Огонь ради победы

ВЕЛЕНЦЕ — БАЛАТОН: РУБЕЖИ СТОЙКОСТИ

1 марта 1945 года на маленькой венгерской станции Оча, близ только что освобожденного нашими войсками Будапешта, остановился воинский эшелон. С виду он ничем не отличался от других, которые в те дни устремлялись все дальше и дальше на запад, вслед за огненным валом войны. Те же видавшие виды теплушки, те же платформы с зачехленными орудиями, те же штабные зеленые пульманы.

Только немногие тогда знали, что в Очу прибыл необычный эшелон. Он был головным из тридцати других эшелонов, которые доставляли на 3-й Украинской фронт людей и технику 19-й артиллерийской дивизии прорыва РГК. С тем головным эшелоном проделал долгий двухнедельный путь из-под Брянска и я — командир этой дивизии.

На перроне нас встречали офицеры штаба фронта. Вас ждет генерал-полковник Неделин, — сказал мне старший из них. — Прошу в машину.

Признаться, это меня насторожило. Ведь наша 19-я дивизия организационно входила во 2-й арткорпус, и по установленному в армии порядку мне полагалось представиться прежде всего его командиру генерал-лейтенанту артиллерии В. С. Нестеруку. А коль вопреки обычной субординации приглашают сразу к Митрофану Ивановичу Неделину, командующему артиллерией фронта, значит, на то есть какие-то особые причины.

На КП, в комнате, где работал М. И. Неделин, находился еще один генерал, как выяснилось после знакомства, начальник штаба артиллерии С. Б. Сафронин.

— Это, конечно, здорово — дивизия прорыва! — начал без предисловий Митрофан Иванович. — Значит, наступать будем! — И командующий быстро провел ладонью по карте от Будапешта к Вене. — Таково решение Ставки. Но, — генерал медленно возвратил руку назад и закрыл ладонью пространство на карте между Будапештом и озером Балатон, — возникла загвоздка. Серьезная! Вот товарищ Сафронин сейчас о ней и расскажет.

Как выяснилось из сообщения генерал-лейтенанта С. Б. Сафронина, советскому командованию стало известно о прибытии на наш участок фронта частей 6-й танковой армии СС. До этого она действовала в Арденнах, на Западном фронте.

— Такие переброски не делают ради того, чтобы только закрыть брешь, — заметил М. И. Неделин. — Все сходится к тому, что гитлеровское командование намечает провести здесь, в Западной Венгрии, крупную наступательную операцию. Предстоят — и в ближайшие дни — тяжелые бои…

Сообщение о готовящемся вражеском наступлении вызвало у меня немалую тревогу: ведь большинство частей дивизии находилось еще в пути. Было весьма нежелательно, чтобы бригады прямо из эшелона шли в бой. Об этом и сказал.

— Ваша дивизия, — ответил М. И. Неделин, — пока не выделяется для усиления обороны. Вам надо готовиться к наступательной операции. — А потом пояснил: — Войскам фронта приказано не приостанавливать подготовки к наступлению. Задача состоит в том, чтобы на заранее подготовленных рубежах отразить контрнаступление противника, после чего сразу же перейти в решительное наступление на венском направлении.

Разъяснение несколько успокоило. Однако, как нередко бывало на фронте, обстановка день ото дня усложнялась. Разведка приносила новые и новые данные о сосредоточении гитлеровских войск. Усиливалась армейская группа «Балк». Выяснялось, что в состав 6-й танковой армии СС помимо штатных четырех танковых дивизий введено еще шесть соединений, а также отдельные части тяжелых танков и штурмовых орудий. Кроме хорошо уже нам известных тяжелых танков «тигр» и «пантера» появились «королевские тигры». Армией командовал любимец Гитлера генерал войск СС Дитрих. В чем, в чем, а в упорстве при выполнении приказов фюрера ему нельзя было отказать.

Кстати, как позднее стало известно, идея контрнаступления в Венгрии принадлежала лично Гитлеру, который надеялся отбросить советские войска на восточный берег Дуная, не допустить их к Австрии и Южной Германии и удержать в своих руках последние районы добычи нефти. Ради этого и было сосредоточено на узком участке фронта свыше 30 дивизий, в том числе 11 танковых.

Утром 3 марта меня вызвал командир корпуса генерал-лейтенант артиллерии В. С. Нестерук.

— Получена боевая задача, — сказал Владимир Степанович, передавая мне приказ за подписью командующего 3-м Украинским фронтом Маршала Советского Союза Ф. И. Толбухина. — Легкую артбригаду немедленно выдвинуть в полосу двадцать шестой армии. Бригада войдет в противотанковый резерв фронта.

Я немедленно поехал в Вайту, близ которой разместил свой КП командир 170-й легкой артбригады полковник К. П. Чернов. Почти весь день ушел у нас на то, чтобы перебросить через Дунай полки в противотанковый район, один — южнее Шаркерестура, а другой — северо-западнее Шарбогарда. Оба городка лежали восточнее канала Шарвиз, идущего здесь почти параллельно Дунаю.

Поздно вечером, возвратившись от Чернова на свой КП, я узнал, что в Пакш прибыли эшелоны с подразделениями 173-й гаубичной бригады.

— Разгружайтесь и будьте наготове, — приказал я комбригу полковнику П. В. Зороастрову.

А через несколько минут начальник штаба дивизии полковник С. Д. Кравченко доложил:

— Получено распоряжение из штаба фронта вывести гаубичную бригаду в полосу двадцать шестой армии.

На другой день вместе с комбригом и командирами полков мы провели рекогносцировку. Один гаубичный полк занял противотанковый район у Херцегфальва, а два других — западнее Дунафельвара, в непосредственной близости к Дунаю.

— Все батареи, — приказал я полковнику П. В. Зороастрову, — поставьте на прямую наводку.

Находившийся здесь же командир корпуса генерал-лейтенант артиллерии В. С. Нестерук заметил:

— В бригаде много людей необстрелянных. Не лучше ли вторые дивизионы держать на закрытых позициях?

Решили так: закрытые огневые позиции вторых дивизионов обязательно подготовить и для стрельбы прямой наводкой. Командирам батарей немедленно установить связь с пехотой.

Вскоре в Иршу пришли эшелоны с дивизионами 49-й гаубичной бригады. Мы сразу вывели их к озеру Веленце. Они заняли позиции южнее города Кишвеленце. Прибывшие следом 15-я и 38-я минометные бригады развернулись для прикрытия переправ через Дунай в районе Лорев, Дунапентель. На восточном берегу Дуная в районе Кищкунлацхазы заняли позиции два дивизиона 32-й гаубичной бригады большой мощности.

Так, буквально с железнодорожных платформ, шесть бригад нашей дивизии были выведены на позиции. Командир корпуса разрешил мне перенести командный пункт дивизии из Очи на западный берег Дуная в поселок Фельче-Бароч. В Оче оставался начальник штаба полковник С. Д. Кравченко. Мы ожидали прибытия большой партии боеприпасов, автомашин и горючего.

Вечером 5 марта, отдав последние распоряжения, я уединился в своей комнате в небольшом каменном доме на окраине Фельче-Бароча. Расстелив на столе карту, вновь и вновь рассматривал испещренный линиями и знаками светло-зеленый лист.

В верхней его части с запада на восток протянулась синяя лента Дуная. В правом углу она поворачивала вниз, прямо на юг, пересекала серые многоугольники кварталов Будапешта и тут раздваивалась на два русла. Линия фронта шла от Эстергома на севере, обходила с запада синий овал озера Веленце и изгибалась к востоку, а далее упиралась в восточный берег Балатона. Вот от этого изгиба до самого Дуная и располагались оборонительные рубежи 26-й армии, в полосе которой стали в боевые порядки наши бригады.

Не надо быть большим провидцем, чтобы понять, как упорно будет враг прорываться именно здесь, между Веленце и Балатоном. Ведь от переднего края до Дуная тут всего 20–30 километров. А если фашистам удастся выйти к Дунаю, то войска фронта будут расчленены и зажаты на небольших, ограниченных рекой и каналами плацдармах. Вот почему наши артполки и дивизионы срочно выдвигались на позиции. С часу на час враг мог нанести мощный удар.

В ту мартовскую ночь долго не удавалось уснуть. Казалось бы, чего тревожиться: за плечами более трех фронтовых лет, накоплен немалый опыт, окрепли нервы, огрубели чувства. Но факт остается фактом: мне впервые предстоит на поле битвы управлять огромным соединением. Да и сама 19-я артиллерийская дивизия прорыва РГК вступает в важнейший этап своей совсем еще короткой истории.

Началась история нашей дивизии всего полгода назад. Тогда, прибыв с пулавского плацдарма в Москву, я прошел все положенные для оформления на должность комдива инстанции и был принят с группой других офицеров и генералов командующим артиллерией Красной Армии главным маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым. Он расспросил каждого из нас о боевых делах артиллерии на тех участках фронта, где мы воевали. Затем Николай Николаевич стал говорить о значении артиллерии резерва Главного Командования. Запомнились его слова:

— Война идет к концу, но, чтобы окончательно разгромить фашистов, требуется еще немало сил, новые сокрушительные удары. Ставка решила сформировать мощные артиллерийские соединения ярко выраженного наступательного характера. Дивизии прорыва, во главе которых вы станете, безусловно, сыграют важную роль в завершающих битвах.

Далее командующий артиллерией Красной Армии говорил о том, что таких соединений, насколько ему известно, не было ни в одной армии. Их вызвала к жизни необходимость сокрушать многополосную траншейную оборону врага, организованную в разного рода валы; предстоящие бои на территории самой гитлеровской Германии, где города местами сливаются в единую промышленную зону. Не виданные ранее соединения рождены необходимостью быстро сосредоточивать ударные огневые маневренные кулаки в местах прорыва для резкого и внезапного изменения обстановки в нашу пользу.

— Сейчас главное — сколотить новые части в слаженный боевой коллектив, хорошо освоить технику, обучить и подготовить людей к боям, — наставлял в заключение Н. Н. Воронов. — Надо немедленно и со всей энергией приступить к работе. В добрый путь!

Путь мой из Москвы лежал в брянские леса, где в учебном центре началось формирование 19-й артиллерийской дивизии прорыва РГК. По документам я уже имел представление о ее составе и штатном расписании. В голове крепко засели цифры: семь бригад, каждая со штабом и политотделом; 364 орудия и миномета, в большинстве своем крупного калибра; в трех бригадах — восемь полков, в четырех других бригадах — шестнадцать дивизионов.

Издавна в армии утвердилось: непосредственному начальнику подчиняется три-четыре человека. Так было в старой русской армии, так повелось и у нас: в корпусе — три дивизии, в дивизии — три полка, в полку — три батальона и т. д. А тут — семь комбригов! И каждый по штату имел генеральскую категорию.

Первая практическая задача, которая встала передо мной сразу же после прибытия в учебный центр, с виду была проста: надо познакомиться с командирами бригад. Как это сделать? Можно, конечно, по очереди приглашать их к себе и обстоятельно беседовать с каждым. Но на это уйдет неделя. А потом нужно поближе познакомить комбригов между собой — еще одна неделя.

Решил поступить иначе. По плану боевой подготовки мне полагалось провести занятие с комбригами. Не мудрствуя лукаво, посвятил его знакомству с боевым составом дивизии, а заодно и взаимному знакомству участников занятия. Сначала рассказал о себе: где родился, учился, что делал на войне. Затем то же сделали мои заместители, а после них каждый комбриг доложил о составе и боевых возможностях своих частей и тоже рассказал о себе.

Получился интересный и поучительный разговор.

Первым по старшинству и по заслугам слово взял генерал-майор артиллерии Василий Васильевич Парешин. Один титул его говорил о многом — командир 32-й гвардейской Кубанской Краснознаменной, ордена Суворова II степени гаубичной артиллерийской бригады большой мощности.

— Путь на войне был длинный, — начал он. — От Кавказа идем. А сила такая: четыре дивизиона, стволов немного — двадцать четыре, калибр — двести три миллиметра, снаряд — чуть больше центнера, точнее, сто килограммов пятьсот граммов. Как хороший годовалый боров. Воюю три года, но пока не встретил цели, которая не поддалась бы этому поросенку…

Офицеры заулыбались, а генерал неторопливо продолжил свой рассказ. Боевое крещение его знаменитая часть приняла еще на линии Маннергейма в 1940 году. А спустя два года гаубицы Парешина стали на защиту Эльхотовских ворот — последнего рубежа перед городом Грозным на Северном Кавказе. Заглушая Терек, гремели орудийные раскаты, неся смерть фашистам. В 1943 году — прорыв вражеской Голубой линии на Кубани, бои на Таманском полуострове, а затем сокрушительный огонь через Керченский пролив по укреплениям противника. Гвардейцы-артиллеристы внесли большой вклад в освобождение Керчи. От кавказских и крымских нагорий путь бригады пролег на белорусскую землю, в край лесов и болот. Здесь гаубицы разрушали вражеские оборонительные рубежи и под Минском, и на Полесье, и у пределов Восточной Пруссии.

Немало интересного рассказал о боевом пути 49-й гвардейской тяжелой гаубичной бригады ее командир полковник Григорий Васильевич Писарев, как мне показалось, офицер весьма толковый и грамотный. Четыре его дивизиона имели тридцать две пушки-гаубицы 152-миллиметрового калибра.

Далее выступили командиры совсем новых бригад. Все они оказались бывалыми фронтовиками, не раз отличались в боях, имели по нескольку орденов. Был среди них мой старый знакомый по 69-й армии Петр Венедиктович Зороастров, тот самый полковник, который на «полигоне Колпакчи» руководил практическими стрельбами. Теперь он возглавил 173-ю гаубичную артиллерийскую бригаду трехполкового состава. Это восемьдесят четыре 122-миллиметровые гаубицы.

Всем понравился энергичный Кирилл Прокофьевич Чернов, еще совсем молодой полковник с Золотой Звездой Героя Советского Союза на гимнастерке.

— Мы не вы, мы легкая артиллерия, — весело начал он. — Трехдюймовки у нас. Сорок восемь штук. — А потом, опасаясь, что легкий тон доклада не будет принят, коротко и деловито рассказал о двух полках своей 170-й легкой артиллерийской бригады.

Далее слово держали минометчики. Доклад за командира 38-й минометной бригады полковника Михаила Захаровича Голощапова очень кратко сделал один из его заместителей, не могу вспомнить кто. Все мы хорошо знали 120-миллиметровые минометы. В трех полках бригады было 108 стволов. А вот сообщение о вооружении 15-й тяжелой минометной бригады породило у меня, да, видимо, и у других офицеров, немало вопросов. Никто из нас еще не видел 160-миллиметровых минометов, и о том, как состоялось наше знакомство с ними, разговор пойдет позже.

Не было на занятии командира еще одной знаменитой части — генерал-майора артиллерии Александра Федоровича Тверецкого. Его 29-я гвардейская Нижнеднепровская минометная бригада находилась под Москвой, и мы со дня на день ожидали ее прибытия. Представление о вооружении четырех дивизионов бригады у нас, впрочем, имелось: это были тяжелые «катюши» — тридцать шесть боевых установок БМ-31.

Так вот мы и перезнакомились. А чтобы сразу же закрепить контакты, я в заключение сказал:

— В течение ближайших десяти дней всем командирам, начальникам политотделов и штабов непременно побывать друг у друга и свести знакомство поближе.

Уже в первые недели после этой встречи командиры бригад и начальники политотделов, ранее вовсе не знавшие друг друга, сблизились, нашли общий язык, и это послужило хорошей основой для укрепления войсковой дружбы между частями, залогом тесного взаимодействия в учебе и боях.

Но сколачивание большого воинского коллектива не обходится без каких-то трений, осложнений. Всем в дивизии было известно, что старейшая и самая заслуженная 32-я бригада отличается образцовым порядком во всех своих звеньях. Ее командиры, в большинстве кадровые офицеры, постигли высокую артиллерийскую культуру, были превосходными методистами. Бригада располагала замечательными кадрами сержантов. Вот я и подумал: хорошо бы перевести отсюда некоторую часть младших командиров в только что сформированные части. Дело их сколачивания пойдет быстрее.

— Пожалуй, оформим это вашим распоряжением, — решил, тяжело вздохнув, начальник штаба дивизии полковник С. Д. Кравченко.

Реакция на распоряжение была весьма оперативной. Уже через полчаса ко мне пришел начальник штаба 32-й бригады подполковник В. С. Лазаренко.

— Конечно же поможем товарищам по оружию, — начал великий дипломат Лазаренко. — За нами дело не станет.

Однако представленный им список оказался более чем скромным. Пришлось подтвердить наметки штаба дивизии. И тогда в ход пошел главный калибр: ко мне явился сам комбриг генерал-майор артиллерии В. В. Парешин.

— Понимаю, нужны в новых бригадах хорошие сержанты, — рассудительно заговорил Василий Васильевич. — Но правильно ли мы поступим, если специалистов систем большой мощности переведем в легкую артиллерию? Да и как это будет выглядеть с моральной стороны? Люди не желают уходить из родной бригады, они кровью заслужили свое гвардейское звание.

Трудно было со всем этим не согласиться, но для пользы дела перевод сержантов все-таки состоялся. Попав в новые батареи, гвардейцы довольно быстро прижились там. Их лучшие традиции, закалка, дисциплинированность и боевой задор передались младшим товарищам, что, несомненно, сказалось на сколачивании новых частей.

Во всех бригадах началась боевая подготовка. Учиться надо было многому. Почти в каждой батарее, но особенно в только что сформированных, необученные и необстрелянные солдаты составляли значительную часть орудийных расчетов. Между тем большинство артиллерийских систем в дивизии составляли крупнокалиберные орудия. Та же 152-миллиметровая пушка-гаубица — это сложная семитонная боевая машина, способная запустить точно к цели снаряд весом почти в полцентнера на дистанцию в семнадцать с лишним километров. Привести такую махину в действие могут лишь хорошо обученные и натренированные специалисты. При этом важно добиться четкой слаженности в работе всех номеров расчета на огневой позиции.

А здесь, на огневой позиции, всему есть строго определенные места: и орудийным номерам, и командирам, и связистам, и приборам, и снарядам. Даже снятые с орудия чехлы должны быть на своем месте. Словом, мелочей нет, все рассчитано и направлено на то, чтобы избежать лишних движений, обеспечить заданный темп стрельбы.

Да что там солдаты-новички! Иногда и офицерам приходилось начинать с азов. Как-то вечером приходит ко мне полковник 3. М. Николаев, командир 15-й тяжелой минометной бригады.

— Стыдно докладывать, но и скрывать не могу, — говорит Захар Михайлович. — Курьез получается. Сегодня прибыли наши минометы. Сразу же собрали командиров батарей. Подходим к позиции. Видим — высоченная труба на огромной плите. Обошли, покачали головами. Один из комбатов не выдержал: «А где же лестница?» Все улыбаются, но, вижу, недоумевают: в самом деле, как же заряжать такой миномет? Потом разобрались — с казенной части. Стали открывать затвор. Открыть сумели, а вот закрыть долго не могли. Пришлось повозиться.

— А что же вы, — спрашиваю комбрига, — описание миномета сначала не изучили?

— В том-то и загвоздка, — отвечает Николаев, — что документация идет фельдъегерской связью, отстала.

Только через двое суток мы получили формуляры, инструкции и наставления по боевому использованию 160-миллиметрового миномета и приступили к занятиям.

Кстати, интерес к новому миномету был всеобщим, и, когда начались учебно-боевые стрельбы, на полигон выезжали командиры частей. Результаты стрельб произвели большое впечатление. В другой раз вместе с офицерами цели осматривали солдаты и сержанты — представители от всех минометных расчетов.

Здесь же мы провели беседы о боевых возможностях и особенностях применения нового миномета. Такие беседы, надо сказать, проводились довольно часто. Они расширяли представления бойцов об оружии дивизии, служили и формой передачи фронтового опыта.

Когда, уже на фронте, к нам прибыла 29-я гвардейская минометная бригада (она была под Москвой на пополнении после боев), офицеры дивизии близко познакомились с тяжелыми «катюшами» системы БМ-31. Рассказывал о них заместитель командира бригады подполковник Л. Н. Евсеев. Вечером он зашел ко мне. Поговорили о кадрах бригады, о ее боевом пути. Выяснилось, что генерал-майор артиллерии А. Ф. Тверецкий недавно назначен командиром бригады.

— А вы давно служите в гвардейских минометных частях? — спросил я Евсеева.

— Порядочно, — ответил Леонид Никандрович. — Во всяком случае, с тяжелыми системами имею дело чуть ли не с самого их создания.

— А мне вот довелось видеть самые первые «катюши» в бою.

— Да ну? — удивился Евсеев. — А я слышал, вы всю жизнь с артиллерией.

— Это верно, я не минометчик.

Так мне пришлось сначала Л. Н. Евсееву, а затем и другим офицерам рассказывать о первом опыте боевого применения реактивных снарядов.

Дело было в дни Смоленского сражения, три года назад.

После полудня 28 июля 1941 года меня вызвал генерал-майор И. П. Камера, только вступивший тогда в должность начальника артиллерии Западного фронта.

— Великолепов! На передовом командном пункте, — сказал начарт, — сейчас находится главком. К нам прибыла особая батарея РГК. Это эрэсы. Немедленно выезжай с батареей, к утру быть у главкома. Бдительность — особая! Отвечаешь головой за батарею.

Я не знал, что такое «эрэсы», но спрашивать у генерала не решился и отправился к начальнику штаба артиллерии фронта полковнику А. А. Быкову. Он познакомил меня с подполковником А. И. Кривошаповым, сопровождавшим батарею из Москвы, и вручил документ. Этот документ каким-то чудом остался целым и хранится у меня до сих пор.

УДОСТОВЕРЕНИЕ

НКО СССР. Штаб артиллерии Западного фронта 28 июля 1941 г. № 3/287.

Выдано начальнику разведотдела штаба артиллерии Западного фронта майору Великолепову Н. Н. в том, что он сопровождает особую батарею РГК в район ст. Вадино согласно распоряжению главкома Западного направления.

Начальник штаба артиллерии Запфронта полковник А. Быков.

С этим удостоверением я и отправился. Восточнее Вязьмы мы свернули в сторону от шоссе в лес, проехали километра полтора глухой дорогой — и вдруг окрик: «Стой!» Два вооруженных бойца остановили нашу машину. Подбежал командир с двумя кубиками на петлицах. Узнав подполковника А. И. Кривошапова, он пропустил нас дальше.

Вскоре под деревьями я увидел большие машины, покрытые брезентовыми чехлами. Они усиленно охранялись. Мы познакомились с командиром батареи старшим лейтенантом Куном, его заместителем и командирами взводов. Затем к нам подошел мужчина в гражданской одежде. Это был А. С. Попов, один из конструкторов, которому поручили проверить в бою действие нового оружия.

Меня познакомили с особой батареей. Она состояла из 9 боевых машин БМ-13. Цифра 13 означала калибр 13 сантиметров (точнее, 132 миллиметра). С одной установки чехол был снят. Меня поразило, что у орудия нет ствола, нет затвора, к которым так привык каждый артиллерист.

— Как же без ствола стрелять? — невольно вырвался вопрос.

Командир батареи указал на блестящие стальные полосы, похожие на рельсы. Их было восемь. Оказалось, они-то и дают направление реактивной мине, как ствол орудия — снаряду.

— Одна установка может сразу выпустить шестнадцать мин, — сказал старший лейтенант Кун. — Каждая мина, или, как мы говорим, эрэс — реактивный снаряд, весит сорок два килограмма.

Осмотрел я с любопытством и кабину боевой машины, откуда при помощи автоматического устройства ведется залповый огонь. Все было как будто просто и в то же время весьма непривычно.

Когда стемнело, мы тронулись в путь. Довольно прямая и широкая магистраль хорошо просматривалась в ту светлую ночь. Я с тревогой поглядывал на небо, опасаясь неожиданного появления вражеских самолетов. Но их, к счастью, не было. По дороге попадались встречные машины. Едущие в них бойцы невольно озирались на закрытые чехлами боевые установки, напоминающие понтоны.

На рассвете расположились в лесу, километрах в семи восточнее станции Вадино. Машины тщательно замаскировали, вокруг выставили охранение. Затем я повел Кривошапова и Куна на передовой командный пункт.

На полянке, окруженной молодым леском, у широкого зеленого дерева стояла простая лагерная палатка. Рядом — небольшой сколоченный из досок столик и скамеечка. Встретивший нас командир отправился в эту палатку доложить о нашем прибытии.

Вышел главком Западного стратегического направления Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко — человек богатырского роста, без фуражки, с гладко выбритой головой. Мы доложили. Маршал поздоровался, пожав каждому руку могучей ладонью. Подполковник А. М. Кривошапов вручил ему пакет, в котором, как мне стало теперь известно, генерал-полковник артиллерии Н. Н. Воронов от имени Ставки сообщал о посылке на фронт второй реактивной батареи. В инструкции о боевом использовании батареи предусматривалось и разделение ее на две самостоятельные: в одной — пять и в другой — четыре установки.

С. К. Тимошенко расспросил о возможностях нового оружия. Старший лейтенант Кун заметно волновался, но старательно отвечал на все вопросы.

— На фронте были? — спросил маршал.

— Никак нет, — ответил командир батареи. — Только что отозван из Военной академии имени Дзержинского.

Главком дал несколько практических советов. Он весьма образно говорил о войне, а его выражение «Одно дело про войну читать в газетах, книгах, смотреть в кино, но совсем другое — самому участвовать в боях» хорошо запомнилось. Затем С. К. Тимошенко рассказал, как две недели назад, 14 июля 1941 года, первая батарея реактивных минометов под командованием капитана И. А. Флерова произвела залп по скоплению противника под Оршей.

— Оружие это весьма эффективное, — заметил он, — но, как всякое новое дело, требует знаний, сметки и выучки.

Маршал приказал батарее двигаться в полосу боевых действий 19-й армии. Узнав, что Кривошапов должен уехать в Москву, а мне надлежало вернуться в штаб артиллерии фронта, С. К. Тимошенко сказал:

— Я задержу вас. Отправляйтесь вместе с батареей. Посмотрите, как она будет действовать, и доложите мне.

Лесными дорогами добрались мы до линии фронта. Командующий 19-й армией генерал-лейтенант И. С. Конев, выслушав доклад, посмотрел на часы и тут же поставил нам задачу. Батарея направилась в стрелковую дивизию, действующую на главном направлении. Комдив указал на карте, куда надо дать залп.

Огневую позицию было решено занять на опушке высокого редкого леса восточнее поселка Василисино, в двадцати километрах к западу от станции Вадино. У ветряной мельницы на западной окраине поселка расположился наш НП.

Пока батарея скрытно выдвигалась на огневую позицию, старший лейтенант Кун начал готовить исходные данные для открытия огня. Их правильность подполковник А. И. Кривошапов и я проверили несколько раз.

И вот все готово к залпу. Доложили комдиву и в ожидании сигнала стали наблюдать за полем боя. К западу местность несколько понижалась. На желто-зеленом поле разбросанно росли низкие кусты. Здесь, в наскоро вырытых неглубоких окопах, залегли наши стрелки. Дальше виднелась речка, а за ней — неприятельские окопы. Около построек полуразрушенного села можно было в стереотрубу рассмотреть замаскированные машины. Туда же подходили группы немецких солдат, двигались повозки.

Наконец — сигнал от комдива, и старший лейтенант Кун скомандовал: «Огонь!» Сзади нас загрохотало. Это 144 реактивные мины начали срываться с направляющих полос боевых машин. А затем огненные снаряды с оглушительным ревом пронеслись над головами, и мы невольно пригнулись. Но, взяв себя в руки, опять впились в окуляры биноклей, с волнением наблюдая за районом, где, по расчету, должны были рваться мины.

И вот там стали появляться огромные, с ярким блеском вспышки разрывов. Они сопровождались страшным грохотом. Черная туча из дыма и земли затянула участок обстрела. Ничего нельзя было различить. Проходят секунды, минуты. Постепенно рассеивается дым разрывов, и теперь видно: в расположении противника горят постройки, машины. Значит, все правильно! По телефону звонит довольный комдив:

— Вот это огонь! Силища! Молодцы! Здорово дали фрицам!

Я вижу на лицах товарищей улыбки, и мы наперебой начинаем высказывать друг другу свои чувства. Внезапный огонь реактивной батареи ошеломил противника.

Уцелевшие гитлеровцы, обезумев от страха, спасались бегством, заражая паникой солдат соседних подразделений.

Надо сказать, и наши пехотинцы тоже поначалу смутились, когда увидели над собой воющие огненные снаряды. Но потом смело поднялись в атаку и взяли намеченный рубеж.

Сразу же после залпа батарея снялась с позиции и быстро отошла в заранее выбранное место. Прошло не более двадцати минут, как в небе появились вражеские самолеты. Развернувшись над лесом, они стали бомбить тот район, откуда давался залп. Но реактивные установки были уже далеко.

Через некоторое время мы докладывали Маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко о залпе под Василисином. Главком сказал, что он уже знает о результатах огня, и выразил удовлетворение. Мы получили новую задачу. Батарея разделилась на две части, и одна из них отправилась в войска генерал-майора К. К. Рокоссовского. Поехал туда и я.

Рано утром 31 июля 1941 года мы прибыли под Ярцево. На опушку леса, где заняла позицию батарея, приехали генерал-майор К. К. Рокоссовский и генерал-майор артиллерии В. И. Казаков. Они осмотрели боевые установки, побеседовали с расчетами. Мы получили задачу нанести удар по ярцевскому вокзалу, превращенному фашистами в мощный опорный пункт. И опять внезапность и сила огня произвели потрясающее действие на противника. Потери фашистов были значительными. Уцелевшие гитлеровцы, не оказав сопротивления, в панике бежали.

Доложив о боевых действиях эрэсов главкому, мы с подполковником А. И. Кривошаповым получили разрешение убыть: я — в Касню, в штаб артиллерии фронта, а он — в Москву. Возвратившись к себе, я с увлечением рассказывал товарищам о действии особой батареи.

Мое знакомство с новым оружием на этом не закончилось. В августе 1941 года начарт фронта Иван Павлович Камера приказал составить указания по боевому применению реактивных батарей. Эта работа была возложена на меня и майора С. Ф. Ниловского, который в то время был прикомандирован к штабу артиллерии. Мы взялись за дело. Разрабатывая указания, старались полнее использовать небогатый пока опыт применения «катюш».

Однако вскоре ввиду своих частых выездов из штаба я отошел от этой работы. Майор С. Ф. Ниловский ее продолжал, и она, как видно, сыграла роль в направлении его будущей деятельности: он стал командовать всеми гвардейскими минометами Западного фронта.

Встречаться с подразделениями реактивной артиллерии мне и потом часто доводилось. Опыт в ее применении все рос. Батареям БМ-13 стали придаваться 76-миллиметровые орудия, из которых сначала проводилась пристрелка, а затем уже «катюши» давали залп. Осенью 1941 года у нас на фронте появились отдельные дивизионы гвардейских минометов и даже полки. Новое грозное оружие быстро развивалось, внося все более весомый вклад в удары по врагу.

И теперь вот, спустя три года после первого применения в бою, реактивное оружие стало настолько привычным и распространенным, что целые бригады тяжелых систем PC включаются в дивизии.

Между прочим, и появление «катюш», и вообще насыщение артчастей автомобилями усугубило одну кадровую проблему. Автопарк дивизии составлял свыше тысячи машин. На каждую требовался хороший водитель. А шоферов среди прибывшего к нам пополнения оказалось совсем мало. Да и откуда было им взяться, если в ту пору большинство автомашин находилось на фронте, а призывникам, как правило, только что исполнилось 17–18 лет. И среди офицеров в то время редко кто умел водить автомобиль. Делать нечего — пришлось организовать подготовку водителей своими силами. Наш автобат стал методическим и учебным центром, а курсы шоферов организовывались в каждой бригаде и в каждом полку.

От желающих стать шоферами не было отбоя. Тут, видимо, у некоторых бойцов обнаружилась и практическая жилка: «Война закончится — буду иметь хорошую специальность».

— В столь важном деле надо опереться и на общественность, — говорил начальник политотдела дивизии полковник И. А. Диденко. — У нас же десятки партийных и комсомольских организаций. Они помогут командирам подобрать действительно подходящих людей для обучения на шоферов.

Так и поступили. В короткий срок были выявлены все красноармейцы, знакомые с мотором, водившие мотоциклы, тракторы. С раннего утра до позднего вечера по лесным дорогам урчали машины. Так своими силами дивизия подготовила себе шоферов.

Большую помощь командирам в изучении и воспитании воинов оказывали политработники, партийные и комсомольские организации. Активную работу развернули политотделы бригад. Тон им задавал политотдел дивизии, возглавляемый полковником И. А. Диденко, старым, опытным политработником.

Стала выходить и красноармейская газета нашей дивизии. Ей дали довольно красноречивое название: «Добьем врага». Коллектив редакции возглавил опытный военный журналист И. А. Пономарев. Дивизионная газета сыграла большую роль в морально-политической и психологической подготовке личного состава к предстоящим боям.

Сначала в бригадах, а затем и в дивизии состоялись партийные конференции. Мне довелось быть делегатом и участвовать в работе всех конференций. Помнится, как горячо обсуждали коммунисты вопросы многогранной военной жизни. Смело вскрывая недостатки, выступающие вносили дельные предложения. К моменту формирования парторганизация дивизии насчитывала 1560 членов и кандидатов партии. Это была большая сила, которая сплотила воедино и направила к общей цели весь огромный многотысячный коллектив соединения.

Значительная часть пополнения прибыла к нам из освобожденных от фашистской оккупации районов. С этими людьми велась особенно кропотливая воспитательная работа. Коммунисты изыскивали наиболее эффективные формы воспитания солдат.

В одном из дивизионов 38-й минометной бригады среди личного состава было 112 человек, которые пришли с оккупированной фашистами территории. В беседах с этими людьми выяснилось, что у 67 из них разрушены или сожжены дома, у 28 убиты родственники, у 32 близкие люди угнаны на фашистскую каторгу, у 58 человек забран скот и т. д. Партийные активисты дивизиона использовали эти данные в специальной витрине наглядной агитации. Зверства фашистов вызывали у бойцов ненависть к врагу, порождали стремление быстрее отомстить ему за страдания советских людей.

Памятным событием для нас стала встреча с главным маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым. Командующего артиллерией Красной Армии знали все, но видеть его ранее доводилось немногим. Могучего сложения, в серой бекеше и папахе, он казался еще более высоким.

Проверяя выучку частей в поле, Николай Николаевич Воронов внимательно следил за действиями бойцов и командиров, беседовал с ними.

В 170-й бригаде маршал остановился у орудия 4-й батареи старшего сержанта Бачерина. Проверив знание номерами своих обязанностей, он дал артиллеристам несколько вводных. Расчет их выполнил быстро, четко. Маршал остался доволен и объявил орудийному расчету благодарность.

— Кто командир полка? — спросил Н. Н. Воронов.

— Майор Постный Алексей Владимирович, Герой Советского Союза, — доложил комбриг Кирилл Прокофьевич Чернов.

— Ну что ж, вижу геройскую хватку. — Маршал крепко пожал руку командиру полка.

Затем командующий артиллерией проверил еще три бригады. Во второй батарее 422-го минометного полка не все прошло гладко. Получив вводную для открытия огня в новом направлении, расчеты сплоховали: перекатывая минометы, попали в ямы, занесенные снегом. С большими трудностями они выбирались оттуда. Время на подготовку к стрельбе намного превысило положенный норматив.

Маршал, однако, не сделал разноса, спокойно расспросил, есть ли в расчетах фронтовики, а узнав, что в них только новички, заметил:

— Потренируйте их получше. В бою такие оплошности оплачиваются кровью.

В заключение главный маршал артиллерии Н. Н. Воронов провел с офицерами обстоятельный разбор.

Так вот из месяца в месяц шли дни напряженной учебы, наполненные тревогами и заботами, связанными с боевым сколачиванием частей. 25 сентября 1944 года также прошло по обычному руслу. Только к вечеру следующего дня я узнал о значении этой даты, ставшей весьма памятной в моей жизни. В тот день И. В. Сталин подписал два документа, где встречалось и мое имя. В одном — Постановлении Совета Народных Комиссаров СССР — объявлялось о присвоении мне генеральского звания, а в другом — приказе Наркома обороны СССР — я утверждался командиром 19-й артиллерийской дивизии прорыва.

Генеральское звание. Что и говорить, это большое событие в жизни военного человека. Было о чем поразмыслить, было о чем вспомнить.

В древнем Ростове 1 мая 1924 года принял я военную присягу и вскоре после того был направлен в Ярославль в школу младших командиров артиллерии. Здесь еще не боевое, но памятное мне служебное крещение: рапорт самому Ворошилову! Я был дежурным по учебному подразделению, а в это время К. Е. Ворошилов, проверяя Ярославский гарнизон, заглянул к нам в казарму. Вот и пришлось рапортовать. Старался изо всех сил, помнил наставление взводного Макарова: «От того, каков рапорт, зависит настроение большого начальника и, стало быть, оценка, которую получим». Я вроде бы не испортил настроения Клименту Ефремовичу. Поздоровавшись со мной за руку, он тут же обратился с вопросами к бойцам, что стояли рядом, внимательно выслушивал ответы, добродушно шутил. Одного красноармейца он попросил присесть на табуретку и снять сапоги. Увидев новенькие портянки, товарищ Ворошилов с этакой хитрецой в голосе спросил:

— Что, всегда они у вас такие хорошие, чистые?

— Да нет, — с душевной простотой ответил боец, — эти только вчера вечером выдали…

Далее вспомнились давние хлопоты мои, связанные со страстным желанием попасть на Туркестанский фронт. В то время в Восточной Бухаре еще шла упорная борьба за Советскую власть. Там действовали крупные вооруженные шайки басмачей, именовавшие себя «войсками ислама». Их вдохновлял бежавший в Афганистан эмир Бухары, получавший изрядную помощь от английских империалистов. Опираясь на местную знать в лице баев и мулл, банды совершали налеты на поселки и города, грабили, убивали жителей, сжигали кишлаки, стараясь запугать людей и восстановить власть эмирата. Прибывшие части Красной Армии помогали трудовому народу бороться за свои права, за власть Советов.

Но не так-то просто было перевестись на другое место службы. Спасибо взводному Макарову: надоумил и помог написать просьбу в Москву. Очень скоро пришло распоряжение: откомандировать.

Неблизкая дорога до Ташкента, ожидание на пересыльном пункте штаба Туркестанского фронта, зачисление в отряд, который во главе с начальником артиллерии 13-го корпуса Курганским отправлялся в Душанбе.

Старый караванный путь шел через Дербент, Байсун, Регар. Выступив вечером из Ак-Рабата и преодолев горный перевал, мы вошли в узкое ущелье Бузган — гигантскую трещину, рассекавшую горный массив Байсунтау. Я ехал в группе всадников, непосредственно сопровождавших начарта Курганского.

Добрались до быстрого ручья и там остановились, чтобы подтянулась колонна. А она была большой, в ней следовали обоз в несколько десятков подвод, верблюды с тяжелым грузом: надо было доставить воинским частям, стоявшим в районе Душанбе, боеприпасы, продовольствие, фураж.

Обоз и караван сопровождала стрелковая рота, наша же конная группа, примерно в сорок сабель, несла службу разведки, охраняла штаб начальника артиллерии корпуса, использовалась для связи по колонне.

При выходе из Байсунского ущелья — первая стычка с басмачами. Они, укрывшись в лощинах по обе стороны дороги, подстерегали нас у «святой могилы», где был похоронен какой-то знатный мулла или бай. Помню, у большущего могильного камня торчали высокие древки, на которых развевались разноцветные лоскуты, конские хвосты. Кроме того, каждое древко «украшалось» черепом дикого козла.

Вот у этого места на рассвете захлопали частые выстрелы, засвистели пули, и тут же все пространство вокруг заполнилось дикими выкриками скачущих на нас всадников. Но отряд был готов к бою, мигом заговорили имевшиеся у нас четыре ручных пулемета Шоша, а наши конники поскакали в обход левой, большей группы басмачей. Но до сабельного боя дело не дошло. Басмачи, на скаку подбирая убитых и раненых, стали понемногу сдерживать своих разгоряченных коней, затем быстро повернули назад и, широко рассыпаясь небольшими группками, помчались в горы.

Командир нашей конной группы старшина сверхсрочной службы Фокин взмахами шашки подал нам сигнал остановиться, приказал спешиться и открыть по врагу огонь из карабинов. Став, как нас учили, на правое колено, я взял на мушку одного всадника в ярком халате, скакавшего с небольшой группой на гряду холмов, что высились за «святой могилой». Сделал три выстрела — показалось, падает басмач. Но тут его подхватил скачущий рядом, и они скрылись за холмами.

Проводив отряд почти до Душанбе, наша конная группа повернула на юг и прибыла к месту своего назначения — в городок, где стояли штаб, 2-я батарея и школа младших командиров конно-артиллерийского дивизиона 11-й кавдивизии.

Я был счастлив, что попал именно в эту дивизию, прославившуюся на многих фронтах гражданской войны в составе Первой Конной армии. Значительную часть ее бойцов и командиров составляли оренбуржцы, преимущественно казаки. Хорошие, крепкие конники. Им хотелось подражать. Учился я прилежно и вскоре получил под начало отделение.

Почти ежедневно мы выезжали на операции против басмаческих банд, которые появлялись то в одном, то в другом районе. На вооружении нашего дивизиона были горные пушки (их местные жители величали «шайтан-арба»). Но с орудиями выезжали редко, больше действовали как сабельники.

Суровые горы Баба-Тага. Растянувшись длинной лентой, мы движемся узкой тропой, а она порой идет у самого края пропасти. Захватывает дух, кружится голова. Как-то сразу появляется затерявшееся в горах селение. «Тохта, ашна! Басмач бар?»[6] — спрашивает наш командир попавшегося на дороге дехканина. «Ек, ек!»[7] — торопливо отвечает таджик, и отряд, осмотрев поселок, следует дальше…

Нынче здесь, завтра в Гиссарской долине, где несется шумная река Кафирниган (в переводе — «неверное чудовище»). Через ее бурные воды переправляется наш отряд, преследующий одну из многочисленных банд «войск ислама».

Осенью 1925 года наш дивизион возвратился из Восточной Бухары в город Керки. Из этого города и направили младшего командира Великолепова в Ташкентскую объединенную военную школу имени В. И. Ленина[8].

В Ташкент я приехал в первых числах октября. Почти через весь город прошел пешком, и вот передо мной мост через реку Салар, а сразу за ним — военная школа. Радостно забилось сердце: сбывается мечта, буду учиться, стану кадровым командиром…

Но свое военное образование я заканчивал уже не в Ташкентской, а Московской артиллерийской школе, куда был переведен из-за тропической малярии, которую подхватил на юге. Далее — одиннадцать лет в родной для меня ордена Ленина, Краснознаменной 11-й кавалерийской дивизии имени Морозова. С нею — в степных оренбургских краях, затем — в Белоруссии, на западных рубежах Родины…

И вот двадцать первый год своей военной службы встречаю вдалеке от родных краев, от памятных мест, где прошли молодые годы. Встречаю в небольшом каменном доме на окраине венгерского поселка Фельче-Бароч, где разместился с оперативной группой.

Остаток почти бессонной ночи на 6 марта 1945 года прошел беспокойно. Из штаба артиллерии фронта возвратился наш оператор Илья Васильевич Паневин. Молодой майор — ему недавно исполнилось двадцать три года — отличался весьма общительным характером, и, судя по его возбужденному виду, он кое-что даже сверх положенного узнал у своих коллег из вышестоящего штаба.

— Неужели гитлеровцы смогут нанести сильный удар здесь, у Балатона, когда советские войска уже на подступах к Берлину? — издалека начал разговор Паневин.

— Всякое может быть, — заметил я в тон майору. — А что говорят в штабе артиллерии?

— Тревожная обстановка на участке между озерами Веленце и Балатон. Думаю, надо еще раз связаться со штабами сто семидесятой и сто семьдесят третьей бригад, пусть проверят организацию наблюдения и связи.

— Хорошо, займитесь этим. В любом случае не помешает. И попросите связать меня с начальником штаба дивизии.

Степан Данилович Кравченко, как всегда, спокойно выслушал новости и доложил:

— Все расчеты командных пунктов бригад на местах, связь устойчивая. Особое значение уделяем полкам, выдвинутым в армейскую оборонительную полосу. Снабжение их боеприпасами и горючим взято под строгий контроль. Вчера и сегодня провели доразведку маршрутов маневра в районы развертывания. Сделаны контрольные выезды отдельных орудий днем и ночью. Словом, местность в полосе обороны осваивается.

Лишь под утро удалось заснуть. Но чуток сон фронтовика, ожидающего перемен на переднем крае. И потому, видимо, отдаленный, смутный гул канонады я услышал прежде, чем тревожно затрещали телефоны и дежурный оператор доложил о начавшейся вражеской артподготовке.

Канонада длилась полчаса. А затем фашистские танки и пехота атаковали южнее озера Веленце позиции 30-го стрелкового корпуса и соседнего с ним 1-го гвардейского укрепленного района. Используя свое превосходство в силах и средствах, враг сумел танковым тараном вклиниться в нашу оборону на стыке между корпусом и укрепрайоном.

Начались ожесточенные кровопролитные бои. В течение десяти дней советские воины с великой стойкостью отражали яростные атаки гитлеровцев, стремившихся во что бы то ни стало сокрушить нашу оборону между Веленце и Балатоном, прорваться к Дунаю и, расчленив советские войска, уничтожить их по частям. На этом направлении враг сосредоточил главные свои силы. Кроме известных боевых машин — «пантер», «тигров», «Фердинандов» фашисты применили 68-тонный танк «королевский тигр», располагавший мощным вооружением и броней до 180 миллиметров. Действия наземных войск противника постоянно поддерживались ударами авиации.

Враг упорно и методически наращивал силу своих ударов. В межозерном пространстве, на сравнительно узком участке фронта, с его стороны одновременно действовало танков и штурмовых орудий: 6 марта — 100, 7 марта — 170, 8 марта — 250, 9 марта — 320, а 10 марта — уже 450, На участках прорыва плотность составляла до 50 танков и штурмовых орудий на километр фронта. При этом противник непрерывно менял направления своих таранных ударов и тактику действий.

Из частей нашей 19-й артдивизии первыми приняли боевое крещение 170-я и 173-я артиллерийские бригады. Офицеры их полков, особенно в старшем звене, имели солидную фронтовую закалку, но значительная часть сержантов и солдат впервые вступили в бой. Признаться, неспокойно было на душе: как проявят себя в час жестокого испытания необстрелянные артиллеристы? А очень важно, чтобы первый бой для солдата прошел успешно. Тогда в нем крепнет вера в свои силы, в мощь своего оружия, в крепость воинского коллектива, в рядах которого он сражается.

Опасения оказались напрасными. Молодые артиллеристы дрались стойко и умело, не уступая в этом ветеранам-гвардейцам.

Огромную трудность для всех, особенно для штаба дивизии, составляло то, что наши бригады находились на различных участках фронта, в оперативном подчинении разных начальников. Позиции частей непрерывно менялись. К примеру, 173-я артбригада за несколько дней боев пять раз передавалась из одного корпуса в другой. Иной раз решение почти всего круга боевых задач ложилось на плечи командиров артиллерийских бригад. Мне же надо было ежедневно ездить в боевые порядки частей, устанавливать на месте, как они действуют, в чем нуждаются. И тут же мчаться в штабы общевойсковых соединений, еще и еще раз уточнять вопросы боевого использования наших частей. Что греха таить, приходилось и спорить с иными начальниками. Бывало, молодой общевойсковой командир из добрых, конечно, побуждений ставил тому или иному нашему дивизиону несвойственную ему огневую задачу. Особенно это касалось тяжелых и мощных артсистем. Случалось вгорячах напоминать старое присловье о том, что из пушек по воробьям не стреляют. Я понимаю, такая деятельность не совпадает с представлением читателей о боевой работе командира дивизии, который прежде всего обязан мыслить, ибо война является не только борьбой войск, но и состязанием умов военачальников. Но кому же, как не комдиву, заниматься и тем, о чем я рассказываю? Кроме того, надо учесть необычность нашей дивизии, сложность обстановки. И то, конечно же, что комдивом я был начинающим. Где-то и не так поступал, да иных путей тогда и не видел.

Утро 8 марта меня застало на командном пункте 170-й артиллерийской бригады в местечке Шарбогард. Комбриг полковник К. П. Чернов воспаленными глазами смотрел на карту, слушая доклад оператора своего штаба.

— Как на переднем крае, Кирилл Прокофьевич? — спросил я.

— Час от часу не легче. Противник опять начал танковые атаки. Удар наносится на стыке частей сто пятьдесят пятой стрелковой дивизии. Это северо-восточнее Шаркерестура, — комбриг указал карандашом точку на карте. — А здесь две батареи артполка майора Постного. Вот оператор только что доложил, что наши батареи помогли отбить атаку как раз на самом опасном направлении. Но противник наседает.

— Едем туда.

Вскоре мы прибыли на позиции 1144-го артиллерийского полка, которым командовал майор Постный. Батареи 76-миллиметровых орудий отражали очередную попытку фашистов потеснить нашу пехоту. Только стали мы обходить огневые позиции, как в небе появились вражеские самолеты. Один за другим они пикировали и, казалось, падали прямо на наши головы. Грохот орудийных залпов смешался с разрывами авиабомб.

Налет авиации не обошелся для нас без потерь. Однако все батареи продолжали вести огонь, еще одна атака фашистов была отражена.

Мы поговорили с личным составом батарей, уточнили, сколько на огневых позициях осталось снарядов. Боезапаса было маловато, да и многие расчеты действовали уже сокращенным составом.

Встретив нас на полковом НП, майор А. В. Постный коротко и четко доложил обстановку. Я видел, очень трудно полку Постного, но офицер не высказал ни одной жалобы, ни одной просьбы.

Возвращаясь на командный пункт бригады, мы обменивались с полковником К. П. Черновым впечатлениями дня.

— У Постного бойцы крепкие, дерутся хорошо, — говорил Кирилл Прокофьевич. — Я за его полк не беспокоюсь — не подведет. — И, помолчав, добавил со свойственной ему простотой: — Алеша Постный молчит, помощи не просит, а вот потери у него большие, да и расход снарядов велик.

Пообещал комбригу пополнить 1144-й. Кирилл Прокофьевич сразу повеселел и убежденно сказал:

— Ничего у немцев не получится с этим наступлением. К Дунаю они не прорвутся. Не сорок первый год! Мы научились бить врага. И здесь, под Балатоном, сыграем ему отходную. Да еще какую!

Посмотрел на Чернова (взгляд у него твердый, решительный), на его Золотую Звезду и от души порадовался, что имею такого соратника.

На следующий день было решено проверить боевую работу 1151-го артиллерийского полка, которым командовал подполковник В. Г. Мокшин. Часть его батарей стояла на защите переправ через канал Шарвиз, деливший участок фронта между Веленце и Балатоном на две части.

Именно в этот день, 9 марта, враг двумя танковыми дивизиями СС на узком участке прорвал оборону наших войск и устремился вдоль западного берега канала Шарвиз в направлении Фаньч, Цеце.

Вместе с тремя офицерами штаба я побывал на НП одного и в артдивизионов 1151-го полка, а потом направился на батареи, прикрывавшие канал. В воздухе по-прежнему то и дело появлялись фашистские самолеты, и наши «виллисы» вынуждены были маневрировать между постройками и садами, избегая прицельного пушечно-пулеметного огня.

Вот наконец и Шарвиз. Теперь нам нужно было ехать вдоль канала на огневую позицию батареи. На развороте один из моих спутников воскликнул:

— Товарищ генерал, смотрите, на том берегу… Это же немцы!

«Виллис» остановился. Между деревьями хорошо просматривался участок шоссе на западном берегу канала. По шоссе в плотном строю медленно двигалась вражеская танковая колонна. Вместе с танками шли бронетранспортеры с орудиями на прицепе.

Я приказал одному из офицеров как можно скорее вернуться на НП артдивизиона и подсказать завидную цель. В этот момент над нами появился «мессер». С бреющего полета он открыл огонь из пулеметов. Пришлось укрыться. А через несколько минут загрохотали наши орудия. Шоссе окуталось дымом разрывов. Несколько вражеских машин загорелось. Когда огонь прекратился и дым рассеялся, мы снова стали наблюдать за шоссе. Теперь по нему на больших скоростях проносились уже лишь одиночные машины.

Прорыв гитлеровских войск вдоль западного берега канала Шарвиз усложнил положение наших общевойсковых соединений. Командующий фронтом Маршал Советского Союза Ф. И. Толбухин принял решение возложить оборону участка от озера Веленце до канала Шарвиз на 27-ю армию, а от канала до озера Балатон — на 26-ю армию, в полосе которой до сих пор находилась наша 19-я артдивизия. Таким образом, произошла еще одна перегруппировка войск и еще одно переподчинение наших частей.

Ночь на 10 марта я провел в боевых порядках 173-й артбригады. Перед тем с ее командиром полковником П. В. Зороастровым мы участвовали в совещании, на котором командующий 27-й армией генерал-полковник С. Г. Трофименко ставил соединениям задачи на оборону. Он сообщил, что в боях минувшего дня враг потерял около 3500 солдат и офицеров, более 150 танков и штурмовых орудий. Но, как свидетельствовал анализ обстановки, противник, несмотря на большие потери, не отказывается от поставленной цели — прорваться к Дунаю. Взятые накануне пленные утверждали, что именно в течение 10 марта их войскам приказано любой ценой выйти к реке.

— Наступает кризисный момент, — заключил командарм. — Надо выдержать натиск. Обращаю особое внимание на необходимость тесного взаимодействия всех сил и средств на поле боя, особенно артиллерии, танков и пехоты.

Выполняя указание командарма, я поехал на командный пункт 1-го гвардейского механизированного корпуса, в подчинение которого поступала наша 173-я гаубичная артбригада. С командиром корпуса генерал-лейтенантом И. Н. Руссияновым мы довольно быстро решили все вопросы взаимодействия. Полковник П. В. Зороастров, комбриг 173-й, получил в штабе корпуса все необходимые данные для боевой работы. Обстановка складывается так, что обе наши бригады — и 173-я гаубичная, и 170-я легкая — будут использованы на левом фланге армии, у канала Шарвиз. В те дни гитлеровцы не раз пытались форсировать канал, но наши пехотинцы и артиллеристы всегда были начеку.

Ранним утром 11 марта под прикрытием тумана фашисты переправили через канал роту автоматчиков. Боевое охранение пехоты, вступив в бой с врагом, попросило помощи у артиллеристов.

В этом районе занимал позиции один из дивизионов 1150-го артполка. С разрешения командира полка подполковника В. Г. Мокшина две батареи 76-миллиметровых орудий (ими командовали офицеры Журавлев и Плеханов) были выдвинуты для стрельбы прямой наводкой. Первыми открыли огонь орудийные расчеты сержантов Звягина и Глебова. Согласованными действиями наших стрелков и артиллеристов переправившаяся рота немецких автоматчиков была уничтожена.

Между тем враг упорно наращивал удары. 11 марта на участке между Веленце и Балатоном действовало одновременно свыше 500 фашистских танков и штурмовых орудий. Гитлеровцы медленно, с большими потерями, но все же продвигались вперед на участке западнее канала.

Во второй половине дня мне позвонил начальник разведотделения штаба дивизии майор М. И. Курек. Обычно спокойный до невозмутимости, на сей раз он говорил с явной тревогой:

— Противник занял станцию Шимонторниа. Под угрозой Цеце.

Это были плохие вести. Шимонторниа — железнодорожная станция на западном берегу канала, а Цеце — важный узел дорог, от которого до Дуная рукой подать. Прибыв в штаб дивизии, я узнал, что для усиления обороны на этом участке выдвигаются самоходно-артиллерийская бригада, танковый полк и полки нашей 173-й гаубичной бригады. Сразу же направил в те полки двух операторов.

Надобно заметить, что в штабе каждой из семи бригад нашей дивизии был офицер связи с автомашиной, а от штаба дивизии в свою очередь выделялись офицеры-операторы для работы в бригадах, получивших боевую задачу. Бригады находились в оперативном подчинении многих общевойсковых командиров, обстановка на фронте непрерывно изменялась, и мне представлялось тогда, что без офицеров связи и операторов управлять дивизией было бы весьма затруднительно.

Как и предполагалось, у местечка Цеце в следующие двое суток развернулись ожесточенные бои. Сначала в дело вступил 1189-й гаубичный полк подполковника И. Ф. Россомахина, а вскоре поставил свои батареи для стрельбы прямой наводкой подполковник В. А. Харченко, командир 1159-го гаубичного полка. Из местечка Херцегфальв, где располагался КП 173-й бригады, поближе к переднему краю перебрался и комбриг полковник П. В. Зороастров. На огневых позициях батарей вел большую работу начальник политотдела бригады Петр Титович Скляров — неутомимый и пунктуальный офицер, отлично разбиравшийся в людях и хорошо знавший оружие.

Между прочим, в руководстве 173-й бригады сложилась своеобразная ситуация: комбриг Петр Венедиктович Зороастров до сих пор оставался беспартийным. П. Т. Скляров, принимая свои дела, был несколько обескуражен этим обстоятельством. Но наши два Петра удивительно быстро сошлись, действовали дружно, согласованно, с энтузиазмом занимались политической работой, и никто со стороны не мог, наверное, и подумать, что один из них не состоит в партии. А вскоре штабная парторганизация бригады рассмотрела заявление Петра Венедиктовича Зороастрова с просьбой принять его в ряды коммунистов. Собрание это состоялось как раз в разгар боев у Балатона, и лучшей рекомендацией комбригу были его умелые и решительные действия на поле сражения.

В эти дни мне довелось дважды побывать на батареях 1189-го гаубичного полка. Его командир подполковник И. Ф. Россомахин подробно рассказывал о геройских делах батареи.

Боевой приказ — занять огневую позицию неподалеку от Цеце — командир батареи капитан Лопатник получил вечером. Вся ночь, полная тревожного ожидания, прошла в тяжелой работе. Бойцы долбили ломами еще не оттаявшую землю, рыли окопы, щели и ровики.

От Балатона тянул сырой пронизывающий ветер. По земле стелился густой туман. Отчетливо доносился приглушенный гул моторов. Видимо, противник старался в темноте провести свои танки к нашим позициям.

Наступал рассвет. Туман медленно расходился. Батарейцы заканчивали маскировку позиций. Наблюдатели заняли свои места. Капитан Лопатник пытливо ко всему присматривался, проверял готовность орудийных расчетов. Затем он направился к командиру стрелкового батальона, чтобы еще раз обговорить с ним вопросы взаимодействия. Но тут фашисты обрушили огонь артиллерии и минометов на наш передний край. А потом показались и цепи вражеской пехоты. Они шли в атаку за танками.

Орудия сержантов Бухарцева и Гуляева, стоявшие несколько впереди, первыми открыли огонь по врагу. Разгорелся бой. Капитан Лопатник вдруг почувствовал острую боль в правой руке, на рукаве проступили бурые пятна. Но ему не пришлось даже осмотреть рану: послышался нарастающий гул моторов и лязг гусениц. Из-за небольшой высотки показались танки. Их было более десятка. Они двигались на батарею. Капитан скомандовал:

— По танкам!

Орудийные расчеты принялись за дело. Танки быстро приближались. Загрохотали выстрелы. Почти одновременно с гаубицами Лопатника открыли огонь и другие орудия, стоявшие по соседству. Сразу вспыхнуло несколько вражеских машин.

Врагу не удалось прорвать наши позиции. Его уцелевшие танки повернули обратно. Наступило короткое затишье. В этом бою батарейцы потеряли нескольких товарищей. Погиб и заместитель командира дивизиона по политчасти капитан Трофимов. Он все время находился вместе с расчетами, воодушевлял бойцов, помогал офицерам и сержантам советом, а порой и сам вставал к орудиям.

— И Лопатник, и Трофимов — совсем еще молодые, — говорил подполковник И. Ф. Россомахин. — Двадцать пять, двадцать шесть лет. А какой уже путь прошли!

Я слушал Ивана Федоровича и невольно думал о том, что и сам он, молодой, в сущности, человек, вырос за годы войны до командира полка.

Пока я руководил действиями двух бригад здесь, у канала Шарвиз, наша 49-я гвардейская тяжелая артиллерийская бригада вступила в бой и отражала натиск противника южнее озера Веленце. 8 марта, на третий день битвы, комбриг полковник Г. В. Писарев прислал мне лаконичное донесение: «В течение суток отбито пять атак противника. Огнем прямой наводкой и с закрытых позиций уничтожено до батальона пехоты, сожжено семь танков и самоходных орудий, двенадцать автомашин, подавлен огонь двух батарей шестиствольных минометов».

Можно представить ожесточение боев южнее озера Веленце, если на прямую наводку ставились гаубицы 152-миллиметрового калибра и дальностью стрельбы свыше 17 километров! Их снаряд весил 43,5 килограмма. При прямом попадании в танк такой снаряд нередко сносил башню, рвал в куски корпус и ходовую часть.

Вот эпизод тех дней.

Рассветало. Стояла необычная для переднего края тишина. На НП 4-го дивизиона все напряженно всматривались в серую предутреннюю мглу.

И вот послышалось урчанье моторов. Командир дивизиона капитан Б. И. Рябов усилил наблюдение, проверил связь с батареями, и тут последовали доклады: «Танки противника!»

Они шли двумя колоннами, обтекая высоту, по которой проходила оборона наших стрелковых подразделений. В колоннах было свыше десятка «тигров» и несколько «Фердинандов». Капитан Б. И. Рябов приказал открыть огонь. Закипел бой. Вслед за танками показалась фашистская пехота. Она устремилась в атаку на высоту. В этом бою нашим артиллеристам пришлось вести огонь прямой наводкой то по танкам, то по пехоте. Несколько раз брались и за автоматы.

Шесть «тигров» подбили и сожгли артиллеристы 4-го дивизиона. От их огня понесла чувствительные потери и вражеская пехота.

А во время боя 12 марта произошел такой случай. Командиры дивизионов капитан Ф. К. Гостищев и старший лейтенант С. Т. Николаев заметили, что к их наблюдательным пунктам, расположенным на высотке, развернутым строем движутся вражеские танки, а за ними — густые цепи автоматчиков.

— Танки и пехота в двухстах метрах от энпэ, — с тревогой доложили офицеры комбригу.

— Оставаться на месте, пропустить танки, отсечь и уничтожить пехоту, — приказал полковник Г. В. Писарев.

И вот тяжелые бронированные машины утюжат высотку, на которой располагались наблюдательные пункты дивизионов. Горстка храбрецов артиллеристов рассредоточилась в траншеях. Связь с батареями действовала надежно. На вражеские цепи обрушился мощный огневой налет. Оставляя на поле боя десятки трупов, фашистская пехота отступила. А танки были уничтожены прицельным огнем орудий, стоящих на прямой наводке.

В тот день отличился командир другого дивизиона капитан П. С. Крайний. В критическую минуту, когда группа гитлеровцев прорвалась на его наблюдательный пункт, офицер собрал разведчиков, связистов, и они огнем из личного оружия отбили атаку.

Это был уже не первый случай, когда противник специально посылал группы автоматчиков для уничтожения наблюдательных пунктов. Тем самым враг пытался парализовать артиллерию, составлявшую основу нашей противотанковой обороны. Поэтому пришлось обратить внимание командиров частей на необходимость держать в полной готовности личное оружие артиллеристов — автоматы, карабины, пистолеты, гранаты.

13—15 марта гитлеровцы атаковали преимущественно ночью. Но силы противника были на исходе, удары его слабели.

Опираясь на заранее подготовленные оборонительные рубежи, умело маневрируя силами и средствами, войска 3-го Украинского фронта в течение десяти дней стойко удерживали свои позиции в районе озера Балатон, наносили тяжелые удары по немецко-фашистской группировке и не допустили ее прорыва к Дунаю. Лишь ценой огромных потерь фашистам удалось на направлении главного удара на отдельных участках вклиниться в наши боевые порядки: южнее озера Веленце — до двенадцати километров, западнее канала Шарвиз — до тридцати километров. Но измотанный и обескровленный противник был вынужден вечером 15 марта перейти к обороне.

Так бесславно закончилась последняя крупная наступательная операция немецко-фашистских войск во второй мировой войне.