Глава семнадцатая
УТОПЛЕННИК

На следующий день контролёр Ван-Хемерт прибежал к Эдварду с тревожной вестью: в деревне Тьи-Пурут утопили человека.

— Я сам поеду на дознание, — сказал Эдвард.

Он велел оседлать коня.

Десса Тьи-Пурут, окружённая зелёной изгородью, показалась вдали, как зелёный островок среди однообразного рисового моря. Эдвард проехал прямо к той хижине, перед которой толпились люди. Все расступились перед ассистент-резидентом. В центре толпы лежал мёртвый человек. Обрывок верёвки из пальмовых волокон торчал у человека на шее. Вода ещё блестела на прямых седых волосах, на жёлтых морщинах лица. Эдвард узнал того самого старика, который прятался у него на пустыре.

— Лучше бы ты умер, Мамак, на своей циновке!.. — причитали над стариком женщины. — Лучше бы длиннозубый крокодил утащил тебя в тростники!.. Лучше бы тигр убил тебя!..

Жена старика, старуха Кирьям, сидела над утопленником в неподвижном отчаянии.

— Лучше бы тигр — злой мачанг — снёс тебе голову могучей жёлтой лапой!.. Зачем ты приплыл, Мамак, к родной дессе, с верёвкой на шее, насильственно убитый, как злодей в ночи?..

— Кто из вас нашёл его в реке? — спросил Эдвард.

Ему не ответили. Люди отворачивались под взглядом голландского чиновника.

— Старший твой сын Уссуп, — причитали над мёртвым женщины, — был твой верный помощник. Он любил землю, политую дождём и вскопанную его руками. Он знал время, когда сеять и когда пересаживать рис. Опора твоей старости был твой старший сын… И вот, за Уссупом приехали из самого серанга; его и многих других забрали в деревне. Им сказали, что сам король призвал их на службу к себе. И с тех пор ты, Мамак, больше не видел Уссупа, твоего старшего сына…

— Ай-ай, больше не видел!.. — завыли старухи.

— Второй твой сын, Ардай, был красив и силён. Он знал оперение каждой птицы в лесу и повадку каждого зверя. Гусли согласно пели у него в руках, и в день праздника жатвы, когда умолкали голоса ступок и запевали медные горла гамеланга и молодёжь, нестройно крича, шла на сборище, не было тогда равного Ардаю в дессе… Десять дней назад пришли и за тобой, Ардай… Второго, последнего сына забрали у старого Мамака, а последнего сына не забирают даже по закону белых!..

— Лучше бы крокодил утащил тебя в тростники… Лучше бы злой тигр снёс тебе голову могучей жёлтой лапой… Ты пошёл, Мамак, искать правды у голландского тувана и не вернулся живой назад…

— Что это значит? — уже резко спросил Эдвард у стоящих вокруг.

Люди молчали. Никто не решался взглянуть ему в лицо.

— Я скажу тебе, что это значит! — крикнул вдруг резкий девичий голос. Девушка лет шестнадцати выскочила на порог хижины старика. — Это раджа… Раджа Адхипатти утопил деда!

— Ай-ай!.. — женщины в страхе заламывали руки. Несколько человек бросились к девушке.

— Аймат-Си-Кете!.. Девчонка потеряла разум!.. Ай-ай!.. Держите Аймат, она сошла с ума!..

Старая Кирьям, жена Мамака, подняла голову и сейчас же вновь опустила.

— Погодите! — Эдвард подошёл к девушке.

— Уходите все! — крикнула Аймат. Жёсткие чёрные волосы падали ей на лицо. Она сунула руку за пояс, и волнистое лезвие криса блеснуло у ней в пальцах.

— Повтори мне то, что ты сказала! — Эдвард с силой прижал девушке локоть, и крис упал на порог.

— Словно ты сам не знаешь! У нас забрали Ардая, — не по закону забрали. Дед пошёл жаловаться к тебе, и за это его утопили!

Дьякса, деревенский староста, уже шёл к Аймат. Девочка поменьше и совсем маленький мальчик выглядывали из-за травяных занавесок в полутьме хижины за её спиной.

— Уходи! — Аймат грозилась кулаками: она защищала детей.

— Подожди, Аймат! — Эдвард взял её за руку.

— И ты уходи!

Девчонка кусалась. Дьякса взял её за плечи. Она вырвала у него зубами пуговицу из форменной куртки. Дьякса кивнул головой помощнику.

— Не тронь её! — сказал Эдвард. — Не смей трогать эту девушку без моего позволения!

Дьякса отступил перед голландским амтенаром.

Едва Эдвард отъехал, из-за ближней хижины вышел кривобокий слуга раджи. Точно ветром смело всех людей, стоявших вокруг тела. Они разбежались, исчезли, словно провалились сквозь землю.

Слуга раджи, ковыляя, шёл к Аймат. Она метнулась вглубь хижины, но её вытащили за руки. Дьякса с помощником стояли наготове. Аймат прикрутили руки к поясу. Кривобокий узлом завязал ей жёсткие косы вокруг шеи. В хижине отчаянно заголосили дети. Аймат увели.


* * *

Эдвард перестал объезжать деревни, забросил отчёты, забыл текущие дела. Он зарылся в бумаги за прошлый год. Он замучил контролёра: в двенадцать часов ночи добродушный и заспанный Ван-Хемерт доставал ему из шкафов новые и новые связки дел. Эдвард рылся в бумагах с тревогой и поспешностью, точно не просто собирал данные, а напал на какой-то след. Он уже знал наизусть дела за прошлый, 1855, год и требовал у Ван-Хемерта данных за позапрошлый.

Эдвард действительно напал на след. Он держал в руках конец, и за этот конец он хотел вытянуть всю нить.

«Его высокопревосходительству господину генерал-губернатору, менгеру Ван-Твисту…»

Предшественник Эдварда, ассистент-резидент Ван-Гейм, составлял жалобу на раджу Адхипатти самому генерал-губернатору. Дальше шли наброски, черновики заявлений. Раджа строил дом в Паранг-Кудьянге и незаконно согнал на работу людей из двадцати деревень. На крестьянских полях гнил несобранный рис, люди умирали в пыли на дороге.

Ван-Гейм собирал улики против раджи. Цифры были ужаснее, чем мог себе представить Эдвард: сотни отобранных буйволов, восьмилетние дети на земляных работах. Наброски вдруг обрывались: Ван-Гейм отлучался куда-то.

Потом шли неразборчивые строки, упоминание о Паранг-Кудьянге; пятна, восклицательные знаки и несколько чернильных клякс, в которых ничего уж нельзя было разобрать.

Ван-Гейм ездил в Паранг-Кудьянг в первых числах ноября. После этой даты начинались в записях пропуски, непонятные слова. Несколько раз вполне отчётливо упоминалось о жалобе генерал-губернатору; жалоба была, видимо, составлена и готова к отсылке, но самой бумаги или хоть копии её Эдвард не мог найти нигде.

В конце ноября Ван-Гейм умер. От «затяжной желудочной болезни», как значилось в списках.

Что-то здесь было неясно Эдварду.

Он насел на Ван-Хемерта.

— Что произошло с предыдущим ассистент-резидентом? — в упор спросил он у контролёра.

Ван-Хемерт не ответил. Эдвард прочёл страх в его светлых добродушных глазах.

Тогда Эдвард начал искать разгадки другими путями.

В пристройке на пустыре жила служанка прежнего ассистент-резидента, метиска Кадат. С позволения Эдварда, она осталась доживать свой век в маленькой бамбуковой пристройке за домом. Метиска могла знать больше, чем другие. Эдвард позвал Кадат к себе. Едва он заговорил о Ван-Гейме, у старухи затряслись тёмные ревматические руки. Она ничего не знает, ничего не видела!..

— Ты должна мне сказать, старая, — настаивал Эдвард.

Метиска ничего не говорила. Эдвард видел только расширенные от страха глаза на жёлтом сморщенном лице. Ему стало совестно: зачем он её мучает? Больная старуха, — более ничего. Что она могла знать?..

Но кто же другой мог знать, если не она? Ван-Гейм доверял ей, он брал лекарство только из её рук, перед смертью он просил, чтобы метиску не гнали из дому. Старуха должна знать! Эдвард снова звал её к себе. Он расспрашивал, просил, умолял. Но старуха тряслась, кланялась, складывала руки, делала «сумба» и ничего не говорила.

Загрузка...