На другом берегу Наровы Арина Остромина

Всю неделю накрапывал мелкий питерский дождик, и на выходные солнца не обещали. Дима решил съездить к родителям в Ивангород. Семестр только начался, учёбой третьекурсников ещё не загрузили, можно и расслабиться на пару дней. Приехал в пятницу вечером, а в субботу вся семья собралась на дачу с ночёвкой. Дима остался дома, ему хотелось побыть одному. Улёгся на диван с ноутом, почитал Фейсбук, поболтал с френдами. В комнате стемнело. Дима подошёл к окну, приоткрыл раму. С улицы доносились обрывки разговоров, смех загулявших прохожих, шум машин. Постепенно всё стихло. Ветер трепал ветки деревьев, носился над рекой, подбрасывал над асфальтом рекламные листовки и обёртки от мороженого. Начался дождь. Диме показалось, что за окном звучит голос, одинокий и заунывный. Как будто под деревьями стоит старик и устало бормочет. Кто там бродит в такую погоду? Дима прислушался, попытался разобрать слова.


«…сын, прости… из-за меня ты остался без матери…»

«…сын, прости… из-за меня ты остался без матери…»


Дима вздрогнул: что за нелепые шутки. Если это розыгрыш, то чей? Бывшие школьные приятели понятия не имели о Диминых семейных тайнах. Соседи – тем более. Тротуар перед домом скрывался за густыми тополями, листья ещё не облетели, сверху ничего не видно. Да и вряд ли кто-то прячется под деревьями в такую погоду. Дима вздохнул: а, ерунда, почудилось. Закрыл окно, вернулся на диван. Отодвинул ноутбук, лёг на спину, уставился в потолок. И что этому старику дома не сидится… С кем он там разговаривал? Кто остался без матери из-за него? Но ведь не отец же стоит там, под окном. Нет, конечно. Это невозможно.

Уж лучше бы на дачу поехал, подумал Дима, а то мерещится дичь какая-то. Он встал, зажёг верхний свет – прямоугольник окна почернел и отрезал комнату от уличной тьмы. Дима прошёл по коридору, достал из холодильника бутылку пива. Включил телевизор, защёлкал пультом и перестал думать о старике.


* * *

Раннее детство Дима не помнил. Разве что пару эпизодов: белый домик у моря, нарядная комната с запахом ванили, высокая худая женщина ставит на стол вазочку с печеньем, бородатый мужчина в тельняшке сидит на скамейке во дворе и гладит лохматую собаку. Но как Дима туда попал, он не знал. Похоже, что гостил у бабушки с дедушкой – но они ведь не у моря живут, а здесь, неподалёку. Может, родители комнату у той семьи снимали, когда в отпуск ездили.

А ещё иногда вспоминал красивую молодую женщину: она смеётся и обнимает Диму, что-то спрашивает, а он вдыхает запах её духов и молчит, не хочет отвечать. Он счастлив, хоть ещё и не знает такого слова. Женщину эту Дима видел на фотографиях у мамы в альбоме. Это мамина сестра. Она погибла в аварии, когда Диме было три года.

Зато школу он помнил отчётливо: сначала бесконечно длинные уроки, неудобные парты, галдящая толпа одноклассников в коридоре. Потом первые друзья, первая сигарета в закутке за гаражами, первый вызов к директору из-за драки. К последнему классу Дима даже успел полюбить школу, но она внезапно закончилась. Экзамены, выпускной, обещания встречаться почаще. Дима уехал в Питер, поступил в университет, обзавёлся новыми друзьями.

После первого курса одногруппники решили всей компанией прокатиться в Финляндию, а у Димы визы не было. Раньше этим родители занимались, а тут пришлось самому всё делать. Анкету скачал в Интернете, распечатал, начал заполнять. Быстро продвигался, пока не дошёл до места рождения родителей. Задумался: отец в деревне родился, надо район указать. Этот, как его… Бокситогорский, что ли? Или Лодейнопольский? Название точно длинное, но какое именно? Родители ушли на работу, отвлекать их звонками Дима не хотел, поэтому решил сам поискать в шкафу документы. Наверняка там и копии паспортов есть.

На полке стояла плотная картонная коробка. Давным-давно маме на день рождения подарили чайный сервиз из прозрачного фарфора, с яркими птицами на невесомых чашках. Сервиз стоял в кухонном буфете, а коробка пригодилась для семейного архива. Дима вытащил несколько пухлых папок, разложил на родительской кровати. По дну коробки рассыпались поздравительные открытки – раньше на все праздники родственники их присылали, но давно уже перестали, теперь у всех Интернет. Рядом с открытками белела тонкая стопочка старых бумажных писем. Дима прочитал адрес на верхнем конверте. Соне Староверцевой от Полины Сеппанен. Это от маминой младшей сестры, которая давно погибла. Конечно, нехорошо читать чужие письма. Но дома же никого нет, никто не узнает. Дима достал из конверта сложенный тетрадный листок. Красивый крупный почерк, простые короткие фразы.


«Привет, сестричка! Как у вас дела? Как погода в Питере? Не скучаешь по дому? Юлечка уже пошла в ясли после простуды? А я в выходные к родителям ездила. У них всё хорошо, не волнуйся за них. Мама шьёт тебе платье. Из того шёлка, что я в Хельсинки купила. Завидую, ты у мамы на юбилее будешь самая красивая! А у нас всё по-старому, я пока так и не решила, куда идти работать. Выбираю, мучаюсь…»


Дима сложил листок и начал засовывать обратно, но что-то мешало, пришлось приоткрыть конверт. Там лежала фотография: Полина сидит на скамейке, смеётся, длинные светлые волосы растрепал ветер, белый сарафан облепил стройные колени. Рядом со скамейкой стоит малыш в панамке и рассматривает игрушечный самосвал. Сердце заколотилось, во рту пересохло. Дима узнал малыша по панамке в корабликах и по самосвалу. В мамином альбоме есть несколько его детских фото, сделанных в тот же день. «А что такого? Ну, гуляли в парке вместе с маминой сестрой. Ничего особенного. Я ведь её даже немного помню», – успокаивал себя Дима, но уже догадывался: тут что-то не так.

Он снова развернул письмо, пропустил дежурные фразы про погоду и здоровье, стал читать дальше.


«Знаешь, в последнее время у нас с Иваром как-то не клеится. Ссоримся часто. Никогда такого не было. На работе у него неприятности, но он мне не рассказывает. Ничего не знаю толком, но вижу, что он на всех злится. И на меня, и даже на Димку вчера накричал за раскиданные игрушки! Боюсь я что-то…»


Письмо упало на кровать, плавно соскользнуло на пол. Дима сидел неподвижно, смотрел в одну точку. Потом быстро сложил всё на место, убрал коробку в шкаф и ушёл гулять.

Визу он тогда так и не получил. Сказал друзьям, что передумал ехать.


* * *

Поговорить об этом с родителями Дима решился нескоро. Больше года молчал, прокручивал в голове строки из письма Полины. Может, это ошибка? Может, её сына тоже звали Димой и он вместе с ней погиб в аварии? Могли обе сестры одновременно родить сыновей и назвать одинаково? Вряд ли. Значит, он всё правильно понял.

Каждый раз, когда смотрел на себя в зеркале, хмурился: бросалось в глаза сходство с Полиной. Что Дима не в отца пошёл, это все видели. Зато с матерью – одно лицо, так Дима всегда думал. Теперь понял, почему: Софья очень похожа на сестру. Правда, красота у неё не такая яркая: волосы другого оттенка, чуть темнее, и глаза не такие синие, как у Полины.

Дима мучительно рылся в памяти, пытался найти ниточки к своей потерянной семье. Казалось, стоит только уцепиться за одно воспоминание, потянуть – и весь клубок размотается. Но ниточек не хватало: только женщина, которая пекла печенье, и бородач с собакой. Наверное, это родители его настоящего отца. Где они теперь, живы ли, почему Дима их больше никогда не видел? И где его отец?

В Ивангород Дима теперь приезжал редко, все выходные проводил в Питере с друзьями, на зимние каникулы уехал кататься на лыжах. Маме говорил, что учиться на втором курсе тяжело, времени совсем нет. А на самом деле просто боялся выдать себя: мама всегда замечает, когда Диму что-то тревожит. Начнёт расспрашивать, а он ещё не готов говорить о секрете, который случайно раскрыл.

И только следующим летом, когда приехал к родителям на каникулы, однажды не выдержал, спросил:

– Мама, я сын Полины?

Софья выронила чайник, заварка потекла по столу, крышка звонко шлёпнулась на пол и разлетелась на куски. Мама опустилась на стул, вздохнула, подняла глаза на Диму, тихо сказала:

– Да. Как ты узнал?

– Письмо с фотографией нашёл.

– В моём шкафу? Зачем ты туда полез?

– Анкету на визу заполнял, хотел папино место рождения посмотреть.

– Спросил бы. Позвонить мог. Не надо было чужие письма читать.

– Мама! Они для меня не чужие. Это моя настоящая мать писала. Про меня, между прочим!

Дима встал, повернулся спиной, сжал тонкими пальцами край подоконника, поднял глаза: боялся, что слёзы потекут.

Софья подошла к сыну, обняла за плечи.

– Прости, что раньше не рассказали. Но мы с папой боялись.

– Чего боялись?

– Ну как же… ранить тебя боялись. Такая трагедия.

– Ага, «тайна усыновления», всё как положено, – горько усмехнулся Дима.

Софья вернулась за стол, обхватила голову руками, молча заплакала.


В тот вечер Дима узнал историю своей семьи.

В середине восьмидесятых Софья уехала учиться в Ленинград, вышла замуж за однокурсника, устроилась на работу в своём институте. Её младшая сестра Полина осталась в Ивангороде с родителями, учиться не захотела, мама устроила её к себе в отдел кадров. С Иваром Полину познакомили друзья. Влюбилась с первого взгляда, мысленно называла его «мой викинг». А он и вправду выглядел как викинг: высокий и статный, с длинными светлыми волосами, с аккуратной рыжеватой бородой. Да ещё и одевался модно: недавно переехал в Нарву из Таллинна – ему сразу после института предложили хорошую работу, согласился ради денег. Родители и друзья жили в Таллинне, Ивар часто ездил туда на машине. В Нарве он не знал никого, кроме мужа Полининой подруги. Только начал обзаводиться новыми друзьями, а тут как раз Полина – очень кстати. Упускать такую красавицу нельзя, Ивар это сразу понял. Изображал прекрасного рыцаря так умело, что Полина растаяла – ей ещё не попадались такие внимательные и заботливые поклонники, – и вскоре вышла замуж. Переехала из Ивангорода на другой берег Наровы, в Нарву, где Ивар снимал квартиру.

Через год после свадьбы родился Дима. Сначала всё шло прекрасно, Ивар возился с малышом, гулял с ним на детской площадке. А потом у Ивара начались неприятности – то ли на работе, то ли с одной из его подработок, о которых Полина толком ничего не знала. Ивар постоянно злился, ссорился с Полиной, кричал на Диму. Полина верила, что всё уладится, молчала во время ссор. Остальное не изменилось: они всё так же навещали родителей Ивара по выходным, всё так же несколько раз в год ездили на машине в Финляндию через Питер.

Раньше Полина с Иваром всегда заезжали по пути к Софье, иногда даже с ночёвкой: в пятницу вечером от Нарвы до Питера, переночевали, а в субботу рано утром на финскую границу, пока очередей нет. Сонина дочка Юля родилась через год после Димы. Дети пока ещё толком не умели играть вместе, но сёстры наблюдали за ними и мечтали, как малыши подружатся, когда подрастут.

А в тот день Ивар сказал, что ему некогда ехать к родственникам, он торопится, у него дела. Полина расстроилась. Ивар разозлился, начал кричать, отвлёкся, не заметил красный свет на перекрёстке. Справа грузовик ехал, не успел затормозить. Полина погибла, Ивар с Димой попали в больницу. Началось расследование. Оказалось, что Ивар сел за руль пьяным. Дальше – больше: в машине нашли спрятанные старинные иконы. Оказалось, краденые. Следователь начал давить, Ивар во всём признался: работал на перекупщиков, тайно перевозил через границу вещи для коллекционеров. В Хельсинки отдавал связному и получал деньги. А это уже контрабанда, да ещё и групповая. Так и получилось, что срок дали большой.

Пока Дима лежал в больнице, родственники решали его судьбу. Родители Полины отказались отпускать внука в Таллинн, к бабушке и дедушке по отцу. Софья с мужем сразу подали заявление на усыновление, а сотрудницы опеки, женщины сердобольные, помогли сделать всё быстро: все жалели малыша, у которого погибла мать по вине отца-преступника. Трёхлетний Дима поселился в новой семье и получил другое имя: Дмитрий Юрьевич Староверцев. Тайну усыновления в те годы все строго соблюдали, и Софья с Юрой тоже считали, что так лучше.

Вскоре они решили переехать из Питера в Ивангород, поближе к Сониным родителям. Да и Диме лучше жить рядом с дедушкой и бабушкой, ведь в первые три года он рос неподалёку, на другом берегу Наровы.


* * *

Ивар обмакнул кисточку в банку с прозрачным лаком, прошёлся по выпуклой поверхности, промазал изгибы завитка на конце фигурной ножки. Откинулся на спинку стула, полюбовался на свою работу. Почти готово, осталось ещё две детали прокрасить, потом подшлифовать мелкой шкуркой, когда лак высохнет, и можно будет собирать кресло. Пора сделать перерыв, кофе выпить. Вот только лаком очень сильно пахнет, надо проветрить. Ивар открыл окно, перегнулся через подоконник, вдохнул прохладный вечерний воздух. С реки тянуло сыростью, ветер ворошил листья и хлопал почтовыми ящиками на заборах.

Запах свежего лака теперь смешивался с запахом речной воды, за окном изредка проезжали машины, с набережной доносились голоса: вот женщина звонко возмущается, а ей спокойно отвечает мужчина, и всё стихает; вот ребёнок громко рассказывает о чём-то, а женщина поддакивает, и опять всё стихает. Ивар не пытался разобрать слова, он сосредоточенно водил кисточкой по маленькой изогнутой детали. Но потом заметил, что голос за окном всё время один и тот же, очень жалобный. Молодой мужчина, или даже юноша, стонет – печально, безнадёжно.


«…отец, прости, я не хотел… ты напугал меня, я растерялся…»

«…отец, прости, я не хотел… ты напугал меня, я растерялся…»


Выглянул из окна: пусто, ни души. Да и откуда бы – полночь, нормальные люди в такое время не гуляют. Чей это голос? В бога Ивар не верил, но почему-то перекрестился. Что за чертовщина лезет в голову? И ведь не пил сегодня. Кстати! Не пил. Ивар достал из тумбочки бутылку виски и стакан. Посмотрел на свет: не сполоснул в прошлый раз, на дне засохшее пятно. Ничего, сойдёт. Налил немного, выпил маленькими глотками. Голос за окном молчал.

Работать после виски Ивар не стал, ушёл в спальню, лёг на кровать, не зажигая лампы. Уличный фонарь залил половину потолка желтоватой мутью. На освещённом прямоугольнике извивались тени: ветер сердито махал ветками, словно спорил с невидимым собеседником.

Тот голос за окном… Кто-то звал отца, просил прощения. Как бы Ивар хотел услышать голос своего сына – он высокий, низкий? Может, Дима слегка картавит, как Полина. Ивар закрыл глаза, попробовать представить жену. Ему это редко удавалось: прошло много лет, фотографий не сохранилось. Когда Ивар вышел из тюрьмы и приехал в пустую родительскую квартиру, ни одного фотоальбома там не нашёл. Соседи, у которых ключи хранились, ничего не знали. Ивар почти забыл, как выглядела жена. Каждый вечер он надеялся увидеть Полину во сне. Иногда это получалось, и тогда весь следующий день он улыбался.


* * *

О сыне Ивар долго ничего не знал. В тюрьме получил письмо от родителей: Диму забрала семья Полины, встречаться с внуком им не дают. Прошли годы, родители умерли, у Ивара никого не осталось – ни друзей, ни родственников. Повезло только в одном: удалось сохранить родительскую квартиру. После тюрьмы Ивар прожил там несколько тяжёлых месяцев: воспоминания, косые взгляды соседей, да и на работу его никто не брал. Решил вернуться в Нарву – туда, где прожил лучшие пять лет: сначала с Полиной, потом и с Димой. Продал большую квартиру в Таллинне, купил поменьше, на берегу Наровы. На разницу в цене квартир собирался жить первое время, пока доходы не появятся.

Вспомнил, чем занимался раньше: до аварии он не просто перевозил иконы, он их сначала реставрировал. Теперь попробовал обновлять старую мебель. Получалось хорошо, клиенты рассказывали о мастере друзьям, без работы Ивар не сидел. Потом понял, что ему интереснее миниатюра. Большие антикварные вещи – это, конечно, выгодное дело, можно иногда ради денег брать заказы. Но в остальное время Ивар сидел, как часовщик, с мощной лупой на лбу и мастерил крохотные креслица в стиле ампир или рококо, натягивал пинцетом обивку, шлифовал завитушки специальными инструментами. Коллекционеров в Интернете хватало, надо было только места знать. Пришлось английский подучить, но с этим Ивар справился легко.

Он быстро привык к новой жизни, педантично работал по часам: с полудня до шести и с восьми до полуночи. Ничего, кроме работы, Ивара не интересовало. Выходные устраивал нечасто – только когда надо хозяйством заняться, прибрать, в магазин сходить. Работа его увлекала, он умел больше ни о чём не думать в это время. А вот по выходным Ивара мучили мысли о сыне. Где он теперь, как живёт?


* * *

Однажды ночью, когда Ивару опять не спалось, он не выдержал: начал искать Диму в Интернете. Сначала под своей фамилией: Дмитрий Сеппанен – ничего, под девичьей фамилией жены – тоже ничего. А у сестры её как фамилия? Вспомнил Сониного мужа, добродушного увальня с белёсыми ресницами. Ивар, когда с ним познакомился, спросил Полину: и как это Софью угораздило за такого выйти? Полина даже обиделась: нельзя же людей по внешности судить. Юрой его звали. Юра Староверцев. Фамилия редкая, по ней Ивар быстро нашёл в Фейсбуке Дмитрия Староверцева. Как только увидел фото, сразу понял: это он. Такие же пышные светлые волосы, как у Полины. Такие же тонкие брови. И даже взгляд: смотрит так, будто сейчас рассмеётся.

Под своим именем Ивар не решился начинать общение, пришлось завести фейковый аккаунт. Имя выбрал говорящее, «Рави Икс»: анаграмма реального имени и слово «икс» как намёк, как желание скрыть настоящую фамилию. Ивар надеялся, что сын обратит внимание на странный ник и догадается переставить буквы. Конечно, если он вообще помнит имя своего настоящего отца. «Рави» читал все посты Димы, всегда ставил лайки, иногда комментировал. Дима иногда отвечал – мягко, иронично. Ивар копировал его ответы в отдельный файл и часто перечитывал: догадывается ли сын, что это я? Помнит ли меня?


С каждым днём Ивару всё больше хотелось написать сыну правду. Он искал подтекст в ответах Димы, пытался увидеть там намёки: да, я понял, это ты! Однажды ночью, перечитывая свежий комментарий сына, Ивар не выдержал и написал:

«Дима, я твой отец. Прости, что скрывался за другим именем. Боялся признаться. Я очень хочу тебя видеть».

Рано утром Дима отправил Рави короткое сообщение:

«Забудь обо мне. Ты мне не отец».

Ивар попытался оставить комментарий, но уже не смог: Дима его забанил. «Вот и всё, – подумал Ивар, закрывая крышку ноутбука. – Вот и пришёл конец нашей переписке. Зря я открылся».

Прошло несколько месяцев. Ивар уже свыкся с мыслью, что вернуть сына невозможно. Старался думать о нём как можно реже. А тут – это наваждение, этот стон за окном.


* * *

Следующей ночью Ивар снова услышал тоскливый голос. Разозлился: мне работать надо, ещё не хватало галлюцинаций! И пить нельзя, на сегодня самая сложная часть работы осталась: соединить крошечные детали миниатюрными штифтами. Рука дрогнет, и всё будет испорчено. Ивар встал, с силой захлопнул окно. В комнате стало тихо, только мерно жужжало сверло: вжжжж-жи, вжжжж-жи… оооотец-проооости, оооотец-проооости… Ивар сам не заметил, как начал бормотать слова, которые неслись с набережной. Пришлось включить музыку. Долго выбирал: что-нибудь знакомое, с текстом, чтобы подпевать.

Will you still need me… will you still feed me… when I’m sixty-four2


По вечерам погода портилась, в конце сентября это обычное дело. Темнело рано, поднимался ветер, жалобно выл над Наровой, швырял в стёкла пригоршни листьев, а к ночи нагонял тучи и выкручивал их, как мокрые тряпки, прямо над рекой.

Вместе с ветром приходил и обладатель голоса. Ивар слышал его каждую ночь.


«…отец, прости, я не хотел… ты напугал меня, я растерялся…»

«…отец, прости, я не хотел… ты напугал меня, я растерялся…»


Сначала Ивар злился и наглухо закрывал все окна. Потом решил разобраться, что происходит. В призраков он не верил, для розыгрыша это слишком долго тянулось. Оставалось только одно объяснение: он сошёл с ума. Но почему тогда он так спокойно об этом размышляет? Ивар открыл ноутбук, начал гуглить – сначала наугад, по слову «призрак», потом постепенно сужал круг поисков: «призрак просит прощения у отца», «призрак сына говорит с отцом» – тоже не помогло. Попробовал найти легенды о Нарве, зачитался: столько интересного! Вот хотя бы история о рыцаре Индрике фон Беренгаупте.


«Когда в крепость ворвались русские, рыцарь отважно защищал свою семью. В замке бушевал пожар, враги не отступали. Рыцарь убил красавицу-жену, чтобы она не досталась врагам, потом повернулся к маленькому сыну, чтобы заколоть его, а потом и себя. Но комната уже заполнилась дымом, и рыцарь потерял сознание.

На другой день Индрик очнулся и узнал, что гроза потушила пожар, но сына увели с собой вражеские воины. Тогда рыцарь Индрик дал обет: отомстить русским за жену и сына. Двадцать лет Индрик копал подземный ход под рекой Наровой, чтобы проникнуть в Ивангородскую крепость и увести сына домой, в Нарву.

Но сын отказался идти. Он рассказал воеводе о подземном ходе, русский отряд вошёл в подземелье и двинулся в сторону Нарвы. В это же время им навстречу вышел отряд Индрика. Началась битва. Индрик бросился к сыну с мечом, но сын оказался проворнее и сильнее.

Как только Индрик погиб от руки сына, подтекающие своды туннеля рухнули, воды Наровы затопили подземелье, и оба отряда погибли. С тех пор по ночам, особенно в осеннюю ненастную погоду, над рекой раздаются стоны: сын Индрика не находит покоя, он ждёт, что отец его простит…»


Так вот чей это голос! Неужели он до сих пор мечется над рекой, ищет отца? Ивар попробовал представить себя на месте Индрика: двадцать лет не видеть сына, всё это время прокладывать дорогу на другой берег Наровы, а потом узнать, что ты больше не нужен своему сыну. Какая нелепая судьба. И только теперь Ивар понял, что думает не об Индрике, а о себе: ведь он тоже не видел сына почти двадцать лет, искал способ вернуть его, а потом получил ответ «ты мне не отец». Разница только в том, что Ивар всё ещё жив. Но почему призрак приходит именно сюда? Ивар открыл окно, завернулся в плед, сел на подоконник. Ветер тревожно захлопал ставнями соседних домов, взъерошил остатки листьев на ветках, рванулся к реке и привёл за собой знакомый голос.

«Где ты, отец? Отзовись. Я был зол на тебя. Ты убил мою мать, ты лишил меня семьи. Я вырос, я привык к новой жизни, я забыл тебя. Но ты нашёл меня, ты нарушил мой покой.

Я не мог вернуться, но ты не понял этого, ты хотел завоевать меня. Мне пришлось защищаться. Я растерялся. Я не хотел тебя убивать.

Прости, отец».

Ивару казалось, что это Дима говорит с ним из ночной тьмы, что это его голос звучит над рекой. Ивар приставил ладони ко рту и закричал, как в рупор, пытаясь перекричать пронзительный свист ветра: «Я прощаю тебя! Я больше не буду тебе мешать. Живи, как привык, и будь счастлив».

И сразу стало тихо.


* * * * *

Через неделю после того, как Дима впервые услышал голос призрака, ему снова пришлось поехать к родителям: Юлька замуж собралась, в субботу ждали гостей – семью жениха, и невеста никак не могла обойтись без старшего брата. Поздно вечером, когда все разошлись, Дима ушёл в свою комнату и открыл окно. Погода, днём ещё по-летнему тёплая, вечером совсем испортилась, ветер метался по аллее у дома, деревья били друг друга ветками. Дима вспомнил, как в прошлый его приезд домой, в такую же ненастную ночь, ему почудился голос невидимого старика.

Сегодня было тихо, только ветер играл с тополями. Дима сел на диван, начал читать френдленту, увлёкся интересной темой, быстро стучал по клавишам, спешил высказаться. Дописал комментарий, ждал ответа. Краем глаза увидел, как за окном мелькнуло светлое пятно. Птица? Такая крупная? Повернулся – конечно, там никого нет, просто показалось. Пошёл дождь: сначала редкие капли посыпались на листья и на асфальт, потом застучали всё чаще, всё сильнее, и скоро слились в сплошной гул. Но в шуме дождя отчётливо звучало что-то ещё. Дима прислушался: опять тот же голос.


«Осень опять наступила. Которая уж по счёту? Полтысячи лет прошло, сколько этих осеней я перевидал. И погода, как тогда: ветер воет, дождь льёт. А я всё ищу тебя, год за годом, век за веком.

Где ты, сын? Чую, ты меня слышишь. Чую, болит у тебя душа – по матери твоей убиенной, по детству загубленному, по родной семье.

Но… ты живой! Кто ты?»


В прошлый раз Дима подумал, что это злой розыгрыш: кто-то узнал о смерти его настоящей матери. Но сегодня голос разговорился. Что он там бормотал про полтысячи лет? Может, и правда старик тут жил пятьсот лет назад? Конечно, Дима не верил в привидения. Конечно, всё это не могло быть правдой. Но факт есть факт: за окном звучал голос и говорил про убитую мать. «Гугл тебе в помощь», – сказал себе Дима и начал искать легенды о реке Нарове. Не сразу, но нужная история в Интернете нашлась.


«Двадцать лет Индрик копал подземный ход под Наровой, чтобы пробраться к сыну и увести его домой, на другой берег. Но когда Индрик пришёл к сыну, оказалось, что всё было напрасно. Сын вырос среди русских, считал отцом человека, который его вырастил, и возвращаться в Нарву с Индриком не собирался».


Дима закрыл ноутбук, вскочил, походил по комнате, подошёл к окну. Бедный Индрик. При жизни сын его так и не простил, а теперь уже ничего не поделаешь. Так и будет призрак отца летать над рекой, искать сына. Но почему он именно сюда прилетает? Зачем ему Дима? Неужели больше не с кем поговорить о сыне?

Дима о своём отце старался не думать, особенно теперь, после сообщения в Фейсбуке. Оказалось, что назойливый зануда Рави Икс – это его отец. Дима его давно заметил: незнакомец явно пытался привлечь к себе внимание, ни одного поста не пропускал. Сначала Дима думал: ладно, пусть, мне не жалко. Даже отвечал ему иногда. Но когда узнал правду – забанил, не хотел его больше видеть.

И вот теперь этот голос за окном. Поневоле задумаешься: зачем он здесь? Дима всё чаще вспоминал Рави-Ивара. «Зачем он меня разыскал? На что надеется? Что хочет мне сказать?» – спрашивал себя Дима. Ответов у него не было.


* * *

Осень выдалась дождливой: что в Питере, что в Ивангороде. По выходным Димины друзья сидели в общаге, а он чуть ли не каждую неделю ездил к родителям. «Девушка у тебя там, что ли?» – спрашивали, но Дима отмахивался, ничего им не рассказывал. Да и что рассказывать? Что ездит в Ивангород слушать голос мёртвого старика? Чушь. Даже самому себе стыдно признаваться в таком. А старик не умолкал. По вечерам, когда родители и сестра уже спали, Дима открывал окно, прислушивался к жалобным стонам ветра и вскоре начинал различать слова.

Потом подолгу лежал без сна и думал об отце, сравнивал его с Индриком. Ведь если задуматься, Индрик не так уж сильно виноват перед сыном: всё могло сложиться по-другому, и жил бы он спокойно со своей семьёй. И не понадобилось бы двадцать лет рыть туннель на другой берег Наровы. Ну, Индрику уже ничего не поможет, он уже пятьсот лет как мёртв. Но Ивар-то пока жив. И ведь хотел встретиться. Зачем? Может, надо было согласиться?

В один из выходных, после очередной бессонной ночи, Дима решил написать Ивару. Зашёл в Фейсбук, нажал на «Сообщение», но колебался, глядя на пустое окошко. А надо ли это делать? Может, оставить всё как есть?

В дверь постучали.

– Да! Заходи!

Софья стояла на пороге, смущённо теребила ворот свитера.

– Мам? Что-то случилось?

– Да вот… знаешь… Я тут подумала… Мы с папой подумали… В общем, вот. Мы его нашли, – она быстро подошла к столу и положила перед Димой листок бумаги.

– Что это?

– Тут адрес Ивара. Твоего отца. И телефон.


В тот вечер Дима в последний раз услышал голос старика.


«…сын, прости… из-за меня ты остался без матери…»

«…сын, прости… из-за меня ты оста…»

Загрузка...