Опровержение

1

У меня способность одна редкая есть, вернее, недостаток: спать наяву. В смысле прямо на ногах, стоя или даже на ходу, на бегу. Под конец смены особенно. То, что я сплю, это точно, потому что вижу сны. В большинстве они ничего общего с окружающей действительностью не имеют — что еще одно доказательство. Хотя, с другой стороны, я в то же самое время вполне сознательно, например, за станками слежу — их у меня двенадцать, в три ряда, по четыре в ряд, — как какой дышит, в смысле работает, нить оборвалась, не оборвалась, или же просто размышляю о разных, строго говоря, разностях.

Вот и сейчас ночной смене конец скоро, без десяти восемь на часах в цеху, солнышко через стеклоблоки, которые вместо стенок у нас, уже по цеху гуляет, сквозь нити пробивается шелковые, отчего кажется, будто частый золотой слепой дождик перед глазами сеется… Интересно, какой процент сортности мне сегодня Лелька на контроле определит?.. И ноги гудят, от станка к станку набегавшись за ночь, хоть нам и выдают ботиночки парусиновые без передков и без задников, и пальцы на руках, кончики, все занемели — там узелок, тут узелок, их за смену целую тыщу навяжешь, — и цех гудит, аж дрожит весь, хоть нам половину старых станков сменили на новые, чехословацкие, бесчелночные, они чуть потише…

И тут я поняла, что сплю уже, и сон очередной — пока не в фокусе, как в кино бывает, если механик неопытный, — мне глаза застилает. На этот раз вот какой вариант мне показывают.

Будто не цех это наш, а вовсе Дворец спорта какой-то огромный, только его не видать, он в темноте прячется, а на льду, в прожекторных лучах перекрещивающихся, я — или, строго говоря, то ли я, то ли Пахомова или даже сама Роднина, но с моим, понятно, лицом, — скольжу я под музыку легко так, будто ничего это мне не стоит, в голубом платье легоньком из нашей, между прочим, экспериментальной ткани со Знаком качества, и коньки подо мной серебряные, и музыка такая задумчивая и лирическая, и вдруг новый прожектор зажегся, и в его луче скользит мне навстречу партнер мой — то ли Горшков, то ли, опять же очень возможно, тот же Зайцев Александр, раскинув руки, чтоб не упустить меня…

Но тут мне пришлось вернуться в окружающую действительность: нить как раз оборвалась. Я узелок завязываю, а Людка, соседка моя по бригаде, подошла ко мне и говорит:

— Без восьми! — говорит или, точнее, орет мне в ухо, чтоб грохот перекричать. — Без восьми уже… закругляйся, подруга.

А шум у нас в цеху такой стоит, что о том, чтобы толком обменяться мыслями, и речи быть не может, я даже уверена, что исключительно по этой причине мы по плану впереди всего комбината идем.

Но тут, вижу, Варька, другая девочка из нашей бригады, в дальнем конце ряда машет мне рукой и показывает: мол, внимание, тревога.

Люда первая посмотрела в ту сторону, куда она показывает, и говорит:

— Гошка катит… по твою небось душу, подруга, — и сама быстренько к своим станкам помчалась.

А Гошка — это, строго говоря, поммастера наш. Когда он в начале или в середине смены подкатывает — все нормально: станок, к примеру, наладить, у него прямо таки золотые руки, но если в конце — по мою обязательно душу, потому что он цеховой комсорг, а я член бюро, и нет дня, чтобы он мне какого-нибудь комсомольского поручения не придумал. Я — культсектор и членские взносы собираю, но он на меня все взваливает: считается, что у меня общественная жилка. Меня все даже Семеном зовут, хотя я вовсе Семенова Антонина, Тоня, очень короткое и удобное имя, верно? Но все меня Семеном кличут, и, что характерно, я отзываюсь.

А почему, строго говоря?.. Сейчас объясню.

Ну как вам себя описать? Ну, такой вариант: прижмите вы изо всех сил нос к оконному стеклу и забегите с другой стороны поглядеть на себя. Портрет, достойный кисти. И еще надо, чтоб стекло было мухами густо засижено — это мои веснушки получатся. Невыводимые, я пробовала. Такой уж пигмент, говорят, кожи, от рождения. Выводить — только в Москву ехать, в Институт красоты.

Если прибавить, что рост — сто сорок восемь с натяжкой, вес, даже после обеда из трех блюд с компотом, хорошо, если на сорок шесть потянет, — легко можете вообразить все остальное. Поневоле в общественную жизнь уйдешь с головой.

Правда, выход я нашла, или, точнее, компромисс. Это мне Алька посоветовала, тоже из нашей бригады девочка, первая на комбинате красавица и солистка танцевального ансамбля «Дружба», ее цветное фото раз даже на обложке «Работницы» опубликовали. Это она мне придумала стиль «гамен мальчиковый». Но об этом я потом, когда к слову придется. Многие одобряют, между прочим. Так что «Семен» — это не кличка, строго говоря, а мой стиль.

А Гошка, поммастера, в это время катит в мою сторону. Катит — это потому, что он новаторство применил передовой метод: по цеху на роликах передвигаться. Пол-то кафельный, скользкий, а ему все наши станки по сто раз за смену пешком обходить — такие километры на спидометр накрутишь! Вот он и раскатывает на роликах, большую экономию времени нагоняет.

На всякий случай я за второй ряд станков зашла — авось не заметит, мимо проскочит. Но не тут-то было, вылетает на меня на своих колесах, чуть лбами не стукнулись, и тормозит на полном лету. А когда он тормозит, такой скрежет от кафеля, что у меня кожа пупырышками покрывается, абсолютно не переношу!

— Семен! — подкатывает он ко мне. — После смены не уходи, разговор есть!

Я, на всякий случай, делаю вид, что не слышу, узелок на нити завязываю, вся ушла в производственный процесс.

Только его не проведешь.

— Семен! — кричит в самое ухо. — Чтоб как штык, ясно? Чтоб как из пушки! — И, сверх нормы, пригрозил еще коричневым от смазки пальцем. И укатил по своим поммастерским делам.

А на часах уже без четырех, да к тому же они у нас минуты на полторы, как минимум, отстают.

Я кинулась к Зинке — она тоже из нашей бригады, нас пятеро всего, — кинулась к Зинаиде:

— Зинка, выручай! Я смоюсь сразу после гудка, а то Гошка, черт долговязый, опять привяжется. Ты станки к пересменке прибери, за мной не пропадет.

А у нас это строго — смену сдавать: обязательно рабочее место подготовить, вымести обрывки, пыль стереть и так далее.

— Ладно, — кивает Зинка, — в первый раз, что ли?

Хотя, между прочим, могла бы и без этого замечания обойтись.

— Понимаешь, — оправдываюсь я, — у меня планы намечены: голову вымыть, сто лет не мыла, по магазинам в центре прошвырнуться, что к чему перед получкой выяснить, вдруг техасы импортные выбросили, а у меня на них деньги отложены, у нас ведь в торговой сети как — всего ожидать можно…

А я и правда техасы импортные который месяц ищу, польские или индийские.

— Ладно, — машет рукой Зинка, — валяй. Сосиски молочные в заказах будут, возьми и на меня.

Но тут мне пришлось отвлечься: сквозь пряжу, солнцем позолоченную, я увидала, как в соседнем ряду никак не совладает с порванной нитью Лиза, ученица наша. К каждой бригаде у нас прикрепляют для практики девочку из ПТУ при комбинате, я и сама это же комбинатское ПТУ кончала, но одно дело училище, другое — цех, производство, ведь от них, от учениц, тоже план всей бригады зависит, вот они и волнуются от ответственности, нервничают, торопятся, а от этого только еще хуже. А у нашей Лизаветы как что, так даже слезы по щекам катятся от огорчения.

— Чего там опять у тебя? — кричу я в ее сторону, только где ей меня услыхать в этом грохоте бешеном, вот и пришлось самой к ней подойти, хоть времени у меня считанные минуты — Гошка, поди, уже разгон на своих роликах берет.

Подошла, она глядит на меня виновато и беспомощно сквозь слезы:

— Рвутся…

— И у меня рвутся, — успокаиваю я ее, — ничего особенного. А ты знай себе вяжи и вяжи узелки, всего и делов.

И сама в который раз показываю ей, как это делается, с молодежью главное дело — терпение.

— Боюсь я их… — говорит она, глядя во все глаза, как я узелок вяжу и в то же время слизывая языком слезинки свои соленые с губ.

— Кого? — не поняла я сразу.

— Станков… — И даже вся покраснела по-детски от стыда за свою откровенность.

— А чего их бояться?! — строго отвечаю я. Но тут же собственную свою молодость вспомнила: — Я раньше, в самом начале, тоже их, строго говоря, опасалась. А чего их бояться-то? Не мы на них, они на нас работают. Тут ведь что на первом месте? Чтоб тебе самой интересно было: как это из ниточек тонюсеньких ткань получается, тогда ни за что не соскучишься! — И опять показала ей на практике: — Ты мельче узелки вяжи, а то у тебя один второй сорт идет. Поняла?

Она кивнула головой и улыбнулась сквозь непросохшие слезы.

А я только вернулась на свое место, как тут же гудок и прогудел, смене конец, я мигом халат — в сумку, ботинки парусиновые — в сумку, косынку — в сумку, ноги — во вьетнамки резиновые, на одной перепоночке, сунула, выглянула в проход — Гошка в том конце цеха со сменным мастером беседует, перебирает ножками на колесиках. Ситуация в мою вроде пользу складывается.

Но тут такая телепатия: только я к выходу небрежненько так направилась, он это спиной учуял и — за мной, на роликах на своих скоростных.

На его стороне, ясно, скорость, на моей, наоборот, инициатива.

Я зигзагами меж станков темп наращиваю, срезаю углы, усложняю маршрут. А ему на поворотах тормозить приходится, виражи выписывать, но техника есть техника — слышу, он уже скрежещет роликами по кафелю у меня за спиной, а я за станок, опять почти догнал, я — за другой, а он на весь цех кричит:

— Семен! — и летит вдогонку. — Семен! Имей в виду!

А когда в пересменку станки отключаются, такая вдруг неожиданная тишина обваливается на цех, что любой голос прямо-таки гудит под потолком.

Но я ему не отвечаю, мое дело до коридора добежать, до двери одной заветной, за которой он, хоть и поммастера, ни за что меня не застукает.

— Семенова! — несется он вслед. (А если не «Семен», а «Семенова», значит, задело его за живое, вспомнил, что он начальство и по производственной, и по общественной линии.) — Семенова! Я тебя предупреждаю! Член бюро называется!.. Я тебе не рекомендую, Семенова! Доиграешься! Я ребром вопрос поставлю!..

Но передо мной уже та самая дверь с нарисованным черным треугольничком острым концом вверх, — это теперь вместо «Ж» знак, а смысл старый: душ женский, после смены мыться. Я мигом за эту дверь и прихлопнула ее за собой, и тут он с лету ткнулся в нее на всем ходу.

Только ведь «Ж» — это тебе не «Вход воспрещается», тут полная гарантия.

— Семенова! — слышу, кричит он с той стороны с внутренней обидой от бессилия, — я тебе это припомню! Ты у меня попляшешь! Попрыгаешь! Я тебя поддерживаю, выдвигаю, в пример сознательности ставлю… Позавчера корреспондент из «Молодежки» приходил, я ему такое про тебя наговорил — ангел с крылышками, человек с большой буквы…

Я молчу себе по эту сторону двери, а он по ту — не унимается:

— От меня не уйдешь! День целый будешь там торчать — все равно дождусь! Ты меня слышишь?! Выходи! Член бюро — куда спряталась!.. Или тебе все — моя хата с краю?!

Мне бы и тут промолчать, пускай его разоряется, я же в полной безопасности, но после ночной смены нервы знаете какие? И особенно меня допекла эта его несправедливая и обидная «хата с краю».

— Ты! — кричу ему из-за двери. — Ты! Хата с краю! А кто еще, строго говоря, в бюро больше моего вкалывает?! Взносы — я, культсектор — я, эстетическое воспитание, моральный кодекс, кризис капитализма — все я! И на личную жизнь еще имею право! — и так завелась, что и сама в свою личную жизнь поверила, а какая у меня личная жизнь? Смешно!..

Тут он из-за двери это самое мое больное место и угадал:

— Да какая там у тебя, к лешему, личная жизнь, Семен?!

— То-то что Семен! — кричу ему категорически. — Семен — туда, Семен — сюда… а я тебе не Семен! Ты меня Семеном не смей! Еще раз услышу — пеняй на себя!

— Так смотр же бытовой санитарии по общежитиям! — слышу, взмолился он из последних сил за дверью. — Общекомбинатский! Итоги по цеху надо подвести! Ты же свой парень, Семен!

Ну, тут уж я совсем контроль над собой потеряла:

— Я не парень! Я женщина! Тем более — девушка! Антонина я! В крайнем случае — Тоня! И точка! Общежитие! Санитария! Итоги подводить!.. А у меня, может, свидание сегодня, а?! У меня, может, любовь до гроба, вся жизнь сегодня решается, такой вариант тебе в голову не приходил, бюрократ казенный?!

Тут он от неожиданности и удивления даже умолк, поперхнувшись, а потом как заорет:

— Выходи, поговорим! Семен! Тоня!

— Фигушки!

— Я не посмотрю, что «Ж» на дверях!

— Попробуй!

— Считаю до трех!

— Хоть до тыщи!

— Выходи!

— Не дождешься!

— Доиграешься!.. — И вдруг совсем другим голосом, ласковым и даже, строго говоря, беззащитным: — Я в сквере подожду, а, Тоня?..

Кстати, девочки убеждают, что у него, у Гошки в смысле, и вправду ко мне симпатия есть, но я это даже обсуждать отказываюсь, эти сказочки глупые.

— Тоня, ладно?.. Ты меня слышишь, Тоня?.. Я подожду!

— Хоть до завтра!.. — И пошла безо всякого настроения под душ.

Сперва горячую воду пустила, намылилась, потом прохладную, стою под душем, прямо-таки чувствую, как ко мне настроение возвращается, бодрость, оптимизм… Как мало, строго говоря, человеку надо, чтоб повеселеть!..

Стою под душем, прихожу в себя, а сама вспомнила, как за мной Гошка на роликах гонялся, и даже рассмеялась: как он виражи на кафеле, вензеля выписывал…