Дивов Олег Игоревич Оружие Возмездия

ГЛАВА 1

По лагерю бегал поддатый Минотавр и орал: «Тхя! Тхя! Тхя!». Мимо шли обедать десантники. Минотавр выскочил на них из-за палаток и, глядя поверх голов, рявкнул:

– Тхя!!!

Десантники резко прибавили ходу.

Десантура нас побаивалась. Мы ее еще летом основательно сбили с толку. На каждом полигоне сотня ненормальных самоходчиков изумляла своими дикими выходками целый лагерь, где собиралось полторы тысячи человек – все ракетные войска и артиллерия окружного подчинения. С нами было не соскучиться, и нас было не переплюнуть. Даже когда противотанкисты зачем-то начали стрелять поверх лагеря, адский свист над головой никого не впечатлил. Зато все обсуждали, как самоходчики гонялись на миномете за грузовиком с десантниками, старательно делая вид, что вовсе не хотят его задавить своей тридцатитонной гусеничной дурой.

А теперь наша Бригада Большой Мощности распоясалась окончательно.

Минотавр неспроста озверел. Было так. Вычислитель Саня Вдовин стоял в наряде и отчаянно скучал на посту. Сначала развлекался тем, что затыкал варежкой трубу «буржуйки» в офицерской палатке и слушал, как там внутри кашляют и матерятся. Потом спустил штаны и навалил офицерам под порог здоровенную кучу. Выразил, так сказать, общее мнение о командирах. Полюбовался на свою, извините за выражение, художественную инсталляцию. И вдруг сообразил: его пост в трех метрах от входа в палатку. И если офицерам кто-то нагадил, то либо дневального не было на месте, либо он сам это и сделал. Вдовин счел за лучшее убежать, но тут из палатки наружу полез Минотавр и, конечно, наступил в дерьмо.

Марать руки о бывшего младшего сержанта, которому самолично лычки срезал, Минотавру показалось недостойно. И теперь он носился по лагерю в поисках страшного сержанта Тхя, чтобы тот выбил из Вдовина любовь к авангардному искусству. Тхя благоразумно спрятался.

А еще у нас была с собой атомная бомба.

ОРУЖИЕ ВОЗМЕЗДИЯ

просто трагедия

Действующие лица и исполнители:

Командир 3-го дивизиона ББМ майор К. в роли Минотавра.

Командир батареи капитан Масякин в роли капитана Масякина.

Старший сержант Тхя в роли страшного сержанта Тхя.

Установка 2С4 «Тюльпан» и КШМ на базе МТ-ЛБу в роли Оружия Возмездия.

Один младший сержант без классной квалификации в роли Автора.

Солдаты и сержанты 3-го самоходно-минометного дивизиона ББМ в ролях второго плана.


Сначала мы нанесли невосполнимые потери в живой силе и технике каким-то итальянским и турецким дивизиям. Противник сбросил на нас 8-й авиадесантный корпус ФРГ, но мы и его раскатали в блины. Немцев били с особым воодушевлением. Потерь с нашей стороны не было, только навалил в штаны прапорщик Козолуп, случайно угодивший под обстрел. И еще сержант Драгой, мудро говоривший про себя «Я не пенек, я низко срубленное дерево», навел миномет точнехонько на НП, где как раз собралось все управление бригады. А миномет у нас такой, что извини-подвинься, фугаска сто тридцать кило весит, и вероятность попадания с первого выстрела 0,5. То есть одно из двух. Замечательный аппарат. Хорошо, капитан Масякин решил проверить, чего там этот пенек Драгой накрутил на прицеле. Масякин потом долго бегал вокруг миномета, выкрикивая разные слова и размахивая сорванной с брони лопатой, а Драгой из-под брюха самоходки пищал: «Товарищ капитан, я больше не буду!».

Еще пушкари взорваться пытались на собственном снаряде, но не сумели, а то бы мы с НП увидели, как они по воздуху летят вверх тормашками.

И еще наконец-то наши протаранили десантный ГАЗ-66. Достали-таки! Летом мы просто дурака валяли, когда гонялись за ним на миномете, а тут он сам под кашээмку подставился. КШМ это командно-штабная машина, железная и на гусеницах, очень симпатичная. Она поцарапалась слегка, а у «шишиги» полкузова как не бывало.

Ах, да, еще мы с сержантом Андрецовым по ошибке сожрали кастрюлю офицерской вермишели.

Потом мы сожгли караулку.

Потом еще кое-что сожгли.

Потом я подорвался на банке с протухшей тушенкой.

Слава тебе, Господи, потом мы уехали обратно на зимние квартиры.

Долго мы раскачивались в тот раз, четыре недели на полигоне ничего интересного не происходило, и вдруг ББМ с цепи сорвалась, да за три дня столько натворила – до сих пор вспомнить страшно.

Хотя было кое-что, было и до. Но так, по мелочи.

Ну, скучно показалось одному капитану стоять дежурным по части. Так он ночью пошел и своего комдива подполковника Миронова пришил за белье суровыми нитками к матрасу, а потом крикнул: «Тревога!»… А Миронов с майором Кудиновым, два орденоносных «афганца», бегали перед строем, играя в «кто отдавит другу ногу», и чуть не затоптали генерала из штаба округа, который пришел толкнуть нам речь. А вычислитель Саня Вдовин увидел на карте деревню километрах в десяти от полигона, отправился туда искать баб, и по пути заблудился. Когда через полтора суток он все-таки вышел из леса, генерал перед строем торжественно подарил ему компас.

Еще нас пытались заставить спеть гимн Советского Союза, но оказалось, что я единственный, кто помнит слова. Минотавр нам втолковывал, мучительно пытаясь удержать равновесие: «Сейчас оркестр… В количестве трех человек… Исполнит гимн Советского Союза. Чтоб все пели, ясно?! Союз нерушимых республик свободный, э-э… ну, и так далее». Первый куплет мы одолели до середины, потом заглохли. Но и оркестр в количестве трех человек (барабан, труба и еще какая-то штука) – сильно выступил. После его видели только с лопатами, он закапывал какашки, щедро разбросанные по периметру лагеря.

А капитан Каверин на той самой кашээмке, что потом таранила ГАЗ-66, дал прикурить десантной «Ноне», маленькой такой хорошенькой самоходочке. Она просто мимо проехала, а Каверин неожиданно возбудился и заорал своему механику: «А ну, заводи! Догоним эту мандавоху и покажем ей, как надо ездить!». Турбиной взвыл, траками лязгнул, поднял столб песка и на два часа пропал. Механик после сказал, они бедную «Нону» совершенно затерроризировали. То у нее перед носом из кустов выпрыгнут, то в кургузую попочку торцом упрутся.

ББМ в совершенстве владеет мастерством давления всего, что высовывается. А кто не высунулся, того догоним и тоже задавим. Когда мы идем на гусеницах от железнодорожной станции до полигона, деревни, лежащие на нашем пути, натурально вымирают. Крестьян заранее предупреждают: едут особенные люди. Очень специальные. Помню, новую технику принимали и гнали ее в часть. Всего-то несколько километров от вокзала до забора. Город Белая Церковь понес материальный ущерб на пятьдесят тысяч рублей советскими деньгами.

Мы элита округа, трам-тарарам. Очень маленькая, но гордая войсковая часть. Всего-то полтораста морд, солдат и сержантов поровну, треть офицеров и прапорщиков была в Афганистане. Самое мощное на планете Земля самоходное вооружение. Минометы и пушки с нежными цветочными именами «Тюльпан» и «Пион». После развертывания до полного штата каждый дивизион получает собственное знамя.

У нас в парке техники на зимних квартирах стоит бесхозный танк. Какая-то мелочевка, кажется, Т-55. Танк попал к нам случайно, и мы уже который год не можем от него избавиться.

Загоняли пушку на трейлер, везти в Киев на показ, а она вместе с трейлером перевернулась. Все от хохота чуть не уписались. Знали, конечно, что мы идиоты, но не до такой же степени! Самоходка на боку лежит, трейлер тоже, и у МАЗа, который должен их тащить, половина колес в воздухе болтается. Целый день пушку дергали туда-сюда двумя тягачами. Сорок семь тонн. Жертв и разрушений нет. Ёкарныбабай. Какая прочная и надежная боевая машина. Даже трейлер не помялся.

Собираясь по тревоге, в суматохе и толкучке согнули автомат. Сделали кипятильник из сапожных подков – вылетели пробки. Один с пушки рухнул так, что комиссовали. Другой запузырил себе в глаз краской из пульверизатора, чуть не окривел. Третьего укусила в щеку оса, он схватил углекислотный огнетушитель с температурой струи минус восемьдесят, шарахнул по осиному гнезду, осы вылетели, укусили его для симметрии в другую щеку, он уронил на себя огнетушитель и обморозил руку. Двое вернулись из увольнения и заблевали полказармы. Кроме шуток – оба пушечных дивизиона прибежали к нам спать под кровати. Еще один шел бухой через железнодорожные пути, видит, на рельсах пьяный комбат лежит, Анну Каренину изображает. Растолкал, увел с путей, может, жизнь спас офицеру, а комбат его запомнил и назавтра за самоволку вздрючил.

Командир «взвода хранения и обслуживания» решил слазать посмотреть, что творится на крыше бокса, и с лестницы чуть не упал от ужаса: по всей крыше сушилась конопля. Я в новогоднюю ночь сверзился с забора – при парадной форме, с бутылкой самогона и громадной совковой лопатой в руках, – прямо на головы заступающему караулу ракетчиков. А зампотех майор Крот объявил лежачую забастовку: отказался выполнять служебные обязанности, притащил в кабинет солдатскую койку и пообещал в штабе поселиться насмерть, пока ему не улучшат жилищные условия. А один прапорщик, залив глаза, стрельнул из «макарова» в зама по тылу, потому что тот передвинул его в очереди на автомобиль. Прапора услали в отпуск, через месяц он пришел бородатый и еще более пьяный, бегал по штабу, искал зампотыла, не нашел и уволился. Чуть не погиб на боевом посту начальник Особого Отдела майор Рогачкин. Он подсматривал из кустов, как секретчик жжет на помойке обрезки карт. Надеялся потом отыскать уцелевший кусочек и устроить секретчику веселую жизнь. А в помойке валялся оброненный кем-то трассер. Стрельнуло. Рогачкин и секретчик ускакали в разные стороны на четвереньках.

Были, конечно, в нашей гарнизонной жизни и светлые, радостные дни. Вот я веду строй, ребята поют народную артиллерийскую песню «Если близко воробей, мы готовим пушку…». Очень красиво, с раскладкой на все двадцать восемь голосов. Выворачиваем из-за угла, а перед нами – управление бригады в полном составе. Комбриг отзывает меня в сторону и спрашивает:

– Скажите честно сержант, вы что, без этого не можете?! Вот скажите: товарищ полковник, я не могу не выё…ться! Ну скажите!

Я смущенно ковыряю сапогом бетонку. Минотавр, красный до кончиков рогов, показывает мне издали кулак. Полкан выдает свое коронное: «Служба войск несется архискверно!» и уходит. Начальник штаба застраивает офицеров, и начинаются какие-то шумные разборки внутри управления. «Да идите вы на х…. товарищ подполковник! – Сами идите на х…. товарищ подполковник!». Зам по вооружению покидает строй и действительно – куда-то идет. Черт его знает, куда.

– Сержант! – орет мне начальник штаба. – Если твои люди не перестанут хохотать, я подам вам команду «Кругом»!

Минотавр оглядывается, снова грозит кулачищем, но сам тоже ржет.

Очень вдруг захотелось ругнуться матом. Нет, не буду.

Так вот, про тот зимний полигон 1989-го года. Я караулил ночью у входа в полевой парк, с пустым автоматом на шее. Не полагалось нам патронов. На фиг нам патроны, у нас атомная бомба есть. Она вообще-то мина, но мы ее для солидности бомбой звали. Потом, мина на бомбу похожа, тоже с хвостиком.

Шучу, конечно, патронов не давали – догадываетесь, отчего. ББМ была знаменита на всю Белую Церковь, напичканную войсками, как самая «неуставная» часть. А я служил в самом неуставном дивизионе этой самой неуставной части. И дай мне волю, по молодости не отказался бы кое-кого тихо пристрелить и тихо закопать. Потом все изменилось, наш призыв задушил дедовщину, мучился из-за ее отсутствия (по казарме стало невозможно пройти), но держал марку. Молодые получали в лоб, если отказывались работать. Глумиться и издеваться, бить для собственного удовольствия, заставлять стирать и подшивать свое барахло считалось дурным тоном. Офицеры это знали. А патронов не давали все равно!

Понимая, что не словят пулю, командиры и начальники совались в парк бесстрашно, со всех направлений, дабы вздрючить усталого бойца за сон на посту. Мой комбат капитан Масякин меня конкретно пас. Пока я ему не устроил «случай в карауле».

Полевой парк – это участок приднепровской степи, обнесенный невысоким заборчиком из колючки. За заборчиком стоит наша техника. На входе шлагбаум и две палатки. В одной храпит дежурный по парку (офицер) с дневальными, в другой начкар (сержант) с караульными. Между палатками хожу кругами я. Вытоптал себе валенками что-то вроде лыжни в промерзшем песке, и вращаюсь. Это единственный способ не спать. Температура минус один, и одежда теплая – зимний танковый комбинезон, я в нем давеча на голой земле дрых. Если присядешь на ящик для чистки сапог, уснешь тут же. Однажды так и задремал. Очнулся уже когда Масякин отстегивал у моего автомата магазин.

– Спишь, – говорит, – на посту, зараза!

– Нет, – говорю, – просто глубоко задумался.

– Чего-о?

– Товарищ капитан, если бы я и правда заснул, то спросонья от испуга наверняка двинул бы вас прикладом в зубы.

Не знаю, может, у него с ударом по зубам были связаны тягостные воспоминания, но капитан молча отдал мне магазин и ушел, не попрощавшись.

Нет, спать нельзя. Это теперь дело чести, никогда больше в карауле не засну. Хожу кругами. И вдруг нюхом чую: идет Масякин меня проверять. А я возьми, и спрячься за пушку. Бронтозавра видели? Эта пушка сквозь него проедет и не заметит. Прячься, не хочу. Масякин приходит и обнаруживает: часового нет. Осчастливленный, капитан рысью несется вперед. Надеясь застукать меня спящим на броне или вообще со спущенными штанами. И тут я крепко втыкаю Масякину ствол в почку, и говорю: «Стоять!».

Блин, он ушел из парка еще счастливее, чем был. Расплывшись в блаженной улыбке. Сопровождая капитана до караулки, я громко беседовал с ним о погоде, и когда Масякин полез внутрь, там уже никто не спал, даже те, кому можно было. Такой подарок офицеру, которого мы всячески третировали за слабость духа, и чьи «Жигули» однажды занесли на руках в глубокую лужу! А еще я как-то Масякина обложил в три этажа по-английски, он ничего не понял, обиделся, и пытался отправить меня на гауптвахту.

У меня то ли пятнадцать, то ли уже больше суток «губы» и шесть строгих выговоров. Все за грубость и нетактичное поведение со старшими по званию. Даже разжаловать хотели, но комбриг отсоветовал. Сказал – как вы тогда удержите в узде этого бузотера и антисоветчика?.. Редкий стратег наш полкан.

…И вот, в ту ночь я, как обычно, вращался между двух палаток – то по часовой стрелке, то против. Не потому что боялся проверки, а уже принципиально. Потом ушел в глубь парка – достать из машины «консерву», перед сном подкрепиться. Ключа-«лючника» на привычном месте в пазухе воздухозаборника не оказалось, наверное, водила унес. Лючник точно был у одного из наших. Я повернул обратно и издали увидел: что-то не так с караулкой. Странный отсвет возник на задней стенке палатки. Пару мгновений я не мог поверить своим глазам. Потом откашлялся и заорал:

– ПОЖАР В КАРАУЛЬНОМ ПОМЕЩЕНИИ!

И включил секундомер на часах. Говорили мне, что палатка сгорает за пятнадцать секунд.

Наша управилась за двенадцать.

«Все случилось так быстро, я рта не успел открыть!» – уверял дежурный по парку капитан Мужецкий. Ну да! Рот он открыл шире некуда. В свете пожарища я прекрасно разглядел страшенное черное хайло и круглые остекленевшие глаза над ним. Вот сказать Мужецкий ничего не успел, это точно. Впрочем, ребята и без его мудрого руководства справились. На третьей секунде пожара из караулки ласточкой катапультировался начкар, без сапог, но зато с автоматами в охапке и постовой ведомостью в зубах. На пятой секунде парни уже рвали в стороны пылающий брезентовый полог, чтобы ошметки не провалились внутрь, на одеяла и матрасы.

Жертв не было, только виновник пожара, уснувший у печки, обжег руку и, сдурев от боли, присыпал ожог холодным песком. Ему надавали пинков по толстой заднице и отправили в санчасть. Кличку «Столбняк» он таскал до конца службы.

Через десять минут обстановка у входа в парк была следующая. Представьте себе пепелище, компактное, но убедительное. В центре пепелища – школьная парта, на ней чайник и керосиновая лампа. У парты стоит некто с автоматом, жует крендель и прихлебывает из кружки остывший чаек.

К парку движется сутулая тень начальника штаба бригады.

– Стой, кто идет, – невнятно говорит караульный, продолжая жевать.

Тень безмолвствует.

– Стой, стрелять буду.

– Я тебе стрельну! Я тебе сейчас так стрельну, мать твою! Чего опять натворил?! Разжалую негодяя! Посажу! Ты мне ответишь за поджог!

– Это не я, товарищ подполковник.

– А кто?!..

И так далее в том же духе.

Оценив ситуацию и обложив всех участников шоу последними словами, начальник штаба принял соломоново решение – сделать вид, что тут ничего вообще не стояло никогда. К утру на месте караулки была идеально ровная причесанная граблями площадка, в центре которой торчала обугленная табличка «Караульное помещение в/ч ХХХХХ». За каковой цинизм мне всыпали отдельно.

На завтраке к нам подошли коллеги-минометчики, которые должны были заступать в караул следующими, и поблагодарили за избавление от этого идиотизма. Заметив, правда, что мы могли бы и раньше почесаться с поджогом. На вопрос, чего ж они сами не почесались, раз такие умные, коллеги ответили, что они умные, но, видимо, недостаточно сумасшедшие. Спасибо нам, короче, за подвиг. Тут раздался панический вопль: «Горит палатка четвертого дивизиона!». Коллеги переменились в лице и убежали. Мы, смеясь, продолжили завтрак. Через некоторое время коллеги вернулись, тоже хохоча.

– Ребята, – сказали они, – ошибочка вышла. Это ваша палатка сгорела!

В тот день я понял, отчего Минотавра прозвали Минотавром. Вверенный ему дивизион трусливо убежал от своего командира в лес. Но троих лидеров, прикрывавших отступление, Минотавр поймал, застроил, и орал на нас до пены на губах. «Мне надо вытерпеть еще полгода», – только и сказал потом страшный сержант Тхя, удрученно вздыхая.

Минотавр, когда ему вступало в голову, совершенно не помнил добра. Он запамятовал даже, как на той неделе пытался дать залп по чужой цели, а я его остановил. Это был случай из тех, когда сержант громко кричит на майора, а майор потом извиняется. Мы промешкали с залпом полминуты, но избежали позора, да и попали на пять баллов – от нервов, видимо.

Он же меня сам не пустил на огневую и посадил к себе старшим радиотелефонистом. И все, чем мы стреляли, летало теперь над моей головой. Сначала ты слышишь «бух». Потом секунд двадцать молишься всем богам. Потом высоко в небе раздается свист. Ура, ура, можно ничего не бояться. Пусть теперь боятся списанные бэтээры без колес, служащие нам мишенями. Когда фугаска падает рядом, бэтээры летят кувырком. А воронка остается – пару трейлеров похоронить.

И зачем нас угораздило полюбить самоходную артиллерию?! Какого черта мы стоически перенесли «злую дедовщину»? Для чего сделали из разваленного дивизиона боеспособное подразделение с красным вымпелом победителя соцсоревнования? Видимо, только для себя. Чтобы от скуки с ума не сойти.

Я стоял перед заходящимся в крике Минотавром и думал: что он знает о нас? Что может сделать с нами? И, главное, что может нам сказать? Ничего. Ничего. Ничего. Каждый из нас, двадцатилетних оболтусов, лучше Минотавра управлял людьми и тверже держался кодекса чести. Настоящих командиров в дивизионе было четверо: мы, три сержанта, и эксцентричный отморозок капитан Каверин, перед училищем отслуживший срочную. Вот кого дивизион любил и охотно слушался.

Ведь строевой офицер, друзья мои, это, извините за пафос, не звезды на погонах, а достоинство, воля, чувство юмора и умение прощать. Это сложная и вредная профессия, не каждому по плечу.

Минотавр обрушивал на наши головы потоки угроз. Накатила тоска. Еще месяцы и месяцы, бесконечные месяцы этого кошмара впереди. Трудно быть под началом того, кому не доверяешь. Главное, во внеслужебное время Минотавр преображался, становился вменяемым и приятным в общении человеком. Фу. Воевать с ним было милое дело. Дружить, как я потом узнаю, тоже. А вот тянуть лямку изо дня в день – утомительно.

Отплевавшись, Минотавр разогнал нас работать. Мое задание звучало так: найди людей, найди топор, найди пилу, и чтобы к вечеру были дрова.

Я забрался на развесистую полевую сосну, росшую посреди лагеря, достал губную гармошку и заиграл «Ах, мой милый Августин».

Мимо топали ребята – в оружейку за атомной бомбой. Остановились послушать. Подошел начальник штаба. Он то ли уже забыл, что я негодяй, то ли понял, что без караула бригаде только лучше. В общем, настроение у него было мирное.

– Как дела, Олег? – спросил НШ.

– Замечательно, товарищ подполковник.

– А что это ты там делаешь?

– Дрова рублю.

– Хм…

– Майор К. послал меня рубить дрова. Приказал найти людей, найти пилу, найти топор…

– Понятно, – НШ оглянулся на ребят. – Ну-ка, дуйте отсюда.

Ребята дунули.

– И как ты думаешь жить дальше, Олег? – поинтересовался НШ.

– Наверное еще немного тут посижу, а потом соберусь с духом, все-таки пойду найду людей, одолжу в четвертом дивизионе пилу, украду топор…

– А топор где воровать собираешься?

– В штабе. Его под вашим кунгом[1] прячут. Я потом на место положу, конечно. Не впервой.

– Молодец, – похвалил НШ. – Ладно, отдыхай.

И ушел.

Я не стал искать людей и воровать топор. Я нашел Тхя. Мы пошли на болото и принялись там руками-ногами валить и ломать сухостой, вымещая на нем накопившуюся злобу. «Ко мне все пристают, – жаловался Тхя, одним ударом перерубая толстый ствол, – думают, если я кореец, то должен непременно знать какое-нибудь тэквондо. Я раньше пытался возражать, а потом плюнул, и теперь говорю просто: да, знаю. А когда спрашивают, в какой школе работаю, отвечаю сурово, со значением – в Школе Молодого Тигра!».

Горело сухое дерево великолепно. А сквозь ветхий одинарный брезентовый полог, который мы где-то добыли для палатки, были видны звезды.

В степи матерился бухой замполит.

Назавтра минометные экипажи возились с атомной бомбой, а мы бездельничали на НП. Валялись на броне и смотрели, как двое связистов из батареи управления бегают в противогазах вокруг своей машины.

После обеда меня, как шибко грамотного, включили в комиссию по учету остатков и списанию негодного продовольствия. Тем более, я в этом году разворачивал полевую кухню, да так лихо, что бригада впервые за всю свою историю получила горячий завтрак уже на следующее утро. Жертв, как обычно, не было, только я наглотался солярки, заправляя плиту, а начальник штаба чуть не слопал пулю от АК, которая оказалась у него в каше.

Обнаружили три вздутых банки тушенки. «Просто выкинуть нельзя, – сказал майор Кудинов, возглавлявший комиссию, – вдруг какой-нибудь чурка найдет и сожрет. Пойди эти банки поруби». Мне дали топор, я пристроился у колоды возле кухни и две банки покромсал благополучно. Ну не было у меня опыта обращения с протухшей тушенкой!

Третья банка вздулась основательно. Я тюкнул по ней топором. Раздался громкий хлопок. Проходившие мимо солдаты бросились врассыпную. Отвратительно пахнущее розовое мясо образовало купол гарантированного поражения радиусом около трех метров. Максимальный разлет ошметков оценили потом метров в десять. А в эпицентре взрыва стоял ваш покорный слуга – с топором в вытянутой руке.

Сказать, что все надо мной смеялись, значит ничего не сказать. Будь я молодым бойцом, меня бы закопали тут же, дабы не вонял. Но признанная стаей «альфа» не теряет лица даже рухнув в дерьмо мордой. И нас ведь было очень мало, так что поработать иногда в охотку руками не считалось зазорным ни для черпака[2], ни для самого отпетого деда. Поэтому время от времени мы с Тхя бесстрашно падали в мазут, геройски проливали на себя краску и отважно гуляли по свежему цементному раствору. И вообще, трудно засмущать сержантов, которые ездят вокруг казармы на скейтборде, подтираются настоящей туалетной бумагой и умеют завязывать галстук.

Как от меня несло!!! Я почистился снегом, а приятели-повара из столовки вылили на мой комбинезон флакон одеколона «Цветочный», который как раз собирались выпить. К вони тухлого мяса прибавился одуряющий аромат дешевого парфюма. Когда я забрался в палатку, Тхя сказал – да-а, хорошо, у нас полог одинарный и дырявый! Тут явился с претензиями четвертый дивизион. Пилу мы, что ли, у них опять свистнули. Тхя скомандовал: Олег, займись. Олег только высунулся. Коллеги решили отложить разговор на потом и ушли очень быстро.

Минотавр, приняв на грудь по случаю окончания стрельб, вспомнил обо мне и решил поразвлечься воспитательной работой. Не на того напал! Офицеров так перекосило от моего запаха, что я из их палатки убыл, не успев толком прибыть. И на прощанье заткнул им трубу заранее припасенной тряпкой.

Утром мы свернули лагерь и поехали в Белую Церковь. Превращаться обратно из самоходчиков в чернорабочих и заниматься фигней: красить заборы, рыть канавы, ворочать железо.

Но сначала – отстирывать мой комбез.

Кто бы знал тогда, что полкан все-таки уйдет на давно ожидавшееся повышение, и вместо него пришлют комбригом не обычную пьянь, а настоящего алкоголика и психопата. И начнется полный дурдом! Такой, что мы с Минотавром станем лучшими друзьями, и он будет меня защищать, а я его всячески поддерживать! А потом комбриг, в самый разгар проверки нас комиссией округа – исчезнет! Оставит часть! И его будут трое суток искать! И найдут в канаве! И я, стоя дежурным по штабу, увижу, как два генерал-лейтенанта волокут под руки заблеванного подпола в обмоченных штанах!

И один из генералов понимающе кивнет мне, когда я демонстративно заложу руки за спину, чтобы не приветствовать своего комбрига отданием чести.

Загрузка...