Оборотень

1.

— Ты спрашиваешь, когда я узнал, что этот твой Мячиков — преступник? — спросил Щеглов, глядя мне прямо в глаза. — Да в первый же день моего знакомства с ним!..

Мы сидели в московской квартире капитана Щеглова, за круглым столом, и отчаянно дули на горячий кофе. На кухне, гремя посудой, хлопотала Вера Павловна, супруга Семена Кондратьевича. Подходил к концу десятый день после моего возвращения в Москву. Следствие по делу преступной группы Баварца и Артиста-Мячикова завершилось — по крайней мере та его часть, что была в компетенции угрозыска; в дальнейшем к делу подключались органы госбезопасности. Все эти десять дней я был в полном неведении относительно судьбы главных действующих лиц недавней трагедии, а по ночам меня мучили кошмары. Но сегодня Щеглов наконец дал о себе знать, пригласив вечерком заглянуть к нему на чашку кофе. И я помчался на другой конец города, горя желанием поскорее узнать подробности этого жуткого дела. Щеглов встретил меня счастливой улыбкой и нездоровым блеском в глазах: видно, снова глотал кофеин для поднятия работоспособности. Когда ему «спускали сверху» интересное, захватывающее дело, он работал круглосуточно, неделями не выходя из своего кабинета, — и, ясное дело, организм требовал допинга, дабы справиться со сверхчеловеческими нагрузками. На все увещевания супруги не насиловать столь садистским образом свой организм он клялся и божился, что, мол, это в последний раз, больше ни-ни — но все повторялось сначала, лишь на горизонте замаячит что-нибудь этакое, сногсшибательное — «дело века». Щеглов был неисправим, как, впрочем, и многие ему подобные самоубийцы.

Итак, Щеглов улыбался. На его зеленом, с ввалившимися щеками, покрытом густой двухнедельной растительностью лице с пожелтевшими от никотина зубами улыбка смотрелась как на покойнике. И все же он был счастлив — счастлив тем, что первый виток этого крупного, как потом оказалось, дела был успешно размотан. А это значит, что и я имел право на улыбку — и я улыбнулся в ответ.

У Щеглова я гостил не в первый раз, так что с Верой Павловной, его супругой, добродушной, покладистой женщиной, уже имел честь познакомиться. Она никогда не мешала нашим беседам, постоянно возясь на кухне и что-то тихонько напевая. Я твердо убежден, что Щеглову с нею крупно повезло, ибо с его характером нужно было бы жениться как минимум на ангеле — вот ангел ему и достался. Чета Щегловых имела единственную дочь-десятиклассницу, Ирину, которая при моем появлении в квартире гениального сыщика обычно смущалась и исчезала в своей комнате.

Итак, мы сидели за столом и пили горячий кофе с домашними пирогами, приготовленными доброй хозяйкой.

— Дело в том, — продолжал Щеглов, отхлебывая из чашки, — что Мартынов, если ты помнишь, был убит длинным острым предметом, предположительно ножом, но главный интерес в этом преступлении представляет не орудие убийства, а способ нанесения удара. Мартынов был среднего роста, судя же по направлению удара — а удар был нанесен снизу вверх, — человек, нанесший его, намного ниже убитого. Когда же я впервые увидел Мячикова, то у меня сразу возникли подозрения на его счет, и виной тому, безусловно, был его рост. Позже, понаблюдав за отдыхающими, я сумел установить, что никого ниже Мячикова среди них нет, — и подозрения мои укрепились.

Щеглов потер подбородок, допил свой кофе и продолжил:

— Прежде чем вернуться к недавним событиям в «Лесном», я хотел бы сказать несколько слов об их предыстории. Два года назад в одном из южноуральских провинциальных городов, в тамошнем городском театре, ставили какую-то пьесу, кажется, по Чехову. Сама пьеса успеха не имела, но зато отличился один актер, доселе никому не известный и игравший лишь второстепенные роли. Звали его Григорий Адамович Меркулов.

— Меркулов? — переспросил я.

— Да-да, именно Меркулов, а никакой не Мячиков. Видно, актер он, действительно, был незаурядный. Буквально за несколько месяцев покорил весь город, ему прочили блестящее будущее, головокружительную карьеру, Большой театр или МХАТ. Некогда безвестный актер купался теперь в лучах славы — правда, в районном масштабе. Но в один прекрасный день все рушится. Совершенно случайно становится известно, что Меркулов пристрастен к употреблению наркотиков. Его тут же увольняют. Проходит месяц. Денег, ясное дело, нет, а за зелье надо платить. Впрочем, и раньше, будучи актером, миллионов он не зарабатывал, но тогда и пагубное пристрастие не было столь сильным, по крайней мере зарплаты кое-как хватало. Теперь же, оказавшись без работы, Меркулов окончательно «садится на иглу», вязнет в этой трясине и, как следствие, начинает воровать, заниматься вымогательством, шантажом, спекуляцией. Дело доходит до случаев открытого грабежа, причем у него хватает ума действовать в одиночку. И вот первое убийство. Потом второе, третье… Надо отдать должное его изворотливости и актерскому таланту, который на новом поприще раскрывается со всей полнотой, — он ни разу не попадается, все ему сходит с рук. Обычно, идя на «дело», Меркулов принимает незначительную дозу «допинга» — чтобы взбодрить себя. Вскоре прием наркотика начинает ассоциироваться с совершаемыми им преступлениями, более того, само преступление вызывает теперь у него тот же эффект, что и порция зелья, — одно заменяется другим, и наоборот. Телесный недуг переходит в болезнь души, психики, сознания, в Меркулове сосуществуют и проявляют себя два противоположных начала: бесспорный актерский талант — и садизм, ум — и полное бессилие перед «иглой», бесстрашие и умение быстро принимать решения — и полная душевная деградация. Преступление для него — не только и не столько способ добычи средств к существованию, оно — сам принцип существования; оно дает возможность выплеснуться избытку темных, давящих изнутри, подсознательных сил, доставляет истинное удовольствие и становится некой живительной средой, без которой жизнь невозможна. И если сначала он убивает из-за денег, то потом — ради удовлетворения своей страсти садиста-извращенца. Меркулов досконально осваивает отечественное и зарубежное огнестрельное оружие, его умению владеть им мог бы позавидовать сам Джеймс Бонд. Словом, некогда безвестный провинциальный актер становится своего рода гением преступления.

В конце концов судьба сводит его с группой Старостина, которая занимается тайной разработкой месторождения алмазов где-то в горах Алтая. Каким образом Меркулову удается расположить к себе суровых алтайцев, остается загадкой, но в результате их контакта возникает авантюрный план, идея которого, разумеется, принадлежит Меркулову. Он обещает найти щедрых покупателей, берет у Старостина партию камней и катит в Москву. Там Меркулову сопутствует небывалая удача. Благодаря своей пронырливости, умению влезать в душу и бесспорному таланту актерского перевоплощения ему удается установить необходимые связи, которые в конце концов приводят его к Клиенту.

Кто конкретно стоит за Клиентом, мы пока не знаем — органы госбезопасности сейчас занимаются этим вопросом, — но круг этих людей уже очерчен. Это воротилы теневой экономики, люди, занимающие очень высокие посты как в экономической структуре нашего общества, так и в политике, бывшие подпольные, а теперь легализовавшие свою деятельность миллионеры, верхушка бюрократического аппарата, имеющая неограниченную власть, связи и деньги. За советские рубли — а ни на что большее ни Меркулов, ни Старостин не претендуют — они готовы скупать алмазы. Имея связи с зарубежными партнерами на различных уровнях, они собираются либо сбывать там драгоценные камни за твердую валюту, либо поместить их в надежные международные банки. И тот, и другой вариант преследует единственную цель — обезопасить себя на случай политического или экономического банкротства в собственной стране и обеспечить себе безбедное существование за кордоном.

Словом, стороны приходят к соглашению на взаимовыгодных условиях. Попутно через Клиента Меркулов выходит на первоклассного ювелира, который берется за огранку алмазов, — разумеется, за соответствующую мзду. Довольный сделкой, Меркулов отбывает на Алтай. Приехав на место, он первым делом направляется к своим поставщикам наркотиков, но, к ужасу своему, узнает, что тех «замели» буквально за два дня до его приезда. Тогда он встречается со Старостиным, выторговывает себе двадцать процентов от будущих доходов, забирает очередную партию товара и в тот же день едет обратно в Москву. В Москве Меркулов снова выходит на Клиента и, передавая камни, просит о небольшой услуге, о маленьком таком пустяке. Речь идет о наркотиках, без которых он уже не может существовать. Клиент передает просьбу «наверх» и получает добро от «хозяев». Меркулову перепадает несколько упаковок омнопона. В дальнейшем встречи рекомендовано проводить в небезызвестном тебе доме отдыха «Лесной», где под покровительством незримых и могущественных «хозяев» нашел себе пристанище Баварец со своими людьми.

Здесь мы имеем в полном объеме классическую схему так называемой организованной преступности. Это, во-первых, ответственные лица всех рангов, занимающие высокие посты в различных отраслях управления, или, так сказать, сильные мира сего, во-вторых, поставленные вне закона преступные группы, занимающиеся в основном самой грязной работой, и в-третьих, некое связующее звено, легальное, но безликое, безымянное, выполняющее координирующие функции и осуществляющее связь «хозяев» с уголовным миром. Вот в эту жесткую структуру и вклинивается Меркулов. Весь персонал «Лесного», вплоть до уборщиц, куплен невидимыми «хозяевами», а кто не куплен, тот просто запуган. Имея обширные связи, «хозяева» обеспечивают деятельность дома отдыха — как бандитского притона, так и места «отдыха» простых советских тружеников; при этом контроль со стороны партийных, административных и профсоюзных органов полностью отсутствует. Налажено усиленное продовольственное снабжение «Лесного» — правда, в столовую, в общий котел, попадают лишь крохи с барского стола, основное же поглощается бандой Баварца и окружением Самсона. Баварец же и его люди, щедро подкармливаемые «хозяевами», не сидят сложа руки, а частенько занимаются самодеятельностью, что, кстати, «хозяевами» не возбраняется. В основном это налеты на магазины, богатые дачи, «выколачивание дани» из кооперативов, откровенные грабежи и даже убийства. Оружием они обеспечены с избытком — тоже стараниями «хозяев». Но участвует Баварец и в более серьезных операциях, сценарии которых спускаются «сверху»…

Кстати, о Баварце. «Баварец» — это прозвище, взятое им не случайно. Как выяснилось, его предки родом из небольшого баварского городка близ Мюнхена. В самый канун второй мировой войны родители Баварца перебрались в тогдашнюю Восточную Пруссию, в Кенигсберг, а ныне — Калининград. Война пронеслась через них с Запада, потом, спустя четыре года, еще раз — с Востока, не оставив на семье следов. Отец в политику не лез, и к нацистам, и к коммунистам относился одинаково спокойно, занимался своей коммерцией, уживаясь с любой властью. После войны в Германию ехать отказался, так как на новом месте обзавелся обширными связями по торговой линии и даже процветал. Но в конце сороковых по стране прокатилась очередная волна сталинских репрессий, и безобидная немецкая чета была осуждена по печально известной пятьдесят восьмой статье и попала в лагерь. К счастью для обоих, их не разлучили, и они пробыли в Сибири, кочуя с места на место, из лагеря в лагерь вплоть до пятьдесят третьего года. Тогда-то и родился будущий Баварец, родился прямо в лагере, в совершенно нечеловеческих условиях. Его назвали Иосифом, в честь вождя — так принято было в обрусевших немецких семьях. В том же году родители замерзли в дальней командировке где-то в верховьях Колымы, оставив Иосифа одного. Сталин пережил их буквально на месяц. Но мир, как говорится, не без добрых людей. Мальчик попадает в семью вольнонаемных рабочих, которые живут недалеко от лагеря. Много лет спустя он случайно узнает правду о судьбе своих родителей и втайне бежит из дому. С этого момента он начинает бродяжничать чуть ли не по всей стране. В конце концов судьба приводит его в Москву, где он оказывается втянутым в ряд мелких преступлений. Проходят годы. И вот Баварец — а именно это прозвище он взял себе в память о предках — уже во главе целой банды. Здесь же, в Москве, он встречается с Куртом, профессиональным убийцей со стажем. Курт тоже немец, и это, по-видимому, сближает обоих. Он становится правой рукой Баварца, его верной тенью. Не следует думать, однако, что обоих немцев объединяет ненависть ко всему русскому — нет, надо отдать должное и тому и другому, в их преступных действиях ни намека нет на национализм, фашизм или антисоветизм. Баварец, как и его отец, далек от политики, он мнит себя обойденным жизнью и потому мстит ей, жизни, за несправедливость, обман и жестокость.

У него вырабатывается странное, на первый взгляд совершенно противоестественное отношение к миру. Он никогда не совершает насилия сам, лично, он даже не носит оружия, но за этим имиджем кроется жестокая и озлобленная душа: он не задумываясь отдает приказ, обрекающий человека на смерть. Нет, он не садист в общепринятом смысле этого слова, но, убив раз, он уже не может остановиться. Он ищет острых ощущений — и не находит их ни в вине, ни в наркотиках, ни в женщинах, ни в чужой смерти. Надеюсь, собственная смерть помогла ему найти выход из тупика, которым стала для него сама жизнь…

Но довольно о Баварце, перейдем к нашему делу. Итак, Артист — эту кличку Меркулов получил в «Лесном» с чьей-то легкой руки — становится постоянным поставщиком алмазов. Кстати, «хозяева» тщательно блюдут свою безопасность — наверное, поэтому Клиент появляется в «Лесном» инкогнито, имея дело лишь исключительно с Артистом. Таким образом, никто из обитателей дома отдыха в лицо его не знает, хотя всем известно о его существовании. Обычно Клиент появляется в период заезда отдыхающих, теряясь в общей толпе. Именно эта деталь и позволит Артисту осуществить свой коварный замысел, о котором я скажу чуть позже. Проходит год. Артист мотается из Москвы на Алтай и обратно, в одну сторону везя камни, в другую — деньги и наркотики. И так день за днем, круг за кругом, постоянно в дороге, в поездах, в разъездах. Все, казалось бы, идет прекрасно, все довольны, сыты и при собственных интересах, но в один прекрасный день Артист решает изменить условия договора с алтайцами. Теперь он требует для себя ни много ни мало восемьдесят процентов от общей суммы прибыли! Разумеется, Старостин не соглашается на столь наглое требование. Тогда Артист заявляет, что больше не намерен пахать на дармоедов, и берется за дело один. Захватив с собой крупную партию камней, он уезжает в Москву. Старостин отлично понимает, что Артист блефует: сбыв последние камни, он останется ни с чем — ведь монополия на добычу алмазов находится исключительно в руках алтайцев. Но видит он также и другое. Артист не просто курьер, он — единственный человек, имеющий связь с «хозяевами» через Клиента, которого, кстати, никто, кроме него, в лицо не знает. Без связей же, без покупателей, без рынка сбыта, соображает Старостин, их деятельность теряет всякий смысл. И тогда добытчики алмазов решаются на отчаянный шаг — самим ехать в Москву и искать встречи с Клиентом. Все пятеро едут вслед за Артистом в столицу, не без труда находят заброшенный в лесу дом отдыха, являются к Самсону и все ему выкладывают. Тот не в состоянии принять самостоятельное решение и отсылает непрошеных гостей к Баварцу, который обещает им свою помощь в тяжбе с Артистом. Кстати, Артиста в «Лесном» все еще нет, он живет у ювелира, пока тот обрабатывает привезенные им камни. Однако он каким-то образом узнает, что Старостин и компания уже в «Лесном». Алтайцы же совместно с Баварцем разрабатывают план дальнейших действий. Тут всплывает одна немаловажная деталь. Оказывается, один из членов группы Баварца, некто Филимон, может опознать Клиента, так как однажды случайно видел его с Артистом при очередном расчете за привезенный товар. Таким образом, появляется возможность контакта Старостина с Клиентом без посредничества Артиста. Нужно только дождаться Филимона, который в этот самый момент находится в отъезде, но со дня на день должен объявиться в банде. Попутно решается судьба Артиста: при появлении его в доме отдыха люди Баварца тихо и без лишнего шума его уберут.

Между тем начинается очередной заезд отдыхающих, кроме того, накануне заезда, словно снег на голову, в «Лесной» сваливается практикантка Катя. Самсон недолго думая направляет ее к Харитонову, шеф-повару столовой.

Артист отлично понимает, что его ждет в «Лесном», но не в состоянии отказаться от намеченной встречи с Клиентом — единственным поставщиком омнопона. Он где-то раздобывает путевку и едет в дом отдыха на законных основаниях в качестве отдыхающего. Выбирать ему не приходится, Клиент ему нужен как воздух. Одновременно с Артистом в «Лесном» появляешься ты, Максим, более того, ты делишь с ним номер и даже чуть было не становишься свидетелем убийства одного из алтайцев — Мартынова. Но об убийстве чуть позже.

Идут дни. Совершается безуспешная попытка устранить Артиста, но тот слишком хитер и опытен, чтобы угодить в расставленные сети. А Филимона между тем все нет. Баварец грешит на скверную погоду, считая ее, и небезосновательно, виновницей его отсутствия. Он оказывается прав: именно из-за снегопада, приведшего дороги в негодность, такси, в котором Филимон спешит к шефу, терпит катастрофу в трех километрах от дома отдыха. Филимон погибает мгновенно — и тем самым спасает жизнь Артисту, который остается единственным человеком, знающим Клиента в лицо. Тут в дело вмешиваюсь я. Я обнаруживаю его тайник и похищаю единственную коробку омнопона. Зная, что эти ампулы способны толкнуть Артиста на самый необдуманный и отчаянный шаг, я искусственно провоцирую этот шаг, пытаюсь заставить чем-нибудь выдать себя — однако Артист оказывается слишком крепким орешком. Ампулы у него кончаются, он ищет контакта с Самсоном и Баварцем, пытается вступить с ними в переговоры, но к соглашению они не приходят. Артист мечется, оставляя за собой кровавые следы, — и в то же время продолжает обдумывать каждый свой ход до мелочей. Надо отдать ему должное, работает он профессионально. А потом появляется ничего не подозревающий Клиент, которого мы с тобой умудряемся спугнуть. И тогда единственным желанием Артиста остается унести ноги из этой мышеловки. Но потепление, вызвавшее обильное таяние снега, не дает ему возможности сделать этого. И он ждет — ждет, сам не зная чего, ждет удобного момента, чтобы убраться из «Лесного», где каждый его шаг может быть последним. А потом наступает развязка. Баварец, уверенный, что Клиент скрывается где-то в здании, решается на крайние меры и выходит из «преисподней». Он отлично понимает, что «хозяева» не одобрят подобного шага, но Баварец — человек непредсказуемый, он ищет возможности рассеять тоску и апатию и потому умышленно идет на конфликт с «хозяевами». Ему наплевать и на Клиента, и на Артиста, и на алтайцев с их камнями, и даже на самих «хозяев» — ему интересен лишь он сам. Поиски Клиента для него — это некая игра, не более.

Щеглов прервал свой рассказ и перевел дух.

— Еще по чашечке? — предложил он.

— Спасибо, не откажусь, — ответил я.

— Вера! — крикнул он, и через мгновение на пороге возникла его верная супруга. — Вера, будь так добра, сваргань нам еще кофейку. Пожалуйста.

Вера Павловна молча вышла, и спустя пять минут на столе вновь появился дымящийся ароматный напиток.

— Итак, — продолжал Щеглов, — перейдем теперь к твоему участию в этом непростом деле. — Он достал из кармана записную книжку, полистал ее, открыл на нужной странице и произнес: — Начнем с самого первого дня…

2.

— Вспомни, сколько времени вы с Сергеем и Лидой ждали автобус, который должен был отвезти вас в «Лесной»?

Я напряг свою память.

— Что-то около двух часов.

— Верно. И за это время на станции не остановилось ни одной электрички. Это и понятно — станция маленькая, тихая, и поезда проскакивают ее, будто не замечая. Ведь не было поездов, так?

— Так.

— Тогда объясни, откуда мог взяться Мячиков, если, как ты утверждаешь, он влетел в автобус чуть ли не на ходу? Ведь последняя электричка прошла два часа назад.

Мое лицо, наверное, выражало крайнюю степень недоумения, ибо Щеглов улыбнулся и ответил за меня:

— Все очень просто: он прибыл либо на той же электричке, что и вы, либо на предыдущей и где-то отсиживался в укромном месте, ожидая автобус. Спросишь, почему он не подошел к вам, а предпочел одиночество? Исключительно из страха быть убитым. Этот человек настолько умен, что предвидел возможность покушения уже там, на станции, и решил остаться незамеченным. Ведь на остановке, под ярким фонарем, он представлял бы собой отличную мишень. Далее, уже по приезде в дом отдыха, вспомни реакцию директора на появление Артиста, то бишь Мячикова. Просто Самсон узнал его — и, ясное дело, растерялся. Потом, очутившись с ним в одном номере, ты разоткровенничался и поведал своему новому «другу» всю подноготную и о себе, и обо мне, и о деле профессора Красницкого, чем, безусловно, не на шутку напугал Мячикова. Не хватало ему, помимо всего прочего, иметь под боком еще и сыщика-любителя! Именно из осторожности он и решил тебя усыпить, подмешав в кофе снотворное. Помнишь, ты говорил, что в тот вечер заснул как убитый? — Я смущенно кивнул. — В первую же ночь Мячиков решает проникнуть на четвертый этаж, где у него облюбован тайник — ведь в «Лесном» он уже не первый раз и отлично знаком с архитектурными особенностями здания. Иметь же тебя в качестве свидетеля он явно не желает, вот и сыпет тебе сонного порошка в стакан. И ты благополучно засыпаешь. Где-то часа в два ночи он покидает номер, переносит часть пожитков на четвертый этаж, в свой тайник, потом направляется обратно, но… но на лестничной площадке внезапно сталкивается с одним из бывших своих компаньонов, алтайцем Мартыновым. Что там делал Мартынов в столь поздний час, неизвестно, но факт остается фактом: между ними происходит ссора, заканчивающаяся смертью алтайца. Мячиков же как ни в чем не бывало направляется в туалет, делает себе инъекцию омнопона и собирается возвращаться в номер, но сквозь приоткрытую дверь видит, как ты поднимаешься с постели и прислушиваешься.

— Позвольте, Семен Кондратьевич! — горячо возразил я. — Ведь когда я проснулся, Мячиков был в номере! Он спал, именно его храп и разбудил меня.

Щеглов сощурился, загадочно улыбнулся и подмигнул.

— Не правда ли, железное алиби? И главное, как все просто! Включаешь магнитофон с записью собственного храпа и — нате! — алиби в кармане!

— Магнитофон?! — Я вскочил. — Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что Мячикова в ту ночь с двух до трех в номере не было. Ты слышал храп, записанный на магнитофон.

— Да зачем, зачем он это сделал? — недоумевал я.

— Чтобы разбудить тебя.

— Разбудить? В тот самый момент, когда его не было в номере? Ничего не понимаю!

— Именно! Именно в тот момент, когда его не было в номере. Если бы ты не проснулся, ты не смог бы засвидетельствовать, что в три часа ночи Мячиков спал и из номера никуда не отлучался. Ему нужно было безупречное алиби — и он получил его. Ведь ты-то думал, что он в номере!

— Значит, он знал заранее, что алиби ему может понадобиться?

— Знать он не мог, но допускал такую возможность. Вообще Артист крайне предусмотрителен и хитер. Правда, одного он не учел: железное алиби всегда вызывает подозрение. Человек, готовый тут же представить с дюжину свидетелей своей невиновности, наверняка в чем-нибудь виновен. Это уже из области психологии, Максим, а настоящий сыщик должен быть неплохим психологом. На таких, казалось бы, мелочах попадались талантливейшие преступники международного масштаба.

— Что же было дальше? — с нетерпением спросил я.

— Обнаружив, что уловка его удалась и ты проснулся, — продолжал Щеглов, — Мячиков тихонько скребется в дверь вашего с ним номера. Ты и на этот раз действуешь по его сценарию — встаешь и идешь к выходу. Тогда он проделывает ту же операцию с дверью вашего соседа и незаметно скрывается в туалете. И тут в коридоре появляешься ты, Максим. До тебя доносится чей-то стон, и ты идешь в сторону холла. Но, поравнявшись с дверью соседа, вдруг слышишь щелчок замка. Это значит, что сосед любопытен не менее тебя: услышав шорох за дверью, он выглядывает в коридор, видит крадущегося человека, в котором узнает тебя, и спешит захлопнуть дверь. Итак, замысел Мячикова полностью осуществляется: алиби создано, и ты в случае необходимости его подтвердишь, более того, в предполагаемый момент совершения преступления — а время убийства можно установить лишь приблизительно, и Мячиков отлично понимает это — тебя видят в десятке метров от умирающего алтайца. Иначе говоря, помимо алиби для себя Мячиков создает компромат на тебя. Пока ты крадешься по коридору, он проникает в номер и спокойно занимает место муляжа в своей постели, не забыв при этом выключить магнитофон. Следом появляешься ты, видишь его спящим и как ни в чем не бывало ложишься сам. Как видишь, все очень просто.

Мне же простым все это не казалось. Я был окончательно сбит с толку.

— Утром убийство обнаруживается, — продолжал тем временем Щеглов, листая записную книжку, — но Мячиков великолепно держит себя в руках, он совершенно спокоен. Чего нельзя сказать о директоре, то бишь Самсоне, который при виде Мячикова буквально цепенеет. Он-то отлично понимает, чьих рук ночное убийство. Потом появляется следователь Васильев, беспомощно барахтается в этом деле и уезжает ни с чем.

— Как ни с чем? — возразил я. — А Хомяков? Ведь они увозят Хомякова!

— Ты понимаешь, Максим, — Щеглов положил мне руку на плечо и пристально посмотрел в глаза, — не было никакого Хомякова.

— Не было?! — снова вскочил я. — Да ведь я сам…

— Что ты сам? Видел его или, быть может, общался с ним?

— Н-нет…

— Так с чего же ты взял, что Хомяков действительно существует? Опять-таки со слов Мячикова? — Щеглов усмехнулся.

— Э, нет, Семен Кондратьевич, — внезапно сообразил я и победно взглянул на него, — впервые о Хомякове я услышал от следователя Васильева, а не от Мячикова.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Щеглов. — Ай да Мячиков! Ай да Артист! Ты прав, Максим, впервые о Хомякове ты услышал от следователя, но в действительности никакого Хомякова нет и никогда не было, а есть некто Бондарь.

— Бондарь?

— Да, Бондарь. А Хомякова следователь выдумывает единственно с целью поиграть с тобой в кошки-мышки — ведь в убийстве он подозревает именно тебя. Ты же, поверив Васильеву, рассказываешь о Хомякове Мячикову. И что же предпринимает Мячиков? Поначалу у него тоже не возникает сомнений в реальности Хомякова, но на следующее утро он выясняет, что Хомяков — это миф, созданный следователем, и поэтому им можно безболезненно пожертвовать, предварительно объявив убийцей.

— Но зачем ему это нужно?

— Сейчас объясню. Сначала он убеждает тебя в причастности Хомякова к убийству, а затем, воспользовавшись отъездом следственной группы, «по секрету» сообщает, что заодно они увезли и Хомякова. И ты всему веришь. Словом, Мячиков поворачивает дело таким образом, что убийца якобы найден, обезврежен и увезен, а инцидент можно считать исчерпанным. Теперь отвечаю на твой вопрос: зачем ему это нужно? Исключительно затем, чтобы притупить твою бдительность, унять, так сказать, детективный зуд, которым ты одержим, — и все из страха перед тобой, перед твоими способностями, которыми ты имел неосторожность похвалиться накануне. С той же целью он заключает с тобой договор о совместном расследовании убийства — из страха, что ты поведешь расследование в одиночку. Он полностью берет инициативу в свои руки и, не давая тебе опомниться, находит «убийцу».

— Ну хорошо, — согласился я, — пусть Хомяков — это миф, но ведь остается Бондарь! Кто он и какое отношение имеет к убийству Мартынова?

— Да никакого. Он-то как раз и видел тебя ночью в коридоре.

— Что же произошло потом? Куда девался Бондарь и почему в его номер на следующий же день вселяется какой-то мерзкий тип?

— Про мерзкого типа тебе тоже Мячиков сказал?

— Да, он… — Я вдруг хлопнул себя по лбу. — Семен Кондратьевич, какой же я осел! Ведь никто в тот номер не вселялся, а Бондарь как жил в нем с самого дня заезда, так там и оставался. Тот мерзкий тип и есть Бондарь. Теперь понятно, почему он так недобро косился на меня, — он видел во мне преступника!

— Отлично, Максим, — улыбнулся Щеглов, — ты делаешь успехи. Кстати, забегая немного вперед, сообщу тебе одну небезынтересную деталь. Мое появление в «Лесном» привело Мячикова в сильное смятение. И знаешь почему? Во-первых, потому, что, памятуя о твоих хвалебных речах в мою честь, он видит во мне серьезного противника, а во-вторых, его сказка о Хомякове вот-вот готова лопнуть. Он отлично понимает, что я могу сообщить тебе всю правду о Хомякове, и торопится переговорить со мной наедине. А тут как раз представляется удобный случай: ты приводишь его ко мне, а сам на некоторое время покидаешь номер. Вот тут-то он мне все и выкладывает. «Признается», что с самого начала подозревал тебя в убийстве и потому придумал историю с Хомяковым исключительно с целью дезориентировать тебя и усыпить твою бдительность, что теперь, когда выяснилась полная твоя невиновность, он искренне сожалеет и раскаивается в содеянном, боится испортить с тобой отношения и просит меня скрыть от тебя правду о Хомякове. Он слезно умоляет не становиться поперек вашей с ним дружбы…

— Хороша дружба! — вырвалось у меня непроизвольно. — И что же вы, Семен Кондратьевич?

Щеглов пожал плечами.

— Я? Да ничего. Пообещал выполнить его просьбу.

— Семен Кондратьевич! — воскликнул я недоуменно. — Да как же так!..

— Одну минуту, — остановил меня Щеглов движением руки. — Сначала выслушай меня. Я скрыл от тебя истину вовсе не из желания угодить Мячикову, а единственно из соображений осторожности. Узнай правду, ты своим поведением мог бы насторожить Мячикова, спугнуть его, заставить затаиться. — Я хотел было возразить, но он не дал мне и рта раскрыть. — Не спеши с выводами, Максим, и не держи на меня обиду. Любое твое неосторожное слово или случайный взгляд могли бы свести на «нет» все мои планы. Пойми, я не мог рисковать, ставки в этой игре были слишком велики.

Я махнул рукой. Он, как всегда, был прав.

— Что ж с вами поделаешь, Семен Кондратьевич, вам видней. Рисковать мы, действительно, не имели права.

— Вот и хорошо, что ты все понял, — с облегчением вздохнул Щеглов. — Теперь переходим к твоему переселению в соседний номер. Ведь инициатором переезда был все тот же Мячиков, не так ли?

— Да. У меня в то утро сильно разболелась голова, вот он и предложил…

— Вот именно, — перебил меня Щеглов, — предложил. А теперь послушай, что за всем этим крылось. Воспользовавшись случаем, он решает избавиться от тебя и в результате получает номер в единоличное пользование. Зачем ему номер? Чтобы без помех осуществлять ежедневные инъекции. Кстати, к концу третьего дня у него остается всего лишь одна ампула омнопона, которую он и вкалывает себе, но не в туалете, как он это делал раньше, а уже в номере. Потому-то ты и не нашел ее там, как первые две. Поскольку омнопон у него на исходе, он колется раз в сутки, ночью, с трудом дотягивая до следующего вечера. Головная боль, на которую он жалуется вечером третьего дня, — не блеф, а нормальная реакция наркомана на длительное воздержание от инъекций. Правда, у него есть еще одна упаковка, но это — НЗ, припрятанный на самый «черный день», на тот случай, если Клиент вдруг не объявится и не привезет очередную партию наркотика. А то, что Клиент может не приехать, в создавшейся ситуации вполне реально: из-за погоды подъездные пути к дому отдыха отрезаны, и попасть в «Лесной» можно только чудом. Этим чудом и явился вертолет, доставивший Клиента по воздуху.

Но вернемся к последней упаковке омнопона. Утром четвертого дня, обнаружив мячиковский тайник, я похищаю из него злополучную коробку. Видимо, в тот же день Мячиков узнает о пропаже. Это известие повергает его в растерянность и толкает к активным действиям. И он начинает действовать одновременно в двух направлениях. Первое направление: Мячиков встречается с Самсоном. Он умело использует ситуацию и идет к директору якобы по моей просьбе, при этом преследуя свои сугубо личные цели. Он знает, что твоя вторая встреча с доктором Сотниковым, происходящая в те же минуты, может раскрыть все его карты, но решает извлечь выгоду из нее в своей беседе с Самсоном. Визит Артиста застает Самсона врасплох. Он испуган, растерян и покладист, на угрозу Мячикова расправиться с ним тотчас же, сию минуту, обещает сделать все, что в его силах. У Мячикова два требования: первое — ультиматум на прежних условиях, то есть восемьдесят процентов с оборота за продажу алмазов, и второе — омнопон или его заменитель. Первое требование Самсон обещает тот час же передать всем заинтересованным лицам, и в первую очередь Старостину и Баварцу, по поводу же второго беспомощно разводит руками и советует обратиться к Лекарю. Мячиков соглашается, при этом как бы между прочим замечает, что в этот самый момент Лекарь «продает» всю их шарагу с потрохами и Самсоном в придачу муровским ищейкам, чем доводит трусливого директора до предынфарктного состояния. Мячиков обещает предотвратить катастрофу, если тот пошевелится и не будет тянуть резину. Самсон бьет себя в грудь и божится все сделать в лучшем виде. Напоследок Мячиков заявляет, что намерен переселиться в другое крыло, так как не желает жить в двух шагах от сыскников, и требует ключи от свободного номера, которые Самсон безропотно и с величайшей готовностью ему дает. Покинув кабинет директора, Мячиков направляется к Сотникову и врывается к нему как раз в тот самый момент, когда Лекарь уже готов назвать тебе истинное имя Артиста. Мячиков чуть ли не силой уволакивает тебя и тащит в столовую.

Теперь о втором направлении, в котором действует Артист-Мячиков. Зная о способности своего организма реагировать на сильные психические воздействия почти с той же силой, что и на вводимый наркотик, он решает возместить нехватку химического препарата сильной эмоциональной встряской. С этой целью во время завтрака он является в столовую — впервые за эти дни — и громко, так, чтобы слышали находящиеся там алтайцы, заявляет о своем намерении отобедать сегодня в этих стенах. Он отлично понимает, что алтайцы передадут эту весть Баварцу, а тот в свою очередь, возможно, попытается отравить Артиста. Баварец еще не потерял надежду дождаться Филимона и потому жизнь Артиста для него гроша ломаного не стоит. Словом, Мячиков провоцирует собственное убийство. Разумеется, он не может знать наверняка, что Баварец попытается его именно отравить, но в том-то и состоит талант Мячикова-преступника, что он великолепно прогнозирует любую ситуацию и в девяти случаях из десяти оказывается прав.

Мы знаем, что, к сожалению, его прогноз оправдался: была совершена попытка отравления, жертвой которой пал ни в чем не повинный человек. Уверен, в тот момент, когда Потапов корчился в предсмертных судорогах у ног Мячикова, тот в душе ликовал и с трудом сдерживал свою радость. Он упивался сознанием, что в убийстве Потапова есть доля и его участия… Итак, его цель достигнута: чужая смерть и удачно разрушенные козни врага на какое-то время заменяют ему пару ампул омнопона. Теперь два слова о технической стороне убийства. То, что Мячиков поменялся с Потаповым обедом, у меня не вызывало сомнения, но как он это сделал чуть ли не на глазах последнего, я никак не мог понять — пока эту загадку мне не помогла разрешить практикантка Катя.

— Практикантка Катя? — удивился я. — Та самая…

— Да-да, Максим, та самая чудесная девушка, которую ты имел удовольствие вырвать из лап Баварца. Помнишь ее визит к нам в номер? Я тебе еще сказал, что теперь точно знаю, как был убит Потапов и что это именно убийство, а не несчастный случай. Так вот, девушка сообщила мне одну деталь, которая стоила всех предыдущих свидетельских показаний, вместе взятых. Деталь, казалось бы, ничего не значущую, но это лишь на первый взгляд. Ты, возможно, обратил внимание, что столы в столовой дома отдыха легко вращаются? — Я кивнул. — Прекрасно. Но рисунка на столах наверняка не разглядел.

— А разве был еще и рисунок?

— Был, Максим, в том-то все и дело. К стыду своему должен признаться, что я его тоже не заметил. А вот девушка Катя, с присущим ее возрасту энтузиазму и естественной тягой к гармонии, не только заметила рисунок, но и развернула каждый стол соответственно рисунку. В тот день, убирая зал столовой после обеда, она заметила, что стол, за которым обедали Мячиков и Потапов, повернут на сто восемьдесят градусов.

— Значит, Мячиков развернул его! — воскликнул я.

— Вот именно. Предполагая, что его пища отравлена, Мячиков разворачивает стол ровно на пол-оборота в тот самый момент, когда Потапов отправляется за столовыми приборами. Поскольку же ассортимент столовой разнообразием, прямо скажем, не отличается, то Потапов подмены не замечает и спокойно принимается за трапезу. Представляешь, какую выдержку надо иметь, чтобы сидеть с человеком за одним столом и знать, что тот с минуты на минуту умрет!

— Мерзавец! — вырвалось у меня.

— И это еще слишком мягко сказано, — кивнул Щеглов. — Ладно, нравственный аспект этой проблемы оставим пока в стороне. — Он снова полистал записную книжку. — Сразу же после отравления Потапова Мячиков выдвигает свою версию случившегося, с которой, кстати, соглашаюсь и я. Он прекрасно проанализировал ситуацию и доказал, что имело место именно убийство, а не самоубийство или несчастный случай. Параллельно он обеспечивает себе алиби, которое строит на следующей аксиоме: человек, положивший яд в пищу, и есть убийца.

— А разве это не так? — спросил я.

— Так, да не совсем, — улыбнулся Щеглов. — Если принять эту аксиому за истину в последней инстанции, то алиби Мячикова, действительно, безупречно, но в том-то все и дело, что в данном случае аксиома не действует. Человек, положивший яд в пищу, без сомнения, убийца, но не единственный. Мячиков, знавший или хотя бы догадывавшийся о готовящемся отравлении и не предотвративший его, а наоборот, лично определивший жертву и подставивший ее вместо себя, является соучастником преступления. Более того, это преступление им же самим и спровоцировано.

— Ясно, — сказал я. — Знать бы об этом раньше, Потапов был бы жив.

Щеглов нахмурился.

— И не только Потапов, — произнес он глухо, — но и многие другие. К твоему сведению, на счету Артиста в общей сложности более десятка убийств, не считая других преступлений.

— Какой ужас! — воскликнул я и инстинктивно поежился. — Подумать только, и я считал его своим другом!

Щеглов развел руками.

— Он слишком умен для заурядного убийцы, и твое легковерие не должно смущать тебя. Не твоя вина, что ты доверился этому человеку, ведь доверчивость — сестра честности. Мошенник не верит никому лишь потому, что сам в любую минуту готов обмануть, обокрасть или отнять. Так что твоя позиция в этом деле делает тебе честь, Максим. В конце концов, уезжая по путевке, ты же не мог знать, что дом отдыха наводнен бандитами и убийцами, ведь так? — Я кивнул. — В таком случае перейдем к следующему вопросу — к вопросу о так называемом «жучке». Надеюсь, ты знаешь, что такое «жучок»?

— Разумеется. «Жучок» — это миниатюрное подслушивающее устройство, которое имеет достаточно широкое применение в разведке, контрразведке, промышленном шпионаже и так далее.

— Вот именно. Весь парадокс состоит в том, что один такой «жучок» был задействован и в нашем, чисто уголовном, деле. Пожалуй, это первый случай использования «жучка» подобным контингентом преступников в моей практике. Впрочем, имея дело с мафией, следует ожидать любых сюрпризов. Дело в том, что в нашем с тобой номере стоял один такой «жучок».

— Как?! — не поверил я своим ушам. — Неужели нас кто-то подслушивал?

— Ты попал в самую точку, Максим, нас именно подслушивали. Надеюсь, тебе не нужно объяснять, чьих рук это дело.

— Мячиков, — догадался я и боязливо оглянулся: мне и теперь казалось, что этот человек незримо присутствует и здесь, в этой уютной комнате капитана Щеглова, и в любом другом месте, куда бы не занесла меня судьба. Артист вызывал у меня панический, сверхъестественный ужас.

— Верно, — продолжал Щеглов, — Мячиков поставил «жучок» на следующий день после моего прибытия. Улучив удобный момент, он проникает в наш номер — а для такого специалиста проникнуть сквозь запертую дверь все равно что вообще ее не заметить — и крепит «жучок» за батареей. Признаюсь честно, у меня и в мыслях не было ничего подобного, «жучок» я обнаружил совершенно случайно. Когда брился, уронил крышку от бритвы за батарею, полез ее доставать, сунул руку — и наткнулся на сюрприз.

— И что же вы с ним сделали?

— Оставил на том же месте, — ответил Щеглов. — Я тогда еще не знал, чья это штуковина, но чья бы она ни была, я решил сыграть с владельцем «жучка» в одну игру. Игра простая: он слушает, я — говорю.

— Понял! — воскликнул я. — Вы говорите только то, что считаете нужным, он же все принимает за чистую монету.

— Правильно, Максим, я снабжал его той информацией, которая была мне выгодна.

— Почему же вы не открылись мне, Семен Кондратьевич? — спросил я, с горечью сознавая, что и на этот раз не удостоился доверия капитана Щеглова.

— По той же причине, что и в случае с просьбой Мячикова не открывать тебе тайны Хомякова. Пойми, Максим, Мячиков — артист, и артист отнюдь не плохой, и тягаться с ним в актерском мастерстве я бы тебе не посоветовал. Затей ты с ним игру, он бы тебя в два счета раскусил.

— Выходит, владелец «жучка» — все-таки Мячиков?

— Он самый. Правда, в тот день, когда убили Потапова, наверняка я этого не знал. Догадка пришла не сразу, но уже к вечеру я точно знал, кто владелец «жучка». Мячиков несколько раз выдал себя, упомянув в разговоре со мной о фактах, которые были известны только тебе и мне. А ухватившись за ниточку, я уже специально подбрасывал ему дезинформацию, подстраивал ловушки. Потому-то я и не был откровенен с тобой, Максим, ты уж прости меня, старика. Не мог я говорить всей правды, зная, что каждое мое слово фиксируется, но, учитывая профессионализм противника, я избегал и прямой лжи. Кстати, о ловушках. Помнишь историю с рацией? Так вот, эта история не что иное, как инсценировка.

— Инсценировка? — удивленно спросил я.

— Именно. Впервые о рации и о времени выхода в эфир я упомянул в присутствии Мячикова, надеясь, что он клюнет на эту приманку. И он клюнул. Это произошло как раз после убийства Потапова. Вспомни, мы только что вернулись из столовой — ты, я и Мячиков. Накануне обеда ты имел очень содержательную беседу с доктором Сотниковым — открылась масса неожиданных фактов. Мячиков же, понимая, что все эти события наверняка заставят меня связаться с руководством и просить высылки опергруппы, чего я, собственно, и не скрывал, улучает удобный момент, проникает в наш номер — это происходит между двумя и тремя часами пополудни, когда мы с тобой усмиряем людские страсти, вызванные смертью Потапова, — находит рацию и приводит ее в негодность. Я возвращаюсь в номер, как будто ни о чем не подозревая, пытаюсь выйти в эфир, замечаю некоторые неполадки в рации, но не придаю им значения. Мячиков все это великолепно слышит и наверняка торжествует. Торжествую и я, так как затея моя удалась. Чуть позже, когда бдительность Мячикова несколько притупляется, я на пару минут выскакиваю из номера в безлюдный холл и связываюсь с угрозыском по другой, исправной, рации, которую всегда ношу с собой.

— Вторая рация? — восхищенно произнес я. — Ловко!

— Вечером я снова пытаюсь выйти в эфир с помощью первой рации — и снова Мячиков слышит меня. На этот раз я «догадываюсь», что рация выведена из строя и что дело наверняка не обошлось без Артиста. Тогда-то я и заявляю о намерении идти за подкреплением пешком, через лес. Я постоянно держу Мячикова в напряжении, наступаю ему на пятки, «выкладываю» все новые и новые сведения, причем говорю исключительно правду, но, разумеется, не всю. Словом, я даю ему понять, что иду по верному следу, хотя и далек еще от истины. Поскольку же формально мы заключили соглашение о сотрудничестве и совместном ведении следствия, я повторяю ту же информацию и в личных беседах с ним. Все эти ухищрения необходимы для того, чтобы не вызвать у него и тени подозрения об истинном ходе расследования. Согласись, что лучше самому направлять ход мыслей преступника, чем быть в неведении относительно его намерений и источников информации.

Щеглов перевел дух, прошелся по комнате и замер у окна. А за окном стояла морозная февральская ночь, усыпанная светящимися точками далеких звезд вперемешку с желтыми квадратами людских жилищ. Падал легкий снежок.

— Теперь о зубах, — продолжал Щеглов. — Если третий день пребывания в «Лесном» Мячиков окончил с головной болью, то к вечеру четвертого дня у него разболелись зубы.

— Да, в тот вечер он, действительно, жаловался на зубы, — подтвердил я.

— Вот именно, жаловался. Только зубы здесь совершенно не причем. Виной всему все то же отсутствие наркотика, которое и явилось причиной болезненного состояния, как, впрочем, и в предыдущий вечер. Но, несмотря на плохое самочувствие, Мячиков не прекращает своей деятельности. Он подбрасывает тебе записку, якобы от Сотникова, и выманивает тебя на лестницу. Версия, которую я изложил в тот вечер, оказалась верной — ему нужно было перекрыть проход на четвертый этаж с двадцати двух ноль-ноль до двадцати трех ноль-ноль. Зачем? О, Мячиков разрабатывает великолепный план — план убийства! Я подозревал, что он что-то затевает, и тем не менее он оставил меня в дураках.

Но давай по порядку. Заявив Самсону о своем желании переселиться в другой номер, он тем самым провоцирует еще одно покушение на свою особу. Самсон сообщает новость Баварцу, а тот в свою очередь разрабатывает план захвата Артиста. И если днем от неугодного конкурента пытаются просто избавиться, все еще надеясь на появление Филимона, то к вечеру Баварец теряет последнюю надежду дождаться своего человека и потому приходит к мнению, что Артиста убирать никак нельзя, так как с его смертью оборвется единственная связь с Клиентом. И тогда Баварец решает брать Артиста живьем. Этому решению как нельзя более кстати способствует переезд Артиста в другой номер — ведь вдали от «сыскника» не только Артисту будет спокойнее, но и Баварцу представится возможность осуществить задуманное. Замысел Баварца заключается в следующем. Зная, что противник слишком опасен, решено захватить его во время сна, проникнув в его новое обиталище через окно. Человек, посланный на эту ответственную операцию, должен был спуститься по веревке с четвертого этажа на третий, проникнуть к Артисту в номер и обезвредить его, уже спящего, с помощью хлороформа. Если же Артист, не дай Бог, проснется, то эмиссару Баварца следует заявить, что он послан шефом для ведения переговоров и в знак принятия Баварцем условий Артиста передать ему одну ампулу омнопона. Мячиков наверняка тут же сделает инъекцию — и мгновенно заснет. Мне кажется, обычная осторожность на этот раз подвела бы его, жажда поскорее одурманить себя затмила бы здравый смысл. По крайней мере, Баварец, давая своему эмиссару аккуратно запаянную ампулу из-под омнопона с совершенно иным содержимым, рассчитывал именно на такой эффект. Дальнейшее же уже является делом техники. При обыске трупа, найденного мною под окнами дома отдыха, помимо пистолета я обнаружил пузырек с хлороформом и запаянную ампулу с какой-то жидкостью. Химический анализ содержимого ампулы показал, что она была заполнена сильнодействующим снотворным. Кстати, Мячиков проявил усиленный интерес к содержимому карманов убитого — ты должен помнить это. — Я кивнул. — Так вот, Мячиков не знал о намерениях Баварца относительно своей особы и по содержимому карманов убитого пытался это выяснить. Если бы я тогда сказал правду, он понял бы, что в планы Баварца убийство конкурента не входило, но я упомянул лишь о пистолете, ни словом не обмолвившись ни о хлороформе, ни об ампуле. Таким образом, Мячиков мог с полным основанием считать себя приговоренным к смерти вторично. Это что касается Баварца и его планов.

Теперь снова вернемся к нашему авантюристу. Направив тебе записку якобы от Сотникова и тем самым сделав из тебя сторожа, Мячиков с помощью веревочной лестницы, заблаговременно приспособленной им за окном своего номера, пробирается на четвертый этаж, откуда по пожарной лестнице — той самой, которой в ту же ночь воспользовались и мы с тобой, — спускается до второго этажа и проникает в коридор. В коридоре — ни души, и Мячиков беспрепятственно добирается до кабинета врача. Кабинет оказывается незапертым. Доктора Мячиков застает мертвецки пьяным, в совершенно невменяемом состоянии. На требования вошедшего Сотников никоим образом не реагирует. Мячиков же требует омнопон, именно за ним он и явился. Не удостоившись ответа, он приходит в ярость, накидывает бедному доктору петлю на шею и вешает его на решетке вентиляционной отдушины.

— Значит, и в этой смерти повинен Мячиков, — глухо произнес я, качая головой.

— Да, Максим, — в тон мне ответил Щеглов, — и эта смерть тоже на его совести. Перед нами самое настоящее убийство. То же подтверждает вскрытие: анализ крови Сотникова показал, что содержание алкоголя в ней превышает все разумные пределы; в таком состоянии он просто физически не мог подняться с кресла, не говоря уж о том, чтобы забраться под потолок. Впрочем, первые сомнения у меня зародились еще тогда, при первым осмотре места происшествия. По-моему, ты тоже тогда что-то заподозрил.

— Да, — кивнул я, — мне показалось странным, что под вентиляционной решеткой не оказалось ничего, на что самоубийца должен был бы встать, чтобы укрепить веревку и затем свести счеты с жизнью.

— Вот именно, — согласился Щеглов, — я тоже обратил внимание на эту деталь. Пожалуй, это главный просчет Мячикова в данном деле.

— Страшный человек, — покачал я головой в раздумье. — Меня аж дрожь пробирает, когда я вспоминаю, что жил с ним в одном номере.

— М-да, — протянул Щеглов, — человек с извращенной и изуродованной душой… Кстати, надо отдать ему должное — поднять тело молодого здорового мужчины на такую высоту не каждому под силу.

— Что же дальше? — спросил я. — Нашел он омнопон или его опять постигла неудача?

— Увы, поиски его успехом не увенчались. Он переворачивает вверх дном весь кабинет, но ничего не находит. В номер возвращается тем же путем. Всю эту операцию он успевает провернуть менее чем за час — с двадцати двух ноль-ноль до двадцати трех ноль-ноль — за тот самый час, когда ты дежуришь на лестнице. Тем временем Баварец ждет, когда ты покинешь лестничную площадку, чтобы послать своего человека наверх, на четвертый этаж. До поры до времени он не хочет вводить в игру неизвестное тебе лицо, а это неминуемо произошло бы, попытайся эмиссар Баварца пройти мимо тебя. Весь этот час за тобой следят, следят с пристрастием, с нетерпением. Самое же любопытное в этом деле то, что и ты, и я, и Баварец — все мы, порознь, не сговариваясь, действуем по сценарию Мячикова! Никогда себе не прощу этой ошибки… Мячиков же, вернувшись в номер, мечется и стонет, изнывая от отсутствия наркотика. Какое-то шестое чувство подсказывает мне, что в эту ночь должно что-то произойти, поэтому я с таким пристрастием прислушиваюсь ко всему, что происходит в мячиковском номере. Если встреча с Клиентом намечена именно на эту ночь, думаю я про себя, то Мячиков наверняка должен покинуть номер и ждать в более удобном для приема гостя месте. Памятуя о первых двух ночах, я жду, когда мячиковский магнитофон снова заработает, что должно будет означать его отсутствие. Я с нетерпением жду его храпа — но так и не дожидаюсь. Мячиков и на этот раз обводит меня вокруг пальца: он действительно включает магнитофон, но теперь вместо храпа у него записаны стоны, жалобы на здоровье, шаги, вздохи — словом, именно те звуки, которые наиболее уместны в данной ситуации. Мячиков дважды включает магнитофон — и дважды оставляет меня в дураках. В первый раз он ставит кассету в десять часов вечера, как раз накануне визита к доктору Сотникову. Вторично он ставит кассету в начале двенадцатого, когда отправляется в свое второе путешествие по дому отдыха. Одна сторона кассеты звучит сорок пять минут, поэтому ему необходимо уложиться в этот срок. Он снова поднимается на четвертый этаж по веревочной лестнице, проникает в помещение, расположенное как раз над тем номером, ключи от которого он взял у Самсона еще днем, вооружается ломиком от пожарного щита и прячется в шкафу возле окна. Он ждет своего убийцу… Да, чуть не забыл самое главное. За несколько часов до этого Мячиков уже побывал здесь и основательно приготовился для приема «гостя». Во-первых, он взламывает дверь ломиком, предварительно заперев ее, и запихивает пару спичек в замочную скважину. Тем самым он инсценирует взлом. Во-вторых, он тщательно подметает пол, как бы заметая следы преступления, и придвигает шкаф, лишенный задней стенки, вплотную к окну, причем под шкафом специально оставляет следы ботинок большого размера. Кстати, эти ботинки я обнаружил в его тайнике. В-третьих, он снимает с другого пожарного щита такой же ломик, оставляет на нем следы пальцев, которые должны навести на мысль о Старостине — ведь именно у него не хватает пальца на правой руке, — и вешает его на первый щит, тот, что у самой двери. И, наконец, в-четвертых, он готовит короткое замыкание. Дело в том, что у самого окна, как раз за шкафом, за которым Мячикову предстоит спрятаться, расположена розетка электросети. Имея при себе какой-нибудь металлический предмет вроде небольшого куска провода или шпильки, он в любую минуту может устроить замыкание в сети. Зачем ему это нужно, я расскажу чуть позже. Тогда же он спускается на третий этаж, проникает в свой «новый» номер, зажигает там свет, покидает его и запирает на ключ.

Итак, подготовив все необходимое для осуществления своего плана, в начале двенадцатого Мячиков включает магнитофон, пробирается на четвертый этаж и прячется в шкафу. Одновременно ты покидаешь свой пост на лестничной клетке. Узнав, что лестница свободна, эмиссар Баварца поднимается на четвертый этаж, в то самое помещение, где скрывается Мячиков, распахивает окно и сверху наблюдает за номером, в котором, как он считает, находится его будущая жертва. Выждав минут пять, Мячиков незаметно для вошедшего устраивает короткое замыкание, сунув шпильку или кусок провода в розетку. Верхние два этажа обесточиваются, свет (там, где он горел) гаснет, но посланец Баварца, в этот момент наблюдающий за окном этажом ниже, полагает, что это Артист выключил свет в своем номере и собирается отходить ко сну. Внимание его полностью сосредоточено на этом окне, поэтому он не видит, как одновременно гаснет свет и в соседних номерах. Около получаса он ждет, тщательно прислушиваясь к звукам внизу. Но на третьем этаже все тихо, сквозь едва приоткрытое окно в номере Артиста не доносится ни шороха. Значит, решает он, Артист спит и пора приниматься за дело. Привязав к батарее веревку, он бросает ее за окно и начинает спускаться вниз. И в тот самый момент, когда голова его вот-вот готова скрыться за краем подоконника, из своего укрытия выходит Мячиков и точно рассчитанным ударом бьет противника ломиком по голове. Смерть наступает мгновенно — чувствуется профессионализм опытного убийцы. Тело падает на лед и остается лежать там до следующего дня. Вслед за телом Мячиков бросает в окно нож — тот самый нож, которым он убил Мартынова. Затем он вновь возвращается в свой номер, но к его приходу кассета уже кончилась, и какое-то время в номере царит тишина. Вот тогда-то меня и озаряет мысль, что Мячиков меня ловко обманул и что трюк с магнитофоном он все-таки провернул. Я мчусь к нему, надеясь застать номер пустым, но Мячиков к тому времени успевает вернуться. В номер он меня не впускает, ссылаясь на поздний час и плохое самочувствие, но я все же замечаю раскрытое окно у него за спиной. Значит, он вернулся буквально перед моим приходом. Тогда я еще не знал всей правды о его вечерних похождениях, вылившихся в два убийства, и считал их не чем иным, как попыткой встретить Клиента, которого Мячиков с нетерпением ждет и который в конце концов прибывает, но значительно позже. Честно говоря, у меня и в мыслях тогда не было, что Мячиков готовит столь страшные злодеяния, я действовал наобум, пытаясь поймать его на чем-нибудь, но на чем — и сам толком не знал. Хуже нет, когда работаешь вслепую… А на следующий день, при осмотре места происшествия на четвертом этаже, Мячиков очень ловко «находит» улики, изобличающие Старостина, и даже предлагает свою версию случившегося… Я тебя не утомил, Максим?

— Нет-нет, что вы, Семен Кондратьевич! — воскликнул я. — Продолжайте, я вас очень внимательно слушаю.

— Собственно говоря, мой рассказ уже подходит к концу, осталось буквально несколько штрихов. — Щеглов прошелся по комнате и сел напротив меня. — Как только я покинул дом отдыха, Мячиков подбрасывает тебе второе письмо. Вернее, письмо адресовано мне, этим письмом он намеревается выманить меня на четвертый этаж, чтобы там свести со мной счеты. Словом, он замышляет еще одно убийство, и на этот раз в жертвы предназначает меня. Ему во что бы то ни стало нужно удержать меня в «Лесном», и лучшего способа сделать это он не видит. Но Мячиков опоздал — к моменту получения записки меня в «Лесном» уже нет.

— Как! — не поверил я своим ушам. — Неужели этот тип осмелился бы поднять на вас руку?

— Этот тип способен на все, и такую незначительную помеху, как твой покорный слуга, он смел бы не задумываясь.

— Вот подлец! — в сердцах произнес я. — Знал бы я тогда…

— Оно и к лучшему, что ты ни о чем не догадывался, — возразил Щеглов. — Иначе бы натворил таких дел, что и за год не разгрести. — Я насупился, но ничего не ответил. — Итак, вместо меня на встречу пошел ты, — продолжал Щеглов, — но Мячиков, слава Богу, в назначенное место не явился. Почему? Да потому, что ему был нужен исключительно я.

Внезапно в голову пришла одна мысль.

— Кстати, — спросил я, — где Мячиков взял подслушивающее устройство, или, как вы его называете, «жучок»? Насколько я понимаю, в магазинах он не продается.

— Ты правильно понимаешь, Максим, — улыбнулся Щеглов. — И «жучок», и оружие, и еще многое другое Мячиков доставал через Клиента. Тем же путем он однажды получил и взрывное устройство.

— Взрывное устройство?

— Именно. Помнишь взрыв в мячиковском номере, когда туда ворвались бандиты Баварца? — Разумеется, я помнил. — Так вот, наш актер предусмотрительно заминировал вход в свой номер и… ну, остальное ты знаешь. Рвануло так, что бандиты долго не могли очухаться.

— Где же он все это время скрывался? — спросил я. — Ведь его с пристрастием искали и люди Баварца, и сотрудники милиции.

— О, Мячиков действительно проявил чудеса неуловимости. Если же учесть, что он прекрасно ориентировался в здании, имел великолепные отмычки от всех замков, в случае необходимости пользовался пустыми шкафами, где можно было спрятаться и переждать, тайными переходами между помещениями и различными хитроумными приспособлениями, то от чудес не останется и следа.

— Еще один вопрос, Семен Кондратьевич. Захват Мячикова был специально подстроен вами?

— Разумеется. В тот день я привел тебя в номер именно для того, чтобы сообщить о найденной мною упаковке омнопона. Тем самым я рассчитывал выманить Мячикова из его логова, отлично зная, что «жучок» тотчас же передаст ему нужную мне информацию. Так оно и случилось. Мячиков клюнул на приманку — и оказался в западне.

— Можно еще один нескромный вопрос?

— О чем речь!

— Вы только что изложили события с такими подробностями, что у меня невольно возникает вопрос: откуда вся эта информация? Неужели Мячиков?..

— Представь себе, да. И хотя наши сотрудники за эти десять дней перерыли тонны архивных документов, допросили десятки свидетелей, основным источником информации, как это ни странно, послужил Мячиков. Он охотно рассказал все, что знал, порой даже предвосхищая вопросы, и с особым смаком останавливался на совершенных им убийствах. Похоже, в кабинете следователя он чувствует себя ничуть не хуже, чем на сцене, и продолжает играть свою роль до конца. Другой в подобной ситуации всячески отпирался бы, этот же «по секрету» сообщает такие подробности, что у меня волосы дыбом становятся. Впрочем, он отлично понимает, что ему больше нечего терять, кроме собственной жизни. Надеюсь, он получит сполна.

В комнате воцарилось молчание, только мерно тикали настенные часы.

…В тот вечер мне пришлось ловить такси, так как наш разговор с Щегловым затянулся далеко за полночь и на метро я уже не успел. Щеглов проводил меня до ближайшего перекрестка. Снег похрустывал под ногами, в свете уличных фонарей нестерпимо сверкала мягкая снежная пыль, заполняя собой все видимое пространство. Вернувшись в свою холостяцкую квартиру, я так и не сомкнул глаз до самого утра — впечатления минувшего дня ежеминутно рождали в сознании образ профессионального убийцы с мягкой, обворожительной улыбкой на приветливом луноподобном лице. Меркулов… Мячиков… Артист… Оборотень. Сколько же еще грязи на нашей земле!