Орудие богов

Глава 4

Закутанная с головой в плащ из верблюжьей шерсти, Ясмини снова приняла вид ленивого достоинства. Как только она вышла за калитку, она зашагала с обычной для Сиалпура неспешностью. И это оказалось весьма кстати, потому что Макхум Дасс, ростовщик, в сопровождении едва поспевающего за ним и обливающегося потом прихлебателя, выехал верхом на резвом муле в свой обычный утренний рейд – собирать проценты у своих жертв и проверять ценные бумаги и векселя.

Он был толстый, коренастый, отвратительный на вид, в черном костюме из альпаги и с черным зонтом для защиты от солнца, на лице его застыло выражение кислого недовольства жизнью, которое дополняли его маленький принюхивающийся носик и сверкающие черные глазки, никогда не позволявшие ему заключать невыгодную сделку.

Из-за Ясмини, закутанной в плащ, ему пришлось остановиться на углу, где дорожка вокруг стены дома Блейнов выходила на широкую дорогу, ведущую вниз с холма.

– Это ваш дом? – спросила Ясмини, и он кивнул, его острые глазки сверкнули, как у зверя, в решимости узнать, кто его спрашивает.

– И нашелся такой нерасчетливый сын лжи, который затевает процесс, чтобы получить права на этот дом?

Ростовщик снова кивнул: человек он был немногословный, за исключением тех случаев, когда слова могли принести проценты.

– Дхулап Сингх, да? Он тайный агент Гангадхары.

– А ты откуда знаешь? Зачем бы магарадже моя собственность?

– Он гоняется за сиалпурской сокровищницей. Дженгал Сингх, который построил этот дом, был доверенным лицом дяди Гангадхары; а брамин говорит, что сокровища спрятаны в подполе этого дома.

– Правдоподобная сказочка!

– Прекрасно, тогда – рискни потерять свой дом!

Ясмини пренебрежительно повернулась на пятках и направилась вниз с холма. Макхум Дасс повернул мула и поехал за ней.

– Истинные сведения имеют цену, – сказал он. – Назови свое имя.

– Оно тоже кое-чего стоит, – ответила она.

Ростовщик сухо прохрипел:

– Туземцы требуют платы только у своих хозяев – в векселях!

– Тем не менее, есть цена.

– Это вперед-то? Даю полрупии.

Ясмини продолжала путь вниз. И снова Макхум Дасс поехал за ней.

– Назови свою цену.

– Во-первых, молчание, во-вторых – гарантия молчания.

– Первую часть выполнить легко.

– Нет, трудно. Женщина способна промолчать, но мужчины болтают в каждой кофейне, как обезьяны.

Он пристально заглянул ей в глаза. Ростовщик никак не мог определить, кто перед ним. Он пытался узнать мужчину, не женщину.

– Как можно дать гарантию молчания? – спросил ростовщик.

– Я уже выполняю таковую.

– Как? Где?

Взгляд ростовщика выдал злобу, и это, кажется, развлекало его мучителя.

– Отошли своего шакала подальше, тигр.

Макхум Дасс сердито рявкнул на прихлебателя, тот отошел прочь и присел на землю.

– Где документы на то, что дом принадлежит тебе?

Макхум Дасс молчал, пытаясь не показать своего гнева.

– Это Макхум Дасс или кто-то другой пришел к брамину храма Джинендры и попросил вмешательства бога, чтобы найти документ, подтверждающий право на дом, потому что бумага упала в реку, когда змея напугала мула этого человека, и он свалился на дорогу? Или это было в другой раз, когда его повозка раскололась надвое?

– Эти брамины каркают, точно старухи, – проворчал ростовщик.

– Но этот каркал, обращаясь к богу. Возможно, Джинендра сочувствовал бедняге ростовщику, который не может выиграть процесс без этого документа. Дженгал Сингх умер, а его сын клянется, что дом на самом деле продали Дхулапу Сингху, который напрасно тратит время на суд, потому что не знает, что Макхум Дасс потерял документ, а?

– А ты-то откуда все знаешь?

– Может, мне бог Джинендра сказал! Так что же лучше, Макхум Дасс, – молчать обо всем и быть уверенным, что получишь документ вовремя и выиграешь дело в суде, – или свободно болтать и поощрять к болтовне других? Кто знает, что до ушей Дженгал Сингха не дойдет, что документ потерян?

– Тому, кто выбалтывает секреты брамину, – разозлился Макхум Дасс, – лучше бы выкрикивать их, стоя на крыше дома!

– Нет, бог слышал. Священник сказал богу, а бог сказал тому, кому нашедший принес документ, требуя вознаграждения. Этот человек теперь хранит документ у себя как гарантию молчания!

– Хранить мой документ – противозаконно.

– Закон вылавливает кого может, Макхум Дасс, а остальных отпускает, как питон, гоняющийся за обезьянами на вершине дерева!

– От кого я получу эту бумагу в нужное для суда время?

– Возможно, от брамина Джинендры.

– Она теперь у него? Сучье отродье! Да я…

– Нет, она не у него. Будь добр и вежлив со жрецом Джинендры, не то бог может послать документ Дхулапу Сингху!

– Так ради чего же я стану молчать?

– Во-первых, Чаму, дворецкий, скоро заплатит долг своего сына. Дай Чаму расписку с номером банкноты и не говори ничего. Во-вторых, храни эту банкноту в течение тридцати дней и храни молчание.

– Так и сделаю. Теперь назови свое имя.

– Разве твои жертвы отдают тебе рупии, которых ты им еще не одолжил? – засмеялась Ясмини. – Нет, цена – молчание! Сначала заплати цену, потом узнаешь мое имя. Ступай и получи деньги у Чаму. Только шепни кому-нибудь, и твой документ попадет к Дхулапу Сингху!

Пожирая ее глазами, точно ястреб, ростовщик уселся на мула и смотрел, как она исчезает из поля зрения. Оглянувшись через плечо, чтобы убедиться, что соглядатай не следит за ней по приказу хозяина, Ясмини помчалась туда, где под прикрытием купы деревьев ждал ее экипаж.

Это была обычная четырехколесная грохочущая коляска, запряженная четверкой лошадей, на запятках стояли две прислужницы; именно в таких принцессы ездят кататься и дышать свежим воздухом. Но здесь запятки пустовали – были только кучер и женщина, которая выбежала ей навстречу. Ясмини, как и ее кузен магараджа, не доверяла большому количеству прислуги.

– Быстрей, Хасамурти!

Фыркая и хихикая над ней (само имя означало «смех»), служанка помогла принцессе сесть в коляску, и кучер, не ожидая приказаний, направил упряжку вниз по холму; очевидно, его проинструктировали заранее.

Внутри коляски под взвизгивания и хихиканье совершалась смена одежды – настолько полная, что напоминала превращение куколки в бабочку. Туалет такой госпожи, как Ясмини, требует времени; в грохочущем экипаже, не приспособленном для гардеробной, с помощью зеркала размером с блюдце, он походил на смешение игры и чуда. Они опрокинули пузырек с духами, а пронзительный вскрик во время поездки (который породил слухи во всем Сиалпуре, что Гангадхара снова принялся за свои штучки) явно означал, что Ясмини села на свои шпоры. Еще надо было расчесать длинные золотистые волосы, нарисовать карандашом брови, слой за слоем уложить шелк и пригладить его, чтобы смотрелся ровным. И поверх всего поместить шелковое покрывало, настоящее произведение искусства.

Но когда они достигли подножья высокого холма и затряслись по узким улочкам, все было закончено. К тому времени, как они добрались до храма Джинендры, стоящему в старом каменном дворике, украшенном изображениями этого безмятежного бога, внутри коляски все стихло и пришло в порядок, и из нее вышло само воплощение женской красоты, которое в сопровождении той же служанки в темном капюшоне и проследовало, точно вспышка яркого света, в полумрак храма.

Храм не был таким убогим и запущенным, какими часто бывают индийские храмы, хотя он был таким древним, что резьба на колоннах в некоторых местах почти стерлась, а в широких камнях пола после многих лет поклонения богу зияли ямы. Кое-где тусклый свет медных ламп пронизывал мрак; вырезанные на лампах изображения почернели от столетнего дыма, но за ними явно ухаживали и чистили их.

В этот час посетителей здесь было немного – женщина, которая молилась, чтобы Джинендра послал ей ребенка, да с полдюжины мужчин, которые тихонько сплетничали в уголке. Ясмини дала им возможность узнать ее, но быстрее, чем их взгляды успели последовать за ней, затворилась низкая дверца в задней части храма, рядом с громадной статуей бога, украшенной драгоценностями, а все, что осталось от видения, прозвенело эхом от железного замка, замирая в темных углах и внушая мысль, что никакой секретности тут нет.

Квадратное помещение, куда они попали, было чисто выметено и вымыто. Солнечный свет просачивался в одну его половину через окно, выходившее на внутренний дворик. Повсюду были цветы – поставленные в громадную медную вазу на маленьком столике, разбросанные в беспорядке на полу, свисающие гирляндами с крюков, предназначенных для светильников. Из мебели тут находились только длинная скамья, прикрытая подушками, поставленная вдоль стены у окна, да нечто вроде трона, на котором расположился верховный брамин Джинендры в торжественном величии.

Он не мог сразу встать, приветствуя принцессу, так как был слишком толст; примерно через минуту с ним случилось нечто вроде телотрясения, и, когда оно добралось до нижней части его грузного туловища, центр его закачался все увеличивающимися волнами, которые наконец поставили его на пол при помощи конвульсивных спазм. Он стоял в ярком солнечном освещении, босиком, вывернув внутрь ступни, придерживая обеими руками живот, а Ясмини с излишеством устроилась на покрытой подушками скамье, пряча лицо в тени и сделав жест служанке, чтобы встала у ее ног. Тогда брамин, вместо того чтобы взобраться на трон, дотронулся до лба обеими руками и придвинулся ближе, изображая нечто вроде поклона.

– Отошлите служанку, – предложил он, снова устраиваясь на своем месте. Ясмини только засмеялась в ответ, золотые нотки ее смеха содержали безграничное понимание и веселье.

– Она уже слишком много знает. В ее маленькой головкой помещается больше, чем в твоем брюхе, жрец идола!

– Берегись, женщина, чтобы боги не услышали святотатства!

– Если они истинные боги, они меня любят, – отвечала она. – Если они обладают хотя бы каплей разума, им понравится, как я смеюсь над твоим идолопоклонством. Хасамурти остается.

– Но при первом намеке на оскорбление она побежит докладывать тому, кто извлечет из этого больше всего пользы. Если бы ее как следует запугать…

Золотые нотки смеха Ясмини оборвали его.

– Если сейчас ее запугать, позже она меня возненавидит. Она будет хранить мои тайны, пока любит меня, и будет любить меня ради этих тайн, а не ради брюха с длинным языком, а потому не выдаст меня тому, кто заплатит больше. Мы с тобой заговорщики и союзники потому, что мой женский ум острее твоего жадного, потому, что я знаю слишком много о твоих дурных делах. Мы преуспеем, потому что я смеюсь над твоими жирными страхами и меня ни на миг не обманывает твоя лицемерная святость и твои самые пылкие обещания.

Она проговорила все это тихим нежным голоском и с улыбкой, которая заставила бы и менее вспыльчивого человека потерять самообладание.

– Спокойно, женщина!

– Не может быть спокойствия в присутствии браминов, – обрезала она тем же нежным голоском. – Я втянута в войну, а не в собирание меда. Слишком много я сегодня лгала Макхуму Дассу, чтобы нуждаться в десятке браминов, если бы я в них верила или боялась лжи! Он придет и спросит о документе на свои права. Скажи ему – тебе говорили, будто он у одного человека, но если этот жалкий меняла осмелится хоть слово произнести, бумага попадет прямо к Дхулапу Сингху, он ее уничтожит и благополучно выиграет процесс. А потом пусть Дхулапу Сингху скажут, что документ в чьих-то руках, и он начнет откладывать суд неделя за неделей, и у моего друга не будет неприятностей.

– А кто твой друг?

– Тот, кто не наводит туман своей святостью.

– Но он не из англичан? Берегись их!

– Нет, не из англичан. Далее – пусть Гангадхаре скажут, что Тома Трайпа охотно принимают в доме Блейн сагиба.

– А-а, – жирные щеки брамина затряслась. – Все женщины рано или поздно делают глупости. Зачем включать пьянчужку-солдата в длинный список лиц, с которыми нужно считаться?

– Затем, что Гангадхара тогда станет благоволить к Тому Трайпу, а Том мой друг, и мне нравится, когда мой друг процветает.

– И куда это все нас приведет?

– К сокровищнице, дурень!

– Но если ты точно знаешь, где сокровища, почему не скажешь мне и не…

Снова золотые нотки насмешливого веселья:

– Я доверяла бы тебе тайны, брамин, так же охотно, как пастух доверяет свое стадо тигру!

– Но я ручаюсь, что Гангадхара поделит все на три части и…

– Когда придет время, – заявила принцесса, – жрец Джинендры придет ко мне за своей долей, а не я к нему. И не будет трех долей, а только одна, с небольшими процентами для твоего жирного брюха. Гангадхара не получит ничего!

– Я умываю руки! – с негодованием воскликнул священник. – Мне – половина, иначе я умываю руки и рассказываю Гангадхаре, что ты знаешь тайну. Уж он выманит твою кобру из норы!

– Может быть, он и сумеет, – кивнула она, улыбаясь, – после того, как англичане тебя повесят за то, что ты удушил Рама Дасса. Смешно же будет выглядеть твое жирное брюхо, свисая из петли! И веревка понадобится толстая.

Брамин заморгал:

– То дело никто не сможет доказать, – произнес он, когда с трудом вернул себе спокойствие.

– Кроме меня, – отрезала принцесса, – ведь у меня то самое письмо, которое заманило Рама Дасса в твои когти, – и есть еще пяток доказательств. Два долгих года я ждала, чтобы схватить тебя с поличным, и теперь хочу воспользоваться малейшим шансом, чтобы тебя опозорить!

– Ты дьявол, – только и выдохнул он, а она расхохоталась, хлопая в ладоши, точно малое дитя.

– А теперь, – сказала она, – надо обсудить еще кое-что. Если Гангадхара будет таким суеверным дурнем, что снова явится к тебе за советом, потому что ты проницателен и благочестив…

– Он всегда приходит. Он проявляет должное почтение к Джинендре.

– Повтори ему сказку о том, что ключ к сокровищнице можно найти в доме Блейна сагиба.

– В каком виде? Он опять спросит меня, как выглядит этот ключ, чтобы он мог его узнать.

– Скажи ему, что есть карта. И непременно упомяни, что Том Трайп принят в этом доме. И еще одно: когда станет известно, что я вернулась к себе во дворец, Гангадхара приставит ко мне новых соглядатаев и удвоит стражу, чтобы снова мне было не выйти. На этот раз он не станет доверяться Тому Трайпу, а поручит охрану одному из своих офицеров. Но ему доложили, что сегодня утром я была в доме у эмиссара сагиба, и он не осмелится меня убить. Потому что эмиссар сагиб станет задавать вопросы. Предупреди Гангадхару, что, если он будет слишком заниматься мною, я попрошу помощи у эмиссара сагиба, чтобы выехать в Европу.

– Он спросит, откуда я это знаю, – сообразил брамин.

– Скажи ему, что я, как и он, приходила сюда за советом и призналась тебе во всем.

Принцесса подобрала свои юбки, прикрыла лицо, подтолкнула хихикающую горничную, сама повернула ключ в двери и выпорхнула из мрака на солнышко так же быстро, как и пришла. Коляска ждала во внешнем дворе, и опять кучер тронул лошадей, не ожидая приказаний, но на этот раз заставил их бежать быстрее, чаще щелкая кнутом и покрикивая на пешеходов, чтобы давали дорогу. Экипаж со всех сторон окружил эскорт из людей магараджи и сопровождал его до тех пор, пока они не приехали ко дворцу Ясмини.

А по улице в суматохе, обливаясь потом, спешил магараджа, который успел увидеть, как задняя часть коляски прогромыхала через ворота, которые с лязгом захлопнулись за ней.

Затем кто-то осмелился доложить ему, где побывала эта коляска и как ее проследили от храма Джинендры до этих ворот. Магараджа приказал поставить стражу и, поманив только одного слугу, чтобы тот сопровождал его, отправился в свой дворец.