Оракул мертвых

14

Скардамула

13 сентября, 9.00

Норман и Мишель, оставив пикап рыболовецкого кооператива на указанной им станции техобслуживания, вернулись на автобусе в гостиницу и обнаружили там в полном порядке синий «ровер». Ключи лежали в их ящичке на стойке администрации в «Плайе». Однако они напрасно прождали много дней кряду. Мишель подолгу размышлял, пытаясь разгадать значение фразы, обнаруженной рядом с трупами Петроса Руссоса и Йорго Карагеоргиса, но без особого успеха. Вследствие чего они решили снова начать поиски с того момента, когда в их жизни появился золотой сосуд, увиденный в подвалах Национального археологического музея. Тогда они решили вернуться в столицу, рассчитывая найти там следы Аристотелиса Малидиса. Он находился с Периклисом Арватисом в его последние часы, а также последний владел сосудом Тиресия. Быть может, он способен связать их с таинственным персонажем, которому они оставили свой синий «ровер» и который обещал показать им сосуд.

Однако Норман прежде хотел съездить в Македонию, туда, где нашли труп его отца, и попробовать найти там какие-либо следы или получить новую информацию, помимо той, что официально сообщил ему Скотланд-Ярд.

Они решили разделиться и созваниваться через день, а потом через десять дней снова встретиться в Афинах и обменяться информацией, если ее удастся собрать. Обоим это показалось хорошим решением.

Норман добрался до долины Струмы прекрасным сентябрьским днем, и представший его взгляду потрясающий пейзаж почти заставил его забыть о цели поездки. Река широкими излучинами вилась среди поросших лесом берегов и чудесных пастбищ. В местах разливов вода замедляла свой бег, и поверхность их была покрыта тончайшим ковром из кувшинок и цветущих лилий. Многовековые платаны и буки склоняли кроны к реке, в самые жаркие часы дня туда спускались на водопой и в поисках свежести стада. Прекрасная родина Орфея и Залмоксиса, мифическая земля кентавров и химер!

Он провел ночь в частном доме, в чистой комнатке, пахнувшей побелкой, недалеко от границы. Городок назывался Сидирокастро, и действительно там казалось, будто звезды находятся совсем близко. Млечный Путь изгибался над гребнем Пинда, словно покрывало богини, трепещущее во мраке, и звезды, светившие низко над землей, выглядели душистыми горными орхидеями.

Вечером в таверне он выяснил, можно ли нанять гида, хорошо знающего окрестные места по обе стороны границы, говорящего по-влашски, на диалекте, распространенном в горах, в том числе в югославской Македонии. На поиски ушло немного времени, учитывая предложенное Норманом щедрое вознаграждение — пятьдесят долларов в сутки. На следующий день на закате к нему явился охотник лет сорока по имени Аралам-бос Акирис. Уроженец тех мест, он знал каждую пядь земли в лесу и на берегу реки в радиусе двадцати километров, в том числе на югославской территории, где у него водились знакомые. Акирис был контрабандистом и сам же признался в этом Норману, но в целом оказался серьезным и надежным человеком.

Норман рассказал ему о причине, заставившей его приехать в здешние горы, и спросил у него, что он знает или что слышал об английском джентльмене, приезжавшем сюда на охоту в начале лета, убитом стрелой и найденном со связанными руками и кляпом во рту.

— Я об этом слышал, — ответил Акирис. — Могу сказать вам — тот, кто его убил, родом не из этих мест, иначе б мы его знали и более или менее представляли себе причину. Мы в курсе всего, что происходит в здешних горах. Есть тут браконьеры, которые по-прежнему ходят на охоту с луком, чтобы их не услышал егерь, но их стало мало. Они стары и не стали бы убивать человека за все золото мира. Кое-кто тут также перевозит через границу турецкие наркотики, но у них другие повадки.

— Предлагаю тебе специальное вознаграждение в триста долларов, — проговорил Норман, — если ты поможешь мне собрать информацию касательно возможного убийцы и обстоятельств смерти этого человека. Однако если ты меня обманешь, я не заплачу тебе даже за услуги гида.

На следующий день они выехали в путь на машине, пересекли югославскую границу, после чего поставили автомобиль в гараж на шоссе и двинулись пешком по направлению к горному хребту, а потом снова по долине Струмы.

— Если кто-нибудь здесь что-нибудь знает, мы его обязательно найдем, — пообещал Акирис, указывая на селение, расположенное на середине склона, на другом берегу. Они перешли реку вброд и часам к трем дня попали в деревню, практически пустую. Только одетые в черное старухи время от времени проходили по главной улице со снопом травы на голове или с кувшином воды. Здесь не было полицейского участка, но существовал деревенский полицейский, принимавший на дому. Акирис рассказал ему, зачем они приехали, и несколько минут объяснялся с ним по-влашски.

— У тебя есть двадцать долларов? — спросил он после Нормана.

Норман протянул ему несколько банкнот.

— Ну и?..

— Тут есть две интересные вещи: он первым осматривал труп. Говорит, мужчина умер за несколько часов до того, как его нашли.

— И что он обнаружил?

— На кармане пиджака жертвы был листок с посланием, полицейский попросил своего друга, знающего по-гречески, переписать его, прежде чем отдал записку агентам, приехавшим из Белграда.

— А почему?

— Двадцать долларов кажутся тебе недостаточной причиной? Он решил — рано или поздно документ может обрести свою цену.

— Значит, можно получить записку?

— Конечно.

Полицейский достал из шкафа сосуд, опустил туда руку, вытащил листок в клеточку, хранящий несколько строк, и протянул его Норману. Тот быстро пробежал текст глазами:

Акирис с интересом наблюдал за выражением лица Нормана.

— Это стоило двадцать долларов? — спросил он.

— Гораздо больше, — ответил Норман. — Это стоило человеку жизни…

Акирис еще немного поговорил со своим собеседником по-влашски. Никого, казалось, не удивили слова Нормана.

— Есть еще кое-что, — сказал он наконец, — но это стоит в два раза больше — сорок долларов.

— Хорошо, — согласился Норман, снова опуская руку в кошелек. Полицейский пропал в комнате, после чего вернулся с газетным свертком в руках и положил его на стол. Норман развернул сверток: там лежала стрела.

— Он нашел ее в стволе дерева на высоте двадцать метров, — перевел Акирис, — недалеко от того места, где обнаружили тело твоего отца. Он выковырял стрелу охотничьим ножом и принес ее домой. Несомненно, это оружие иностранца.

— Значит, сначала он промахнулся… — пробормотал Норман про себя. — Быть может, рука дрогнула… — Он обернулся к гиду: — Пусть объяснит, где нашли тело, и отведи меня туда.

Полицейский проводил их до окраины деревни, а там, широко размахивая руками и указывая в сторону долины реки, объяснил, как добраться до места преступления. Норман велел отвести себя туда, в лесистый и влажный овраг, где среди песчаника росли гигантские буки с разветвленными стволами, покрытые стелющимся мхом. Норман поднял голову и посмотрел на солнце, чьи лучи проникали сквозь листву, а потом опустил глаза на колоссальный ствол, возле которого бил из земли источник с кристально чистой водой.

— Если я правильно понял, это случилось здесь, — сказал он гиду, указывая на нечто вроде ниши между двумя огромными корнями.

Норман сел на камень и провел рукой по морщинистой коре дерева, к которому пригвоздила его отца смертоносная стрела.

Некоторое время он со слезами на глазах слушал шелест листвы, журчание источника и неясные голоса леса среди дневного покоя.

— Это хорошее место, чтобы умереть, — проговорил он наконец. — Прощай, отец.

Очутившись в Афинах, снова увидев Акрополь, Политехнический университет, французскую археологическую школу, Национальный музей, Мишель испытал сильное волнение. Как будто стрелки часов его жизни повернулись в обратную сторону, возвращая его в то мгновение, когда его, с трудом стоящего на ногах, с истерзанным телом и душой, вывели из управления полиции, чтобы посадить на самолет.

Он остановился в гостинице в окрестностях Плаки, где предварительно забронировал номер и координаты которой оставил Норману для связи, и пустился бродить по городу без определенной цели. Он прошел мимо Олимпиона и площади Синтагмы, где туристы подкарауливали солдат во время смены караула, чтобы сфотографировать их, а потом заглянул в бар на углу улицы Стадиу, где столько раз проводил вечера с друзьями. Сев за столик, он заказал пива «Фикс».

— Его больше не делают, сударь, — сказал официант.

— Тогда «Альфу».

— Ее тоже больше не производят. Видимо, вы давно не приезжали в Грецию. Здесь теперь продают только импортное пиво.

— Да, я долго отсутствовал… В таком случае не надо пива. Принесите мне кофе. Турецкого.

Официант принес ему кофе, и он принялся наблюдать за компанией молодых людей на другом конце зала. Те шутили и смеялись. Ему захотелось присоединиться к ним, настолько исчезло в его сознании прошедшее время. Ему захотелось присоединиться к ним, словно он был одного с ними возраста, как будто ничего не произошло. Однако он вдруг увидел себя в боковом настенном зеркале, с проседью на висках, с мелкими морщинами в уголках глаз — одинокого и окруженного призраками, погруженного во тьму и пустоту. И он сбежал, с комком в горле, смешавшись с толпой, вытекавшей из офисов и магазинов, спешащей по домам, — он не знал, куда спрятаться, и то мчался, то шел торопливым шагом, пока вдруг не очутился на улице Дионисиу, по странности длинной и пустой.

Он остановился и медленно побрел по тротуару с правой стороны, следя взглядом за четными номерами напротив. Вечерело, и серое афинское небо окрашивалось бледным и туманным пурпуром. Мимо проехал мальчик на велосипеде. Ребенок выглянул на балкон, чтобы забрать оттуда мяч, и секунду молча смотрел на него. Где-то далеко пролетел самолет, оставив в небе шлейф белого дыма.

Дионисиу, 17.

На доме висела поблекшая вывеска старой типографии с потрескавшейся краской, дверь пыльная, замок тоже покрыт слоем пыли и проржавел. Видно было, что вот уже долгие годы никто не поднимал ставни. Мишель некоторое время молча смотрел на заброшенное место, невероятное здание, а потом двинулся дальше и остановился метров через сто, там, где мерцала яркая вывеска с надписью: «Бар „Милос“». Он вошел и сел неподалеку от двери, чтобы хорошо просматривалась вся улица, и заказал узо с водой и льдом. Когда подошел официант с заказом, Мишель задержал его и, указывая на ставни дома номер 17, спросил:

— Не знаете, типография все еще действует?

Официант поглядел в указанном направлении, а потом покачал головой:

— С тех пор как я здесь, этот дом все время стоит в таком состоянии.

— А как давно вы здесь работаете?

— Семь лет.

— Вы приходите сюда каждое утро?

— Каждое божье утро, сударь.

— И никогда не видели, чтобы кто-нибудь входил или выходил?

— Никогда, сударь. Могу я узнать, почему вы спрашиваете?

— У меня есть подборка журнала, печатавшегося здесь, и мне бы хотелось заполучить какой-нибудь старый номер.

— Понятно.

— Не знаете, есть ли в этом здании консьерж?

— Не думаю, сударь. Консьержи есть только в красивых, современных домах на проспекте Патиссион или улице Стадиу или на площади Омонии. А здесь все здания очень старые, они были построены еще до войны с турками.

— Благодарю вас.

Мишель расплатился, оставив хорошие чаевые, и вернулся обратно. Он собирался отправиться домой — на случай если звонил Норман. Официант убрал со стола посуду, сунув чаевые в карман, а потом вышел на улицу, собираясь накрыть целлофаном скатерти на столиках, стоявших на улице. К тому времени уже стемнело, и, случайно бросив взгляд на другую сторону дороги, он увидел — из-под ставней дома номер 17 проникал слабый свет.

— Сударь! — тут же прокричал официант, обращаясь к Мишелю, ушедшему уже довольно далеко. — Сударь, подождите!

Но Мишель не слышал, поскольку находился слишком близко от оживленной главной улицы и заворачивал за угол. Официант вернулся к работе и целый вечер, обслуживая клиентов, нет-нет, да и поглядывал на дом на противоположной стороне. Когда он возвращался домой в два часа ночи, свет все еще мерцал под опущенными ставнями дома номер 17 по улице Дионисиу.

Норман позвонил около девяти.

— Где ты? — спросил Мишель.

— В гараже, в нескольких метрах от границы. Сегодня переночую в Сидирокастро, а завтра приеду к тебе.

— Быстро ты управился. Обнаружил что-нибудь?

— Да. Информация, находившаяся у меня в руках, оказалась верной: Скотланд-Ярд утаил от меня только одну деталь касательно смерти моего отца. На самом деле на его теле нашли записку с одной фразой…

— С какой фразой, Норман, с какой фразой?

Норман медленно прочел слова, записанные на листке:

— Что это, Мишель? Что это значит?

— Я знаю… знаю… Позвони мне через десять минут, и я тебе скажу. Я уверен, что знаю.

Норман повесил трубку, а Мишель побежал к своему чемодану и достал оттуда экземпляр «Одиссеи», захваченный с собой. Он пометил некоторые фрагменты, поразившие его… вот… одиннадцатая песнь, слова Агамемнона Одиссею в царстве мертвых…

Когда Норман перезвонил, он с текстом в руках готов был отвечать:

— Это отрывок о сошествии в царство мертвых, Норман, из одиннадцатой песни «Одиссеи». Тень Агамемнона в царстве мертвых описывает Одиссею, как его товарищей и Кассандру убили по возвращении с Троянской войны домой… И свой ужас от убийства товарищей и беззащитной девушки…

На другом конце провода последовало долгое молчание, нарушаемое лишь треском на международной линии.

— Норман, ты еще там?

Норман заговорил с трудом, и голос его казался чужим:

— Да… Это могло бы связать смерть моего отца с убийством Руссоса и Карагеоргиса…

— Вероятно.

— Другого объяснения нет.

— Я не знаю, Норман. Все не так просто. Приезжай в Афины, и мы все обсудим. А я тем временем постараюсь выяснить, что означают другие послания. Мне в голову пришла одна идея.

— Хорошо, — согласился Норман. — Я скоро приеду.

— Норман?

— Да.

— Не падай духом. Мы должны дойти до конца.

— Не думай обо мне. Иди по следу. Я привезу тебе еще кое-что.

— Ты можешь сказать мне, о чем идет речь?

— О стреле… Точно такой же, как та, какой убили моего отца.

Мишель сел за стол, закурил и начал сравнивать фрагмент, сообщенный ему Норманом, с текстом «Одиссеи». Он листал страницы, поскольку первоначально ему показалось вероятным, что и послания, найденные рядом с телами Руссоса и Карагеоргиса, тоже были взяты из поэмы, но поиски не дали никаких результатов.

Он бросился на постель и какое-то время пролежал неподвижно, стараясь расслабиться, но не мог избавиться от охвативших его мыслей. До сих пор полученные результаты не слишком впечатляли. Охота за сосудом Тиресия не принесла плодов. Человек, с которым они встречались в Котронасе, больше не появлялся. А теперь еще и убийство Джеймса Шилдса оказалось связанным со смертью Руссоса и Карагеоргиса, но как и почему? Кроме того, где, интересно, отпечатали сочинение Периклиса Арватиса, если типография на улице Дионисиу, 17, по всей видимости, уже давно закрыта?

Назавтра он попросит аудиенции у директора Национального музея и попытается найти Аристотелиса Малидиса. На данный момент это был единственный реальный след, все еще открытый для него.

Снова зазвенел телефон: международный вызов.

— Мишель? Это Мирей. Наконец-то я тебя разыскала.

— Прости. У меня все не было времени позвонить тебе и сообщить, что я добрался до гостиницы в Афинах.

— Не важно. Я сама попробовала тебя найти, и, как видишь, мне это удалось. Как продвигаются дела?

— Поиски оказались долгими и сложными, я встретил много препятствий…

— Я хочу тебя видеть.

— Я тоже очень хочу.

— Начиная со следующей недели я свободна. Я хотела бы приехать в Афины и побыть с тобой.

— Мирей, то, чем я занимаюсь, — не только научное исследование. Я помогаю Норману пролить свет на смерть его отца… Нельзя исключать, что мы можем подвергаться опасности.

— Именно поэтому я и хочу быть рядом.

— Я сейчас хотел бы этого больше всего на свете, поверь мне… Ты каждую ночь снишься мне, но, боюсь, твое присутствие создаст дополнительные проблемы… для Нормана, конечно. Он, разумеется, хотел бы, чтобы некоторые вещи остались между ним и мной. Думаю, ты понимаешь…

— Конечно… Значит, ты хочешь, чтобы я от тебя отстала, верно?

— Мирей, дай мне несколько дней. Если в моей работе наступит просвет, я тебе сразу же позвоню… Кроме того… не исключено, что ты будешь мне полезнее там, где сейчас находишься.

— Хорошо, но помни: чем суровее то воздержание, на которое ты меня обрекаешь, тем суровее будет и наказание, которое тебе придется вытерпеть.

Мишель улыбнулся:

— Я готов стерпеть любое наказание, наложенное вами, моя госпожа.

— Я скучаю.

— Я тоже.

— Мишель, ты, случайно, ничего от меня не скрываешь?

— Скрываю, Мирей, но прошу тебя: потерпи. Сейчас я не знаю, как тебе обо всем рассказать. Но не лишай меня своей любви, ни сейчас, ни… потом. Ею я дорожу больше всего в жизни.

Норман остановил машину на греческом пограничном посту в Сидирокастро и заплатил гиду обещанное вознаграждение. Акирис поблагодарил и пешком пошел в деревню, предварительно показав офицерам пропуск жителя приграничной зоны, разрешавший ежедневно переходить границу. Норман, в свою очередь, подъехал на пост и показал свой паспорт. Агент посмотрел на фотографию, но документ не вернул.

— Господин Шилдс, будьте добры, следуйте за мной.

— В чем дело?

— Простая формальность. Прошу вас, следуйте за мной, я отниму у вас несколько минут. Всего лишь проверка. Оставьте ключи в замке зажигания: мой коллега припаркует вашу машину.

Норман повиновался и отправился на полицейский пост вместе с агентом. Его привели в небольшой кабинет, освещенный одной-единственной лампой, висевшей над столом. Он едва мог разглядеть фигуру человека, сидевшего за столом.

— Добрый вечер, господин Шилдс, прошу вас, располагайтесь.

— Послушайте, уже полночь, я смертельно устал и хочу спать. Если вам необходимо устроить проверку, сделайте любезность…

— Как, господин Шилдс, вы разве не помните, что мы с вами уже встречались? Уделите хоть несколько минут старому знакомому.

Норман сел и внимательно рассмотрел силуэт того, кто сидел напротив него, сопоставил черты, что-то напоминавшие ему, с голосом, уже где-то слышанным прежде, и вдруг с ужасом осознал, с кем имеет дело.

— Павлос Караманлис!

— Именно, господин Шилдс.

— Что означает вся эта комедия с проверкой, что вам от меня нужно?

— Ладно. Вижу, вы сразу хотите перейти к сути дела, и не стану заставлять себя упрашивать. Я хочу знать, зачем вы приехали в Грецию, вы и ваш друг Мишель Шарье, что вы делали в Диру в то время, когда мой агент Карагеоргис погиб в пещере Катафиги. А еще — с кем вы встречались на восточном побережье Лаконского полуострова и кто тот человек, которому вы предоставили свой автомобиль.

Норман не растерялся:

— Перед вами уже не тот отчаявшийся мальчик, что десять лет назад, Караманлис. Мне наплевать на вас и на ваши вопросы. У вас нет никакого права задерживать меня, следовательно, я ухожу.

Караманлис встал.

— Советую вам не делать этого. У моих людей было достаточно времени, чтобы положить немного порошка на заднее сиденье «ровера». Вполне достаточно для того, чтобы отправить вас в тюрьму.

— Вы блефуете, Караманлис.

— А еще я хочу знать, что вы делали в Югославии вместе с проводником по горам.

Норман покачал головой и вознамерился встать.

— Имейте в виду, я не шучу, Шилдс. Вы ведь знаете — я не шучу. Даже если вам удастся доказать свою невиновность, это будет стоить вам по крайней мере нескольких месяцев задержания. Вам придется пережить допросы, процесс… Я все еще могу уничтожить вас…

Норман покачал головой.

— Погодите, я вовсе не хочу навлекать на вас неприятности, мне только нужно узнать, кто это развлекается, истребляя моих людей — Руссоса, Карагеоргиса, а также вашего отца, Шилдс… Также и вашего отца!

Норман внезапно почувствовал, как силы покидают его: значит, его подозрения подтвердились. Он откинулся на спинку стула.

— При чем здесь мой отец? — спросил он, опустив голову.

— Ваш отец осуществлял связь между американскими секретными службами и нашей политической полицией во время восстания в Политехническом… Он умер по той же самой причине, по какой еще один мой агент, Василиос Влассос, чуть не распрощался с жизнью.

Норман поднял голову, лицо его казалось усталым.

— Что с ним произошло?

— Влассоса всего изрешетили, наполовину кастрировали, и он чуть было не отдал концы.

— Когда это случилось, где?

— Минутку, Шилдс. Здесь я задаю вопросы.

— Послушайте, Караманлис, я очень сильно вас презираю, и видит Бог, чего мне стоит выносить ваше присутствие даже несколько минут, но я понимаю — у вас есть интересующая меня информация, а я могу отплатить вам, сообщив другую информацию. Однако имейте в виду — вы остаетесь моим врагом.

— Я не брал того сосуда.

— Все равно на вас лежит ответственность за смерть Клаудио Сетти и Элени Калудис.

Караманлис явно не поддался на провокацию.

— Мне нужны от вас только те сведения, о которых я вас спрашивал.

— Я намерен сообщить их вам, однако, в свою очередь, тоже задам вопросы.

Караманлис встал.

— Я должен вас обыскать, — сказал он, — может, на вас магнитофон.

Норман позволил себя обшарить, после чего снова сел.

— Прежде всего, — произнес он, — я хочу знать, какое именно отношение имеет мой отец к этому делу.

Караманлис молча и пристально посмотрел на него, а потом промолвил:

— Как вам будет угодно.

Они долго разговаривали, Норман время от времени прикуривал сигарету, собираясь с мыслями и сопоставляя фрагменты мозаики, постепенно складывающиеся в единый рисунок. Под конец он спросил:

— Вы видели стрелы, которыми пронзили Влассоса?

— Они у меня, — ответил Караманлис.

— Принесите их. Я сейчас вернусь.

Он вышел, отправился на площадку и достал из машины газетный сверток со стрелой, купленной им в Югославии за сорок долларов. Когда он снова оказался в кабинете, на столе перед Караманлисом лежали в ряд три стрелы, и Норман поместил рядом свою. Они оказались идентичны — особенная модель, деревянные «Истон игл» со стальными наконечниками.

В два часа ночи телефон в номере Мишеля снова зазвонил.

— Мишель Шарье. Кто говорит?

— Мишель, совершено покушение на еще одного агента Караманлиса, некоего Василиоса Влассоса, при помощи лука и стрелы, как и на моего отца…

— Ах, это ты, Норман? — произнес Мишель сонно. — Ты уверен?

— А на древке вырезана фраза: «Ты положил хлеба в холодную печь».

— Еще одна загадка… Когда ты приедешь в Афины? Норман не ответил. Когда он снова заговорил, голос его звучал неуверенно и надтреснуто.

— Мишель, — сказал он, — Мишель, мне кажется, ты прав…

— Что ты имеешь в виду?

— Клаудио… Клаудио жив… Это он всех их убивает.