Глава 6. Македония

Неожиданный диспут

Плавание от Лесбоса до Македонии заняло вдвое больше времени, чем предполагалось, – двадцать дней. Причиной оказалась непогода, разыгравшаяся на море в пору, когда ей не следовала быть. Обычно навигация для всех видов судов заканчивается поздней осенью, когда ветры меняют направление и, становясь непредсказуемыми, поднимают крутую волну. Аристотель с семьёй и друзьями отбыли с Лесбоса в середине лета, в пору, самую благодатную для морского путешествия. Мореплавание по изумрудной глади тогда становится похожим на приятную прогулку.

Пожилой рулевой корабля – куберней, – его звали Меланф, – был родом из Афин, поэтому знал Аристотеля не понаслышке. Перевозка торговых грузов была его обычным занятием, на этот раз ему пришлось взять на борт десяток пассажиров с громоздкими домашними вещами. Людей разместили в тесном трюмном отсеке, домашнюю утварь – на палубном пространстве, увязав тюки, закрепив их верёвками к решетчатым бортам. Как и многие греческие суда, корабль имел в длину двадцать пять метров и двенадцать – в ширину; ходил под парусом белого цвета, мачта из ливанского кедра ставилась в середине. Ходовые весла использовались в штиль и для маневров в гавани, а на курсе судно удерживалось при помощи рулевого весла. Корпус имел привычный чёрный цвет, за исключением украшения на корме и форштевня зелёного цвета, а внутренней стороны фальшборта – красного.

Когда неожиданно занепогодило, Меланф, не желая рисковать, вел судно вдоль берега в прямой видимости, часто приставал к берегу, пряча корабль в укромные бухты в ожидании благоприятных условий для дальнейшего продвижения. Аристотель с интересом следил за его действиями, отмечая умелое распоряжение подчинёнными людьми, выверенными и, главное, уверенными командами – всем тем, что позволяет пассажирам не беспокоиться за исход плавания. Заметив проявление к себе внимания, Меланф разговорился с философом:

– У Посейдона несварение желудка, поэтому его пучит, вызывая ветры, которые нагоняют высокую волну. Иначе как объяснить настолько скверную погоду?

– Я думаю, уважаемый Меланф, у нашего Посейдона есть более весомые причины, чтобы творить нам такие неудобства, – поддержал разговор Аристотель. – Я даже уверен, что причина сокрыта в атмосферных явлениях.

Куберней поднял голову, изучая небо.

– Согласен, – отозвался он. – Всё дело во времени года, а оно, судя по всему, повернулось к Арктуру – самому могущественному божеству из созвездия Волопаса. Это враждебная человеку сила, приносящие сильные бури. Сейчас благодаря лету резкость ветров усмиряется, и кораблям нечего опасаться помимо подводных скал и скрытых мелей в бухтах. Но с похолоданием в месяце Боидромионе* выход в море грозит большими опасностями.

Аристотель заинтересованно спросил:

– Получается, что наши нынешние неприятности можно характеризовать как предпосылки для прихода власти Арктура?

– Да, это так. Но ураганы появляются на море с конца осени, а позже, когда в месяце Пианепсион* на небе показывается дождливое созвездие Козерога, тогда уже точно, для кораблей владения Посейдона окончательно закрываются. Дни становятся короткие, ночи длинные, на небе всё время крутятся тучи, а сила ветра, удвоенная дождем или снегом, такова, что не только прогоняет всякий флот с моря, но даже валит с ног тех, кто путешествует посуху. И так до самой середины месяца Фаргилион*, когда самые смелые мореходы осмеливаются выходить в море с осторожностью, и то, если на это есть большая нужда или на плавание толкает чрезмерная выгода.

Меланф ухмыльнулся, шевеля поредевшими усами, и замолк, переключив своё внимание на действия команды корабля. Моряки в этот момент подтягивали верёвки, придерживающие большой квадратный парус.

Томившийся под палубой Феофраст, вышел наверх. Увидев Аристотеля, занятого беседой с кубернеем, подошёл. Поняв, о чём идёт речь, спросил моряка:

– Скажи, друг, какие есть особые приметы в природе, показывающие на приближение непогоды?

– Господин хороший правильно поступает, что спрашивает об этом у меня. Нет человека, который лучше, чем я, знает море. Ведь от бурь и волн корабли гибнут чаще и в большем числе, чем гибнут с обеих сторон воины в сражениях. Вот почему тем, кто плавает на кораблях, следует вести наблюдения за природой.

– Тогда поделись знаниями, дорогой друг, в долгу не останемся, – воскликнул Аристотель, переглянувшись с Феофрастом, – за нами кувшин* вина!

Меланф не стал отказываться, хрипло откашлялся и начал:

– Существуют приметы, предвещающие бури в тихую погоду и во время бури указывающие наступление спокойной погоды. Достаточно посмотреть на луну: если она краснеет, ожидай ветер, если покрывается голубизной – будет дождь. Но как только я замечаю грязный цвет на лике Селены, всегда готовлюсь к сильному шторму.

Моряку пришлось по душе общение с образованными греками. В дополнение его ожидал обещанный кувшин вина. Он с увлечением рассказывал, как ясная луна предсказывает хорошую погоду – особенно, если это будет четвертый день со дня её восхода и если рога не заострены, и она не имеет красноватого оттенка, и свет её от испарений не является мутным.

Неожиданно куберней обратил внимание на какой-то непорядок в корабельной команде, перестал излагать свои мысли. Отошёл, затем вернулся и продолжил разговор о погоде:

– Я по солнцу могу узнать, что ожидает меня на море в ближайшее время – по тому, как восходит солнце или как оно клонится к вечеру. Сияет ли солнце обычным блеском или его диск становится огненно-красный, что является предвестником сильного ветра. А если на солнце видны пятна, это предсказывает близкий дождь. И воздух, и само море, величина и форма облаков и прочие приметы дают указания опытным морякам, чего им ожидать от погоды. Некоторые указания дают птицы, некоторые – рыбы. Всё нужно моряку примечать, если он хочет быть успешным на море, дожить до благополучной старости.

Меланф замолчал, вглядываясь вдаль, припоминая, наверно, свои переживания на море. Решив не отвлекаться от своего дела, моряк поспешил закончить разговор:

– Ошибается тот, кто думает о море как о стихии. Море – живое создание, оно ровно дышит и движется в течение дня и ночи. Оно всё время находится в некоем стремительном течении, которое моряки называют реума. Море движется вперед и назад, то заливает берега, то уходит в глубину, создавая меняющиеся течения. Будучи попутным, море помогает плаванию кораблей, при противном течении задерживает их ход. Опытный куберней знает морские течения, чтобы, оседлав их, легко преодолевать большие расстояния.

* * *

Разговор с кубернеем настроил философов на преднамеренный диспут. Начал Аристотель:

– Друг мой Феофраст, как думаешь, море даёт человеку больше пропитания, чем суша, земля?

– Я не сомневаюсь, Аристо, в изобилии земной природы. Она обладает всем необходимым, чтобы удовлетворить не только собственные нужды, но и потребности в пище для человека. Ведь помимо естественных гор и лесов как общего пристанища всякого зверя и дичи есть возделанные человеком поля и сады. Разве сравнимо изобилие суши с тем, что может доставлять водные пространства – моря и реки с озёрами? А вкус мяса или дичи, разве сравним с рыбой?

Аристотель сдержано улыбнулся.

– Попробую переубедить тебя, Феофраст. Во-первых, рыбное блюдо преимущественнее по качеству любого другого, мясного или овощного. Существуют племена ихтиофагов, рыбоедов, которые, кроме ловли рыбы, ничем другим не занимаются, в отличие от опсофагов или филопсов, кто ест говядину, поедают только рыбу.

– Аристо, ты неправ, если приводишь в качестве доказательства пример из жизни малочисленного племени рыбоедов. Они вынуждены так питаться, потому что другой пищи у них нет, а для земледелия их почвы неблагоприятные.

– Не от этого ли в продаже морская провизия ценится выше всякой другой? Иная рыба стоит больше, чем бык, а горшок особого рыбного засола обходится ещё дороже.

Аристотель выжидательно посмотрел на друга. Тот не замедлил с ответом:

– А что ты скажешь, когда к твоей рыбе не подадут любимые тобой травы – лук, петрушку, сельдерей? Как обойдёшься без них? Даже лошадей перед состязаниями кормят сельдереем, чтобы силы сохраняли подолгу и бег был быстрый.

– Поймал ты меня, Феофраст, на мелочи. Но ты не упоминаешь морскую капусту, которая гораздо полезнее для здоровья, чем любая земная растительность. И ещё напомню о главной приправе ко всем блюдам, без которой ты не ощутишь приятность, что по преимуществу поддерживает аппетит. – Аристотель сморщил в язвительной улыбке рот. – Ты не можешь мне ответить, Феофраст, как называется то чудо, без чего позволительно говорить, что никакая пища несъедобна? Её примесь услащает и хлеб!

Феофраст развел руками, словно признавал поражение.

– Аристо, мой ответ – соль!

– Правильно, извлечённая из морской воды соль. Как сильнее всего притягивает человека к жизни надежда, и как без её сладости жить было бы невыносимо, так надо указать на соль. Она возбудитель влечения к пище, без которого всякое блюдо сказывается неприятной и тягостной.

Легкая улыбка скользнула по бледному лицу Аристотеля; он продолжал убеждать:

– Как все краски нуждаются в свете, так и все воздействующие на вкус соки нуждаются в соли. Она нужна человеку и зверю, чтобы возбудить соответствующее ощущение, а без неё остаются неприятными и даже тошнотворными. По этой причине и закусывают перед другой едой чем-нибудь острым или маринованным, вообще таким, что заготовлено с солью: это как бы зачаровывает аппетит, и, возбужденный такой приманкой, он со свежей силой обращается и к прочим блюдам.

Феофраст не удержался от соблазна опередить Аристотеля:

– Ладно, я добавлю к твоему славословию в честь соли, что она не только придаёт приятный вкус еде, но и на тело действует как лекарство. – Феофраст приобнял за плечи Аристотеля.

– Убедил, Аристо, твоя взяла. Согласен, что продукты моря не только съедобны и вкусны, но ещё обладают качествами хорошего мяса, не так обременяют желудок, легко перевариваются и усваиваются. Не от того ли врачи часто назначают больным рыбное питание как самое легкое?

– Я воспринимаю твои слова, мой друг, не как твоё поражение, но как мою победу, – отшутился Аристотель. – По этой причине позволь мне сделать вывод: если море посылает к нам самый тонкий и самый чистый воздух и если оно вскармливает существа более здоровые и более законченные, тогда я могу сделать вывод: самое желательное для человека питание происходит из моря.

Встреча с дельфинами

Вскоре повелители неба и морей разобрались между собой, и погода наладилась. Плавание корабля продолжилось, и дальше никакие природные проявления больше не беспокоили путешественников. Прошли Эгейское море вблизи материка, через Фракийское море попали в Фермейский залив, откуда до границы с Македонией плавания оставалось несколько дней. От устья реки Лудий, конечной точки морского пути, дальше предстоял сухопутный переход до столицы Пеллы.

На пути корабля неожиданно объявилась группа резвящихся дельфинов. Для пассажиров захватывающее зрелище! Животные грациозно плыли в толще воды, состязаясь с кораблём, не скрывая своих намерений – опережали ход или вдруг разом ныряли под него, чтобы всем вместе выпрыгнуть далеко впереди. Будто следуя негласной команде, дельфины дружно разбегались в стороны, организованно маневрировали, перестраивались парами. Животные бесстрашно пересекали курс корабля, опасно приближаясь и так же бесстрашно отдаляясь от него. Удивительные морские существа, похожие на стрелы, выпущенные из боевого лука, одновременно выпрыгивали из воды, показывая людям тёмные тела, покрытые водными жемчугами, переворачивались в воздухе и ныряли вниз головами.

Аристотель с другими пассажирами с интересом наблюдал за игрой дельфинов, но она не показалась ему легкомысленной. Ему показалось, что дружелюбные животные, радуясь собственной ловкости, желают получить одобрение людей, хитро посматривая на них маслинными глазками. Заметив, что Феофраст тоже с интересом наблюдает за происходящим, спросил:

– Как думаешь, друг мой, отчего резвятся эти существа? Я не думаю, что они устроили спектакль ради нас, чтобы мы порадовались за них, словно заезжие актёры в театре. Думаю, что хорошее настроение у них вызвано удачной охотой на кефаль. Обычное дело! Совсем недавно я видел, как они жировали, окружив большую стаю; вода кипела, будто в котле над костром.

– Трудно не согласиться с тобой, Аристо, когда ты заявляешь, что наши дельфины так ведут себя, поскольку они только что полакомились жирной кефалью, – откликнулся Феофраст. – Но я предлагаю тебе посмотреть на их поведение иначе. А что, если дельфины рады видеть людей и так показывают своё отношение к нам? Они словно говорят: «Не оставляйте нас вниманием!»

– Но если допустить, что дельфины таким образом реагируют на корабль и наше присутствие, тогда, выходит, дельфины разумны?

– Думаю, так и есть. Мы наслышаны о разных историях, когда дельфин дружит с человеком. Ты помнишь, Аристо, сказание об Арионе? Матросы корабля, на котором он плыл с товаром, хотели ограбить его и убить; он прыгнул в море, а дельфин подхватил его и донёс на спине до коринфского берега.

– Ты легковерен, друг мой, – с ухмылкой произнёс Аристотель.

– Я верю фактам. – Феофраст пожал плечами. – В Коринфе мне показали место, куда дельфин доставил Ариона. А в местном храме Посейдона видел бронзовую статуэтку, изображающую человека, сидящего на дельфине. Жрецы утверждали, что она дар Ариона в знак своего спасения на море.

Аристотель промолчал, а Феофраст не сдавался:

– Ты знаешь лучше меня, Аристо, что легенды не рождаются на пустом месте. В основе каждой такой легенды обязательно сокрыта правдивая история. Учёному следует не отмахиваться от неё, а докопаться до корня. Лично я верю в дружбу дельфинов и людей.

Аристотель сдаваться не собирался:

– Я не буду ставить под сомнение твои впечатления от бесед с коринфскими жрецами, но спасение Ариона представляется мне как единичный случай, а не как система поведения всех дельфинов.

Феофраст упорствовал:

– Я приведу другую историю. В Милете один человек по имени Койранос увидел, что к рыбакам в сеть попал дельфин, которого собирались убить. Он не позволил им это сделать, купил дельфина и отпустил в море. Через некоторое время Койранос плыл на корабле, который наскочил на подводную скалу далеко от берега. Корабль затонул, все погибли, кроме Койраноса. По его словам, хотя он не умел плавать, его спас тот самый дельфин! Когда в преклонном возрасте Койранос умер, его тело, согласно обряду, положили на погребальный костер, разложенный на берегу моря. И в этот момент в бухте появилась стая дельфинов; они приблизились к берегу и смотрели на костёр, словно хотели привлечь внимание умершего. По их поведению люди поняли, что дельфины тоже оплакивали Койраноса.

На палубе появился Каллимах, подошёл и, прислушавшись к разговору, поддержал Феофраста:

– Я слышал о дельфинах, которые катали на спинах детей рыбаков, когда те купались, или спасали тонущих в море. Но это были рыбаки, которые никогда не убивали дельфинов, а когда дельфины нечаянно попадались, отпускали, прощая им повреждения сетей.

Аристотель решил закончить спор, как всегда, победителем:

– Ваши истории, друзья мои, ласкают слух своей занятностью. Но они всего лишь доказывают, что люди склонны к объяснению поступков этих, без сомнения, смышлёных животных человеческими мотивами, в то время как для них существует другое объяснение. Поэтому в их поведении я вижу обычный родительский инстинкт: в тонущем человеке дельфин видел заболевшего сородича и решил, что ему нужна помощь.

Аристотель продолжил рассказ о дельфинах сведениями, полученными от лесбосских рыбаков. Он был уверен, что дельфин не рыба, а животное без жабр и спинного хребта, как у рыб, но есть особые кости, легкие и дыхательное горло. Удивительно, но у дельфинов не видно ушей, а они прекрасно слышат звуки в воде. Животные издают писк, когда их вытаскивают из воды, будто протестуют, а в воде голос дельфина похож на человеческий стон. Детеныши кормятся материнским молоком, растут быстро, но остаются с матерью достаточно долго. Услышав от Аристотеля, что дельфины живут до тридцати лет, Каллисфен удивился:

– Кто может знать, как долго живут дельфины?

– Всё элементарно! Рыбаки иногда развлекаются, делая отметины на хвостах пойманных дельфинов, и отпускают в море. Когда такой дельфин снова попадается рыбакам, они определяют возраст животного.

Разговор о дельфинах вскоре иссяк, и дальше путешественники наблюдали за ними, не произнеся ни слова. Каждый думал о том, что они оставили на Лесбосе и что их ожидает в Пелле.

Дельфины сопровождали корабль ещё некоторое время, а когда показалась гавань Метоны, конечный пункт плавания из Лесбоса, они исчезли, так же внезапно, как и появились.

Пелла

За Метоной, где усталые воды Лудия попадали в цепкие объятия морского прибоя, для Аристотеля закончилась первая часть его путешествия. Мужчины пересели в двуконные коляски с высокими колёсами, арме, нанятые у содержателя придорожной гостиницы вместе с возницами. Женщины следовали в дзигоне – удобной для дальней дороги повозке. Груз и дорожную поклажу в сопровождении слуг везли небольшим караваном мулов и ослов. Дальнейший путь проходил в живописной долине вдоль реки без затруднений и происшествий.

У самой Пеллы дорога вошла в лес, преимущественно состоящий из огромных пиний*. Колеса повозок с тихим шорохом утаптывали прошлогоднюю хвойную подушку, отчего в воздухе витал крепчайший смолистый аромат.

Пожилой македонянин, встретивший в Метоне Аристотеля, как велел Филипп, сопровождал его коляску на рослом вороном коне. Чтобы скрасить дорогу, он время от времени сближался, чтобы поделиться очередной историей. От него Аристотель узнал, что раньше резиденция македонских царей находилась в Эги, царь Архелай перенёс её в отстроенную им Пеллу, теперь неприступную крепость. На возведение зданий и сооружений новой столицы ушло много камня, выломанного из скал, и строительного леса. На склонах здешних гор раньше возвышались огромные массивы дуба, но и через сто лет повсюду видны рваные раны, нанесённые лесорубами.

Аристотель услышал, как строилась Пелла. Сначала возвели каменную крепость, задняя сторона которой подошла вплотную к никогда не пересыхавшему болоту. Отсюда можно было не ожидать врагов – ни конного, ни пешего, ни летом, ни зимой. В крепости возвели дворцовые здания, а от крепости на юг уже развивался сам город, который немного позднее тоже обзавёлся собственными оборонительными стенами.

При въезде в город из глубокого рва резко пахнуло затхлой водой. В крепость попали по опускаемому мосту, охраняемому царскими гвардейцами.

Аристотель мысленно готовился к встрече с городом своего детства, но то, что он увидел, произвело на него сильное впечатление. Его поразили широкие улицы, пересекающиеся под прямым углом, вдоль которых выстроились в ряд каменные дома в один-два этажа с черепичными крышами. Встречались дома, сложенные из брёвен, укрытые тростниковыми матами, но таковых было мало. Когда Аристотель жил в Афинах, к нему доходили слухи о красоте и грандиозности македонской столицы, мечтавшей поспорить с Фивами или даже с самими Афинам. Но то, что он увидел, заставило его не только удивляться, но и восхищаться.

Все здания имели изысканную отделку главных фасадов, а ведь именно такое проявление роскоши у греков считалось неприемлемым. Но так обозначился свой, «македонский стиль», в архитектуре. Вместо афинской городской тесноты, что, собственно, встречалось почти в каждом греческом полисе, улицы выделялись просторами. В этом Аристотель узнал непревзойдённый «Гипподамов стиль», предлагаемый Платоном для своего идеального государства. Аристотель усмехнулся – как философ Гипподам не состоялся, но планировку полиса задумал великолепную, в конечном итоге, идеальную. Молодцы – македонские цари, переняли замечательную идею!

Гипподам, зодчий из Милета, однажды в творческом запале задумал проект городской застройки, поставив наперёд удобства для проживания в нём жителей. Он предложил правителям греческих полисов перестроить свои города согласно абсолютно новому решению, схожему с великим изобретением. Это планировка с пересекающимися под прямым углом улицами, выделявшая равные прямоугольные кварталы, где каждый состоял из десяти дворов. Получилось идеальное «равноправие застройки», при которой все граждане в жилых кварталах получали в собственность одинаковые по размерам земельные участки. Соседствующие участки разделялись пополам проходом, в котором укладывались керамические детали с перекрытиями из плит – для бытовой канализации. Улицы ориентировались по сторонам света. Площади, отводимые под общественные здания и рынки, становились кратными стандартным размерам квартала, а к главной улице примыкала городская площадь с общественными зданиями и рынком – агора. Театр и стадион вместимостью до сорока тысяч зрителей строились на окраине или за пределами города.

Гипподам условно разделил проект на три части: первая предназначалась для строительства жилья и работы ремесленников, вторая – для земледельцев с их хозяйственными постройками и скотом, третья отдавалась для проживания воинов городского ополчения в казармах. Обитатели каждой такой части платили установленные налоги в отдельные казенные хранилища. Предполагалось, что и законы в таком городе должны были устанавливаться отдельные, возникающие по роду деятельности граждан в каждой части города. Но это была уже утопия! В новой столице Македонии всей этой философской атрибутики не было, но всё равно царская Пелла оказалась достойна восхищения жителей Эллады.

Загрузка...