Огненный ручей

Глава XI. Ссора с Майкой

Майка не понимала, куда делся Андрюша. Она стояла перед закрытой дверью с противнем в руках. На широком листе лежали матово-белые плюшки.

И всего лишь десять минут назад, когда она месила на столе пышный, пахучий ком теста, а Андрюша в звонкой ступке толок сахар, она попросила его затопить в кухне печку, и он согласился. А теперь его не было ни в коридоре, ни в комнате, ни в кухне. И печка была не затоплена.

Майка чуть не плакала. Она думала, что, пока сделает плюшки, на кухне будет уже жаркая духовка и она быстро разделается со своим печеньем. Но теперь всё затягивалось: надо печку затапливать самой.

«Андрюшка ни одной плюшки не получит, — думала Майка, стоя на четвереньках перед топкой и раздувая огонь. — Как сахар с корицей толочь — он первый, а как печку затопить — удрал. Куда же он пошёл?»

Но Майкина злость прошла сразу, как только она увидела на противне своё готовое изделие.

Плюшки вышли румяными, узорчатыми. Девочка взяла одну в руки, разломила её, дымящуюся, и надкусила. Тёплый ноздреватый комочек растаял во рту.

«Вкусные получились! — подумала ока. — Только нужно было в тесто побольше яиц положить».

Майка спрятала плюшки в сумку и пошла к отцу. Иван Васильевич работал на домне. Но к нему Майка направилась не прямым путём, а окольным, через прокатный цех. Она надеялась встретить здесь Андрюшу. Вчера вечером вместе с Афоней они договаривались зайти сюда и достать для ночного факела баночку смолы.

В цехе, высоко под потолком, стекольщики, привязанные стальными тросами к балкам, стеклили крышу.

Горели костры, над которыми в котлах кипела смола. Какие-то люди в прокопчённой одежде обмакивали в кипящую смолу деревянные кубики и укладывали ими пол.

— Эй, девочка, берегись! — раздался окрик.

Майка от неожиданности присела. Над головой проплыла огромная плита. И в этот момент она наступила на чьи-то ноги, торчащие из-под чугунной станины.

— Ты что, не видишь? — закричал на неё перемазанный рабочий, высунув на свет голову. — Пятый раз наступают! Вывеску мне вешать, что ли?

— Извините, дядя, — попятилась Майка. — Не сердитесь!

— Да, есть у меня время на тебя сердиться! — снисходительно проворчал рабочий. — Ты только тут не мешайся. Видишь — горячка. Подай-ка лучше гаечный ключ, вон там лежит.

Майка подала ключ.

Вдоль просторного и светлого здания, длиной чуть ли не в километр, тянулся так называемый горячий рольганг — конвейер с тысячью маленьких роликов. По бокам рольганга лежали какие-то огромные махины, зубчатые колёса, полированные многотонные валы и стальные гайки, в дырку которых могли свободно пролезть два человека.

В конце цеха монтировался слябинг — гигантские ножницы для разрезки металла.

Майка медленно шла вдоль цеха.

Как много ещё оставалось тут сделать! Но уже, несмотря на кажущиеся неразбериху и беспорядок, можно было хорошо себе представить этот цех в день пуска горячего рольганга. Майка уже видела такой цех на одном из заводов Урала. Он вырабатывал в день больше десяти километров стального листа. Кругом чистота — ни соринки, ни пылинки, — и, кажется, совсем нет людей. Весь прокат управляется простым нажимом кнопок. Нажал одну кнопку — и из нагревательного колодца медленно вытягивается клещами раскалённый добела кусок стали — сляб. Тронул другую кнопку — со всех сторон его обжимают тяжёлые валы, и он делается длинным прямоугольником. Потом двухтонный слиток плывёт к слябингу. Гигантские ножницы, как масло, режут металл на равные плитки, и они, уже потемневшие, становятся похожими на шоколадные. Магнитный кран переносит их к новым нагревательным колодцам, а затем на рольганг. И тут начинается самое красивое. Раскалённая плитка летит, летит по рольгангу, приближаясь к валам, и вдруг — удар! Урчат валы, пропуская через себя сталь. И вот она, уже тонкая, малинового цвета, на ходу меняя окраску и увеличивая скорость, летит в пасть к следующим валам. Удар! Сталь совсем превращается в бумажный лист — его хоть рви руками. Но это только кажется… Она крепкая.

А потом стальная полоса, как курьерский поезд, вылетает на просторный приёмный рольганг и, попав в высокие фонтаны воды, затихает, чистая и гладкая.

Звенит звонок: идёт новый лист!

И вдали уже слышатся глухие удары…

Ни Андрюши, ни Афони нигде не было.

Отца на домне девочка нашла не сразу. Она думала его встретить на литейном дворе, а он, оказывается, как обер-мастер руководил кладкой горна — основной части печи, в которой перед выпуском кипит расплавленный чугун.

Поднявшись по железной лесенке до небольшого круглого отверстия — единственного входа в горн, — Майка заглянула в него.

Внизу, в полутёмном горне, словно в огромной бочке, горели электрические лампочки.

— Папа! — крикнула девочка. — Можно к тебе? Принимай гостей!

— Это кто? Майка? — услыхала она голос отца, но его самого не увидела. — Ты подожди, сюда не лазай! Я сам к тебе приду!

«А чего ждать?» — подумала Майка и, взяв в зубы сумку с плюшками, вползла на четвереньках в отверстие.

Десять каменщиков выкладывали огнеупором стальные стены горна. Они бережно со всех сторон осматривали и ощупывали каждый кирпич, чтобы на нём не было никаких выщерблин, а затем, окунув в раствор, притирали его к толстой кладке.

За ними наблюдали три контролёра во главе с обер-мастером. У них в руках чернели стальные ножи — щупы — толщиной в миллиметр.

Контролёры и отец беспрестанно ругались с каменщиками.

— И как кладёшь, бессовестный! — говорил отец и тыкал нож в шов между кирпичами. — Сколько раз говорил, чтоб зазор был в миллиметр, а ты?!

— Миллиметр и есть! — Каменщик своим щупом проверял зазор.

— Да где же есть, когда тут хоть в карете проезжай!

— Ох, и дотошный ты, Иван Васильевич! Так нехорошо, этак нехорошо… Я уж на совесть кладу, а ты измучил прямо!

— Ты мучеником не прикидывайся, а клади, как велят. Чтоб ни одна капля чугуна не просочилась! Ведь полторы тысячи градусов здесь будет! Тебе-то что: выложил — и ушёл, а мне работать на печи. Ну, выдержит твоя кладка пять лет?

— Выдержит! — уверенно отвечал каменщик. Майка дёрнула отца за рукав.

— Пап, а я здесь! — задорно улыбнулась она. — Я тебе плюшек принесла, твоих любимых. Будешь есть?

— Ах ты, хозяйка, плюшек принесла? Зачем же ты лезла сюда? А вдруг бы с лестницы упала?

Отец присел на кирпичи, обнял Майку. Она прижалась к нему и зашептала:

— Пап, а что ты с каменщиками ругаешься? Они плохие, да?

— Нет, они здорово кладут, точно, — тихо сказал отец. — Это я их для видимости ругаю. Надо, чтоб в кладке совсем комар носа не подточил. Тебе же в наследство домну делаю… Эй, Полещук! — добродушно крикнул он каменщику. — Иди сюда, перекусим!

Полещук, долговязый человек средних лет, заросший щетиной, подошёл, вытирая о фартук руки. Как-то смешно вытянув губы, он укусил плюшку и задвигал челюстями.

— Дочка? — кивнул он на Майку.

— Дочка, — ответил отец. — Лучше не надо! Я за её спиной, как в санатории живу…

Майка посидела немного у отца, а затем, чтобы не мешать взрослым, опять на четвереньках выбралась из горна.

Майка подходила к своему дому и вдруг увидела на крыльце Витаху и Миколку. Они о чём-то спорили и подталкивали друг друга к дверям.

Заметив девочку, они расступились и молча пропустили ее в дом.

«К кому они пришли?» — заволновалась Майка.

Она быстро взбежала к себе на второй этаж, открыла комнату и кинулась к подоконнику. Он как раз находился над крыльцом.

— Ну, иди первый, — говорил Миколка.

— Нет, ты иди, — возражал Витаха. — У меня рубашка вот рваная…

— А может, совсем не пойдём? Вдруг на его мамашу нарвёмся?

— Идти надо. Только в какой он комнате живёт? И не у кого спросить!

— А ты чего же не спросил у этой девчонки? Она-то ведь твоя знакомая…

Витаха угрожающе посмотрел на Миколку:

— Не ехидничай…

Они вошли в дом. Через минуту Майка услыхала в коридоре их робкий шёпот и шаги. Она схватила полотенце, перекинула его через плечо и, выйдя в коридор, прошла на кухню умываться. Майка заметила, что Витаха сделал какое-то движение к ней — видимо, хотел что-то сказать, но не сказал.

Девочка быстренько смочила водой руки и лицо и, вытираясь, вышла в коридор. Но и на этот раз ребята ничего не сказали.

«Вот трусы! — подумала Майка, входя в комнату. — И чего стесняются заговорить? Хоть бы поздоровались!»

Она подошла к зеркалу, заплела распустившиеся косички и связала их венком, потом, расправив на груди немного помятое голубенькое платьице, вышла в коридор. Терпение у неё лопнуло.

— Ребята, — сказала она, — чего вы здесь стоите? Вы к кому пришли?

— Нам Андрея надо, — сказал Витаха, глядя куда-то в потолок.

— Андрюшу? Его нет дома. Я сама его целый день ищу. А что?

— У нас дело до него есть, — замялся Витаха. — Разговор маленький. Они тут с Афоней наш авторитет подрывают среди населения.

Майка почти насильно затащила ребят к себе в комнату и усадила их на стулья.

И тут она узнала следующее: Афоня и Андрюша за пилку и колку дров самым постыдным образом взяли десятку с жены одного инвалида и сказали, что они самые хорошие Витахины приятели.

Рассказывая об этом происшествии, Витаха вскочил со стула и взволнованно заходил по комнате, шлёпая босыми ногами. Миколка с сосредоточенным лицом, как взрослый, стучал пальцем по столу.

— Твои товарищи нас опозорили, — сказал Витаха Майке.

— Вы всегда нам мешаете, — поддакивал Миколка. — Тогда доски стащили и не хотели отдавать, а сейчас десятку содрали в целях личного обогащения.

— Кто это «вы»? — нахмурилась Майка.

— Ну «кто, кто»… — сбавил тон Миколка. — Афонька и твой курортник!

— А почему он мой курортник?

— Потому что ты его сестра!

Майка засмеялась:

— Нашёл мне брата! Его фамилия Марецкий, а моя Можжухина.

— Он сын начальника строительства? — удивился Витаха. — Ты серьёзно?

— Честное пионерское, не вру! — Майка хотела дать это слово под салютом, но задержала руку: она была без галстука.

— Вот никогда не думал, что он такой! — сказал Витаха. — Да имей я отца-начальника, я б своими руками не только спортплощадку, а целый стадион построил! Как чего бы не хватало, я бы к отцу…

— Семён Петрович всё равно бы тебе не дал, — сказала Майка. — Он насчёт материалов строгий.

— Дал бы, если каждый день к нему приставать. Убедил бы его. Ты думаешь, я для себя стараюсь? Вот для таких, как Андрюшка! Вместо того чтобы болтаться где-то с Афоней — куда лучше, пришёл к себе на площадку и гоняй в футбол хоть до потери сознания. И все ребята тут вместе, и жить веселей будет.

— А вы поговорите об этом с Афоней, — сказала Майка.

— Не хочу. Афоня сам должен понять. Он парень башковитый. А сам не захочет к нам прийти — тем хуже для него. У него и у меня отцы погибли за завод, а что он делает для завода?..

— Ничего, — ответила Майка.

— И ты ничего не делаешь, — строго сказал Миколка.

— Да, это верно, — не спорила Майка.

— Ну, а какие выводы напрашиваются? — спросил Миколка.

— Это моё дело.

— А ты скажи!

— Да ладно к ней приставать! — одёрнул Витаха своего приятеля. — Не хочет говорить — и не надо. А мы Андрюшку за такие дела можем к пионерской ответственности привлечь.

— Правильно! — сказал Миколка. — Напишем в Москву — и дело с концом. Дескать, вы нам не того человека прислали, отзовите обратно и всыпьте ему! И всыпят!

— В общем, до свиданья, — сказал Витаха Майке.

— Живите богато… на те денежки, — добавил Миколка и вышел в коридор.

Ребята ушли. Они больше ни в чём не убеждали Майку. Она сама хорошо понимала, что натворили Афоня с Андрюшей.

«Какие у Витахи брови мохнатые! — думала Майка, лёжа в постели. — И лицо такое, как у лётчика. А рубашка на спине драная».

Ноги у Майки были как чужие. Сегодня она много ходила. Положив под локти подушку, она смотрела в раскрытое окно.

По шоссе, оглушительно лязгая гусеницами, прополз трактор. Он тянул за собой два прицепа на резиновых шинах.

Лёгкий ветерок внёс в комнату пожелтевший тополиный лист и бесшумно уложил его на подоконник.

«Осень скоро, — думала Майка. — Как лето быстро проходит! Ещё месяца полтора — и начнётся настоящий листопад. Надо уже сходить в школу записаться. Андрюша-то уедет, а мне жить на стройке».

И вдруг у девочки как-то само собой срифмовалось: стройка — койка.

Она представила себе прокатный цех, домну, много работающих людей, то есть всё то, что она видела сегодня, и тут же вообразила какого-то человека, который в грязной спецовке лежит на койке и покуривает.

Майка усмехнулась: «стройка — койка», а потом вдруг зашептала:

— Кругом в цехах работает народ… Подходит. Если ты пришёл на стройку… Если ты… И если ты хочешь помочь стройке… С утра… С утра…

Последние строки родились внезапно. Майка вскочила с постели и записала в тетрадку:

Девочка прошлась по комнате и продекламировала стихи в полный голое. Они ей понравились. Нужно было продолжать.

В это время в комнату заглянул Андрюша.

— Майка, — радостно сказал он, — смотри, что я тебе принёс!

Он развернул бумажку, и стеклянная звёздочка радужно сверкнула.

— Это тебе от Афони и от меня!

— Ты откуда её взял? — хмуро спросила Майка.

— Купил, — сорвалось у Андрюши.

— На те десять рублей, которые вы выпросили у жены инвалида?

— Откуда ты знаешь?

— Знаю вот! Значит, на те десять рублей? Благородный поступок!

— А тебе какое дело, на какие деньги я купил? Я тебе дарю, и всё.

— А я не хочу от тебя такого подарка! У меня был Витаха, и он мне всё рассказал.

У Андрюши задрожали губы, и он сел на стул. «Вот, говорил я Афоне!»

— Зачем вы сказали, что вы Витахины приятели? — продолжала Майка. Лицо у неё было строгое. — Теперь вы не только себя, но и Витаху опозорили! Надо сейчас же отдать деньги.

— Нету больше денег, — тупо вертя в руках брошку, сказал Андрюша. — А Витаха что — хочет рассказать об этом папе?

— Нет, хуже, — сказала Майка, — он тебя выгонит из пионеров.

— А как же он выгонит? Я же не здесь учусь.

— Ну и что же? — ответила Майка. — Он напишет письмо в Москву, в твою школу, а там тебя обсудят и выгонят.

Андрюше стало страшно. Это походило на правду. Майка говорила какими-то железными словами. Нет, пионерский галстук для Андрюши был дорог. Отец — коммунист, а как же его выгонят из пионеров?

— И ты не могла заступиться за меня? — спросил он.

— А что я могла сказать, когда он на меня тоже наступал! И он был прав. Ты помнишь могилу около мартеновского цеха? Там написано, что похоронен Грицай…

— Ну?! — Андрюша вспомнил. Он даже вспомнил, что тогда удивлялся, почему Грицай не Герой Советского Союза.

— Оказывается, знаешь, кто это? Витахин отец. Он на заводе работал и погиб за него. А Витаха его дело продолжает, тоже трудится. Понял? А ты что с Афоней продолжаешь? Ты курортник! И правильно тебя так прозвали.

— Сама ты курортница! — разозлился Андрюша. — Чего ты меня воспитываешь! — И тут же ему подумалось: «И как это я не мог остановить Афоню…»

— Ну и что же! Я была курортницей, а теперь не буду.

— А что сделаешь?

— К Витахе пойду!

— Ты ему уже сказала об этом?

— Сегодня не сказала, а скажу.

— Значит, с нами больше не дружишь?

— Нет.

— Ну и ладно, не заплачем. А ты знаешь кто? Ты предательница! И я у тебя больше не буду обедать.

Андрюша вскочил со стула и, не глядя на Майку, вышел в коридор. И, как ему ни жалко было, он бросил брошку на пол и ударил по ней ногой.

Стекло под ботинком хрустнуло.

Андрюша злился на самого себя.

Отпирая свою комнату, он обнаружил в замочной скважине телеграмму:

У Андрюши кольнуло под сердцем. Ему стало очень горько. Как плохо, что рядом с ним нет сейчас родной, любимой мамы!