3. ПОИСКИ ВСЮДУ

Поздно ночью, когда уже давно ушли техники метеоинститута, Курбатов все еще сидел в кабинете и, рассматривая осколок пластмассы, думал о непонятном поступке одного из командированных, Багрецова, и о том, можно ли ему верить. Вначале он держался крайне независимо и несколько заносчиво, но потом обстоятельства сложились не в его пользу.

Техников привели в кабинет, Курбатов спросил документы, и Багрецов начал рыться во всех карманах. При этом он побледнел, растерялся, видно забыл, куда сунул паспорт с командировкой.

Перетряхивая содержимое карманов, он вынул плоскогубцы, отвертку, платок, а вместе с платком выскользнул и упал на пол осколок хорошо знакомой Курбатову пластмассы. Милиционер поднял его и как «вещественное доказательство» положил на стол.

Курбатов видел, что техник очень смутился этим обстоятельством и тотчас начал оправдываться, — что кусочек этот отвалился от плиты сам, что подобрал он его из любопытства и так далее. Курбатов слушал и скептически улыбался. Твердый и стойкий материал, которым было покрыто опытное поле, никогда не давал трещин, а кроме того, на куске, который якобы «отвалился сам», были видны свежие следы ударов чем-то острым, например зубилом…

— Уж не этим ли инструментом вы пользовались? — спросил Курбатов, указывая на отвертку.

Багрецов часто заморгал и сознался, что действительно «дотронулся» до плиты отверткой, но что там уже была трещина…

Вот и думай что хочешь. Документы у ребят в порядке; оба — комсомольцы. Но факты! Факты настораживают. Бывает очень вредное любопытство, которым пользуются враги. Почему не предположить, что какой-нибудь знакомый или друг попросил недальновидного паренька отколупнуть кусочек металлизированной пластмассы. Начальник четвертой лаборатории знал, что государственных секретов на его поле нет ни в рецептуре материала, ни в конструкции рабочих плит; но технология изготовления плит пока секретна. Можно ли разгадать технологию по осколку пластмассы? Едва ли. Но все-таки любопытно, кому это он понадобился?

Павел Иванович повертел осколок в руках и бросил на стол. Молча, тяжело приподнялся, прошел к распахнутому окну. Только ночью и можно дышать. Вот уже год, как он живет здесь, а все еще не привык к проклятой жаре. Удивительно, до чего тут щедрое солнце! Сколько энергии тратится попусту!

Перед ним расстилалось зеркальное поле. Как по воде, тянулась лунная дорога.

Жизнь прожить — не поле перейти, а жизнь Курбатова вся была в этом поле. Он его создал, и, пока не будет построено новое, ему отсюда никуда не уйти. В Москве осталась прекрасная лаборатория, десятки людей, а здесь, на испытательной станции, почти никого. Но здесь его творение, здесь все, что нужно для осуществления давнишних и пока еще неясных замыслов.

Снимите зеркальный слой с этого поля, поскребите позолоту, под ней скрыты матовые рабочие слои металлов, окислов, спаянные вместе полупроводники из редких сплавов, распределительные шины — техника, встречающаяся в лабораториях и на электростанциях. Создана она была Курбатовым и десятками его друзей в институтах и на заводах.

Отойдя от окна, Курбатов возвратился к столу, нашел брошенную им в пепельницу прозрачную бусинку и, рассеянно подкидывая ее на ладони, рассматривал карту зеркального поля — этой огромной солнечной машины, совсем не похожей на существующие.

Много лет назад, когда Курбатов был чуть помоложе Багрецова и Бабкина и тоже, как они, работал техником в радиолаборатории, его заинтересовали солнечные машины. Он знал, что существуют гигантские рефлекторы с паровыми котлами, видел на картинках обыкновенные тепловые ящики, собирающие лучи под стеклом, где нагревается, а потом по трубам идет в бани и души вода. Читал о машинах с ртутными котлами, о передвижных солнечных нагревателях, похожих на чемоданы с рефлекторами и трубками. Но это всего лишь кипятильники. Особенно они удобны для экспедиций.

При всей практической пользе таких машин и конструкций Курбатов не видел в них будущего. В конце концов это те же самые примитивные паровые машины, только с солнечным подогревом. А так как на смену пару давно уже пришло электричество, то нельзя ли и в солнечных машинах обойтись без пара? Нельзя ли превращать солнечные лучи прямо в электроэнергию?

Мечты молодости. До чего же он был тогда наивен! Беспокойная мысль о солнечно-электрической машине многие годы не покидала Курбатова. «Подумать только! — часто восклицал он про себя. — С каждого квадратного метра голодной пустыни можно снять немыслимый «урожай» — целый киловатт электроэнергии!»

Мысль его работала дальше, и он уже представлял себе выставленный на солнце большой метровый поднос; к нему присоединены не один, а два электрических чайника. Вода в них кипит, брызжет. Вот сколько энергии!

Но как ее получить? Какое бы сказочное зеркальце придумать, чтобы оно собирало солнечные лучи и превращало их в электричество?

Такое «зеркальце» — тусклое и совсем не блестящее — существовало давно. Это фотоэлемент. Придумал его много десятков лет назад русский ученый Столетов. «Но почему же, — вопрошал себя юный исследователь Паша Курбатов, — до сих пор не строят солнечно-электрические машины, а используют открытие Столетова лишь в кино, телевидении, счетчиках консервных банок на конвейере, в автоблокировке? Разве все это можно сравнить с энергетикой!»

Паша Курбатов начал фантазировать. Если с одного квадратного метра можно получить киловатт, то с километра — миллион киловатт! Да ведь это гораздо больше, чем дает Днепрогэс!

Цифры его потрясли. Неужели никто до этого не додумался? Да на месте инженеров-энергетиков он бы только этим и занимался. Даровая энергия. Никаких турбин и машин, ничто не крутится, не вертится. По всей стране надо строить зеркальные поля и получать от них готовый постоянный ток.

Хотелось ощутить этот ток собственными руками, почувствовать хоть слабенький его толчок. Он выпросил в одной лаборатории селеновый фотоэлемент и выставил его на солнце. Конечно, Паша понимал, что с маленькой пластинки (не больше блюдца размером) киловатта не получишь. Ток она даст ничтожный. Если взяться за контакты мокрыми пальцами, то даже и не почувствуешь его. Но у юных радиолюбителей есть точный вольтметр, которым они проверяют напряжение карманных батареек, — это язык. Прикоснувшись к контактам языком, ощущаешь покалывание и кислоту.

У Паши не было под руками подходящего вольтметра, и он воспользовался этим испытанным методом. Но язык ничего не ощутил — ни покалывания, ни кислоты. Стало быть, солнечные лучи не превращались в ток? Превращались, но установить это Паше удалось лишь потом очень чувствительным прибором.

Да, действительно на квадратный метр земной поверхности падает киловатт солнечной энергии. Но фотоэлемент не может превратить ее всю в электричество. У фотоэлемента, как узнал с огорчением Паша, ничтожный коэффициент полезного действия. И воображение померкло: зеркальные поля потемнели, как будто их засыпало пеплом… Селеновый фотоэлемент Паша вернул в лабораторию и долго потом не вспоминал своего детского увлечения.

Но однажды товарищи из лаборатории сами напомнили Курбатову о его мечте. Они приспосабливали фотоэлементы для автоматического включения фонарей речных бакенов. Конструкторам хотелось запрессовать селеновые пластинки в прозрачную пластмассу, которая тогда была редкостью.

Инженер, специалист по фотоэлементам, случайно обратился к Паше, не знает ли «уважаемый радист» какой-нибудь подходящей пластмассы, которая выдерживала бы жар, холод, сырость, была бы хорошим изолятором и не старилась от времени.

Курбатов работал тогда техником по монтажу радиоприборов, а потому в его столе хранились всевозможные образцы изоляционных материалов: карболит, эбонит, текстолит и, наконец, новый материал, так называемый полистирол. Он был сравнительно прозрачен, желтый, как янтарь. Правда, попадались некоторые образцы посветлее, но редко. Самое главное достоинство полистирола заключалось в его электрических свойствах. Из полистирола получались прекрасные радиодетали. Но они трескались от жары и мороза, а как потом выяснилось, и от других тогда еще неизвестных причин.

Инженеры-химики, которые разрабатывали полистирол, были в отчаянии, радиотехники присылали безрадостные протоколы испытаний, где откровенно писали все, что думали о новом материале.

Паша чистосердечно рассказал об этом инженеру по фотоэлементам. Тот долго рассматривал кусок прозрачного полистирола и, вздохнув, признался:

— Скоро будут новые фотоэлементы, с повышенным коэффициентом полезного действия. Но как быть с пластмассой? Если бы найти подходящую, то можно сделать очень интересные и полезные вещи. Все упирается в технологию.

С этих пор мечта о фотоэлектрических полях вновь овладела Пашей. Он был уверен, что не хрупкое стекло, а прозрачная, дешевая пластмасса, в толще которой будет находиться светочувствительный слой, должна послужить основой осуществления его идеи.

Но такая пластмасса нужна была не только ему. Много лет подряд свойства полистирола и других материалов исследовались в Ленинграде. На заводах и в институтах ученые испытывали новые пластмассы, добиваясь их прочности, независимости от температуры, простоты технологии и дешевизны.

Этими же поисками пришлось заняться и Паше Курбатову, но несколько необычным способом.

Сам он никогда не собирался заниматься химией. Отец работал электромонтером в Орле, научил Пашу перематывать обмотки вентиляторных моторов, чинить тракторные генераторы. Дальше — больше, Паша увлекся этим делом, учился в техникуме, потом его послали в один московский исследовательский институт техником. Так началась его «научная карьера».

Сейчас, когда ему уже перевалило за сорок, он глядел на созданное им зеркальное поле из пластмассы, прочной, как сталь, надежной, теплостойкой и дешевой, вспоминал забавный эпизод своей молодости, когда он, сам того не ожидая, вдруг стал разведчиком. И кто знает, не потому ли вспомнилось, что на ладони Павла Ивановича лежала найденная на опытном поле прозрачная бусинка, сделанная из полистирола?

Много лет назад юный Курбатов занимался поисками человека, потерявшего пуговицу. Совсем как в старых детективных романах.

Однажды на полу лаборатории, в которой работал Паша, оказалась пуговица. Ничего в этом особенного не было, но сама пуговица для того времени оказалась несколько необычной: прозрачная, но не из стекла, не из целлулоида, а из какой-то новой пластмассы, напоминающей полистирол.

Паша отнес эту пуговицу инженеру. Тот взял лупу, пинцет и занялся предварительными исследованиями. Материал оказался прочным, не ломался, при легких ударах трещины не появлялись. К тому же он не был похож на так называемый галалит — пластмассу, которая делается из казеина — специально обработанного творога.

Пуговица, помещенная в термокамеру, выдерживала довольно высокую температуру. Она не размягчалась и не плавилась. Несчастную пуговицу царапали ножом, сверлили, стучали по ней, затем поместили в камеру холода. Пуговица выдержала и эти испытания, после испытаний в камере она не дала ни одной трещинки.

Неужели в лаборатории появился новый материал, которого так долго ждали радисты? Пусть это только крохотный кусочек — пуговица от платья, но самое главное заключалось в том, что материал этот где-нибудь делают. Не может же быть, что во всей стране существует лишь одна такая пуговица! Значит, какая-нибудь фабрика или артель выпускает в массовом количестве эти пуговицы.

Радисты не знали химического состава нового материала и передали таинственную пуговицу химикам. Надо было во что бы то ни стало найти фабрику, где эти пуговицы изготовляются, и заказать там детали радиоаппаратов. Почем знать, может быть, совместные усилия инженеров с фабрики пуговиц и ученых-химиков дадут именно тот материал, который так нужен радиопромышленности?

— Паша, есть для тебя особое задание, — сказал ему инженер. — Надо узнать, откуда к нам попала эта пуговица. Я уже звонил в некоторые организации, в Центросоюз, в разные места. Никто ничего не знает об этих пуговицах. Скорей всего их производит какая-нибудь маленькая артель… Надежда, Паша, только на тебя. Надо отыскать сначала человека, который потерял эту пуговицу, а потом и артель…

Не будем подробно описывать Пашину «разведку», — она была очень наивной, — но хозяйку потерянной пуговицы он все-таки нашел. Это была работница фабрики сухого льда Люба Карпова, приезжавшая в лабораторию по делу, где и потеряла пуговицу…

При встрече Паша узнал Любу сразу же, хоть никогда прежде и не видал ее: на белой кофточке девушки блестели желанные пуговицы… Таких не было ни у кого.

— Где вы… где достали? — дрожащим голосом спросил Паша, показывая на них.

К сожалению, Люба не могла ответить на этот волнующий науку вопрос. Покупала пуговицы мама, а мамы сейчас нет в Москве. Она работает проводником в поезде «Москва — Симферополь», будет дома лишь через несколько дней. Паша вздохнул и тут же назначил девушке свидание возле кино в будущее воскресенье, когда вернется из поездки ее мать. Но этого мало. На всякий случай нужно завладеть теми пуговицами, которые оставались на кофточке Любы. И Паша со страхом и неуверенностью за исход задуманного предприятия попросил девушку обменять ее пуговицы на самые-самые наилучшие, какие только могут быть, — хрустальные или даже золоченые!

Но Люба, проникшись высокими интересами науки, с гордостью отказалась от золоченой компенсации и отдала Паше пуговицы бесплатно. При этом она уверяла, что они очень дешево стоят. Мама не могла купить дорогие.

Время до воскресенья тянулось ужасно медленно. Но все же этот день настал. Для Паши это было чисто деловое свидание. А для Любы… Но об этом потом.

Паша, конечно, пришел первым и задолго до назначенного времени. Его одолевало нетерпение. И вот снова неудача. Мама ничего не могла сказать утешительного. Пуговицы она купила в галантерейном киоске на какой-то станции между Москвой и Симферополем, а на какой именно, не может вспомнить. Был серенький дождливый день. Выбегая из вагона, мама попала в лужу и промочила ноги. Вот, собственно, и все подробности, которые мог узнать Паша.

…Подаренные Любой в пользу науки пуговицы продолжали испытываться в лаборатории. Одну из них долго мучили химики. Они травили ее кислотами и щелочами, наконец совсем растворили в какой-то летучей жидкости и, после анализа заявили, что пластмасса, из которой сделан исследуемый образец, заслуживает самого серьезного внимания. Химиков особенно заинтересовала производственная технология. Но в ней-то и была загвоздка!

Опытный завод института закончил изготовление всех деталей для нового аппарата. Сборку и монтаж должен был делать Паша Курбатов. Он никак не мог примириться с мыслью, что вместо катушек и панелей из новой пластмассы в аппарат будут снова поставлены катушки из эбонита или текстолита.

— Это же сущий позор, абсолютное отставание от передовой науки! — возмущался Паша. — Где-то пуговицы делают из драгоценной пластмассы, а для серьезных, аппаратов ее нет.

Пуговицы снились ему ночами. То он видел их пришитыми на картоне, то ползущими на конвейере, то пляшущими в хороводе. Вдруг из них склеивались радиокатушки, звенящие, как стекло, панели и ребристые изоляторы… Во сне Паша бил их молотком, пробовал пилить, но на блестящей поверхности нового материала не оставалось ни трещин, ни царапин.

Паша добился знакомства с матерью Любы. Она подтвердила, что купила пуговицы днем. Значит, можно позабыть о тех станциях, которые поезд проходил ночью. Изучая расписание, Паша определил, что киоск, где продавались таинственные пуговицы, мог находиться на участке пути примерно от Белгорода до Лозовой.

Но и этот участок пути очень большой: станций здесь не мало. Надо еще узнать, когда открываются и закрываются торговые точки на перронах, когда закрываются на обед. Паша выяснил и это. Затем принялся было разматывать еще одну ниточку — ведь известно, что на станции в тот день шел дождь, — но оказалось, что дожди в ту пору шли по всей Харьковской области…

Что же еще можно было сделать?

Мать Любы, сочувственно относившаяся к его поискам, долго вспоминала тот день, когда покупала пуговицы, стараясь найти в нем хоть маленькую отличительную подробность, и, наконец, вспомнила:

— Физкультурники высадились на той станции! Можно сказать, из-за них я тогда и в лужу-то влезла. Загляделась… Ребята, как один, высокие, статные, в пестрых майках.

К майкам Паша и прицепился. Какие же все-таки они пестрые? Сколько примерно было физкультурников? Девушек не видели? Нет?

Наверное, это были футболисты и приехали для участия в календарном матче. Приехали не местным поездом — значит, издалека. На станции их встречали. Выходит, что это не обычный приезд, а заранее подготовленный…

Окрыленный такими догадками, Паша начал лихорадочно ворошить комплекты спортивных газет и журналов. Он искал планы календарных игр на первенство страны, республики, областей. Не найдя ничего в центральных изданиях, Паша принялся за местные газеты, потом начал писать в районные физкультурные организации…

Через две недели настойчивый техник мог точно сказать, на какой из станций в дождливый июльский день высадились для участия в матче футболисты такого-то спортивного общества. Цвет маек футболистов полностью совпадал с описанным проводницей вагона.

Пашу Курбатова отправили в командировку. Теперь ему известно, где куплены пуговицы! А через два дня он прислал телеграмму:

«Пуговицы нашел тчк ищу производство».

Потом почти целую неделю Паша молчал. Наконец появился сам, счастливый, улыбающийся. Несмотря на жадное нетерпение всех сотрудников лаборатории, он медленно разворачивал сверток, освобождая его от бечевок и вороха бумаги… Открылась крышка коробки, и все увидели стопку прозрачных пластмассовых кружков.

Потом Паша рассказал, как рылся в пачках накладных у продавщицы галантерейного киоска, как много раз бегал на какую-то торговую базу, как ездил в Харьков, а оттуда в районный городок, где и нашел в полуподвале очень маленькое кустарное производство, которым ведал старый мастер.

Однажды вместе с другим сырьем он получил несколько килограммов неизвестного ему белого порошка. Что за материал? Что из него можно изготовить? Долго бился старый мастер. Пробовал прессовать — ничего не выходит. Пуговицы из нового порошка либо рассыпались, как печенье, либо выходили грязными, мутными. Наконец после многих опытов мастер нашел нужную температуру, давление, весь режим подогрева и охлаждения, то-есть разработал технологию прессовки изделий из новой пластмассы, — то, чего не хватало исследовательским лабораториям.

Пашу премировали за находчивость и инициативу. Но пуговица, с которой все началось, не принесла ему счастья. Встречи с Любой участились. Вскоре она стала невестой техника Курбатова, затем женой. А сейчас он одинок, потому что… Впрочем, об этом Курбатов не любил вспоминать.

Все свои помыслы, всю энергию он отдал осуществлению давней, казавшейся призрачной, мечты — заставить работать солнечный свет. В первое время ему казалось, что если найдена подходящая пластмасса, то идею фотоэлектрического поля можно считать реальностью. Действительно, инженеры из лаборатории фотоэлементов воспользовались пластмассой для своих конструкций. Но это был лишь крохотный шажок к далекой мечте Курбатова.

Через несколько лет он вплотную занялся фотоэлементами, и ему посчастливилось открыть новый способ изготовления фотоэлектрического слоя с довольно высоким коэффициентом полезного действия. Трудный каменистый путь. Каждый шаг, каждый процент добывался ценою мучительного напряжения воли и ума в борьбе с неподатливыми силами природы.

Победило упорство. И вот совсем недавно, в прошлом году, Курбатову разрешили построить экспериментальное опытное поле. Он придумал и сконструировал такую энергетическую систему, в которой одновременно использовалась световая и тепловая энергия солнца. Под прозрачным слоем пластмассы расположены ячейки фотоэлементов, похожие на вогнутые, крошечные зеркала. Их поверхность, покрытая специальным составом, превращает свет в электричество, а кроме того, в фокусе каждого «зеркальца» находятся термоэлементы, которые преобразовывают в электроэнергию солнечное тепло.

Таким образом Курбатов снимает со своего поля двойной «урожай». Свет и тепло без всяких машин — генераторов, превращенные в электроэнергию, бегут по проводам.

Казалось бы, в принципе все просто. Давно существуют и фотоэлементы и термоэлементы — проволочки из разных металлов, спаянные между собой. Если подогревать место спайки, то в проволочках возникнет ток. Существуют еще термоэлементы из полупроводников. Все просто, все давно изобретено. Но лишь сейчас впервые в истории человечества построена настоящая солнечная электростанция, впервые появляется новое понятие — «фотоэнергетика». Наука, которой раньше не существовало. Одним из зачинателей ее можно считать Курбатова. Ведь со времени открытия Столетова еще никто не использовал фотоэлементы для создания мощных электростанций.

А кто же такой Курбатов? Всего-навсего инженер-практик. Не так давно он был заочником, с трудом получил диплом. Многого ему не хватало: и высокой культуры ученого и образованности. Он не читал Шекспира, плохо знал Франса, не слыхал об Уитмене. Словом, он не знал того, что известно любому интеллигенту.

Это его удручало. Правда, не он один был таким. Некоторые инженеры даже бравировали тем, что не читали Шекспира (о нем не упоминается в кандидатском минимуме). Курбатова коробил такой практицизм, но он чувствовал, что и сам недалеко ушел от этих инженеров. Как еще много надо знать! Учился в рабочем поселке, писал диктанты с ошибками. До сих пор не в ладах с запятыми и с мягким знаком в середине слова. Да и речь его не блистала точностью выражений.

И все-таки он был настоящим ученым.

Если он преобразовывает чуть ли не тридцать процентов солнечной энергии в электричество, то это уже полный переворот в технике.

А сколько было неудач! Наружный слой пластмассы должен быть теплопроводным, а нижний — под курбатовским слоем — теплоизолятором. С помощью видных специалистов, в том числе инженера Омегина, автора особо стойкой и дешевой пластмассы, были созданы два типа пластмасс, послуживших основой зеркального поля. Они прекрасно уживались с курбатовским слоем и пока не давали никаких оснований для беспокойства, что могут потемнеть, потрескаться, вспучиться или еще как-то подвести изобретателя зеркального поля.

В его кабинете находился контрольный щит. Висел он прямо над письменным столом и показывал напряжения на отдельных участках поля. Даже сейчас, без солнца, лишь от света луны, курбатовские ячейки продолжали работать. Замирали охлажденные пластинки термоэлементов, но светочувствительный слой, как ему и полагалось, превращал лунные холодные лучи в электроэнергию. В этом была заслуга изобретателя. Его ячейки честно работали при слепящих лучах солнца, а ночью также добросовестно впитывали мертвый свет луны. Световая энергия луны была очень слаба, но в какой-то мере она подзаряжала аккумуляторы, в которых слишком много терялось энергии, запасенной в дневные часы.

— До каких же пор мы будем терпеть? — частенько возмущался Курбатов. — Почему электрохимики не сделают приличных аккумуляторов, чтобы в них держалась энергия по-настоящему, не то что вода в решете?

На испытательной станции проверялись аккумуляторы Ярцева. При малых размерах в них запасалась довольно большая мощность, но всего лишь на несколько часов. Пока это не смущало Курбатова. Утром всходило солнце, и фотоэлементы вновь подзаряжали аккумуляторы. Основная же энергия зеркального поля использовалась на хлопкоочистительном заводе. До него было сравнительно далеко — тридцать километров. В ближайшие дни начнутся испытания механических аккумуляторов новой конструкции. Но, откровенно говоря, Курбатов в них не очень верил.

Не случайно испытательную станцию построили в глубине пустыни. Проектировщики дальновидны. Неподалеку от тех мест, где сейчас находится курбатовское поле, геологами открыты огромные запасы медной руды. Там намечается строительство медного комбината в расчете на электроэнергию, которую можно получить от солнца.

Конечно, все надо еще и еще рассчитать и проверить. И проверяли долго. Даже линию электропередачи на хлопкоочистительный завод протянули лишь через полгода после того, как сделали опытное поле. Нельзя же начинать новое строительство, если не будет абсолютной убежденности, что курбатовское (уже не опытное, а проверенное и во много раз увеличенное) поле сможет обеспечить энергией целый комбинат. А кроме того, строительство такого поля обойдется гораздо дороже, чем мощной тепловой электростанции.

Курбатов спорил с представителями министерства, доказывал свою правоту. Пока дорого, нерентабельно, но ведь и атомная электростанция стоит немалых денег. Надо же в будущее смотреть. Во всяком случае, он считает, что нужно закладывать медный комбинат и нечего терять драгоценное время.

С ним не согласились. Опытное поле пока остается опытным, мало ли еще какие могут быть неприятности — комбинат строится не на один год, а как поведет себя курбатовский слой при долговременной эксплуатации? Может быть, его придется часто заменять или строить несколько полей? Ведь энергия должна подаваться бесперебойно!

Пока все шло хорошо. В скором времени приедет государственная комиссия и решит вопрос о строительстве комбината. А потом? Потом Павел Иванович будет добиваться организации новой лаборатории, где займется самым главным — проверкой и доработкой особых плит. Восьмой сектор уже замощен ими, и они больше всего интересовали изобретателя.

Павел Иванович умиротворенно вздохнул, — его не пугала встреча с комиссией, — потянулся, поднял отяжелевшие веки и в последний раз перед сном посмотрел на приборы. Стрелки показывали нормальное напряжение. Как всегда, в это время шестой сектор дает меньше — мешает тень от деревьев. Скоро луна поднимется выше, и все участки зеркального поля будут работать одинаково. И так каждую ночь, каждый день. Пусть приезжает комиссия…

Послышался осторожный стук в дверь. Курбатов подавил зевок и спросил с раздражением:

— Кто там?

— Это я, Бабкин. Можно?

Он вошел бесшумно, чуть поскрипывая сапогами, издали протягивая Курбатову руку.

— Вот еще осколочек, — сказал Бабкин, несмело подойдя к столу. — Остался у Багрецова в кармане. Случайно, конечно, — и пояснил, что Багрецов подобрал один кусок, а в кармане он разломился надвое.

Сон с Курбатова как рукой сняло. Вот так когда-то давно лопалась пластмасса, рассыпалась в порошок. Неужели и эта начинает стариться?

— А почему он сам не пришел? — спросил инженер, рассматривая осколок. — Специального приглашения ждет?

— Не знаю. Молчит.

— С чего бы такая гордость?

Бабкин тяжело вздохнул, будто не дышал до этого, ощупал стриженую голову.

— Кому же приятно, когда тебе не верят.

— В чем?

— Да так… вообще. Он ведь сказал, как было, дело, а вы не поверили.

Курбатов не слышал ответа, задавал вопросы машинально, и не Багрецов его интересовал, а осколок под лупой. Края потускнели, лишь в одном месте блестел свежий излом. Вполне возможно, что кусок этот лежал на солнце несколько дней. Внутри темнела извилистая трещина, от которой разветвлялись трещинки помельче.


Лицо инженера сразу посерело, будто покрылось пылью. В руке задрожала лупа, осколок расплылся в мутное пятно. Что же случилось? Или пластмасса начинает стареть, или она лопнула от удара? Но расколоть ее трудно, почти невозможно. Разве только геологическим молотком, зубилом. Если кому понадобился кусок, то, во всяком случае, откалывал он его не сегодня. Под лупой виден был выветрившийся по краям фотослой, грязный, потемневший. Нет, это случилось не сегодня.

— Можете указать место, где найден осколок? — положив лупу в карман, спросил Курбатов, с шумом отодвигая кресло.

Бабкин в нерешительности почесал затылок.

— Я-то не находил. Багрецов покажет. Сбегать за ним?

— Пожалуйста.

Вадим притворился спящим. Не хотелось ни с кем разговаривать. Какие тут разговоры, когда тебя считают подозрительным элементом. Доказывай, что не верблюд.

Молча, чувствуя себя незаслуженно оскорбленным, Вадим сел в аккумуляторную тележку рядом с Бабкиным. Курбатов включил мотор, и они бесшумно на мягких баллонах покатились по уже высохшему и отполированному зеркалу.

Конечно, хотелось бы узнать, за какой надобностью построено это странное поле, но Вадиму сейчас не до этого. Уважаемый начальник подумает, что «подозрительному элементу» нужны секретные сведения. Глупо и наивно. Нет, уж лучше помолчать.

Багрецов сразу нашел восьмой сектор, где вынул осколок из плиты. Опустившись на колени, Курбатов примерил два куска. Они точно пришлись к краю плиты.

— А где третий? — спросил он у Вадима.

Быстро присев на корточки, Вадим увидел: не хватало самого большого осколка. Но вопрос так и остался без ответа.

Загрузка...