Операция "Муравей"

Журавки

Сколько уже лет прожила Света на свете, но ни разу не болела. А этим летом приключилось с нею что-то непонятное. Плохо стала есть, плохо спать, поскучнела, притихла. Бывало, только и звенел ее голосок:

Песенок она знала много, могла, не умолкая, петь и час, и два. Это, наверное, потому, что уродилась, как говорил папа, в маму, лучше которой во всём селе певуньи не было. А теперь какие песенки, если и слово от Светы не скоро услышишь? Уставится в какую-нибудь одну точку на потолке или на стене и сидит не шелохнувшись, пока её не окликнут.

Сначала мама и папа не придали этому особого значения, думали — скоро пройдёт. Но странное, непонятное состояние Светы не проходило, и они всё чаще, всё тревожнее спрашивали:

— Доченька, у тебя что-нибудь болит?

Света молча качала головой: нет. А у самой лицо бледное-пребледное и глаза грустные, будто её кто-то ни за что ни про что сильно обидел.

Видят папа с мамой — дело плохо. Позвали фельдшера Никанорыча. Пришел он, раскрыл свой кожаный саквояжик, достал из него градусник и слуховую трубку, сказал Свете:

— Покажи-ка язычок, как он у тебя?

Света показала.

— Ну, тут всё в порядке. Пойдём дальше…

Измерил температуру. Нормально. Проверил пульс. Нормально. Послушал, как бьётся сердце. Тоже нормально.

Пожал Никанорыч плечами, развёл недоуменно руки. Вижу, мол, — со Светой что-то неладное, а что именно, не знаю, болезни никакой не нахожу. И посоветовал маме:

— Ты бы, Дуняша, съездила за Виктором Сергеичем. Если, конечно, в эти день-два вашей дочурке не станет лучше.

Лучше Свете не стало, и мама уехала в город. Там её брат, дядя Витя, в клинической больнице работал. От него ни одна болезнь не скроется. Даром, что ли, главным врачом был?

Остались папа со Светой вдвоём. Потому что Саша и Серёжа у бабушки гостили.

Посмотрел папа на часы, сказал:

— День только начинается, а мама с вечерней электричкой вернётся. Чем бы нам с тобой, дочка, заняться? — И предложил: — Хочешь, почитаю?

Не сразу, вяло и тихо Света ответила:

— Читай…

Достал папа с книжной этажерки сказку «Тараканище», начал громко, задорно:

Раньше дальше этого места читать Света не давала — рассказывала стихотворение сама. Она знала его наизусть. А сегодня ни разу не перебила, не засмеялась, как прежде, заливисто и неудержимо над трусливыми зверями, которые, увидав таракана, «испугалися, по полям, по лесам разбежалися».

Вздохнул папа, захлопнул книжку.

— Тогда, дочка, может, пластинки послушаем?

Но и музыка не развеселила Свету. И от жареных тыквенных семечек, хотя любила их больше шоколада, отказалась. И вообще, ничего-то она не хотела, ничем нельзя было её развеселить, растормошить. Но вдруг, ближе к полудню, встрепенулась: с улицы в открытое настежь окно донёсся крик, какого она никогда не слыхала. Словно кто-то высоко-высоко, под самым солнцем, на серебряной трубе заиграл. И был этот звук таким торжественно-звонким, раскатистым, что от него, чудилось, голубой свод неба стал просторнее.

— Папа, что это?

— Журавли. На Лунное болото полетели. — Папа заметил, что Света оживилась, стал рассказывать: — Там, на болоте, гнёзда у них. А рядом есть бугор, как сцена в театре. На нем журавки пляски устраивают.

— Ну да…

— Честное слово! Ведь птицы-то какие? Необыкновенные! Диковинные… Сходим? Может, нам повезёт — своими глазами увидим. Тут, если напрямик через луг, не очень далеко.

— А они нас не испугаются?

— Мы осторожно. Через Кривую балку подкрадёмся. А перед бугром кустарник растёт.

Получилось, как папа и говорил. К бугру, с трех сторон окаймлённому высоким камышом, а с четвёртой — кустарником, подобрались незаметно. В этом кустарнике и притаились.

Увидела Света журавлей и дышать перестала: так они ей понравились. Высокие, стройные и в разные цвета разукрашены. Крылья серые, будто пеплом запорошены, голова и горло чёрные, а на затылке — продолговатое красное пятно.

Ноги у журавлей длинные, тонкие. Переставляют их медленно, бережно. Сделают шаг — подождут, голову наклонят. Сделают второй — опять немножко постоят, опять головой кивнут, словно говорят: правильно, всё правильно. И так это важно, так смешно, что Света порывисто схватила папину руку. Смотри, дескать, смотри, какие чудные да красивые! Папа ответил взглядом: вижу, дочка, вижу. И добавил шёпотом:

— Погоди, то ли ещё будет…

Ждать пришлось недолго. Журавли выстроились в круг, и началось — папа не обманул — настоящее чудо! Журавли плясали. Да ещё как! То подпрыгнут, а потом мелко засеменят ногами, будто чечётку выбивают. То плавно распустят крылья, а затем ударят одно о другое, словно в ладоши хлопают. И приседают, и с боку на бок переваливаются, и, согнув голенастые ноги, потешно раскланиваются.

Сколько времени продолжалось такое чудо, Света не знала. Опомнилась, когда один журавль (он, наверно, был самый главный) громко крикнул:

— Курлы!

— Курлы, — ответили ему остальные, — курлы! Поплясали, повеселились, пора и за дело приниматься — в болоте лягушек ловить.

И не спеша, торжественно и важно, один за другим зашагали с бугра, скрылись в камышах.

— Концерт окончен, — улыбнулся папа. — Пошли, дочка?

— Идём! — улыбнулась и Света. Голова у неё задорно вскинута, в глазах искорки, на щеках румянец.

Когда выбрались из Кривой балки и немножко прошли по мягкому лугу, со стороны города показалась электричка.

— Мама с дядей Витей едут, — сказал папа.

— Можно, я их встречу?

— А почему бы нет?

Света припустила к разъезду — то на одной ноге, то на другой. И звенел, постепенно удаляясь, её весёлый голосок: