сколько свидетелей, столько и мнений. И все разные.

Сержант Вендек добросовестно записывает фамилии, адреса, показания, хотя по опыту знает, как шатки выводы по дорожным происшествиям, основанные на свидетельских показаниях. Редко кто способен верно оценить ситуацию, складывающуюся в доли секунды, заметить существенные для следствия детали. Все выясняется, как правило, по замерам следов, фотографиям, изучению технического состояния автомобиля, по обследованию водителя. Обследованию, которое проведут в больнице. А свидетели что? Они только и видели, как он въехал на тротуар и сбил женщину.

– Ну, все сделали? – спрашивает он у товарищей. – Я

свое закончил.

– Залезь в машину, проверь тормоза и люфт у руля, –

говорит ему старший команды сержант Дуда.

С заднего сиденья Венцек перелезает на водительское место. Берется за руль, поворачивает его вправо, влево. И

вдруг что-то сыплется ему на ноги. Сержант наклоняется и присвистывает от удивления: золотые монеты! Ими устлан весь пол. Вот так штука!

– Разойдись! – кричит он на столпившихся у машины прохожих. Потом жестом подзывает своих. Те подходят, загородив стекла от любопытных глаз. Венцек показывает пальцем на пол.

– Ну и ну! – Все поражены.

– Вызывай нашу «техничку»,– приказывает Венцеку

Дуда.– Надо отбуксировать «объект» в управление. Предупреди валютный отдел, пусть встречают.

– А монеты собрать?

– Нет, лучше не трогай. Пусть спецы сами разбираются.

Венцек побежал к своей машине, включил рацию.

ГЛАВА III

Настойчивый звонок телефона разбудил Бежана.

– Ну что еще? – сонно пробурчал он, уверенный, что это опять его заместитель Погора.

– А ничего, – отозвался знакомый голос. – Ты что, уже спишь? В такую рань? А сам меня уверял, что работаешь дни и ночи. Вот когда я тебя подловил! Теперь ясно, как ты работаешь!

– Адам! – Бежан рассмеялся, – Ты когда приехал из своего Гданьска?

– Сегодня утром. «Ракетой». Весь день мотаюсь по городу. Голодный как собака. А ты себе дрыхнешь. Вместо того чтоб бдеть.

– Ладно, раз уж ты не дал мне отоспаться за все предыдущие ночи, бери такси и валяй ко мне. Сыщется что-нибудь и поесть и выпить в моем холостяцком хозяйстве.

– Добро. Сейчас буду.

Бежан вскочил с кровати, оглядел комнату. «Есть все элементы беспорядка. Ну да не беда, Адам свой человек», –

подумал он и отправился на кухню. Он успел уже кое-что приготовить, когда раздался звонок в дверь.

– В самый раз! Здравствуй! – Бежан дружески обнял своего приятеля по университету, а ныне журналиста

Адама Зелинского. – Дай-ка на тебя взглянуть! Ну молодец! И ничуть не лысеешь. Видать, неплохо живется на журналистских хлебах! Ну располагайся, я сейчас. Будем ужинать.

Усевшись в кресло, Адам по профессиональной привычке пристальным взглядом окинул комнату. Обстановка скромная, все только необходимое: кровать, стол, несколько неновых уже стульев, книжные полки. Они занимают чуть ли не всю комнату. «Интересно, что он читает.

Ага: криминалистика, психология, право, философия, история. Из беллетристики все больше фантастика». Углубившимся в какую-то книгу его и застал Бежан, вкативший в комнату недурно сервированный столик.

– Давай ешь, – скомандовал Бежан, разливая по рюмкам коньяк, – Какими ветрами занесло тебя на этот раз в столицу?

– Редакционными. Надо написать отчет о конференции техников-рационализаторов. Группа наших специалистов приехала на встречу с коллегами со здешнего машиностроительного завода. Думаю, будет интересно. Комнату мне отвели в Доме техника. Но это все семечки, а вот тут я, брат, напал на след большой аферы. Чую, будет гвоздь! Уж я это дело размотаю! Ниточка уже у меня в руках. Будь здоров! – поднял он рюмку.

– Аферы – это не по моему ведомству. Но мой тебе совет – передай-ка ты лучше эту ниточку в милицию.

Следствие закончат, тебе готовый материал. Надо, чтобы каждый занимался своим делом. Знаешь, эра доморощенных детективов миновала, – проворчал Бежан, разрезая яичницу с салом.

– Нет, мне хочется распутать самому. Сногсшибательная история. Ты только послушай. Сегодня днем у меня выдалась пара свободных часов. Завернул я в кино «Феникс». Смотрю, у входа валяется значок. Довольно необычный. Маленький такой, продолговатый, с надписью

«Еврон». На булавке. Ну я, не долго думая, приколол его к пиджаку. Пусть себе висит. Вхожу в кинотеатр, билетов уже нет. Сунул билетерше пару злотых, она усадила меня на откидное место. Кончился журнал, дали свет. Вижу, соседнее кресло не занято. Я пересел. Перед самым концом сеанса мой сосед слева что-то мне шепчет. Сперва я не понял. Он опять повторил. Оказывается, просит вернуть ему значок. Думаю: наверно, это он потерял. Я и отдал. А

он тут же кладет мне на колени небольшой конверт. Не успел я сообразить, что к чему, а тут сеанс кончился. Все к выходу, а мой сосед первым. Я и видел-то его одну секунду. Что, думаю, за тип? Заглянул в конверт. Мать моя!

Там пачки денег! Недоразумение, думаю себе, и скорей вперед. За этим типом: простите, мол, ошибка вышла. А

народу тьма. Ну где его найдешь? Но тут мне вдруг показалось, что в толпе мелькнула его фигура и свернул он вроде бы в ближайшие ворота. Я туда. Никого. А дом большой, квартир на четыреста. Стою как дурак и не знаю, что делать. Искать иголку в стоге сена? Проторчал в воротах часа три. Раза два обознался. Собрался уже было уходить и вдруг вижу, выходит мой киношный сосед, только одет иначе – был в светлом костюме, а теперь в синем. И появилась тут у меня мысль: что-то в этом деле нечисто. И я, вместо того чтоб подойти и вернуть ему деньги, пошел за ним следом, стараясь остаться незамеченным.

– Ну, ну, и что же дальше? – Теперь Бежан слушал с интересом.

– Да, собственно, больше ничего. Узнал у дворника его имя и адрес. Завтра с утра хочу подежурить у ворот. Согласись, дело наклевывается любопытное. Надо думать, учрежденческие кассиры таким оригинальным способом свои обязанности не исполняют. Тут, видимо, расчеты или за продажу краденого, или за аферы.

– Конверт с тобой?

– Со мной. Специально привез. Хочу просить твоего мудрого совета. Кстати, есть и еще одно дело. – Из внутреннего кармана пиджака Адам достал серый конверт.

Бежан осторожно его взял, вытряс на стол содержимое.

Банкноты по тысяче злотых и по пяти долларов. Пересчитали их: пятьдесят тысяч злотых и пятьсот долларов.

– Ого! – присвистнул Бежан. – Неплохо ты подзаработал! Но, знаешь, надо немедленно передать все это на экспертизу.

– О том я и хотел тебя просить. Но как о личной услуге.

– Слушай, Адам, – Бежан посерьезнел, – по-моему, ты должен срочно сообщить об этом деле милиции или прокуратуре. Самодеятельность тут неуместна и может дорого тебе обойтись. Представь, что он тебя заметил. Если все обстоит так, как ты предполагаешь, то в игре наверняка участвует целая группа. Одному тебе тут не управиться.

Будь благоразумен.

Зелинский помолчал, потом хитро прищурился:

– Насколько я тебя знаю, ты и сам-то редко бываешь благоразумным.

– Что правда, то правда. Потому мне и от начальства порой достается за партизанщину. Да что делать: у колумбов риск в крови… Наверно, нас уже не перевоспитаешь… Но…

– Да брось ты, какое там «но»! Каждому интересно самому размотать серьезное дело.

– Да где здесь серьезное дело? О судьбе страны, что ли, речь идет? Аферистами займется милиция. Одному тебе все равно до сути не докопаться. Самое большее – спугнешь этих типов, вот и все.

– Может быть, ты и прав. Но до завтрашнего вечера я все-таки поработаю над этим делом сам. Не справлюсь, приду к тебе. Попрошу помощи. А пока вот тебе залог –

«мое состояние». У меня есть к тебе еще одна просьба. Ты помнишь Янку Ковальчик?

Глотнув черного как деготь кофе, Бежан покачал головой.

– Как не помнишь? Ну та красотка блондинка, которую мы с тобой от хулиганов спасали. В Елиткове два года назад. Ты же с ней потом весь отпуск любовь крутил.

Теперь Бежан вспомнил. В тот вечер они с Адамом выбрались прогуляться в Елитков. Сидели у моря, слушали шум прибоя. И вдруг вечернюю тишину разорвал пронзительный женский крик. Они бросились на него, и в самую пору – девушка отбивалась от трех хулиганов. Хулиганов они скрутили и сдали в ближайший участок, а девушку проводили в город. Так состоялось знакомство. С тех пор девушка явно благоволила к Бежану, и до конца отпуска они довольно часто встречались. Вместе возвращались в

Варшаву, где жила и она. В Варшаве тоже пару раз виделись. Потом встречи прекратились. По его вине. Он дважды подвел – не пришел на свидание. Извиняться, оправдываться ему не хотелось. Он молчал и ждал ее звонка. Она не позвонила. На том все и кончилось.

– Так что с этой Ковальчик?

– Она недавно приезжала в Гданьск. Заходила ко мне в редакцию посоветоваться. Ее дядя погиб в море. Какая-то темная, непонятная история. А потом она получила письмо из Амстердама с просьбой приехать за каким-то не то наследством, не то дядиным вкладом. Я, по правде говоря, не очень во всем этом разобрался и посоветовал ей обратиться к тебе. Просто как к старому знакомому. Возможно, ты сумеешь ей чем-нибудь помочь. Позвони ей, прошу тебя.

– Ладно, постараюсь.

ГЛАВА IV

На столе, словно в банковском сейфе, высятся ровные столбики золотых монет, а рядом аккуратно уложенные золотые слитки.

– Ну, подсчитал наш «барыш»? – обращается к своему коллеге капитан Антковяк, занося в протокол число монет и слитков.

– По какому курсу считать?

– Давай по курсу «черного рынка». Так будет понятней.

Капитан Мадей углубляется в расчеты. Множит, делит, складывает. Наконец объявляет:

– По курсу «черного рынка» все это золотишко стоит около полутора миллионов злотых.

– Ого, видать, птица крупного полета! Интересно, как он будет выкручиваться…

– А что ему выкручиваться, – возражает Мадей. – По закону хранение валюты и ценностей не карается. На монетах год чеканки: тысяча девятьсот четвертый. Вот он и скажет тебе, что все это досталось ему от прабабушки. Что ты ему сделаешь? В спекуляции его не уличили.

– Вариант не пройдет, – раздражается Антковяк. – А

зачем он держит такую сумму в тайнике автомобиля? Ясно, что он вез это золотишко, как ты его называешь, для осуществления какой-то сделки. А тут авария – не повезло.

«Нет, трудно поверить, чтобы кто-нибудь стал хранить свое наследство, да еще в такой сумме, в тайнике автомобиля! Даже самый лучший водитель на идеально исправном автомобиле не гарантирован от аварии. Он никого не сшибет, так его стукнут. Машину могут и угнать. Да мало ли что может случиться с машиной?! Яснее ясного, что в любой квартире без особых тайников проще и надежней припрятать свои богатства. Нет, тайник явно предназначался для каких то сделок в городе», – в этом Антковяк был уверен. Мысль его подтверждалась и самим устройством тайника. Открывался он с помощью кнопки, скрытой под клыком переднего бампера, рядом с номерным знаком.

Возня здесь водителя никогда не привлечет к себе внимания – обычное дело… Одно легкое, незаметное движение –

и нажатием кнопки высвобождается защелка, удерживающая крышку рулевой колонки. Теперь достаточно еще одного неприметного движения – и содержимое тайника у вас в руках. Защелкивается тайник тоже одним движением, причем настолько обычным и естественным, что оно, как и прочие действия водителя, не обратит на себя внимания даже проницательного наблюдателя.

Изобретательность и надежность устройства тайника, обеспечивающие возможность незаметно пользоваться им в условиях обычного уличного движения, лишний раз доказывали, что используется он для перевозки валюты, а не для постоянного ее хранения.

Личность водителя «Волги», казалось, тоже подкрепляла такой вывод.

Водителем оказался некий Ян Вейль, собственник не только черной «Волги», но еще и кафе и ресторана «Под пихтами». Оба эти заведения располагались неподалеку от

Варшавы на самом берегу Вислы и снискали себе широкую популярность, особенно среди столичных собственников автомобилей. Живописная местность, отличная кухня, вымуштрованный персонал и довольно божеские цены –

все это привлекало клиентуру. Летом, кроме того, влекли сюда пляж и возможность пообедать на свежем воздухе за укрытыми в беседках столиками. В зимнее время неплохой приманкой служил танцзал и дважды в неделю проходившие выступления варьете.

Ресторан приглянулся. Вошел в моду. Сюда охотно наезжали актеры, художники, журналисты, писатели. Маленькими, уютными кабинетами с удовольствием пользовались столичные нотабли, предпочитавшие развлекаться в обстановке интимной, без лишнего шума, который мог бы повредить их репутации. Возили сюда и зарубежных гостей: блюда изысканные, помещение роскошное, персонал образцовый. Не проезжали мимо «Пихт» и представители частной инициативы.

Одним словом, дело процветало, а его хозяин и метр –

для завсегдатаев просто Янек – своей заботой о посетителях снискал себе популярность в самых различных кругах.

Отсюда не поступало ни единой жалобы на качество блюд или завышение цен, а потому ревизии госторгинспекции, поначалу частые, стали редкостью. Ревизоры, как правило, не обнаруживали здесь никаких нарушений. А

поскольку и добираться «Под пихты» общественным транспортом было делом хлопотным, то ревизоры и вообще стали избегать поездок сюда. Разве что только в качестве гостей.

Не причинял хлопот ресторан и милиции. Происшествий здесь не бывало. А если случалось какому-нибудь незадачливому посетителю переоценить свои возможности, в права вступал весьма представительного вида вышибала, неизменно дежуривший у входа, который тут же отводил такого гостя в одну из задних комнат. В этих комнатах, со вкусом убранных, можно было проспаться, а утром официант непременно подавал прямо в постель что-нибудь освежающее: кофе, чай, горячую закуску и прочее, не преминув, конечно, включить все это в счет. Посетители против таких порядков не возражали. Напротив, многие были благодарны хозяину и персоналу за возможность проспаться, отрезвиться и не подвергаться риску попасть в пьяном виде в автокатастрофу или в милицию.

Благодаря всем этим мерам ресторан и его владелец снискали хорошую репутацию не только у клиентуры, но и у торгинспекции, у милиции и финорганов.

Вейль сверхстарательно вел расчетные книги, пунктуально платил налоги и являлся всегда по первому вызову, выяснял все претензии, низко кланялся, бывал порой у самого начальника отдела и всегда встречал благожелательный прием. Даже секретарша, нередко бесцеремонно выпроваживавшая посетителей, по отношению к нему была образцом благожелательности. «А как же… Если сам начальник…» Финансовые органы нередко ставили Вейля в пример исполнительности и пунктуальности.

В картотеке валютного отдела он тоже не числился и впервые попал в орбиту их внимания только после автокатастрофы. И вот теперь Антковяк и Мадей ломали голову, за что же им зацепиться в этом деле. И ничего не находили.

– Такого рода ресторан, как у Вейля, – идеальное место для валютных сделок. Зачем же ему понадобился тайник в машине? С лихвой хватило бы сейфа в квартире, – рассуждал Мадей.

– Ресторан берем под наблюдение, – решил Антковяк после доклада начальнику отдела. – Самого Вейля тоже.

Спешить не будем. При любых обстоятельствах ему все равно придется отвечать за нарушение правил дорожного движения, наезд, нанесение тяжких телесных повреждений, а возможно, и за смертельный исход…

Пострадавшая, правда, была пока жива, но состояние ее оставалось тяжелым. «Мало надежды, что она выкарабкается, – говорили врачи, – трещина в основании черепа». В

то же время состояние Вейля заметно улучшалось, и врач разрешил с ним свидание.

– Еду в больницу к Вейлю, – позвонил Антковяку поручник Дерда из дорожного отдела. – Не хотите присоединиться?

– Непременно. Заезжайте за мной.

Антковяк протянул Мадею неоконченный протокол:

– Докончи, пожалуйста. Я вернусь часа через два. Хочу посмотреть, что собой представляет наш «клиент». Может, и какая зацепка найдется.

– Он перенес сердечный приступ и легкое сотрясение мозга, – сказал им ординатор в больнице. – Допрос не должен продолжаться больше получаса. Он еще очень слаб. Чрезмерное волнение ему противопоказано, – внушал врач, проводя их по коридору, уставленному койками, к одиночной палате.

«Каким чудом нашлась для Вейля отдельная палата?» –

пришло на мысль Антковяку, хотя, впрочем, ему ведом был механизм подобных чудес.

Сестра принесла стулья и поставила у кровати больного.

– Пан Вейль, как же получилось, что вы въехали на тротуар? – задал вопрос Дерда.

Сорокалетний, крепко сложенный мужчина перевел на него взгляд.

– Сам не пойму, пан поручник. Я вдруг почувствовал себя плохо. В глазах потемнело. Помню только: руль я держал до конца. Пока не потерял сознание. Надеюсь, никто не пострадал? – спросил он с явным беспокойством.

– Увы, въехав на тротуар, вы сбили женщину. И пока неизвестно, останется ли она жива. За это вам придется отвечать…

Вейль откинулся на подушку, закрыл глаза рукой.

– Какой ужас, – прошептал он. – Но ведь я неумышленно. Внезапный сердечный приступ…

– Как же так? У вас больное сердце, а вы водите автомобиль? Тем самым вы создаете угрозу другим участникам движения!

– Со мной это первый раз… – Вейль беспомощно развел руками. – Сам не пойму… До этого я был здоров как бык.

Врач вам подтвердит. Меня тщательно здесь обследовали, чтобы установить причину несчастного случая. – В голосе едва уловимая нотка уверенности.

– Похоже, он успел оградить себя от ответственности за катастрофу, – проговорил Антковяк по дороге из больницы.

– И мне так показалось, – согласился Дерда. – Если врач не исключит сердечный приступ как причину происшествия, то дело придется прекратить как неумышленный несчастный случай. Судя по всему, так оно и будет.

Антковяк сердито молчал.

ГЛАВА V

Дворник остановился у лестницы, ведущей в подвал, и прислушался. «Никак внизу кто-то стонет? А может, почудилось? Нет, снова вроде бы стон. Вот те раз… Надо бы проверить, поглядеть. Да одному как-то боязно». Дворник повернул назад и стал с нетерпением поджидать зеленщика, обычно приезжавшего как раз в это время.

Услышав у входа шаги, с облегчением вздохнул. «Наконец-то!» Приняв обычный дневной запас овощей, он стал уговаривать зеленщика вместе спуститься вниз.

– Это из подвала, – решили они, внимательно прислушавшись.

Сквозь узкое оконце заглянули в подвал. Пусто. Тихо.

– Похоже, не здесь… Может, в котельной?

Они наклонились над окошком, до половины заложенным кирпичом. Снова прислушались. Шорох, потом вроде бы громкий вздох. Они напряженно всматривались, но верхняя часть окна, выступающая над кирпичной кладкой, была такой грязной и так давно не мыта, что рассмотреть ничего не удавалось.

Чуть не бегом спустились они по лестнице вниз. Дверь в котельную была закрыта только на щеколду. «Что за чудеса?!» – дворник почесал затылок. Он хорошо помнил, что вчера сам запирал ее на ключ. Котельная не работала, что же ей стоять открытой настежь?

Осторожно двинулись вперед. Когда глаза немного привыкли к полумраку, сквозь который едва пробивался узкий луч света, падающий сверху, зеленщик тронул дворника за руку:

– Смотри там, между котлами!

Они подошли ближе. Дворник испуганно ахнул: между двумя котлами, втиснутый словно мешок, лежал человек.

– Что за чертовщина? Как он сюда попал?

– Наверно, пьяный, – шепнул зеленщик.

– Да хоть и пьяный. Как он сюда забрался? – повторил дворник, таращась на лежащего. – Все знают, котельная не работает, на замке…

– Надо его вытащить, – решились они наконец.

Тело казалось странно тяжелым и выскальзывало из рук. Каждое их движение порождало новые стоны. Но они все-таки не отступались и в конце концов вытащили человека на лестничную площадку. Теперь его можно было рассмотреть лучше. Все лицо в крови. Вылезшие из орбит глаза безжизненны. В груди что-то клокочет.

– Ну и набрался!.

– Нет, один он бы сюда не залез. Глянь, на шее синие пятна – похоже, его душили.

Им стало не по себе.

С трудом втащили они его в вестибюль и уложили в кресло.

– Надо доложить начальству. Пойду позвоню, а ты покарауль, – дворник направился к телефону.

Едва он вернулся, сообщив, что вызвал «скорую помощь», зеленщик заторопился:

– Мне пора идти, и так уж, поди, заждались.

Дворник не стал его удерживать: «Пора так пора», – и сел в кресло рядом с раненым. Теперь он присмотрелся к нему внимательнее и ахнул: «Ведь это же тот журналист, что приехал вчера из Гданьска!» Дворник побежал за женой. Она пришла полуодетая, заспанная – на часах не было еще и шести. При виде раненого женщина всплеснула руками:

– Боже ж ты мой! Вчера только я ему ключ давала от комнаты приезжих! Он поселился в пятой. Что с ним?

Пока дворник сбивчиво и путано рассказывал ей, приехала «скорая». По предварительному заключению врача, у журналиста Адама Зелинского множественные переломы обеих конечностей и, видимо, поврежден позвоночник.