Ночь Патриарха

Мат

Причиной всего случившегося был мат… Читатель, ради Бога не подумай, что это был грубый русский мат. Нет, это был вьетнамский мат, искусно сплетённый из светлой соломы, толстый и красивый. Мы с моей подругой Кирой ждали звонка от агента издательства, который должен был встретиться с нами и передать первые 40 полагающихся мне авторских экземпляров новой книги «Балкон».

Агент не звонил, я нервничала и решила позвонить сама. Решительным шагом я пошла к телефону и споткнулась об этот проклятый мат, который лежал в коридоре Кириной квартиры. Я с размаха упала вперёд, врезавшись грудью в стоявшую у стены низкую полку для обуви, называемой москвичами «галошницей».

В этот мой приезд с самого начала всё складывалось отвратительно. Только по прибытии в Москву в пятницу я узнала, что моё издательство из-за материальных проблем в этом году не будет принимать участие в ежегодной книжной ярмарке «Нонфикшн». Для меня это стало неприятной неожиданностью. Мой издатель уверял, что якобы послал мне по Интернету об этом письмо, но я его не получила. Впрочем, это всё равно ничего бы не изменило, поскольку билет на самолёт был куплен заранее, «туда и обратно», с солидной скидкой и возврату не подлежал. Поэтому, чтобы хоть как-то оправдать мой приезд, я предполагала в субботу и воскресенье «потусоваться» на ярмарке и раздать полученные от агента книги некоторым критикам, которые пишут обо мне, а также друзьям и знакомым.

Но вьетнамский мат в союзе с галошницей сломали все мои планы, заодно сломав нижнее левое ребро и вывихнув руку в правом плечевом суставе.

С непереносимой болью я валялась на холодном полу передней Кириной квартиры. Поднять меня с моими более чем восьмидесятью килограммами и перенести на кушетку Кира не могла. Тогда мы привлекли к решению проблемы мой чемодан: подруга стала с одной его стороны, а я, лёжа на спине, упёршись ногами с другой стороны, постепенно отжималась по направлению к кушетке. Самое трудное было взобраться на саму кушетку, но мы с Кирой дюйм за дюймом решили и эту проблему. И я в изнеможении, по прошествии 20 минут, которые длилась эта многоходовая операция, наконец, получила возможность нормально лечь.

А Кира, бросив меня, помчалась на встречу с издательским агентом Димой. Это было необходимо, поскольку на субботу и воскресенье Дима уезжал из Москвы и вернуться должен был только в понедельник уже после закрытия выставки. А во вторник утром в соответствии с обратным билетом на самолёт я уже должна вылететь из Москвы в Дюссельдорф. Я по своей наивности вначале не думала, что положение очень серьезное, а предполагала, что отлежусь и, если не в субботу, то, по крайней мере, в воскресенье обязательно поеду на выставку.

Прошедшие полтора часа до возвращения Киры были в моей жизни одними из самых трудных — боль в плече была непереносимой и всё усиливалась — видно, в суставе начался отёк. Два раза звонил телефон, но я и подумать не могла, чтобы подняться и подойти к аппарату. За это время я передумала самые худшие варианты своей дальнейшей участи, вплоть до потери правой руки.

Наконец, Кира вернулась. Зашвырнув сумку с так дорого обошедшимися мне книгами в угол, она позвонила одной из моих старых верных подруг — врачу Эммочке, и та немедленно вызвала к нам «Скорую помощь».

Машина приехала довольно быстро, буквально через 15 минут. Мы едва успели собрать необходимые документы, как в квартиру позвонили два служителя Гиппократа, одетые в красивую чёрно-бирюзовую форму — очень симпатичный мужчина примерно лет сорока с небольшим — врач и такого же возраста медицинская сестра — пышная, яркая блондина с чудным цветом лица. Оба доброжелательные и даже ласковые.

Врач первым делом сделал мне обезболивающий укол, а затем осторожно осмотрел плечо.

— Похоже на вывих плечевого сустава, вам нужно немедленно, пока не усилился отек, его вправить, — сказал он и стал через центральную службу вызванивать по мобильному телефону направление в травматологический пункт.

Пока он ждал ответа, я спросила, сколько должна заплатить. Уже три года подряд я покупаю каждое первое августа в Германии, в своей больничной кассе заграничную медицинскую страховку. Она стоит всего 23 евро и в течение года даёт возможность в случае надобности иметь оплаченное лечение в любой стране мира, включая Россию. С этой страховкой я езжу на зарубежные экскурсии, в гости к моим ребятам во Францию, ну и, конечно, на родину. Единственная особенность состоит в том, что в отличие от Европейских стран, в России я должна оплачивать лечение сама наличными. Но обязательно следует брать за лечение квитанции, по которым мне уже в Германии возместят все затраты.

Наслышавшись всякого об отвратительной работе российских медицинских служб, я ждала самого неожиданного ответа, но только не этого:

— Ничего платить не надо, услуги «Скорой помощи» у нас бесплатные, — спокойно ответил врач.

Растрогавшись, я подарила своим спасителям по одному экземпляру так дорого обошедшегося мне «Балкона».

Машина «Скорой помощи» доставила меня к отделению травматологической помощи Московской 91 больницы на Дмитровском шоссе.

В комнате приёма ожидало помощи несколько человек. Сдав мои бумаги женщинам, сидящим за остеклённой стойкой, мои спасители, пожелав мне здоровья, уехали: им позвонили по мобильному телефону и они уже торопились по новому вызову. А мы с Кирой присоединились к ожидающим.

Минут через 20 к нам вышел врач, молодой и опять же очень симпатичный. Сейчас врачей в медицинские вузы набирают по внешности, как в артистические учебные заведения?

Посмотрев мои бумаги и осторожно пощупав плечо, врач отправил меня на рентген, после которого мы с Кирой опять остались ждать в коридоре. Наконец, врач вышел к нам и увёл меня к себе в кабинет. У меня действительно оказался вывих правого плечевого сустава, и этот вывих нужно было вправить.

Сделав мне ещё один обезболивающий укол, врач повёл меня в смежную с кабинетом комнату — процедурную. Но посадить меня там было некуда: обтянутая коричневой клеёнкой кушетка была вся в белых пятнах, очевидно, оставшихся от процедуры гипсования предыдущего страдальца.

На зов врача пришла сестра, проворно обтёрла кушетку, на которую усадили меня. (К слову сказать, дома обнаружилось, что мой зад всё-таки оказался в белых пятнах, и брюки пришлось отправить в стирку.)

Болезненный процесс вправления плеча заключался в том, что врач под аккомпанемент моих охов и стонов медленно тянул мою руку на себя. Это продолжалось несколько минут, которые мне показались бесконечными. В последний момент к нам подошёл другой молодой и не менее симпатичный врач — он слегка ударил руку в область локтя снизу, я вскрикнула, в моём плече что-то хрустнуло, и, очевидно, головка сустава заняла, наконец, своё место.

Мою руку подвесили к шее, для чего использовали Кирину косынку, и меня опять отправили на рентген. Он показал, что на данном этапе у меня с плечом всё в порядке.

Пока врач выписывал справку и рецепт на обезболивающие таблетки, я спросила, сколько я должна заплатить травмапункту за оказанную помощь.

— Вы нам ничего не должны, эти услуги мы оказываем населению бесплатно, — с достоинством и даже с какой-то гордостью ответил молодой хирург.

Просто чудеса в решете!

Тогда я заявила: кроме того, что немножечко шью и вяжу, я ещё немножечко пишу книги, а поэтому готова подарить ему своё последнее произведение «Балкон», экземпляр которого у меня случайно оказался с собой. Молодой врач очень обрадовался, сказал, что он заядлый книгочей, и потребовал, чтобы я свой подарок непременно подписала.

Я — ярко выраженная правша, и левой рукой ничего делать не умею, поэтому процесс подписания книги травмированной правой рукой вылился для меня в довольно болезненную процедуру. Надпись получилась невероятно корявой. Я извинилась за это, но врач сказал, что это даже забавно, поскольку подчёркивает особенность момента.

Какой молодец! Мало того, что умён, красив и хороший специалист, так ещё и обладает чувством юмора. Как жаль, что во времена моей молодости такие ребята, как он, почему-то не попадались мне на жизненном пути…

Пока ждали 10 минут заказанное в регистратуре такси, мы имели возможность убедиться, какой контраст по сравнению с милыми интеллигентными врачами, составляют работающие в регистратуре тётки — наглые, грубые, горластые.

Утром примчались мои подруги Эммочка и Инна. Первое, что сделала Эмма, это зашвырнула злополучный вьетнамский мат в кладовку. Осмотрев мой левый бок, подруга заявила, что боли происходят оттого, что, очевидно, сломано хрупкое нижнее ребро. В этом ничего страшного нет — оно постепенно заживёт, но этот процесс длительный и болезненный.

На правую руку, вместо косынки, мне одели привезенный Инной бандаж, который сохранился у неё с тех пор, как она два года назад в гололёд упала на улице и сломала руку. Чтобы уменьшить боль, грудную клетку туго стянули старой Кириной скатёркой и закрепили в качестве корсажа большими английскими булавками.

Состояние у меня было настолько плохим, что я, как предполагала раньше, ехать на выставку не могла. Теперь главной мечтой стало, как можно скорее, добраться до моей милой предсказуемой Германии, где всё так ясно и понятно, и оказаться в своей обжитой любимой квартире.

Эмма позвонила в аэропорт и узнала, что для таких, как я, у них организована специальная медицинская служба.

Когда мы во вторник утром на такси приехали с Кирой в «Шереметьево-1», нас направили сразу же в медпункт. Женщина-врач, посмотрев мои справки, сказала:

— Вы наш клиент. Пока что посидите, подождите.

Вместе с Кирой, прихватив мои документы, чемодан и билет, они ушли. Через 20 минут они вернулись, и подруга протянула мне паспорт, зарегистрированный билет и посадочный талон.

Всё прошло хорошо, а я нервничала, поскольку у меня в чемодане было два блока сигарет с ментолом, которые я везла в подарок своим друзьям. А по таможенным правилам разрешается провозить только один блок.

Наконец, объявили посадку, и за мной пришёл здоровенный парень в синей форме, который должен был меня в специальном кресле-каталке отвезти к самолёту.

На прощанье, я поблагодарила врача, которая предупредила, чтобы я ничего не подписывала, пока меня ни посадят непосредственно в самолёт. Из перепалки между ней и моим сопровождающим я поняла, что это — два враждующих между собой подведомства, интересы которых расходятся. Мы попрощались с Кирой, и я, как королева, покатила в моём кресле через весь аэровокзал.

Когда мы после паспортного контроля оказались в накопителе, там, кроме нас и какой-то женщины в зеленой форме служащего аэропорта, пока никого не было.

— А самолёт-то ещё не прибыл! — раздражённо сказал мне мой сопровождающий, как будто я была виновата в том, что самолёта ещё не было.

Поставив меня в моём кресле рядом со стойкой пропуска на посадку, он со злым выражением лица уселся напротив, демонстративно показывая всем своим недовольным видом, какая я сволочь, что заставляю его терять такое драгоценное для него время. Под влиянием ненавистных взглядов своего визави у меня невольно стал образовываться стойкий комплекс вины перед ним. «Может быть, чёрт с ним… Подпишу я ему эту проклятую бумажку, и пусть он катится по своим важным делам», — подумала я.

Но тут прибыл мой самолёт, и мы увидели, как пассажиры по остеклённому коридору проходили к залу регистрации. Но это ещё не всё — к самолёту прошли пограничники с собакой, уборщики с вёдрами, швабрами, и только после того, как они вышли, объявили посадку.

Мой сопровождающий обрадовано вскочил — наконец, он может избавиться от меня. Он протянул мне на подпись какой-то лист бумаги, и я уже готова была его подписать, но тут к нам подошла женщина в зеленой форме. Как оказалось, она тайно блюла мои интересы.

— Я сама тебе подпишу, когда сдашь женщину стюардам и вернёшься.

Война «синих» и «зеленых» продолжалась.

Мой сопровождающий с невероятной скоростью повёз меня вниз по наклонному трапу. «Господи, пронеси — не дай разбиться ещё на земле!» — взмолилась я.

Но всё кончилось благополучно, и «синий», сдав меня на руки гостеприимным радушным стюардессам, помчал пустую коляску обратно навстречу проходящим на посадку пассажирам.

Экипаж был предупрежден о моём прибытии, и мне приготовили место в первом ряду салона эконом-класса. Но, как оказалось, это не стоило им большого труда, поскольку самолёт был наполовину пуст (или наполовину полон — это, как известно, зависит от общефилософского взгляда на жизнь конкретного индивида). Могли бы посадить меня в более просторном салоне бизнес-класса — там вообще сидело всего три пассажира. Но, как выяснилось позже, по немецким законам они не могли этого сделать, даже если бы захотели.

В порту Дюссельдорфа прямо около трапа нас уже ждала специальная автомашина с красным крестом. Она меня довезла до здания аэровокзала, где меня пересадили в коляску с сопровождающим, который помог мне пройти паспортный контроль, получить багаж и доставил до стоянки такси.

Шофёр, молодой симпатичный турок, довез меня по пеленгатору в Кёльн прямо до дома, поднял на 17 этаж и внёс в квартиру мой чемодан, получил плату за проезд с чаевыми, и мы, довольные друг другом, расстались.

Слава Богу, я, наконец, дома. Меня встречает моя подруга-соседка Яна, которая зашла только полить цветочки, ничего не зная о моих злоключениях. Мы решили сегодня уже ничего не предпринимать, а дождаться утра.

Утро показало — я одна жить не смогу. Боли были настолько сильными, что я без посторонней помощи не могла ни одеться, ни раздеться, ни пользоваться туалетом.

Решили вызвать «Скорую помощь» по телефону аварийной службы «112». Машина пришла довольно быстро — мы с Яной едва успели собраться.

Нас доставили в больницу, расположенную в четырёх трамвайных остановках от моего дома. В приёмном отделении врач недовольным тоном сделал нам выговор, почему мы вызвали «Скорую помощь», а не воспользовались такси. В следующий раз в аналогичном случае с меня взыщут стоимость вызова.

Но, тем не менее, мне тут же в приёмном покое сделали рентген, который показал, что вывих вправлен хорошо, а у меня сломано не одно, а два ребра.

Врач вместе с медицинской сестрой поставили новый, более плотный и совершенный бандаж, которым моя рука в согнутом положении была намертво приторочена к телу.

Для нас с Яной стало неожиданностью, когда врач сказал, что сейчас в больнице нет свободных мест и что он может положить меня только в коридоре. А я вообще по моему состоянию могу идти домой, и, если мне не станет лучше, меня могут положить в больницу в ближайшие день-два, когда появятся свободные места.

Но тут я проявила твёрдость и решительно заявила, что согласна на коридор, поскольку живу одна и дома за мной ухаживать некому.

Врач был этим очень недоволен и всем видом показывал, какой я несговорчивый, нехороший человек. У меня опять стал развиваться комплекс вины.

С тем же укоризненным выражением лица он вызвал сестру, которая ловко, всего со второго раза нашла мою вену и взяла кровь, установив, так называемую, канюлю — приспособление, позволяющее в следующий раз брать кровь, уже не прокалывая вену. Что-то вроде маленького краника с винтиком. Тут я поняла, что всё-таки окончательно принята в священное братство больных этой клиники.

Меня усадили в кресло и повезли в хирургическое отделение к месту моей временной дислокации. Это оказался тупик больничного коридора с большим окном и входом в санитарный узел. Там уже стояла больничная кровать и специально оборудованный столик-тумбочка. Сестра установила ширму, и у меня получилась светлая изолированная комнатка даже со своим туалетом.

А когда мне принесли ужин и обезболивающую таблетку, то я окончательно успокоилась по поводу своей дальнейшей судьбы. Ночная медицинская сестра оставила мне «шлафтаблетку» — снотворное, и я прекрасно проспала до утра.

Утром после завтрака меня вместе с кроватью повезли для проведения исследований на другой этаж в отделение физиотерапии. Сделали УЗИ и ещё раз рентген грудной клетки, которые показали, что у меня сломаны не два, а три ребра. Количество сломанных ребер с каждым исследованием угрожающе возрастало. Если этот процесс не остановить, то у меня может вообще не оказаться целых ребер.

После этого меня отвезли обратно в хирургическое отделение, но уже прямо в палату, где стояла сумка с моими вещами и перевезен мой специально оборудованный столик, подключенный к сети вызова персонала, к электросети и телефону. Этот столик оказался справа от меня, но, как я уже упоминала, моя правая рука была неподвижно прикреплена бандажом к телу, а дотянуться до кнопок вызова левой рукой я не могла из-за болей в груди. Я указала на эту несуразность сестре, но она только пожала плечами и сказала, что сама ничего предпринять не может, а передаст мою просьбу врачу. Через 20 минут пришёл врач и сказал, что ничего сделать нельзя, поскольку в палатах, где подключение к столикам предусмотрено с левой стороны, мест нет. Я поняла, что спорить бесполезно и для немецких больниц эта проблема не решаемая.

Поэтому во все время пребывания в больнице для того, чтобы вызвать сестру или зажечь свет, мне надо было сначала левой рукой ухватиться за подвешенный надо мною металлический треугольник, а потом, отжавшись, сесть на кровати и спустить слева ноги. После этого я должна была кругом обойти кровать и левой рукой погасить свет или нажать кнопку вызова сестры. Обратно лечь в кровать я могла уже с правой стороны. Я была рада даже и этой возможности.

Палата была трёхместная. У окна лежала старушка с вытянутой загипсованной ногой. Она всё время вязала и непрерывно говорила. Её звали Элизой — она была румынкой, вывезенной родителями из своей страны ещё в детстве. Когда Элиза узнала, что я русская, то тут же мне заявила, что их Чаушеску — это наш маленький Сталин. Но наш вождь, к всеобщему сожалению, не дожил до того времени, чтобы быть расстрелянным, как их вождь. Я её успокоила, рассказав, что сейчас как раз интересуюсь историей жизни и последних дней Сталина, и судя по тем материалам, которыми располагаю, вождь умер в одиночестве, всеми брошенный, отравленный своими ближайшими соратниками. Неприглядная смерть вождя стала какой-то маленькой компенсацией за те, мягко говоря, «неприятности», которые он принёс народу своей страны.

Элиза успела два года проучиться в румынской школе, где изучала русский язык, и ей запомнились с тех пор слова: «дрюжба», «люпов» и, конечно, «мир фо фсём мире». Она была невероятно горда своими познаниями в русском языке.

Место у умывальника занимала очень милая молодая женщина, она ждала справку от врача, чтобы выписаться. Вещи её уже были собраны, и за ней должен был заехать муж. Мы успели с ней немного поговорить — у них двое детей, сама она работает воспитательницей в детском саду, а её муж — полицейский.

Наконец, она дождалась своего супруга. В палату вошёл высокий стройный красавец в штатском. Я никогда не видела в Германии низкорослых некрасивых полицейских. Очевидно, их выбирают специально с учётом внешних данных — они лицо власти. И думаю, поэтому немецкие полицейские всегда, как правило, вежливы, доброжелательны, предупредительны: у них нет нереализованных мужских комплексов, заведомо вызывающих озлобленность и агрессивность.

Место жены полицейского заняла тучная мусульманка в длинном пальто и в головном платке. Её сопровождала толпа соплеменников. Дежурный врач выгнал их в коридор, а женщину увезли на операцию. Через два часа её привезли обратно. Мусульманка была в полузабытьи, под капельницей, ещё не полностью отошедшей от наркоза. Её соплеменники опять набились в палату, и врач снова выгнал их. При больной остались только две молодых девушки — дочь и племянница. Они поили больную водой из чашечки, вытирали ей пот с лица бумажными салфетками и по очереди вполголоса читали над ней Коран.

Девочки хотели остаться до утра, но после ужина врач прогнал и их. Они ушли из палаты, но, как потом оказалось, остались на ночь в холле отделения. Рано утром они уже опять были рядом с больной, подавали ей питьё и опять читали над ней Коран.

После завтрака меня увезли в лечебный блок, чтобы сделать томографию. Пока проводили исследование, случайно задели и сковырнули мою канюлю. Но по немецким правилам меня должны были вернуть обратно в том виде, в котором взяли из палаты. Поэтому сёстры пытались установить канюлю заново. Они по очереди пытались попасть иглой в мои тонкие и глубокие вены, но у них ничего не получалось. Несмотря на боль, мне даже стало жаль этих молоденьких неумёх. После пяти неудачных попыток одна из них привела немолодую сестру из соседнего отделения. Она с первого же раза попала мне в вену и ловко поставила новую канюлю. Порядок был восстановлен!

Но самое главное, что потом, как выяснилось позже, установленная с таким трудом новая канюля больше не потребовалась и перед моей выпиской её сняли, так ни разу не использовав.

Когда меня после исследования привезли обратно на моё место, оказалось, что «мусульманское нашествие» приняло особо угрожающий характер. В палату опять набилось более 20 человек, все в пальто, женщины в традиционных платках, а мужчины в четырёхугольных войлочных шапках.

Когда они узнали, что я — русская, то очень обрадовались. Оказалось, что это — афганцы. Мужчины учились в России, они с большой любовью и уважением относятся к нашей стране, знают русский язык и с нескрываемым удовольствием использовали возможность показать свои знания. Мы с ними разговорились, естественно, по-русски. Получив у нас специальность, кто военную, а кто гражданскую, афганцы вернулись домой. Но потом вынуждены были бежать от захвативших власть талибов после того, как Россия вывела свои войска из Афганистана.

Наш разговор прервал пришедший дежурный врач. Он опять выгнал из палаты афганцев, а мне сказал, что согласно показаниям томографии, у меня сломаны четыре ребра — мои опасения были не напрасны. Они подтвердились, когда после выписки из больницы, мне провели томографическое исследование в специализированном рентеноцентре. Согласно его показаниям, оказалось, что у меня сломаны шесть рёбер.

Может быть, если бы мне сделали томографию в более авторитетном учреждении, то оказалось бы, что сломанных рёбер ещё больше. Но теперь это уже не важно, поскольку все мои рёбра зажили, и сколько из них было когда-то сломано, значения не имеет.

Как только меня перевезли обратно в палату, ко мне пришёл инструктор по гимнастике и показал мне дыхательные упражнения, для моих ушибленных легких, в которых скопилась жидкость. Оказалось, мои легкие нуждаются в вентиляции, чтобы в них не поселились какие-нибудь вредные микробы. Инструктор приходил ко мне каждое утро после завтрака, и я под его наблюдением 15 минут делала все дыхательные упражнения.

Яна привезла мне чистое бельё и, самое главное, книги. Теперь я от скуки и тоски в больнице не пропаду.

Афганке стало намного легче, и поток её родственников стал постепенно иссякать. Мужчины почти перестали приходить — теперь наступила очередь женщин — родных и двоюродных сестёр, как правило, с детьми. Мы угощали их очаровательных чад вафлями, печеньем и конфетами. Детишки вначале от нас в испуге отшатывались и только после разрешения старших брали угощение.

Общинно-родовые законы и традиции это тот цемент, который скрепляет мусульманское общество, помогают мусульманам выживать в экстремальных условиях, в том числе и в эмиграции. Я вспомнила, какое большое значение имела в своё время русская крестьянская община, которая принимала на себя заботу о сиротах и вдовах, а также прочих сирых и убогих. Всё это в России сейчас, к сожалению, утрачено — каждый предоставлен самому себе и выживает, как может.

Я как-то разговорилась с дочкой моей соседки. Её зовут Лейла, она учится в 11 классе гимназии, что для мусульман большая редкость.

Немецкие турки вообще, как правило, оканчивают только восьмилетку или профессиональное училище. Немногие из них стремятся получить высшее образование. Они чаще всего занимаются малым бизнесом: у них небольшие семейные магазины, ресторанчики, ремонтные мастерские, предприятия обслуживания. А Лейла после гимназии собирается поступить в университет, чтобы потом преподавать детям. Какой предмет она выберет, ещё не решила. Вообще-то она хотела бы быть врачом, но против этого возражают её родители. У мусульман считается, что профессия врача — не женская.

— Ты никогда не возражаешь своим родителя? Не споришь с ними? — спросила я Лейлу.

— Ну, что вы… У нас это не принято. Родители опытнее, чем я, они любят меня и желают мне только добра.

— А у тебя есть мальчик?

— Нет, я еще не замужем, — ответила девушка простодушно.

— Ты сама найдёшь себе мужа, или это сделают твои родители?

— Конечно, родители…

— А если он тебе не понравится?

— Тогда мне найдут другого.

— А если и этот не понравится?

— Найдут третьего. Будут искать, пока он мне ни понравится. Насильно замуж меня не выдадут.

— А как это практически происходит? Есть список потенциальных женихов?

— Всё делается через муллу…

Для меня этот разговор стал темой для дальнейшего размышления: очевидно, именно традиционные для мусульман общинно-семейные связи, являясь, с одной стороны, сплачивающей их основой, с другой стороны, являются препятствием интеграции мусульман в немецкое общество.

К Элизе пришли посетительницы — две молодые девушки, внучка и племянница. Вязание, которым все время занималась моя соседка, оказалось красивым бирюзовым свитером, предназначенным внучке. Примерка этого свитера стала развлечением, как для обитателей палаты, так и для двух медицинских сестёр, раздававших ужин.

За те четыре дня, что я пролежала в больнице, мне стало значительно лучше: ребра почти перестали болеть, с правой руки сняли бандаж, и я начала понемногу её разрабатывать. Больничная обстановка, несмотря на хорошее питание и приличный уход, стала меня тяготить. Я сказала врачу, что теперь смогу себя обслуживать сама и попросила выписать домой. Но врач заявил, что должен ещё раз посмотреть, что у меня происходит в лёгких.

Когда пришла Яна, я ей пожаловалась, что после того, как меня сначала вообще не хотели класть в больницу, теперь, когда я хочу домой, меня не отпускают.

— Ты не понимаешь того, что если больной к ним уже попал, они стараются, как можно больше на нём заработать. Ведь все процедуры оплачивает больничная касса, и это идёт в прибыль больницы, — разъяснила ситуацию подруга.

На следующий день в первой половине дня мне сделали ещё раз рентген и провели ультразвуковое исследование.

После обеда дежурная сестра сняла мою новую, так и не понадобившуюся канюлю. Пришёл врач и сказал, что завтра утром он может выписать меня домой.

Сестра, принёсшая на следующий день завтрак, сообщила, что меня выписывают. Пока я собирала вещи, мне подготовили письмо для моего домашнего врача. Я попрощалась со своими соседками и спустилась в вестибюль, дежурная мне заказала такси, которое пришло через 10 минут. Прощай, больница!

Я, счастливая, отправилась домой к своим любимым книгам к своим цветам, а главное, к своему компьютеру, чтобы сразу же, пока не забылись впечатления, написать эту повесть. Может быть, она кому-нибудь будет интересна. А для кого-нибудь станет предупреждением, чтобы граждане, даже торопясь по важному делу к телефону, были внимательны и смотрели бы под ноги, дабы не споткнуться о лежащий на полу мат.

Кёльн, 2009 год