Оковы безмолвия

Глава пятая

Утром, вскоре после того, как пленникам принесли еду, засовы снова загремели, в пещеру вошли стражники и велели Конану следовать за ними. Они шли теми же коридорами, миновали пещеру, где варилась страшная похлебка, и поднялись наверх.

После темного подземелья яркий солнечный свет ослепил Конана, и он невольно закрыл глаза. Но монахи поторапливали его, подталкивая в спину. Пройдя через двор, они очутились в уже знакомом Конану зале с мраморным бассейном. Там ему велели раздеться и искупаться.

После этого он попал в руки проворных служек — один расчесывал ему спутанные волосы, другие умащали его тело благовонным маслом, растирали и разминали затекшие за ночь мышцы.

Кровь горячими толчками разлилась по телу, в варваре проснулось дремавшее до сих пор ощущение собственной силы. Кубок терпкого, настоянного на травах вина, казалось, удесятерил это чувство.

Напротив Конана в окружении свиты стоял главный жрец и осматривал его оценивающим взглядом — ему явно нравилось владеть этой необузданной силой и управлять ею по своему желанию. Он велел принести кресло, сел и, испытующе глядя в глаза киммерийцу, которого усадили на низкий табурет, спросил:

— Ты хорошо понял, что от тебя требуется, Сегир?

Конан кивнул, не сводя с Ваджрана мрачного взгляда. Он был совершенно спокоен, но умело изображал с трудом сдерживаемую ярость. Наслаждаясь своей властью над жизнью и смертью могучего пленника, жрец продолжал:

— Сейчас ты превратишься в верного слугу Кубиры, пройдешь в моей свите в храм и будешь вместе с посвященными участвовать в жертвоприношении и молитве. Потом выйдешь на площадь и, когда служки возведут помост, встанешь справа от меня. Потом вместе с твоим противником — а желающих участвовать в поединке всегда хватает — ты преклонишь передо мной колени и получишь благословение. Победа достанется тому, кто сбросит своего противника с помоста. Ты ни в коем случае не должен его убивать, иначе народ растерзает тебя, прежде чем я прикажу отрубить тебе голову! Богу нужны богатства, а не смерти почтенных горожан! Понял ли ты меня, воин, ибо я вижу ярость в твоих глазах и боюсь, что ты не сумеешь ее сдержать!

Жрец впился в глаза Конана пронзительным взглядом, но варвар с достоинством выдержал его и, стиснув зубы, кивнул. Жрец встал и величественно направился к выходу. Окруженный толпой вооруженных монахов, Конан пошел сзади.

У ворот, ведущих на площадь, уже стояли храмовые музыканты, готовые затрубить в трубы и забить в барабаны на радость горожанам и паломникам, пришедшим к храму почтить своего бога.

Ворота распахнулись, грянула дикая музыка, служки быстро выложили дорожку Из золотых кирпичей, и жрец неторопливо двинулся к храму.

Конан шел сзади. Со всех сторон его окружали вооруженные монахи, готовые в любой момент выхватить мечи и зарубить непокорного. Однако горожанам, пришедшим на площадь, чтобы получить благословение жреца и поглазеть на бой, эта грозная свита казалась очень торжественной. Появление в свите нового могучего воина не осталось незамеченным: нарядные горожане возбужденно перешептывались и показывали на Конана пальцами.

Процессия подошла к храму, жрец вошел внутрь и ворота закрылись. Конан оказался в святилище бога, чьим именем здесь, на земле, творились такие страшные дела.

Если снаружи храм был похож на сияющее белое облако, то внутри, освещенный множеством горящих в золотых плошках огней, он поражал воображение загадочным сиянием драгоценных камней, украшавших стройные колонны.

На стенах были выложены картины из яшмы, бирюзы и агата. Дневной свет, пробивавшийся сквозь узкие оконца под куполом, подчеркивал величие храма, в котором люди казались ничтожными букашками.

С огромного пьедестала из кроваво-красного камня на вошедших взирало колоссальное изваяние сидящего бога. Его руки сжимали цветок и жезл. Голова статуи была немного наклонена вперед, и, казалось, бог всматривался в крохотные фигурки людей, копошившихся у его ног.

Отблески пламени играли на его бронзовом лице, и оно неуловимо меняло выражение — от безмятежно спокойного до свирепо алчного.

Ваджран подошел к жертвеннику, стоявшему напротив фигуры бога, и воздел руки к небу. Монахи запели славословие Кубире, и их голоса, усиленные сводом храма, мощно вознеслись к куполу. Каждый из несших жертвенные сосуды подходил к алтарю и торжественно выливал их содержимое в огромную чашу.

Когда золотой сосуд наполнился, воцарилась тишина, жрец преклонил колени и стал громко молиться. Конан заметил, что над чащей поднялось легкое облачко, в котором мелькали разноцветные искры. Облачко становилось все больше, пока, наконец, не скрыло от глаз бронзовую статую бога. Жрец распростерся на полу, в конвульсиях выкрикивая слова молитвы или заклинания. Когда, обессилев, он замолчал, облако стало медленно рассеиваться.

Конан невольно вскрикнул, попятился и хотел было выхватить несуществующий меч: статуя повернула голову и смотрела прямо на него, протягивая к нему правую руку, в которой был зажат жезл. Огромная чаша, только что наполненная до краев молоком, медом и кровью, опустела.

Конан не заметил, когда все монахи опустились на колени. Жрец поднял голову и медленно встал. Вновь раздалось протяжное пение, изредка прерываемое резкими возгласами жреца.

Наконец, последний раз поклонившись Кубире, Ваджран подошел к Конану. Монахи силой заставили варвара встать на колени, и жрец объявил киммерийца избранным воином божества. Затем процессия, направилась к выходу, у которого уже стояли двое монахов с огромным сундуком.

Ворота храма распахнулись, и процессия вышла на площадь, где ее ждала притихшая толпа. Жрец дал знак, что поединок состоится, и в предвкушении любимого зрелища люди стали подниматься с колен.

На этот раз выйти на бой во имя Кубиры пожелал приезжий купец. У себя на родине он, наверное, участвовал во многих схватках — во всех его движениях чувствовалась недюжинная сила, а обрамленное крутыми кольцами черных волос лицо было суровым и решительным.

Слуги выставили перед жрецом заклад, заставивший его глаза вспыхнуть алчным огнем,— в огромном, переливающемся драгоценными камнями резном сундуке лежали отрезы бесценного шелка, сверкали ожерелья, стояли изящные каменные сосуды с благовониями. Жрец без колебаний принял заклад, а Конан вышел вперед и встал рядом с противником.

Они сбросили одежду, подошли к жрецу и получили его благословение. Поднимая голову, Конан наткнулся взглядом на горящие глаза, смотревшие на него из-за спины жреца. Он сразу узнал монаха с иссеченным шрамами лицом — это был «непобедимый Мерван». Тот, кого сбросил с помоста дюжий Супанда и кого теперь заменил он, Конан. Этот полный ненависти взгляд и коварная улыбка, чуть раздвинувшая тонкие губы, сказали Конану, что у него появился настоящий враг, враг, которого ревность и жажда мести ни перед чем не остановят.

Опасность подхлестнула киммерийца, он подошёл к помосту, как приготовившаяся к прыжку пантера. Судьба подарила ему достойного противника, и он с удовольствием вышел на поединок.

Противники кружили по помосту, то сходясь в попытках вытеснить друг друга, то расходясь для новой атаки. Толпа ревела и бесновалась, выкрикивая их имена. Со всех сторон раздавалось:

— Сегир! Сегир, во имя Кубиры! Победивший тигра — победит любого!

— Дамруд! Доблестный Дамруд! Не уступай! Дамруд, во имя удачи!

Дамруд, сильный, отважный воин, во многом не уступал Конану, но, обладая слишком горячим нравом, попытался добиться победы с первых же бросков. Когда это ему не удалось, он пришел в ярость и стал совершать промах за промахом.

Теперь, когда, растеряв запас хладнокровия, противник наскакивал на него, как разъяренный бык, Конан играл с ним, как кошка с мышью, умудряясь даже краем глаза взглянуть на главного жреца, за спиной которого, напрягшись, как тетива, и сжав рукоять меча, стоял бывший непобедимый боец, а теперь простой служитель.

Ненависть свела судорогой его лицо, превратив в жуткую устрашающую маску. Да, с этим врагом ему явно предстоит побороться… А сейчас пора кончать поединок, его противник уже совсем ослеп от ярости, и с ним можно проделать все что угодно. Молниеносно уворачиваясь и изредка подталкивая разъяренного Дамруда, Конан привел его в бешенство, и, когда тот, забыв о правилах состязания, бросился на киммерийца, намереваясь мощным ударом свалить его с ног, варвар резко увернулся и подставил ногу. Рыча от ярости, Дамруд потерял равновесие и вылетел с помоста. Он пару раз перекувырнулся на земле, и, ошеломленный, встал на четвереньки, ища взглядом противника, чтобы снова кинуться в бой. Но монахи уже окружили побежденного, не позволяя ему вернуться на помост.

Народ на площади разразился приветственными криками. Конан сошел с помоста и направился к креслу жреца. На него, как прежде на Мервана, тут же надели богатые одежды и накинули на плечи тигровую шкуру. Теперь его будут звать «непобедимый Сегир» и «победивший тигра». Монахи, словно поздравляя Конана с победой, окружили его плотным кольцом и повели к монастырю, не забыв прихватить и оба сундука.

Воздев руки к небу, жрец призвал бога Кубиру даровать доблестному Дамруду удачу во всех делах и повесил ему на шею священный амулет, примиривший воина с поражением и потерей сундука. Толпа наградила Дамруда не менее громкими криками восторга, чем победившего Сегира, и, проводив удалившегося в обитель жреца почтительным поклоном, стала медленно расходиться.

Сегир, сражавшийся во славу их любимого бога, произвел на горожан огромное впечатление. Еще вчера служки мастерски распространяли о нем слухи, подогревая всеобщее любопытство, но уже сегодня его победа, грозный вид, тигровая шкура и загадочная немота сделали Сегира настоящим героем.

Можно было не сомневаться, что завтра на площади соберется весь город, дабы увидеть того, кто в одиночку победил страшного тигра Шагни, который сожрал немало паломников, направлявшихся в Потали! А как ловко и хладнокровно он разделался с силачом Дамрудом! Да, сегодня горожанам было о чем поговорить!

А в это время тот, чье имя было у всех на устах, снимал богатые одежды, чтобы вновь облачиться в платье, полученное от жреца взамен изодранных тигром лохмотьев.

Его, заслужившего своей победой день жизни себе и своему спутнику, вновь отвели в подземелье, а в награду за удачный поединок дали лишь кувшин вина и блюдо риса с овощами.

Дхавана и Критана с нетерпением ждали возвращения Конана, гадая, кто же выиграет. Дхавана убеждал своего брата, что северянин непобедим, но Критана, разуверившийся во всем за этот год заточения, думал только о плохом.

Но вот дверь распахнулась, и монахи втолкнули в темницу Конана. Когда вслед за победителем внесли вино и еду, Критана воспрял духом и успокоился.

Стражники ушли. Киммериец устало сел за стол, налил кружку вина и залпом осушил ее. Потом вторую, третью. Кувшин опустел, и тут северянин заметил, какими глазами смотрит Критана на блюдо с рисом и на пустой сосуд. Конан пододвинул к нему еду, вылил в кружку последние капли вина и молча улегся на тюфяк.

Он закрыл глаза, и перед ним вновь возникла площадь, полная ликующего народа, и ненавидящий взгляд Мервана. Постепенно это видение исчезло в зыбком тумане, и появилось другое — гигантская статуя Кубиры, глядящая на него слепыми бронзовыми глазами и протягивающая свой жезл.

Конан застонал, отгоняя кошмар, и вдруг почувствовал на своем плече чье-то легкое прикосновение. Он открыл глаза и увидел склонившегося над ним встревоженного Дхавану. Рука ткача скользнула под рубашку, и он вытащил оттуда драгоценный пояс. Положив его на тюфяк, юноша легонько погладил его кончиками пальцев и что-то прошептал.

Подошел Критана и присел рядом с братом на корточки. Было очень тихо, только чуть потрескивали фитили в светильниках. Но вот раздался негромкий женский голос. Конан повернулся, ожидая вновь увидеть прекрасную девушку, но, кроме них, в пещере никого не было. А голос продолжал что-то говорить, певуче и непонятно. Дхавана быстро заговорил на вендийском наречии:

— Злоба и зависть готовят воину смерть. Три раза смерть пройдет рядом — потом воин победит врага. Три дня — три угрозы, потом победа. Помни, воин: вода, вино, колодец. Вода, вино, колодец…

Голос девушки постепенно затих, умолк и Дхавана, глядя на Конана испуганными глазами. Помолчав немного, он спросил:

— Значит, кто-то хочет твоей смерти? Кто же? Ведь Ваджрану ты очень нужен… И кто может завидовать тебе?!

— Не мне, а моей славе. Помнишь, когда мы вошли в город и смотрели поединок, толпа кричала «непобедимый Мерван, непобедимый Мерван»? Так вот, сегодня он был готов сжечь меня взглядом. Не сомневаюсь, что твоя сестра говорила именно о нем. Ну, ладно, все это будет завтра, а сегодня…

Изумленный возглас Кританы не дал ему договорить. Критана стоял у стены и дрожащей рукой показывал на стол. Там, рядом с остатками ужина, стоял другой, гораздо больший кувшин, и почти весь стол был заставлен мисками с аппетитно пахнувшей едой и сочными фруктами.

— Сундари! Это Сундари не забывает о нас! Того, что принесли монахи, не хватило бы на троих — ведь тебе, Конан, нужно каждый день сражаться, а без еды ты быстро ослабеешь!

— Ты плохо ценя знаешь, друг Дхавана, но месяц на такой пище продержаться было бы и вправду трудно… Что там такое на столе? О, твоя сестра просто клад — смотрите, здесь даже дичь! — И они принялись опустошать миски, заливая кушанья превосходным вином.

Как только пленники насытились, все исчезло. Остались лишь кувшин и блюдо, принесенные стражниками. Конан лег на тюфяк и закрыл глаза. Грозная статуя Кубиры уже не тревожила его покой, и он не заметил, как уснул.

Тихо постукивал ткацкий станок, негромко переговаривались братья, подбирая шелк для изысканной каймы. К тому времени, когда Конан проснулся, они успели соткать большой кусок полотна, покрытый затейливыми узорами.

Поистине здесь, в тишине подземелий, среди мрака и ужаса, люди, месяцами не видевшие солнца, отчаявшиеся и не гнушавшиеся есть человечину в извечном стремлении выжить, создавали поистине удивительные вещи. От Кританы Конан узнал, что на Ваджрана работали не только коварно завлеченные в подземелье паломники. Главный жрец рассылал своих лазутчиков в другие города и даже в другие страны, которые славились искусными мастерами, приказывая похищать самых лучших. Одни умирали, на смену им появлялись другие — в этом и заключался секрет чудес Кубиры.

И еще одно узнал Конан: кровь, которую приносили в жертву божеству, принадлежала мастерам, которые уже не могли работать. Каждому из тех, кто попал сюда, предстояло напоить страшного бога своей кровью.

Поглаживая сотканную братьями парчу, прохладную и нежную, как кожа юной девушки, Конан снова и снова представлял себе голову жреца, валяющуюся в пыли с выпученными глазами и оскаленным ртом. Такой будет его жертва Кубире! Настанет час, и он поквитается с Ваджраном — отнесет его голову в храм и швырнет ее в жертвенную чашу!

Братья уже давно спали, когда Конан в полной темноте на ощупь добрался до жесткого тюремного ложа. Еще долго он представлял себя сражающимся с бесчисленными полчищами монахов, выползающих из закоулков подземелья и глядящих на него ненавидящими глазами Мервана.

Утром за Конаном пришли монахи и повели его наверх. Он поднимался по ступеням, а в ушах его звучали слова: «Вода, вино, колодец… Вода, вино, колодец… Вода, вино, колодец…» Значит, сегодня — вода? Ну, ладно, посмотрим, что там за вода!

Конана ввели в зал с бассейном. Среди монахов стоял Мервана, злорадно поглядывавший на киммерийца.

Сбросив одежду, Конан подошел к краю басссейна, наклонился и отпрянул, будто что-то увидел в воде. Не сводя с бассейна глаз, он замычал и замахал рукой, подзывая монахов. Они подошли ближе, недоумевая, что бы могло там быть? Один из них наклонился совсем низко, старательно всматриваясь в толщу воды. Конан, все так же удивленно мыча, оглянулся и неуловимым движением плеча столкнул монаха в воду. То, что произошло вслед за этим, исторгло у всех вопль ужаса. Вода тут же вскипела, тело упавшего покрылось бесчисленными белыми пузырями, и вскоре на поверхность всплыла страшная раздутая туша с лопающейся кожей, совсем не похожая на молодого здорового воина, которым она была несколько мгновений назад.

Поняв, что ему было уготовано плавать в бассейне безобразным раздувшимся трупом, Конан в дикой ярости схватил в охапку двух растерявшихся монахов и швырнул их в воду. Остальные в панике выбежали за дверь и заперли ее снаружи. Оставшись один, варвар дал волю гневу, накопившемуся в нем за эти два дня: в бассейн полетели скамьи, столы и ковры, устилавшие мозаичный пол. Все, что он мог поднять или отломить, летело в воду. Вскоре весь бассейн был заполнен побуревшими бесформенными остатками некогда прекрасных вещей, а среди них плавали три раздувшихся трупа.

Распахнулась дверь, ведущая во внутренние покои, и, выставив перед собой обнаженные мечи, в зал вбежало десятка два монахов. Следом за ними поспешно вошел главный жрец, разгневанный и встревоженный. Увидев то, что плавало в бассейне, он побелел от гнева. Ваджран хорошо знал тайну голубой воды, таким способом не раз избавлялись от неугодных, и теперь он пришел в ярость при мысли, что кто-то осмеливается идти наперекор его желаниям и хочет лишить монастырь непобедимого бойца.

Окруженный со всех сторон сверкающими мечами, Конан прошел за Ваджраном в одну из дальних комнат. По всей вероятности, это была личная купальня жреца, такая ослепительная роскошь здесь царила. Широкое окно выходило в прекрасный сад с цветущими деревьями.

Следом за ним в комнату вошли служки с огромными кувшинами. Конану приказали встать в центре небольшого бассейна, и его стали омывать прохладной водой, предварительно обливая ею одного из служек. Бедняга трясся от ужаса при виде каждого нового кувшина и, наверное, мысленно прощался с жизнью. После этого все пошло своим чередом — служки растерли и умастили тело бойца, дали ему выпить бодрящего вина, вновь облачили его в одежды и уже другим путем, но по-прежнему в окружении вооруженных монахов, вывели во двор.