Глава 2

Утром, не успев проснуться, я подлетела к балконной двери и глянула на улицу. Шел крупный, просто новогодний снег, пейзаж больше напоминал январь, чем апрель. Но кенгуру на балконе не было. Убедившись в собственной нормальности, я быстро оделась, просто и неброско, и помчалась к госпоже Ремешковой.

Жила удачливая бизнесменша недалеко от метро «Киевская», в красивом доме из светлого кирпича. Нужная квартира располагалась на седьмом этаже. Не успела я позвонить, как на пороге возникла полная девица в весьма экзотическом наряде. Верхняя часть ее фигуры была обтянута ядовито-зеленой кофточкой с блестками, нижняя втиснута в розовые брючки-капри с вышитыми отворотами.

– Чего надо? – не очень вежливо поинтересовалась девушка и прищурилась.

– Анну Николаевну Ремешкову, – смиренно ответила я.

– Ма, – завопила отроковица, – к тебе какая-то нищенка явилась.

– Иду, – раздалось хрипловатое меццо, и в коридор вышла дама.

При виде ее я сначала испугалась, но потом постаралась взять себя в руки. Представьте, что на вас надвигается стог сена двухметровой высоты и такой же ширины. Сходство с пожухлой травой навевали волосы дамы-монстра. Кудри у нее были выкрашены самым невероятным образом – у корней светло-коричневые, посередине желтоватые, на концах почти белые. Так выглядит начинающая подгнивать солома. И одета она была «восхитительно». Тучный, похожий на арбуз зад обтягивали такие же, как у дочери, брючки, только не розовые, а ядовито-зеленые. Невероятный бюст, напоминающий все те же астраханские арбузы, только размером поменьше, угрожающе выпирал из ажурной кофточки. На шее сверкала цепь, в ушах блистали слитки золота, а пухлые запястья крепко обхватывали массивные, как наручники, браслеты.

– Ты, что ли, новая прислуга? – отрывисто поинтересовалась хозяйка и, не дождавшись ответа, приказала: – Ботинки сымай и иди на кухню.

Я покорно выполнила приказ. Ремешкова плюхнулась на диванчик, налила себе чай и рявкнула:

– Значит, слушай! Готовить что велю, убирать, стирать, гладить. Ежели сопрешь чего – найду и удавлю.

Я отметила, что «хозяйка» не предложила мне разделить с ней чаепитие, и, подвинув табуретку, тихо, но весьма категорично сказала:

– Надеюсь, вы понимаете, что я совершенно не собираюсь вести ваше домашнее хозяйство, насколько знаю, в мои обязанности входит проследить за вашим супругом.

– Да тише ты, – шикнула Анна, – готовить могешь?

– Ну, я, конечно, не шеф-повар «Арагви»…

– А нам такого и не надо, – заржала хозяйка, – люди мы простые, едим как все, лишь бы чисто да сытно. Не дрейфь, становись к плите, а на уборку я другую найму. Только имей в виду, ежели чего сопрешь, мало не покажется.

Я посмотрела в ее крохотные голубенькие глазки, похожие на две кнопки по обе стороны толстого картофелеобразного носа, и неожиданно спросила:

– Чем торгуете?

– Шмотками, – охотно пояснила Аня, – исключительного качества. Во, гляди.

И она вытянула вперед ногу, похожую на конечность бегемота.

– Видала, какие бриджики? Класс, фирма, на фабрике берем, чай, не гнилыми нитками шиты. Другие знаешь как делают? Говна накупят и людям продают, а сами в приличном месте прибарахляются. А у меня все честно – что покупателям везу, в том и сама хожу. Я вот тебя научу, – неожиданно улыбнулась она, – пойдешь брать шмотье на рынок – на торговца гляди. Ежели в своем сидит – порядок, а ежели в другом – проходи мимо. Брюки-то у тебя дешевле некуда, на Черкизовском брала?

Я кивнула.

– Дрянь, – резюмировала Аня, – им красная цена три бакса, а тебе небось за тысячу впарили.

Удивившись ее проницательности, я ответила:

– За девятьсот.

– Ага, – хмыкнула хозяйка, – имей в виду, поможешь мне, поймаешь муженька-козла на бабе, завалю тебя шмотками по оптовой цене. Будешь лучше всех одета за смешные копейки, усекла? Я тех, кто меня выручает, не забываю.

Подавив легкий смешок, я посмотрела в ее полное, по-крестьянски хитрое лицо. Что-то везет мне в последнее время на представителей российского торгового бизнеса. То форель обещают, то жуткие вещички.

Через неделю я стала в доме своим человеком и изучила всех членов семьи. Собственно говоря, было их всего трое – Аня, ее дочь от первого брака Ирина и супруг Борис Львович Лямин, заподозренный в неверности.

И если Аня и Ира были, так сказать, птицы из одной стаи (семнадцатилетняя Ирочка являлась просто копией матери), то Борис Львович принадлежал к иной категории. Образно говоря, Аня и Ира – перчатки, а Борис Львович – сапог. Что лучше, перчатка или сапог? Глупо сравнивать, каждая вещь нужна, но вместе они не пара.

Худой, даже тощий Борис Львович в основном пропадал в своей мастерской. Мне было строго-настрого запрещено трогать там даже обрывки валявшейся на полу бумаги.

Аня и Ирина обожали поесть, причем предпочитали жирные, тяжелые блюда – гороховый суп из копченых ребрышек, свиные отбивные, жаренную на сале картошку, шоколадное мороженое, взбитые сливки, бананы… Всю еду они щедро сдабривали сливочным маслом и топили в майонезе. Никаких переживаний по поводу фигуры мои хозяйки не испытывали и со спокойной душой ложились в кровать с коробкой конфет. Печень у них, очевидно, была из железа, а желудок – из оргстекла, потому что, поглотив невероятное количество жратвы, они никогда не жаловались на неприятные ощущения и не пили горстями ношпу, мезим или фестал. Да и цвет лица у них был нежный, персиковый, свидетельствующий о великолепном пищеварении.

Борис Львович мучился гастритом, для него я заваривала скользкие кашки и готовила в термосе отвар из кукурузных рыльцев.

Аня и Ира с восхищением смотрели фильмы со стрельбой и погонями, впрочем, не брезговали они и порнушкой. Борис Львович наслаждался фильмами Бергмана и Люка Бессона.

Дамы с упоением поглощали любовные романы, обожали желтую прессу типа «Скандалов», «Мегаполиса», «СПИД-Инфо». А Лямин держал на прикроватной тумбочке томик Чехова и газету «Коммерсантъ».

И так во всем. Женщины ложились спать в одиннадцать, а художник засиживался до двух, Аня могла три дня подряд носить одну и ту же кофточку, Борис Львович мылся по сто раз на дню… Оставалось лишь удивляться, как они вообще свели знакомство друг с другом и ухитрились прожить вместе почти пять лет.

Впрочем, думается, Борис Львович просто находился у Ани на содержании. Его непонятные картины в темно-серых тонах вызывали у меня чувство вселенской тоски. Несколько раз к художнику при мне приходили покупатели, но спустя полчаса они прощались, так ничего и не купив. Очевидно, произведения Бориса Львовича навевали меланхолию не только на меня.

У Ани же дела шли прекрасно. Надо сказать, что она при ближайшем знакомстве оказалась не такой уж противной, просто плохо воспитанная бабища, которой неожиданно попер фарт.

Ирина заканчивала школу. К слову сказать, отчима она на дух не переносила. Но он сам во многом был виноват. Например, на днях, когда Ирина вышла к завтраку в обтягивающем ярко-красном платье, синих колготах и нежно-зеленом жакете, Борис Львович робко проблеял:

– Мне кажется, детка, ты одета слегка не в тон.

– Ну и что теперь, в коричневом ходить, как разные придурки? – окрысилась Ирочка.

– Нет, – не успокаивался «папенька», – просто сними либо колготы, либо жакет, а то ты похожа на попугая.

– Теперь так носят, – буркнула Аня, набивая рот жирной сырковой массой.

– Ага, – хмыкнул муж, оглядывая прикид жены.

В тот день мадам Ремешкова нарядилась в ядовито-лазурное платье с розовым кантом и оранжевый пиджак, на лацкане которого белела искусственная орхидея.

– Не нравится? – ухмыльнулась Аня.

– Нет, – отрезал супруг, – выглядит отвратительно, и потом, с твоей фигурой просто нельзя носить ничего подобного. Пойми, женщины скрывают недостатки, а ты их выпячиваешь.

– У меня нет недостатков, – хихикнула Аня и навалила себе гору из яичницы с беконом и жареным луком.

– Ладно, – вздохнул художник, – пойду работать.

Легким, неслышным шагом он вышел в коридор. Ирина проводила скептическим взглядом его худую, слегка сутулую фигуру и по-детски бестактно спросила:

– Мам, а за каким чертом ты с ним живешь, ну какая от него, козла, польза?

Через четыре дня я доложила Cене, что задание выполнено. Собственно говоря, поймать Бориса Львовича оказалось проще простого, как конфетку у малыша отнять.

Утром Ирина уехала в школу, Аня отправилась инспектировать свои торговые точки. Я же подошла к художнику, потупив глазки, и заныла:

– Борис Львович, очень вас прошу…

Живописец оторвался от мольберта, отложил перемазанную серой краской кисть и спросил:

– Что случилось, голубушка?

– Да сын руку сломал, надо везти в больницу. Отпустите меня, пожалуйста. Обед готов, ужин тоже, а к семи я вернусь.

– Конечно, душечка, – воскликнул хозяин, – что за вопрос, естественно, езжайте! Ребенок прежде всего. Зачем вам вечером возвращаться, я предупрежу Аню.

– Пожалуйста, – тихо произнесла я, – не говорите Анне Николаевне ни слова, она у меня из зарплаты вычтет, а деньги знаете как нужны! Ну, пожалуйста, хозяйка не узнает, умоляю вас.

Борис Львович замахал руками:

– Только не плачьте. Конечно, бегите скорей, я буду нем, как могила.

– Вот только пол на кухне вымою, – пообещала я и понеслась по коридору.

Через пару минут на базе заморгала зеленая лампочка, и я поняла, что птичка попалась в западню. Художник явно звонил своей даме сердца, чтобы сообщить об удачно складывающихся обстоятельствах.

Спустя четверть часа я крикнула:

– Борис Львович, меня уже нет!..

– Давайте, душенька, – отозвался художник, – только помните, что Анюта в восемь явится.

Я демонстративно громко хлопнула дверью, вышла на лестничную клетку, но вместо того, чтобы спуститься на первый этаж, поднялась на один пролет и устроилась на подоконнике.

Время шло, наконец с шумом приехал лифт, раздалось бодрое цоканье каблуков, потом послышалась трель звонка, и приятный девичий голосок спросил:

– Боренька, а ты уверен, что мы будем одни?

– Конечно, лапочка, – отозвался художник, – жабы явятся только к ужину, а у прислуги, слава богу, ребенок руку сломал.

Дверь хлопнула, я усмехнулась и побежала вниз. Ну и чудесно все складывается! Пусть Борис Львович преспокойненько развлекается. Кажется, моя миссия подходит к концу. А где доказательства, спросите вы. За этим дело не станет. В мастерской художника на полках томится целая куча всяких предметов – глиняные вазы, гипсовые уши, керамические фигурки. Одна из чашек, стоящая среди десятка себе подобных, не простая. Это очень хитрый фотоаппарат. Рассчитан он на сутки работы. Один раз заводите механизм – и дело с концом. Один раз в установленное время крохотный затвор неслышно щелкает, и на пленке остается компрометирующий кадр. Впрочем, режим работы камеры можно предусмотреть любой. Сегодня после завтрака я установила его на шесть часов, а съемка будет проходить через каждые пятнадцать минут. Надеюсь, что Борис Львович не потащит любовницу в спальню, да и незачем ему это делать – в мастерской стоит такая удобная двуспальная тахта…

Радостно насвистывая, я добралась до метро. Отлично все складывается, использую образовавшийся в работе перерыв на всю катушку.

Прикупив на дешевом Киевском рынке кучу вкусностей, я помчалась домой, сейчас побалую своих славным обедом.

Кирюшка и Лиза гуляли с собаками. С нашей стаей непросто. Если выходить с псами по одному, то как установить очередь? Оставшиеся дома от злости и негодования обязательно набезобразничают. Поэтому прогулка превращается в целое представление. Кирюша, как самый сильный, берет семидесятикилограммовую Рейчел, Лиза прихватывает Рамика и Мулю, Ада гуляет без поводка, она послушная и довольно трусливая. При малейшем шорохе прижимается к земле и трясется. Ей и в голову не придет шмыгнуть в дырку под забором и улепетнуть от хозяев. Правда, Рейчел тоже послушна и спокойна, зато Рамик и Муля настоящие пройды. Стоит расстегнуть ошейник, как один моментально испаряется в неизвестном направлении, а вторая пулей летит к мусорным бачкам и быстро-быстро сжирает все, что вывалилось из них на землю. Только не подумайте, бога ради, будто мы морим ее голодом. Тучная Мулечка ест три раза в день, хотя собачек ее возраста принято кормить дважды.

– Лампуша пришла! – завопил увидевший меня Кирюша.

Рейчел медленно подняла морду, Ада тихонько взвизгнула, а Муля и Рамик яростно заскребли лапами, пытаясь кинуться мне на шею.

– Поставь сумки, – крикнул Кирка, – я донесу!

Он побежал мне навстречу, Рейчел лениво трусила рядом. Лиза тоже обрадованно улыбнулась и кинулась наперерез мальчику. Впереди, натянув поводки, галопировали Муля и Рамик, все они неумолимо приближались друг к другу.

– Эй, – попыталась я остановить их, – потише, сейчас упадете.

Но мое предупреждение прозвучало слишком поздно. Все произошло мгновенно и почти бесшумно, словно в немом кино. Внезапно Муля совершила настоящий хоккейный подкат под Кирюшку. Чтобы не наступить с размаха на жирненькое тельце мопсихи, мальчик перепрыгнул через нее и тут же споткнулся о поводок Рамика.

– Осторожно! – заорала я, но опоздала.

Кирюша шлепнулся на обледенелую землю, не добежав до меня двух шагов. Я кинулась его поднимать. Но сначала пришлось отпихнуть яростно радующихся Мулю, Аду и Рамика. Рейчел, если она не желает двигаться, стронуть с места невозможно, поэтому через нее я просто перепрыгнула.

Кирюшка сидел, как-то странно вытянув руку.

– Больно, – прошептал он.

Я взглянула в его побледневшее лицо и поняла, что, очевидно, больно ужасно, Кирюшка находился на грани обморока.

Дома мы с Лизой аккуратно стащили с него курточку и увидели, что рука от запястья до локтя угрожающе раздувается просто на глазах. Огромный синяк проявился тоже мгновенно. Только что кожа была чуть розоватой, через секунду покраснела, потом посинела.

– Немедленно в Филатовскую больницу, – скомандовала я.

Кирюшка покорно кивнул, а Лиза заревела.

– Не плачь, Лизавета, – бодрым тоном произнес Кирка, – и не больно совсем, зато теперь в школу не пойду, каникулы!

Я хмыкнула и понеслась в спальню, чтобы достать из шкафа деньги. Страховая медицина, конечно, хорошая штука, но, думается, приятно хрустящая бумажка обяжет доктора быть повнимательней.

В спешке роняя на пол постельное белье, я вытащила припасенную заначку и услышала легкий стук. На балконе вновь стояла кенгуру.

– Пошла прочь, – велела я, – не до тебя, ей-богу.

В Филатовской больнице нам незамедлительно поставили диагноз – перелом, по счастью, самый обычный, закрытый, без смещения. Толстая медсестра ловко наложила гипс и вручила мне «Памятку родителям по уходу за ребенком с травмированными конечностями».

– Дай сюда, – попросил Кирка и вырвал из моих рук желтоватый листочек. – Ой, Лизка, глянь, кайф! Щадящий режим, диета обычная и никакой школы!

Я заглянула в «Памятку».

– Э, нет, дружок! Тут сказано – «дети с травмированными нижними конечностями занятий не посещают». У тебя пострадала верхняя.

– Ну, Лампуша, – заныл Кирка, – хоть один денечек завтра!

Не в силах отказать, я согласилась:

– Хорошо, но только завтра.

– Клево! – завопил Кирка и тут же, поскользнувшись, рухнул на асфальт прямо у будки охранника, стерегущего въезд в Филатовскую больницу.

– Давай, парень, – одобрил секьюрити, – теперь весь поломайся! Будет у тебя не только бриллиантовая рука, но и костяная нога.

– Кирюша! – в один голос закричали мы с Лизой.

– А чего, – забормотал он, – и ничего, подумаешь, упал!

– Проснулся, а там гипс, – радовался сторож.

– Держи его со здоровой стороны, – велела я Лизе и посмотрела на часы.

Полседьмого! Пора на работу. Нет. Больше никогда не буду врать ничего, что связано со здоровьем. Стоило придумать про перелом – и вот он, пожалуйста, в наличии.

Когда мы добежали до метро «Маяковская», я спросила:

– Сами домой доедете?

– Без проблем, – ответила Лиза.

Но Кирюша горестно вздохнул и проныл:

– Рука болит, жуть.

– Ничего, миленький, – попыталась я утешить неудачника, – выпей анальгин, скоро успокоится.

– Прикинь, какое горе, – стонал Кирка, – рука-то левая! И мне кажется, что боль пройдет, если мы с Лизаветой съедим по булочке вот отсюда!

Я проследила за его указательным пальцем с обгрызенным ногтем и увидела вывеску – «Кондитерская «Делифранс», вход через Зал Чайковского».

Надо же, как изменились времена! В начале 80-х я иногда приходила в этот зал, правда, со стороны улицы Горького, через актерский вход. Так вот, и музыканты, и зрители, явившиеся на концерт, были крайне недовольны. Тогдашний директор зала закрыл один-разъединственный буфет, где тихо торговали бутербродами с засохшим сыром и противной жирной копченой колбасой. Мотивировал свое решение он просто:

– Нечего цитадель искусства превращать в харчевню. Люди должны здесь наслаждаться музыкой, а не жрать хлеб и пить лимонад. Симфония и колбаса несовместимы.

Мы вошли в просторный вестибюль, и я невольно присвистнула. Да, похоже, с искусством в цитадели классической музыки покончено навсегда. В холле вольготно существовали целых три ресторана. В одном подавали мороженое, в другом – кофе, в третьем – сок.

Но Кирюшка и Лиза поволокли меня к булочкам. При взгляде на ценники у меня помутилось сознание. Корзиночка с фруктами – семьдесят рублей, булочка с клубникой тянула на полсотни, крохотный круассан стоил тридцать пять. Дети тоже слегка присмирели, но сзади уже набежал народ, и мы постеснялись расталкивать толпу.

– Возьми нам два «конвертика» с сыром по сорок рублей, – шепнула Лиза, – и бежим отсюда.

Я кивнула. Прямо перед нами стояла хорошо одетая пара. Дама неопределенных лет и девочка примерно Лизиного возраста в бархатной курточке и кожаных брючках.

– Вот это хочу, – капризно протянула девица, тыча наманикюренным пальцем в сторону дорогущих пирожных.

– Пять со взбитыми сливками, четыре с клубникой, шесть с вишней, – принялась перечислять мамаша.

Буфетчица начала аккуратно укладывать лакомства в фирменные коробочки. Внезапно Кирюшка вздохнул и с завистью произнес:

– Небось вкусные вон те, с желе!

– Да тише ты, – шикнула Лиза и дернула его за рукав, – нам такое не по карману.

Кирюша быстро глянул на меня и затарахтел:

– А и не хочется вовсе, потом живот заболит, крема очень много… Лучше вон те, с сыром!

Девочка в брючках повернулась, окинула взглядом Кирюшу и Лизу, презрительно хмыкнула и приказала:

– А еще с малиной, бананами, ежевикой и смородиной… Ну и с сыром, дешевеньких.

– Конечно, – согласилась мамаша.

– Что желаете? – обратилась ко мне другая продавщица.

Чувствуя, как тяжелая злоба начинает туманить мозги, я рявкнула:

– Шесть корзиночек со взбитыми сливками, пять пирожных с клубникой, семь с вишней…

– Эй, Лампа, ты чего, – прошептала Лиза, – лучше с сыром.

– И десять с сыром, – припечатала я, – впрочем, положите еще и эти с маком и вон те с ежевикой.

– Всех по десять? – поинтересовалась девушка.

– Да, именно по десять!

Когда счастливые дети, обвешанные коробочками и кульками, исчезли в поезде, я, вздохнув, перешла на другую сторону платформы и стала дожидаться своего поезда. Я категорически не хочу, чтобы Лиза и Кирюша выросли ущербными, с менталитетом нищего человека, у родителей которого не было денег, чтобы купить ребенку булочку. Правда, следует признать, что выпечка омерзительно дорогая, хорошо еще, что в моем кошельке лежала крупная сумма. Я носила с собой деньги на всякий случай, потому что хотела купить перчатки на меху, да все не попадались подходящие. И потом, эта девчонка в кожаных штанах так противно ухмылялась!

Сев в поезд, я раскрыла детектив и подумала: «Черт с ними, с перчатками, зима-то кончилась».

Загрузка...