Оседлай волну

Глава двадцать восьмая

«Есть которые толстушки, есть которые худышки, поверни их кверху задом — отличаются не слишком» — так частенько пел двоюродный брат Гордона Джерри. Однажды в мастерской в Кинг-Сити Айк случайно увидел, как Джерри и один из его дружков трахают какую-то девчонку. Это было в чулане за мастерской. Девушка стояла на коленях, Джерри был сзади, другой мужик — спереди. Айк до сих пор помнил, как тесно и жарко было в том чулане, помнил повисший в воздухе странный запах и как он бросился бежать через двор, в мастерскую. Зубы у него стучали, а Джерри гоготал ему вслед. Потом, уже дома, вспоминая снова эту картину, он нисколько не сомневался, что никогда, никогда не разгадать ему эту тайну.

Но до чего все изменилось. То, что раньше казалось таким непонятным, теперь стало простым и знакомым. То, что было тайной, загадкой, к которой не подберешь ключа, оказалось банальнейшим ребусом, до того незамысловатым, что временами становилось скучно. А иногда казалось, что он полон доверху какой-то мерзостью и ему ввек не проблеваться.

После той ночи с рыжей он сначала старался не заниматься с ними сексом, а просто зазывал на вечеринку бедненьких глупых девочек. Но как-то так выходило, что чаще всего Айк не мог удержаться и чувствовал себя потом совершенно разбитым. Ему хотелось брать их и спереди, и сзади, и сверху он словно летел на бесконечно катящейся волне. Он презирал себя за то, что мог верить, что в этом есть какая-то загадка, и в то же время желал обрести утраченную тайну.

Фрэнк Бейкер был прав: за доску не заплачено. Пристроиться, притереться к механизму машины, включиться в процесс ее работы было не просто. «Дело не в деньгах, — говорил Хаунд Адамс, — дело в том, как ты отдаешь». И хотя сейчас Хаунд платил ему, и платил неплохо, было трудно понять, как это соотносится с доской. На заре он по-прежнему выходил в море с «утренней вахтой». Затем шел домой, завтракал и снова ложился в постель, только на этот раз с Мишель. А потом снова был магазин или пляж, карманы, полные марихуаны, ножки нежащихся на горячем песке девчонок… И еще иногда понюшка кокаина, потому что он наконец понял, откуда у Хаунда Адамса берутся силы не спать всю ночь и серфачить весь день.

Он узнал и кое-что еще. Например, что Хаунд не принимает участия в занятиях сексом. Он присутствовал, смотрел — и только. Однако именно Хаунд решал, когда будет новая «вечеринка», когда будут съемки, и — это Айк заметил — бывал чрезвычайно разборчив насчет участвующих в них девушек. Ему нравилось иметь их много, чтобы было из кого выбрать, но лишь некоторых просили остаться или наведываться еще. Если же какой-нибудь девушке не нравилось то, во что ее тянут, или она пугалась, Хаунд тут же сворачивал все приготовления и не отпускал девушку, пока не убеждался, что она успокоилась. То, что случилось в первую ночь с рыжей, было исключением и больше не повторялось. Но тогда Хаунд допустил промах. Дело едва не кончилось плохо, и он испугался. Айк был свидетелем его страха.

То происшествие показало, что Хаунд — такой же простой смертный, как и все прочие, и может облажаться — но и только. Ничего больше. Странное это слово — ничего. Временами Айк повторял его вслух, словно пробуя на вес и объем. Он думал о неделях, проведенных на службе у Хаунда. Вопросы вертелись на кончике языка. Они были очевидны: судьба Эллен и Престона. Ответы были темны и неясны. Собственно, их пока не было, и нередко он отделывался тем, что говорил самому себе: все не так просто, ситуация изменилась. Для него она изменилась. Что-то ушло, что-то стало другим. Словно поменялись ставки. Бывали дни, когда он вовсе не вспоминал о сестре, а если вспоминал, то думал о ней по-другому. Он слишком много узнал за последнее время и до сих пор не мог привыкнуть, что есть такие девушки, каких он встречал на пирсе и приводил на вечеринки. С этими можно было делать все, что угодно, а им всего было мало. Они давали самоанцам вертеть собой как угодно и трахать себя в задницу, а на следующий день тянулись за новой дозой кокаина. Прошло два года с тех пор, как он в последний раз видел Эллен. Мысленно возвращаясь в тот день, когда она ушла, даже не попрощавшись, а потом стояла на обочине в обтягивающих джинсиках и запыленных сапожках и ловила грузовик, Айк думал, что, возможно, Гордон был прав. Он вспоминал все те ночи в пустыне, когда Эллен уходила гулять и не возвращалась. Гулять. Теперь он по-другому понимал это слово.

Ему самому не нравилось, что в голову лезут такие мысли, но не думать он не мог. Не мог, и все тут. Может, это — ее судьба. А то, что случилось с Престоном, было его судьбой. Точно он знал только одно: ему ничего не светит. Лето ускользает, и то, за чем он приехал в этот город, отодвигается от него все дальше, становится чуждым тому человеку, которым он стал. Он словно потерял что-то или, может быть, подобно змее, поменял кожу.

Самое простое было вовсе об этом не думать, извлекать из всего выгоду и не давать себе раскисать. Пусть все идет своим чередом. Так он и делал. Курил травку, ходил серфачить и смотрел, как крутятся колесики. Он превратился в посетителя зоопарка — так называл это Престон — и наблюдал, как копошатся странные твари, населяющие море и сушу. Время от времени, теплыми летними вечерами, когда ласковый воздух пропитывался запахом моря, он собирал коллекцию молоденьких красоток для Хаунда Адамса. Как и говорил Хаунд, это было проще простого. Так могло продолжаться очень долго. Но вскоре все изменилось, и началось это в тот день, когда Престон Марш вернулся в Хантингтон-Бич.

Его не было больше месяца. Ходили разные слухи: ему отрезали руки по локоть, он повредился в уме и доживает дни в доме для престарелых. Говорили и то, что он поправился и навсегда уехал из Хантингтона. Айк не знал, чему верить. В середине июля он заезжал в больницу и узнал, что Престон выписался. Попытался связаться с Барбарой, но она тоже куда-то исчезла. Все же он не верил, что они уехали навсегда. Дважды ездил к дому, где они жили. Куча пожелтевших газет на крыльце, задернутые занавески, заросший палисадник — новые жильцы сюда, по-видимому, не заселялись. Он слушал, что говорят люди, и думал, не предоставить ли судьбе действовать так, как ей заблагорассудится. Пусть все идет как идет. А потом настал день, когда на тротуаре напротив магазина на Мейн-стрит возник Престон Марш.

Волны в тот день были так себе, и Айк зашел в магазин по поручению Хаунда. Он стоял на коленях возле прилавка, прилаживая к доске поводок. Случайно поднял глаза и увидел Престона. Перемена, произошедшая в его внешнем облике, потрясла Айка. Кожа у Престона еще больше потемнела, но это был не здоровый загар, а пугающая чернота. Такой становится кожа у запойных алкоголиков, когда слишком много лопнуло под ней сосудов, слишком жестоко опалило ее солнце и сверху легла на нее пыль. На нем были потрепанная армейская куртка и темный берет. В этом темно-зеленом берете с маленьким блестящим значком было что-то очень знакомое, и в конце концов Айк узнал головной убор с фотографии, которую показывала ему Барбара. Она говорила, что снимок сделан как раз перед тем, как Престон поехал во Вьетнам. Еще Айк заметил, что волосы у Престона подстрижены очень коротко, а куртка застегнута на молнию до самого горла, хотя было жарко. Он стоял, засунув руки в карманы, и все время кренился на один бок. В берете и куртке, небритый, похожий на измученного революционера, он не вписывался в бурлящую вокруг него жизнь. Во всем его облике было что-то пугающее, словно при свете дня вдруг явилось привидение.

Айк остался сидеть на полу перед доской. Он не знал, видел ли его Престон. Темная фигура застыла, не сводя глаз с магазина. Потом Престон, так же внезапно, как появился, повернулся и враскачку пошел прочь.

Айка словно что-то обожгло. Он быстро поднялся, подошел к входной двери. Престон шел к кафе и автобусной остановке. Из кармана его джинсов торчала бутылка виски. Куртка задралась, и бутылка сверкала на солнце. И тут Айк почувствовал, что он не один: за его спиной стоял Фрэнк Бейкер. Вместе они смотрели, как Престон неверной походкой бредет к углу, качаясь из стороны в сторону. Возле остановки он столкнулся с газетной стойкой. Там было несколько проволочных подставок, скрепленных между собой цепочками, — в одной из них и запутался Престон. Они видели, как он бранится и пинает стойки. Стоявшие поблизости люди начали отодвигаться, а те, что подальше, засмеялись. Затем из кафе вышел пожилой мужчина в белом фартуке и принялся кричать. Слов Айк не слышал, и вообще было непонятно, что больше рассердило мужчину: то, что Престон учинил беспорядок у входа в заведение, или его внешний вид. Он повертел пальцем у виска и показал на Престона. И тут вдруг Престон вынул руку из кармана и ударил мужчину в фартуке. Даже за полквартала Айк заметил, какая это была странная рука, будто тупая короткая дубинка, и как дубинкой ею и пользовался Престон. Удар, скорее, толчок пришелся в ключицу, и его силы хватило, чтобы мужчина в фартуке попятился. Но и Престон упал от собственного резкого движения. Айк услышал, как звякнула об асфальт бутылка виски. Какое-то семейство, собравшееся было переходить дорогу, остановилось и повернуло обратно. Надо было что-то предпринять, но Айк не знал что и повернулся к Фрэнку. Его лицо поразило Айка. Он не мог припомнить, когда ему еще приходилось видеть на лице такое отвращение, хотя отвращение не совсем верное слово — тут было нечто большее. Фрэнк, судя по всему, достаточно насмотрелся. Он покачал головой и вошел в магазин.

Когда Айк снова взглянул на улицу, то увидел, что Престону удалось подняться на ноги, а пожилой человек в фартуке вернулся с метлой. Он пытался прибраться и не нарваться на еще один удар. Но Престон не обращал на него внимания. Он махал рукой, словно отгоняя надоедливую муху, и не сводил глаз с магазина. А потом он поднял свою культю, повернул ее тыльной стороной к Айку, и, хотя на руке не было пальцев, смысл этого жеста был вполне понятен. Затем Престон повернул за угол и исчез из виду. На тротуаре остался лишь пожилой мужчина с метлой.

Айк вернулся в магазин. У него подгибались ноги. Фрэнк в дальней комнате стоял перед фотографией, снятой в День Труда. Хотя они фактически работали вместе, Фрэнк почти никогда с ним не заговаривал, и Айк решил, что тот не желает иметь с ним никакого дела. Но сейчас у него было странное чувство, что вид Престона одинаково сильно поразил их обоих и наступил подходящий момент для того, чтобы выяснить кое-что давно его интересовавшее.

— Это не ты снимал? — спросил Айк.

Фрэнк посмотрел на него, потом снова перевел глаза на выцветшую фотографию.

— Все до единой.

Айк помолчал, решая, как далеко он может зайти в своих расспросах. Ему хотелось узнать насчет другой фотографии, где Престон делал нижний разворот на фоне огромной темной стены. Снимок, запечатлевший нижний бэксайд,[5] был очень удачен — один из тех, что позволяют ощутить мощь волны, скорость, на которой совершается разворот, и силу, которая увлекает серфера вниз. Можно было разглядеть сосредоточенность серфера, то, что в лицо ему бьет ветер, и роскошный веер брызг, поднятых доской.

— Вот эта мне нравится, — проговорил Айк, указывая на фотографию, и рассказал, что слышал от Хаунда о «нижних» Престона.

— Надо же, он помнит, — сказал Фрэнк, и Айка удивила горечь, прозвучавшая в его голосе.

— Хаунд говорит, он был мастер.

Фрэнк не сводил глаз со снимка.

— Он и был мастер.

— Лучше, чем Хаунд?

— Престон был профи. Понимаешь, что это значит? Он выигрывал турниры, он задавал делу ход.

— Какому делу?

— Всему. Если хочешь заработать на серфинге, тебе не обойтись без настоящего профи. Таким и был Престон.

— А Хаунд?

— Он смотрелся, но из-за него все и накрылось. Это он притащил Майло.

Тут Фрэнк внезапно замолчал, не дав себе закончить. Он словно вдруг осознал, что разменивается на разговор с такой козявкой, как Айк, да еще отвечает на его вопросы. Но горечь, прозвучавшая в его голосе, когда он упомянул Майло Тракса, не осталась незамеченной.

Фрэнк передернул плечами.

— Старо как мир, — проговорил он, — все это давно в прошлом. Ты же видел, какой он теперь, бывший чемпион.

Айк не успел ничего больше спросить. Фрэнк ушел, оставив его наедине с фотографиями. В окно Айк видел, как он — худощавый, светловолосый — пересекает Мейн-стрит и входит в бар.

Глава двадцать девятая

Если возвращение Престона было началом, то, что случилось потом с Мишель, стало концом. Айк все время надеялся, что она — исключение и эта часть его жизни не подчиняется законам механизма, о котором говорил Хаунд Адамс. По крайней мере, так ему хотелось думать. Об Эллен они почти не заговаривали. Один раз Мишель завела этот разговор, но он только сказал, что пытается кое-что выяснить у Хаунда и ему требуется время. Когда же она спрашивала, что он уже выяснил и какие шаги предпринимает, Айк отделывался туманными намеками и старался сменить тему. Впрочем, скоро Мишель перестала спрашивать, и у нее появился этакий укоризненный взгляд, словно она подозревала его во лжи. Но рассказать ей всю правду, все то, что на самом деле происходило, Айк не мог ни при каких условиях. Проще было ходить к Хаунду, балдеть от марихуаны, трахаться с девчонками и думать о каком-то их с Мишель отдаленном будущем, когда они станут самостоятельными и вместе поедут в экзотические страны. Где-то в глубине души он по-прежнему рассчитывал, что все это возможно. Он любил Мишель и верил, что ему удастся оградить их отношения от всего, что связывало его с Хаундом.

Ограждать было, конечно, нелегко. Мишель знала, как много времени он проводит у Хаунда, и Айк не сомневался, что она не забыла, как он не сумел ей ответить. С другой стороны, Хаунд отлично видел, что Айк старается не вмешивать в их дела Мишель. Время от времени он спрашивал о ней, Айк находил какой-нибудь удобоваримый предлог, а Хаунд лишь пожимал плечами и говорил: «В другой раз». Айк только укреплялся в решимости держать ее подальше от всего, что творилось у Хаунда. Его неотвязно преследовал один образ — Престон Марш, сидящий возле костра, говорит, что порой хочется, чтобы было именно так, как ты хочешь, а если уж нет — пусть лучше не будет вовсе. К тому времени, когда он осознал, насколько бесплодными, бессмысленными, бестолковыми были его усилия, все было кончено.

Однажды утром было жарко и душно, и простыни взмокли от их пота. Они занимались любовью, и уже довольно долго. Пока он двигался над ней, в голову пришла шальная мысль, что неплохо бы проделать все это перед камерой и чтобы самоанцы смотрели. Эта фантазия обожгла его, но в то же время наполнила восторгом. Ему захотелось сделать Мишель больно. Он вышел из нее и поставил на колени, так, чтобы зайти сзади, но этого почему-то было недостаточно. На спине у нее лежал лоскуток света, а поясница, как и у него, была влажная и скользкая. Он снова вышел из нее и засунул пальцы ей во влагалище, а потом в задний проход. Она попыталась вырваться и повернулась к нему лицом, но он держал ее крепко и вошел в нее медленно, напряженно, потому что с непривычки ему было больно. Однако он видел, что ей намного больнее, и это было как раз то, чего он хотел. Он задвигался сильнее, пытаясь войти так глубоко, как только возможно, и не выпускал ее, пока не кончил. Потом Айк отвалился, задыхаясь, с бешено колотящимся сердцем, встал и вышел на крыльцо, чтобы солнце высушило пот, заливший его грудь и ноги. Он стоял, прищурившись от яркого света, слушал шум шоссе и отдаленное грохотание прибоя, а из головы не шла мысль — происходит что-то ужасное. Он никогда еще не поступал так с ней — только не с ней. Это не давало ему покоя. Он смотрел на пожухлую траву и нефтекачалку и пытался думать о чем-нибудь другом. Но сейчас ему вообще думать было трудно: солнце светило слишком ярко, и голова гудела оттого, что два дня он держался на одном кокаине и вовсе не спал. Тут на крыльцо вышла Мишель. Она завернулась в купальное полотенце. Мишель плакала. Ничего не говорила, просто смотрела покрасневшими, полными слез глазами. Солнце осветило два ручейка, сбегающих вниз по щекам, и закушенную нижнюю губку. Она словно ждала, что сейчас он все объяснит, скажет хотя бы, что сам не понимал, что делает из-за этого чертова солнца, которое светило как бешеное, посыпая все неоновым бисером — деревья, траву, лицо Мишель. Она не сводила с него глаз и все чего-то ждала, пока Айк не ударил это вопрошающее лицо так, что у него зазвенела ладонь. И внезапно, каким-то непонятным ему образом, он оказался перед ней на коленях и рыдал как ребенок, зарывшись лицом в пляжное полотенце, а она гладила его волосы.

Все закончилось в четверг — это Айк запомнил навсегда, — в ту самую неделю, когда Престон вернулся в Хантингтон-Бич.

Он поднялся рано, собрался половить пришедшие с запада невысокие волны. Хаунда на пирсе не оказалось. Айк пробыл в воде примерно с час и пошел домой. Ему нравилось будить по утрам Мишель, нравилось, какая она сонная и теплая, и то, как светит в запыленное стекло солнце. Она улыбалась, вся еще до конца не проснувшаяся, когда он нырял под одеяло и согревался ее теплым телом. Потом они ходили в кафе завтракать.

Он повесил гидрокостюм сушиться, надел рубашку и джинсы и пошел по коридору в ее комнату. Обычно дверь была не заперта, но в тот четверг было по-другому. Слышались голоса, шлепанье босых ног по деревянному полу. Он почувствовал неладное, но в тесном коридоре было трудно сосредоточиться. Когда Мишель открыла дверь, в нос ему ударил сильный запах марихуаны. Первое, что он увидел, — одну из мексиканских рубашек Хаунда, брошенную на край диванчика. Кровати видно не было, да это и не нужно: он видел ее лицо. Она раскраснелась и была, как он тогда подумал, очень красива. Волосы у нее были в беспорядке, к уголку рта прилипла влажная прядка. Не говоря ни слова, он повернулся и пошел прочь. Дверь закрылась.

Так и закончилось все то особое, что было между ними. Айк не мог усидеть на одном месте, не мог оставаться в комнате. У него не было пустыни, чтобы уйти туда, как он сделал в тот день, когда уехала сестра. В конце концов Айк снова натянул холодный влажный гидрокостюм и пошел на пляж. Прилив к тому времени спал, и он провел большую часть дня, проклиная нестойкие волны и тех, кто имел неосторожность серфинговать рядом, будучи примерно одного с ним калибра. Впервые он кричал на других серферов. Теперь его можно считать по-настоящему освоившимся.

К вечеру Айк устал так, что валился с ног. Он встретил знакомого серфера, и они купили упаковку «Олд Инглиш-800» — самого мерзкого пойла, какое только можно придумать. Потом он сидел у себя в комнате и пил. Ждал. Смотрел, как солнце садится за дома, скрывавшие от него море. Он ждал шагов в коридоре, но так ничего и не услышал. Обычно в это время Мишель уже возвращалась с работы. Она не пришла. Возможно, осталась у Хаунда и в этот момент они снимаются на камеру.

Его охватило дикое желание пойти туда, увидеть ее. В голове бродили тысячи безумных мыслей. Но разве мог он винить ее? Как мог осуждать, если сам же все разрушил? Оргии у Хаунда, съемки на камеру… Он тогда убеждал себя, что у него есть на то причина. А была ли она? Или все дело лишь в его эгоизме? Ему следовало уехать вместе с Мишель, прекратить забивать себе голову поисками сестры, тем более что со временем они стали лишь прикрытием для его распутства. Черт побери, да ведь он не уехал потому, что ему нравилась такая жизнь. Девушки, киносъемки — все это было грандиозным турне эгоиста, и сейчас он за это платил. Ну почему же он такой недоумок? Что с ним не так? Вся его жизнь в Хантингтоне была сплошной ложью. Теперь он это видел. Из Сан-Арко он просто сбежал. Сбежал, потому что не мог выносить ненавидящего взгляда старухи и молчания пустыни. Исчезновение сестры, рассказ того парня в белом «Камаро» были всего лишь толчком. Он просто наконец сделал то, что не такой слюнтяй, как он, сделал бы уже давно. Что-то с ним не так; вероятно, сказывалась кровь его матери. Ведь была возможность найти здесь свою удачу, а он все испортил. Может быть, бабка права, и все его переживания и размышления о вине и ответственности были никчемной глупостью? Вот дерьмо. Он ведь уехал потому, что не хотел оставаться один, без Эллен. Вина и ответственность здесь ни при чем. Старуха точно права: его мать — шлюха, сестра немногим лучше, а он просто кретин. Сейчас вся их гнилая родословная была перед ним как на ладони. Он приехал и Хантингтон и обрадовался возможности отрываться по полной и ловить дурные, шальные деньги. Он сам всего этого хотел, но Мишель — Мишель была ему нужна. А теперь все пошло наперекосяк. Вот черт. Какое же он самое распоследнее дерьмо. Айк рыдал, потому что знал, что это так и есть.

Он тянул солодовое пойло, периодически пиная стулья и лягая стену, и думал об одном и том же — о Мишель в объятиях Хаунда Адамса. Эта мысль росла как раковая опухоль, и комната уже не могла ее вместить. Он пошел к двери и вдруг увидел прислоненную к стене доску. Ну надо же! Он про нее и забыл. Эта проклятая доска! Гребаная красотка с яркими боками! От одного взгляда на нее его чуть не стошнило. Он расхохотался, вспомнив, что послужило поводом для его первого визита к Хаунду. Дерьмо. Это тоже было вранье. Ему всего-навсего хотелось заполучить новую доску. Он схватил треклятую штуковину и выбежал из комнаты, зацепившись за косяк. В коридоре он налетел на стену, и на ярком пластике доски появилась заметная трещинка. Непонятно было, то ли коридор уменьшился, то ли доска стала больше, но Айк шагу не мог ступить без того, чтобы за что-нибудь не зацепиться. К тому времени, как он нырнул в спасительную темноту лестницы, из-за всех дверей неслись крики и брань. И он не отказал себе в том, чтобы поорать в ответ, перебудить всю эту чертову трущобу, но в конце концов все же оказался на улице. Зажав доску под мышкой, Айк устремился к дому Хаунда Адамса.

Глава тридцатая

В его голове мелькали уродливые сцены, замысловатые извращения, которые он мог — должен был — пресечь. Айк был не в том состоянии, чтобы рассуждать. Он просто швырнул доску на крыльцо и вломился в дом.

В гостиной было темно, но в одной из комнат горел свет. Там он их и нашел. В его мозгу роилось слишком много воображаемых сцен, чтобы сразу уяснить эту — реальную. Он стоял в дверях, не сводя с них глаз. Единственный звук, наполнявший комнату, был шум крови в его ушах.

Все было очень просто. Мишель сидела рядом с Хаундом на полу. На диванчике расположился один из самоанцев. Все трое были одеты. В комнате пахло марихуаной и как будто бы ладаном. Они посмотрели на Айка, но их лица ему казались будто в тумане. Он сделал несколько нетвердых шагов вперед, силясь сохранить ту целеустремленность, что поддерживала его весь вечер.

— Заходи, — услышал он голос Хаунда, — садись.

Айк взглянул на Хаунда, потом на девушку. Садиться он не собирался.

— Надо поговорить, — обратился он к Мишель. В горле стоял ком, и слова давались с большим трудом.

Бледное лицо Мишель плыло в застилавшем глаза тумане. Невозможно было понять, смущена она или злится.

— Что тебе надо?

— Поговорить.

— Говори.

Он видел, как она взглянула на Хаунда, потом снова перевела глаза на него. Ему хотелось подойти и поднять ее с пола, но все подернулось густой пеленой тумана и ускользало от него.

— Черт! — Он чувствовал, что сейчас говорит уже громче. — Я пришел поговорить. Встанешь ты, черт бы тебя побрал, или нет?

Ее не побрал черт, и она не встала. На лице Мишель застыло рассеянное выражение. Мерзкое это было выражение, так и хотелось вмазать ей носком ботинка. Он направился к ней, не зная в точности, что сейчас сделает. Знал только, что она это заслужила. Но он не дошел. Хаунд резко поднялся, встал между ними и положил руку Айку на плечо. Он стряхнул ее. Айк не сомневался, что Хаунд сейчас его прикончит, но солодовое пойло заглушило страх, и он даже неловко замахнулся. Хаунд отступил на шаг.

— Ревность до добра не доводит, брат. Не забывай об этом. — Голос его был совершенно спокоен.

Айк молчал. Никогда еще его ненависть к Хаунду не была такой сильной.

— В чем дело? — спросил Хаунд. — Хочешь пролить немного крови? Это можно устроить.

Он резко повернулся и пошел к шкафчику возле дивана. Айк остался стоять, словно прибитый к полу. Мишель отвернулась. Вернувшись, Хаунд сунул ему в руку что-то тяжелое. Это был пистолет. Металл холодил кожу. Айк тупо уставился на оружие. Ладонь обмякла, пистолет держался словно сам собой. Внезапно Хаунд выдернул оружие из его рук и направил ствол в стену. Раздался такой грохот, что задрожали барабанные перепонки. Комнату наполнил запах пороха. Хаунд снова сунул ему в руку пистолет.

— Ну вот, патроны есть, — сказал он, — пушка есть.

Айку казалось, что он бредит и все происходящее — галлюцинация.

— Ты думал, я твоя вещь, — внезапно заговорила Мишель. Она смотрела прямо на него, лицо ее перекосило гневом. — Парни все такие идиоты. Думают, они хозяева, а ты — вещь и они могут вытворять все, что хотят. Я все знаю о твоих ночных делах. Иди, мальчик, гуляй, я не твоя вещь, а ты мне не хозяин. У меня нет хозяев. Почему бы тебе не катиться туда, откуда ты приехал?

— Шлюха!

Голос у него дрожал. В ее словах было слишком много правды, она должна была за это ответить. Он орал на нее, называл долбаной потаскушкой, она что-то кричала в ответ. Слов он не понимал. Если бы в комнате никого не было, он бросился бы на нее и они выцарапали друг другу глаза. Присутствие Хаунда уберегло их от этого, но все было и так достаточно плохо. Живот его свело судорогой, пол уходил из-под ног. Айк отшвырнул пистолет и бросился прочь из дома, во мрак.

Ему некуда было идти. Он бродил по аллеям, мимо ваз с цветами, огрызаясь на тявкающих собачонок, пиная ногами пивные банки. Люди кричали на него, Айк слышал их словно во сне. Он кричал в ответ, хрипло, будто лаял, и голос его терялся среди домов.

В конце концов он оказался возле салона тату. И тут его осенило, почему люди определенного склада делают себе татуировки. Это оттого, что они — козлы и сами это знают. Почему заключенные в тюрьме сидят и режут свое тело? Они знают, что они козлы, и хотят, чтобы это было всем видно. В этом был смысл. Вот, что ему нужно: перочинный ножик, капельку чернил… Но у него может не хватить выдержки. Что если он начнет и сдрейфит? Нет, пусть ему сделают татуировку в салоне. Залезть в кресло, а потом если и будет что неприятное, то только жужжание иглы. Айк видел, как это делается. Ты просто выбираешь рисунок и даешь мастеру деньги. Айк проверил, сколько их у него. Хорошо бы сделать большую и идиотскую — чем больше и глупее, тем лучше. Он открыто заявит, что он — козел, нечего это скрывать.

Внутри было жарко и душно, стоял специфический запах лекарств, как в кабинете у третьеразрядного врача. Айк подошел к стене посмотреть образцы и выбрал себе харлеевские «крылья», только здесь вместо маленького щита посередине и слова «Мотоциклы» были перекрещенные кости и череп, а под ними надпись «Херлей-Вам-Дэвидсон». Другая картинка понравилась ему даже больше: точно такие же крылья, череп и кости, только на черепе сидела голая красотка с широко расставленными ногами. Но эта была ему не по карману. Он спросил, можно ли заплатить часть сейчас, а остальное — потом, но мастер сказал: «Не пойдет». Это был пожилой мужик, лысый, со сплошь покрытыми татуировкой руками. Пока Айк выбирал, он выжидающе жевал сигару, а потом усадил его в кресло, справился насчет выбранного рисунка и принялся за работу.

Айку хотелось тату на плече. Он рассудил, что сможет прятать ее под футболкой, а потом, как бы невзначай, поддернет рукав: то-то удивятся те, кто уже было начал думать, что с ним все в порядке. Это будет как тайный знак принадлежности к братству. Мастер провел по плечу лезвием, потом обтер его спиртом. Рисунок он наносил через что-то вроде трафарета. Айку было жарко, и кружилась голова. Сквозь запыленное окно он глянул на улицу. Оттуда на него пялились два пугала. Это были девчонки-панкушки. Стрижки у них были как у Джил. У одной волосы были совсем белые, а у другой — красные, почти что пурпурные. Ночь, пиво, желтые огни, эти две чучелки — все было похоже на сон. Сном был и этот человек с иглой. В другой руке у него была губка, чтобы вытирать кровь.

Плечо горело и ныло, сначала терпимо, потом все сильнее. Он чувствовал, как по лбу и по спине бежит пот. К горлу подступила тошнота, в какой-то момент показалось, что его сейчас вырвет. Он спросил, нельзя ли сделать перерыв, но, судя по всему, его не услышали, потому что мастер продолжал работать. Айк закрыл глаза, собираясь с силами, чтобы спросить погромче, но так и остался сидеть, корчась от боли. Наконец мастер развернул его так, чтобы он мог видеть в зеркале свою татуировку, потом провел по плечу губкой и тут же промокнул его марлей.

Айк хотел получить большую татуировку, но он и не предполагал, что настолько большую — во все плечо. На стене она смотрелась как-то поменьше. Все же он ощутил угрюмое удовлетворение. Он сделал это. Он стал членом клуба козлов.

Вставая, Айк чуть не упал, и старику пришлось поддержать его.

— Все в порядке? — поинтересовался он.

Айк ответил, что да, просто ему нужно на воздух.

С океана дул свежий ветер, и на улице ему стало получше. Тут он снова увидел тех девчонок; они были в полуквартале от него, и теперь к ним присоединились двое парней. Все четверо скрывались в тени какого-то магазина.

— Вот он, — услышал Айк голоса, — эй, мужик, покажи-ка свою татушку.

Он велел им катиться к черту, но они пошли за ним. Тогда Айк побежал. Ноги были словно резиновые, в груди горело, но он не обращал на это внимания. В голову ему закрался безумный план: спрятаться где-нибудь за углом и избить их крышкой от мусорного бака — так, чтобы прямо в морду, в морду. Он даже смеялся на бегу — хихикал и хватал ртом воздух. Они не побежали далеко, через сотню метров остановились. Айк даже крикнул что-то им вслед, но они ушли. Подумали, наверное, что он рехнулся или что у него пистолет. Он вспомнил, как Гордон говорил однажды, что если люди поверят, что ты спятил — на самом деле спятил, — то оставят тебя в покое. Может быть, это и правда; по крайней мере, сейчас это сработало.

Он помочился и пошел к Мейн-стрит. Айк немного протрезвел, плечо болело, но о том, чтобы пойти домой, он и не думал. Похолодало, и пот высох. В конце концов он вышел к дому Престона. В доме горел свет, но Айк не стал подходить к двери. Вместо этого сел по-индийски на газон возле тротуара и принялся глядеть на дом. Может быть, в том, что он пришел сюда, отчасти была повинна его татуировка. Так или иначе, уходить ему не хотелось, более того, словно бы некая сила удерживала его возле этого дома. Огни погасли, лишь на крыльце горел свет, и на него из мрака летели мотыльки и бестолково кружились в теплом его сиянии.

Глава тридцать первая

Вероятно, там, на газоне, он и отрубился, потому что очнулся на том же самом месте. Было жарко, солнце било в лицо. Движение оживилось, в листьях пальм щебетали дрозды. Он медленно сел и огляделся. Его немного удивило, что он так запросто проспал ночь на газоне, словно заправский пьянчужка. Странно, что он все еще жив и его не тронули ни уличное хулиганье, ни маньяки-одиночки, ни черт знает кто еще, кто выползает по ночам из своих нор и берлог и отправляется охотиться на улицах столицы серфинга. В плече у него дергало, и, посмотрев туда, он увидел торчащую из-под рукава марлю. Айк не сразу вспомнил, что произошло прошлой ночью, а когда осознал, что там, под марлей, его замутило. Но тошнота прошла, и он подумал, что ведь этого он и хотел, так что все справедливо.

Айк как раз делал усилие, чтобы подняться на ноги, когда увидел Барбару. Он поискал глазами, куда бы спрятаться, но было поздно: она пересекла улицу и шла прямо к нему.

— Господи, — первое, что она сказала, подойдя. Барбара коснулась его лба тыльной стороной ладони. — Айк, на тебя смотреть страшно.

— Все нормально.

— Я и не знала, что ты в городе. Нет, в самом деле, какой ужас.

— Я же говорю, нормально, — он слегка покачнулся, — я заходил пару раз, тебя не было.

Теперь, когда он рассмотрел ее, стало ясно, что и у нее дела неважно. Она еще больше побледнела и осунулась, а ведь и так была совсем худенькая.

— Я живу с родителями. Перебралась пока к ним, но ищу квартиру. А здесь я на пару дней. Господи, Айк, что это у тебя на плече?

Он посмотрел на свое плечо так, словно видел его впервые.

— Упал.

Барбара наклонилась поближе.

— Нет, не упал. Я такого насмотрелась. Ты сделал татуировку.

Она снова выпрямилась и покачала головой.

Айк чувствовал, что должен за что-то извиниться, но не стал, а объяснять было слишком долго. Он просто стоял, ощущая себя полным придурком, и глядел в землю.

— Ладно, послушай, — заговорила она, — я тут долго не пробуду. Может, мы поговорим? Почему бы тебе не пойти со мной. Мне надо в аптеку, а по дороге я куплю тебе поесть.

Они сидели в придорожной закусочной, где народу было битком, но которая располагалась как раз напротив аптеки. Айка мутило. В голове разматывался клубок событий предыдущей ночи, плечо болело. Сконцентрироваться на происходящем было почти невозможно. Он попросил кофе и ждал, что ему скажет Барбара.

— Я тебе раза два звонила, — проговорила она, — но тебя не было. Честно говоря, я очень надеялась, что ты уехал.

— Почему?

— Престон рассказал, зачем ты здесь.

Он уставился в обшарпанную столешницу. Барбара смотрела на свои пальцы. Айк так ничего и не сказал, и она продолжила:

— Это вообще-то не в его характере. Но он тогда много о чем говорил, особенно в первые дни после операции. Наверное, наркоз действовал.

Официантка налила кофе, приняла заказ. Айк обхватил руками кружку.

— Что он еще говорил?

— Много, очень много чего. Иногда совершенно безумные вещи. — Она помолчала. — Джанет Адамс. Он звал ее. Иногда словно говорил с ней, принимал меня за нее, как-то так. Я тогда вспомнила, о чем мы с тобой говорили. В общем, я пошла в библиотеку. У них там на микрофильмах хранятся старые материалы, и я хотела узнать, что писали в газетах про Джанет Адамс. До меня в свое время доходили лишь слухи. Давно это было.

Айк глотнул кофе и обжег рот. Официантка принесла завтрак. Зазвенели расставляемые тарелки. В нос ударил жирный запах яичницы.

— Я нашла две заметки, одну в местной газете, одну в «Лос-Анджелес таймс». Оказывается, я много чего не знала. А может, забыла. Ты один раз спрашивал про Майло Тракса. Так вот, в лос-анджелесской газете было в основном про него. Ранчо Тракса принадлежит ему. Его папаша вроде был одним из первых голливудских киномагнатов. Он и купил землю, построил дом. Сейчас ранчо принадлежит Майло. Он был, что называется, золотой мальчик и одно время снимал фильмы про серфинг. Это было примерно в то время, когда умерла Джанет. Майло Тракс взял тогда Престона, Хаунда и Джанет в Мексику на своей яхте. Вернулись они без Джанет. Сначала говорили, что она утонула. Потом мексиканские рыбаки нашли тело, и выяснилось, что она умерла от передозировки. И кое-что еще. Оказалось, что она была беременна.

Айк не притронулся к еде. Он не отрывал глаз от розовой столешницы. В окно светило солнце и жгло ему затылок, об стекло бились и назойливо жужжали мухи. Барбара положила вилку. Достала из сумочки сигареты.

— Только что начала, — сообщила она, — глупо, да?

Айк пожал плечами. Он думал о том, как похожи эти два случая: две поездки в Мексику. Две девушки, обе не вернулись. Он закрыл глаза, и перед ним встало лицо Джанет Адамс, улыбающееся с выцветшей фотографии. Престон, конечно, тоже сразу вспомнил ту историю. Не потому ли он никогда ничего ему не рассказывал? Ведь сказать, что он знает о судьбе Эллен, значило признать свое участие в том, что произошло с Джанет Адамс. В его измученной голове роились все новые и новые вопросы.

— Я не знаю, может ли это как-то быть связано с твоей сестрой, — услышал он голос Барбары, — но ты же интересовался тем, что произошло между Хаундом и Престоном. Престон говорил, твоя сестра уехала с Хаундом, по крайней мере, ты так думаешь. Сказал, что ты за этим и приехал, чтобы узнать.

— Это все, что он сказал?

— Почти. Он говорил просто так, в пустоту. Еще я знаю, что ему не нравится, что ты вмешиваешься в то, из чего можешь потом не выбраться.

— Что он имел в виду? — спросил Айк, отлично зная, что имел в виду Престон.

Барбара покачала головой.

— Не знаю. Но у меня такое чувство, что он прав. Я боюсь за тебя, Айк. От таких, как Хаунд, добра не жди.

Но он уже ее не слушал. Новая ужасающая мысль закралась в его мозг. А что если будут другие поездки в Мексику и другие девушки, которые не вернутся? Что если это случится с Мишель? Он ведь слышал, как Хаунд уже заговаривал об этом, и Мишель тогда хотелось поехать. Господи, сейчас она уж точно поедет, он в этом не сомневался. И другая мысль, словно обухом, огрела его. Все эти девушки, гулянки, съемки на камеру… Может быть, Хаунд все это время просто искал ту единственную, которая поедет с ним в Мексику и там разделит ужасную судьбу Джанет Адамс? Это он во всем виноват, он толкнул ее к Хаунду своими безумствами, своей ревностью. В висках застучало, он вспомнил, как вел себя прошлой ночью у Хаунда, и его чуть не вырвало на стойку. Но Айк был уверен в одном: он не останется в Хантингтоне и не отпустит ее одну с Хаундом. Не будет ждать, пока с ней произойдет то же, что и со всеми. В этот раз такого не будет. Он сумеет остановить ее. Найдет способ, как это сделать. Эта мысль внезапно стала единственным, что имело хоть какое-то значение.

Айк почти не помнил, о чем они с Барбарой говорили по пути домой. Он мог думать только о Мишель и жаждал снова поговорить с Престоном, чего бы это ни стоило.

Они подошли к дому сзади и стояли у невысокой изгороди, отделявшей двор от дороги. Барбара взялась за ручку калитки.

— Я зайду, — сказал Айк, — мне надо с ним поговорить.

Она достала из сумочки солнечные очки и надела их.

— В другой раз, Престон сейчас спит. Когда я уходила, он только что выпил лекарство. После этого он на некоторое время выключается. А потом просыпается и начинает пить.

Он рассказал, как видел Престона напротив магазина Хаунда.

— Это часто бывает, — сказала она. Отвернувшись, Барбара помолчала, потом снова взглянула на него. — Я ухожу от него, Айк. Я подала документы, думаю продолжать учиться. Отец обещал заплатить. Тут я больше не могу.

Айк не знал, что на это сказать.

— Думаешь, это подло, бросить его сейчас, когда я ему так нужна? Так ты думаешь?

— Я не знаю.

— Больше не могу это выносить. Я словно бы проснулась, Айк, я тебе уже один раз это говорила. Не хочу сидеть и смотреть, как моя жизнь утекает в трубу. Я должна что-то делать. А он — он убивает себя, Айк, теперь уже наверняка. Это только вопрос времени. Я не могу на это смотреть.

Айк чувствовал, как солнце жжет ему плечи. Он настолько устал, что слова Барбары его даже не тронули. В конце концов, такая уж у Престона карма. Разве нет? Ну и черт с ним. Все, что он от него хотел, — поговорить еще один раз. Пусть Престон протянет хотя бы до этого последнего разговора.

— Я зайду сегодня вечером, — сказал он.

— Не сегодня. Сегодня приезжают его родители. А я уезжаю. Они подвезут меня до города. Будет черт знает что.

— Я приду поздно.

Она пожала плечами.

— Как хочешь. Я не знаю, что тебе сказать. Он не обрадуется тебе, Айк. — Она бросила сигарету и наступила на окурок. Затем достала из сумочки спичечный коробок, ручку и написала на коробке телефонный номер. — Позвони мне, если что случится. Если, конечно, ты здесь останешься. Всего доброго, Айк. — Она коснулась его руки, потом повернулась и не оглядываясь пошла к дому.

Некоторое время он смотрел ей вслед, а потом потащился в свою меблирашку. Всю дорогу его мутило, а временами казалось, что он растворяется в поднимающихся с тротуара горячих волнах.

Айк еле вполз по лестнице на второй этаж. Плечо снова начало дергать, и он сразу пошел в ванную, где наконец отлепил марлю, прикрывающую кровоточащий результат вчерашних безумств. Ветерок холодил воспаленную кожу. Что же сталось с ним? Он смотрел в зеркало и не узнавал перекошенное лицо и татуированное тело глядящего на него изнутри человека.

Глава тридцать вторая

— Бросила меня шлюха, — такими словами встретил его Престон. Айк прошел в дом со стороны переулка, через захламленную кухню; из всей квартиры только там и горел свет — электрическая лампочка без плафона. Пройдя по заставленному пакетами с мусором коридору, он очутился в темной гостиной, где на продавленном диване среди пустых пивных банок сидел Престон. В комнате пахло лекарствами, потом и пивом. Было уже очень поздно. Чтобы не заснуть, Айк перед выходом вдохнул кокаина и сейчас чувствовал себя очень бодрым.

Несколько недель назад, когда Престон был еще в больнице, Айк думал над тем, как бы переделать престоновский «Накл» таким образом, чтобы им мог управлять человек, потерявший пальцы. Сначала он хотел оставить наброски дома, но в последний момент решился их взять: может, это будет предлогом для того, чтобы прийти, эдакой своеобразной подстраховкой. И сейчас, зайдя в эту темную затхлую комнату, он был очень рад, что захватил с собой рисунки.

Он сделал несколько шагов и положил чертежи на стул возле двери.

— Ничего, если я включу свет? — спросил он. — Мне надо тебе кое-что показать.

— Делай как знаешь, — ответил Престон, — включай хоть все подряд, если хочешь, только принеси мне еще пива.

Айк сходил за пивом и, вернувшись, включил свет. При свете Престон был страшен. Лицо у него почернело — это Айк заметил еще тогда, в магазине, — а глаза словно утонули, превратились в маленькие льдинки. Через переносицу шла красная дорожка от снятых швов, еще один шрам проходил через лоб. Чтобы взять у Айка пиво, ему потребовались обе руки. Он поднял их и почти ткнул Айку в лицо. Айк смотрел на уродливые культи и скорее чувствовал, чем видел, презрительную усмешку на лице Престона.

— Ничего, да? Хрен с ним. Это фигня. Что пожнешь, то и посеешь, или как там говорит мой папаша. Знаешь, что этот засранец был здесь? Нет, ты представляешь?

Айк молчал. Его решимость расспросить Престона и искусственно приподнятое настроение таяли в этом тяжелом, спертом воздухе. Он вспомнил, как прошлой ночью за ним гнались панки и он напугал их, вспомнил гордоновскую теорию, что люди предпочитают не связываться с безумцами. Сейчас это было вполне применимо к нему самому, потому что он не сомневался — Престон уже переступил ту черту, за которой человек становится по-настоящему безумен.

— Да, приезжал сюда, ко мне, самодовольный ублюдок.

Престон отхлебнул пива, и Айк увидел среди мусора на кофейном столике перевернутую вверх переплетом открытую Библию.

— Но кое в чем из того, что он говорил, есть толк. — Престон наклонил голову набок, голубые льдинки засветились в своих темных колодцах. — Как ты поступаешь с тем, что сгнило?

Айк молчал, пытаясь угадать, какого ответа ждет от него Престон.

— Ну! Что ты делаешь с тем, что никуда не годится? Это вот здесь. — Он потянулся к книге, но лишь толкнул ее, и она шлепнулась на пол. Айк хотел поднять, но Престон его остановил.

— Да ладно, хрен с ним, Я и так знаю. «Что общего у света со тьмою?» — Он засмеялся. — Ты небось и не знал, что я могу цитировать Писание, а? Черт, да ты вообще ни хрена не знаешь. «Если твоя рука вводит тебя во грех, отруби ее». — Он поднес свою культю к свету, — Отрежь эту мошенницу. Чик — и все тут. Усек? От гнилья надо избавляться.

Он откинулся на спинку, ожидая какого-нибудь ответа. Айк оставался там, где сел, — на стуле возле двери. Перебирая на коленях рисунки, он думал, что мало толку показывать их Престону. Но раз уж он все-таки пришел и принес их, надо было что-то сказать.

— Я хочу, чтоб ты тут кое-что посмотрел, — начал он.

Престон тупо глянул на него, словно они говорили на разных языках. Айк пересек комнату, опустился перед кофейным столиком и убрал в сторону наваленный хлам.

— Ты еще сможешь водить мотоцикл, — сказал он и тут же осознал, как нелепы, как не к месту его слова. Престону в его теперешнем состоянии до противоположной стены бы добраться, не то что по городу на мотоцикле. Но раз уж он начал, надо было продолжать.

— Я тут подумал, как приспособить ручки. — Он постарался придать голосу энтузиазм, но язык не ворочался. — Поставим такой вот рычажок — сможешь орудовать одной ладонью. Короче, тебе остается только газ. — Он взглянул на Престона, чтобы узнать его реакцию.

Престон даже не смотрел на рисунки. Откинувшись на спинку дивана, он сидел с закрытыми глазами, прижав к бедру банку с пивом. Когда Айк замолчал, Престон приоткрыл один глаз и покосился на свой нос и багровые шрамы.

— Дерьмо ты безмозглое.

Айк заморгал.

— Идиот ты хренов, думаешь, для меня сейчас есть какая-то разница? Думал, что ты так запросто все наладишь? Дерьмо, дерьмовые мозги. Работаешь на Хаунда. Думаешь, я так-таки ничего и не знаю? Водишь к нему девок или подставляешь свою задницу?

Айк поднялся. Его слегка мутило, и шумело в ушах.

— Ни хрена ты не знаешь, — снова проорал Престон, теперь уже глядя прямо на него.

Шум нарастал, словно готовился закипеть чайник. Он собрал рисунки и швырнул их в Престона, так что они закружились в воздухе, словно опавшие листья.

— Если я ни хрена не знаю, так это оттого, что ты ни хрена мне не говоришь.

Насмешка на лице Престона погасла. Он усиленно заморгал и уставился на Айка.

— Что ты мелешь?

— Ты слышал. Ты никогда мне ничего не рассказывал. Ни что знаешь Хаунда, ни что вы были партнеры. Не говорил, что вы вместе ездили в Мексику и что девушка не вернулась. И про Джанет Адамс, и про Майло Тракса, и про то, зачем мы ездили на ранчо.

С каждым словом Айка лицо Престона мрачнело. Внезапно он сделал неловкую попытку подняться, но ударился коленями об стол и тяжело опустился обратно на диван. Пиво разлилось, и пена таяла на ковре.

— Ублюдок, — прохрипел он, — гребаный сукин сын.

Айк не собирался все это слушать. Ему хотелось на воздух, подальше от крика. Он нагнулся и поднес к лицу Престона средний палец. Престон даже не смог приподняться, так чего Айку было бояться?

— Иди ты на хер, — сказал он и пошел к двери. В ушах шумело все сильнее, но он все же слышал, как Престон пытается подняться. Слышал, как отлетел в сторону кофейный столик и с него посыпалось все, что на нем стояло, слышал, как Престон бранится и пинает наваленный на дороге хлам. Внезапно позади загрохотали сапоги, и Айк бросился бежать к кухонной двери.

Айк добежал-таки первым, но Престон не дал ему открыть дверь: он ударил по ней с такой силой, что культя оставила на желтой краске кровавый след. Айк повернулся, взглянул в эти безумные глаза и вдруг заметил, что неприятный скрежет в ушах куда-то пропал. В тишине слышался лишь звук его дыхания и дыхания Престона.

— Ты шмакодявка, ублюдок, — задыхаясь, выговорил Престон, налегая на дверь. И Айку показалось, что его мутные глаза немного посветлели, словно Престона слегка отрезвил этот забег.

— Я же сказал, что ни хрена ты не знаешь. Борзой Адамс. Майло Тракс. Да кем ты себя возомнил? Допрашивать меня вздумал? — Он перевел дыхание и вытер пот рукавом рубашки. — Хочешь знать про Джанет Адамс? Я тебе скажу. Она сама себя убила. Узнала, что беременна, наглоталась дури и упала с борта в воду. Она сама себя прикончила. — Престон потряс своей громадной башкой. — И какое это имеет отношение к твоей сестре? Нет, ты мне скажи, имеет это хоть какое-нибудь отношение? Я пытался сказать тебе это на ранчо, старик. Ты вообще ничего здесь не узнаешь. — Он размашистым жестом обвел комнату, словно они вмещала в себя весь город. — Твоей сестры здесь нет. А что делаешь ты? Ты водишь Борзому телок. И что это тебе дало?

Он задохнулся и на мгновение показался Айку не безумным, а очень усталым. Айк не ответил на его вопрос. Престон отошел от двери. Татуированная рука опустилась. Он открыл холодильник и достал пиво.

— Ты облажался, парень. Надо было уехать, пока была такая возможность. А теперь пошел вон.

Айк взялся за ручку, но дверь не открыл. Он чувствовал, что снова допустил какую-то ошибку, снова чего-то не понял.

— Я сказал, пошел. Катись, пока можно.

Айк повернулся, открыл дверь и спустился с крыльца.

Глава тридцать третья

Сон все не шел. Он думал о том, что сказал Престон, о том, что он облажался. Возможно, это началось не здесь и не сейчас, а еще тогда, в солончаках, когда он был нужен Эллен, но позволил своему желанию встать между ними.

Теперь слова, сказанные Престоном на ранчо, приобрели для него больший смысл. Жива его сестра или умерла, он мало что мог сделать для нее. Он думал тогда, что в долгу перед ней, но каков был его долг? За этот долг уже заплачена слишком высокая цена, и слишком многие пострадали. Один умер, другой — калека. И еще Мишель.

Наверное, она и впрямь сошлась с Хаундом Адамсом; в конце концов, она знала его еще до того, как они познакомились. Это Айка не касалось. Но что бы ни говорил Престон, факт оставался фактом: были еще поездки в Мексику, были и другие девушки, которые не вернулись. Поэтому обещание, данное им самому себе, оставалось в силе. Он не будет сидеть и ждать, пока то же самое случится с Мишель. Трудность была в том, как вернуть ее или по крайней мере отвадить от Хаунда. Ничто другое больше не имело значения. Все прочее осталось в прошлом, он не в силах изменить его. Только Мишель была настоящим, и только ее можно было попытаться спасти. Может быть, в этом и состоит его долг перед сестрой: не допустить, чтоб подобное повторилось.

Весь следующий день он искал ее, бродил по улицам, словно призрак, измученный и больной. Поиски ни к чему не привели. Вечером Айк постучался к ней в дверь, и Джил с глупой ухмылкой, которую так и хотелось стереть тыльной стороной ладони, объявила, что Мишель теперь живет у Хаунда. Он надеялся услышать что-нибудь другое. Немного передохнув, он снова пошел в город и купил себе пару футболок с длинными рукавами. Они лучше скрывали его глупую татуировку.

Проснулся он рано и еще во сне почувствовал неладное. Первое, что увидел Айк, открыв глаза, была его доска.

— Доска — это подарок, — произнес Хаунд Адамс, когда их взгляды встретились, — подарок друга.

Айк спал не раздеваясь, в шортах и купленной накануне футболке. Ничего не ответив, он сел и принялся натягивать джинсы.

Хаунд сидел на полу, скрестив ноги и прислонившись к стене, и смотрел на него.

Айк потер кулаками глаза. Присутствие Хаунда тяготило его. Предстоял очередной идиотский разговор.

— Зачем ты пришел? — спросил Айк.

— Принес твою доску, брат. Я соскучился по тебе.

— Я же вернул ее. Помнишь?

Хаунд пожал плечами.

— Ты запутался. Слишком много вещей, которых ты не понимаешь.

Айк потряс головой:

— Да ладно!

— И вел ты себя как полный придурок. Это хоть до тебя дошло?

— Зачем ты рассказал ей о своих тусовках?

— Нет, брат, так не пойдет. Не перекладывай свою вину на меня. Почему ты ей не рассказал? Мне казалось, в этом нет ничего особенного.

Айк не ответил. Он был не настроен выслушивать очередную лекцию. Все же что-то в реплике Хаунда задело его.

— Молчишь? Тогда я сам за тебя отвечу. Ты думал, что происходящее в моем доме — нехорошо и Мишель не должна об этом знать. А теперь вдруг решил, что все против тебя и я украл у тебя девушку.

— А разве нет?

— Я не знал, что она твоя собственность. Может, это ты хотел оказаться умнее всех?

Айк отвернулся, кровь ударила ему в лицо.

— Мишель молода, парень, нельзя накладывать на нее лапу. Ну да ладно. Вот еще о чем я хотел с тобой поговорить, и это намного серьезнее. Ты решил, что она не должна знать о моих вечеринках, что в этом есть что-то постыдное. Я хотел бы знать, когда ты пришел к этому выводу.

Айк пожал плечами. Он уже достаточно узнал Хаунда, чтобы понять, как тот многолик. Сегодня он был гуру. У Айка не было и тени сомнения, что сейчас последует рассуждение о ценностях, о различных взглядах на мир, которое неизбежно закончится предложением мира и дружбы. Таков намеченный на сегодня сценарий.

— Молчишь? Так послушай: тебе всю жизнь забивали голову всякой чепухой и ты даже не подозревал об этом. Как насчет твоей семьи? Вы ладите друг с другом? У вас все благополучно?

Айк не ответил. Он думал о пустыне, о старухе, которая никогда не выходила из дома, о Гордоне в своем магазине, о своей матери и отце, которого никогда не видел.

— Все они придурки, ведь верно? И при этом все-таки знают, что такое добро и что — зло? И наверное, не упускали случая растолковать все это тебе? У меня была такая семья — никому нет дела друг до друга, даже не общаются и при этом точно знают, что добро, что зло и что такое «приличное» поведение. Чушь собачья. Не сразу, но я начал понимать, что у них все перевернуто с ног на голову. Почти все, что они считали плохим, оказывалось нормальным, а то, что называли «правильным», вдруг оборачивалось злом, да таким, которое высасывает жизнь из человека, а он даже этого не замечает и становится пустой раковиной, оболочкой, зомби.

До сих пор Айк не отрывал глаз от пола, но тут взглянул на Хаунда: что-то в его голосе заставило Айка это сделать. Свет от окна бил Хаунду прямо в лицо, и он хорошо видел «гусиные лапки» вокруг его глаз и выжженную солнцем и соленой водой кожу.

— Я не знаю, как ты, брат, — продолжал Хаунд, — а я не видел в наших тусовках ничего дурного. Никто никогда не ушел от меня обиженным, люди просто расслаблялись, выпускали пар, может, избавлялись от некоторых своих комплексов. Почему ты воспринял это по-другому? Решил, что ты виноват? Но откуда пришло это чувство вины? Не от тех ли людей, что ты оставил дома, похожих на тех, что, как зомби, разгуливают по выходным по прибрежному шоссе и орут на детей? Понимаешь, к чему я? Может быть, ты позволил другим людям управлять твоим сознанием, привить тебе свою систему ценностей? И ты не один такой. Так происходит с большинством из живущих. Я хочу, чтоб ты начал смотреть на вещи так, как это нужно тебе, я хочу… — Хаунд вдруг резко, прямо на полуслове, прервал себя, поднялся и отряхнул брюки. — Хочешь что-то сказать?

И снова Айк промолчал, но был сильно удивлен, что лекция закончилась так быстро. Обычно Хаунд говорил очень долго и ему было все равно, слушают его или нет.

Хаунд шагнул к нему и протянул руку.

— Делай что хочешь, — сказал он, — но не стоит таить зла. Эрманос дель мар, так ведь?

Айк пожал сухую сильную руку.

— Послушай, — продолжал Хаунд, — мы с Мишель завтра идем под парусом. Пойдешь с нами? Думаю, она тоже будет тебе рада. И там будет один человек, с которым я хочу тебя познакомить, мой старый друг. Ну, как?

— Во сколько?

— Рано. В шесть. Мы за тобой заедем.

Хаунд повернулся, словно собираясь уходить, но потом оглянулся.

— Есть еще кое-что, о чем я хотел с тобой поговорить, — сказал он. — Я ведь знаю, что это не идет у тебя из головы. Фрэнк рассказал, что вы видели Престона возле магазина. Ты думаешь, что я причастен к тому, что с ним случилось… — он сделал паузу, — но ты ошибаешься. Я знал, что рано или поздно с ним произойдет нечто подобное, но мне не доставляло никакого удовольствия об этом думать. Виноват не я, а он сам. Престон сам подписал себе приговор. Это его карма, неужели ты этого не видишь? Я бы спас его, если бы только мог.

— Спас? — Айк взглянул Хаунду в глаза. Его выбила из колеи резко оборвавшаяся лекция, но он все же не собирался позволять вешать себе лапшу на уши.

— Разреши задать тебе один вопрос, — проговорил Хаунд. — Кто, как ты думаешь, открыл ему ворота, когда вы удирали с ранчо?

Айк собирался еще что-то сказать, но при этом вопросе его словно окатило холодной водой. Он внезапно вспомнил, как Престон спросил, сумеет ли Айк сам найти грузовик, и удивленный свист, когда ворота оказались открытыми.

— Да, я спас его той ночью. Да и тебя тоже, верно? У охранников было оружие. Некоторые из них знали Престона. А этот чертов засранец не у всех вызывает такое восхищение, как у нас с тобой.

Айк хотел было что-то сказать, но Хаунд жестом приказал ему молчать.

— То, что случилось здесь, — это его личные счеты с самоанцами. Я надеялся, у него хватит ума вовремя смыться. Но на это и надеяться не стоило. Правду говоря, я думаю, что он сам всего этого хотел. Единственное, конечно, он хотел, чтобы уж до конца.

Он замолчал и воззрился на Айка, его темные глаза излучали странный свет. Айк смотрел на него. Что-то знакомое было сейчас в выражении этого лица. Не просто обычная отрешенность и не навеянный кокаином экстаз, а нечто диковатое, может быть, даже отчаянное. Внезапно он вспомнил, где уже видел это раньше. Такое было лицо у Престона, когда тот сидел у костра и, прищурившись, смотрел на огонь. Тогда Айк принял это выражение за страх. А Хаунд все продолжал говорить, что он видел, как к этому идет, и что это не доставляло ему никакого удовольствия.

— Он был моим другом, — услышал Айк, — и я любил его.

Когда Хаунд ушел, Айк некоторое время не двигался с места. Трудно было уложить в голове эту историю с воротами, и в теории Айка опять появилось множество дыр. Может быть, вообще вся эта игра в кошки-мышки — лишь плод его воображения? В ней не было смысла. Если, конечно, Хаунд не лжет, чтобы приручить Айка. Но ведь у него теперь есть Мишель, зачем ему Айк? Он поднялся и подошел к окну. Солнце быстро взбиралось по небосклону, наполняя его горячей голубизной. Хватит с него загадок. У Хаунда есть свои тайны и свои игры, у Престона — своя карма. Айк хотел одного: убраться отсюда, но вместе с Мишель. Вот почему он пожал руку Хаунда Адамса и вот почему завтра он едет с ними. Солнце заливало окрестные крыши. Он стоял у окна и думал, кто же этот друг с собственной яхтой, с которым его хотят познакомить. Имя вертелось у него на кончике языка, но он так и не произнес его вслух.

Глава тридцать четвертая

На следующее утро Хаунд заехал за ним на своем пижонском «Стингрее». В двухместном кабриолете троим было тесно. Айку и Мишель пришлось втиснуться на пассажирское место, и всю дорогу он чувствовал ее плечо и бедро. На ней были белые шорты и блузка с чайкой. Он еще не видел ее в таком наряде и подумал, не подарок ли это Хаунда. Мишель, судя по всему, не особенно ему обрадовалась. Она вела себя так, будто он ее стеснял, и Айк усомнился, действительно ли девушка так хотела его видеть, как сказал Хаунд.

Странная это была поездка. Айк все время глядел в окно, на пролетающие мимо пляжи. Впервые он очутился в южной части Хантингтона, и его поразило, как изменился пейзаж. Нефтекачалки и приземистые кирпичные строения уступили место высоким корпусам, выходящим окнами на пляж. Они миновали плакат с надписью «Ньюпорт-Бич желает вам счастливого пути», повернули направо и выехали на мост, протянувшийся над просторным заливом. В широкой гавани, обрамленной причалами, белыми песчаными пляжами и высоченными зданиями, повсюду толпились яхты, ярко расцвечивавшие голубой простор залива. Движение по мосту было затруднено, и Айку удалось хорошо рассмотреть гавань. Трудно поверить, что отсюда лишь несколько минут езды до хангингтонского центра. Эти места уже ничем не напоминали пустыню. Именно такой он себе и представлял Южную Калифорнию: белые паруса, пронизанные солнцем, всеобщее благополучие… И внезапно он вспомнил, о чем однажды говорил ему Престон: у Хаунда есть друзья с большими деньгами.

— Никогда еще не видел гавань? — спросил Хаунд, когда они стояли в пробке.

Айк и Мишель ответили одновременно. Как выяснилось, Мишель тоже не бывала в этих местах.

Хаунд улыбнулся и кивнул на гавань.

— Прорва деньжищ, — сказал он.

«Стингрей» медленно сполз с моста и въехал на то, что Хаунд назвал «полуостров». Проехав два квартала, они повернули налево и пересекли еще один мост. Таких домов, как здесь, Айк не видел никогда, за исключением, может быть, особняка на ранчо. Повсюду были стекло и бетон, дерево и камень, идеально подстриженные деревья, ослепительно белый песок и узкие, аккуратные подъездные дорожки, перегороженные воротами с табличками «Частная собственность». Дорожки сбегали к голубой глади залива.

Хаунд припарковался на небольшой площадке возле домика охраны. Было жарко, от площадки шел пар. Пока Хаунд запирал машину, Айк стоял рядом, а Мишель отошла на несколько метров. Закончив, тот достал из багажника картонную коробку и сделал им знак идти с ним.

Девушка шла рядом с Хаундом, Айк чуть позади. Они миновали сторожку, приземистое серое строение на берегу, и, спустившись к самому заливу, оказались в лесу мачт. Вокруг постанывали и скрипели снасти. Белые корпуса яхт игриво ластились к резиновым отбойникам причалов. На другой стороне залива было еще больше швартовных мостиков, яхт, роскошных особняков и частных пляжей.

Наконец они подошли к большой одномачтовой яхте. На носу ее была нарисована белая чайка с зеленой веточкой в клюве и красовалась надпись: «Колдун». Палуба была забита замысловатыми никелированными приспособлениями. Айк взбирался на борт последним и, поднявшись, почувствовал, как палуба мягко покачивается под ногами. Некоторое время на палубе никого, кроме них, не было. Поскрипывали снасти, мягко хлюпали о борт волны. Затем откуда-то снизу послышался мужской голос, и вскоре из кубрика показался его обладатель.

Это был тот самый человек, кого он видел на фотографиях в магазине. Айк узнал маленький узкий рот и острый, с ямочкой подбородок. Черты лица мало изменились за прошедшие годы, изменилось тело. Оно раздалось — не набрало жира, а именно раздалось, — стало более мощным, и это как-то не вязалось с тонким, почти женственным, точеным лицом и маленькими темными глазками.

На мужчине была синяя рубашка и белые шорты. Когда он шел к ним по палубе, на коротких загорелых ногах играли мощные мышцы. Мужчина казался высоким, и лишь когда остановился рядом с ними, Айк увидел, что он всего на какой-нибудь сантиметр выше его самого, хотя на добрых двадцать пять кило тяжелее.

— Айк, Мишель, — раздался голос Хаунда, — я хочу представить вам друга. Майло Тракс.

Хотя Айк знал, что это и должен оказаться Майло, но все же, когда услышал имя, по его спине пробежал легкий холодок. Он вспомнил, с какой горечью Фрэнк Бейкер сказал, что Хаунд «притащил Майло». Сказал так, будто это было началом конца.

Айк встретил темный, пронзительный, почти мальчишеский взгляд хозяина яхты — эту особенность не смогли запечатлеть фотографии — и пожал протянутую руку. Она была плотная, твердая, как и все тело ее обладателя, и Айк почувствовал, насколько слабая и хрупкая его собственная рука.

— Ага, — сказал Майло, и в голосе его послышалось искреннее радушие. — Айк Такер. Я много о тебе слышал. Добро пожаловать на борт.

Потом он сразу же повернулся к Мишель, предоставив Айку размышлять о том, что такого он мог о нем слышать.

Майло стоял за большим серебристым штурвалом, Мишель рядом с ним, Айк и Хаунд на палубе. Гавань оказалась очень большим и все расширяющимся каналом. Вода из зеленой превратилась в темно-синюю. Айк заметил стайки летучих рыб, осыпающихся в воду серебристым дождем. Вспыхнув разок над поверхностью, они тут же скрывались из виду. Чем ближе к устью, тем шире становились пляжи, выше особняки и больше яхты. Майло, казалось, знал все про любую из них. Он показывал им знаменитые гоночные яхты, катера и дома, принадлежащие кинозвездам. Это был мир денег, о существовании которого Айк в своем захолустье даже и не подозревал, и ему казалось, что он попал в страну чудес.

Миновав две длинные пристани, яхта вышла в открытое море. Майло взял их всех в оборот и командовал постановкой паруса. Наконец над их головами затрепетало огромное бело-желтое полотнище. Нарисованная на борту чайка вздрагивала всякий раз, как яхту покачивало на волнах. Лицо у Айка взмокло, легкие наполнил свежий морской ветер. Он забрался в рубку, и Майло улыбнулся ему. Айку ничего не оставалось делать, как улыбнуться в ответ. Яхту качало. На палубу летели брызги.

— На такой вот яхте можно поплыть куда угодно, — обратился к нему Майло. — Хаунд говорил, ты любишь серфинг. Тогда тебе понравились бы места, где мы с ней побывали.

Они провели целый день в открытом море; берег казался отсюда туманной полоской на горизонте. Около полудня перекусили и выпили пива, после чего Мишель понесла остатки еды и мусор вниз. Айк вызвался ей помочь.

Море совсем успокоилось, и яхта шла плавно. Мишель стояла у маленькой раковины на камбузе и споласкивала тарелки. Она глянула на Айка через плечо и снова занялась посудой.

Айк стоял сзади. Она собрала волосы в конский хвост, и сейчас он смотрел на завитки волос у нее на затылке.

— Я тебя всю неделю искал.

— Я была у Хаунда. — Голос ее звучал безучастно, глаза смотрели в раковину.

— Мишель, послушай, мне жаль, что все так вышло.

— Я думала, ты другой, — сказала она, — а ты такой же, как все.

— Я знаю, что поступал неправильно. Думал, что, может, мне удастся так что-то узнать…

— Ну да. О твоей сестре, — сказала она с сарказмом.

— С этого все началось. Ты можешь не верить, но с этого и началось, да я еще… черт меня дернул взять эту доску. Я должен был заплатить за нее.

— Участием в киносъемках? — спросила она, по-прежнему язвительно и не отрывая глаз от раковины. Однако он заметил, что она перестала мыть тарелки и просто не вынимала руки из мыльной воды.

Айк боялся, что разговор зайдет слишком далеко и она расстроится и не сможет скрыть это от Хаунда.

— Послушай, Мишель, просто послушай меня одну минуточку, и все, ладно?

Она не ответила.

— Я искал сестру, хотел узнать, что с ней случилось, но я хотел узнать еще о Престоне и Хаунде. Короче, погнался за двумя зайцами. Теперь я это понимаю. Я впутался в историю, из которой не мог выбраться. Это очень глупо, знаю. Но я никогда не считал тебя такой, как все. Я хочу сказать, у нас с тобой все было по-другому. И может быть так снова. Только этого я и хочу — просто быть вместе.

Она взглянула на него, и Айк увидел, что ее глаза покраснели и полны слез.

— Так чего ты хочешь?

— У нас с тобой было что-то совсем особенное, ведь правда? И это самое главное. Я многое хочу тебе сказать, но не здесь — здесь я не могу. Просто скажи, что ты подумаешь и что мы сможем еще поговорить. — Он торопился, боясь, что их отсутствие будет замечено.

Он положил руку ей на плечо, и Мишель повернулась к нему. Вода стекала с ее безвольно опущенных рук. Она в упор глядела на него, и от ее взгляда ему почему-то захотелось спрятаться.

— Так я — это самое главное? А как же твоя сестра? Она уже не в счет?

— Нет, все не так просто. Черт возьми, Мишель, я знаю, что вел себя как полный идиот. Ты даже не знаешь, какой я на самом деле кретин. Но кое-чему я научился. Ты только пообещай, что мы еще поговорим. Завтра.

Он ждал, не сводя с нее глаз. Молчание прервал голос Майло. Он, должно быть, просто лег ничком на палубный настил, потому что в люке показалась перевернутая ухмыляющаяся голова.

— По правому борту кит, — сказал он, — идите посмотреть.

Голова исчезла. Айк молчал. Мишель стояла у раковины.

— Надо посмотреть, — проговорила она.

Он пошел за ней и тут заметил на столе картонную коробку, которую Хаунд достал из багажника. Айк чуть приоткрыл ее. Кинопленки. Коробка была доверху полна ими. Он сказал об этом Мишель.

Она взглянула на коробку.

— Ну и что?

— Не знаю. Так просто, интересно, что он с ними делает.

— Уж я-то точно не знаю.

Что-то в ее голосе задело его. Словно она говорила «как будто ты сам этим никогда не занимался».

— Это во-первых, — продолжила она, и снова ему захотелось спрятаться от ее взгляда, — а еще, если хочешь знать, я ни разу не спала с Хаундом. Он просто был очень добр ко мне, ничего больше.

Она побежала вверх по лесенке. Айк смотрел, как мелькают ее ноги, затем, взглянув последний раз на коробку с пленками, направился вслед за ней — полюбоваться на кита, которого приметил Майло.

В гавань они вернулись на закате. Над крышами прибрежных зданий небо стало золотым и багровым. Пришвартовав яхту, они еще раз оглядели залив и огни домов.

— У меня есть кое-какая земля к северу от города, — произнес Майло, глядя на Айка. — Хорошее местечко для серфинга. Думаю съездить на недельку, отдохнуть, взять пару-тройку старых друзей. Так я обычно отмечаю конец лета. Чтобы все устроить, мне может понадобиться помощь. Как вы с Мишель, согласны? Можешь взять с собой доску, половишь волны.

Айк кивнул, взглянул на Мишель.

— Ну конечно, — сказал он, стараясь придать голосу умеренный энтузиазм. — Звучит круто.

— Вот и ладно, — сказал Майло, — можете приехать все вместе.

Эта мысль почему-то его насмешила, и от удовольствия он даже хлопнул в ладоши.

Глава тридцать пятая

После дня, проведенного на солнцепеке, кожа у Айка горела. Снова он ощущал плечо Мишель, и снова перед ним проносились темные полоски пляжей. Ехали они молча и вскоре очутились в западной части Мейн-стрит, где уже появились бары, пиццерии и магазины, торгующие снаряжением для серфинга, и заметно прибавилось машин.

Когда они добрались до дома Айка, Хаунд вышел из машины и открыл багажник. Айк повернулся к Мишель.

— Нам надо поговорить, — сказал он.

Она пожала плечами.

— Поговорим.

— Когда?

— Не знаю. Ты собираешься на тусовку к Майло?

— А ты?

— Пойду.

— Но я хотел поговорить пораньше.

— Поговорим через несколько дней.

Айк приготовился вылезти из машины. Хаунд ждал его у открытого багажника. Внезапно Мишель накрыла ладонью его руку.

— Приходи к Майло, — шепнула она, — я хочу, чтоб ты пришел.

Он заглянул ей в глаза, стараясь вложить в этот взгляд все свои чувства. Она ответила на его взгляд, потом отвернулась.

— Ладно, — сказал Айк, — я приду. И мы поговорим.

Он вылез из машины и пошел к багажнику. Сумка с его не понадобившимся гидрокостюмом уже стояла на обочине.

— Майло не знает, что ты уже бывал у него на ранчо, — произнес Хаунд. — Думаю, ему и не стоит знать.

Айк кивнул, немного удивившись, что Хаунд счел нужным ему об этом сказать, и вдруг понял, что очень устал. Он взялся за сумку, и тут Хаунд напрягся, словно что-то заметил или, скорее, почувствовал. Айк увидел его переменившееся лицо. Хаунд смотрел на старое здание, выступавшее из темноты чуть поодаль у них за спиной. На ступеньках маячила темная фигура, не более чем черный силуэт на желтом фоне открытой двери. Но величина его и то, как человек стоял, не оставляли сомнений в том, что это Престон. На нем были та же мешковатая армейская куртка и берет. Он стоял на верхней ступеньке, резко выделяясь на фоне дверного проема, и от этого казался еще больше, чем был на самом деле. На мгновение время перестало существовать: остались только двое мужчин, смотревших друг на друга поверх разделявшей их истоптанной лужайки. Первым очнулся Хаунд. Отвернулся, закрыл багажник и пошел садиться в машину. Взглянув еще раз на Престона поверх крыши своего «Стингрея», он забрался внутрь и тронулся с места.

Идя через лужайку, Айк не знал, что сейчас с ним будет. На ступеньках он замедлил шаг. Престон оперся на дверной косяк и засунул руки в карманы. В темноте невозможно было разобрать выражение его лица.

— Нечего притормаживать, — сказал Престон; голос его был тверд и трезв. — У меня тут есть кое-что тебе показать.

Было поздно, улицы жилых кварталов словно вымерли. Престон помалкивал. Он шел быстро, чеканя шаг тяжеленными сапогами, и Айк едва за ним поспевал. Они пересекли Мейн-стрит, свернули в переулок. Айку не пришлось спрашивать, куда они идут. Он увидел освещенный вход в мастерскую и темную фигуру Морриса, прислонившегося к телефонной будке.

Не говоря ни слова, Моррис присоединился к ним, и они втроем пошли к гаражу. Ночь наполнилась треском гравия под двумя парами тяжелых кованых ботинок. Престон толкнул дверь и вошел внутрь, за ним последовали Айк и Моррис.

Внутри было тесно. Посередине гаража на грязном полу стоял мотоцикл. Это был не «чоппер»[6] и даже не «Харлей», а «Би-Эс-Эй-Лайтнинг-Рокет». Заурядный серийный экземпляр, но над ним неплохо поработали. Часть надписей стерли или закрасили, бак почистили и отполировали, и он посверкивал в темном сарайчике, словно вороненый ружейный ствол.

— Ну вот, зацени, — сказал Престон, — как тебе?

— Хорошая работа.

— Хорошая, блин, — передразнил Моррис, — это же настоящий зверь!

И действительно, такой байк мог развить на хорошей дороге полтораста с лишком. Айк покачал головой и обошел мотоцикл кругом, чтобы получше его рассмотреть. Кроме того, ему хотелось повнимательней присмотреться к Престону. Сегодня он выглядел лучше, чем когда Айк видел его в последний раз. По крайней мере, был сравнительно трезв и более-менее твердо держался на ногах. Но выцветшие глаза по-прежнему диковато поблескивали и, казалось, тонули в темном лице. И еще появилась какая-то нервность, странная подвижность, которая прежде Престону была не свойственна. Он не мог стоять на одном месте и беспрестанно ходил из угла в угол.

— Я хочу, чтобы ты его послушал, — сказал он, — проверь-ка движок.

— Брось, старик, я ведь уже проверял, — заговорил Моррис, — зачем это еще?

— А я хочу, чтоб он послушал. Чтоб все как в аптеке.

До этого Моррис оставался у входа. Теперь он придвинулся к Айку.

— Ты рехнулся, старик. Я эту гниду ща по стенке размажу.

Престон остановился и посмотрел на Морриса.

— Не гони, парень. Я хочу, чтоб он его проверил.

— Да ведь он предатель. Он был тогда вместе с Хаундом и самоанцем. Я его урою, Прес.

Говоря это, Моррис смотрел на Айка взглядом изголодавшегося пса. Он будто вводил себя в транс, и Айк подумал, сможет ли Престон в его нынешнем состоянии ему противостоять. Он вынул из карманов руки, и жест этот не ускользнул от Морриса.

— Ух ты, смотрите-ка! — с издевкой протянул тот. — Он уже приготовился. Нет, вы только гляньте на этого недоноска! Он небось уже все штанишки описал. Ну давай, засранец, поглядим, чего ты можешь.

Моррис шагнул к нему и размахнулся, рассчитывая заехать в самое ухо. Но на этот раз Айк не был застигнут врасплох. Он еще никогда в жизни по-настоящему не дрался, но Гордон когда-то подарил ему боксерские перчатки и показал пару приемов. Например, он учил, что большинство парней, когда бьют слева, слишком низко опускают правую руку, и можно, воспользовавшись этим, нанести хороший удар. Так Айк и сделал, причем зачем, он и сам не знал, так как даже не думал драться с Моррисом, понимая, что умнее всего попросту не возникать. Непонятно, что на него подействовало — то ли жирная потная харя Морриса, то ли его презрительная усмешка, а может, память о том, как он, Айк, лежал на асфальте напротив пивной, захлебываясь собственной кровью. Он пригнулся и ударил что было сил, так, как учил Гордон, называвший это «хуком снизу». Удар больно отозвался в руке и плече.

Моррис только ухмыльнулся, но надвигаться на него перестал.

— Ишь ты, — проговорил он, — отрастил, значит, яйца.

Он достал из кармана маленькие кусачки.

— Посмотрим, как ты запоешь, когда я их тебе оборву.

Он захохотал, но Престон шагнул к нему и прорычал:

— Я же сказал — оставь парня в покое. Хватит с тебя того раза.

— Уйди, старик, у меня руки чешутся. Ты же видишь, ему не терпится. Я ща разделаю его под орех.

Айк не двигался с места. Он по-прежнему держал кулаки так, как научил Гордон, и смотрел на своего противника, с лица которого не сходила плотоядная усмешка. Моррис, по-видимому, решил предпринять вторую попытку, и тут вдруг Престон выбросил вперед руку и ударил его в грудь. Тот покачнулся и отступил на шаг назад. Айк в который раз поразился силе Престона, несмотря на все, через что ему пришлось пройти.

— Я не шучу, Моррис. Брось дурить, не то я сам тебя сейчас порву!

Мгновение они смотрели друг на друга. Потом Моррис отступил на шаг и метнул кусачки. Он целил в Айка, но бросок пришелся слишком высоко, и они ударились о стену. Моррис подошел к двери и некоторое время вглядывался в темноту.

— Ладно, — сказал он, — но пусть этот ублюдок не показывается мне на глаза.

Престон засмеялся. Он хохотал, откинув назад голову, и в смехе его было что-то безумное. Достав из кармана связку ключей, он взгромоздился на мотоцикл и посмотрел на Айка.

— Давай, — сказал он, — лезь.

Айк глядел на шестьсот пятьдесят кубических дюймов разрушения и смерти. На такой мотоцикл он вообще ни с кем не захотел бы садиться. А уж с рехнувшимся пьяницей, у которого изуродованы руки… Моррис ухмыльнулся. Он явно знал, о чем думает Айк. Налицо было две возможности: поехать с Престоном или остаться здесь с Моррисом. Айк выбрал первое. Все же он почувствовал удовлетворение, заметив припухлость под глазом у Морриса. Гордон был бы доволен.

Престон с силой ударил ногой педаль, мотор взревел так, что, казалось, готовы обрушиться стены гаража. Айк обхватил Престона за пояс. Его взгляд упирался в широкие плечи, затянутые в зеленое армейское сукно, и снова, как тогда, у Престона дома, он ощутил едва заметный запах лекарств. Престон потуже натянул на голову берет и развернул мотоцикл к двери, где все еще стоял Моррис.

— И явится конь блед, — прохрипел Престон, перекрывая рев мотора, — и на нем всадник, и имя ему Смерть; и Ад следовал за ним.

Он захохотал и заулюлюкал, и они рванули в ночь. Срезая повороты и вспарывая задворки уснувшего города, они вылетели на прибрежное шоссе и пронеслись мимо цепочки байкеров так, будто те вообще стояли на месте.

Среди нефтяных полей Престон, все время набиравший скорость, взял наконец предельную. Айку оставалось только покрепче держаться и думать, что на такой скорости смерть, по крайней мере, будет мгновенной. Скорее всего, они встретят ее, когда достигнут северной части полей, где было то, что байкеры называли «край», — черный, глубокий и очень тихий, потому что рев мотора останется позади них и его унесет ветер.

Они доехали до самого края и остановились на обочине шоссе. Ночь пахла нефтью и морем. Было темно. Только от прибрежных нефтяных вышек, зажатых между океаном и беззвездным небом, доходил тусклый свет. Где-то внизу плескались невидимые волны.

Они стояли на уступе из спекшейся грязи, и Айк пытался освоиться во внезапно наступившей тишине. Престона вдруг охватил небывалый энтузиазм, словно эта головокружительная поездка раздула в нем едва тлеющую искру жизни.

— Ну как тебе, храбрец, — поинтересовался он, — хоть на скачки выставляй, верно? Ну, сука я или матрос?

Престону так понравилась эта фраза, что он повторил ее еще раз и захихикал себе под нос. Он достал из кармана куртки бутылку, сделал большой глоток и дал глотнуть Айку. Текила обожгла грудь и желудок, разогрела кровь, и Айк, сначала не обрадовавшийся появлению бутылки, внезапно перестал бояться. Страх улетучился, остался где-то позади, как и рев мотора. Он даже почувствовал странное удовольствие оттого, что подъехал так близко к обрыву. Айк стоял, прихлебывая из бутылки, разговаривал о моторах и скоростях и выжигал текилой последние остатки страха, которые могли гнездиться в тканях его тела.

Он прекрасно понимал, что больше никогда не будет спрашивать Престона ни о ранчо, ни о Терри Джекобсе, ни о Хаунде. Для вопросов было слишком поздно. Это осталось в прошлом, и Престон был уже не тот Престон, что взял его с собой на ранчо и показал настоящий серфинг. Айк подумал, что байкер уже давно начал терять самого себя. Драка в магазине, операция, стальная пластина в голове были только гвоздями в крышку гроба. Тот, с кем Айк сидел у костра в один из лучших дней в своей жизни, ушел в прошлое, остался лишь этот незнакомец — и возвращение в город.

Престон высадил его на обочине возле меблирашки — трудно было поверить, что прошло всего несколько часов с тех пор, как он стоял здесь с Хаундом и Мишель.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — начал Престон, — насчет того раза, когда Моррис тебе врезал. Зря я это позволил. Ты ведь был моим корешком, старик, и еще никогда не бывало, чтобы я стоял и смотрел, как бьют моего товарища. Я вроде как надеялся, что ты испугаешься и уберешься из города. Но все равно зря я это допустил.

— Ты был прав, — слишком громко и поспешно ответил Айк, — надо было мне уехать. Но сейчас дело в другом — Мишель.

Ему вдруг показалось, что он, наверное, ошибался и следовало все рассказать Престону. Так или иначе, ему надо было с кем-то поговорить.

— Мишель — это моя девушка, — начал он, — то есть она была моей девушкой. А сейчас она хочет поехать в Мексику с Борзым и с Майло Траксом…

Но тут он прервался, заметив, что Престон его не слушает, а просто киваете отсутствующим выражением, словно то, о чем Айк говорил, было вовсе не к месту.

Когда Айк замолчал, Престон взглянул на него и сказал:

— Я был не прав. Я твой должник, парень, и привык отдавать свои долги.

Он рванул с места, мотор его изрыгал пламя, и Айк почувствовал такое одиночество, какого не испытывал еще никогда, даже в пустыне.

На этой неделе он встретил Престона еще раз. Это было за ночь до предполагаемой поездки на ранчо. Он не мог заснуть, бродил по прибрежному шоссе и, проходя мимо салона, где ему делали татуировку, увидел Престона. Было очень поздно, все прочие магазины давно закрылись. Айк пошел на свет, льющийся сквозь заляпанную витрину, заглянул внутрь, как тогда делали девчонки-панкушки, и увидел тяжелые черные сапоги и обезображенные руки, свисающие по бокам кресла. Престон откинулся назад и смотрел в потолок. Старик нагнулся над ним и сосредоточенно работал. Он работал очень медленно и, как показалось Айку, не так, как тогда с ним. Айк не мог бы сказать, в чем заключалась разница, но понял, что будет лучше, если его не заметят, и отступил в тень. Он хотел дождаться Престона. В душе его снова поднялись сомнения, правильно ли он решил тогда, на шоссе, что не будет ни о чем его спрашивать. Но так и не дождался. По какой-то непонятной причине у него застучали зубы, и Айк бросился бежать по улицам Хантингтона, который больше не казался громадной отлаженной системой, а внезапно превратился в темный запутанный лабиринт, откуда, он боялся, ему уже не выбраться.