Опровержение

2

Натянула на себя техасы свои замызганные — я на них даже пемзой белые пятна протерла, чтоб моднее, — и пошла не тем выходом, где меня Гошка-дурачок дожидается, а дальним; и только увидела в дверь: и правда, сидит на скамеечке, ноги свои длинные и худущие за версту выставил, роликами по асфальту перебирает в нетерпении, мне даже жалко его стало, но я — ноль внимания.

Такой вариант.

Вышла на солнышко утреннее, а тут как раз и вся ночная смена во двор высыпала, толчея, девчонки после грохота в цехах — что в нашем осново-вязальном, что в ткацком — не говорят, орут во все горло по привычке, ну и смех там всякий, шуточки, последние новости и вообще на волю вырвались, на солнышко, целый день летний впереди, а если, строго говоря, обобщить — и вся жизнь: у нас ведь средний возраст на комбинате двадцать два года, но это средний, а большинство, как и я, после восьмого класса пришли, так что легко можете себе представить, что делается во дворе после смены; а тут еще ребята, мальчики в смысле, моду завели — мотоциклы, прямо весь двор в мотоциклах красных, солнце в никеле играет. На стрижке экономят, но чтоб обязательно — мотоцикл, да еще глушители для форса поснимали, так что такой грохот во дворе стоит — атомная война!

Вадька Максимов — он, как и Гошка, поммастера, только в другой бригаде, цеховой наш физорг на общественных началах, без пяти минут мастер спорта на сто десять метров с барьерами, — Вадька Максимов — а живет он в соседнем общежитии, мужском, рядом с нашим корпусом, — Вадька Максимов ногу занес на мотоцикл садиться, и новенький его «ИЖ» уже мелкой дрожью дрожит, с места рвется, — Вадька увидел меня и обрадовался.

— Семен! — кричит. — Поди сюда! На пару слов.

Совсем, строго говоря, охамелое поколение, если мальчишек иметь в виду. Ему даже в голову не пришло самому первому к девушке подойти, нет — «Семен, поди сюда!» И, что характерно, я подхожу к нему, будто так и надо.

— Семен, — говорит Вадька, — на, снеси к себе пистолет стартовый, я на речку с ребятами подскочу, не потерять бы, а мне в субботу массовый кросс проводить. А потом я за ним забегу, возьми, ладно? — и сует мне в руки пистолетище огромный и черный.

— А он заряженный? — спрашиваю я со скрытой тревогой.

— А как же! — Вадька едва удерживает на месте свой мотоцикл бешеный.

— И стреляет? — интересуюсь я небрежненько и держу пистолет подальше от себя: мало ли что!

— Обязательно! — И в глазах у него уже мелькает то безответственное выражение, при котором от ребят надо держаться подальше.

— Ладно… — говорю я неопределенно, но Вадька выхватил у меня пистолет да как шарахнет из него, у меня даже слов нет, чтоб сказать, как я перетрухнула, а уж девчонки вокруг, те просто завизжали, заахали, кинулись в стороны от ужаса, а Вадька сунул мне обратно в руки пистоль, я и глазом моргнуть не успела, как все они с диким грохотом укатили в неизвестном направлении на речку купаться.

Стол заказов и вообще весь наш сервис, или, точнее, бытовое обслуживание, в другом корпусе помещается, в административном: продтовары со столом заказов, химчистка, прием и выдача белья, ремонт обуви, дамский зал и так далее. Иду себе туда двором наискосок, на ходу с девчонками мнениями обмениваюсь, новостями свежими.

Дикая популярность у меня, строго говоря, среди молодежи.

В административном — коридор длиннющий, тихий, прохладный, благодать прямо, не то что в производственных корпусах.

В столе заказов — до смены закажи, после смены бери, все уже в целлофан завернуто, забота о человеке, ничего не скажешь, — в столе заказов очередища, шум, толчея. Только и тут у меня блат имеется — Наталья, продавщица.

Подмигнула Натке, на возмущение широких масс — ноль внимания, взяла свои и Зинкины сосиски, по кило каждой, маргарина две пачки столового и пошла себе с достоинством, даже не оборачиваясь на этические замечания.

Я уже за дверь вышла, как Натка, продавщица, меня окликнула:

— Семен! Чуть не забыла! Тут Алинин заказ лежит, она забегала, говорит, у нее генеральная репетиция, вечером концерт общегородской, вот и просила: зайдет Тоня, пусть мой заказ возьмет, занесет в Дом культуры, ей же не трудно.

Ну вот, сплошные поручения!

А Алина, я уже упоминала, Алька — это наша первая красавица и солистка общекомбинатская, строго говоря, знаменитость и любимица, без ее совета у нас в цеху никто не только прическу не переменит, но даже фасон для сарафана ситцевого не выберет. Но я ее все равно люблю. Я вообще красоту и всякую естественную гармонию в других признаю и уважаю.

Взяла я у Натки и Алькину сумку с заказом — тут народ в очереди и вовсе от возмущения зашелся — и окончательно ушла, вполне довольная: дня на три, как минимум, отоварилась и еще пятерка с мелочью до получки осталась, да и Альке приятное сделала, и девчонкам; сумки тяжеленные руки оттягивают, хоть моего там и всего-то сосисок кило да две пачки столового маргарина плюс банка зеленого горошка консервированного.

Вышла за проходную, иду двором, потом через улицу перехожу — у автобусной остановки ночная смена «двойки» в центр дожидается, — вхожу в наш Дом культуры, новенький, только в прошлом году в строй вошел, вполне модерновый — стекло и бетон. В нижнем фойе ансамбль народных инструментов «Светит месяц» на балалайках разучивает, в верхнем — джаз-оркестр зарубежные мелодии репетирует.

Тихонечко открыла дверь в зрительный зал, там темнотища, на ближнее откидное место осторожненько, чтоб пружина не скрипнула, присела, а на сцене — свету полно и такая цветная веселая карусель происходит, что прямо глазам больно: синее, желтое, красное, зеленое, золотое, и все яркое, все шелковое, все блестит и переливается — это они «Русскую сюиту» в который раз до полного совершенства доводят. А впереди всех, в самой середине — я даже испугалась, как бы она со сцены в оркестр не свалилась! — впереди всех и всех красивее, наряднее и талантливее — наша Алька солирует, и глаз от нее оторвать просто никаких сил нету.

Я смотрю, восхищаюсь, потому что мне-то никогда в жизни так не танцевать, и мечтать не приходится. Талант или, строго говоря, божий дар. Это я об Альке, само собою.

И то ли от недосыпу после ночной смены, то ли от музыки, которая всегда на меня сильное впечатление производит, но я опять — я уже упоминала про недостаток свой, ну, строго говоря, странность: сны наяву смотреть, — опять я как бы заснула, и почему-то на этот раз мне рощу березовую показывают, белые тонкие стволы кружатся вокруг меня под музыку, а я танцую легко и свободно, и рядом — мой партнер, и я к нему приближаюсь, и тут я его лицо наконец разглядела — Гошка это, Гошка, надо же, даже в сны мои мешается!.. — и будто то ли он, то ли кто другой из-за березовых стволов меня зовет:

— Семен!.. А Семен!..

И я вернулась в окружающую действительность, потому что это Алька меня со сцены, оказывается, позвала.

— Семен! — кричит она мне зашедшимся от танца голосом. — У нас антракт, ты за кулисы пройди, вон по той лесенке!..

За кулисами у них комнатка такая тесная, где они переодеваются, и в ней полно наших девочек, сидят перед зеркалами и грим подправляют, и сразу видно, что Алька здесь главная, а над их головами — над Алининой в данный момент — Серафима Ивановна, парикмахерша, мастер, между прочим, первого разряда, колдует с щипцами и гребенкой в руках.

— Семен, — говорит мне Алька в зеркало, — не в службу, отнеси мой заказ в общежитие, в холодильник, а то продукты скоропортящиеся. Мне тут еще час, не меньше — генералка же…

— Час!.. — говорит с возмущением басом Серафима Ивановна. — Я же тебе к концерту голову делаю! Художественная укладка.

Я на четвертом этаже с девчонками живу, в четырехкоечной комнате, Алька на втором, вдвоем с Валей Цветковой, секретаршей директорской. Личности заметные на комбинате, не придерешься, вот им комнату на двоих и дали.

— Ладно, — говорю я Альке насчет ее просьбы, а сама разглядываю ее в зеркале, до чего она красивая и гармоничная, даже со взбитыми дыбом волосами. А на себя стараюсь не смотреть для сравнения. Безнадежное дело. Но обидно все же.

— Тебе, Алька, что… — говорит вдруг с доброжелательной завистью Рита Лифанова из красильного, — с твоей-то внешностью…

— При чем тут внешность?! — отрезала Серафима Ивановна, большая Алинина поклонница. — Тут талант!..

— Талант талантом, — усомнилась довольно-таки хорошенькая, хотя ей, строго говоря, до Альки, как от земли до неба, Надя Поспелова из центральной лаборатории. — Талант талантом, но без внешности тоже успех не светит.

— Успех? — с язвительностью переспросила Серафима. — На сцене или в жизни?

— Сцена что… — опять затосковала с кокетством Рита Лифанова. — Вот я у парней, как ни смешно, ни грамма успеха не имею…

— А зачем тебе?! — вдруг с какой-то неожиданной твердостью сказала Алька. — Зачем?

— Ну, знаешь… — удивилась Надя.

— Кому что! — вступилась за Альку Серафима басом. Она утверждает, что у нее такой голос от курения застарелого, а я убеждена, что просто от врожденного характера.

— Любовь все-таки… — вздохнула Маргарита.

— Очень нужно! — решительным голосом отрезала Алька.

— Скажешь ты, честное слово!.. — не согласилась Рита.

— Про других не знаю, — небрежненько бросила через плечо Алька, — а мне и так времени ни на что не хватает. Работа, самодеятельность…

— Ну, не скажи… — тут даже Серафима не согласилась.

— Без внешности, предположим, еще можно существовать, но уж без своего стиля… — переменила Алька пластинку.

— Стиль стилем, это я не спорю, — рассуждает Серафима с полным ртом шпилек. — Но если волос короткий, пусть даже густой, — из него ничего не создашь. — И бросила на меня критический взгляд.

— Я просто под мальчика стригусь, — отвечаю я ей, — принципиально, мой стиль такой. — И смотрю с надеждой на Альку.

— Линия — на первом плане, — продолжает Алька со значением. — Вот я свежий номер «Уроды» смотрела — современная линия прежде всего. Или, точнее, силуэт.

— Силуэт! — вдруг обиделась Серафима. — Если голова не в порядке, никакой силуэт не поможет.

Только Альку нашу не собьешь:

— Стиль. Стиль — первое требование. Нашел свой стиль — ты человек. Не нашел — ты в тени. — И тут она поискала меня глазами в зеркале и весь разговор на меня перевела: — Вот Тоня, скажем. У нее, к примеру, внешние данные невыгодные, можно сказать, даже своеобразные, верно?

— Ха! — только и сказала я, потому что не терплю, когда за мои внешние данные принимаются, обсуждают их в третьем лице.

— Ей свои данные, — продолжает Алька авторитетным голосом, — ей свои данные напоказ выставлять не имеет смысла. Ей их, наоборот, за правильный стиль надо прятать. Верно, Семен? — и глаз на меня скосила, чтоб впечатление смягчить.

Ну, я, прямо как кролик подопытный, стою посередке, здоровенные сумки, мою и Алькину, едва в руках держу, а она по моему адресу теории свои выводит.

— Ей под мальчика идет. Стиль «гамен мальчиковый» называется, — продолжает Алька задумчиво. — И для широких масс: «гамен» по-французски значит «мальчик».

— Ха! — откликнулась я опять на всякий случай.

— Совсем другим человеком стала, — развивает Алька свою глубокую мысль, — брючки-техасы, маечки, свитерочки в обтяжку, никакой бижутерии… мол, не данные невыгодные, а так задумано.

— У тебя, конечно, Алина, вкус не отнимешь, — соглашается через силу Серафима, — но, с другой стороны…

— Стиль — это человек, — вставляет Рита Лифанова (она у нас активистка общества «Знание») и поглядывает с гордостью вокруг.

— Интересно! — не соглашается Надежда. — Выходит, отними у человека стиль — что от него останется?! От Семена, к примеру?..

Но чтоб Серафима позволила кому-нибудь последнее слово сказать — такого еще не бывало.

— Голова! — говорит. — И не потому только, что я мастер, мой хлеб — голова, так что, казалось бы, заинтересована… Но сегодня голова в порядке, а завтра из тебя чучело огородное с химией сделали — никакой стиль не спасет!

— А я тебе докажу! — заупрямилась Маргарита. — И в «Комсомолке» про это писали, и даже в «Молодежке» сегодняшней, мне девчонки говорили! — и стала рыться в толстенной пачке газет, которая у нее на коленях лежала.

Она утром все газеты в киоске скупает и прорабатывает.

— Докажешь! — запрезирала ее Серафима. — Небось каждый день всю «Союзпечать» натощак проглатываешь, а что толку? Красота, она или при тебе, или нет ее!..

— Вот! — обрадовалась Рита, найдя в «Молодежке» на последней страничке ту самую статью. — «Человек — это стиль», так и называется!.. Только тут конец… начало на первой странице. — И развернула с маху газету, даже сквозняк по комнате прошел. — Вот! — но тут же осеклась, будто язык проглотила.

— Ты что? — забеспокоилась Надежда. — Поперхнулась?

— Нет, вы только поглядите! — выдохнула из себя Рита. — Вы только представьте!..

— Да выскажись ты наконец! — рассердилась Серафима. — Чего ты там испугалась?!

— Так Семен же! — совсем задохнулась Рита. — Семен!

— Какой Семен? — не поняла Надя.

— Этот! — ткнула в меня дрожащим пальцем Рита. — Наш!

— При чем тут Семен? — сухо осведомилась Алька.

— Действительно! — поддержала ее Серафима.

— Да вот же он! — показала им газету Рита. — Вот же! На фото!

И правда, гляжу я на божий свет с газетной страницы и даже будто еще и подмигиваю: «Что, съели?»

— Что же это в мире делается! — усомнилась в сердцах Серафима.

А я так, строго говоря, и вовсе онемела.

— И статья! — верещит Ритка. — Крупными буквами!

— Ну-ну, зачитай! — потребовала Надежда. — С выражением!

— Так это, наверное, тот самый корреспондент, — оправдываюсь я, — которому Гошка невесть что обо мне наболтал! Как пить дать!..

— Читай! — приказала Серафима. — Слово в слово!

— От Гошки и не того еще можно дождаться! — И тянусь, чтобы отнять у Маргариты газету.

Но она мне ее не отдала, а, наоборот, стала зачитывать бодреньким голосом, как диктор из радиоточки:

— «„Человек — это стиль“. Беседа с секретарем цехового бюро ВЛКСМ текстильного комбината И. Латыниным. Если назвать на нашем комбинате, рассказывает молодой поммастера, человека, в котором проявляются лучшие моральные черты советской молодежи, я бы не задумываясь сказал: Тоня Семенова…»

— Вот дает!.. — удивилась Надька.

— «Я бы даже сказал, — продолжает читать Рита, — что в нашей Тоне проглядывает духовный мир человека коммунистического завтра…»

— Ну, это, пожалуй, загнул… — оторвалась от чтения Рита и снова принялась за свое: — «Жизнь коллектива, комсомольские обязанности для Тони стоят на первом месте. „На Тоню можно положиться“, — говорят ее подруги, и это так: свои личные интересы, личную жизнь Тоня всегда подчиняет интересам общественным…»

— Это еще куда ни шло… — прокомментировала Алька. — Тут не придерешься.

— А вы говорите — стиль, стиль… — махнула рукой Серафима. — Очень ей теперь нужен ваш стиль!

А Ритка знай свое — читает статью со всеми знаками препинания:

— «С фотографии на вас смотрит открытое и чистое лицо с озорными, ясными глазами, в которых светится готовность прийти вам на помощь, кто бы и где бы вы ни были…»

— Глаза как глаза… — пожала плечами Серафима. — Ничего особенного.

— Ну, Гошка!.. — возмутилась я уже из последних сил. — Погоди, ты у меня еще подергаешься на ниточке!..

— «Стройная, тоненькая, в так идущих к ее ловкой, складной фигурке простых рабочих брючках и яркой маечке…»

— А я что вам говорила! — обрадовалась Алька.

— «…Такой знают и любят на комбинате комсомолку, верного товарища Тоню Семенову. Вся бригада равняется на нее. „Человек — это стиль“ — говорит народная пословица. В стиле жизни — общественном, коллективном, активном — и проявляется до конца характер Тони Семеновой, Семена, как ее любовно и по-доброму называют друзья», — закончила с волнением Рита. — Все.

— Не удержался-таки, — возмущаюсь я вне себя, — и тут ввернул проклятого этого «Семена»!

Но они замолчали, уставившись на меня во все глаза.

— Нет! Чего в мире делается, я вам скажу!.. — повторила Серафима.

— А я и не догадывалась, что равняюсь на тебя!.. — процедила сквозь зубы Надежда. — Вот уж и в голову не приходило…

— Это все Гошка выдумал!.. — вскинулась я.

— Теперь тебя по слетам затаскают, по конференциям… — предположила Рита. — Как-никак пример для подражания…

— Или еще как-нибудь отметят, — добавила задумчиво Серафима. — Или премию дадут…

— Или в общежитии в двухкоечную комнату переведут, — сказала Надежда. — Вот как Альку.

— Так Алька же первая солистка! — не поддаюсь я.

— Солистка!.. — протянула Алька странным каким-то голосом. — Теперь ты у нас образцово-показательная!

— А может, и в бригадиры выдвинут… — подумала вслух Рита. — Или даже в депутаты.

Тут я и вовсе растерялась:

— Так вранье же!.. Неправда же!..

— Что неправда? — удивилась она.

— Все неправда! — не сдавалась я. — И про личную жизнь, и про глаза… все, все!..

— Ты так говоришь, — развела она руками, — что хоть опровержение впору давать.

— Опровержение?.. — Я даже вздрогнула, строго говоря, от этой неожиданной мысли. — Это как?!

— Ну, факты не подтвердились, общественность протестует. Правда, это редко печатают, только в международном смысле. Опровержение ТАСС. А по мелочам не дадут, ясное дело.

— Ха! Дадут! — вдруг решилась я. — Именно опровержение! Еще как дадут! — и выхватила у Ритки газету, да как кинулась вон с сумками своими пудовыми в руках!

— Ты куда, Семен? Ты куда? — услышала я их взволнованные голоса за спиной, но я уже по лестнице скатываюсь и через зрительный зал несусь, через фойе, наружу выскочила, бегу улицей к общежитию, к себе в третий корпус, и все бегом, бегом, будто кто гонится за мной и орет вдогонку те же самые смехотворные до слез слова: «Проглядывает духовный мир… человек коммунистического завтра… на вас смотрит открытое и чистое лицо с озорными ясными глазами… стройная, тоненькая… ладная, ловкая девичья фигурка в простых рабочих брючках…» — прямо пулеметом в спину шпарит!..

И только тогда этот голос неотступный умолк, когда я одним махом взлетела на свой четвертый этаж и захлопнула за собой дверь нашей с девочками комнаты.