Оживление

- Давайте же скорее есть! - вскричала моя герцогиня.

- Да, да, у меня разыгрался зверский аппетит, - Поль выпучил глаза и потер радостно ладони друг о дружку. Все принялись бестолково ходить по комнате вокруг пустого стола.

- Сегодня такой странный вечер, - начала бледная девушка, - что я уже ничего не понимаю.

- Когда мы отъехали от Москвы, вдруг пошел дождь, а потом сразу выглянуло солнце, - мягко добавил Поль.

- А вот у нас дождя совсем не было! - обрадовалась моя герцогиня.

- Странно, все небо было покрыто тучами до самого горизонта, обложило как на неделю, у вас-то тоже должен был пойти дождь, - огорчилась девушка. Я видел ее первый раз в жизни. Все, наконец, расселись по креслам.

- Нет, наоборот, мы наблюдали чудесный закат, - торжествующе воскликнул я.

- Ну конечно, дорогая, ведь мы ехали совсем другой дорогой! примирительно вставил Поль.

- Все это очень странно, и у меня даже совсем пропал аппетит, закапризничала его подруга.

- А вот это уже серьезно, здесь что-то не в порядке! - Поль вскочил с кресла и принялся, нахмурившись, положив руки в карманы, ходить из угла в угол.

- Какой может быть дождь в марте? - настаивала моя королева. - Милый, не волнуйся, сейчас все будет готово, еще минуту! забеспокоилась бледная девушка.

Поль прошел круга три вокруг стола, замедлил шаг и остановился у окна. Пошел снег. Мы невольно замолчали и тоже принялись завороженно следить за падением снежинок. Стало совсем тихо. Глядя в окно, Поль задумчиво произнес:

- Когда умерла моя жена, я долго не мог понять, что произошло. Ходил на работу, дома готовил ужин, иногда приходили какие-то люди, мы сидели вместе часа два, о чем-то разговаривали, но есть мне не хотелось. Потом я оставался один, стелил постель как всегда на двоих, выкладывал ночную рубашку жены, две подушки, потом ложился под одеяло и тушил свет. Постепенно все звуки на улице прекращались, только шумел ветер или стучал дождь по подоконнику, или вот так же медленно падал снег, освещенный уличным фонарем. Я ждал, когда же придет из ванны жена, закрывал глаза и пытался уснуть, но она все не приходила, я вставал, ходил по комнатам, но ее нигде не было, я снова ложился и уже не мог успокоиться. Так продолжалось несколько месяцев. Сон совсем пропал, никакие снотворные не помогали, мне удавалось задремать лишь в метро или на работе.

И вот однажды, когда я, как всегда, постелил нам постель и залез под одеяло, послышались знакомые шаги, жена торопливо одела рубашку и легла рядом. Я обнял ее и мы скоро уснули. Утром, когда я проснулся, было еще темно, но она уже ушла, взяв даже из шкафа кое-какие вещи. Чайник на кухне был еще горячий. Я немного успокоился и пошел на работу. С тех пор она приходила ко мне каждую ночь. Я даже поправился на два килограмма. Иногда среди ночи мы вставали и шли на кухню чего-нибудь перекусить или выпить чашку чаю. Я не думал, откуда она взялась, перестал ездить на кладбище и зажил спокойнее. Она только была бледнее, чем обычно. Мы почти не разговаривали, но я был счастлив, что она рядом со мной. Ходить по магазинам нам было не нужно, я покупал все по дороге с работы. Так прошло несколько лет.

Мы молчали, следя за полетом снежинок. Поль задумался, будто что-то в его рассказе привлекло его внимание, или тоже замечтался, глядя в окно.

Сколько раз я мечтал вот так же встретить умерших или где-нибудь в гостях, или на улице, среди случайных прохожих, или даже в другом городе. Можно даже не говорить ни о чем, просто раз! - и чья-то до боли знакомая фигура, походка, ты догоняешь ее, она оборачивается, узнала, и улыбается...

- А где тут, интересно, печка? - очнулся, наконец, Поль. Мы поднялись стряхнуть оцепенение и чем-нибудь заняться.

- Да, мальчики, сходите-ка за дровами! - томно протянула бледная девушка, - а то скоро мы тут окоченеем.

Набрав в прихожей сухих поленьев, мы сложили их рядом с камином. Еще несколько минут, и пламя заполыхало почти до пояса. Мы пододвинули кресла поближе к огню.

- А где же питье и закуски?

Я снова попытался открыть заколоченную дверь. Вместе с Полем мы нажали на нее, дверь с треском распахнулась, и мы попали в кухню, где, к нашему изумлению, мы обнаружили два подноса с приборами и всякими явствами. Радостные, мы потащили подносы к дамам. Дальше разговор шел о погоде, еде, каминах и прелестях дачной жизни. Политики почти не касались. Бледная девушка быстро объелась и попросила Поля увести ее спать. Надо сказать, что я тоже уже достаточно насладился ужином и хотел поскорее уединиться с моей герцогиней. Подруга Поля меня совершенно не возбуждала. Мы пожелали друг другу доброй ночи, хотя на улице уже серело, и отправились наверх через вторую заколоченную вначале дверь.

В спальне стоял лютый мороз. Печная труба, видимо, проходила сквозь другую комнату, и тепло сюда практически не поступало. Я постарался завесить одеялами окна, покрытые ледяным панцирем, и спальня стала походить скорее на плацкартный вагон. Моя принцесса, видя все эти приготовления, совсем даже не проникалась энтузиазмом и, чувствовалось, что у нее нет абсолютно никакого желания раздеваться. Я разложил кровать, сделал подушки и накидал сверху несколько одеял и шуб. Мы залезли в эту пещеру в чем были, я - во фраке, моя дама - в длинном праздничном платье.

Через несколько часов борьбы с холодом и друг с другом мы все-таки решили спуститься вниз и погреться у огня. Поль безмятежно спал неподалеку от камина, укрывшись какой-то скатертью. Его жена уже исчезла. Мы глотнули вина и решили уехать в Москву. Я мечтал теперь только о горячей ванне.

Глава 7

Книга разврата из рукописей, найденных на месте крушения корабля "Адмирал Нахимов". Товарищ Жданов.

- Проверка документов, проверка документов, откройте немедленно!

Мы кое-как оделись, приняли невинный вид и открыли. В каюту вошел боцман и офицер в белом кителе.

- На корабле - кража и изнасилование. Мы ищем человека с рыжей бородой, высокого роста, с татуировкой на плече.

В коридоре стояла гудящая толпа пассажиров, женский скандальный голос произнес:

- Ничего себе изнасилование, да она, небось, сама набросилась на бедного парня.

Остальные одобрительно загудели. Вперед выступили изумрудная Полина и Оксана.

- Ищите, ищите! - визгливо затараторили они.

Я посмотрел в зеркало. Голоса людей исчезли как в тумане. Из зеркала на меня смотрел человек лет тридцати с рыжей бородой, бледный и испуганный. Неужели и татуировку найдут?

- Это он, хватайте его! - вдруг завопила чья-то мамаша, - я видела его за соседним столиком!

- Ваши документы! - строго спросил офицер.

Я вытащил из заднего кармана красную потрепанную книжку с буквами "СССР".

- Жданов Михаил Юрьевич, 1954 года рождения, русский, это вы?

На фотографии в паспорте виднелся мужик без бороды.

- Не знаю...

- Тогда пройдемте.

Толпа расступилась. В сопровождении двух матросов мы прошли по коридору вниз, в трюм. По стенам стекали желтые струйки воды, грохот машины стал еще ближе, волны с плеском бились в тонкий борт. Было уже около семи вечера, когда меня посадили в узкую сырую камеру, заперли дверь и ушли выяснять мою личность.

Все это оказалось очень странно. Откуда взялся в заднем кармане этот чужой паспорт? Ведь до этого я был совсем голый, может, я случайно впопыхах натянул чужие джинсы? Видимо, хозяину было выгодно оставить их у девиц. А может, девицы специально подсунули мне чужую одежду? Непонятно, непонятно.

Наверное, эти девицы - сообщницы преступников. Странно, такие обычные, как пионервожатые, правда, в карты позвали сами играть, выдумали какой-то интерес. Кому-то из них я что-то должен, но кому и что? Надо было обязательно записать. Давно, еще в школе, мне нравилось заполнять дневник. Сразу все видно вперед на целую неделю - когда, что, сколько. А тут еще трудно запомнить, как кого зовут. Сейчас уже не помню, кто Полина, а кто Лена. Или Лена была из пятого отряда, быстрее всех пробежала 30 метров? Нет, не Лена, а Таня из дома напротив, со второго этажа. Нет, ведь здесь нет ее родителей, а без родителей она никуда не выходит.

Но как в чужом паспорте могла оказаться моя фотография? В коридоре, конечно, было темно, но все-таки - какое совпадение! Кажется, великий гипнотизер Вольф Мессинг как-то в поезде показал контролеру бумажку и сказал, что это билет. Все это не так просто, как кажется, может, я тоже гипнотизер? Ловко тогда я внушил боцману, что я - Жданов, он мне поверил и ...посадил в эту вонючую каюту. Гениально! Другим способом мне никогда не удалось бы привлечь внимание такого количества народу, таких девушек и достигнуть полного дна "Адмирала Нахимова".

Фамилия Жданов, конечно, идиотская. Лучше Выхин. Или Ногин. Или Китай-городский. Или Рязанский ...Проспект. Все-то мы учились с ними в одном классе.

- Здравствуйте, Феликс Эдмундович!

- Здрассьте, здрассьте, Федор Михайлович!

- Вы принесли сегодня нам всем бутерброд?

- Как поживает Маргарита Михайловна?

- Вера Евгеньевна, у Вас прекрасный голос!!!

Вот простая русская фамилия - товарищ Крупский.

- Товарищ Крупский? Где-то я о вас уже слышал.

- Как же, как же, мы вместе с Яичницей исключали вас из комсомола. Помните, вы тогда еще ударили одну особу, италианочку, по задней сладкой части, она прямо сама просилась - ну еще разик, наддай, ну, покрепче приложись, вот так, вот молодец, а теперь по левой, а теперь по правой, по левой, по правой. Колышется.

Где ты теперь, наша италианочка? Кто теперь вызывает эти волнующие колебания?

Я лег на бок и закрыл глаза. Железная стенка каюты дрожала от близкого соседства с машиной. Здесь было еще жарче, чем на верхней палубе под солнцем, где теперь, наверное, разлеглись мои девицы. Оксана легла на живот и расстегнула лифчик. Как всегда хочется, чтобы девушка приподнялась, а лифчик остался бы лежать, будто все еще прижатый сладкой массой. В Прибалтике, говорят, есть нудистские пляжи, а у буржуев вообще на пляже все ходят без лифчика. Представляю, как из воды выходит такая француженка, по блестящему телу стекают струйки воды, а потом последние капли остаются висеть под грудью, и так хочется провести по ним рукой, чтобы осталась гладкая поверхность. Я перевернулся на другой бок.

И как вообще можно спокойно идти по такому пляжу, когда все девушки вокруг - полуголые? Во-первых, сразу подымится зебб, и плавки будут сильно мешать. Во-вторых, идти в таком положении, например, за мороженным, очень неудобно. Они все это заметят, уставятся и будут смотреть, и обязательно споткнешься. Да и как им самим, неужели приятно, чтобы каждый дурак смотрел им не в глаза, а на грудь? Как в том анекдоте про Людмилу Зыкину. Кому-то, конечно, было бы приятно, если бы не пускать на пляж пенсионерок.

Но пенсионеров-то как раз на таких пляжах - добрая половина. - Коган Вы читали сегодня номер "Вечерней Одессы"? Нет? Там очень хорошая статья о нашем Бульбе Любарском с третьего этажа из этой ужасной квартиры и всей его жизни в нашем дворе и как потом он поехал в Израиль там ему не понравилось так он таки поехал в эту Америку на этот Бич сапожником потом банкиром там мучился и уже хотел вернуться и он все-таки вернулся старый идиот где его ждали давно и надолго и теперь он не хочет платить за свои коммунальный свет потому что его сосед не спускает в туалете и не выключает воду которой нет уже четыре года на нашей большой кухне а вы знаете что такое в нашей Одессе вода? Нет???

- Муля, я знаю, - спокойно говорит его сосед, осторожно кусая багряный помидор и поглядывая, прищурясь, на ближайшую незнакомку.

- Дэвочка, вы хотите пэрсик! - с утверждением и надеждой.

А какие в Одессе на пляже есть могучие бабы, килограмм на 200-300! Лежать и сидеть они не могут, потому что не могут потом встать, поэтому они стоят, загорая с маленьким листиком на носу, а иногда все-таки заходят в воду, и это надо видеть - этот спуск ледокола, рассекающего любую волну.

Но я люблю только стройных и худеньких...

Смотреть издалека на полуголую девушку еще можно, а вот вблизи, да еще разговаривать - уже совсем тяжело. Язык заплетается, руки трясутся, глаза бегают, спина потеет. Как, например, ей скажешь:

- Дама, у вас по левой груди мороженное потекло.

Тут она начнет яростно вытирать белую струйку, а другая еще скажет:

- Вы не будете так добры, вытрите сами!

- А можно языком слизнуть?

- Как вам будет удобно.

И скромно так подвинется по-ближе и подставит.

Но еще сильнее - это в Германии. Там просто все бани - общие...Поэтому туда народ так и рвется, особенно ученые - математики, физики, программисты. Намылил ты, предположим, себе голову, а тут к тебе подходит такая немочка и просит - потрите мне спинку, пожалуйста, - нагибается, и становится на четвереньки. А мыло в глаза-то лезет. Ну я, конечно, не будь дураком, натер бы ей крепко, а потом бы еще и веничком отхлестал. Немочке, понятное дело, наши сибирские морозы и не снились, а у нас без сильной такой бани никак нельзя, даже в жару, а про зиму и говорить нечего. Смотрю, она аж вся закачалась, бедненькая, голова, груди болтаются, ноги уже не держат, руки подгибаются, но все просит, однако:

- Еще, еще хочу, милый.

А мне не трудно, переворачиваю ее на спину, и сверху давай ее парить, а потом на бок - и сбоку наяриваю, а потом снизу - и вверх, и вверх, как под Сталинградом.

Глотну кваску по дороге, на нее плесну полкружечки, чтобы дышала и не перегревалась, и - дальше поехали, да вдоль по Питерской, по Ямской-Тверской, и в дамки. Тут тебе и массаж, и сауна, и Бетховен с Моцартом, и сам товарищ Иван Севастьянович Бах, а напоследок - Чайковского стаканчик, без сахара, с сухариком.

Тут я, естественно, вспомнил про ужин. Ужина-то не было! Изо всех сил начинаю стучать в стальную дверь. Вскоре приходит боцман, открывает, улыбается и сладостно так говорит:

- Извините, товарищ Подвойский, ошибочка вышла, все мы сейчас исправим в лучшем виде! - и вручает мне снова паспорт этого Жданова.

- Но я же Выхин.

- Это ничего-с, тем более-с, - сгибается он в угодливой позе, у нас в порту даже рядом стоит корабль, называется "Маршал Выхин". Выходите, ваше благородие, сейчас с вами встретится наш капитан, и все это дело уладит в нашем корабельном ресторане в отдельном кабинете, милости просим, стол уже накрыт, с супругой изволите отужинать?

"Кого он имеет в виду?" - лихорадочно соображал я. - "Может, возьму Полину?"

- Сейчас вот только кальсоны переодену, и приду.

Боцман тут же растворился в полумраке коридора, а я направился на свой этаж за штанами. В конце концов, кому-то из этих девиц я что-то должен, с Оксаной уже частично расплатился, значит, пусть теперь будет Полина.

Рывком отодвинув дверь своей каюты, я шагнул вперед и остолбенел. Передо мною было чудное сонное царство: две моих новых подружки, обнаженные, раскинулись на нижних полках в самых живописных позах и спали.

Кажется, во всей русской литературе таких ситуаций еще не было!

Вот проблема! Здесь вам и роль партии, и роль народа, и влияние Герцена на Дерибасова, и взгляд Гоголя на Ахматову, и встреча Достоевского с Натальей Андреевной, и плач Ярославны на стене Путивля, и Мать тебе Горького, и Святой Отец, и Облако без штанов, и Котлован, и Темные аллеи, и Онегин с Печориным, и так далее, и тому подобное.

Возьмем к примеру, нашего любимого, народного товарища Пушкина. Входит он, предположим, туда вместо меня, и что же? Стал бы стихи читать? Или Блок, Александр Александрович, вспомнил бы про Незнакомку? Ну Лермонтов, ясное дело, вскочил бы на стул и принялся бы про Бородинскую битву загибать. Особенно красивое место - "Забил заряд я в пушку туго"...Что, интересно, он тут имел в виду? Ясное дело, речь здесь идет не о России в целом, а только об отдельной ее части, но какой именно? - Вот вопрос! Вот архиважнейшая задача!

И так кого не возьми. Ну хоть Роберт Рождественский с Расулом Гамзатовым, вошли так двое, под ручку, после обеда с рюмочкой водочки и хрустящими огурчиками, после душевных разговоров о литературе больших, средних, очень средних, и малых народов, вошли, значит, а перед ними - две таких голеньких, одна на животе, другая на спине, с закрытыми глазами, что бы сказали? - И Ленин Великий нам путь озарил!

Я остановился в нерешительности. Когда смотришь со спины, лица не видно. Это очень важно, часто ведь как бывает - со спины кажется - просто прелесть, а как обернется - уродина. Поэтому можно предполагать, глядя сзади, что перед тобою - английская королева, и - вперед, через Ла-Манш, с подвесками прямо в Букингемский дворец, в его глубокую и тайную дверь, в его последнюю спальню, в дальнюю келью, в высокую башню, в черную темницу. Кроме того, если, скажем, одну ногу она поднимает вверх и сгибает в колене, то дворец как бы приподымается, становится больше, бедро - круглее, а вход в замок короля чуть пошире, чем если ноги просто вытянуть вместе. Зато так не видно груди.

Ее можно почувствовать только руками, правда, вся ее тяжесть с шершавыми окончаниями попадает прямо в ладонь и заполняет ее целиком, будто в руке персик, горсть вязкой сметаны, или целлофановый пакет с водой. Все это прекрасно понимают наши союзники по борьбе - живописцы. Спорим, что обнаженных женщин, изображенных сзади или чуть-чуть сбоку, раза в два больше, чем "передовых"! Да и вообще, всем известно, что главное в девушке - это попа. Из нее должно выходить все остальное, и распространяться вверх и вниз, не забывая, однако, про исходный пункт.

Поэтому, когда я смотрел на "заднюю", первая тоже повернулась ко мне спиной, сладко вытянулась и призывно покрутила попочкой. Когда я снова взглянул на нее минут через пять, движения не прекратились, что было очень важно для нашего романа. Время близилось к ночи, а я так и не знал, кто передо мной - английская королева или китайская принцесса, или они были одновременно, и мы все еще не знали, что всего через несколько часов наш корабль пойдет ко дну.

Священник Босх лег на койку, подложил под голову ладони, закрыл глаза и погрузился в размышления. Плавание продолжалось уже второй день, и совсем скоро он сможет, наконец, прикоснуться губами к Святым местам Земли Обетованной. В дороге Босх принял очистительный обет, и питался только водой и маленькими солеными сухариками из бородинского хлеба, которые он сушил сам долгими зимними вечерами у себя дома в духовке. И сейчас перед ним на столике стоял стакан с водой, Библия и несколько желанных кусков хлеба. Но он удерживал себя и старался думать о высоком.

В коридор он почти не выходил, и связь с миром поддерживал только через зеленый иллюминатор, в котором сейчас серые тяжелые волны налезали одна на другую, как будто им было тесно. Вдруг он стал думать о Ное, который, вероятно, плавал в этих же местах. Мысли о Земле Обетованной путались с описанием потопа, с воспоминаниями о пути к желанным местам и о других путешествиях, которые случались в его жизни.

17 И продолжалось на земле наводнение сорок дней, и умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землею. ...Поезд долго шел через красный карельский лес с большими камнями и болотами, пахнущими дурманом багульника. На задней площадке последнего вагона стоял Босх и следил за изгибами рельсов. Вверх, вниз, вправо, влево. Когда мимо пролетали низины, Босх радовался синему туману, застывшему комками ваты на уровне пояса. Остановка на две минуты. Неожиданная тишина, крик птицы и зуд комаров. Среди прошлого, позапрошлого, древнего века. Также было ведь и раньше. Дорога, конечно, была другая. Странно, что после такой скорости можно вдруг врезаться в другой мир. За горкой нарастал грохот встречного состава.

18 Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, и ковчег плавал на поверхности вод.

Заиграла старинная французская песенка: сумерки, проселочная дорога, поле, вдалеке черный лес, деревня, шпиль церкви, кладбище. Босх едет в карете, внутри на столике горит свечка, испуганное бледное лицо под цилиндром. Колеса скрипят, сверчки трещат, далеко в деревне горят только два или три окошка. Дорога проходит мимо черной воды пруда. Русалки, желтая ряска. По дороге медленно идет монах или колдун в черном плаще с капюшоном, закрывающем лицо, опираясь на посох. Звякает упряжь, лошади упираются и не хотят двигаться дальше. Лучше потушить свечу, чтобы колдун не видел, кто сидит внутри кареты. Второй класс детской музыкальной школы.

19 И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом.

Встречный поезд прошел, тронулся скорый Босха, а кругом совсем светло белые ночи. Это его остановка. Спрыгнул на песок. Шуршит шуршунчик. Запах шпал. Поезд убрался, никого вокруг, никого и не надо, никто все равно не поймет. Два часа ночи, а так светло! Босх одевает второй свитер и направляется к станции. Станция - убежище русского человека, его спасение в пути и часть его души. Выбиты стекла. Внутри, в углу лежит куча старого говна. Скамейки исписаны ножом, надписи - стандартные: "хуй", "пизда", "ДМБ-78", "лена сука", "кремень", "вася" с небольшими вариациями. Половина бетонного пола расковыряна, в крыше - дыра.

Сразу хочется запеть арию Онегина, или посмотреть па-де-де из балета "Лебединое озеро" Петра Ильича Чайковского, исполняют народные артисты СССР Владимир Васильев и Елена Образцова. Дирижер - лауреат премии имени Ленинского Комсомола Евгений Светланов. Босх расстелил на лавочке спальник и посмотрел в окно. Все в розовом тумане. Крупная черника. На колени в мох, наестся на год, дыхания не хватает, язык синий на два дня. Дорога среди камней к воде. Тихий залив Белого моря, розовый туман на берегу, бежать и броситься в воду. Морские звезды. Босх сел на теплые бревна причала. Дно видно почти на пять метров, все еще спит, райское место. Начался прилив, вода ласково заплескалась по камням. Босх задремал.

20 На пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись горы.

Раннее утро в Дамаске. Три часа. Улицы лениво политы жирной водой, слегка прижимающей пыль. Белый минарет торчит лучом света среди низких домиков. В тишине слышны шаги муэдзина по винтовой лестнице внутри, 111 ступенек. Пока прохладно, надо начинать день. Муэдзин запевает ломанную зигзагообразную змеиную песню, причудливо извивающуюся вокруг струны минарета. Рядом другой запел, еще один, перекликаются по всему городу, Венера еще в небе, а может, уже используют магнитофон. Знакомый Босху мулла носил под длинной черной рясой пистолет, выделяющийся сбоку на брюхе - по дорогам стреляют. Веселый был мужик. Его шофер Абдулла улыбался ослепительными зубами и носил яркие цветные рубашки с короткими рукавами. Как-то в пробке перед Дамаском все загудели, зашумели, Абдулла выехал на встречную полосу, подъехал к виновнику пробки, тот виновато улыбался, Аблулла высовывается из газика по пояс и плюет ему в лицо. Под рубашкой Абдулла прятал портрет Ленина, вырезанный из газеты.

Босх медленно разгрыз сухарик, улавливая тмин языком, запил сухость глотком воды и снова лег на койку. Перед глазами возникла зимняя Рига, гостиница при колхозном рынке. В комнате пять кроватей, кроме Босха с приятелем еще группа горцев. - Слющай, дарагой, купи шапка, хорощий меховой шапка из барана, сам резал, всего сорок рублей!

- Не могу, денег нет.

- Ну, быри даром, за трыдцать.

- Не могу, спасибо.

Начинают шумно говорить все разом, молодые, горячие. В центре - седой аксакал. К ночи все испарились, аксакал остался один, лег на постель лицом к стене и сразу уснул. Босх с приятелем тоже уснули, утомленные блужданиями. В пять утра вдруг зажигается свет, аксакал с шумом двигает железную кровать куда-то в сторону, кладет коврик у стены. Первая мысль Босха - "Сейчас достанет кинжаль и будет нас резать на шапка". Аксакал бросается на колени и...начинает молиться. Сотня поклонов, лбом до пола, поклон, скороговорка, поклон, скороговорка, и моющие движения руками. Босх прячется под одеяло от страха. Сейчас ворвутся джигиты, и начнется джихад. Аксакал спокойно поднялся, свернул коврик, стал отхаркиваться. Ровно шесть ноль-ноль. "Союз нерушимых республик свободных" - грянул кривой пластмассовый ящик на корявой стене с теми же надписями, что и на станции. Прослушав гимн до конца, аксакал выпил чаю, отослал джигитов, расправил халат под ремнем. Начался торговый день. Босх все еще лежал под одеялом.

21 И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди.

Раннее утро на 16 станции Большого Фонтана, почти Лютсдорф - осталось от немецких переселенцев. На мысу рядом погранзастава и монастырь, окруженный высокими стенами. За стенами - вишня, черешня. Длинный спуск к морю. О, Черное море Одессы! От монастыря идет металлическая лестница, берег выложен гранитом - купальня для монахов. Семь часов утра. Солнце играет на тихих сладких волнах. Тихие быстрые шаги по лестнице. В черном костюме спускается Босх, на груди - здоровый крест. В купальне он легко сбрасывает с себя рясу, обнажая мускулы сталевара, бросается в воду, долго и шумно плещется, а потом обсыхает под теплым солнцем и ветром. Тело играет. Потом - медленно вверх на молитву. Днем в перерыве - пляжный волейбол со шлюхами, у которых все груди наружу. Дальше если идти по пляжу, вообще все голые. Мечта затворника - утреннее купание, голые груди, вишня, черешня, кагор. Иногда огромные розы и персики. Все розы мира, южная страсть и большие звезды. Морские звезды в Белом море.

Босх просыпается. Так хочется еще сухарик!

22 Все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло.

Снова зимняя Рига, идет мокрый снег, ноги заледенели, от голода тошнит. Черные узкие улицы, тяжелый каменный дом в сугробах, узкие окна. Вдруг сквозь щель в двери - теплое гудение органа. Старушка протискивается сквозь щель внутрь. Босх - следом. Путь преграждает служка неопределенного пола и возраста, спрашивает что-то на латышском языке. Босх умоляюще смотрит на него, кивает, говорит - "я", "я", и его пропускают. Сгорбившись, садится на заднем ряду. Сверху свисают темные деревянные хоры, этаж органа. Впереди бормочут неразборчиво, потом все хором "Езус Христус". Босх сползает вниз. Больше всего ему нравится, когда бормотание прекращается и вступает теплый орган, исправляя пыль и мусор слов. Босх греется у органа долго, пока на улице не начинает светать. Скоро он уже чувствует пальцы и поднимается вдоль узких окон в темную высь. Сегодня органистом был некто Бах. Откуда только он такой взялся? Есть, конечно, и другие игроки, но Босха интересует только Бах. Так бы хотелось с ним поговорить! Но он наверняка ничего не сказал бы. Да и что сам Бах мог бы услышать от Босха? Что есть вещи более интересные, например, вкусная еда, а не сухарики, красивые женщины, танцы, путешествия, магазины, кино, музыка, вино, наконец. Зачем вам все это читать? Босх-то все это пишет от скуки. Как Пушкин в Болдине или Набоков в Париже. А что им было еще там делать? Пушкин попал в карантин, Набоков - в эмиграцию, Босх - в паломничество, какая разница? Баху тоже нечего было особенно делать - ведь он не шил сапоги, не растил огурцы. Если бы ему надо было чинить табуретки, он никогда бы не сел за орган некогда.

23 Истребилось всякое существо, которое было на поверхности земли, от человека до скота, и гадов, и птиц небесных, все истребилось с земли. Остался только Ной, и что было с ним в ковчеге.

Босх отложил Библию и подумал о своих прихожанах. Бабка Марфа прожила в деревне 94 года, изредка выезжая в райцентр за солью и спичками. Вот это, я понимаю, мудрость и простота жизни. О чем она думала все это время? Может быть, на дне ее сундука хранится необыкновенная тайна, ранняя любовь, огромное наследство, револьвер батьки Махно, Библия 17 века, монеты Сиракуз, глаза Нефертити, волос Моисея, плевок марсианина, шнурки ботинок Ленина, зубочистка графа Толстого, трусы Петра Первого, презерватив Рузвельта, ластик Мао Цзе Дуна, сушеный зверобой, носки кирасира, очки Сальвадора Дали. А что останется после Босха? Серые волны поднимались все выше и выше, Босх съел еще один сухарик. Чем он помог этим старухам, которым не хватает денег на хлеб? И зачем ему надо плыть так далеко и опасно? А вдруг корабль начнет тонуть? До берега так далеко, и вода холодная, и Босх чувствовал, что он не успел еще подготовиться к последней минуте, что еще осталось два сухарика и глоток воды, и что вся его жизнь прошла неизвестно ради чего.

24 Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней.

На востоке небо уже серело, до Стамбула оставалось два дня ходу. Он закрыл глаза и губы его зашевелились. Потом еще день, другой, - и святые места. Спасательных шлюпок на всех наверняка не хватит, а ему обязательно надо взять земли с Голгофы. Ее так не хватает на его родине, этого сухого песка с всемирной пылью, пропитанного древними слюнями и кровью. Если носить его на груди, рядом с крестом, снизойдет на тебя Благодать, как говорил ему владыко Петр. Бесы изгонятся, дали расправятся, откроется дверца в прихожую царства Божьего. Босх был уже по колено в воде. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, Аминь. Изнуряйте себя постом и молитвами, молитесь за Господа нашего, за Святую землю, за муки Его грешные, да святится имя Твое во веки веков, Аминь. Четыре часа уж, воды по пояс, пора. С Богом!

Глава 8

Капитан Вронский

Когда капитан Вронский проснулся, он сразу почувствовал, что машина работает, как всегда. Это его очень порадовало, ведь "Адмирал Нахимов" был старой развалиной. Вронский поглядел на будильник. 5.43. Будильник тикал медленно, но верно. Вронский порадовался еще раз. Он встал, оделся и включил электробритву. Она одобрительно загудела. Капитан улыбнулся, обливаясь одеколоном "Огни Москвы", и подумал, что день начался хорошо, все пока еще работает, голова в порядке, машина в порядке, значит, мы плывем вперед. Но когда капитан Вронский посмотрел в иллюминатор, он почувствовал, что корабль плывет задним ходом. Это его слегка насторожило, но не поразило до глубины души, как если бы сломалась его новая шариковая ручка "Динамо". Вронский отвернулся от зеркала и теперь посмотрел в настоящий иллюминатор. Оказалось, корабль шел туда, куда нужно. Он надел китель, застегнул его на все пуговицы и только потом стал заправлять белоснежную рубашку в штаны и застегивать пуговицы на рубашке. Так он делал специально каждый день для тренировки. Пора было вставать на вахту и уверенно вести корабль нужным курсом. Вронский присел 36 раз вместо зарядки и быстро, не снимая капитанского кителя, переменил испачкавшуюся рубашку на новую, одел фуражку, ботинки, ремень, откашлялся и открыл дверь своей каюты в коридор.

Напротив его каюты дверь тоже была открыта и колыхалась в такт корабельной качке, когда она открылась на всю ширину, Вронский заметил на койке своего старшего помощника совершенно обнаженную девушку, читающую второй том "Тихого Дона". Услышав шум открывающейся двери, девушка опустила раскрытую книгу на живот, внимательно посмотрела на Вронского, перевернула страницу и снова подняла книгу к глазам. До начала вахты оставалось 45 минут 30 секунд. Вронский, держась за ручку своей двери, снова обернулся, поглядел в зеркало, но девушки там не увидел. Тогда он развернул фуражку кокардой назад и снова посмотрел в сторону "Тихого Дона". Девушка раздвинула ноги.

Вронский подумал, что горючего оставалось еще на трое суток полного хода, но если вдруг поднимется ветер и течение будет встречным, то им придется заправляться не в Сочи, а в Стамбуле. Там это будет, конечно, дороже. Девушка опять перевернула страницу и стала есть зеленое яблоко. Вронский сглотнул слюну и почувствовал, как во рту стало кисло. Надо расслабиться и выпить чашечку кофе. В конце коридора послышались шаги. Старший помощник еще должен быть на вахте. Не долго думая, капитан Вронский вошел в каюту своего помощника и захлопнул за собой дверь. Девушка почесала плечо. Вронский покраснел.

- Извините меня, пожалуйста, я заметил, что ваша дверь не закрыта до конца. По долгу службы и по корабельному Уставу двери должны быть закрыты, особенно в качку. Представьте себе, что произойдет, если открытая дверь со всего размаху ударит в лоб какому-нибудь греческому купцу, ему это будет неприятно. Поэтому я закрыл вашу дверь плотнее. Кстати, второй том мне нравится куда больше первого. В нем больше жизни, силы ветра и экспрессии волн. В иллюминатор подул легкий ветерок, зашевелил занавески и волосы девушки, закрыв ей глаза. Она поправила прическу. Вронский посмотрел на часы и сел на табуретку рядом с кроватью. Что говорить дальше, было не понятно. Жуя яблоко, она сказала:

- Продолжайте.

- Особенно мне нравится то место, где Федор ночью идет мимо стога сена, слышит внутри шорох, это его настораживает, он залезает туда и в темноте натыкается на гладкие женские руки, затягивающие все глубже и глубже. Он почти не чувствует уколов соломы, только удивительный запах свежей травы, мягкие руки, потом губы и колюче-мягкий мрак вокруг. Вам нравится сено?

- Да, а что, здесь оно есть?

- Нет, я спросил просто так.

В дверь постучали. Капитан Вронский заволновался. "Кто может идти по коридору в такую рань? Туалет в этом классе есть в каждой каюте, качки нет, так что из пассажиров могут быть только любители ранних рассветов. Старший помощник еще на вахте, и он никогда не покинет своего поста раньше положенного времени. Значит, у нее есть здесь подруга, родственники или, не дай Бог, друг. Это ужасно". В дверь постучали настойчивее. Вронский расправил китель. Девушка легко поднялась с постели, откинув простыню, задев его плечо тугой попочкой так, будто он был шкафом, и подошла к двери:

- Кто там?

- Это я, Полина, открой скорее, - послышался женский голос. - Ты одна?

- Да, да, ну открывай же!

Девушка вопросительно посмотрела на капитана Вронского. Он пожал плечами, вспоминая стог сена и думая о любви втроем. Это очень увлекательно, и удовольствие увеличивается в полтора раза, и понятно, почему. Например, берешь одну блондинку и одну брюнетку для контраста. Надоела одна, берешь тут же другую, или одновременно. Тут, правда, нужна определенная сноровка. А можно и двух рыжих. Или одну - с короткой стрижкой, а другую - с длинными волосами, но ни в коем случае не толстых.

Оксана, подойди по-ближе и сядь вот так, а ты, Полина, сюда, сбоку. Теперь поменялись местами. Руками. Ртами. Очень красиво. Да еще разноцветное нижнее белье, но чтобы одна была обязательно в черном. Причем вовремя этого особенно хорошо обсуждать французскую литературу. С чего, например, началась французская революция? Жан Жак Руссо. А что он читал? Рабле, наверное, читал.

Но там-то вообще все уже легко и свободно. Виды гульфиков и обосранные парижанки. Это, конечно, красиво, со вкусом, причем из французской революции легко выходит и русская с запозданием на два века, что естественно, поскольку и христианство приняли на два века позже. А уж Рабле читал вообще всякую дребедень - рыцари, замки, монастыри, какие-то неведомые страны и острова, чего только не запихивал он в себя, жалко только, многое из этого погорело во время пожаров в средние века и раньше, надо же, целая Александрийская библиотека исчезла, и вы-то, наверняка, не читали ни одной книги из ее собрания.

- Полина, дай я возьму тебя за попу.

Ничто не дает рукам такого ощущения! Вы берете эту приятную тяжесть, садитесь в удобное кресло, включаете настольную лампочку, стаканчик чая с лимоном, и медленно переворачиваете первую страницу заветной книги. Как там у Бабеля - капли пота закипели между нашими сосками. Почему все-таки надо было отрубить королю голову? Да еще и его жене? Наверное, восставший народ хотел таким способом трахнуть свою королеву, свою первую красавицу. Действительно, какое наслаждение - королеву на колени, и вперед. Она кладет голову на постель, простой французский парень задирает ее пышное кружевное платье и раз, отрубает ее прелестную головку. Все королевские простыни в крови.

Теперь можно понять и нашего Гришку Распутина. Как он их всех взял императриц с баронессами, княгинь с монахинями, жен министров и генералов. Все же приятно - приходишь из грязи, а тут тебе - чистые белые трусики с кружавчиками. Плохо, что только ему одному так повезло. Вот если бы всем солдатам с фронта дали тогда - хоть бы по три разика - революции точно бы не было. В этом, конечно, буржуазия была не права. Вот во Франции в это время уже понимали, что нужно простому человеку - Оксаночка, дай еще тебе покручу. По часовой стрелке и против, шаг вперед, и два шага назад, до последнего клапана. Вот он, главный урок Парижской Коммуны! Больше коммуны, больше любви. На вахту идти - всегда успеешь, тем более до мелей еще далеко. Можно вообще выключить мотор, потушить свет и раздать сушки.

Кстати, сейчас уже можно пить чай с сушками и с клубничным вареньем. Вам две ложечки сахара, или одну? Сам положу. Полина, сядь ко мне на колени и раскрой свою грудь. Что, в груди колет? Да ты вилку-то из под сиси-то вынь. А то, смотри, варенье-то уже с соска капает, это ничего, дай оближу. Вот так-то, мой старший помощник, пока ты там держался за штурвал, я тут с твоими подружками чай пью с вареньем. Варенья еще много осталось, на вахту еще не пора, а девушки у нас уж больно хороши, особенно в черном. Вы тут у нас первый раз в круизе? Корабль у нас превосходный, недавно из ремонта, всем положили новые мягкие матрасы, прекрасные шелковые простыни, в люксе даже поставили биде для ваших прелестных кудрявых кошечек, так что в следующий раз звоните непременно мне прямо домой, берите своих подружек, но без друзей, и я вам устрою чудное плавание в Стамбул, в город гаремов и минаретов, орешков и кожаных курточек, юбочек, чулочков, трусиков и прочих радостей.

Вронский услышал страшный удар по корпусу судна и побледнел. Кажется, старший помощник отвлекся.

Матрос Железняк.

Матрос Железняк утешал себя тем, что 94 процента жителей Америки занимаются онанизмом. Эти данные он почерпнул из карманного справочника агитатора-пропагандиста. Вот что значит свобода и здоровый образ жизни! Поэтому в плавании он всегда прибегал к этому средству чаще, чем к алкоголю, и на душе у него было легко и спокойно. Жене своей он не изменял, хотя на корабле всегда были заботливо открытые каюты и загорающие легко доступные девицы, которые только и ждали. Но Железняк был честным человеком и не мог переступить через последнюю черту.

Обычно за день, за два до уединения с журналом он уже чувствовал, что ему будет хорошо. Все эти рассказы о монахах, о самобичевании, усмирении тела и духа постами и молитвами казались ему враньем. Природа берет свое! Спинной мозг накалялся и гудел, руки тряслись, голова кружилась. Сон улетал далеко далеко, и левый бок жгло от воспоминаний жаркого прикосновения бедра жены Тани. Но Таня была дома и спала в этот момент с соседом Гришей, и не могла поэтому облегчить страдания Железняка. Буфетчица Клава часто говорила, что нет на корабле более мужественного и стойкого мужчины, чем матрос Железняк. На стене каюты висела фотография Тани и двоих детей Железняка - Кости и Марины, пять и три годика. Однако в шкафу под свитером лежал уже слегка потрепанный блестящий цветной журнал Penthause, купленный Жезеняком за два доллара в Гамбурге, и этот цветной друг всегда выручал Железняка в трудную минуту. Вот и на этот раз он дождался темноты, спрятался в каюте, старательно запер дверь, вымыл руки и достал заветные картинки. Теперь уже никто не мог помешать ему наслаждаться всей гаммой выпуклостей, движений, поз и способов раздевания. Что еще нужно простому человеку! На 34 и 15 страницах у Железняка были особенно любимые изображения, которые он приберегал для последних мгновений.

Вначале он как бы нехотя перелистал весь журнальчик, взяв в правую руку все детали своего сложного трехчастного аппарата. Поскольку надо было для приличия начать с каких-нибудь ничего не значащих слов, он говорил про себя:

- Линда, вы сегодня особенно прелестны, не притворяйтесь, что вы не хотите мне понравиться. В прошлый раз мы сидели с вами в кафе у окошка, на улице шел снег, но ваша горячая нога согревала мою коленку, хотя кино вам совсем не понравилось. Да и что может быть хорошего в эти два часа среди кучи козлов на скрипящих стульях? Если бы мы с вами провели их в другом месте, я смог бы предложить вам необыкновенно интересную книгу - "Жизнь животных" Брема. Ведь мы тоже животные, особенно в постели.

- А у вас, Женевьева, сегодня неприятности на работе. Это сразу чувствуется по тому, как вы расстегиваете кофточку. Давайте лучше я вам помогу. Пуговиц должно быть много, это увеличивает удовольствие. Ведь подумайте, вся прелесть средних веков - в количестве застежек, пуговиц, ремешков и завязок на пути к заветной цели. А эти огромные пышные платья, не позволяющие даже поцеловать избранницу! Утром часа два-три их застегиваешь (не сам, конечно, а с помощью служанки, а у женщин, естественно, помогает слуга), а потом столько же трудишься над своей бабочкой. - Милая леди, позвольте потрогать пальцем ваш набухший сосок. Обратите внимание, какая грация, какая упругость! А как вы этого добиваетесь? Вчера я не успел сказать вам всего того, что должен был сказать. Дело в том, что...вас пригласили на охоту. Кроме того, если вы раздвинете ноги чуть-чуть пошире и обнимите ими меня, мы сможем лучше понять с вами природу первого закона Ньютона, который гласит, как известно, что действие равно противодействию.

Здесь уже матрос Железняк чувствовал в пальцах твердый рычаг с круглым, разделенным прорезью пополам набалдашником, который звенел от легкого прикосновения или слабого щелчка. И потом, читая рассуждения крупных ученых о способах ласки, он прекрасно понимал, что руки могут быть гораздо тоньше и чувствительнее многих частей тела и сравниваются разве что только с языком.

Поэтому, кстати, многие женщины любят мужчин за красивые руки, тонкие нервные пальцы, способные изысканными движениями довести милую охотницу до экстаза, в чем ей бывает стыдно кому-то признаться.

И какой матрос не любит этой быстрой езды, особенно если подруга гладит его вдоль мачты, открывая и закрывая киль и сжимая в своих нежных пальчиках горячую чугунную пушку. Железняк перевернул журнал и посмотрел на нее сверху вниз. А если еще наклонять страницу под разными углами, можно увеличить груди раза в два, вытянуть ноги, сузить талию или расширить бедра, и все с одной и той же, или смотреть одновременно на пятерых охотниц в разных позах. Конечно, Железняк твердо знал, что вряд ли подобная красотка согласится на его преданную дружбу, а тут он мог делать с ней все, что захочет.

- На, возьми его в рот.

И прекрасная незнакомка становится на колени и, обвив руками его бедра, ловила сочным ртом полуочищенный банан и начинала слизывать его сладкую мякоть языком, находя на самом конце прорезь и всовывая туда свое жало.

А Железняк рассказывал ей, как в 1920 году они брали Перекоп. Дело было холодной ноябрьской ночью, в канун Великой Революции. Командиры раздали бойцам по сто грамм, патроны и определили направление движения. Стоял жуткий туман, гнилые испарения поднимались над светящейся поверхностью залива.

Железняк зарядил маузер, начистил шашку, надел дополнительную фуфайку для устойчивости под водой и шагнул в вязкую жижу залива. Следом двинулись остальные бойцы. Направление все время менялось, звезд не было видно, многие красноармейцы оступались и по горло погружались в ледяное говно. Железняк упорно шел впереди, и его портупея звала бойцов в непроглядную тьму коммунизма. Отступать было уже некуда, сзади остался старый разрушенный мир, и его последний остров разлагался в ночном Крымском тумане.

Его нынешняя подруга, вращающая в его мечтах жалом, сидела тогда на тощем чемодане на борту корабля "Князь Владимир Мономах", позже переименованного в "Петра Великого", затем в "Фельдмаршала Суворова", потом в "Дмитрия Донского", потом в "Святую Марию", и, наконец, в "Адмирала Нахимова". В кармане оставалось три золотых рубля, на шее - крестик, на пальце - кольцо бабушки. Шампанское последний раз она пила во вторник, когда поручик Ржевский угощал ее в Шаляпинском гроте Судака. На деревьях там еще оставались персики, черный виноград и даже ананасы. Рядом сидели Александр Грин и Иван Павлович Чехов, брат покойного писателя, который недалеко отсюда выращивал и засаливал на зиму по десятку бочек помидоров. Она вспоминала тот чудный вечер, и слезы текли из ее глаз.

Поручик, как всегда, нырял с вышки, делая в воздухе сальто, Чехов играл на рояли Скрябина, а Грин рассказывал ей, как в 1903 году он ограбил одного богатого священника, с которым они ехали в одном купе на Пасху в Краснодар. В воздухе разливалась печаль погибшей страны и нефть из подбитого большевиками буксира "Непобедимый Монарх". Она расстегнула верхнюю пуговицу, чтобы было легче дышать. Матров Железняк застегнул ворот шинели, защищаясь от ледяного ветра залива. Жить хотелось все лучше и лучше.

Когда он кончал, всегда старался не пачкать все вокруг. Белье, простыни и трусы было жалко, к тому же могли застукать. Поэтому в конце концов удобнее всего было изливать свое сердце в унитаз.

Она не боялась захлебнуться и глотала жидкость, напоминающую по вкусу селедочный соус. Это очень полезно для кожи, и временами она доставала его изо рта и подставляла лицо под теплые мутные удары, растекающиеся по волосам и щекам.

Чехов заиграл новую прелюдию, девушка смотрела на его пальцы и откусывала маленькими кусочками холодный ананас, запивая его шампанским, приятно щекотавшим ее ноздри. Пузырики весело поднимались со дна, лопались, и брызги долетали даже до глаз. В носу защипало, и она вытерла глаза платком. Грин говорил ей, какой револьвер он показал батюшке, чтобы отнять у него заветную сумку с пожертвованиями на ремонт храма.

Теплый ветер шевелил волосы других девушек, пробившихся на борт парохода. Сколько из них станет наложницами гаремов Стамбула, куртизанками Парижа, порномоделями Нью-Иорка! Запад, как известно, не блещет красавицами. А сколько дворяночек попадется стальному Железняку в гротах Судака, на Ай-Петри, в Бахчисарайском дворце и на грязях Евпатории...

Он разочарованно закрыл Penthause. Странно, но после они уже совершенно не тревожили его душу. Он замечал теперь их тупые лица, скучное белье, неестественные позы и натянутые улыбки. Надо, пожалуй, купить другой номер, а то эти уже надоели. И он подсчитывал, сколько дней оставалось до Стамбула. Матрос Железняк не знал, что туда ему не попасть уже никогда.

Глава 9

Чинарик

Не успели мы отъехать от усадьбы и двадцати километров, как мотор неожиданно заглох. Я открыл капот и, найдя там обрывки приводного ремня, сразу понял, что здесь мы застряли надолго. Запасного ремня у меня не было - это вечное "явось пронесет", - а ведь стоит он копейки, и заменить его можно за несколько минут. На улице было градусов пять мороза, время - восемь часов утра, и вокруг, в лесу, не было видно ни одного домика. Зимний лес, укрытый снегом и закованный в лед, еще не скоро освободится из этого плена, и только Снежная Королева со своими слугами невидимо шла по сугробам, иногда стряхивая белую пыль с испуганных сосен и елок. Моя герцогиня тревожно куталась в свою куцую шубку, недовольно морщила нос, еще несколько минут, и она закоченеет, и что тогда с ней делать? До усадьбы в своих легких туфельках она не дойдет, машин здесь других не бывает, значит, мне оставался единственный выход искать поблизости какое-то временное убежище для моего сокровища.

Я побежал вперед вдоль дороги и, к счастью, примерно через километр обнаружил на опушке леса вагончик с забитыми окнами, почти до крыши занесенный снегом, на узком крыльце которого курил маленький усатый человечек в шлепанцах на босу ногу и розовом пушистом халате, весь распаренный, видимо, после бани. Я бросился через сугробы к нему. Узнав, в чем дело, он обрадовался, сделал важное значительное лицо и сказал:

- Какие проблемы! Веди сюда свою девушку. Да ты, я вижу, меня не узнаешь. Ладно, потом поговорим. Вскоре мы уже поднимались с моей герцогиней по ступенькам деревянного крыльца. Хозяин ожидал нас в глубине коридора.

- Вот это да! Да это же наша Белочка! Какими судьбами! - он развел руки в стороны и стал обниматься с моей дамой и даже поцеловал ее два раза в шечки. Из-за низкого роста ему приходилось поднимать голову так, что линия его изогнутого носа была почти горизонтальна. Я все еще не понимал, что происходит.

- Это же наш любимый Шурик, он же знаменитый господин Деловой, он же Нуворишский, но все же твой родной одноклассник Шурик по прозвищу Чинарик, толкнула меня баронесса.

- Здорово, Шурик, как ты тут оказался? - смутился я.

- А вот так! - улыбаясь, ответил Шурик, засунув руки в карманы халата и выпятив вперед живот. - Скажи спасибо, что я тут оказался на ваше счастье. Ладно, господа, милости прошу ко мне в квартиру.

- Ты разве переехал с Масловки? - последний раз, лет семь назад, я видел там Шурика в его шикарной двухкомнатной квартире с раздвинутыми стенами. До этого он тщательно заметал следы, меняя квартиры примерно раз в полгода.

- Да, здесь все-таки воздух лучше и спокойнее. В Москву я долетаю за шесть минут на своем спортивном самолете.

Шурик пошел впереди нас, разгоняя халатом пар, состоящий из частей табачного дыма, одеколона и пива. В первом тамбуре нас проверили металлоискателем. Прибор зазвенел, почувствовав в моем кармане ключи от машины. Двухметровый охранник молча забрал их себе, наверное, на всякий случай. После тамбура мы спустились по железной лестнице вниз, Шурик толкнул дверь ногой, и тут перед нашими глазами внезапно открылся целый подземный сад. Рядами росли тропические фруктовые деревья - пальмы с бананами, кокосовыми орехами, апельсинами, мандаринами, лимонами, деревья с вишней, черешней, сливами, персиками, грушами, яблоками, под ногами лежали ананасы, арбузы, дыни, клубника, черника, потом грибы и масса других растений и цветов, которых я никогда в жизни не видел. Дивный запах вскружил мне голову. Герцогиня восхищенно разглядывала сказочную райскую местность.

- Шурик, неужели это все настоящее! - воскликнула она. Шурик уверенно пробирался по тропинке, выложенной камнями.

- А как же, у меня все настоящее! Внизу я пустил несколько труб с горячей водой. Свет и тепло дает электростанция на нефти. Нефтепровод я протянул от своей скважины в Лангепасе.

На некоторых пальмах я заметил даже обезьян, вскоре крупный зеленый попугай махнул крыльями сверху и уселся на плечо Шурика. Он угостил птицу грецким орешком. Герцогиня улыбнулась и погладила попугая. Шурик всегда любил животных, и по биологии у него было "пять".

Теплица плавно переходила в спортивный городок с теннисным кортом, хоккейной площадкой, десятиметровым бассейном с изумрудной водой и уголком с тренажерами.

- После работы мне нужно как следует отдохнуть и расслабиться. Ты же помнишь, что я еще в школе был чемпионом Москвы по дзюдо, - и он показал нам свой правый бицепс. Бицепс действительно был большой и круглый, - к тому же это полезно из-за всякой мелочи.

Шурик вырастал у нас прямо на глазах. За спортивным городком находился чудный дворец эпохи Ренессанса с занавешенными окнами, окруженный фонтанами. У входа в дворец стояли два арабских воина с опахалами.

- Там я выстроил себе небольшой гарем, наложницы есть ото всюду и на любой вкус. Если бы знал, брат, что они там вытворяют! Приходи в следующий раз один, без жены, я тебя туда отведу, и они тебя, как моего старого друга, одноклассника, примут по высшему разряду. А можешь и с женой приходить, я ей тоже найду развлечение по ее вкусу. - Шурик хлопнул меня по плечу и подмигнул моей Герцогине. Рядом со спортивным городком в овраге располагалась небольшая эстрада с амфитеатром. Шурик достал "Мальборо" и угостил мою даму. Баронесса не стала отказываться от дорогих сигарет.

- Здесь я устраиваю домашние концерты, приходят друзья, артисты. Ко мне сюда заглядывают Любимов, Окуджава, Рихтер, Пугачева.

- Шурик, какой ты молодец, что не бросаешь искусство в трудную минуту, сказала герцогиня, выпуская дым мне в лицо.

Я вспомнил, что искусство всегда было близко нашему меценату. Как-то на первом курсе института я попросил Шурика достать билеты на Таганку. Нет проблем! - сказал Шурик, - приезжай в пятницу к театру в девять часов вечера, только оденься потеплее. Шурик встретил меня у турникетов метро. - Твои номера - пятнадцать и шестнадцать, фамилии - Бойко и Кац. Я встал в очередь в кассу в соответствии с номерами. Простояв всю ночь и половину субботы, я отхватил целых четыре билета на "Мастера и Маргариту". Радости моей не было предела. Я рассчитывал пригласить в театр самую красивую девушку с нашего курса. Шурик появился немного позже. - Давай билеты! Я опешил. - Какие билеты? - протягивая ему четыре бумажки. - Мастер стоит дороже, я ты заработал только на детский утренник.

Так я познакомился с билетной мафией. Потом Шурик занимался книгами, компьютерами, тачками, квартирами, мебелью и чем-то еще. На Таганку ходить мне больше не хотелось, да и Шурик не предлагал. Первую красавицу курса пришлось оставить, она отдавала предпочтение борцам и штангистам, а я мог развлечь ее в лучшем случае симфонией Брукнера под управлением Рождественского. С Шуриком мы стали редко перезваниваться, а последние годы вообще потеряли связь друг с другом.

- Что с тачкой-то случилось? - заботливо спросил Шурик, закуривая новую сигарету. Мы сели в первом ряду партера на большие бархатные кресла. Шурик нажал на невидимую кнопку, мраморный пол раскрылся, и перед нами очутился столик со всякими явствами, винами и закусками. Герцогиня восхищенно вздохнула и принялась за орешки.

- Да знаешь, как всегда - поленился купить запасной ремень, заменить-то его ничего не стоит, но в результате из-за какой-то мелочи мы тут можем надолго застрять.

Шурик взял радиотелефон и, выпуская дым, сказал, глядя на сцену:

- Ахмет? Ну как там? Все тихо? Слушай, надо тут ремень заменить в одной машине, сделай пожалуйста, - и он бросил трубку. - У меня тут ребята есть, но все совки, работать как следует не умеют, представляешь, объявил конкурс, пришло человек двести, так никто мне не понравился, все-таки в этой поганой стране не на кого положиться, с ними уже ничего не сделаешь. Все здесь всегда будет плохо, грязно, глупо.

- Одна у нас осталась надежда, это ты! - поддакнул ему я.

- А что ты думаешь! Мы тихо работаем, делаем помаленьку наши дела, недавно вот купили один английский остров с замком, будем там склад строить, а ты вот чем занимаешься? Все там же маешься дурью? Я тебе прямо, по-товарищески скажу, вся эта твоя писанина - дерьмо, и никто это не купит, а, значит, никто не будет печатать, люди-то теперь денежки считают, понимают, что печатать, а что нет. Да и вообще, я бы никогда не стал больше печатать книги. Не выгодно! Куча мороки, хлопоты с оформлением, художниками, бумагой, типографией, авторскими правами и все за твои же кровные, и потом жди годы, пока из книжного магазина придут какие-то копейки! Прибылей нет в этом деле никаких, одни убытки, а сами книжные магазины - смех да и только, - давно уже сдали свои площади другим конторам, продают вместо книг или Пепси, или компьютеры, или ботинки. У меня сейчас на складе есть для тебя, Белочка, совершенно новые ботинки по последней парижской моде, на тракторной подошве, со шнурками, сейчас скажу, чтобы тебе принесли. У тебя какой размер-то?

И он снова позвонил Ахмету. - Надоели уже эти звонки, с утра уже человек двадцать пришлось обслужить, но такие гости как вы, меня давно не посещали. Эх, молодость, молодость! А я ведь помню, как ты тогда в походе приставал к девушке! - и Шурик погрозил мне пальцем. - О чем мы говорили-то?...А, при книги...Да не нужны они никому. Посудите сами, вот у вас двухкомнатная квартира, дети есть? Ну вот, у них уже, наверное, вещами все шкафы забиты, а тут еще ваши книги! Вот пройдет еще годик, другой, и они выкинут эти книги вначале с полки в шкаф, затем из шкафа в кладовку или на антресоли, а потом на помойку. Слишком много места занимает эта макулатура, и, главное, без толку. Телевизор и то удобнее. В Америке вот давно уже не держат книг дома, зато какие там удобные встроенные шкафы для одежды! Вот к чему нам надо стремиться! А если и найдется какой-нибудь придурок, пусть читает себе в библиотеке, да и то, скоро вот я куплю одну библиотеку в центре, устрою там супермаркет, и все местные жители и сами библиотекари будут счастливы, что нашелся такой человек, который облегчил им жизнь и дал приличную работу в красивом месте. Так что, брат, зря ты взялся за эту писанину, хочешь, я устрою тебя в одну французскую фирму, будешь встречать иностранцев в Шереметьево на приличной машине, можешь даже быть им гидом, показывать всякие там достопримечательности, ведь ты, кажется, по Москве давно ездишь, дороги знаешь неплохо, объясниться сможешь?

Герцогиня с надеждой посмотрела на меня. Я замешкался, не зная, что ответить.

- Ну, ладно, не буду тебя торопить, ребята в этой фирме - мои друзья, и сделают для меня все, что нужно. Шурик нажал кнопку, раздался легкий звонок, занавес раскрылся, и не сцене оказался оркестр "Виртоузы Москвы". Дирижер поклонился Чинарику. Музыканты встали и заапплодировали смычками. - Вова, привет! Сыграй что-нибудь для нашей Белочки средневековое, она почему-то любит всю эту тягомотину.

Спиваков улыбнулся своей ослепительной улыбкой, стремительно повернулся к оркестру, взмахнул палочкой, и начались "Времена года" Вивальди. Моя герцогиня тут же растаяла, даже забыв про "Мальборо" и орешки. Шурик продолжал тем временем вести переговоры по телефону про супермаркет, таможню, парламентский комитет, восстановление храма, строительство моста и про что-то еще. Почувствовав полный размах и грандиозность проносящихся мимо великих дел, я сморщился на своем кресле и ждал, когда же, наконец, закончится это представление.

Я почему-то думал о том, как Ахмет будет открывать мой капот, ведь замок там тоже сломан, и нужно вначале чем-то смазать защелку. Ключ в скважину на левой двери тоже не вставляется, на морозе все детали так застывают, что скоро вообще будет невозможно попасть внутрь машины, если старый кусочек металла, который я так часто небрежно ронял на асфальт, наконец, обломится. А запасного ключа у меня ведь нет. Как я тогда попаду внутрь? Я вспомнил, как однажды я познакомился с взломщиком машин на улице Дмитрия Ульянова. Я остановился рядом с телефонной будкой, запер машину и вышел позвонить. Расстояние от машины до будки было метров двадцать. Номер был занят, я повесил трубку, оглянулся и увидел, как какой-то худой мужчина лет сорока ковырял ножиком в ручке задней двери. Мимо спокойно проходили прохожие. Мужчина даже не смотрел по сторонам. Я хлопнул его по плечу и спросил:

- Ты чего это тут делаешь?

- А че, твоя тачка?

- Да...

- Ну, тогда извини...

И мужик протянул мне руку в знак примирения. Ножик он держал в левой руке. Мне стало интересно.

- Чего, угнать что ли хотел?

- Да не, ты че, я просто за сумкой.

Вот я идиот, оставил на переднем сиденье сумку с документами.

- А у меня бы сигнализация загудела.

- Ну и черт с ней, я бы сумку взял и все.

- А как машину открыть ножиком?

И тут на моих глазах умелец засунул лезвие под ручку задней дверцы, зацепил там за что-то и дверца отворилась. Вся операция заняла меньше десяти секунд.

- Здорово! - сказал я. Расстались мы с ним почти знакомыми, мужик предлагал помощь ("если че надо, давай, сделаем"), а я с тех пор сколько сам ни пытался, так и не научился открывать свои двери без ключей. Вот что значит ловкость рук!...

- Ну как, ты согласился на предложение Шурика? - спросила меня моя баронесса в перерыве между частями концерта. Музыканты тихо подстраивали скрипки и безмолвно переглядывались между собой, разговаривая только губами или бровями. Еще секунда, все потянулись к дирижеру, и началась "Осень". Шурик громко высморкался и снова взялся за телефонную трубку.

- Да что ты там ничего не слышишь, что это у тебя за телефон, давай мне генерального, - заорал он, - а вы, ребята, чуть потише, - и он махнул рукой в сторону эстрады.

Спиваков, смущенно улыбаясь, оглянулся, закивал головой и руками приглушил звук оркестра. Все-таки генеральный на проводе! А они могут и вообще прерваться, велика важность! Потом ведь могут и продолжить, а можно и не продолжать. Герцогиня, вся красная от стыда, смотрела в мраморный пол. Я искал глазами выход. Наконец, после "Осени" я дернул свою подругу за руку, и мы тихо вышли из зала. Миновав корт, бассейн, фонтаны и теплицу, мы очутились у лестницы. По дороге я успел сорвать ананас. Несколько ступенек, и вот мы снова у металлоискателя. Охранник возвращает мне ключи от машины, берет трубку и спрашивает:

- Можно выпускать?

В ответ из трубки раздались крики и выстрелы. Охранник схватил пулемет и бросился вниз по лестнице на помощь шефу. Мы же благополучно вышли на волю из этого райского места. Холодный ветер ударил в грудь. Я вздохнул с облегчением. Слава Богу, охранник нас выпустил, а то ведь мог бы уложить запросто! Потом бы тихо сложили трупы в топку немецкой мини-теплоэлектростанции "Крупп" (лишь слегка усовершенствованной с 1941 года), и мы вылетели бы в трубу, а пепел использовался бы на подземных плантациях, увеличивая урожайность фиников и киви в 1.7 раза. А что, вы сомневаетесь? Человек-то теперь не очень дорого стоит, Мерседес и то дороже, а про квартиру и говорить нечего. И действительно, если так задуматься, сколько хорошей жилплощади занимают всякие никому не нужные старушки и алкаши! А важным, главным, солидным и основным людям некуда деться! И ведь у них тоже есть друзья, любовницы, наследники и проч., и проч. Так что, господа гуманисты, придется вам где-то строить небольшой зоопарк для всяких бесполезных и лишних людей, чтоб хоть вы о них позаботились. Где-нибудь подальше, на Севере или в пустыне, только чтоб места этот зоопарк не очень много занимал, и чтоб там все было по-проще, подешевле, грамм по 50 черного хлеба в день - и достаточно, старушки ведь мало кушают, а некоторые очень даже располнели, можно было бы и похудеть немного.

Вообще, нужно заметить, немцы и наш великий друг всех физкультурников товарищ Сталин очень правильно использовали людские резервы, посмотрите, какие великолепные высотные дома построили в нашей столице, давно уже ничего подобного у нас никто не строил, ведь они теперь определяют силует всего города! А почитайте народного нашего товарища Максима Горького или его немецкого друга Фейхтвангера! Одно только название чего стоит - "Если враг не сдается, его уничтожают", 1938 год.

Мы пошли по замерзшей дороге в сторону к брошеной машине. Вскоре она показалась на обочине. Моя подруга шла рядом и стучала зубами. Лишь бы аккумулятор не подкачал! Эта мысль, бывало, не давала мне уснуть зимними ночами. Лежишь иногда в постели, согревшись наконец после холодного дня, и думаешь - сколько градусов, интересно, будет к утру? Если небо без облаков и видны звезды - тогда может быть градусов 10 мороза, масло застыло, и тока для запуска не хватит. Один выход - снять аккумулятор (пятнадцать килограмм) и переть его домой, в теплую кладовку, присоединять к нему провода (минус - к минусу, плюс - к плюсу) и заряжать всю ночь слабым током в один ампер. Если, конечно, зарядное устройство не перегреется и не загорится. И вот лежишь и думаешь - загорится или нет, загорится или нет. Хорошо, если захочется под утро в туалет - тогда можно проверить, перегревается или нет. А если не захочется?

Конечно, некоторые могут позволить себе новые аккумуляторы, теплые гаражи, исправные зарядные устройства или даже личных шоферов, но где же взять на все это денег? Одно спасение - если ночью будет пасмурно, тогда к утру не так подморозит, будет градуса четыре мороза, а то и минус два. Хорошо, конечно, если будет ноль. Тогда мой аккумулятор уже снимать не надо, и если правильно все делать, машина может и завестись. Тут уже все должно быть доведено до автоматизма - подсос вытянуть до упора, нажать педаль сцепления, нейтральная передача, но педаль топлива ни в коем случае не нажимать, и - включаешь стартер на 10-15 секунд. Он крутится еле-еле, и машина с первого раза никогда не заводится. Выключаешь стартер, даешь аккумулятору отдохнуть одну минуту, потом снова на 10 секунд включаешь стартер. С третей попытки должно получиться. Но и даже если все делаешь правильно, то все равно может ничего не получиться. Так что вся наша жизнь - игра случая и еще кое-кого, не будем их всех перечислять.

Новый ремень стоял на своем месте, мы забрались внутрь холодного зверя и смогли его все-таки запустить. Неужели теперь нам удастся добраться до родной теплой квартиры?

Дорога неслась по ледяному мартовскому лесу. Сугробы в этом году быстро опустились, воды было полно, но ночью опять все замерзало, и сейчас, под слабыми утренними лучами холодного весеннего солнца, снег и лед только начинали таять, и голые березки - манекенщицы с прекрасными высокими ногами отражались от зеркального пола, взгляд скользил от тонких шпилек, узких лодыжек через круглые колени все выше и выше, где чулок заканчивался темной узорчатой полоской, а дальше уже захватывало дух и сияло синее небо, мы мчались сквозь лес этих красоток, и они демонстрировали нам все возможные рисунки в черных и телесных тонах на белой замерзшей шершавой коже, шагая, раскачиваясь и подходя вплотную к окнам машины, стремительно разворачиваясь и убегая вдаль переодеться, призывно оглядываясь перед тем, как уже окончательно и навсегда скрыться.

И вот уже снова вечерний двор, а мы так и не смогли согреться внутри нашего гремящего зверя, моя подруга всю дорогу молчала, вспоминая нуворишский подземный рай. Ах да, Людвиг Баварский тоже любил устраивать концерты Вагнера в гротах и слушал "Тангейзера", сидя в лодке в середине подземного озера, а вокруг него плавали белые лебеди.

Я уже не удивлялся тому, что прихожу домой не с любимой женой, а с почти незнакомой подругой с того света, правда, все они потом становятся одинаковыми, у всех ведь есть пиписка, как говаривала наша соседка тетя Рая, только другими словами и про мужчин. Я вспомнил, как тетя Рая однажды ни с того ни с сего сообщила мне, когда я подвозил ее на работу, что она занимается спиритизмом и часто видела Пушкина ("веселый, но матершинник страшный"), Достоевского ("противный мужик"), а потом к ней пришел ее дедушка, тоже покойник, и сказал, чтобы она больше туда не ходила, а то это плохо кончится, и что мертвые заберут ее к себе. Сын ее, кстати, тоже играет в оркестре на трубе и часто ездит за границу на гастроли, недавно опять был в Америке, вот так.

Мы поднимались с моей подругой по лестнице, а потом в лифте, будто делали это вместе лет двадцать. Она и вправду была сильно похожа на мою жену. Да и вообще, все ваши любимые женщины (а для девушек - любимые мужчины) будут обязательно иметь много общего. Так что стоит ли тогда разводиться?

Часто, возвращаясь с женой из гостей или после концерта, я предвкушал те сладкие мгновенья, когда я, наконец, закрою за нами дверь и в пустоте квартиры (дети сегодня ночуют у бабушки), совсем одни, мы, наконец, предадимся исступленному, жадному разврату. Я начинал медленно раздевать эту незнакомку, с которой еще утром мы стирали кучу белья в старой стиральной машине "Эврика". Вначале разматывался длинный шарф, чуть покрытый инеем. Она оглядывала себя в зеркале, ведь после вечера важно знать, что ты во всем была неотразима, а я тем временем становился на колени и медленно развязывал ее шнурки на высоких ботиночках, облегающие стройные крепкие ножки. Конечно, этот счастливый момент, когда мне позволялось развязывать шнурки, слегка лишь касаясь ее ножек, этот момент готовился обычно целый день, а то и неделю, ведь все предыдущее должно сочетаться с возможностью подать в этот момент теплые домашние тапочки, а потом с возможностью вдруг скользнуть вдоль чулок вверх и прижать к себе эту девушку, крепко держа ее за попу, и при этом еще сразу поцеловать ее в губы. А то, как иногда бывает - то репетиции, то конференции, то менструации... Поцеловать ее в губы. Прямо скажем, не всякая незнакомка согласится на такое обхождение, и тут я вдруг подумал, что приятнее всего так делать с любимой девушкой, про которую ты все знаешь с начала и до конца уже лет десять.

Вот так-то, господа изменники, если у вас есть любимая жена, и вдруг под руку попалось что-то чужое, это может быть вам совсем не так радостно и приятно, особенно в родной квартире.

Моя новая подруга посмотрела на меня пристально, пока я искал себе тапки (вечно их куда-нибудь засунут), а потом вдруг сразу прошла в кладовку, хлопнула дверью, и вот ее туфельки уже застучали по металлической лестнице, еще недавно обнаруженной мной в знакомом, казалось бы, до боли, месте. Я в нерешительности замер, потом подошел к кладовке и крикнул вниз:

- Эй, куда ты?

- Ставь чайник, я скоро вернусь, - и ее шаги растворились далеко под землей.

Глава 10

Из ванны на помойку

Прошло полчаса, час, чайник успел выкипеть, но она все не возвращалась. Обиделась! Конечно, не так-то легко быть хозяйкой в чужом доме, особенно на кухне и в постели. Но ничего, потом все образуется, подумал я, хотя мой нынешний образ жизни и вся обстановка как-то не вязались с моей прежней нормальной жизнью. А что бы вы делали на моем месте, да еще когда в квартире так холодно и почти не топят?

Но я знаю, что делать! Убедившись, что подруга сразу не пришла, что уже поздно, что в голове полный бардак, я направился в ванну. Вот о чем я мог бы написать роман, так это о горячей ванне. Мечта поэта!

Захожу в ванну, затыкаю пробкой слив и включаю горячую воду. Вокруг еще по-прежнему холодно, и ледяной кафель обжигает босые ноги. Я уже успел скинуть тапки и носки. Затем я судорожно стягиваю узкие джинсы, которые обычно застревают на носках. Поэтому перед джинсами лучше всегда вначале снять тапки, а потом носки. Все эти детали необыкновенно важны в жизни, поэтому я никак не могу обойтись без них. Ну действительно, представьте себе, вы забыли снять носки, начинаете снимать джинсы, а тут зазвонил телефон! Или вы пытаетесь раздеть свою даму, чайник уже свистит, а ее джинсы застряли на проклятых носках, и она совершенно не может свободно двигать ногами. А ведь это совершенно необходимо, что понимает любой здравомыслящий человек. Продолжаю про ванну.

Ноги и руки совершенно синие и прямо ребристые от мурашек. Горячий пар заполняет дно белого ложа. Самое приятное - это, конечно, ощущение контраста, ведь только ощущение противоположностей может дать полное наслаждение моментом. На улице пусть минус пять, а еще лучше, минус двадцать пять, и после улицы все тело должно задубеть, а пальцы просто не шевелятся и не чувствуют пуговиц и молнии.

Я осторожно опускаю правую ногу в горячий пар. Несколько секунд ничего не чувствую, а потом сразу вскрикиваю от ожога. Надо все-таки открыть холодный кран на пол-оборота. Сажусь на край ванны, которая еще очень холодна и не успела еще прогреться, и жду, пока ноги привыкнут к кипятку. Скоро пятки становится горячими как кипяток, а голова и руки еще синие от мороза, и по всему телу бегают волны тепла и холода, сталкиваясь друг с другом, проходя до конца тела и обратно. Теперь главное - постараться лечь на дно. Держась руками за края ванны, как за брусья, я пытаюсь коснуться попой поверхности воды, и тут же выскакиваю наружу - ощущение, будто присел на сковородку. Вот где она, святая инквизиция! Но все-таки и попа вскоре привыкает. Медленно сгибая руки, я, наконец, сажусь на дно. Можно перевести дух, а уши еще щипет от жгучего холода, на улице ведь было двадцать градусов мороза!

Воды набралось пока еще только до коленных чашечек. Не буду долго рассказывать, как мне удалось в тот день лечь на дно ванны. Скажу прямо, это было не легко. Вскоре температура поверхности тела сравнивается с температурой воды, но внутри еще по-прежнему остается холодное ядро. Теперь уже теплые волны гуляют не снизу вверх, а наружу и внутрь. К этому чувству примешивается ощущение начинающейся невесомости, ведь в воде тело становится легче. Неплохо в этот момент вспомнить закон Архимеда. С помощью ванны легко можно измерить такую сложную величину, как объем вашего тела. Мой объем оказался равным примерно 0.07 кубического метра. Хотя, конечно, проще его определить, зная вес вашего тела и удельный вес воды.

Я закрываю глаза и погружаюсь в воду с ушами. Струя из крана с такой силой лупит по поверхности, что кажется, будто в соседней комнате работает отбойный молоток. А на улице пусть бушует вьюга. И вот я уже представляю себя в волнах Черного моря, будто я ныряю за крабами в маске с трубкой. В ушах немного звенит, и мотор катера, отходящего на Ланжерон, работает близко-близко. Водоросли и трава медленно колышатся, по дну пробегают солнечные волны, и между камней я нахожу маленького краба, который убегает боком в маленькую пещеру. Мимо проплывает жгучая медуза, и я еле успеваю увернуться от ее прозрачных ядовитых щупалец. Воздух кончается, и пора выныривать. Поднявшись вверх, как поплавок, я с силой выдыхаю в трубку, и фонтан воды подымается среди зеленых волн почти на метр. Кстати, ласты всегда мне мешали двигаться, и я обходился без них. Отдышавшись несколько минут, я набираю по-больше воздуху и ныряю снова на дно. Воды в ванне уже совсем много, и она почти достает до верхнего сливного отверстия. Краб забыл про меня и вылез целиком из-под камня. Я хватаю его и вдруг сквозь бурление катера, отходящего на Ланжерон, слышу непонятный звонок.

Я вынырнул на поверхность и открыл глаза. Звонок повторился. Вот черт, кто это приперся в такой неподходящий момент! Неужели тете Рае опять приспичило смерить давление? Я выключил воду и встал в ванне, чтобы вода с меня немного стекла. Звонок настойчиво повторялся. Обмотав вокруг пояса полотенце, я зашлепал по ледяному полу к двери.

- Кто там? - я уставился в глазок, ожидая увидеть тетю Раю. - Откройте, милиция! - за дверью стояли два милиционера в бронежилетах и с автоматами.

"Неужели опять не сработала сигнализация?" - подумал я. С этой сигнализацией сплошное беспокойство. То скорее ее надо ставить, то быстрее снимать, а она еще по несколько раз в месяц не срабатывает, приезжает наряд, потом плати деньги за ложный вызов. Может, плюнуть и отказаться от этой охраны? Воровать-то особенно нечего...

- Подождите минуту, сейчас открою, - отвечаю я и бегу натягивать джинсы на мокрое тело. В ванне так тепло, хорошо, а в коридоре сквозняк и еще эти морозные милиционеры с автоматами. Надо еще паспорт найти, а то они без паспорта не успокоятся. Паспорт был в кармане куртки.

- Проходите пожалуйста, опять сигнализация не сработала? - виновато спросил я, стуча зубами от холода. Так ведь можно и простудиться. - Что-то вы на этот раз поздно приехали, прошло уже, наверное, часа полтора, как я дома.

Милиционер молча рассматривал мой паспорт, потом сказал второму:

- Ну, Коль, зови Романова. Этот действительно здесь не прописан. А вы, гражданин, что тут делаете в чужой квартире? - и он стал постукивать моим паспортом по своей ладони.

Действительно, в этой квартире я не прописан, поскольку живу у жены, но и жена тут тоже не прописана, она прописана в другой квартире, на Сретенке, а мы с ней живем здесь в квартире тетки ее первого мужа, которая со Сретенки сюда переселяться не хочет. Жалко все-таки старушку - привыкла к старому месту. Все это в двух словах я попытался объяснить милиционеру. Он недоверчиво посмотрел на мою прописку. Я должен был сейчас быть на улице Тухачевского.

- Коль, ну где там твой Романов, зови его сюда, а то тут какой-то бомж выступает.

Какой еще Романов, подумал я, лучше бы нашли мою жену. Наконец, я услышал звук открывающейся наружней двери, и в коридор вразвалку вошел ... мой подземный двойник. Вот это номер! Значит, им просто нужна была моя, то есть, не моя, но моей родственницы, квартира! И ничего им не скажешь! А куда же они дели бедную старушку?

На двойнике был расстегнутый плащ, дорогой костюм-тройка, галстук, пышные усы (когда он их успел отрастить, или просто наклеил) и запах одеколона. Он мельком глянул на меня, потом обратился к главному милиционеру и стал с благодарностью трясти его руку.

- Спасибо вам, дорогой товарищ майор (майор был на самом деле капитан), я вам так благодарен, а то вы представляете мои чувства - поднимаюсь по своей родной лестнице в свою родную квартиру, и вижу там - горит свет, в ванне льется вода, и какой-то тип с закрытыми глазами лежит под водой, пускает пузыри и мычит что-то!

- Не волнуйтесь, господин Романов, ваши документы в порядке, вы ведь здесь прописаны, а этого придурка мы сейчас заберем с собой.

Второй милиционер пересчитывал пачку денег. Усатый двойник посмотрел на меня с усмешкой. Как я попался, как я попался! И когда это он успел здесь прописаться, ведь еще дня три назад он был на Ваганьковском кладбище! Видимо, у них везде свои люди. Теперь я понимаю, почему здесь не было ни жены, ни мебели, этот гад уже скоро привезет все свое, или вначале переломает все стены и построит себе новые.

- Давай, друг, вытирайся, и пошли, - милиционер шагнул в большую комнату и принялся изучать голые стены и потолки. Второй продолжал пересчитывать деньги. С мокрой головой на такой холод! Вот гады! Я кое-как вытерся и оделся. Паспорт по-прежнему оставался у "майора". И вот торжественный момент - в сопровождении двух конвоиров я спускаюсь по лестнице. Рядом с милицейским газиком дымился теплыми выхлопными газами черный "Мерседес" Романова с шофером. Двойник смотрел на меня из окна и на прощание помахал ручкой. Хлопнула дверца, и газик запердел к участку. Ну я и влип!

На улицах было уже совсем темно. Коля, наверное, нарочно выбирал дорогу без фонарей и встречных машин. Газик подскакивал на каждой яме как козлик, и хлюпающий звук его пробитого глушителя долбил окружающие дома, в которых даже не светились окна. Через полчаса езды по таким местам меня затошнило. Наконец нам попалась одна встречная машина. Ее фары осветили лица моих конвоиров, и вдруг в майоре я узнал кладбищенского сторожа, только на этот раз он был гладко выбрит и коротко подстрижен. Я вспомнил, что видел его уже в подземном ресторане, на ипподроме и на даче. И вот теперь он выгоняет меня из моей квартиры да еще везет в участок!

- Если бы не твоя подружка, мы бы давно пустили тебе кровь, - вдруг сказал он ни с того ни с сего. - Господин Романов, твой дальний родственник, велел тебя кончить как бомжа, и труп выкинуть в мусорный бак. Так что ты ему больше не показывайся. Паспорт мы у тебя забираем. Скажи спасибо твоей подружке, что остался цел. Тормозни-ка, Коль.

Архип вылез из газика, вытащил меня за шиворот и швырнул в грязь. Кругом была кромешная темень, газик фары не включал. Я услышал щелчок предохранителя, приближающиеся шаги майора, и решил, что теперь-то он меня пристрелит как собаку. И что сказать в свое оправдание? Что господину Романову я не буду мешать в его новой поверхностной жизни? Что обижать бедных нехорошо? Что убийц ждет наказание на том свете? Но ведь они уже там бывали ... Архип схватил меня за мокрые волосы и приставил пистолет к моему виску. - Считай до трех, легче будет! - крикнул он в мое левое ухо.

Раз. Два. Три. Последнее, что я услышал, был звук пробитого глушителя их старого газика. Так меня убили второй раз...

И вот я лежу на помойке с простреленным черепом и мокрыми волосами, и снова пытаюсь набрать по-больше воздуха и достать краба из-под большого подводного камня. Надо же все-таки досмотреть этот чудесный сон, так прекрасно начавшийся в горячей ванне, и так гнусно прерванный придурками из охраны.

Волны становятся больше - днем ветер сильнее, и вода уже не такая прозрачная. Я опускаюсь все ниже и ниже ко дну и уже почти на ощупь хватаю это ужасное животное. Краб шевелится и норовит захватить меня клешней. Теперь скорее на поверхность, и к берегу. Слава Богу, я догадался захватить с собой небольшой целлофановый мешочек, куда теперь отправляется морской зверь. До берега я доплываю вполне благополучно, если не считать темных кругов перед глазами от недостатка кислорода и тошноты от долгого качания на волнах. Краб затих в пакете и готовится к самому худшему. Чтобы он не убежал, я сажаю его в небольшую стеклянную банку с морской водой и водорослями. Пусть отдохнет.

Мне тоже надо отдохнуть и согреться. Оставив банку с крабом в тенечке, я ложусь на раскаленный песок и блаженно закрываю глаза. Господи, как хорошо! Солнце горячими руками ласкает все тело, ну прямо какой-то эротический массаж, и сразу хочется есть. После купания всегда появляется зверский аппетит. Подсохнув и обогревшись, я подымаюсь с песка, стряхиваю с себя отпечатки пляжа и иду к нашему домику. Там, на тенистой веранде, увитой виноградными лозами с еще зелеными ягодами, уже накрыт стол с простой клеенкой. Мы садимся обедать все голые, только в плавках и купальниках, и воздух такой теплый и соленый, что одеваться дальше совсем невозможно. А наша скромная еда вкуснее, чем в любом парижском ресторане. Это багряные сладкие одесские помидоры, по размерам приближающиеся к небольшому арбузу, крупная соль, хрустящая на зубах, большой круглый хлеб, пусть даже черствый, на море это абсолютно неважно, и еще, может быть, вареная молодая картошечка с укропчиком. Мы едим все это руками, помидорные сок брызгает в мою подругу и стекает по ее плечу, смешиваясь с потом и морской солью. И еще для остроты обязательно добавьте несколько долек крепкого молодого чеснока. И чем запить все это счастье? Дети запивают обед холодным лимонадом, который грустно лежал перед этим по пояс в песке, омываемый зелеными волнами, а взрослые, конечно, пьют легкое красное вино из запотевших стаканов. Такие вот картины возникают в пробитых башках молодых бомжей, валяющихся на московских помойках.

Глава 11

Скрипачка

Наступило утро, и мусорщик чуть не задавил меня своей машиной. Остановившись всего в нескольких сантиметрах от моей головы, он выскочил из машины и толкнул меня носком сапога. Я очнулся. Все-таки опять жизнь победила смерть! Майор лишь пальнул в воздух рядом с моим ухом, и я потерял сознание от страха. Левое ухо до сих пор было заложено. Такое бывает, если слишком много ныряешь на глубину. Мокрые волосы заледенели и покрылись инеем. Грязь, раскисшая вечером, за ночь замерзла, и штаны стали как брезентовые. Мусорщик грязно выругался и оттащил меня в сторону от помойки. Ему надо было подъехать ближе, чтобы достать до баков подъемником.

Как быстро я, однако, превратился в бомжа! Еще позавчера, выглядывая из окна своей квартиры, я с жалостью замечал нищих, роящихся в помойке. А теперь у меня тоже нет ничего - ни семьи, ни кола, ни двора, ни паспорта, ни работы. Прямо Диоген какой-то. Стоило ради этого спускаться под землю! Вот тебе, идиот, и задание Ваганьковского клуба! Вот тебе и ночные скачки, и дачки с покойничками! Теперь я легко могу начать новую жизнь, и даже ясно, какую. Лучше бы уж соглашался служить у Чинарика, лучше бы пошел бы рабочим на соседнюю стройку, или дворником на ту же помойку! А кто теперь ты без паспорта! Даже на своей машине не сможешь ездить! Кстати, а где права? Я сел и стал лихорадочно ощупывать карманы. Господи, права остались! Значит, я еще жив, я еще человек, а не бомж! Ура, я подпрыгнул от радости и даже забыл на минуту о холоде. Конечно, рассуждал я, не может ведь Он так сразу оставить меня без всякой надежды, без единой соломинки. Мусорщик уехал, закидав меня рваной бумагой с объедками.

Ледяной ветер стал поддувать под меня колючую снежную крупу. Надо срочно согреться! Я поднялся на ноги и постепенно стал приходить в себя. Штаны захрустели. Попрыгав на месте, как пленный немец под Сталинградом, я решил вначале найти какой-нибудь подъезд с горячей батареей. Кругом были какие-то бесконечные заборы, покрытые черным снегом обочины, помойки и старые гаражи. До ближайшего дома пришлось идти целых полчаса. В этом районе я еще не разу не был. Такое чувство, что это не Москва, а какой-то серый провинциальный город. По дороге я прихватил пустую коробку из-под телевизора "Сони", чтобы в подъезде постелить картон под себя. Коробка была еще теплая, видимо, хозяин выкинул ее всего несколько минут назад. Я часто видел такие картонки на лестницах у батарей и раньше думал, что на них ночуют бездомные кошки или собаки. Нет, это просто следы бомжей.

Забравшись в ближайший подъезд, я попытался подняться повыше, чтобы меня поменьше беспокоили жильцы, но вдруг в середине подъема открылась дверь, и на меня бросилась огромная овчарка - видимо, хозяин решил вывести ее пописать. Хорошо, что он успел надеть на нее поводок, я то бы она сразу откусила бы у меня кусок ноги. Придерживая ласкового зверя на расстоянии, мужчина оглядел меня с головы до ног, затем посмотрел на коробку, сразу сообразил, что я решил тут прилечь, и сказал:

- А ну, уе.... быстро отсюда!

Добрый человек! Он крепко держал поводок, и я быстро побежал к выходу. Как нежно я люблю собаководов! Смотришь, бывало, на старушку с Моськой, которая надрывается от тонкого лая, и думаешь, какая все-таки благородная женщина, старой закалки, что держит такого зверя на привязи! И еще ласково так говорит, улыбаясь:

- Ну что вы, не бойтесь, проходите мимо, она же совсем не кусается, - как будто на ее Моське это написано.

А как приятно смотреть на хозяина, который вывел, наконец, свое сокровище на улицу перед окнами, и стоит, заботливо ожидая, пока оно наложит аппетитную дымящуюся горку, да еще приговаривает:

- Вот молодец, вот умница, какой умный пес, что наклал здесь, а не на диван в гостиной!

И сразу тоже хочется порадоваться за чистоплотного домоседа. А говорят, собачья еда в банках - мировой закусон! Вы еще не пробовали? Зря, батенька, зря! Зачем только ее дают собакам, лучше бы раздавали пенсионерам ... Вон тот дядя уже с утра принял, закусил собачьими консервами, и - в отличной форме. Я вошел в другой подъезд, там по лестнице мчались трое детишек и кричали "Ура!". Было семь тридцать утра, до начала занятий в школе оставалось еще много времени, но детки радостно спешат на уроки.

- Опять этот вонючий бомж приперся, - донеслось мне вслед.

- А я одного побрызгал "Дихлофосом", когда он спал, попал ему прямо в рот, и он к нам в подъезд больше уже не приходил, - сказал другой мальчик.

Вот умные детки растут, и какие добрые! До открытия булочной осталось полчаса, я решил погреться пока здесь, а потом пойти позавтракать хлебом. В этом подъезде было не очень холодно, хотя батареи на лестницу и не выходили. Я добрался почти до самого верха, там должно было быть теплее, но особой разницы я не почувствовал. Штаны, видимо, частично подсохли на ветру. Что ж, давно я готовился к такой жизни, приглядывался к бомжам, и вот, наконец, "мечта" моя свершилась.

Как быстро и безболезненно это случилось! Что толку сейчас звонить друзьям! Уже лет пять я ни с кем не общался, у каждого свои дела, дети, работа, а я тут к ним нагряну, да еще в таком виде, нет, так не годится, и так поступать мне совсем неудобно. Родственники остались только в Одессе и Горьком, туда так просто не доедешь, особенно без паспорта. Жена с детьми, видимо, решила жить с новым любовником, а чтоб я не приставал, быстро "оформление в течение часа" - продала квартиру, и след ее простыл. И кому я еще нужен? Подземная герцогиня спустилась вниз, даже чаю не захотела со мной пить, так что остался я голый и босый один на всем свете. Уже без десяти восемь, булочная скоро откроется. Надо пойти на поиски хлеба, авось там мне подадут "Христаради".

До булочной пришлось пилить почти целый час, удобно у нас все-таки в городе все устроено. Идиот! Я думал, что с утра мне в булочной подадут на хлеб, но не тут-то было! У всех утром настроение плохое, хочется спать, да еще в такой холод и ветер. Объяснять мою историю было глупо, других я придумать не успел, и от хлебосольных москвичей я получал в лучшем случае советы типа "Работать надо идти", "Такой молодой, а уже пьяница", "Иди проспись". Наконец, какая-то бабуля дала мне на четвертинку черного, и я испытал необыкновенное счастье, вонзившись зубами в мякоть своего любимого бородинского. Как мало все-таки человеку надо! Давно мне не было так вкусно! Мысли забегали быстрее, уже захотелось двигаться и немного согреться. В подъезде особенно не согреешься, да и опасно - кругом собаки и школьники. Вот старые бомжи любят греться в метро и на вокзалах. Поеду и я куда-нибудь развеюсь! На метро мне подала приличная тетя, видимо, спешившая на работу в министерство. Я прикинулся рассеянным студентом, забывшим дома кошелек.

И вот уже я втиснулся в забитый народом вагон метро и начал потихоньку оттаивать. Вскоре подо мной образовалась небольшая лужица. Публика недовольно морщила нос. Пришлось перейти в другой вагон. Сперва я решил погонять по кольцу - интересно, сколько оборотов делает один поезд? Часа через два я определил, что один состав делает в среднем десять оборотов, а потом высаживает всех пассажиров и идет в депо. Штаны уже почти все высохли, и даже не сильно порвались по дороге, но под влажной курткой совсем ничего не было, даже шарфа, и вид был, прямо скажем, не авантажный. Про шапку и перчатки и говорить нечего - их просто не было. Примерно к часу дня я весь высох, прогрелся и захотел есть. В булочных сейчас как раз перерыв на обед, и идти туда рано. Я сделал еще три круга и решил выйти на "Красной Пресне". Где тут поблизости можно было бы купить хлеба? В высотном доме есть хлебный отдел, но там слишком приличное место, и вряд ли удастся разжалобить там кого-нибудь. Кажется, за углом, если пройти мимо кинотеатра "Пламя", есть маленькая булочная, туда я и направился.

На этот раз мне повезло. Навстречу мне попались студентки, я тоже мог еще прикинуться студентом, и они одарили меня деньгами на целый батон. Хорошо все-таки, что я еще не стал совсем старым и грязным бомжом, тогда бы они мне ничего бы не дали. А тут я даже соврал, что мне давно не платили стипендию. Наверное, у них были богатые родители. Говорят, некоторые студентки ходят на дискотеки, где за вход надо платить 120 долларов. Ах нет, я спутал, девушек вроде пускают бесплатно. На такие деньги некоторые семьи живут два месяца, а то и больше. А тут захотела потанцевать, развлечься - и за пару часов не глядя проплясываешь хлеб для толпы бедняков. Нет все-таки справедливости на свете! Я шел по улице 1905 года, жуя батон, купленный на милостыню, но мысли о девушках и революции не давали мне покоя. Что для них значит этот батон? Да ничего, мелочь, пустяк, одна пуговица с дубленки. А я вот иду, и ем эту пуговицу, и больше ничего у меня нет, и в животе становится полнее. Хорошо, что в холод пить не хочется, и вязкая мякоть боком, без посторонней помощи протискивается вдоль моего пищевода. Но чувства благодарности к этим девушкам у меня не возникло. Скорее наоборот, эта милостыня, эта подачка, пусть даже шутка, лишь показала, на каком расстоянии мы находимся друг от друга. Вполне возможно, что отец этой студентки и выкинул меня из квартиры, чтобы вселить туда свое чадо.

Жертвы революции 1905 года, и другие жертвы оказались все-таки напрасны! Мимо проскакал чугунный жандарм, похожий на моего майора, за лошадь цеплялась тоже чугунная баба, работница "Трехгорной Мануфактуры". Я бы тоже сейчас кинул в жандарма кусок кирпича и встал бы потом на баррикаду. Ведь когда холодно и хочется есть, сразу видно, кто во всем виноват. После батона я решил немного согреться и посидеть, подумать о своем печальном будущем. На Грузинском валу, точнее, во дворе, я отыскал подъезд без домофона и с батареями, и уселся на картон, постеленный предыдущим борцом за свободу пролетариата. Было уже часа четыре, на улице еще светило солнце, нагревшее воздух градусов до пяти тепла, повсюду с крыш капала вода, мои ноги опять промокли, и денег на ужин в ресторане "Ганг" при свечах не было абсолютно никаких. Захотелось запеть про враждебные вихри....

Где-то тут рядом есть студенческое общежитие, что, если проникнуть туда на ночь? Скоро ведь уже будет темно, опять собаки пойдут гулять, и в подъезде ночевать совсем не хочется. Тем более можно сделать вид, что я только спустился за хлебом, и не захватил с собой студенческого билета. А общежитие тут, кажется, консерватории, или Гнесинского института, и я смогу даже при случае что-нибудь сыграть, если придется. Хотя давно я не разыгрывался всерьез, только вот тогда, в Ваганьковском клубе, успел посидеть за роялем часа два. Публика в музыкальном общежитии должна быть все-таки приличная, не то, что на вокзале.

Я довольно быстро добрался до Малой Грузинской. Студенты шли с занятий, кто со скрипкой, кто с контрабасом, кто с флейтой. Хорошо, что сейчас мимо вахтера проходит много народу, и ко мне не прицепятся. Если что, скажу, что я с фортепианного факультета, вышел за спичками. Вахтерша, седая старушка в очках, читала газету "Культура". Надо же быть в курсе культурных новостей и событий! Я сделал вид, что живу здесь уже лет десять, и, не оборачиваясь, прошел сразу к лестнице и стал подниматься вверх. Хорошо бы найти какой-нибудь чулан со старыми матрасами, или кладовку с бельем. Вряд ли здесь есть другие незанятые комнаты. Там можно спрятаться по крайней мере, до прихода кладовщицы. Народу в коридорах было немного. На меня никто не обращал внимания. Вот бы попасть еще на какую-нибудь вечеринку с едой! Я снова представил себя в шапке-невидимке.

Поднимаясь по лестнице, я вдруг заметил впереди себя идущие стройные ножки, дивно расширяющиеся кверху. На повороте девушка обернулась, и я узнал в ней одну из тех двух студенток, которые подали мне на хлеб.

- Так вы, оказывается, тоже тут живете? - сверкнув глазками, спросила она, продолжая подыматься по лестнице, крутя попочкой, обтянутой узким платьем.

От неожиданности я растерялся и сказал "Да". Мы поравнялись и стали подыматься вместе. Некоторое время прошло в молчании. Лестница была довольно широкая.

- Кстати, а вы, случайно, не играли вторую сонату Бетховена для скрипки и фортепиано?

- Играл года два назад, - соврал я.

- Моя подруга с фортепианного факультета пошла к бабушке, а мне ужасно нужно разучить эту дурацкую сонату к завтрашнему дню.

- Я могу попробовать, - мое сердце забилось в груди.

На пятом этаже мы свернули в темный коридор, девушка отперла дверь, включила свет и впустила меня в комнату, где были лишь две застеленные серыми покрывалами пружинные кровати, тумбочка, два стула, пианино и стол. Я молчал, боясь что-нибудь испортить. При свете я разглядел ее синее платье с воротником и рукавами на пуговичках, похожее на старую школьную форму. Она выглядела лет на девятнадцать, под платьем, видимо, ничего не было, поскольку ее грудь при каждом шаге колебалась и совершала самостоятельные волнующие движения, упирающиеся в непреодолимую, но мягкую преграду. Мне сразу захотелось помыть руки. Нельзя же дотрагиваться грязью до чистых клавиш.

Она дала мне мыло в пластмассовой голубой мыльнице, и я с наслаждением подставил руки под горячую воду. Хорошо, что в это время ее еще не отключают! А то у нас как-то отключили горячую воду в январе, и это было ужасно. Да еще пришли гости, была куча грязной жирной посуды, и я мыл ее часов до трех ночи. В коридоре мне, слава Богу, никто не встретился. А то бы потом ее замучили кто у тебя такой был, да где ты такого нашла, да что вы с ним делали и т.д. Хорошо бы, конечно, поесть что-нибудь. Но впереди пока была только духовная пища.

Я вернулся в ее комнату. Она достала из-за занавески металлический пюпитр и начала его медленно раздвигать. Я сел на стул и залюбовался ее движениями. В стопке нот она нашла своего Бетховена, раскрыла на странице 143 и поставила ноты на пюпитр. Страницы сразу перевернулись. Пришлось зажать их специальными скрепками. Потом она нашла ноты для аккомпанемента и поставила их на пианино.

- Может, все-таки снимете вашу куртку? - спросила она, раскрывая футляр скрипки.

- У меня под курткой ничего нет, я только выбежал на улицу на минуту, и ничего больше не одел, - ответил я честно.

- Как же можно играть Бетховена в таком виде? - тихо спросила она.

- А что, вон в Париже целые симфонические оркестры выступают без штанов, и ничего, публика счастлива. Может, мне завернуться в простыню? - нагло спросил я. Она засмеялась.

- Будет неудобно переворачивать страницы.

- Я сниму ее, только попозже, - я совсем обнаглел.

- Когда это попозже? - не поняла она.

- Когда вы снимете ваши черные туфельки.

- Это почему же?

- Потому что черные туфельки не будут сочетаться с голым телом.

- Это как сказать.

Вот вам и второй курс музыкального училища!

- А вы давно играете эту вещь? - я решил сменить опасную тему и пододвинулся ближе к пианино.

- Да нет, дня три всего, но ничего не получается.

- Может быть, лучше попить вначале чайку? - внутри у меня давно уже все сжалось от голода.

- Нет, давайте начнем с первой части.

Она достала из футляра завернутое в синюю ткань крепкое тело скрипки и открыла ее. Я посмотрел в ноты. Что может ощутить человек, первый раз открывающий это произведение? Конечно, будь у меня опыт училища или Консерватории, я бы особенно не колебался. Но девушка была совсем молоденькая и упорно смотрела вперед, надувая щеки и хмуря лоб. Надо было сразу снять куртку. Я попробовал дотронуться до первых нот и сыграл несколько тактов. Видимо, это был облегченный вариант. Она проследовала за мной и мы довольно успешно продвинулись на несколько страниц.

Чайник на подоконнике к этому времени уже вскипел, и пар из носика растапливал оконный узор, наброшенный последним легким морозцем. Мы прервались и сели пить чай.

Она все время опускала глаза вниз, и я не понимал, что происходит и как нужно себя вести.

- А где же ваша соседка по комнате? - спросил, наконец, я.

- Она уехала домой на неделю. Приедет в понедельник. Давайте поиграем еще часок, а то вторая часть у меня совсем не получается.

Мы стали играть, и скоро я забыл про все на свете. Чудное Адажио извивалось и скользило вдоль скрипичного силуэта, и Бетховен казался восточным фокусником, гипнотизирующим змею. Под конец я сильно утомился и захотел спать. Хорошо все-таки, что в детстве я занимался музыкой! Первый день моего житья без квартиры заканчивался не так плохо, как могло быть. Но девушка может не понять, что мне негде спать, а ночевать в ее комнате не очень удобно. Хотя, если подумать, пропадает целая кровать, хотя и пружинная! Неожиданно в комнате погас свет. Как на зло темные силы подталкивали меня к пропасти, но я продолжал сопротивляться. - Опять пробки перегорели! Придется зажигать свечи. Все глаза тут испортишь, - она открыла на ощупь тумбочку и зажгла два огарка. Но мне так играть было приятнее, иногда я специально играл в детстве при свечах, воображая, что нахожусь в восемнадцатом веке. Жалко, что на концертах теперь играют с электричеством. Со свечками совсем другое впечатление. Клавиши становятся черно-желтыми, нотные страницы озаряются мерцающим светом, и мы переносимся совсем в другие времена.

Мы поиграли так еще часа два. Третья часть, Аллегро, была самая трудная. Я врал и спотыкался на каждом шагу. Но для нее это было не так важно, ведь своя партия шла у нее хорошо. Как все-таки замечательно, что не все люди думают о хлебе, деньгах и любви! Вот мы с ней сейчас поиграли, и ради чего? А просто так, для удовольствия. Хотя ей, конечно, надо было готовиться к уроку. Обычно когда есть задание, его надо выполнять через силу, а когда готовиться ни к чему не надо, получается хуже, без всякого толку. А вы замечали, что когда нельзя трахаться, то очень хочется, а когда можно, то страсть уже не та?

Наверное, она все-таки была не очень красивая и не думала ни о чем таком неправильном. Играли мы часов до двенадцати ночи. Наконец, она закрыла ноты и стала укладывать скрипку. Она была очень старательная и не будет тратить время на пустяки. Я опять сидел молча и наблюдал, как она прижимает скрипку к животу, заворачивая ее в синюю тряпку. На меня она по-прежнему старалась не смотреть. Света в доме не было, в коридоре давно никто не проходил, и на улице было совсем тихо.

- Может, попьем еще чаю? - спросила она меня, глядя в футляр и укладывая смычок.

- Давайте, - радостно согласился я, чтобы хоть чем-то заполнить внутреннюю пустоту. Чувствовалось, что ей тоже неловко, и она не знает, что сказать. О чем бы с ней таком интересном поговорить? Про себя мне рассказывать не хотелось, хотя в таких случаях обычно говорят что-нибудь выдающееся типа "Недавно на домашнем концерте Рихтера..." или "В моей статье для Нового Мира..." либо "В прошлом году в Париже я встретил..." или просто "В моем Мерседесе". Я помнил еще слова из Театра Моэма, что если уж вы взяли паузу, тяните ее как можно дольше. Да, редко теперь люди молчат, все больше рассказывают о себе, вот обязательно все должны знать, какие у нее интересные дети, машина или необыкновенный случай произошел по дороге в метро.

Чай был индийский, кидали его в грязные мутные стаканы и заливали кипятком. Она все молчала, но теперь стала странно улыбаться. Я скоро допил свой стакан и долил из чайника еще воды. Вокруг было уже совсем тихо, если не считать звяканья алюминиевых ложек и треска свечи.

- А где же ваши родители? - решил спросить я.

- Они живут под Москвой, в Подольске. Я езжу туда по воскресеньям.

Мы снова надолго замолчали. Я немного расстроился, поскольку провожать девушку под Москву - грустное занятие. Электрички вечерами почти не ходят, да и телефона наверняка нет, так что особенно времени на ухаживания нет, ведь когда провожаешь девушку домой в Москве, то ты совмещаешь приятное с полезным.

- Меня встречает папа на платформе по пятницам, - угадала она мои мысли.

- И звонить вам нельзя...

- Телефон обещали поставить через три года.

Мне стало совсем грустно и тоскливо. И даже узкая талия, обтянутая синим платьем, отступила на второй план. Почему-то у меня всегда было предубеждение к девушкам из области и к приезжим. Все-таки когда учишься в Москве, живешь в специальном мире, где все говорят на своем языке, отличном даже от языка других школ и районов. Хорошо, что она много молчит, а то у меня наверняка давно бы уже завяли уши. А найти девушку, которая бы говорила также как ты, это практически невозможно. Они все сразу становятся чужими и далекими. Как что-нибудь скажет, так все.

- Свечка скоро потухнет, - сделал я ценное замечание. Она ничего не ответила, но теперь ее глаза были направлены на пламя, огонь отражался в ее зрачках, но я по-прежнему не понимал, что она хочет и как себя вести. Она тут достаточно одинока, и можно завладеть ее временем. С другой стороны, она еще маленькая, ей надо учиться и учиться, и что я буду ее отвлекать от Бетховена своими приставаниями. Я вдруг почувствовал, что уже давно закончил институт, и как далеко осталось то время.

Она, наверное, еще девственница и совсем неиспорченная, так что мне стало ее даже жалко, что ей попался такой бомж. Я налил еще чаю. Голода уже особенно не чувствовалось, желудок был доверху заполнен горячей водой. Случайно я посмотрел на книжную полку, и волосы мои зашевелились от страха.

На куче нот и тетрадей лежала коричневая потертая тетрадь с надписью "Книга Учета. Книга Разврата". Последний раз я видел ее на даче с покойниками. Неужели моя скрипачка тоже их этих? Как иначе эта книга попала к ней? Или ее уже издали большим тиражом? Стало еще тише, девушка не мигая смотрела на пламя свечи восковым взглядом, как статуя. Я попятился к двери, выскочил в коридор и спрятался в темном углу на чердаке.

Глава 12

Книга Учета. Книга Разврата. Учитель Пирожников.

Хорошо все-таки, что всех моих учеников поселили в каюты на одном этаже! А то пришлось бы бегать по этим крутым корабельным лестницам туда-сюда и проверять, все ли "детки" на месте. А с моим животом особенно не побегаешь. Хотя какие они детки, это девятый да десятый класс! У Марфиной уже такая грудь, как у завуча. Корабль, конечно, не самое подходящее место для воспитательной работы. Не запретишь же им ходить на танцы, а танцы, как назло, длятся до четырех утра. Уже тут тебе и матросы, и папиросы, и прочая дрянь, а девицы и рады потанцевать со взрослыми кавалерами. Никакого сна с ними нет! Да, это была большая ошибка - устраивать плавание на корабле школьников со взрослыми, да еще так долго. Они быстро учатся всему плохому. Пирожников посмотрел на свои большие авторитетные часы. Уже половина двенадцатого, пора загонять их в каюты. Сегодня целый день так сильно качало, слава Богу, всех давно тошнит, и укладывать силой спать никого не придется. Все и так давно лежат трупами. Крепко держась обеими руками за поручни, Пирожников вышел в коридор. У ребят было уже тихо, а у девочек горел свет и раздавались голоса. Пирожников постучался и отворил дверь каюты.

- Илья Николаевич, Никольская упала с верхней полки и разбила себе нос, мы кровь ей никак не можем остановить! - заверещала Марфина с большой грудью, едва прикрытой легкой ночной рубашкой. Никольская из 10 Б сидела на постели, задрав голову кверху и зажав нос мокрым от крови платком. Пирожников нахмурился.

- Так, Никольская! Пойдем-ка со мной в медпункт, а вы все тушите свет и спать, уже ночь на дворе.

Кроме Марфиной, все остальные девицы уже лежали в койках. Как хорошо все-таки, что сегодня такая качка!

- Марфина, проветри класс, а то у вас тут невозможно заниматься.

За иллюминатором бушевало Черное море. Через мгновение пароход накренился, и в каюту плеснули соленые теплые брызги. Пирожников испугался и отскочил в сторону.

- Ну хватит, пожалуй.

Марфина закрыла иллюминатор и полезла на верхнюю полку. Илья Николаевич с тоской наблюдал за ее движениями.

- Все улеглись? Ну, спите.

Он вывел Никольскую за ледяную руку в коридор, выключил в каюте свет и закрыл за собою дверь.

- Сильно ударилась? - спросил он, оглядывая ее ночную рубашку с пятнами крови.

- Да нет, это у меня бывает от переутомления, - ответила она, шагая впереди него. Пирожников с удивлением наблюдал за контурами ее юного тела. Его тоже порядочно укачивало. Вот черт, уже в десятом классе, и такая попочка! подумал он. - Хорошо все-таки работать учителем в старших классах, они ведь еще толком ничего не понимают, и столько мимо тебя проходит таких вот девочек в одних ночных рубашках, без всякого стеснения! А чего стоят упоительные дополнительные занятия до позднего вечера! Вскоре они добрались до медпункта, но там было уже все заперто. Никольская немного приободрилась.

- У меня уже больше не течет, - сказала она, отнимая от носа платок и пробуя пальцем верхнюю губу и ноздри.

- Ладно, ладно, пойдем-ка я дам тебе какое-нибудь лекарство из нашей школьной аптечки и чистый платок, а то ты вся в крови, будто с Бородинского поля.

Пирожников был учителем истории и больше всего любил Наполеона и декабристов. Он помнил, что когда течет кровь из носа, нужно лечь на спину, задрав голову, и приложить мокрую холодную тряпочку или платок к переносице. Они вошли в его каюту. Было около двенадцати ночи.

Илья Николаевич поехал с группой школьников потому, что он был единственный молодой учитель в своей школе. С одними училками детей отпускать в такое путешествие было никак нельзя, да и они, молоденькие учительницы, все как один, ушли в декретный отпуск, у других были свои больные дети, родители, или свое больное сердце, печень, спина, ноги, и только толстый Пирожников был самый здоровый из всех.

По дороге к своей каюте он заметил, что за дверьми его школьников уже совсем тихо, света нигде не было, и даже Марфина с большой грудью, наверное, уже спит. Пирожников аккуратно закрыл за собой дверь. В его каюте была только одна койка.

- Ложись на спину и запрокинь голову назад, - грозно скомандовал он Никольской. Она послушно вытянулась на его покрывале. Он снял свою подушку и положил ее на стул. Стул стоял в ногах койки, и когда Илья Николаевич отпустил подушку и посмотрел на свою ученицу, сердце его заколотилось. Он увидел подбородок Никольской как раз между двумя холмиками, обтянутыми тонкой ночной рубашкой, которая в таком положении задралась даже выше колен. Никольская смирно лежала, закрыв глаза и вытянув руки вдоль тела.

- Сейчас я поставлю тебе холодный компресс, - сказал Пирожников, завороженно следя за тем, как юная грудь Никольской поднимается в такт ее дыханию. По дороге к раковине он сильно ударился головой о полку, но даже не заметил этого.

Илья Николаевич открыл кран с холодной водой, но тут вспомнил, что забыл достать из чемодана носовой платок. Он вернулся к Никольской и нагнулся под койку, чтобы достать чемодан. Никольская, вся обтянутая ночной рубашкой, парила над его чемоданом прямо перед его глазами. Впопыхах, потеряв очки, Илья Николаевич долго не мог отыскать в чемодане носовой платок, поскольку его взгляд не мог оторваться от груди Никольской и шарил он в чемодане вслепую. Ему как назло все время попадались под руку полосатые зеленые носки, которые он искал с самого отъезда из Москвы. Никольская шмыгнула окровавленным носом. Наконец, Пирожников отыскал платок, по дороге к раковине опять ударился головой о полку и только потом смог подставить руки под ледяную струю. Это его немного освежило. Платок скоро намок, и Илья Николаевич осторожно положил его на переносицу девушки. Никольская дышала ртом, и Пирожников был совсем близко от ее полных красивых губ, чуть дрожащих от холода.

- Ты, наверное, замерзла, - спросил он ее.

- Да, немножко.

- Сейчас я тебя укрою одеялом.

Никольская лежала сверху покрывала, и надо было вытаскивать одеяло снизу. Чтобы помочь ему, она уперлась головой и попой в койку, еще выше задирая свои прелестные юные груди, а потом, когда нужно было вытаскивать дальше, Илья Николаевич просунул руки ей под спину, приподнял ее и освободил одеяло из-под ее сладкой попочки.

Плотно укрыв Никольскую одеялом, Пирожников огорчился.

Теперь он уже не мог видеть тонких деталей ее юного тела. Смочив свое полотенце водой, он стал вытирать кровь под ее носом, стараясь как можно меньше приминать ее пухлые алые губы.

Никольская улыбнулась.

- Щекотно, Илья Николаевич!

Вот дура, подумал он. Но кровь никак не останавливалась.

- Тебе надо полежать так без движения, - сказал он, меняя холодную примочку.

- А как же вы? - вдруг спросила она, - давайте я пойду назад, в свою каюту.

- Нет, нет, что ты, тебе ни в коем случае нельзя теперь вставать, - строго сказал он, испугавшись, что она уйдет. - Постарайся успокоиться и уснуть, а я пока посижу рядом.

Он вышел в коридор проверить, тихо ли в остальных каютах.

Все дети, утомленные качкой, спали мертвым сном. Пирожников вернулся к себе в каюту и как следует запер за собой дверь.

Птичка в клетке, - вдруг пришло ему в голову.

Никольская лежала с закрытыми глазами. Он потушил свет и сел на стул рядом с койкой. Через полчаса он решил, что можно сесть рядом с ней. Никольская подвинулась к стенке, освобождая ему место.

- Илья Николаевич, давайте я еще подвинусь, койка широкая, и вы тоже уместитесь. В палатке и то теснее, - невинно сказала она. Пирожников положил под голову подушку и лег рядом с ней, но поверх одеяла.

Он вспомнил, как часто в школьных походах рядом с ним в палатке спали в своих спальниках разные девочки. Одни были еще совсем маленькие, и их надо было засовывать посреди ночи обратно в спальник, чтобы они не простудились. Другие были уже настолько взрослыми, что прикосновения их широких бедер в тесноте палатки даже сквозь толстые спальные мешки так волновали Пирожникова, что он долго не мог уснуть.